Ефим Гаммер “Тунгуска" повесть
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ефим Гаммер родился 16 апреля 1945 года в Оренбурге. Жил в Риге. Окончил русское отделение журналистики Латвийского госуниверситета. Автор многих книг прозы и стихотворений. Лауреат престижных международных премий.

вернуться
на главную
страницу

Ефим Гаммер

ТУНГУСКА

повесть о феномене Тунгусского метеорита, написанная по следам собственного журналистского расследования в пору жизни и работы в Сибири

Ефим Гаммер
©Yefim Gammer, 2021

Ефим Гаммер на снежно-ледовом покрытии реки Лены во время авторского журналистского
расследования и сбора материалов о Тунгусском феномене 1908 года.

Ефим Гаммер с коллегами-журналистами в таежном Киренске на крылечке редакции
газеты «Ленские зори» - 1972 год. 

часть первая       
      
      
   
       Вместо предисловия

Казалось бы, сколько уже лет миновало с момента взрыва Тунгусского метеорита, эхом прошедшему по всему миру в далеком 1908 году, 17 (30) июня. Но  споры о сибирском феномене не утихают до сих пор. Совсем недавно появилось новое, я бы сказал, сенсационное сообщение: «российский ученый Юрий Лавбин заявил, что космический корабль пришельцев пожертвовал собой, чтобы воспрепятствовать разрушению Земли гигантским метеоритом».
Удивительно, не правда ли?
А вот и подробности.

Израильский еженедельник «СЕКРЕТ», №790, 21. 06. 2009

Согласно газете «The Sun» доктор Юрий Лавбин, глава фонда «Тунгусский космический феномен», обнаружил кварцевые плиты со странными знаками, которые, по его мнению, являются обломками пульта управления НЛО.
Открытие было сделано в районе так называемого «Тунгусского феномена» – широкомасштабного и до сих пор необъяснимого взрыва, уничтожившего более 100 квадратных миль сибирской тайги в июне 1908.
Доктор Лавбин утверждает, что плиты являются доказательством того, что корабль преднамеренно пожертвовал собой, чтобы предотвратить столкновение метеорита с Землей и ее гибель.
«У нас нет технологий, позволяющих печатать такого рода рисунки на кристаллах», - объясняет он. - Кроме того, мы нашли силикат железа, произвести который можно только в космосе».

Ну что тут скажешь?
Заметка как заметка. Еще одно свидетельство чего-то непознанного,  скрытого, таинственного. Всего того, что возбуждает воображение и рождает всякие предположения.
Но это для неподготовленного читателя.
А для подготовленного…
Подготовленного читателя эта заметка выводит не в фантастические миры умственных построений, а к реалиям жизни – обыденной, каждодневной, в которой также обыденно прописан и Тунгусский метеорит. Я – читатель подготовленный. И посему без особых сложностей переношусь в прошлое. В междуречье Лены и Киренги. В таежный город Киренск, над которым некогда разыгралась космическая трагедия, известная под названием «Тунгусский феномен».
Здесь я жил в семидесятых, когда работал в газете «Ленские зори».
Здесь сегодня живут мои старые друзья, герои этой повести.

1

Телеграмма в Киренске – дело святое! Пусть день, пусть ночь, доставят – не поленятся. Неписанное правило: приносящему – стопарь отвальной. Может, поэтому в разносчики срочных депеш  идут здесь мужики. Люди они сообразительные: если вдоволь загрузиться на почте «молниями», то домой притопаешь тем же зигзагообразным шагом, и  экономия карману, и удовольствие организму.
Телеграмма, доставленная мне, гласила:

ПРИЕЗЖАЮ СРОЧНО ТЧК ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ ТУНГУССКОМУ МЕТЕОРИТУ ТЧК  ЛИВИК ГЕНДЕЛИСТ

Разносчик телеграмм - глаза с раскосиной, усы овальной формы, - принял стакан, хлебнул. И с горечью сказал:
- Всего одна депеша на весь рабочий день.
Я налил по второй.
Разносчик телеграмм уселся на диван. Посмотрел на журнальный столик с портативной пишущей машинкой «Москва». Потом на меня – вопросительно:
- Закус?
Я вынул из кухонного шкафчика кусок копченой колбасы, разрезал, уложил на тарелочку и, прихватив с полки второй стакан, сел напротив, на табуретку.
Разносчик телеграмм не обидел меня, разлил вровень.
- Вздрогнем? 
Мы вздрогнули – раз, вздрогнули – два.
И разговорились.
- Кто приезжает? -  спросил почтарь.
- Ливик Генделист.
- Не знаю.
- Поэт-бард, поет под гитару. А еще он моряк, ходит на танкере «Юрмала».
- Не слышал.
- Друг!
- Это разговор, а то я думал, подруга.
- Подруга тут со мной. Или Свету мою проглядел, с кем я работаю в газете?
- Дома нет в наличии – вот и не приметил. А так, на слуху… На слуху она водится.
- Не кормись сплетнями!
- Закус, конечно, предпочитаю иной. Белковать будете?
- С подругой?
- С подругой не белкуют. С подругой подледной ловлей занимаются.
- Как это?
- А так! Каком кверху! Сама собой, известно, баба – лед! Кажись, вовнутрь и не пропустит. А пригреешь, лунку  надышишь, и запускай удилище: глядишь, и таймень уродится.
- А вы философ.
- Тима… Тимоша Корень! - представился разносчик телеграмм. - И не будем «выкать», время на притирку к товариществу убережем от лишних допросов.
- Но все-таки…
- Почему – Корень? Вопрос резонный.
- Я без вопросов.
- Тогда выпьем.
Тимоша Корень разлил еще, теперь уже по маленькой: бутылка пустела быстрее, чем его словарный запас, размером в литр, а разговорный энтузиазм в сибирском доброхоте лишь набирал обороты.
- Корень я потому, что всегда коренной, как в собачьей  упряжке. Куда повернуть - первый я... Куда рвануть – первый я… На катерке. По лыжне. Пешочком.  Пути везде у нас проторенные! А не послать ли нам гонца за бутылочкой винца?
- Тимоша! Тебя же на почте не дождутся!
- Обстоятельства крепчают, обстановка поучает.
Мой гость отвернул рукав пиджака, посмотрел на ручные часы, постукал пальцем по циферблату:
- Фирма!  «Маде ин уса» - по ночам все цифирки светятся, - произнес горделиво. - На  пробеглого соболишку жухнулся.
- Сколько натикало? На обеденный перерыв?
- Глаз – алмаз! - обрадовался моей догадке Тимоша Корень. - Отстегни на пузырь. Время – деньги: в момент обернусь туда-сюда, как с телеграммой-молнией.
Ну, разве откажешь человеку, когда все в нем горит от желания сделать добро своему ближнему?

2

Вернулся Тимоша не один. Вернулся  с Ливиком Генделистом, моим рижским приятелем. Бушлат, морская форменка «загранщика» - глядится, как на праздник.
- Откуда ты взялся? - недоуменно спросил я.
- Из магазина, - невозмутимо ответил Ливик Генделист.
Тимоша Корень торопливо вмешался:
- Правду говорит товарищ. Я его там встретил, в продмаге. А он, молодой-необъезженный, спрашивает: как пройти на улицу Ивана Соснина, 2? Ну, кто ее не знает?  Значится, приезжий, - смекнул я. А к кому приезжий? - подумал. Подумал и догадался: к тому приезжий этот пробеглый товарищ, кому давеча я телеграмму доставлял по адресу Ивана Соснина, 2. Правильно я догадался?
- Ты – правильно, - ответил я. - Но мне никак в толк не взять…
- А-а, - засмеялся Тимоша Корень. - Забыл, паря, что наши телеграммы – «лгуньи беспардонные». Ты же сам писал об этом – точняк! – такими словами в газете «Ленские зори». Сам писал, сам и запамятовал. А вот я все помню. Друг к тебе, помню, приехал. Потому, помню, и на его долю надо пузырь белой. Твой друг и не пожадничал – выделил.  На, примай на согрев души и заради обстоятельств! Обстоятельства крепчают, обстановка поучает.
Тимоша Корень выставил на журнальный столик, отодвинув на край пишущую машинку, три поллитровки. Ливик Генделист окунул руку за  пазуху и вытащил глиняную бутылку бальзама.
- А это из Риги. Презент!
- Гуляем, братцы! - ахнул Тимоша Корень, водя пальцем по золотым буквам на черной этикетке керамической посудины. - И закус привез? Ага! - протянул руку, взвесил на ладони баночку рижских шпрот. - Нам все сгодится, что нездешнего вкуса. Экзотика для желудка – большая редкость, но пользу дает для душевного подъема.
Он помог Ливику скинуть бушлат, усадил на диван.  И обратился ко мне:
- Чего не спрашиваешь по назначению: как и что там на родине? Гостя привел, а ты – балда балдой, в молчанку играешь.
Наверное, я  выглядел очумело. Изнутри свой внешний вид не определить, а над спинкой дивана, напротив, никакого зеркала не предусматривалось. Мне было не по мозгам: вот телеграмма от давнего приятеля, а вот тебе – сразу в одной упаковке! – и сам Ливик Генделист. Бард и внештатный корреспондент любой, готовой публиковать его газеты. Морской волк по призванию, а по специализации кудесник камбузных деликатесов, проще говоря  – кок танкера «Юрмала».
Сибирь – мать тихих скоростей, тут все пешочком, зимой на лыжах, летом на своих двоих, пока не обзавелся моторкой. Тут с подозрением относятся к людям, которым «всегда  некогда». Ливик Генделист был как раз из породы таких, вечно спешащих на праздник жизни. Вот и сейчас, не успев опрокинуть первый стопарь, он вытащил из заморского чемоданчика-«дипломата» журнал «Вокруг света». Старый, потрепанный. 1960 года.
- Спер с возвратом из библиотеки Интерклуба, - пояснил мне.
Тимоша Корень хмыкнул.
- Привез растопку заместо подарка. На растопку у нас идет «Восточно-Сибирская правда».
Ливик Генделист в игру не вступил.
- Открываем на нужной странице, и - оки-доки! - находим статью Вронского о Тунгусском метеорите.
- Ради этой статьи ты сюда примчался? - удивился я. - Вронского ты можешь найти и в романе «Анна Каренина».
- Тот Вронский нам не указ. Да ты ведь не в курсе дела.
- С этого бы и начал, Ливик.
- Хорошо, давай с самого начала.
Тимоша Корень засуетился:
- Коли собираешься в дальний путь, прими на посошок.
Он налил.
Ливик чокнулся с ним и со мной, лихо заглотнул водку, закусил соленым огурчиком.
- А теперь к делу. Мой дядька – человек научный, с визой. Так вот, проездом из Томска в Стокгольм, на всемирный конгресс метеорологов, он оставил в Риге, у мамани на сохранение, папку с рабочими документами. Я заглянул туда и ахнул. Материалы о Тунгусском метеорите. Изысканы Томским университетом. И где? Не догадаешься. Здесь, в Киренске, где ты пропадаешь без сенсаций. Тут я и усек: у меня отпуск, а у тебя журналистская сноровка. Соединим все вместе и сообразим на двоих нетленку. Тебе не хочется напечататься в журнале «Вокруг света»?
- Хочется.
- Оки-доки! Вот тебе материалы из рабочей папки. Заодно познакомишься со своей незнакомой тетей. Есть у тебя незнакомая тетя? - хитро сощурился.
- Это как понимать?
- А так, Мастер! - назвал меня на морском жаргоне капитаном. - Некая Гаммер Е. К живет тут, поблизости от тебя, в деревне Вишняково, и дает показания о Тунгусском метеорите.
- Врешь!
- Оки-доки, вру! - насмешливо процедил Ливик Генделист. - А если не вру?
- Как ты, говоришь, зовут тетю?
- Е. К.  И – точка без намека на имя-отчество. Может у тебя быть в наличии незнакомая тетя с такими позывными?
- Все может быть в этом мире. У моего дедушки Фройки и бабушки Сойбы родилось в Одессе 13 детей. Из них 12 девочек. Восемь умерло. Одни от болезней до революции, другие после революции, во время голодомора. Остались в живых Маня, Бетя, Клара, Фаня и мой папа. Он родился последним, в тринадцатом году.
- Значит, наши позывные не по адресу?
Я ответил уклончиво:
- У дедушки Фройки было много братьев, у каждого куча детей. Он родился в один год с Лениным, 1870-м, братья еще раньше. Кого-то, должно быть, и в Сибирь загнали. А кого-то и в ГУЛАГ. Во всяком случае, другой мой дедушка Аврум Вербовский – тот, что по маме – сидел в лагере под Соликамском, это на Урале, с одним Гаммером. Тот говорил на идиш, но сказывал, что он немец из какой-то сибирской деревни.
- А дальше?
- Что – «дальше»? На повалке леса дальше смерти ничего не бывает. Так и умер у дедушки Аврума на руках. Просил, если жив будет, передать от него привет в деревню. Как ее?
- Вишняково?
- По звучанию похоже. Дедушка Аврум говорил – «Вишневка». Хотя… Он время от времени варил вишневку, вот и мог обознаться в русском языке – одессит в третьем поколении!
- Ну, разве не тема? Кроме Тунгусского  метеорита…
- Тот Гаммер как раз и говорил о Тунгусском метеорите. И о каких-то алмазах, скушанных медведем. Странные это были алмазы. Если зажать в кулаке, рука начинала светиться. А потом, в тридцать седьмом, говорил тот Гаммер, за ними пришли чекисты, но не изыскали при обыске и арестовали. Интересно, что тот Гаммер вел разговоры с моим дедушкой Аврумом на идише, а он пересказывал мне все это по-русски. Сам понимаешь, какая путаница произошла при переводе в его голове.
- А был ли он родственником, тот Гаммер?
- Понятия не имею. Говорил, что из евреев  перешел в немцы. Принял лютеранство перед отъездом  в Россию, чтобы жить на вольных землях – не в полосе оседлости. А общие предки…  Тут, как говорится, без поллитры не разобраться.
- Оки-доки – разбирайся! Только учти: твою неназванную по имени тетю в томских бумагах величают то «Гаммер», то «Гиммер». Почему так? Я подумал-подумал, на английский лад, разумеется, и усек:  вторую букву в ее фамилии Gummer наши полиглоты читают как русское «и», а потом спохватываются и произносят, как русское «а».  Потому и кавардак с грамматикой. Итак?
- Что тебе не терпится?
- Принимаем  сибирскую тетю с позывными Е. К. за родственницу?
- Поживем – увидим.
- Тогда поживем, но сначала минута на размышление. Берем рабочую папку Томского университета и читаем…
Я взял у Ливика папку и погрузился в машинописный текст. А при встрече с родной фамилией, произносил ее в уме на привычный лад – «Гаммер», игнорируя чужеродное «Гиммер».
В такой транскрипции и выставляю на обозрение читателю, чтобы каши в мозгах избежать.

Отступление первое

Из материалов Комплексной самодеятельной экспедиции (КСЭ)
Томского Университета (1958-1969 гг.).

 Свидетельница Е. К. Гаммер, Киренский район:
Гаммер Е. К., прочитав в журнале «Вокруг света» (№10, 1960 года) статью Б.И. Вронского о Тунгусском метеорите, послала в Комитет по метеоритам (КМЕТ) 1/IX-64 года письмо, выдержки из которого приводятся ниже.

«Полёт метеорита в районе Тунгуски я лично сама видела, будучи девочкой...
Насколько я твердо помню..., дело было так:

1. Мне в то время было 12 лет, когда пролетел мимо нашей деревни Вишняково летом 1908 года метеорит.
2. Наша деревня Вишняково Киренского района Иркутской области расположена на левом берегу реки Лены. Примерно 40-50 км от нашей деревни в стороне находится Нижняя Тунгуска.
3. Около 12 часов по местному времени (месяц и число не помню) летом я со своим отцом поехала на мельницу. Только что въехали на гору, как я увидела что-то летящее через реку Лену с юга на север по направлению к Нижней Тунгуске.
4. Форма этого летящего предмета была клинообразной, размером примерно среднего нынешнего самолета, бело-желтого цвета. Причём толстая лобовая часть была впереди, а хвостовая задняя часть была наподобие большой кисточки, которая горела, а искры густым потоком осыпались и исчезали. Как мой отец, ныне умерший, так и другие крестьяне, находившиеся на мельнице, видели летящий предмет и, по-своему, считали, что пролетела «планида».
5. Через некоторое время после полета летящего предмета раздались один за другим три оглушительных, раскатистых взрыва большой силы, даже наша лошадь упала на колени передних ног, а мы все настолько перепугались, даже стали от страха креститься.
6. По возвращении к себе в деревню узнали, что многие деревенские жители Вишняково не видели полёта метеорита, но говорили, что от оглушительных и сильных взрывов во многих домах попадала посуда и другие вещи. Жители деревни посчитали, что произошло землетрясение».
В последующем письме Е. К. Гаммер, отвечая 19/X-64 г. Зоткину И. Т., соглашалась, что она может ошибиться во времени наблюдения, что явление вполне могло происходить не в 12 часов, а в 7 часов утра. Кроме того, она уточнила, что «деревня Вишняково расположена на левом берегу реки Лены в 75 километрах ниже города Киренска по течению реки Лены. Деревня Вишняково находится между двумя населенными пунктами – поселками Чечуйском и Петропавловским». К этому письму она приложила заполненную анкету  №5, присланную ей из КМЕТ – Комитета по метеоритам АН СССР.

АНКЕТА КМЕТ (анкета  №5) наблюдения болида.

