Эсфирь Коблер “Смерть на двоих” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

ЭСФИРЬ КОБЛЕР

«Толк в жизни понимаешь только потом, но жить приходится сначала».
Кьеркегор Сьёрен

Эсфирь Коблер - прозаик, эссеист. Окончила филфаке МГУ. Член Московского союза профессиональных литераторов. Живет в Москве. Эсфирь Коблер автор книги эссе «Истоки европеизма», книг прозы: «Плоть времени», «Путь к дому Отца Моего», («Странники среди звёзд»), «Время в пространстве Африки», «Исторический орнамент», «Чичиков.ру», «Размышления по поводу», «От рассвета до заката», «Пушкинские мотивы», «Приключения на Подкаменной Тунгуске». Книги «Дыхание Вечного Пути». Автор и руководитель интернет-проекта «Россия - далее везде». Печаталась в журналах «Истина и жизнь», «Вектор творчества», «Литературные незнакомцы», «Мост», «Стороны света» (США), «Край городов», «Рефлект» (США), «Арго», альманахах «Лира», «Диалог», «Комментарии», «Меценат и мир», сетевых журналах «Топос», «Вечерний Гондольер», «Точка зрения».

вернуться
на главную
страницу

Эсфирь Коблер

СМЕРТЬ НА ДВОИХ

рассказ

Иону Строе с благодарностью.

18 октября 1941 года немецко-румынские войска перешли в наступление на Крымском направлении.
28 октября 1941 года группировка под командованием Эриха фон Манштейна в составе 11 немецкой армии и частей 3-й румынской армии прорвала Ишуньские укрепления, вторгшись на территорию Крыма.
В апреле 1944 года началось освобождение Крыма Красной армией.