1.        Дата. (год, месяц, и день недели) и время.
2.        Место наблюдения. 
3.        Направление движения болида.
4.        Продолжительность полёта болида.
5.        Размеры и форма болида.
6.        Цвет болида.
7.        Освещение местности.
8.        Дробление болида и искры.
9.        След болида.
10.      Звуковые явления.

Ответы Е. К. Гаммер на анкету  №5.

1. 1908 г., название месяца не помню, примерно в утреннее время между 7-12 часами по иркутскому времени, в летнее время.
2. Я находилась с отцом в дороге к мельнице. Это полтора километра от деревни Вишняково по реке Лене. Деревня Вишняково Киренского района Иркутской области расположена между двумя населенными пунктами – Петропавловским и Чечуйском.
3. Метеорит летел в сторону Нижней Тунгуски. Я в это время с отцом находилась на горке, и нам было видно хорошо весь полет метеорита.
4. Полет продолжался около 2-х минут, когда он скрылся за горизонтом лесистых гор.
5. Клинообразной формы, почти с острыми углами в длину.
Лобовая часть малость округлена сверху. Длина метеорита, как мне показалось, не более самолета марки ИЛ-12.
6. Лунного цвета, без отражений каких-либо сияний. Поверхность имела вид шероховатости в виде трещинок того же цвета. Самый хвост был огневой, искривившись.
7. Освещения от метеорита не было. Дневной солнечный свет не изменился. День был ясный, безоблачный. Часов у нас в деревне не было, кроме как в почтовом отделении и у лавочника-кулака, поэтому указать точное время не могу. Примерно – до обеда.
8. Какого-либо дробления метеорита не было, за исключением самого конца хвоста, который имел вид вроде кисточки, горевшей искрами, а искры исчезали. Полет был спокоен, как мне показалось, когда метеорит скрывался за горизонт, создалось впечатление, что он вертикально пошел вниз, и видна была одна хвостовая кисточка в виде звездочки.
9. Следа от летящего метеорита не оставалось. Полет был спокоен и медленным, то есть плавным.
10. От летящего метеорита, как я помню, шло шипение наподобие того, когда раскаленное железо опускают в воду. Примерно через 30 минут после того, как скрылся метеорит, раздались один за другим три раскатистых взрыва большой силы, даже наша лошадь упала на колени передних ног, а в домах, как говорили тогда, попадала посуда.

3

Доброта - приходяща, мысль постоянна, а добрые мысли, в значении – могучие, как и сказочные молодцы, наваливаются по-богатырски ниоткуда,  захватывают и толкают на необдуманные поступки. В особенности, если подпитываются сорокоградусной, надежной для подогрева интеллекта жидкостью.
Творческого интеллекта у нас было с избытком. И подогрева к нему достаточно. А метрах в трехстах от того и этого стояла на приколе у ленского бережка моторка разносчика телеграмм Тимоши Корня.
У хмельной мысли есть одна особенность. Она мгновенно, даже не высказанная вслух,  передается от одного к другому, пленяет фантазию, будит решительность и каким-то необъяснимым образом берет руки в ноги.
- Вперед! Поехали!
- Кто из русских не любит быстрой езды?
- Особенно, когда на носу выходные денечки.
Долго ли – умеючи? Собрались и двинули, оставив в каретке пишущей машинки записку: «Выехал в деревню Вишняково. Сенсационный материал на первую полосу!»
Пьяный кураж начал остывать лишь с приближением вечера, под брызги пенной воды. На самом подходе к искомой точке, уже за Чечуйском. Энтузиазма, однако, подогреваемого «Столичной», не убавилось. Хотелось петь и смеяться, как дети, и стрелять по звездам из рогатки. Но рогатки не было в наличии, имелась двустволка. Так что пальнули из нее и, к щенячьей радости своей, попали. Звездная микробина скользнула подранком вниз, с ярким вспыхом сгорела у линии горизонта.
Вспомнили Гагарина:
- Он сказал: «поехали!». Он взмахнул рукой.
Вспомнили Соловья-разбойника.
Свистнули в два пальца.
Вспомнили о градусах, у которых есть свойство выдыхаться на свежем воздухе.
И добавили, чтобы градусы не выдыхались.
Здорово жить, когда и жизнь хороша, и настроение – лучше некуда, а по курсу деревня Пропущино, где уродился и рос наш Тимоша Корень. «Деревня без жителей, людаков по-местному, - предупредил он. - Кто вымер, кто перебрался в Киренск, на столичное житье. Разве что старый пень Кондаков Алексей Андреевич остался не выкорчеванным. Тут он самогон варит для мимоезжих лодочников и танкеристов, гребет капусту. А в городе из-за сизого дымка под пригляд милиции невзначай попадешь, срок откушаешь и подавишься».
Пятистенник, поставленный еще дедом Тимоши, мохом порос, но не обвалился. Почернелые бревна, покосившиеся стены, но стекла не выбиты, и дверь не на распашку. Значит, не пограбили, не растащили, да и зверье таежное не наведывалось.
Плиту растопили, тушенку вывалили на сковородку, и вкусовой запашок пустили на выгул из дымовой трубы.
Ливик Генделист обнаружил в кладовке старую гитару. Потрепал ее за дряблые струны, подкрутил колки и уселся в продавленное предками Тимоши кресло, изображая из себя барда.
- Осенняя пора, очей очарованье.
Тунгусский феномен, космический прилет.
Выходим мы на связь с творцами Мирозданья.
Но информации у нас наплакал кот.
- Не ной под музыку, - сказал Тимоша Корень. - Нужна тебе информация, добудем. Тут у нас, доложу тебе, информация к нам сама захаживает.
- На звериных ножках, под копытный стук? - схохмил Ливик, выразительно шлепнув по струнам ладонью.
- На человечьих, - отпарировал Тимоша Корень, помешивая тушенку финским ножом с наборной ручкой.  - Да вот она и толкется уже у забора.
Я выглянул в окно. По выгоревшей травке шлепал приземистый дедок, волос к волоску приглажен на липкой от пота лысине, пиджак ношеный, выцветший, но ради ознакомительной встречи украшен боевыми наградами – тремя медалями, орденом Красной звезды и гвардейским значком. В авоське он держал – для знакомства, видать,  бутыль зеленого стекла.
- Кто это? - спросил я у Тимоши.
- Вопрос резонный. Информация.
- О Тунгусском метеорите?
- О нем самом.
-  Что? Видел?
- А  кто тут не видел? Места заповедные, людаки глазастые. Что увидят, мимо глаза не пропустят. И с каждым пробеглым туристом поделятся.
- Мы не туристы.
- Это ему и растолкуешь, но сначала готовь «рваный».
- Зови.
- Он и без зова…
В дверь постучали.
Я покопался в куртке, вытащил рыжую рублевку, положил на стол: теперь не отвертится – нальет.
Дверь отворили. Сапоги шагнули через порог.
- Мир вам и честь!
Старикан прошел в комнату, скосил нос к благоуханной плите.
- Сытно кормитесь, людаки.
- Обстоятельства крепчают, обстановка поучает. Нашего варева на всех хватит, дядя Кондак.
-  И моего, - довольно ухмыльнулся бывалый таежник, смял пожалованную рублевку в кулаке и незаметно, как ему представлялось, впихнул ее в карман. Вытащил зубами бумажную пробку из горлышка, довольно просторного, сантиметра на четыре в поперечнике. И пригубил доказательно, на изрядный глоток. Мол, не зубоворотная пакость – ядовитый душок, а чистый напиток – любимец богов и всех их олимпийских последователей, кто выпить не дурак.
Дураков среди нас не водилось.
- Значится, так, - произнес Тимоша Корень, и стеклянная емкость пошла по кругу, в центре которого угнездилась сковородка, брызгающая жирными искорками.
Я развернул на столе бумажную пробку, признав в ней газетную заметку: во хмелю и зайцу любопытно узнать, чем рачительные хозяева затыкают алкогольную пасть. И не успев прочитать ни строчки, увидел, как дядя Кондак с отстраненной от прыгающих губ алюминиевой кружкой уставился на меня.
«Чего это ему так интересно?» - подумалось. И тут же смекнул: «не иначе, как писанина эта с каким-то потаенным секретом». И не ошибся. На страничке, вырванной из газеты «Ленские зори», Кондаков Алексей Андреевич был представлен во всем величии рассказчика, очевидца давних событий, связанных с Тунгусским метеоритом. Надо думать, впервые угодил в газету, вот и изыскал способ предъявлять себя в надлежащем свете всем наивным людакам, захаживающим в его вымершую деревню.
- А не жалко затыкать собой горлышко? - спросил я первое, что пришло на ум.
- Дома еще есть.
Даты выхода газеты я не нашел, но, скорей всего, это был 1968 год, когда здесь работала Комплексная самодеятельная экспедиция (КСЭ) Томского Университета.
- Читай вслух! - вдруг услышал просительный голос.
И докинул умом: дядя Кондак намерен представиться не только мне, но и человеку с гитарой – Ливику Генделисту.
Тимоше Корню, полагаю, ему представляться смысла не было. Но все же мохнатому сердцу льстило, чтобы племяш лишний раз озвучил в своем ухе, что дядя Кондак не просто так прожил жизнь, а с размахом, и попал в газету не за красивые глазки.
- Читай! Читай! - поторапливал меня гость.
«Чего ему так не терпится?» Но, посмотрев, как напряженно он держит кружку у рта, я догадался о причине его нервозности. И прочитал, к вящему удовольствию просителя:
- Кондаков Алексей Андреевич, 1896 года рождения. Пункт наблюдения Тунгусского феномена и опроса – деревня Пропущино, расположенная на берегу реки Лены.

Свидетельство:

В 1908 году, числа 17 (по старому стилю) мы выехали раненько утром на телеге в Горючую падь, стали рубить лес на избу. Был яркий солнечный день. Вдруг по небу от солнца (с юга на север) увидели летящий клуб. Он летел над горизонтом со скоростью большей, чем самолет. В воздухе был не больше минуты. Двигался бесшумно. Клуб был намного больше солнца.  Летящая планета светила так, что не было видно солнца. Передняя часть планеты была гораздо больше и была туманной. Задняя часть, то бишь хвост, была очень светлой, прозрачной. К концу хвост сужался. Через минуту после того, как эта штука ухнула за Подосиновый ручей у Подкаменного утеса, последовало три удара. Первый был самый сильный, следующие слабее. Я не понял, что это было. Но побежал туда, где бабахнуло, к Подкаменному утесу, посмотреть. Однако батяня меня остановил, не позволил полюбопытствовать. Сказал: «где три взрыва бабахнули, там ожидать и четвертый, а жизнь дана один раз – и не для куража».

Отступление второе

О чем писала российская пресса 1 июля (18 июня) 1908 года, на следующий день после взрыва Тунгусского метеорита.

«РУССКОЕ СЛОВО»

Заседание Государственной думы 17–го июня  
(По телефону от нашего специального корреспондента)

Погода сегодня серая и заседание в Думе тоже серое, бесцветное. Вниманию народных представителей предлагается длинная вереница законопроектов о денежных ассигнованиях на самые разнообразные нужды. Дума относится к ним совершенно равнодушно и молчаливо, без всяких прений принимает одно за другим.

Дело об убийстве наместника Галиции графа Потоцкого
(По телеграфу от нашего корреспондента).

ЛЬВОВ, 17(30),VI. Сегодня начался громкий процесс об убийстве студентом-русином львовского университета Сичинским наместника Галиции графа Потоцкого. Сичинского вводят под стражей. Он держится с полным самообладанием. Зал суда переполнен публикой. Судебное следствие ведется по-русски. На вопрос о виновности Сичинский, не отрицая факта убийства им наместника, отвечает, что Потоцкого он убил за систему его управления Галиции в пользу одной лишь польской шляхты и во вред другим классам польского населения, а также во вред всем русинам. Виновным себя не считает.  

ЛОНДОН, 17(30),VI. В здешних газетах появились известия, что Германия действительно старается втянуть Турцию в союз с нею и Австрией, конечно, на случай европейской войны.
Англичане, желающие видеть Россию сильной, и понимающие, что сила России в славянской солидарности, желают скорейшего полюбовного разрешения межславянских недоразумений и вопросов и объединения славянства под гегемонией России.

ПАВЛОВСК, Воронеж, губ. 17, VI. Ночью посредством взлома оконной решетки ограблен городской собор. С престола похищены почти все священные предметы, церковные ящики взломаны. Похищены церковные деньги. Грабители скрылись.

МИТАВА, 17, VI. Автомобильные рейсы между Либавой и прусским городом Мемелем прекратились вследствие неблагоприятных условий дорог в русских пределах, влекущих частые порчи пневматических шин и большой расход бензина. Возбуждают ходатайство о приведении дорог в такое состояние, как в германских пределах.

ВАРАКСИНО, 17, VI. У нас злобу дня составляет убийство местным крестьянином Булановым крестьянина соседней деревни Антонова. Оба были где-то на пирушке. Потом повздорили. Антонов встал у окна избы Буланова и перебранивался. В заключение разбил стекла. Взбешенный Буланов выскочил из избы с ружьем и в упор выстрелил в Антонова. Несчастный тут же отдал душу Богу...

4

Говорят, увидеть дно сибирской бутыли – это равнозначно тому, что выйти в открытый космос. Полная невесомость в теле и мозгах. Скафандр, в смысле пиджак-ватник-фрак-мундир, раздувается, не пускает протиснуться назад в приемный люк орбитального корабля, как это случилось с космонавтом Леоновым. Хочется – дальше в космос, где звезда с звездою говорит, как у Лермонтова в стихотворении, переложенном на музыку Ливиком Генделистом, но, разумеется, в собственной трактовке.
Струны тронуты, песня движется.

- И звезда с звездою говорит.
А о чем? О том не знает даже маг.
Только Лермонтов, за что он и убит,
Чтоб не разгласил ни в прозе, ни в стихах.

- Браво! Ну, и загнул! - похлопал в ладоши дядя Кондак. - А вот и неправда твоя, гость мимоезжий, в отношении звезд и того мага, что не знает, о чем звезды говорят!
Ливик Генделист, вынужденной прервать песнетворчество на подходе ко второму куплету, повернул голову на обвинение, непонятное ни ему, ни мне. Но вполне понятное Тимоше Корню, если понаблюдать за его хитро сощуренными глазенами, умудряющимися подмигивать – и справа, и слева – дяде Кондаку и опорожненной общими усилиями малопрозрачной посудине.
- В чем моя неправда?
Ливик щупкой прошелся по струнам, породив басовитые звуки, похожие на урчание разъяренного кота.
- Рваный на бочку, и будет тебе на предмет предъявления, что звезда с звездою говорит.
- Как так?
- А так! - пробухтел старикан и в знак какого-то, известного лично ему и, может быть, Тимоше Корню доказательства,  взял за охватное горлышко бутыль, резко поводил ею из стороны в сторону, и мы услышали глухое постукивание в глубине стеклянной  утробы.
- Что это? - спросил я.
- А где рваный?
Я еще раз покопался в боковом кармане куртки, вытащил вторую рублевку.
- Ходи ко мне, рыжая! - позвал денежку Алексей Андреевич, разгладил ее на столе, посмотрел на свет, будто что-то вспоминая: - Салтыков-Щедрин говорил: «это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник. Будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду». А? -  усмехнулся со значением, позволяя с высоты своего интеллекта уразуметь, что в Пропущино не лаптем щи хлебают, людаки здесь – во всяком случае, те, кто не вымер, – грамотные, начитанные, и знают, что говорят.
Опрокинув бутыль, дядя Кондак вывалил на стол кварцевую пластинку, размером три на пять сантиметров, с какими-то письменами и изображениями.
- Читай, о чем звезды говорят.
- Но тут не на русском языке, - сказал я, рассматривая странные буковки.
- А ты – что? – желаешь, чтобы звезды говорили с тобой по-русски?
- Мы впереди планеты всей.
- Это в области балета! - Ливик Генделист перехватил движение моей руки. Присмотрелся к пластинке. - Да тут звездная карта. Большая Медведица! Кстати,  да будет вам известно, она изображена на флаге Аляски, - показал географическую осведомленность: моряк, как же! - Пять махов  вверх от ее боковины, и – оки-доки! – вот вам, пожалуйста, Полярная звезда.
В доказательство своей правоты кок танкера «Юрмала» убедительно постучал указательным пальцем по блестящей стекляшке, изображающий известный всем путешественникам небесный ориентир. Но тут же как-то  скривился, недоуменно рассматривая колотую ранку у самого ногтя.
- Кровь? - насмешливо процедил Алексей Андреевич.
-  Будто на иголку напоролся.
- А не шали с алмазиком, - ехидно засмеялся таежник, - не то кровь сдашь на анализы совсем не по земному адресу.
- Скажете всякое, алмазик, - смутился Ливик, выжимая из пальца кровь, чтобы  не получить заражение. - Был бы у вас алмазик…
- Что? Упрятал бы, чтобы не зарились?
- Дальше положишь, ближе возьмешь.
- С глаз и упрятал, ближе к желудку, друг ты мой ситный. А то в наши края людаки ученого звания повадились, как прослышали, что тут такие алмазики водятся.
Дядя Кондак забрал у Ливика кварцевую плашку, любовно подышал на нее, протер рукавом. - Одну такую алмазину, что отвалилась при взрыве, - бережно коснулся Полярной звезды, - отыскали в разломе торфа, стали нас жучить: находили ли мы подобное богатство?
- А вы? - заинтересовался я.
- Мы? Я похож на дурака?
- Отнюдь!
- То-то и оно, гость мимоезжий. У нас тут дураков отродясь не водилось. Кто же отдаст богатство? Говорили бы – «бижутерия», а сказали «драгоценный камень, большой научной ценности».
- Ну и?
-  «Ценности большой» - не расслышал?
- Почему же нам показываешь?
- Тимоша – племяш.
- А если бы его не было  с нами?
- Тогда и разговор другой. И питье иного качества, настоенное на изделии рук нечеловеческих, - показал вторую плашку с выемкой на месте Полярной звезды. - Должно быть, отсель и отвалился алмазик, что ученые мужи совали нам под нос. Ценность, говорят, ценность. А какая ценность, позвольте, если вместо денег за находку имя обещают увековечить в научных кругах, будто кто меня там знает. Кому понадобится мое имя потом, когда вся деревня уже сегодня вымерла? Кто его будет помнить-произносить? Ветер? Тайга? Звери лесные?
- Мда, - сказал Ливик. - Философия.
- Не философия, а познания личности! - возмутился Алексей Андреевич, пригладил волосики на мокрой лысине. - Что мы имеем с личностью, друг ты мой ситный? То-то и оно, - хмыкнул, увидев, как морячок развел руками. - Личность – штука тленная. Вчера – краса красой, морда в разворот Голубиной пади, а завтра – ноль на палочке да медяки на зенках. Вот и все, что остается от личности. Не то, что с этой ладанкой. Светится, как и в 1908-ом, когда отыскал ее в лесном корневище. И так же путь указывает к неземным мирам и что-то глаголит нам на потустороннем языке невнятными буковками.
Ливик вновь потянулся за кварцевой табличкой.
- Я не знаток. Однако… Где-то я уже сталкивался с похожим шрифтом. Ну да, конечно! - хлопнул себя по лбу. - На Аляске! Точно! Помнится, во время экскурсии по городу показали нам синагогу. Без захода  внутрь, для знакомства с архитектурными изысками местного населения. Так вот, на входной двери, где на медной дощечке пишут «мир входящему»…
В то же мгновение  и мне вспомнилось: в точности такие же буковки я изучал в раннем детстве, шести-семи лет отроду, когда молился вместе с  дедушкой Фройкой в старой рижской нашей квартире на Аудею, 10. Он склонялся над толстенным фолиантом и, покачиваясь, произносил нараспев таинственные слова, смысл которых, доходил и до меня: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим».
Сегодня, впрочем, как и вчера, звуковое значение буковок не прорисовывалось, и мне нужен был толмач, чтобы на слух определить, что же такого мудреного выгравировано на пластинке.
Ливик для этой цели не годился.  Тимоша Корень подавно. Может быть, Алексей Андреевич? Дикость, конечно, но… Чего это он лыбится-зырится, будто тайну  вселенскую прячет за пазухой? В чем тут секрет?
А секрета, оказывается, никакого, если думать на таежный лад.
По словам старого сибиряка, выходило так: спервоначалу надо не обезножить со страху от взрыва Тунгусского метеорита. Затем смотаться за Подосиновый ручей к Подкаменному утесу. Пошнырять по бурелому, приохотить глаз к каждой малой малости, что чужаком глядится у вывороченных  корней, в полегших кустах, на выжженной траве. И приобретешь. И домой возвернешься с даровыми сувенирами. Сколько их? Один – два – три – четыре. Не богато, но все свои. А дома… Разложишь найденные кварцевые плашки на табуретке, проденешь сквозь внутренние отверстия иголочку с ниткой и любуйся: настоящее ожерелье, красы необыкновенной, ночью светится, днем переливается радугой. Правда, не поносишь такое на шее: пацаны засмеют, в девчонку определят, за волосы станут дергать, будто они уже косички. Лучше снести на продажу, подарить, либо спрятать. Вот и снес на продажу. Одну – мельнику Карлу Яковлевичу из деревни Вишнякова,  вторую подарил его дочке Лене Гаммер,  однокласснице, что сватал без всякого счастливого исхода в невесты. Две оставшиеся спрятал. Сначала, по малолетству, в чулане. Потом, на возрасте, когда уверился, что сила в иконках целительная, решил: «чего ей, силе этой небесной, пропадать понапрасну?». И  принялся на ней, неземной, самогон крепить. Пусть эта сила идет в желудок, а оттуда выводит с общей пользой для рук и ног. Куда? Вот тут и вопрос, подлежащий толковому разъяснению.
За разъяснением дело не стало.  Тимоша Корень откупорил «Столичную», плеснул, и пахучие кружки одарили нас походным зельем.
- Мельник Карл Яковлевич, батяня Еленки из деревни Вишняково, грамоте был ученый на звездном языке, - доложил, спотыкаясь о зубы, дядя Кондак. - Сам он родом по их национальности.
- Звездной? - спросил с долей иронии Ливик.
- Не перебивай! Земной, но не наших краев. Из шумеров будет, из тех, кто строил Вавилонскую башню. Помните?
Мы без промедления кивнули. Разумеется, помним. Чего там не помнить? Всего каких-то несколько тысяч лет миновало с тех пор: все на виду, слуху и в памяти.
- Словом так, после того, как Бог смешал земные языки, дабы строители Вавилонской башни не дотянули до него свои загребущие пятипальцы, предок Еленки нашей из деревни Вишняково и получил для пользования звездный язык. И направился  –  по велению Божью! –  в Землю обетованную, текущую молоком и медом.
- Случайно, его не Авраамом звали? - машинально вырвалось из меня.
- Его по-разному звали. Русские – да! – по-библейски Авраамом. Татары, что у Плакучего камня живут, по-мусульмански – Ибрагимом.
- А как его звал отец вашей Еленки из деревни Вишняково?
- Карл Яковлевич? Минутку! Дай Бог памяти! - поднял указательный палец, постукал им по наморщенному лбу. -  Авраам авину... Точно, Авраам авину! Что значит… - выигрышная пауза, пододвинул кружку к Тимоше и под водочное бульканье: - На звездном языке это значит – наш батя Авраам.
- И на иврите это значит то же самое.
- Я иврит не изучал, судить не можу. А вот звездный язык…
- Изучал? - не удержался я от подковырки.
- Освоил по памяти. Карл Яковлевич читал мне эти таблички вслух, я и запоминал. Могу и повторить, язык не отсохнет.
- Слушаем.
Алексей Андреевич прополоскал водкой горло и понес речитативом: «Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради. Не желай…».
- Десять заповедей?
- Десять в Библии, Исход, глава двадцатая. А у меня в наличии отыскалось за Подосиновым ручьем утеса четыре. Но какие?
- Уже слышали.
- Слышали, да не допетрили по малолетству.
- Почему же? - прибегнул я к знаниям моего дедушка Фройки, толкователя Торы. - Эти четыре и есть универсальный код для всего человечества. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради. Не пожелай, скажем так, ничего чужого.
- Эх ты, код да не тот! Главное упустил: целительные! Проведите ладонью над иконкой, так разом усвоите, какая мощь богатырская из нее выйдет наружу.
Сказано – сделано.
Мы тотчас – каждый по очереди – провели рукой над светящейся плашкой. И почувствовали – все подряд! – как игольчатая энергия долбится о кожу, словно татуировку накладывает. Я посмотрел на ладонь, и – диво дивное – фиолетовыми разводами вырисовалась на ней созвездие Большой Медведицы и буковки космического алфавита.
- Не трухай, исчезнет со временем, - сказал, усмехаясь, старый таежник.
- А что тут написано?
- Я не цыганка, чтобы гадать тебе по линиям судьбы.
- Но все же…
- Все же, что и на роже!
- Не понял!
- Поглядись в зеркало, поймешь.
Чуть пошатываясь, я прошел к зеркалу.  Странно, и на лбу пропечатались небесные знаки. Но буковки, буковки…  Да это же кириллица!
- На каком языке думаешь, на том и пишется, - пояснил Алексей Андреевич. - Но не трухай, пяток минут и вылиняет.
- А что тут? В зеркале справа налево, а я не Леонардо да Винчи – не по мозгам.
- Десятая заповедь. Короче, «не желай…». Настоящая,  что ни на есть целительная. Так мне и разъяснил Карл Яковлевич.  «Кто будет носить на груди эту ладанку, -  говорил он, - тот уцелеет в нашей жизни до самой смерти. Ни болезни ему, ни напасти, хоть мор кругом лютый». Я через эту ладанку и на войне уцелел – ни ранения, ни контузии. И в деревне всех пережил. А тут чего только ни было? И продразверстка, и раскулачивание. И цинга, и холера. Почему – сказать не можу. Но факт! Не верите? - вдруг хищно осклабился, показал кулак, рыжим волосом поросший.
- Верим, верим!
- Так и надо, людаки! Без веры жизни нет. И смерти тоже. Потому как смерть приходит за нами, чтобы проводить до новой жизни. На том свете. Вы верите в тот свет?
- Верим,  верим!
- Все там будем.
- Не без этого.
- Но лучше позже, чем раньше. Посему и настаиваю я самогон на ладанке этой звездной, что жизнь мне спасает какой десяток лет. Если подумать трезво, я живою водой вас, стервецов, потчую. Живите в мире, не умирайте. Жить желаете? - поднял осмысленные глаза.
- А то нет! - спонтанно отозвался Ливик Генделист.
- И подольше?
- Самой собой!
- В таком разе гоните из заначки рваный, пойду за второй.
Но не пошел. Уронил голову на стол и с присвистом захрапел.
- Оки-доки! - сказал Ливик. - Коптил нам мозги, коптил, и баюшки-баю! Что же получается? - обвел нас взглядом. - По его  версии, космический корабль к нам прилетал?
- В газете писали – метеорит, - отозвался Тимоша Корень.
- И в моих бумагах, что из  Томского университета, сказано – метеорит.
- Бумага терпит. Наши людаки сразу смекнули: камень  рукотворными ладанками с бриллиантами разбрасываться не будет. Добытчики-старатели, сами искали – сами находили и прятали. Их ведь никто с 1908-го по 1927-ий, до первой экспедиции Кулика, не беспокоил, не обирал вопросами – «откудаво это, откудаво то?». А потом – да, устроили шум на весь мир! И понаехали за сенсациями. Но правду разве скажешь? Иначе чекисты-раскулатчики опять нахлынут, найденные алмазики отберут и спросят с пристрастием: «куда заховали остальные»?
- И про чекистов знаешь?
- Грамотные и в этом, даром что темные! Все мы знаем за время минувшее, с человеческим, мать его, лицом! - Тимоша разлил остатки из «Столичной». - По последней. И на боковую.

Отступление третье

Из материалов Комплексной самодеятельной экспедиции (КСЭ)
Томского Университета (1958-1969 гг.).

В качестве фактов, не укладывающихся в рамки полета космического тела, некоторые исследователи приводят несколько случаев подозрительной повышенной продолжительности явления, что, как они подразумевают, свидетельствует против природного генезиса ТКТ – Тунгусского Космического тела. На этом основании уфолог В. Чернобров делает вывод о длительном зависании (до 15 минут) объекта, испускавшего молнии над эпицентром взрыва, и в связи с этим считает его техногенным телом (Войцеховский, 2001). В первую очередь необходимо рассмотреть чрезвычайно ценные записи в журнале наблюдений за июнь 1908 года, которые вел сотрудник метеорологической станции в поселке Кежма А. К. Кокорин:
«В 7 часов утра на севере появились два огненных круга огромных размеров,  через 4 минуты с начала появления круги исчезли. Вскоре после исчезновения огненных кругов был слышен сильный шум, похожий на шум ветра, который шел с севера на юг. Шум продолжался около 5 минут. Затем последовали звуки и треск, похожие на выстрелы из громадных орудий, от которых дрожали рамы. Эти выстрелы продолжались 2 минуты, а после них издавался треск, похожий на выстрел из ружья. Эти последние продолжались 2 минуты».
Комментируя это сообщение, сторонники искусственной природы объекта полагают, что общее время шума и выстрелов – 10 минут – «многовато» для природного объекта. Однако при этом не учитывается дальность от поселка Кежма до места взрыва ТКТ – 210 км. Следовательно, время, за какое звук проходит это расстояние = 10,6 мин. Кокорин наблюдал огненные круги 4 минуты. А «вскоре» после их исчезновения (оценим это «вскоре» в 0,5 минуты) слушал электрофонные звуки – «шум ветра» (5 минут). Взрывная звуковая волна дошла до него спустя 9,5 минут от начала наблюдений. Получается, эти наблюдения начались спустя 1,1 минуты после взрыва. Так что никакой аномальной длительности развития явления мы здесь не находим.
Рассмотрим еще одно наблюдение, свидетельствующее, с точки зрения сторонников искусственной природы ТКТ, о том, что оно якобы «летело очень медленно». «В селении Н. Карелинском (верст 50 от Киренска к северо-западу) крестьяне увидали на северо-западе, довольно высоко над горизонтом, какое-то чрезвычайно сильно (нельзя было смотреть) светящееся белым голубоватым светом тело, двигавшееся в течение 10 минут сверху вниз. «Тело представлялось в виде «трубы», то есть цилиндрическим», -   написал некто С. Кулеш в газету «Сибирь» от 2 июля 1908 года. Ясно, что десять минут полета – многовато для космического тела.
Наблюдатели из селения Н. Карелинское, в отличие от Кокорина, находились значительно ближе к трассе ТКТ. Длительность наблюдения – 10 минут – скорей всего завышена. Как отмечают И. Т. Зоткин и А. Н. Чигорин, опросные данные, особенно полученные через длительное время после наблюдения метеорного явления, почти всегда показывают грубые завышения его длительности. Случайные, не имеющие научной подготовки очевидцы (какими, вероятно, и надо считать крестьян села Карелинское) дают оценки продолжительности метеорного явления, измеряемые минутами и более.
Однако не исключено, что эти данные верны. Так что повышенная длительность наблюдения из этого села связана с тем, что пролет тела и световые эффекты, связанные с его взрывом (световой электроразрядный столб, возникшее взрывное облако, низвергавшее на землю в течение 10 минут или более мощные электрические разряды-молнии), наблюдатели расценили как единое явление. Однако это вовсе не свидетельствует в пользу версии уфолога В. Черноброва о длительном зависании ТКТ над местом взрыва.
Таким образом, никаких серьезных оснований говорить об искусственной природе ТКТ как не было, так и нет.

5

Утром, оставив Алексея Андреевича дрыхнуть за неприбранным столом, мы собрались в путь. Ветер-свежак рябил речную поверхность, накрапывал дождь. Состояние было мутное, как и положено после гульбища. Но мотор завелся с первого захода, небо прояснилось, и солнышко засветило  совсем не по-осеннему: хоть загорай!
Загорать не хотелось. Хотелось перекусить. И выпить. Воды кругом – хоть ведром черпай, но в ней ни одного подходящего с похмелюги градуса.
Ливик Генделист напевал печально под нос:

- И никто на свете не умеет
Лучше нас кататься на моторке.
Солнце греет, ветер веет.
А в желудке жалобно и горько.

- Не трепещи! - сказал Тимоша Корень.
- Я и не думаю!
Но соврал. Сразу же за горделивым словом, увенчанном восклицательным знаком, зябко вздрогнул, прянул ушами, как лошадь при внезапном устрашающем звуке.
- Что это с тобой? - спросил я.
- Мастер! - Ливик опять обратился ко мне на морской лад. - Никак пуля.
- Пуля просвистела и – ага?
- Ага! Не смейся! Черт! И вторая!
Тимоша обернулся: за кормой различил  катерок.
- Это дядя Кондак с глушителем.
- С каким  еще глушителем?
- Чего не ясного? Карабин у него с глушителем.
- Какого хрена? Белая горячка?
- Обстоятельства крепчают, обстановка поучает. По пустоте мыслей он стрелять не будет.
- Тормози! - сказал я.
- Уже сделано.
Мы покачивались на воде, поджидая катерок Алексея Андреевича. Он подрулил, прихватил наш борт багром, подтянул вплотную и наставил ствол, чуть ли не в упор, на Ливика Генделиста.
- Доложись!
- Кок танкера «Юрмала», честь имею, - попробовал он пошутить.
Но дед нажал на спусковой крючок и ожог ему щеку.
- Внимай сюда: я снайперист. Но на тебя три патрона потратил даром. А каждый государственных денег стоит.
- Сейчас рассчитаемся, - Ливик скинул бушлат, засучил рукава форменки, будто драться собрался.
Но драться ему не пришлось. Дядя Кондак подцепил багром его бушлат и перебросил к себе на катерок.
- Оки-доки! - моряк  по-своему расценил его поступок. - Теперь в расчете?
- Не хорохорься!
Алексей Андреевич покопался в карманах похищенного имущества, одном, втором,  и… извлек иконку с Большой Медведицей и Полярной звездой.
- Что?
Романисты прошлого написали бы: «с уличенного в краже сошло лицо!» Я подобных глупостей писать не буду. Скажу по-простому: Ливик украсть не мог. Этого будет достаточно. Однако, кто? Не Шерлок Холмс, но и тут размышлять долго не требовалось. По раскладу выходило, Тимоша Корень. Зачем?
- Контрибуция! - многозначительно произнес Алексей Андреевич.
Вот ситуация и прояснилась. Не иначе, как по уговору с дядей Тимоша Корень изобрел новый способ честного отъема денег. Левый заработок на туристах – бизнес доходный, и налогом не облагается.
- Верни бушлат! - разозлился Ливик. - Там в боковом кармане научные документы.
- Червонец, а то под  суд.
Тимоша Корень, делая вид, что ни в чем не замешен:
- У него суд скорый. Значится так, бац по мозгам и корми донную рыбу.
Ливик переглянулся со мной, и решил не перечить грабителям с большой речной дороги.
Из накладного кармана морской тужурки вытащил десятку.
- Э, нет, - так не пойдет! - старик поднял предупредительно руку. -  С десятки тут негде сдачу срубить. Давай рваными!
- Рваные не водятся.
- А у него? - таежный стрелок перевел ствол на меня.
Можно подумать, я – курочка Ряба, а в моем яйцекладе рублики сами собой зарождаются. Но я не курочка Ряба. И рублики мои уже выветрились из кармана. А вот две пятерки – пожалуйста – все еще живут в неприкосновенности, душу согревают в надежде, что доберемся до Сельпо – отоваримся и похмелимся. Без лишних раздумий я всучил Тимоше две пятерки, а он… Тут моя боксерская реакция сработала, как на ринге, и я успел заметить, что наш славный проводник одну пятерку припрятал в кулаке, прежде чем вторую передал подельнику.
- Оки-доки! Теперь в расчете? - давил на психоз Ливик, испытывая наверняка те же чувства, что и я. - Возвращай бушлат по адресу! Казенное имущество, государственных денег стоит, - подыграл рачительному сибиряку.
- Примай! - дядя Кондак бережно переложил как-то враз потяжелевшую одежонку с борта на борт. - И не греши на людаков с перепоя. Не то в глазах будет двоиться, а в животе материться.
Пола бушлата отмахнула в сторону и выявила бутыль зеленого стекла.
Тут-то и дошло: не грабили нас, не подставляли, а воткнули по уговору в какую-то прибыльную, семейным промыслом продиктованную игру - с кражей, выстрелами, погоней. Им тугрики. Нам – адреналин. И… самое существенное… избавление от похмелья.
Двинули бутыль по кругу. Приняли по сто грамм. И успокоились. Ливик даже повеселел и экспромтом выдал на известный мотив:

- По реке осенний  ветер бродит.
С каждым днем все радостней народ.
Пьян и сыт, одет всегда по моде,
И не смотрит иностранцам в рот.
Выходила на берег Катюша.
С тем народом крутит хоровод
Чуть пьяна, сыта, не бьет баклуши.
И не смотрит иностранцам в рот.