    Своего деда по материнской линии, Сулеймана, я никогда не видел. Я родился после войны, а он погиб во время войны. Но бабушка Фатима, которая воспитывала меня, тётя Тамара и  моя мама - Елена, все они говорили о нем с любовью, нежностью и даже с восторгом. Мама, правда, была немногословна - она не любила вспоминать прошлое, - но иногда она раскрывалась и рассказывала мне  яркие эпизоды детства и юности, которые запечатлелись в ней навсегда.
Детство мое прошло в Москве, и лишь однажды мы все вместе - я, бабушка и тётя (мама жила в другой стране) - приехали в Крым, в Гурзуф, где предки наши жили на протяжении 300 лет, не менее. Меня, десятилетнего, подвели к низкой изгороди большого двора, в глубине которого был виден фасад длинного одноэтажного каменного дома, сохранившего еще следы величия и гармонии, несмотря на многочисленные постройки и пристройки. Этот дом когда-то построил мой прадед, богатый купец и винодел.
Мне так много рассказывали о нашей семье, об этом доме, что мне казалось, будто я все видел своими глазами, присутствовал при всех событиях и принимал в них участие.
Семья деда турецкого происхождения. Они поселились в Крыму еще с тех времен, когда Крым попал под власть Османской империи, но предки бабушки были еще древнее - они пришли в Крым как завоеватели в составе Золотой Орды. А те, кто осели здесь, стали называться Крымскими татарами.
Деда моего назвали Сулейманом в честь великого султана. По  семейной легенде  мои предки вели свой род от легендарного султана. По мужской линии все были высокие, стройные, светловолосые и голубоглазые. Таким был и мой дед.  Бабушка рассказывала, что когда она впервые увидела деда, она вся замерла от восторга. Он показался ей прекрасным как небожитель. А познакомились они так.
Сулейману было 27 лет, когда обстоятельства вынудили его вернуться в родной дом. Десять лет назад он уехал учиться в Санкт-Петербург, поступил в Университет на факультет древней истории, затем учился в Париже и Женеве. Знал пять современных языков и столько же древних. Он готовился занять место профессора на кафедре древней истории Петербургского Университета, но получил письмо от отца, в котором было написано, что тот плохо себя чувствует и просит сына вернуться домой, заняться хозяйством. Потом, если у него другие планы, вместе с управляющим решить, как вести дела, чтобы после его отъезда в Петербург поместье и виноградники не пропали.
Дед вернулся домой в 1912 году. Он  понял, что его отцу осталось недолго жить. У того была тяжелая форма астмы и держался он только потому, что хотел увидеть сына. После нескольких дней первой радостной встречи, рассказов и пожеланий, надо было приступать к делам. Вызвали управляющего. Это был очень умный и деловой человек, преданный нашей семье. Крымский татарин, имевший большую семью - пять сыновей, которые во всем ему помогали, - и младшую, единственную дочь, которую все баловали, но держали в строгости, заставляли учиться не только ведению хозяйства, но и азам классических наук. Управляющий привел с собой Фатиму, так звали девочку, и  мой дед увидел перед собой пятнадцатилетнюю красавицу с огромными черными глазами, живую веселую, стройную,  с такой тонкой талией, что обхватить её можно было пальцами одной руки. Он влюбился сразу и страстно. Через год мой прадед умер, но успел благословить выбор сына, сказав, что лучшей жены тому не найти. Со свадьбой ждали, как положено ещё год, и весной 1914 года Сулейман и Фатима стали мужем и женой. Несколько месяцев после свадьбы были самыми счастливыми в их жизни. Бабушка рассказывала, что дед сразу познакомил её со своим другом. Все звали его Михаил или Мойша, но на самом деле имя звучало по-другому. Он был караим, некоторые имена этого языка были труднопроизносимы. Дед и Михаил учились в одной гимназии, очень дружили, увлекались древней историей и языками. Но деда ждала блестящая карьера, а Мойша, в силу бедности семьи, вынужден был остаться дома и заниматься вместе с отцом торговлей. Женился он рано. К 1914 году  у него был уже годовалый сын.
В августе 1914 года началась первая мировая война.
Сулейман был сугубо штатским человеком. Его не призвали в армию, а добровольцем он не пошел. О караиме Михаиле не было и речи. Я даже не знаю, служили ли караимы в царской армии. У того и другого хватало забот о содержании семьи в столь жестокие времена. В нашей семье один за другим появилось трое детей: старшая дочь, Тамара, сын Фетхе, и в 20-ом году родилась моя мама - Елена.
Кто только не захватывал Крым во время первой мировой и гражданской войны!
Немцы, потом союзники - французы и англичане, а вместе с ними греки, румыны, итальянцы. И все грабили, грабили и вывозили из Крыма все, что только можно было увезти. Потом началась взаимная резня и расстрелы: красные и белые, белые и красные. Прежняя, спокойная и красивая жизнь ушла навсегда.
Я много читал потом об этом времени - оно ведь так переплелось с жизнью моей семьи! - все были виноваты. Всеобщее озверение и воровство раскрывается на страницах описания гражданской войны. И страшный, последний исход уходящей эпохи, - исход белой армии из Крыма.
Генерал С. Д. Позднышев, переживший с армией эвакуацию, вспоминал:
"Молча стекались к набережным серые толпы притихших людей. Их окружала глухая зловещая тишина. Точно среди кладбища двигался этот людской молчаливый поток; точно уже веяло над этим нарядными, красивыми, оживленными некогда, городами, дыхание смерти. Надо было испить последнюю чашу горечи на родной земле. Бросить все: родных и близких, родительский дом, родные гнезда, все, что было дорого и мило сердцу, все, что украшало жизнь и давало смысл существования; все, что надо было бросить, похоронить, подняв крест на плечи и с опустошенной душой уйти в чужой, холодный мир навстречу неизвестности».