- А куда она смотрит? - попался на удочку Алексей Андреевич.
- Ниже!
- А-а… - старик машинально опустил глаза к штанам: не расстегнута ли ширинка?
- Ты не смотри, не смотри! - мстительно произнес Ливик Генделист. - Тебе там уже искать нечего.

Отступление четвертое

Выдержка из Акта, составленного 17 февраля 1930 года на метеоритной заимке в Туруханском крае начальником Метеоритной экспедиции Академии Наук СССР Л.А. Куликом в присутствии нижеподписавшихся о нижеследующем.

Лес вокруг изучаемой площади повален действительно  по радиусам вершинами наружу. А то обстоятельство, что это радиальное расположение поваленного леса начинается в некотором отдалении от средины центральной части бурелома, лишний раз свидетельствует о размерах и силе взрыва и, вместе с размерами площади поваленного леса, говорит в пользу космического происхождения этого явления.

Начальник Метеоритной экспедиции        Л. Кулик.
Научный сотрудник                                     Л. Шумилова.
Научно-технические сотрудники:             Евг. Кринов, буровой мастер А. Афонский, старший рабочий Б. Старовский, бывший заведующий факторией Ванавара  М. Цветков.

6

На подходе к деревне Вишняково произошло нечто, не подающееся разумному объяснению. Мой старинный приятель Ливик Генделист, коренной рижанин, никогда прежде не бывавший в Сибири, неожиданно встрепенулся и как-то тревожно вскрикнул:
- А где ерик?
Я удивленно поднял глаза на Ливика. Прибалт, и такое специфическое сибирское слово: не протока, а ерик. Откуда  и взялось на его языке?
- Какой ерик? - Тимоша Корень непроизвольно придержал ход моторки.
- Тот, что ведет на мельницу.
- О чем ты говоришь? Какая мельница? Старого Карла?  Да заглохла совсем. После того, как национализировали. Помнишь такое слово? А нет, так – раскулачили. Хозяина-то заарестовали.
Ливик непонимающе посмотрел на шкипера.
Я непонимающе посмотрел на Ливика.
Он испуганно мотнул головой.
- Меня там утопили.
- Ты чего? - покрутил я пальцем у виска.
Ливик потряс головой, пришел в себя.
- А что? - спросил. - Я что-то говорил? Ей бо, сам себя слышал!
Я  постучал пальцем по лбу.
Киренский разносчик телеграмм хохотнул:
- Вода следы слизывает. Обстоятельства крепчают, обстановка поучает. Утопили, не утопили,  проснулся и живи дальше.
Нас нагнал катерок Алексея Андреевича.
- Что застопорились?
- Утопленника отыскали, товарищ командир, - с иронией в голосе отрапортовал Тимоша.
- Не греши.
- Да вот… говорит, что тут утонул.
- Кто утонул?
- Он и утонул, кто говорит, - лодочник подмигнул Ливику, ожидая и от дяди Кондака насмешливых восклицаний. Но не дождался. Наоборот, старый таежник как-то странно уставился на «утопленника», будто что-то припоминая.
- А когда утонул, не сказывал?
- Когда ты утонул? - обратился Тимоша к Ливику, но тот промолчал, мало-помалу сознавая, что сморозил по несознанке дикую чушь и теперь не выкрутится.
Тимоша подрулил вплотную к катерку Алексея Андреевича.
- Он больше о ерике интересовался.
- Зарос ерик, зарос. Уже давно. В том же годе, как утопла здесь, - он вновь оценивающе посмотрел на Ливика, - Юша, наша тунгуска.
- Что значит – «наша»? - спросил я, придерживая Ливика за локоть и чувствуя, как дрожит его рука.
- Таежная. Объявилась вскоре после взрыва Тунгусского метеорита. А утопла в тридцать седьмом. Зараз, когда к хозяину ее, мельнику нашему Карлу Яковлевичу пришли с обыском – за алмазами. Вот и думали, что она самовольно их под воду унесла, когда бегла от чекистов.  Причалим – расскажу подробнее. Не у ерика же рассказывать, где она утонула.
- А что? Слушает?
- Подслушивает. Такое их дело – утопленников.
- И ничего я не подслушиваю, - сказал Ливик, дернувшись.
Мне пришлось сжать кисть его руки как можно сильнее, чтобы «не выступал». А то еще запишут в психи, и вся наша поездка «по следам Тунгусского метеорита» – чем не заголовок? – превратится в живой анекдот, служащий подкормкой для сплетен.
Мы подкатили к бревенчатому причалу, распределились по двое и двинулись. Впереди дядя Кондак и Тимоша Корень, каждый при ружье, патроны в кармане, как и положено местным старателям.
Сзади я с Ливиком.
Направление?
Правильное направление. В продмаг.
Выпить у нас было, но закусить – кот наплакал. А тут еще требовалось подарков подкупить. Все же в гости собирались. И не к кому-нибудь, а к вполне вероятной родственнице моей – Гаммер Елене Карловне.

7

На заднем дворе Сельпо настойчиво и напряженно, с преобладанием мрачного, портящего настроение тембра, стучал там-там – туземный барабан на треножнике.
- Арсений! - сказал Алексей Андреевич. - Возомнил себя шаманом, вот и вызывает дух предков.
- Тройной одеколон до ума не доведет! - разъяснил ситуацию Тимоша.
Торговая точка по случаю воскресного дня, либо по вине утреннего времени, держала дверь на амбарном замке. И, казалось, проигнорирует нас без всякого интереса во все окна, неплотно прикрытые ставнями. Но Алексей Андреевич смочил рублевку прилипчивой слюной и приклеил ее к стеклу. Глядь, и застучали ставни, створки приветливо распахнулось.
- Что вам так некогда? -  высунулась раскосая мордашка в бигудях.
- Вопрос резонный, - проворчал Тимоша Корень, оттеснив дядю вбок. - Нам конфет в коробке, печенья в пачке, огурчиков в банке, колбасу на развес, грамм на триста.
- Паря! Какую тебе на вкус колбасу? -  зевнула продавщица, превратив глазенки в узенькие щелки, по бокам которых побежали мелко зазубренные морщинки.
- Та, что не позеленеет от укуса.
- Значит?
- Да, твердокопченую, не докторскую.
- Но она денег стоит. Кто платить будет?
- Он! - киренский разносчик телеграмм вспомнил, что у Ливика водится неразменный червонец и подтолкнул его к раздаточному окошку.
- Отмечаете что?
- Поминки, - басовито хохотнул Тимоша.
- Чьи будут поминки?
- Его.
- Кого – «его»?
- Вопрос резонный. Того, кто платит – Латвийский торговый флот!
-  Чего так? Вышел уже по причине радиации из мужеского  состояния?
- Это,  кто у Киренги-реки живет, радиация, - парировал Тимоша. - А у него поминки не по мужескому состоянию.
- Тонкие намеки на толстые обстоятельства. А яснее?
- А яснее – на Луне, Даша.
- Даша, но не ваша!
- Тогда, позвольте, растолкую я, - вставил свои «две копейки» дядя Кондак, - Поминки не по мужескому его состоянию, - снял винтовку, приставил к бревенчатой стене. - Поминки по Юше, бабуле муженька твоего, утопленнице. Как раз об эти дни и утопла, Божия ей милость!
- Типун тебе на язык! - озлилась женщина. - Чего с самого утра страхом поишь? И без того повадилась она тут каждый год наведываться. На день смерти своей. Свекра со свекровью пугала, теперь за меня с Арсением принялась. Дорогу казала к каким-то алмазам. Спасу нет!
- В таком разе наливай!
- Водку нам не завозят, дядя Кондак! А тройной одеколон – не для заморского гостя, - кивнула на Ливика Генделиста, выряженного в редкостную для таежников форменку моряка загранплавания.
- Дуреха! У меня свой напиток – целительный! А ты, девка мата, не ленись, тащи стаканы.
Ливик и не заметил, как под перезвон стекла упорхнула из его кармана десятка, обогатив подоконник коробкой конфет, пачкой печенья, нарезной колбаской, солеными огурцами, килечкой в пряном посоле. Откуда ни возьмись, появилась и миска с вареной картошкой и присыпочка соли в спичечном коробке.
- Оки-доки! Хорошо живете!
Продавщица отсчитала сдачу, положила поверх трешницы пятак, чтобы прыткую бумаженцию сквозняком не сдуло. И пригласила – не стесняться.
- Бери рыбку за хвостик, опускай головкой в роток, и говори: «хорошо пошла!»
Ливик сказал – не подумал:
- Хорошо пошла
И услышал:
- Вот так, сказывали чекисты, и она, наша грешная Юша, пошла под воду. Бегла от них, прыгнула в ерик с мостков, и… как будто ее там крючком ухватили, либо головой ушиблась о валун, однако не  вывернула на поверхность.
- Вранье! - вырвалось из Ливика, и он опять спазматически вздрогнул, обретя стеклянный блеск глаз, подобно тому, как давеча на лодке.
- Правда моя! Чекисты так сказывали, когда забирали под арест Карла Яковлевича.
Ливик незряче посмотрел на старого таежника.
- Они меня обманным делом в ерик спихнули. Руки связали, петлю на шею, и давай протаскивать под мостками: «Где алмазы твоего хозяина?».
Я толкнул парня в плечо, приводя в сознание.
- Куда тебя понесло? Тоже мне, Агата Кристи!
Продавщица шлепнула ладонью по подоконнику.
- Морскому больше не наливать!  А то я мигом закупорю магазин на переучет. Нужна мне тут милиция!
Милиция ей была не нужна. Нам – огласка. Пойдут еще слухи о ненормальном морячке, и все наши планы ухнут. Да и какие разговоры с Еленой Карловной о родственных отношениях, когда на отдалении мерещится Желтый дом?  
Из дальней двери, что за прилавком, выявился мужичок лет тридцати с небольшим наростом: корона в виде купола, малица из оленьего меха, расписанная бисером и золотой ниткой, парусиновые брюки вправлены в сапоги. Внешностью – тунгус, повадками – русский. Шлеп-шлеп по скрипучим половицам, ритуальной шапкой лицо утер.
- Набулькай и мне сто граммулек! - руку к бутыли, упертый взгляд на Алексея Андреевича. - Дядя Кондак! Зачем запамятовал обо мне, шандыбая к моей второй половине? И я готов честь по чести приложиться к стакану за помин души предков моих. Чего тут этот паря сказывал, когда притворялся бабулей?
- Дурака валял.
- Почему же ты на ногах остался?
- Шутки шутишь, Арсений?
- Почему и не пошутковать с недоливу?
- Шуткуй-шуткуй! С переливу ты не человек.
- Не трожь болезнь нашу! Сами спаивали.
- Никто тебя не спаивал!
- А батяню?
- И батяню! Вам просто водки касаться нельзя.
- Тебе - пожалуйста? А нам – выкуси?
- У меня – кровь стойкая, а у вас…
- Не стыди нашу кровь, дядя Кондак, а то свою прольешь!
- Враг тебе ваша кровь, Арсений! Будет на водке замешана, в могилу сведет.
- Жизнь имеет на меня другие планы, Алексей Андреевич!  Главный самогонный  мастер Киренского района, и такая отговорка по мою линию характера.
- Вашей нации пить нельзя! Остановиться до смерти не можете! - матерый мужик, озлясь, убрал бутыль с подоконника, запихал ее в авоську, и пошел к порушенной мельнице, покачивая над головой стволом винтовки с похожим на круглый пенал набалдашником-глушителем.
- Своей пули не слышишь, да? -  кричал ему вслед Арсений, гневно размахивая пустым стаканом. - Не кликай тут смерть! На помин души предков моих!
Мы переглянулись, забрали коробку конфет, пачку бисквитного печенья, банку консервированных огурцов и, не попрощавшись, отвалили за нашим проводником в деревню. А следом, заунывно рассыпая предупреждения и угрозы, двинулся глухой стук-перестук туземного там-тама.
- Арсений! - опять процедил сквозь зубы дядя Кондак, сделав нам знак, чтобы поторапливались. - Совсем умом тронулся, как тут побывали людаки из научной экспедиции. Лез к ним со своими дурацкими свидетельствами. Мол, тени предков его шаманят, что не пустой камень залетел к нам, а космический корабль. И все в нем погибли от взрыва, кроме девочки-малолетки Юши, впоследствии его бабушки. Вот он и просит отвезти его в Москву на процедуры в Академию наук, где под гипнозом расскажет о предках своих – жителях далекой звезды. Какой? Это – дикий секрет. Его он раскроет только под гипнозом. И только в Москве. Кому? Братьям по разуму. А? Каково? Братьям по разуму из Академии наук, и не иначе! Будто он сам с какой-то там звезды. Звезданулся совсем!

Отступление пятое

Из архивов Комитета по метеоритам (КМЕТ) АН СССР

Крестьянин Анциферов П.П., из деревни Коростелево Ирбейского округа в письме Л.А. Кулику от 2 марта 1927 года писал:

«Будучи в юношеском возрасте в 1908 году, в июне 17 дня, когда работал в поле у своего дяди  в качестве бороноволока, я видел следующее явление:
День 17 июня был солнечный, и небо было чисто, то есть не заметно было облаков и нисколько не было повода к тому, чтобы быть громовому удару. Но приблизительно в 10-11 часов дня в направлении от той местности на северо-восток получилось три больших громовых удара, которые продолжались в течение двух минут, приблизительно, так как точно сейчас установить не могу.
Первый удар был немного легче, второй сильный и третий ещё сильнее, так что после второго и третьего удара лошади мои упали на колени, но бежать не решались, что служило поводом определения, что в эти минуты лошади были сильно перепуганы. Сам же я, как уже сказал выше, был в юношеском возрасте и не мог определить, что все это значило, но так же сильно испугался и несколько минут был в растерянном состоянии. Когда пришел в нормальное состояние, то решил поехать в село и известить о случившемся событии в тот день, но в селе это было известно, так как в эти же часы были сильные удары и большие потрясения. Село Коростылево, в котором я в то время жил, находится на расстоянии от города Канска в 70 верстах, но звук или, вернее сказать, громовые удары были слышны и дальше на тридцать верст на юг от этого села».
(Архив КМЕТ)

Житель села Кежма Кокорин К.А., 64 лет сообщил 1/I-1930 года Е.Л. Кринову свои наблюдения.
Кринов записал:

Точный день и год падения Кокорин не помнит, но помнит, что дня за три-четыре до Петрова дня, часов в 8-9 утра, не позже. Небо было совершенно чистое, облаков не было. Он вошел в баню (во дворе), успел снять верхнюю рубашку, как вдруг услышал звуки наподобие пушечных выстрелов. Он сразу же выбежал во двор, открытый на юго-запад и запад. В это время звуки еще продолжались, и он увидел на юго-западе, на высоте приблизительно половины расстояния между зенитом и горизонтом летящий красный шар, а по бокам и позади его были видны радужные полосы. Шар летел 3-4 секунды, исчез на северо-востоке (румбы восстановлены по памяти при даче показания 1/I-1930 года по компасу). Звуки были слышны во время полета шара, но они сразу прекратились, когда шар скрылся за лесом.
Во время падения Кокорин был в селе Кежма. Тунгусы С.И. Анков с тремя своими братьями в тот же год, когда упал метеорит, зимой (в январе) приходили на факторию Панолик, и ему, Кокорину, говорили, что от падения метеорита у них сгорели 80 турсуков муки и теплая зимняя одежда, находившаяся в лабазах около Лакурских хребтов. Там же частью погибли и олени. Когда они пришли к лабазам (после падения), то увидели на ровном месте «разрыв земли» в виде большой канавы без воды, в которой они находили всякие камешки. Некоторые из этих камней они приносили Кокорину.
Кокорин говорит, что все камни похожи на хрусталь.
(Архив КМЕТ)

Комментарий таежного жителя Алексея Андреевича Кондакова,1896 года рождения, полученный автором этой повести в 1972 году:

Тунгус Самсон Анков привел к Кокорину и девочку-малолетку по прозванию Юша, не помнящую ни имени своего настоящего, ни рода. Найдена она была у порушенных лабазов, посреди разрыв-земли, в бессознательном состоянии и при крайнем истощении. Все тут смертью дышало, а она жива, хоть и в синяках, будто с изрядной высоты свалилась и пребольно, до потери сознания ушиблась. Приходило на ум: не выбросило ли ее ненароком откуда-то с небесной верхотуры. А что там? Да ничего там, кроме неба и взрыва кошмарного в это время не наблюдалось.
Не имея возможности приютить девочку у себя, Кокорин посоветовал отдать ее в деревню Вишняково нашему мельнику Карлу Яковлевичу, а в виде оплаты за воспитание и обучение приложить найденные камешки.
Оставить их у себя никто не решался. Люди они темные, а камушки диковинные: зажмешь в кулаке, рука начинала светиться, лучи испускать между пальцами.
Держали их, чтобы не светились, в расшитом мешочке из оленьей кожи. А куда упрятали потом, когда арестовали Карла Яковлевича, неведомо.