Но, как ни странно, именно этот хаос и помог выжить нашей семье. Дед, с его знанием языков, понадобился всем, кто приходил сюда в эти годы. Гурзуф все-таки небольшой город. Там было меньше крови, но не меньше грабежа, часто узаконенного. И деда звали, чтобы сообщить кому-то из местных купцов и ремесленников, а чаще просто богатым обывателям, что у них изымается то-то и то-то, или призывали как переводчика на все языки к иностранным   официальным лицам.
Семья выжила. Мой дед и его друг ничем себя не запятнали. Утвердившиеся красные в первую очередь отобрали торговлю Михаила, впрочем, назначив его управляющим в каком-то Совкомхозе  (так никто и не узнал, что это значит), но он по-прежнему торговал в своем магазине. Потом пришли к деду с требованием - отдать все сбережения и вернуть виноградные плантации трудящимся массам. Сбережений уже не было. А о виноградниках дед сказал: «Берите, но берегите. Это Крымское золото». Бабушка мне рассказывала, что дед очень радовался, когда видел, как советская власть бережно и рачительно относилась к виноградникам и знаменитым Массандровским хранилищам.
Сулейман был, наверное, самым образованным человеком в городе. Его вскоре назначили директором мужской школы. Надо сказать, что она стала лучшей в городе, а, может быть, и в Крыму. Ни он, ни Михаил теперь никуда не стремились уехать, оберегая покой своих семей. В такое бурное и страшное время, время перелома и перемалывания, они нашли спокойную нишу. Бабушка вспоминала, что  в 30-е годы, когда где-то развивались гигантские стройки, а где-то сотнями тысяч сажали и убивали людей, в их маленьком мире, в их теплом старинном городе, два друга и две семьи жили спокойно и счастливо.
По вечерам друзья сидели в беседке возле дома. Над ними свисали просвеченные и напоенные солнцем гроздья крупного изумрудного или красно-янтарного винограда, играли в нарды и спорили, спорили. Каждый из них был знатоком истории и языков. Это был инструментарий их знаний. Сулейман утверждал, не без основания, что триста лет пребывания Крыма под османской империей, оставили в жизни полуострова неизгладимый культурный и религиозный след.
Михаил только посмеивался. Караимы пришли сюда еще из Вавилона. Часть  народа израиилева вернулась в Палестину, а часть попала в Крым и на Кавказ. И только много веков спустя хазары, принявшие иудаизм, смешались с истинными караимами. «Мы бережем истинную веру, отвергаем все поздние толкования. Именно мы народ божий. Современные евреи отступили ещё тогда, в Вавилоне. А мусульмане и христиане основные заветы веры взяли из Торы.
Спорили иногда до хрипоты, приводя в пример отрывки из древних манускриптов, которые знали наизусть и расходились довольные, чтобы потом снова сойтись в споре.
По выходным они гуляли вместе с семьями. Спускались к морю, купались и молчали, пока их жены болтали по пустякам. Иногда просили машину у кого-то из знакомых, чтобы прокатиться вдоль моря.
Одну из таких поездок Елена запомнила навсегда. Это был 1935 год. Тамара уже уехала в Москву. Поступила в Медицинский институт.  Фетхе окончил школу и собирался в Симферополь, в инженерное училище, а маме было всего 15 лет. Поездка развлекала её. Раскрепостилась и бушевала сочная южная зелень, возвышались горы, вольно дышало море. Наконец они подъехали к огромной долине. Вокруг, куда ни кинь взгляд,  террасами спускались виноградники. Дед вышел из автомобиля. Сорвал одну кисть и поднес её к глазам. Виноградины заиграли с солнцем как драгоценные камни. Каждая ягода посылала свой изумрудный свет. Глаз нельзя было оторвать.
- Смотрите, дети. Раньше эти виноградники были наши. Теперь они общие. Не жалейте свое личное. Думайте о винограде. За ним ухаживают, его любят, делают отличное вино. Я хочу, чтобы вы любили эту землю, её язык и этот виноград.
Елена пришла в восторг. Так она потом рассказывала мне. Она поняла и почувствовала благородство своего отца. Его любовь к чему-то незримому, но родному.
Совсем по-другому отреагировал Фетхе.
- Что  же тут хорошего, когда все, возделанное и созданное нашими предками, отдано неизвестно кому? «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё!»