8

На отступе от Ленского берега стоял старый, сложенный из почернелых бревен, пятистенник. Два этажа,  четыре окна вдоль каждой стены. Сбоку от входной двери –  табличка «общественная библиотека». Рядом почтовый ящик, а в нем, в поперечной бежевой обертке, газета «Ленские зори», последний номер с моими стихами и очерком.
«Очень хорошо для представительства!» - подумалось мне. Не приступать же к знакомству с вопроса: «Милая хозяюшка! Мы, случаем,  в родственных связях не замешаны?»
Но никаких вопросов не последовало.
Дверь распахнулась еще до просительного стука.
-  Проходите, - пропустила нас в гостиную девушка в сарафанчике, лет двадцати, худенькая, светловолосая, глазки – голубые искорки. - Мы тут с бабушкой думали: «К кому гости?». А  увидели дядю Кондака, поняли: «К нам!». Чаю хотите?
- Не откажемся, Надежа, - сказал Тимоша Корень и, сняв по знаку Алексея Андреевича тулку, повесил ее на костыль, вбитый под медвежьей головой – охотничьим трофеем.
- Угнезди и мою!
Боевая винтовка присоседилась к двустволке,  а киренский разносчик телеграмм, чувствуя себя столичным жителем, подкрутил усы и примостился к молоденькой хозяйке на раскладном диване.
Я распечатал коробку конфет.
Ливик – пачку бисквитного печенья.
Надя приподнялась над журнальным столиком, у которого мы все устроились, и разлила чай.
- Индийский!
- Гостевой, - пояснил Алексей Андреевич. - Когда я в одиночку наведываюсь, мне положен грузинский.
- На то и батрак! - созорничала девушка.
- Это до революции батрак, а потом наемный рабочий, помощник мельника, со  своим трудовым паем от выработки, - дядя Кондак выразительно поднял указательный палец, будто это нам с Ливиком что-то способно разъяснить.
Но нам ничего это не разъяснило. И мы разом спросили:
- А потом?
- Еще потом? - задумался старый таежник. - Потом мельницу национализировали, Карла Яковлевича заарестовали. Отправили на перевоспитание. Куда? Да эти,  - он махнул рукой в сторону темного угла, будто там копошились тени прежних вершителей судеб человеческих, - сами адреса не помнили. - Отправили и лады, а мельница… Чего – мельница? Мельница без рук Карла Яковлевича – пустая кладка камня. Стоять – стоит, а мука не мелется.
- Ладно тебе, дядя Кондак! - прервала Надя. - Гостям аппетит отобьешь.
- А они сюда не кушать пришли. Они из газеты. Информацию ищут о Тунгусском метеорите. Во как!
- Из какой газеты? - удивилась Надя.
- Из этой, - сказал я, - разворачивая «Ленские зори».
- А я стихи пишу. Напечатаете? - тихо сказала Надя.
- Напечатает – не отвертится! - заверил Тимоша Корень. Судя по всему, он не очень-то равнодушно дышал по отношению к «маленькой хозяйке большого дома».
- Надо посмотреть, - неопределенно ответил я.
- Он посмотрит, - столичный житель вновь вставил свое «резюме» на правах посредника.
- Но сначала я хочу посмотреть, что он сам  пишет! 
Надо признаться, Надя избрала беспроигрышную тактику. В случае отказа, она скажет, что я никудышный поэт, мало понимающий в творческих изысканиях коллег по перу. В случае благосклонного восприятия ее стихов, и я могу оказаться на должной высоте районного Парнаса.
- Вот они, - ткнул я пальцем в свои стихи, пододвинул газету Наде.
Она взглянула и зациклилась. Нет, не на стихах, на моей фамилии.
- Так вы тот самый Гаммер? Мы вас читаем постоянно и думаем: не из нашей ли вы фамилии?
-  Моя фамилия по родовой специальности предков. Жестянщики. Отсюда и Гаммер – молоток.
- А мы Гаммеры по городу.
- Какому городу? У евреев фамилию давали по специальности.
- И по месту проживания, как и немцам.
- Мои предки жили в Германии. Но где? Я и по сей день не в курсе.
- А мои – в местечке Гаммертинген. Это за городом Зинген – Песня, если по-русски. Возле Франции, километрах в 75 от границы.
- Так вы немцы? - разочаровано протянул я.
- Немцы! Но из той же породы, что Александр Александрович Блок и Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Дед Александра Александровича принял лютеранство, а его папа Александр Львович поэтому смог стать профессором Варшавского университета по кафедре государственного права. Вы знаете?
- Знаю. Но причем здесь вы?
- А притом, что мой прадедушка Карл Яковлевич принял лютеранство, чтобы жить в России немцем. И там, где выберет, на вольных землях. А не евреем в полосе оседлости. Понятно? А  если нет, так бабушка вам все подробно расскажет.
- Где же она?
- Готовится, как она говорит, к выходу. Подождите еще чуток, сейчас спустится.
- Тогда перекур! -  провозгласил Ливик и вытащил из брюк «представительские» сигареты «Рига», в твердой картонной пачке – настоящая редкость для таежного края. - Вы курите?
Надя смущенно кивнула
- Во дворе.
- Чтобы бабушка не засекла?
- Для пожарной безопасности. Тут у нас библиотека, -  указала на второй этаж.  - Много ценных книг еще от прадеда.
- Оки-доки! Библиотека тут, а читатели? Тоже во дворе?
- Шутка принята, - засмеялась Надя.
- Значит, к читателям?
- К читателям!

9

Когда я, допив чай, вышел во двор, Ливик Генделист – обычно центральная фигура любой  компании – демонстрировал Надюше папку-неразлучницу с научными изысканиями.
- А вот и последняя запись, - произнес при моем появлении. - Хохлачев Николай Прохорович, 1879 года рождения. В селе Кривошапкино наблюдал полет метеорита. По его словам, тело имело форму клубка (молнии), сверкало огоньками. Летело слишком высоко и улетело далеко за горизонт. Направление с юго-востока на северо-запад.
- Это какой Хохлачев? - заинтересовался я. - Не отец ли моего редактора из «Ленских зорь»?
- А ты позвони ему, спроси, - нашелся мой приятель, поднося зажигалку.
- Здесь позвонишь, - проворчал я, вытаскивая из пачки сигарету.
- Дремучий  край, - согласился дядя Кондак, с удовольствием пыхая дымом явно не отеческого производства. - Удобства во дворе, воду носи на коромысле. Ни кино, ни чайной с ресторанной закусью.
- Здесь только пробеглого зайчишку добывать на обед, - поддакнул Тимоша, оттесняя Ливика вместе с его научными бумагами подальше от Надюши.
Он притушил окурок ногой.
- Покурили и лады, пора и о выпивке вспомнить. Не голым дуриком прикатили в чужой дом.
- А то! - сказал я, пропуская на крыльцо дядю Кондака, Тимошу, Надю, оглянулся на Ливика, почему-то не слишком расторопного.
- Тебе – что? Особое приглашение?
Он приложил палец поперек губ, и указал на дощатик с круглой дыркой на двери.
Я понятливо хмыкнул: галантный кавалер не желал в присутствии дамы поминать вслух потребности своего желудка.
Принято считать, что молчание – золото. Но золото оно, если затягивается всего на пару минут. Однако стоит ему перейти дозволенный рубеж, и гнетущее беспокойство   начинает тревожить  сердце.
Тимоша уселся на диван напротив меня, посмотрел на часы с черным светящимся циферблатом и выразительно постучал ногтем по выпуклому стеклу.
- Утонул он там, что ли? - проворчал, когда дядя Кондак извлек из авоськи заветную бутыль, а Надюша поднялась на этаж за Еленой Карловной.
Я вышел из-за стола, в душе проклиная своего рижского приятеля. Не иначе, как зачитался материалами из папки, отыскал еще одну не замеченную ранее сенсацию. Но не Шерлок Холмс, и мысль моя оказалась не дедуктивного рода.
Дверь в туалет была распахнута. «Ливика поблизости не маячило», как говорят моряки. Не на Лену же он побежал купаться. А играть в прятки уже не по возрасту. Да и какой ему резон пропускать застолье, которое именно – по возрасту, и намного важнее пряток?
«Ливик! Ливик!» - подал я внутренне голос. Но откликнулся не он, а Даша, которая «не наша». Продавщица из продмага. Вся из себя раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с кошелкой, где бултыхались «спасенные» от муженька,  от его непомерной жажды бутылочки с тройным одеколоном.
- Арсений!
- Чего?
- Плохо!
- Здесь Скорая не ходит!
- Не слышишь, паря?
Тут я и уловил дальнее трепыханье там-тама, тягостный вибрирующий звук. Бьет по перепонкам и вызывает прилив каких-то желаний, первое из них – дать по морде. Но ведь не Даше, которая «не наша». А кому?
- Что это за музыка?
- Так вызывают дух мертвых.
- Каких мертвых? Что за дичь?
- Арсений насел на вашего Морского, принял его за второе воплощение бабушки Юши-тунгуски! - разрыдалась деревенская продавщица, обхватывая меня за плечи.
- Он еще и гомосек? - машинально среагировал я, не до конца врубаясь в серьезность ситуации. 
Но без осечки уяснил, кому следовало дать по морде – ее пристеночному кормильцу-алкоголику. Надо же, приличный молодой человек из Риги, имеющий загранпаспорт и визу, пошел по большой нужде в дощатик, а этот паразит извлек его насильственным образом наружу и давай пытать, обделяя, должно быть, туалетной бумагой.
Вот ведь стервец! Возомнил себя потомственным шаманом, подай ему живой  дух мертвой тунгусской бабушки Юши! Сейчас и получит, но в упаковке боксерского кулака.
- Рви в дом! Играй тревогу! - сказал я Даше. - А я пойду, разберусь с твоим одеколонщиком!
-  Паря! Ты к нему не приближайся в одиночку, - предупредила женщина. - У него ствол!
- Да хоть два! У меня на каждый по кулаку, - разорялся я, «разогревая» себя к незапланированному подвигу, нужному мне, как банный лист заднице. - Разрешите представиться, чемпион Латвии и Прибалтики по боксу!
После этих слов мне уже не суждено было вырваться из объятий заведующей торговой точкой.
- Не пущу! - взревела женщина голосом раненной медведицы и капканом вцепилась в рукава куртки.
Дальше нас растаскивал Тимоша, намагниченный криками ужаса и выглянувший наружу.
Дальше я бежал, широко ставя ноги, по направлению к Сельпо.
Бежал, бежал… Наконец уперся в изрядный – на два моих роста – забор, периметром обходящий задний двор магазина. Выискал щель и, в нетерпении одаривая апперкотами крашеную доску, приступил,  если прибегнуть к языку военных операций, к реконгсцинировке  местности.
Ничего приятного я не увидел.
Зрелищное-репортажное – да! Опасное для здоровья – да! Но малопривлекательное в любом разрезе.
Мой Ливик, привязанный к дереву, мотал головой из стороны в сторону. Он изворачивался от огненного факела, которым чародей Арсений  пытался  вызволить из его рта заблудшую душу  бабушки-утопленницы.
Ливик был не факир, огню он предпочитал водку. Ее и глотал в охотку. Однако по собственному желанию, не по принуждению.
У ног его валялась знакомая мне папка с бумагами, ветром разносило исписанные листы по траве, на некоторых отпечатки грязных ступней Арсения.
Мужик был бос, одет в расписную малицу и шаманью шапку, брюки закатаны до колен, за спиной охотничье ружье. В глазах стеклянный блеск. Именно такой, какой я раньше видел в глазах Ливика, когда он обретал в себе Юшу-тунгуску. Но сейчас глаза моего рижского приятеля полыхали бешенством, а не стеклянным блеском. Он никак не превращался в бабушку Арсения, хотя именно этого и стремился добиться придурок своими колдовскими приемами.
- Бабушка! Выходи! Жизнь имеет на тебя другие планы! - угрожающе тыкал факелом в рот пленнику. -  Людаки знать хотят, с какой ты звезды?
- Откуда и ты, там все родятся! - взбеленился Ливик. - Отпусти!
- Бабушка! А где алмазы?
- Медведь их съел!
Опять Ливик не перевоплотился в Юшу-тунгуску, а выдал, что слышал  от меня.
Внезапно факел выскочил из руки Арсения, и ухнул в кусты, подпалив их тут же.
Что? Где?
Ах, да это дядя Кондак!
Алексей Андреевич взгромоздился на плечи Тимоше и оттуда, с высоты Эйфелевой башни деревенского масштаба, беззвучно учил непутевого шамана уму-разуму.
Но первый урок не пошел дураку впрок.
Арсений взвел курок тулки и давай рыскать мушкой по закраине забора, выискивая цель. Приложился, бабахнул жаканом, раскрошил доску. В ответ получил безмолвную пулю. Девятиграммовая свинчатка вырвала оружие из его рук и отбросила к тем же кустам, полыхающим уже вовсю.
- Пожар! - закричала продавщица Даша, бросилась к воротам, отворила их, позволив порывистому ветерку вынести на улицу пару листков из научной папки.

Отступление шестое

Из материалов Комплексной самодеятельной экспедиции (КСЭ)
Томского Университета (1958-1969 гг.).

Потапова Люмпея Самойловна, 1882 года рождения. Пункт наблюдения: село Казимирово Усть-Кутского района, 100 км от Киренска вверх по реке Лене.
«Около 20 лет было, замужем уже была. Видела огненную метлу. Дом перевозили на плоту в другое место. Ночью уже, часов в 5 увидела яркий свет. Летело высоко, почти над головой. Боялась, что упадет на плот и потопит, но тело пересекло Лену несколько впереди. Сзади тела были сильные искры. Летело, как самолет по скорости, а звуков не было». Угловых размеров не помнит. По яркости тело слабее солнца. Снижалось справа налево. Пункт опроса – город Бодайбо.

Акулов Иннокентий Афанасьевич, 1888 года рождения. Пункт наблюдения – село Дарьино Киренского района, река Лена, 120 км вниз по реке от Киренска, 1 км ниже Миронова, левый берег Лены. Возраст в момент наблюдения 18-19 лет, не женат еще был, до германской войны.
Сидел на лавочке у ворот. Погода была безветренная, тихая, вдруг сноп огня летит по небу. Снижался слева направо. Тело по форме продолговатое, в три раза длина больше ширины. Положение солнца не помнит. Во время полета был слышен шипящий свист в течение полминуты примерно. Звук перемещался вместе с телом. Многие жители в деревне видели полет. Говорили, что к новой войне. Рассказал также, что слышали сильные удары грома, как взрывы за горой около их села. Погода была ясная, гром не мог быть. Мужики испугались, что опять японцы напали.

Буркова Татьяна Васильевна, 1896 г. рождения. Пункт наблюдения и опроса – село Кривошапкино, 10 км выше Киренска по реке Лене.
«Была на покосе. День был жаркий, но туманный. Днем с востока шла огненная планета, больше солнца, но можно смотреть невооруженным глазом. Форма планеты круглая. Шла низко над горизонтом с востока. Шла тихо, не быстрее самолета. Был яркий свет, грома не было. Думали, что будет конец света, когда упадет планета».

Хорошев Савва Кузьмич, 1885 г. рождения. Пункт наблюдения и опроса – деревня Макарово, 84 км выше Киренска по реке Лене.
«Было тогда 20 лет. Был в поле, жал хлеб. Был период обеда, когда огромный огненный шар закрыл солнце. Он летел с юга на север, очень быстро, быстрее самолета намного, высоко над землей. Следа от «планеты» не заметил. Не было слышно ни взрыва, ни землетрясения. Бабы причитали, что упало солнце».