Мама рассказывала, что главной чертой брата в эти годы была едкая ирония по отношению ко всему окружающему. Впрочем, высказывал он её только в кругу самых близких людей.
- Главное, что дело живет, а не погублено, строго ответил дед, -  мы сами найдем, чем заработать и что делать, - ответил дед.
Вот так и определились судьбы трёх родных людей.
Летом 1940 года вся семья последний раз собралась вместе. Отмечали пятьдесят пять лет Сулейману и двадцатилетие Елены. Пришли все друзья и знакомые. Бабушка вспоминала, что никогда не было у них так шумно, многолюдно и весело, как в этот день. Её больше всего радовало, что прилетела из Москвы Тамара, теперь уже известный в Москве врач-офтальмолог, с ней прилетел её муж - хирург; приехал из Симферополя Фетхе. А уж Михаил и его сын, Семен, который немного ухаживал за Еленой, просто не уходили из их дома, помогая принимать гостей.
- Я тогда даже подумала - не к добру это, такая радость и веселье, - говорила бабушка. - Как в колодец смотрела.
Поздней осенью 1941 года немцы заняли Крым и вошли в Гурзуф. Тамара осталась в Москве, её муж ушел на фронт. Ушел на фронт и вскоре погиб Семён, сын Михаила. Фетхе избежал мобилизации и примкнул к немцам.
Он на один день приехал в Гурзуф, чтобы объяснить отцу свой поступок.
-Русские отобрали у нас все: религию, землю, виноградники. Немцы всё нам вернут, когда уничтожат большевиков и евреев.
- Евреи-то тут причём?  У них тоже отобрали все, впрочем, как и у русских.  Разве в этом дело, что взяли, что дали. Есть твоя земля. С ней мы должны быть вместе: и в горе, и в радости.
- Да нет у тебя ничего! Только немцы все вернут!
Сулейман страшно побледнел и тихо сказал:
- Вон из моего дома.
Больше никто в семье, кроме моей мамы, Фетхе не видел. Она разыскала его в 1968 году в Мюнхене. Они встретились как чужие. Просто убедились, что оба живы.
Я своего дядю не видел никогда.
Вскоре до нас дошли слухи, что он принимал участи в расстреле евреев под Симферополем. Дед закрылся в своей комнате, он никого не хотел видеть. Вернуться к жизни его заставила новая беда. Арестовали и бросили в тюрьму его друга, Михаила.
Надо сказать, что после известия о гибели единственного сына, Михаил сник, постарел, утратил интерес ко всему. Когда фашисты пришли за ним, он воспринял всё как-то отчужденно. Но мой дед не смог вынести еще одного удара. Он достал старую феску, надел новую рубашку и кафтан, бабушка говорила, что он так никогда не одевался в обыденной жизни, но своей одеждой он хотел подчеркнуть торжественность случая. Он решил пойти к коменданту тюрьмы и вызволить друга. Надо сказать, что Крым заняли румыны, но руководящие должности и войска СС, конечно, были немецкие.
Дед обратился к коменданту на чистейшем немецком языке.
-Моего друга, с которым я провел вместе всю жизнь, арестовали как еврея. Но он иудей по вероисповеданию, а не еврей. Он караим.
- Да, мне известно, но это профилактическая мера. Вопрос о том евреи или не евреи караимы решается на самом высшем уровне. Не нам его решать.
- Простите. Этот человек сейчас подавлен. У него горе. Я ручаюсь за него. Мы прожили бок о бок всю жизнь. Он будет жить у меня дома.
Комендант расхохотался.
- Ну, нет. Уж лучше вы с ним в камере дожидайтесь решению фюрера.
Так мой дед оказался в тюрьме. Он был человеком сильным, здоровым. Как мог, помогал другим заключенным, тем более что ему разрешили передавать передачи. Особенно он беспокоился о Михаиле. Но все было напрасно. У того не было желания жить. Через месяц он тихо скончался на руках у деда.
Сулейман был в гневе, который перекрывал   горе. Он потребовал, чтобы его привели к коменданту тюрьмы.
По-немецки Сулейман не захотел говорить и начал кричать по-русски, и что-то по-турецки. Комендант помнил прекрасный немецкий этого человека, но принял игру. Он вызвал начальника госпиталя, расположенного рядом. Тот, румын, говорил и по-немецки, и по-русски.
С ехидной усмешкой немец просил Георгия, так звали главного врача госпиталя, перевести ему крики этого человека.  Георгий взглянул на Сулеймана. Это была первая и последняя встреча моего деда и моего отца. Врач старался как можно мягче переводить слова деда, о том, что немцы оказались не великими инженерами и музыкантами, а профессиональными убийцами, что в этом они нашли своё призвание.
Чтобы не говорил Георгий, гнев и крик деда были понятны и без перевода. Комендант вызвал конвой и велел расстрелять этого человека во дворе тюрьмы.
Так друзья и приняли одну смерть на двоих.
Георгий был потрясен. Он давно начал презирать немцев за жестокость и самомнение, но этот случай перевернул его жизнь.
Он узнал, где живет семья убитого, и поспешил к нам. Когда он вошел в дом, бабушка побледнела и только спросила: «Сулейман?». Короткий кивок был ей ответом. Она ушла плакать к себе в комнату.
Георгий остался наедине с Еленой. Он обратил на неё внимание еще во дворе тюрьмы, когда она носила передачи отцу. На неё нельзя было не обратить внимание. Вот передо мной её фотография, которую я попросил сделать в Лондоне, впервые увидев мать после десятилетней разлуки. Ей 43 года, а выглядит она как та, двадцатилетняя красавица, которую увидел мой отец. Только взгляд, наверное, строже и умнее.  Золотые волосы падают до плеч, обрамляя Боттичеллевское, лицо: чуть удлиненное, с огромными синими глазами. Тонкие пальцы рук придерживают шарф, падающий вдоль всей её стройной фигуры. Никаких украшений, только массивный старинный перстень с алмазом, доставшийся от прабабки. Вот такой, но проще и беззащитней, увидел её мой отец.
- Выходите за меня замуж, иначе, боюсь, комендант не оставит вас в покое. Я румын, меня зовут Георгий. После всего увиденного на войне, я ненавижу немцев.
Как мне потом рассказывала мама, она поверила этому красивому и мужественному человеку. Благородство сквозило во всем его облике.
Все оставшиеся дни оккупации Крыма Елена и Георгий помогали партизанам. Особенно рисковал мой отец, передавая важные сведения, стараясь, как только мог, лечить раненых.
Красную армию он встретил в составе партизанского отряда. Потом ушел дальше на фронт. Все тем же главврачом военного госпиталя, но уже советского. Он потом рассказывал мне, что зверства немцев подтолкнули его к такому решению, а встреча с мамой поставила точку в его колебаниях.  Брат же Елены, Фетхе, ушел вместе с немцами.
Когда освободили Крым, Тамара стала звать мать и сестру в Москву. Муж её погиб под Сталинградом, детей не было, тоскливо оставаться одной в большой трехкомнатной квартире. Но мама и бабушка отказались. Они не хотели покидать родовое гнездо, где было столько радости и столько печали. А зря. В начале 1945 года маму арестовали. Не помогали ни свидетельства соседей о героической смерти дедушки, ни то, что муж у нее воюет в Красной армии. Бабушке срочно пришлось переехать к Тамаре в Москву, продав за гроши старый дом. Иначе её могла ждать участь крымских татар и турок. Ещё она надеялась, что в Москве письма с просьбой об освобождении дочери, возможно, дойдут быстрее. В конце 45 года отец вернулся из Берлина. Именно он нашел партизан, которым они с Еленой передавали сведения и смог вытащить жену из рук НКВД.
Елену выпустили в середине 1946 года. Но с условиями, о которых она рассказала мужу только перед разлукой в 1953 году.
Несколько лет они жили счастливой, дружной семьей в большой квартире Тамары в самом центре Москвы. Отца отправили учиться в Высшую партийную школу, мама работала переводчицей в издательстве «Академия», Тамара стала профессором Медицинского института. Но душой дома была бабушка. Человек теплый, добрый, умный она освещала и объединяла жизнь семьи. В 1950 году родился я. В силу обстоятельств, тяготевших над нашей семьей, настоящей моей матерью была бабушка.
В 1953 год, после окончания Высшей партийной школы, отца отправили в Румынию на крупную партийную должность, но матери не позволили поехать с ним. Ей напомнили об условии освобождения: когда понадобится красивая молодая женщина, знающая языки, её отправят туда, куда сочтут нужным. Так мама оказалась в Лондоне. Я не видел ни отца, ни мать десять лет. Встретился с ними только, когда стало возможно. Каждый жил своей жизнью, но оба сознались мне, что эта первая страстная любовь была самой сильной и самой прекрасной в их жизни.

"Наша улица” №266 (1) январь 2022