10

Елена Карловна – черное бархатное платье, знакомый уже медальон-иконка с изображением Большой Медведицы и Полярной звезды, серебряные волосы, собранные пучком на затылке под округлым гребнем, напоминала мне чей-то образ. Но чей? Женщина будто бы сошла с картины, а картина с обложки какой-то книги.
Я еще долго, наверное,  пребывал бы в неведении, но Ливик Генделист, ощущая то же самое, опередил меня в воспоминаниях.
- Анна Ахматова! - шепнул мне, и подмигнул подбитым глазом, украшенным синяком.
Что он хотел сказать этим подмигиванием, мне не пришло в голову. Но я встал с табуретки, пододвинул хозяйке дома стул,  заодно и представился.
- Ефим Гаммер, корреспондент газеты «Ленские зори».
- Мы слышали, что вы из Риги, - сказала Елена Карловна, наливая себе чай.
- Из Риги, конечно. Но сейчас здесь. Сибирской романтике дань отдаю.
- А мы слышали, вы за невестой приехали.
- И за невестой.
- Неисповедимы пути Господни!
- И человечьи. - Я почувствовал: надо срочно уходить от темы моих личных взаимоотношений со Светой, с которой прежде работал в «Латвийском моряке», а теперь в «Ленских зорях». Не иначе, миловидная эта старушка прощупывает «жениховскую» почву для своей внучки. - А я слышал, что ваш отец Карл Яковлевич был репрессирован.
- Да, в тридцать седьмом. Но следы его затерялись.
- Не скажите.
Я поймал на себе вопросительный взгляд.
- Вы что-то знаете?
Я пожал плечами.
- Может, да. Может, нет.
- А что – «да»?
Я посмотрел на своих спутников. И Ливик тут же нашелся:
- Оки-доки! Хватит греть уши о чужие разговоры! Не пора ли нам по второй на перекур?
Дождавшись ухода «лишних ушей», я пересел на диван к Наде.
- Информация у меня не утешительная.
- Лишь бы что-то.
- Мой дедушка Аврум знавал в лагере под Соликамском одного Гаммера из ваших мест.
- Как его звали? Карл Яковлевич?
- Скорее «да», чем «нет».
- Это он. И что с ним стало?
- Умер.
- Когда?
- Точно не скажу.  Во время войны. Зимой. А какой зимой? Скорей всего, третьей - в разгар войны. На них уголовники дерево обрушили. Ваш – немец, мой – еврей,  все одно – враги, и говорят на вражеском языке. Это я об идише.
- Мой папа...
- Ваш папа так и не выжил, умер на руках у моего дедушки, что-то говоря в беспамятстве о медведе.
- Каком медведе?
- Медведе, который скушал алмазы.
- Таких здесь не водится.
- А алмазы?
- И алмазы… Алмазы в Якутии, золото в Бодайбо. А у нас? Пусто у нас по этой части. А что стало с вашим дедушкой?
- Дедушка... Он после всего этого попросился добровольцем на фронт. На первой мировой, говорил, воевал до инвалидности, теперь пора и на второй мировой повоевать, теперь уже до смерти.
- Пустили?
- На фронт не пустили. Двойной инвалид: рука прострелена в локте, нога переломана в колене стволом дерева. Но винтовку дали, отправили в Чкалов, сегодня это Оренбург, на охрану авиационного завода номер 245. Там он и встретил наших – маму, папу, бабушку Иду – жену свою.
- Это все?
- Пожалуй.
- Ну, что ж, тогда зовите своих товарищей. А я на стол соберу. Помянем раба Божия, папу моего Карла Яковлевича. Вот ведь лихо какое: медведь алмазы скушал, а папу за это жизни лишили.
Ее слова, проталкиваемые сквозь нервные всхлипывания, гипнотически заставили меня поднять глаза к чучелу медвежьей головы, торчащей прямо надо мной, в полуметре от скрещенных ружейных стволов.
«Медведь… скушал… алмазы…» - пронеслось огненным сполохом.
И следом: «Алмазы! Медведь! Скушал!» - ударило по мозгам тройным взрывом, как это было некогда после падения Тунгусского метеорита.
Разъятая пасть медведя скалилась надо мной зажелктыми клыками.
- Можно? - попросил я разрешения и, не дожидаясь ответа Елены Карловны, вскочил на диван, просунул руку в глотку таежного зверя и глубоко внутри нащупал что-то мягкое.
Это был мешочек из оленьей кожи, перетянутый узким кожаным ремешком. Внутри… Я уже догадывался, что там внутри. Догадывалась и Елена Карловна. Догадывалась и Надюша.
- Вы писать об этом будете? - спросила она.
Я вопросительно посмотрел на Елену Карловну.
Она посмотрела на внучку свою, затем на меня.
- Знаете что?
Я кивнул.
- Алмазы подождут публикации, - и положил мешочек назад – туда, где он покоился  все эти годы. - Ждали столько, еще подождут.
- А вы так же красиво напишите об этом и к сто первой годовщине Тунгусского чуда.
- Но ведь вас…
- Я не прочту, и ладно. Дети прочтут. А дети за родителей не отвечают, - с трудом вымолвила Елена Карловна.
- Так Сталин говорил.
- Хоть что-то он говорил нам на пользу.  Зовите товарищей. Помянем раба Божия… Папу...  А что до алмазов… Алмазы медведь скушал.
На мгновение мне показалось, что хозяин тайги роняет слюни от неспособности переварить небесные камушки.

Вместо заключения

Радио «Голос Израиля» - «РЭКА», 17. 07. 2009
Авторский радиожурнал Ефима Гаммера «Вечерний калейдоскоп».
Фрагменты из интервью, взятого у писателя-фантаста, астрофизика, доктора наук Павла Амнуэля.

- Павел! В первой половине семидесятых, когда я жил в Сибири и работал в киренской газете «Ленские зори», мне довелось проводить самостоятельное расследование Тунгусского феномена. В разговорах с местными жителями выяснилось, что некоторые видели нечто вроде искрящей бочки, другие – яркого шара, летящего над горизонтом. Что же это было на самом деле?
- Начну с того, что в 1988 году, в канун восьмидесятилетия взрыва Тунгусского  метеорита, правильнее говорить – «Тунгусского феномена», издательство «Детская литература» попросило меня написать  книгу об этом явлении. Книга, правда, в свет так и не вышла. Но была напечатана в нескольких номерах журнала «Химия и жизнь». Тунгусский феномен я изучил во всех подробностях, и вот что могу сказать...
30 июня 1908 года в 7 часов 14 минут над Сибирью пролетело тело – болид, как говорят астрономы, от него во все  стороны неслись искры. Сейсмическая станция в Иркутске зафиксировало землетрясение, которое началось именно в 7 часов 14 минут и продолжалось 30 секунд. Взрывная волна дважды обошла Земной шар.
Несколько дней до взрыва, к западу от эпицентра, наблюдались настоящие белые ночи. Можно было читать газету. Эти феномены продолжались и после взрыва. Однако вскоре об этом таинственном происшествии в России стали забывать.
- Как возродился в Советском Союзе интерес к Тунгусскому феномену, благодаря чему Кулик смог организовать экспедицию в район Подкаменной Тунгуски?
- На самом деле, это довольно занимательная история. Вскоре после события история с Тунгусским феноменом в России подзабылась, и лишь в 1918 году, причем, совершенно случайно Кулик нашел заметку об этом явлении на листке календаря за 1909 год. И тогда возродился интерес к сибирскому катаклизму. Кулик организовал экспедицию в место взрыва, однако, к своему удивлению, никакого кратера там не обнаружил. Более того, многие деревья не были повалены, стояли прямо, только кора была содрана.
Первая экспедиция Кулика на место падения метеорита состоялась в 1927 году, за ней последовали другие. Последний раз он побывал в районе падения в 1939 году. Эта работа продолжалась вплоть до середины 1941 года. Но потом разразилась война. Кулик ушел в народное ополчение и погиб.
В 1928 году другой метеоритчик Флоренский сделал вывод, что взрыв произошел в воздухе, на высоте восемь километров.
- Павел! Из бесед со старожилами я выяснил, что взрывов было, как минимум, три, а не один.
- Согласен. Была серия взрывов. Первый – самый сильный, последующие – гораздо слабее. На это как раз есть разъяснение. Труднее разобраться с другим. Одни свидетели утверждали, что летело продолговатое тело похожее на искрящую бочку. По их версии, оно летело с юга. Другие свидетели утверждали, что тело представляло собой яркий шар. И летело оно с востока. Ну, а самое сложное в том, что те же свидетели говорили, что это тело меняло в полете направление. Это давало основание предположить, что перед нами космический корабль. Ведь камень не может менять направление. При этом хочу добавить: нам всем здорово повезло, что эта катастрофа не произошла на восемь часов раньше. Произойди она раньше, в эпицентре взрыва оказался бы Санкт-Петербург. В этом случае не было бы Санкт-Петербруга, не было бы всей Ленинградской области. А было бы огромное болото со столь же странными феноменами, что и в Сибири. Дело в том, что взрыв оказался эквивалентен большому количеству атомных бомб – подобной той, что была сброшена на Хиросиму.
- Павел! Мне доводилось слышать от очевидцев, что некоторые из тех, кто искал следы Тунгусского метеорита, вскоре по возвращению домой начали лысеть, у них стали выпадать волосы. Не говорит ли это о повышенной радиации в районе поисков?
- Здесь много фантазии. Радиация была нормальной  –  это проверено. Но, тем не менее, в тех местах происходили различные мутации, которые бывают при ядерном взрыве. Наблюдалось  скопление очень больших по размеру рыжих муравьев, которые там не водятся. Количество иголок на хвойных деревьях было иное, чем обычно. Молодые же деревья после взрыва стали расти значительно интенсивнее.
- Напоминает Чернобыль?
-  Несколько похоже.
- Какие же версии?
- Их много. От самых серьезных до очень смешных. Была версия, что это маленькая черная дыра залетела к нам. Высказывалось предположение, что это лазерный луч с далекой звезды. А из смешных версий мне наиболее запомнилась – комариная, придуманная геологами, прекрасно знающими те места. Они предположили, что взорвалось гигантское комариное облако. Я же думаю, что это был плазмоид, вырвавшийся из солнечной короны. Теория плазмоида объясняет, почему это, летящее в небе тело, меняло направление. Почему? По той причине, что плазмоид движется по магнитным силовым линиям. А они в тех местах меняют направление.
- Однако, местные жители, как помнится,  склонялись к версии о космическом корабле. И судя по некоторым высказываниям, у них были на то основания. Какие? Чужая душа – потемки.  Но надо отметить, они находили в глубинных слоях торфа какие-то миниатюрные шарики, которые потом  по их наводке изыскивали и ученые.
- Действительно, в  слое торфа 1908 года обнаружено большое количество этих шариков. Но самой странной находкой в районе Тунгусского феномена является другое: маленький алмазик. Казалось бы что: алмазик! Но стали его изучать в Киевской лаборатории, и выяснилось: алмазику от пяти миллиардов лет до одиннадцати. То есть он появился тогда, когда и Земли еще не было…
                                                                                         
  Часть вторая

        Вместо предисловия

Люди не представляют, где живут. Земля и земля, ее много,  куда ни повернись. А если посмотреть под ноги? Всего пару десятков километров твердой почвы, а дальше – магма. Когда это наглядно представляют по ТВ, демонстрируя Земшар в разрезе, понимаешь без подсказки: живем, можно сказать, на кожуре от яблока.
Во время бурения в долине Крафла в Исландии ученые достигли магмы. В третий раз за историю исследования недр Земли. Произошло это на глубине примерно 2,250 тысяч метров.  При изучении геотермальных свойств земной коры.
«Лишь в третий раз удается достичь магмы в ходе геотермального бурения, - рассказывает участник проекта профессор Университета Калифорнии в Дэвисе Питер Шифман. -  В 2005 году до магмы добурились на Гавайях, а в 1977-ом она появилась в другой скважине в Исландии, неподалеку от нынешнего места работ».
Так и со стихийными бедствиями. До «глаза бури» и цунами еще не «добурились», это они «добуриваются» до нас. Когда на телеэкране дают ретроспекцию, как в 2004 году волной смыло и уничтожило сто тысяч человек в Юго-Восточной Азии, вдруг осознаешь: все наши потуги с продвижением великой науки двадцать первого века – ничто в сравнении с писком комара, который способен занести в нашу коммунальную квартиру по имени Земля какой-то очередной грипп. Но ничего –  здравствуем... Хорошего настроения!
Дописавшись до этой оптимистической строчки, я включил радио, чтобы послушать свое интервью с писателем-фантастом, доктором астрофизики Павлом Амнуэлем о падении Тунгусского метеорита. 
«Одни свидетели утверждали, что летело продолговатое тело, похожее на бочку. По их версии, оно летело с юга, - говорил он.- Другие свидетели утверждали, что тело представляло собой яркий шар. И летело оно с востока. Ну, а самое сложное в том, что те же свидетели говорили, что это тело меняло в полете направление. Это давало основание предположить, что перед нами космический корабль».
И мне вспомнилось, как я дотошно расспрашивал сибиряков обо всем этом: и тех, кому виделась искрящая бочка, и тех, кому в небе вырисовывался огненный шар. Каждый стоял на своем.
«Искрящая бочка!» - заверяли одни.
«Огненный шар!» - божились другие.
Тогда, в 1972-ом,  в пору моих хождений по таежным селам, в мозгах ничего иного не вертелось, кроме научных понятий, определенных таковыми доктором Куликом и его последователями. Вот и представлялось все «по науке»: космический гость (не важно: метеорит или корабль пришельцев) взорвался над Подкаменной Тунгусской и породил фантастические эффекты.
С этим я и жил все годы. Но сейчас, слушая наше интервью, впервые  как-то по-детски подумал над произнесенными в эфир словами: с юга летела искрящая бочка, а с востока огненный шар. Меня будто вырвало из глухоты. Имеющий уши да услышит! Да и как же иначе, если в небе одновременно наблюдалось два летящих объекта. Не один, визуально изменяющийся в очертаниях, а два! Причем второе из них – огненный шар – меняло направление, правильнее сказать, маневрировало, подобно истребителю-перехватчику, чтобы точно – переходим на военный язык – поразить цель.
Зациклились мы на словах «взрыв Тунгусского метеорита», и за сто лет изысканий ни на сантиметр не подошли к разгадке тайны.

1

Только электричество, радио и телевидение определяло в ленском поселке Вишняково приметы двадцать первого века. Солнце роняло здесь лучи с неспешностью пешехода. Люди роняли здесь слова под тяжестью смысла.
- Первое правило русского аристократа. Не портить воздух в тайге. Зверь учует – скушает.
Это Тимоша Корень.
- Шестиконечные снежинки падают на головы антисемитам тысячи лет, и они ничего не могут с этим поделать. Как и отменить снегопад.
Это я.
- Оки-доки! Сплошной хронотоп! Что? Нуждаемся в переводе? Хорошо… Время – пространство на научном языке.
Это Ливик Генделист.
А кто теперь?  Голос, подсказываю, женский.
- Хотите анекдот из жизни пауков?
- Ну? - выдаем заинтересованно.
- Маленькие паучата спрашивают у мамы-паучихи:
- Каким был папа?
- Вкусным! - отвечает, облизываясь,  мама-паучиха.
Это Надюша, жена Тимоши, внучка Елены Карловны Гаммер, моей однофамилицы. А вокруг за столом, где «никто у нас не лишний», в полном согласии с песней Утесова? Вокруг все мы. Рядом с портативным «магом», занесшим на кассете  мой голос сюда, в сибирскую глухомань, из далекого в данный момент и от меня Иерусалима. Сижу, как нетрудно догадаться, не в студии у микрофона, а за бутылкой водки и глазею по сторонам, недоумевая, сколь быстро ныне «сокращаются большие расстояния», если следовать песенному завету Ива Монтана.  Всего-навсего несколько дней назад, 17 июля, запустив в эфир интервью с Павлом Амнуэлем о Тунгусском феномене, подписывал я бумаги, оформлял двухнедельный отпуск. Намыливался в Париж, а обнаружил себя в России. В таежном поселке Вишняково. В старом, но все еще крепком пятистеннике о два этажа, где хозяйка этого дома Елена Карловна взяла с меня слово, что я повременю с публикацией материала о своих хождениях «по следам Тунгусского феномена» до 2009 года – 101-й годовщины со дня небывалого взрыва. И вот – 101-я годовщина есть, а Елены Карловны нет. И остается лишь помянуть ее добрым словом.
Помянули раз, помянули два. И пошло:
- А помнишь?
- Помню!
Все-то мы помним. Но между воспоминаниями и сегодняшним днем – целая жизнь. И у меня. И у Ливика. И у Тимоши с Надюшей.
Со мной все ясно.
В 1978 году уехал в Израиль, работаю редактором и веду программу на радио «Голос Израиля» - «РЭКА», выпустил в свет 13 книг стихов и прозы, в сорок лет стал еще художником, а в 53 года вернулся в бокс, и по сей день являюсь бессменным чемпионом Иерусалима.
Ливик Генделист?
В удачный час приватизации приобрел «родной» танкер «Юрмала», на котором и пришел в Хайфу. Ровненько в тот вечерок, когда в эфир вышло мое интервью с Павлом Амнуэлем о Тунгусском феномене. Услышал – вспомнил – заностальгировал. Заказал по телефону авиабилеты и уговорил на ездку:
- Пока судно разгружается, успеем обернуться туда-сюда. Оки-доки, мастер? – назвал меня по застарелой привычке «капитаном» на морском сленге.
- Оки-доки!
Тимоша и Надюша?
Женившись, унаследовали имущество Елены Карловны. Отреставрировали мельницу, открыли при ней ресторан «Ленский хлебосол» с рыбной закуской и целебным напитком «Самодур» – рецептура почившего в бозе дяди Кондака, и мало-помалу прогорали. Кризис разогнал туристов, охочих до экзотики. Местные же «людаки» предпочитали набираться алкогольных градусов не за крахмальными скатерками.
А Киренск, который я оставил в семидесятых? А моя газета «Ленские зори»?
Открываем «Аргументы и факты», и читаем:

23 (214), 6 июня 2001 года 

СТИХИЯ УНИЧТОЖИЛА ПЕЧАТНОЕ СЛОВО

Представьте, что в одночасье в вашем городе исчезли газеты. Вы думаете, это фантастика? Нет, это реальность. Наводнение лишило жителей Киренска и Усть-Кута возможности получать свежую информацию из местных газет «Ленские зори» и «Ленские вести». Стихией уничтожены тонны газетной бумаги, из строя вышла техника, нет даже карандашей и ручек. Причиненный природой ущерб только в киренской газете «Ленские зори» оценивается в 86400 рублей. Тяжелая ситуация усугубляется еще и тем, что сильно пострадали сотрудники этих изданий. Затоплены дома, надворные постройки, дачи и огороды, а впереди суровая зима...

- Рай, на самом деле, предназначен для голых людей. Вспомните Адама и Еву. Стоило им  прикрыть свою наготу, как их сразу же выгнали из рая. Отсюда и мораль: в раю надобно ходить голым.
Это опять Надюша.
- Обстоятельства крепчают, обстановка поучает, - опять Тимоша.
-  Оки-доки! Тогда наливай, - опять Ливик.
А это кто? Стук костяшками пальцев о стекло, чтобы привлечь внимание, и в открытое окно:
- Жизнь имела на меня по поводу «наливай» другие планы.
Это? Нет, отнюдь не Арсений, хотя голос похож. Это Асук, сын его, как подсказала Надюша.
- Входи, паря, и тебе нальем.
- Сапоги снимать?
- Оставайся в сапогах. Дышать легче.
- Я не заради атмосферы воздуха. У меня за голенищем ваши бумаги.
- Какие?
- Научные! От Томского университета.
- Мои? -  вспомнил Ливик о папке со свидетельствами очевидцев давнего взрыва над Тунгуской.
- В том сроке были ваши, а сейчас без поллитра не разберешься.
- Мы тебе поможем разобраться.
-  В таком разе лей до краев, и  без промашки.
- Налито!
Низкорослый тунгус взобрался на подоконник с первой  попытки, легко спрыгнул на пол и беззвучно просквозил комнату. Он присел на раскладной диван, принявший его без всякого скрипа натруженных пружин. С некоторым усилием, явно демонстративным, стянул правый сапог, резким движением руки раскроил вшитую в голенище змейку и вытащил из потайного кармана стопку помятых листков.
- Батяня велел  вернуть, как появитесь. Это те научные бумаги, что разлетелись по нашему двору, когда он…
- А сам чего? Постеснялся старых знакомых? - перебил я, чтобы лишний раз не вспоминать, как его полоумный папаша, возомнив себя шаманом,  подверг ритуальным пыткам Ливика.
- Сам исчез.
- Как так – исчез?
- А так! Вспыхнул, как падающая звезда. И растаял.
- Где?
- В звезде! Непонятно, да? Или повторить?
- А ты?
- Что – я?
- Почему ты не исчез?
- Мне не по мозгам перекинуться в звездочку.
- А говорят: яблоко от яблони недалеко падает.
- Я не яблоко. У меня не получилось. А батяня… Сначала рука у него засветилась. Потом он сам… целиком, как в Библии. Помните? Потом – бац! – звездочка, и лети – не хочу.
- Ладно, не дури, - вздохнул я,  устав от розыгрыша. - Будь самим собой! Только это у тебя никто не отнимет.
- Сказывай!
- Лучше так, чем превращать папашу  в куст Неопалимой Купины.
- Сам видел!
- А кто еще?
- Никто еще. Я! Разве мало такое свидетельство?
- Ладно, давай бумаги.

Отступление первое
Из архива КМЕТ – Комитета по метеоритам АН СССР.

До 1917 года Кежма была одним из мест, куда направлялись политические ссыльные. Один из ссыльных Т. Н. Науменко вместе со своим коллегой Грабовским нанялся помогать плотникам и во время этой работы наблюдал полет Тунгусского метеорита. 21/I-36 г. в Москве был записан его рассказ. Он, в частности, сообщил:
«Точно не помню, 17-го или 18-го июня 1908 г. около 8 часов утра мы с тов. Грабовским строгали «двуручником» доски. День на редкость был солнечный и настолько ясный, что мы не заметили ни одного облачка на горизонте; ветер не шевелился,  –  полнейшая тишина.
...Я сидел спиной к реке Ангаре,  –  к югу, а Грабовский  –  лицом ко мне. И вот около 8 часов утра (солнце уже поднялось довольно высоко) вдруг чуть-чуть послышался отдаленнейший, еле слышный звук грома. Это заставило нас невольно оглянуться во все стороны. Звук послышался как будто из-за реки Ангары. Посему мне сразу же пришлось круто обернуться в ту сторону, куда я сидел спиной. Но до горизонта на небе вокруг нас нигде не было видно ни одной тучки. И мы, полагая, что гроза еще где-то далеко, снова принялись строгать доски. Но звук грома начал так быстро усиливаться, что мы не успели строгануть больше трех-четырех раз. Пришлось бросить рубанок и уже не сидеть, а встать с досок, так как звук грома нам казался уже чем-то необыкновенным, поскольку туч на горизонте не было видно. При этом в момент, когда я встал с досок, среди быстро усиливающегося звука грома раздался первый, сравнительно небольшой удар. Это заставило меня быстро повернуться полуоборотом направо, то есть к юго-востоку, откуда на меня падали лучи яркого солнца. Я поднял глаза несколько вверх в направлении послышавшегося удара грома, в том именно направлении, откуда на меня смотрели лучи солнца. Это несколько затрудняло наблюдение того явления, которое показалось все же видимым для глаза в момент после первого удара грома. И я увидел, что в тайгу летела неправильной формы, еще более огненно-белая (бледнее солнца, но почти одинаковая с лучами солнца) несколько продолговатая масса в виде плотного облака, диаметром гораздо больше луны, без правильных очертаний краев.
После первого несильного удара, примерно через две-три секунды, а то и больше (часов у нас не было, но интервал был порядочный) – раздался второй, довольно сильный удар грома. Если сравнить его с грозовым ударом, то это был самый сильный, какие бывают во время грозы. После этого второго удара облака не стало видно, но хвост, вернее полоса, уже вся очутилась с левой стороны лучей солнца, перерезав их, и стала во много раз шире, чем была с правой стороны. И тут же последовал третий удар грома. Но такой сильный, как будто бы состоял из нескольких, внутри него слившихся вместе ударов. И послышался ужасный треск, вся земля задрожала, и по тайге разнеслось невероятно звучное эхо. Даже не эхо, а какой-то оглушительный сплошной гул. Казалось, что этот гул охватил всю тайгу необъятной Сибири.

2

Легкость, с какой Асук, сын непутевого шамана Арсения, проник в квартиру, могла вызвать подозрение. Но не у хозяев дома. К тому же, если учесть, что так ему удобнее навещать соседей, то подозрения сами собой улетучивались, подобно его папаше. Причем, как выяснилось тотчас, за опрокинутой рюмкой, папаша его улетучился не из какого-то леса дремучего, а именно отсюда, из этой гостиной. Более того, с того самого места, где тогда находился в полном здравии и при трезвом уме. Где? Да на журнальном столике, при том – стоя. Находился-находился, Асук свидетель, и – бац! – зазвездился и отлетел в раскрытое окно. А оттуда – чирк по темному небу, и прямиком по направлению к Нижней Тунгуске.
Что-то в этом рассказе представлялось сказочным. Не хватало деталей. Но каких? Ощущение точно такое, как у человека, не отягощенного знаниями, когда ему сказать, что не Солнце ходит вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца. Поверить, что ему изменяет зрение, малосведущий человек не способен. «Лопни мои глаза, ежели это так!» - скажет он, и будет чувствовать себя правым, пока глаза его в порядке. А лопнут, тогда и провозгласит: «имеющий глаза, да увидит!». В надежде, разумеется, на возвращение ясности сознания. А что он увидит напоследок? Свет в конце туннеля.
Предположить, что этот свет и увидел Асук было сложно: жив-здоров, водку хлещет, закуску на вилке ко рту несет, не промахиваясь.
Предположить, что его папаша превратился в огненный сполох было еще сложнее.
Не допили!
Поэтому налегли на водочку, приохотились к закуске. И потянулись к гитаре. Вернее, не мы, а только Ливик-бард. Что с человека возьмешь? После закладки за воротник его всегда переполняет тяга к песне. Потянулся он, значит, к шестиструнке, висящей за спиной на металлическом костыле, пристроил ее на колене и задумчиво провел пальцами по струнам.
- Узнаю милую, - сказал, - это ведь та самая, что попалась мне в Пропущино, когда с дядей Кондаком хорохорились.
Тимоша Корень кивнул
- Она, старушка! Мы стареем, а она… Сносу нет! - махнул рукой.
Ностальгическое звучание, рваный, не утихающий звук. И внезапно вспомнилось: там же, на стене,  выше спинки дивана, прежде висело чучело медвежьей головы.
Ливик взял первый аккорд, побарабанил пальцами по деке гитары, будто пробежал по клавиатуре рояля. И затянул:

- Над седой равниной моря
ощущенье, как в тайге.
Будто сердце на приколе,
а планета вдалеке.
Где любовь и час свиданья?
Не подскажет штурман нам.
Все здесь тайна, все здесь тайна.
А не тайна, так бедлам.
Э-эх!

Асук мечтательно протянул:
- Влюбиться бы да жениться!
Надюша засмеялась.
- Как кролику жениться? Ведь у него нет времени на  ухаживание. У кролика оно начинается прямо с секса.
- Я серьезно, - помрачнел Асук.
- Заочные предложения руки и сердца не принимаются.
- Иначе не получается. Ты же, тетя Надь, свою дочу выправила в Германию.
- Историческая родина.
- Понятно, баш на баш – не продашь! У Марленки родина, а мне на безрыбье – чего? Тетя Надь, а? Вызови дочу на побывку. Конфет ей куплю. Цветы принесу.
Глаза у Надюши повлажнели.
- Растревожил душу!
- Оки-доки! - пошлепал по грифу Ливик. - А что душа? Это темная сторона протоплазмы. Она из нутра ест.
Асук пояснил Наде:
- Это как с медведем. Поворачиваешь от него и бежишь, значица, ты –  заяц. И тебя надо сожрать. А остаешься на месте и защищаешь себя, хотя бы упрямым взглядом, выходит, ты – хищный зверь,  равный ему по силе. И, значица, тебя надо обойти.
- Я не зверь.
- Но и человек звучит гордо, - опять продемонстрировал свои познания Асук, обведя нас ласковым, но уже мутным взглядом.
- В особенности, - горделиво добавил Ливик,  - когда пишет стихи…
Неловкая пауза, секундный сбой в отношениях и… чтобы выправить ситуацию, я поспешил с вопросом.
- А куда подевалась медвежья морда, что висела у вас тут?
- Заместо гитары? - это Тимоша.
- Да ведь гикнулась, - это Асук.
- Заодно с Арсением, - это Надюша.
- Украл?
- Зачем украл?
Это опять Асук, но уже с возмущением в голосе.
- Я слушаю.
- Надел на голову. «Гляди, какой из меня хозяин тайги!». Тут рука у батяни и засветилась. Потом он сам… целиком, как в Библии. Потом – бац! – звездочка, и лети – не хочу.
- А свидетели кто?
- Я сам свидетель! Разе мало одного?
- Здесь не милиция, - чокнулся я с ним рюмкой.
- То-то и оно, не милиция! А то милиция искала, шила дело. А чего тут шить? Небесную звездочку к делу не пришьешь. Улетучится.
- И два камушка с ним… Из того, из мешочка, что мы держали в пасти медведя, - сказала Надюша.
- Камушки-камушки, - заворчал Асук. - Не в камушках счастье.
- Но в них приданное для нашей дочуры.
- Вашу Марленку я возьму и без приданного! А потом батяню возьму за грудки, и будут вам камушки по возврату, как из ломбарда.
- Твоими бы устами…
- А что?
- Пей водку, Асук! На мед и не зарься…
Асук последовал рекомендации. Мы последовали за Асуком. А гитара,  тихонько перебирая струны, не спеша, последовала за нами в этом хождении за алкогольными градусами.

- Сколько скушено помады
не припомню я сегодня.
И не надо! И не надо!
Я от искусов свободный.
Вновь шагаю по планете,
полный сексуальных сил.
Кто прекрасней всех на свете –
до сих пор я не решил.

3

- Мама думала: ребенку лучше сказать, что у него нет отца, чем его бросили. Я ведь никак не могла поверить, что у меня отроду не было отца. Маме пришлось выдумать – убит. С тем я и выросла.
Это Надюша.
- Обстоятельства крепчают, обстановка поучает. Поэтому здесь у бабушки и жила.
Это Тимоша.
- Хотите анекдот времен Тунгусского  метеорита?
Это Ливик Генделист.
- Самый свежий? - сострил Асук.
- Самый популярный!
- Откуда он у тебя?
- Я все газеты времен Тунгусского метеорита поднял в архивах. Вдруг наши ученые чего пропустили?
- И?
- Психическая паника была в тот год, люди думали о конце света и кончали с собой в большом количестве.
- Это из архивов?
- Это из анекдота, самого популярного в 1908-ом, как написано в газете.
- Ладно, не томи душу, валяй, - это Тимоша.
- Анекдот, название «Зигзаги». - Ливик коротким кашлем прочистил горло: - В гостинице под утро. Посетитель спрашивает:
- Номер есть?
- А где ваши вещи, сударь?
- Я просто засиделся в клубе, а живу на даче.
- Номер найдется, а как насчет револьвера: свой при себе есть, или наш прикажете подать?
- Ха-ха, хи-хи! - скорчил мордашку Асук. - И ничего смешного!
- Тогда песня, - это Ливик.
- Любовь отпросилась по малой нужде.
Ушла и за площадью скрылась.
А я одиноко во след ей глядел,
роняя из глаз своих сырость.
- Это смешнее, и как раз по мою долю, - пробурчал Асук, разливая водку. - Только пой так, чтобы до сердца тети Нади дошло. А то у Марленки-таежницы, дочи ее, историческая родина, а у меня – сплошной обмолот жизни. Предложения сердца и ума остается делать по неизвестному теперь адресу.
- Уймись, Асук! - вырвалось из Надюши. - Вечно с тобой одна история. Напьешься, и сразу в женихи лезешь.
- Не за немца же вашей Марленке идти!
- Замуж надо за свою национальность ходить.
- Понятно, баш на баш – не продашь! То-то я на тебя погляжу, тетя Надь, и вижу... Муженька подобрала со шпреханьем в широкий разворот зубов.
- А ты сюда погляди! - Тимоша показал кулак.
- Согласен, паря! Твоя колотушка с человеческий мозг. Но немецкой крови в тебе даже кот не наплакал. А дочу записали в немаки, и «ту-ту!» – гуди, паровоз, стучите, колеса.
Ливик спонтанно добавил в рифму:
- Жених безутешный останется с носом.
- А ты мой нос не тереби! - вскинулся Асук. - Еще раз скажешь «нашлепка», сам получишь в нос.
- Я ничего такого не говорил.
- Говорил!
- Нос как нос, не мой вопрос, как так сделать, чтоб он рос.
- Дразнишься? - Асук взялся за стеклянную посудину, угрожающе уставился на обидчика.
- Угомонись! - оттолкнул его Тимоша, да так сильно, что паренек отлетел вместе с бутылкой в угол, стукнулся затылком о косяк входной двери и притих, нервно суча руками, Создавалось впечатление, словно он хотел донести горлышко до губ, но этот цирковой номер у него никак не вытанцовывался.
И тут случилось нечто неожиданное, причем настолько, что наша пьяная братия, если следовать литературному стилю времен недавнего анекдота, потеряла дар речи.
Через открытое окно, скользнув по поверхности подоконника, в комнату тихо прокралась шаровая молния, сантиметров пять в диаметре. Опустилась к полу и пошла вдоль дивана, заставив Тимошу и Ливика поднять ноги. Обогнула кресло с Надюшей, завернула к моему стулу.
Я приложил палец ко рту, чтобы предупредить какие-либо возгласы. Мне почему-то почудилось, что криком можно спугнуть незваную гостью, и она – к малой радости для хмельных компанейцев – рванет в полное свое удовольствие.
Ясно и придурку, нам такой фейерверк не нужен. Но – удивительное дело – и загадочной гостье тоже. Шаровая молния проплыла между ножек моего стула, и по прямой подкатила к приходящему в чувство Асуку. Мелко шипя, потянулась от сапог вверх по одежде. И остановилась у зажатой в руке бутылки, будто обнюхивая горлышко. Надышалась, и – совсем сказка! – покачиваясь с боку на бок, будто глотнула граммульку сорокаградусной, потащилась к распахнутому окну. Осторожно взобралась на подоконник, пошатнулась, скользнула вниз, но удержалась на стене и опять, с настойчивостью  нетрезвого человека, устремилась по намеченному загодя курсу – к окну.
- Эх, упустим! - вякнул Асук.
- Чего тебе,  мало? -  Тимоша постучал себя пальцем по лбу, с облегчением наблюдая, как шаровая молния перебралась через подоконник, чтобы двинуться дальше по ведомому только ей назначению.
- Так это мой батяня! Его звездочка!
- Совсем звезданулся, - проворчал Ливик.
- Не я звезданулся, а батяня! Не упускайте его, а то уйдет, и опять баш на баш – не продашь,  алименты маманьке никто платить не будет.
- Алименты! - излишне громко засмеялась Надюша, справившись с пережитым потрясением. - А что? Причина уважительная.
- Не упускайте его,  уйдет – не найдем в тайге после!
- Предлагаю устроить охоту на шаровую молнию, - пошутил я.
- Оки-доки! - сказал Ливик.
Его пальцы машинально пробежали по струнам:

- Надоели дураки и подлюги,
натяну штаны, назову их – «брюки»,
и в охотку пройдусь перед сном.
за таким же бродячим огнем.

Отступление второе
Из архива КМЕТ – Комитета по метеоритам АН СССР.
Показания, собранные Л. А. Куликом до 1941 года

***

Отрывок из письма начальника астрономического отряда главного геодезического управления С. Я. Белых.
...Я не специалист по вопросам метеоритики и болотоведения, поэтому дать оценку всему, мною виденному, не могу. Мне хочется сказать и выразить только неисчезаемое впечатление, какое составляет район падения метеорита. В 40 километрах от центра падения попадается уже поваленный лес, а ближе к центру, километрах в 30-20 лес лежит уже почти весь. Остались на корню небольшие площади. Великаны деревья стройными рядами, как по линейке, чьей-то исполинской рукой уложены вершинами к югу и корнями к северу, к центру и от центра в разные стороны, в строго радиальном порядке такими же стройными рядами, независимо от склона гор.

       ***

Л. А. Кулик писал:
Тунгус Лючеткан 16 апреля 1927 года сообщил мне, что весь ЦЕНТРАЛЬНЫЙ РАЙОН БУРЕЛОМА занимал перед этим событием под выпас оленей его сват, тунгус Василий Ильич, брат матери его первой жены. Это был богатый тунгус: он насчитывал до полутора тысяч оленей, имел в этом районе много лабазов, в которых хранил одежду, посуду, оленье снаряжение и прочее. За исключением нескольких десятков ручных оленей, остальные ходили на воле в горах в районе реки Хушмо. Но налетел огонь и повалил лес; олени и лабазы погибли. Потом тунгусы ходили на поиски. От иных оленей нашли обгорелые туши, остальных не нашли вовсе. От лабазов не осталось ничего; все сгорело и расплавилось, одежда, утварь, оленье снаряжение, посуда и самовары; уцелевшими нашли только некоторые «котлы» (ведра). Все эти места известны братьям Василия Ильича - Буруча и Мугоча.

***

Дополнительное свидетельство.
(получено автором этой повести в 1972 году).

Я, Кондаков Алексей Андреевич, 1896 года рождения, наблюдал Тунгусский феномен на берегу реки Лены. Было это в яркий солнечный день, когда мы выехали на телеге в Горючую падь, чтобы рубить лес на избу. В небе увидели летящий клуб, размером в самолет, который светил так, что не было видно солнца. Через минуту после того, как эта штука ухнула за Подосиновый ручей у Подкаменного утеса, последовало три взрыва. Первый был самый сильный. Затем,  когда я побежал туда, где бабахнуло, то по дороге меня будто кто-то потрепал за ухо. Я схватился за мочку, и почувствовал, что там сходит кожа. Отчего бы это, если меня ничего не обожгло? Я присмотрелся и увидел, как в сторону, к кустам багульника, скользит небольшая шаровая молния, размером с детский кулак. Шаровая молния! В ясный летний день, не предвещающий грозу! И какая? Тепла человеческого – искрящая, совсем не горячая, ничуть не обжигающая! Было чему удивиться. Ну я и махнул за шаровой молнией к кустам багульника. Гляжу, а оттуда выскользнула еще одна и, соединившись с первой в одно целое,  поспешно удалилась прочь по направлению к реке.  Вот какое диво!

4

Высокая трава, разросшиеся кусты, нарождающаяся луна.
Шаровая молния змеисто потекла вдоль тропы к мельнице старого Карла, прадеда Надюши. И скрылась между деревьев. Там, вдали, у древних мостков над высохшей протокой, послышалось постанывание бубна вперемежку с ритмичными ударами ладони по натянутой коже.
- Шаманская какофония, - подмигнул мне Ливик Генделист.
- Комлание! - сказал Асук.
В мозгу прокрутилось: шаман в поисках «момента одиночества» удаляется на месяц в зимовье, столь маленькое по размеру, где даже лечь в полный рост там не возможно. Не ест, не пьет – молится. И  верит, что в него на этот период вселяется дух предков.
Главный его атрибут – это бубен. Белая кожа на нем – образное воспроизведение  шаровой молнии, но особой, из необжигающего огня, чудесным образом возникающего только в Иерусалиме, только на православную Пасху и только в Храме Гроба Господня. Бубен сделан в виде круга, но означает не круг, а ноль. Ноль – это ничто. Однако пририсуйте его к любой цифре, и из ничего сразу же родится величина – 10, 100, 1000. Человек – это цифра. Но какая? Казалось бы, непознанная. Но это для непосвященных. Те же, кто владеет ивритом – языком, на котором каждая буква имеет свой цифровой номинал, разом определят математическую сумму имени-фамилии и вычислят ее энергетическую сущность.
Шаман пробует звучание бубна в ритмике своего напева, пока не погружается в транс, на его языке – комлание. Водка используется им для приношения, чтобы ублажить духов. Но распыляется не на ветер, а находит прямую дорогу в желудок, так как именно там, во внутренних областях человека, и обитает жаждущие алкогольного согрева духи.
В результате повторяющихся комланий шаман настолько привыкает умирать, что распроститься с жизнью по-настоящему, когда приходит срок, не может. Но только до тех пор, пока не передаст свой дар  наследнику. Кто им окажется? Не обязательно родственник. Духовным сыном способен стать и совсем посторонний человек, однако, обладающий схожей энергетикой.
Из нашей компании, подумал я, схожей энергетикой мог обладать разве что Ливик Генделист. Как никак, но в него прямо здесь, в этом поселке, некогда  вселялась душа тунгуски Юши, утопленной в протоке. Сегодня, глядя на него, трудно было представить себе, что этот, затяжелевший от возраста владелец судов-пароходов, способен к столь невероятным манипуляциям со своим организмом. К пьяным, вполне объяснимым, вывертам – да, а к непознанным вывертам психики – нет. Хотя… какого черта он прихватил с собой гитару? Тимоша, понятно, взял охотничье ружье. Асук, тоже вполне понятно, позаимствовал бутылку водки. А он – гитару. И держит ее по-партизански у бедра, стволом-грифом вперед.
Отнюдь не скорым поездом до меня дошло: и Ливика донимают страхи памяти, боится, что опять заговорит голосом тунгуски Юши, либо она настолько парализует его сознание, что не выбраться потом из лабиринта. Вот и пощупывает струны,  подкладываясь под ритм шамановых песнопений, чтобы не вылететь из реальности в запредельную тьму-таракань. И сам напевает под нос, тревожно поглядывая на меня:

- Искусству верная сестра,
надежда в мрачном подземелье,
меня морочит до утра
болезной думкой о похмелье.
Сижу один, уткнувшись в стенку.
а мысли плавают кругом:
как мне бы отловить «нетленку»,
и не попасть притом в дурдом?

Асук погрозил ему кулаком:
- Тише! Батяню выведешь из комлания – всем хуже будет.
Мы выбрались к почернелым от времени мосткам, подле которых стоял деревянный кубарь – киоск не  киоск, нужник не нужник, но нечто подобное: архитектура в стиле барака. В проеме двери на корточках подрагивала какая-то черная птица с медвежьей мордой, журавлиные крылья свисали с плеч до пола. У груди – бубен, между ног – почти опорожненная бутылка водки. Три ритмичных удара по натянутой коже древнего инструмента, один глоток из горлышка. И песнопение.
- Сейчас допьет, и очнется, - опасливо подсказал мне Тимоша, взводя курки двустволки. - Придется глушить, а то – буйный.
- Не очнется! - мотнул головой Асук, подобрался к ритуальному кубарю, аккуратно подменил бутылку водки и вернулся, довольный: - Баш на баш – не продашь!
- Теперь у него опять под пробочку, - хмыкнул Ливик.
- Будет считать – нашаманил, - пояснил Тимоша.
- Везет же людям! Думают, что чудеса творят собственными руками.
- А ты смотри, смотри. Будут тебе и чудеса.
- Ну и театр для любителей экзотики.
- Сюда мы и туристов водим, чтобы копейку срубить - прихвастнул Асук.
- Мы – туристы? 
Ливик сделал вид, что обиделся.
- Вам бесплатно. Обстоятельства крепчают, обстановка поучает.
Тимоша дал понять, что мы не туристы.
Мы и постарались.
Крадучись приблизились к будке, заглянули в незрячие «медвежьи» глаза Арсения. Пустота и лунная оморочь. 
Заглянули в его хриплую «медвежью» пасть. Мешочек. В нем, как помнится, алмазы, что «скушал медведь». Но мешочек был пуст.
Арсений-шаман положил бубен на колени, изрядно глотнул из дарованной стеклянной емкости, вынул из потайного кармашка на журавлином крыле два камня и зажал их в кулаках. Не прошло и минуты, как руки его стали светиться.
- Назад! Назад! - позвал нас Тимоша.
- Скорее! - крикнул Асук. - А то унесет с собой!
Что делать?
Делать было нечего.
Побежали.
Когда оглянулись, Арсения в кубаре уже не было.
А что было?
Была та самая шаровая молния, которая недавно ускользнула от нас между деревьев.  На этот раз ей тоже не сиделось на месте. Покачалась под потолком хибарки, выплыла на мостки и, будто заманивая,  медленно потащилась по заросшей тропке.
Куда?
Опять-таки по прежнему маршруту – к мельнице старого Карла, оборудованной ныне под туристический ресторан «Ленский хлебосол».

Отступление третье.
В эти дни 101 год назад.
О чем писали российские газеты 8 августа (26 июля) 1908 года.

РУССКОЕ СЛОВО

БЕРЛИН, 25,VII-7,VIII. Большинство берлинских и провинциальных газет вышло сегодня с воззваниями к читателям о необходимости в национальных целях поддержать графа Цеппелина. Подписка на устройство нового воздушного корабля идет успешно. За вчерашний и сегодняшний дни один Берлин подписал 200 000 марок. В общем, подписка достигла до полумиллиона марок.
Граф Цеппелин уверят, что в октябре он сможет предпринять новый полет.

ЯРОСЛАВЛЬ, 25, VII. На предложение приобрести в память чествования Толстого его сочинения для библиотек городских учебных заведений, городской голова Чистяков положил следующую резолюцию: «Надобности в сочинениях Толстого нет».

ОПОЧКА, 25, VII. В ночь на 23-е июля от неосторожного обращения с огнем во время ремонта сгорел дотла в селе Михайловском дом, в котором жил Пушкин.

АНГЛИЙСКИЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ НА БУДУЩИЙ 1909 ГОД.

В Лондоне вышел уже календарь на 1909 год, в котором английский прорицатель, известный под прозвищем «Старого Мавра», дает ряд предсказаний на каждый месяц.
1909 г., по предвидению «Старого Мавра», будет годом ужасов и для Англии, и для всего света. «Внезапное и жестокое низложение постигнет крупного государственного мужа.
Лондонское Сити будет жертвою страшного пожарища. Случится ужасающая железнодорожная катастрофа, а по редакциям лондонских газет пронесется вихрь бури». Бедствия эти, так сказать частного характера.
«Старый Мавр» идет далее и предсказывает нечто еще большее.
Март, - говорит он, - принесет всем государям и правителям мира много бед. В апреле постигнут крах и смерть одного известнейшего финансового короля. В мае над Нью-Йорком разразится катастрофа, от которой пострадает множество людей. В июне последует открытие необычайного богатства серебряных залежей в Мексике, которые вызовут страшную горячку. В сентябре в Индии - неслыханное землетрясение. Ноябрь будет несчастным только для американского народа, а декабрь ознаменует себя катастрофами на море для большинства европейских флотов.

МОСКОВСКИЕ ВЕСТИ

СИМБИРСК. Потребление вина в губернии из года в год возрастает в угрожающей прогрессии.
По официальным данным в минувшем году населением Симбирской губернии было выпито вина всего на 7 706 307 рублей, больше предыдущего года на 164 338 рублей. Новых винокуренных заводов открыто три, общее же число их со времени введения винной монополии возросло с 14-ти до 34-х.
Для производства спирта в течение года употреблено 2 506 318 пудов разных продуктов, из которых добыто 1 309 245 ведер спирта. Потребление вина выразилось в 960 192 ведра (на 35 583 ведра больше прошлого года).
Наконец, суммы пропитых за год денег было достаточно для покупки 55 047 десятин земли, по расчету 140 рублей за десятину!

МОСКВА. В Москве родилось за июнь 1933 мальчика и 1792 девочки, из них внебрачных 486 мальчиков и 453 девочки, двоен 76.

5

У входа в ресторан «Ленский хлебосол» швейцара не наблюдалось. Никто не потребовал от нас, чтобы мы были при галстуках, в белых рубашках и отглаженных брюках. «Входи, каким явился, даже если запылился!» - гласила табличка на входной двери, которая, кстати, была распахнута настежь гостеприимным официантом, будто в сие заведение ломилась загульная публика. На самом деле, в ресторан никто особенно не ломился: кризис, денег нет, и круизные теплоходы мало шастают по водным артериям Восточной Сибири. Правда, за одним из столиков у графинчика с целебным напитком «Самодур», смастеренным по рецепту дяди Кондака, и фирменной «рыбы под шубой», сидела подвыпившая парочка. В составе усатого мужчины лет пятидесяти и худощавой женщины в возрасте явно не восходящей звезды экрана – джинсовый костюмчик, беретик, очки в золоченой оправе на востроносом личике.
Признав в Тимоше хозяина этого заведения, дамочка подошла к нему:
- Маэстро, а где музыка? Подыщите нам песенное сопровождение, и я вам дам.
- В розницу не берем, - отшутился Тимоша.
- А я возьму, - выступил вперед Ливик.
- Фи! - скривилась красотка не первой свежести, сверху вниз взирая на моего малорослого друга.
- Нечего кривиться! Наукой доказано, я уже с Пушкиным вровень.
- По росту, - догадливо засмеялась незнакомка.
- Оки-доки! Метр пятьдесят семь, как одна копеечка. Позвольте представиться, бард-импровизатор и композитор в придачу.
- А я Лира Недура.
- Это заметно.
Было ясно и невооруженным глазом, что такой реакции Лира ждала.
- К своему замечанию можете подверстать: редактор отдела поэзии журнала «Рупор признания».
- Да ну?! И кого вы печатаете? Других редакторов, которые печатают вас?
- Скажете...
- А меня напечатаете?
- Это когда попадете в первые ряды литературы.
- Имейте в виду, уважаемая, - с деланной обидой произнес Ливик. - Из-за своего невеликого роста, я подобно Пушкину, всегда беру билет в первый ряд. Чтобы никто  не заслонял творческие горизонты.
- Литература не театр.
- Вся жизнь театр, а люди в нем актеры!
- Шекспир?
- Оки-доки! Вы и впрямь Недура!
Уловив  восхищение в свой адрес, Лира сопроводила Ливика на сцену:
- Исполните на уровне моего восприятия, не разочаруетесь – я вам дам, - и устроилась внизу у свободного столика, бросив на время свого поддатого мужика.
Мы заняли другой столик, в центре небольшого, но вполне приличного зала, обработанного под старину, с мельничным жерновом, приставленным шершавым боком к стене.
Гитара наперевес, и Ливик медленно двинулся вдоль сцены, будто раздумывал, с какой песни начать. Потом резко, подобно Дину Риду – «красному Пресли» нашей молодости –  обернулся к зрителям и энергично прошелся по струнам. Возможность опубликоваться в литературном журнале придала ему – вечному внештатнику – вдохновения. И получилось неплохо, тем паче, что винные пары привнесли в голос толику чарующей хрипоты а-ля Высоцкий.

- Во множестве миров –
осознанно ничей –
гоняю комаров
бросками кирпичей.

Сегодня я в тайге,
а завтра на Амуре.
Но сердце – в кулаке,
чтоб подарить Недуре.

- О! - спонтанно вырвалось из женского горла.
Возглас восторга Ливик тут же подхватил и вставил в песню.

- О, Лира, моя жизнь!
Тебя не обману я.
Танцуй со мной, кружись.
С июля до июня.

- Пой, пташечка, пой, а я тебе дам.

- Согласен и в бреду,
И полон интересом,
чтобы в одном ряду
лежать мне с поэтессой.

- Браво!
- Тогда на брудершафт!
Мы сдвинули столы. И, предоставив любимцам муз возможность вдоволь нацеловаться, чтобы за рюмкой водки перейти на «ты», начали знакомиться. Выяснилось: редакционный дуэт из «Рупора признания» совершал творческую поездку – не путать с любовным променадом! – «по местам падения Тунгусского метеорита», как это и записано в дневнике их экспедиции.
- Собирались организоваться к столетию со дня этого знаменательного события, - сказал ответственный секретарь журнала Никита Воеводин, смахивая с усов крошки хлеба. - Но то да се…
Лира Недура прервала затяжной поцелуй с Ливиком,  чтобы, хихикнув, вложить свои пять копеек в копилку общего душевного настроя.
- Кризис, безденежье, менопауза главного редактора, климакс, набегающий вместо порывов вдохновения, - выразительно повела глазенами на своего спутника. - Вот и  выбрались только сейчас. Конечно, исторически разницы никакой – год туда, год сюда, а следы от феномена все равно не иссякнут.
- По следам и стишки сочиняем? -  полюбопытствовал Ливик.
- Стихи не сочиняются, а рождаются! И говорят не о всякой всячине, а о самом болезном.
- Например? Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало...
- Это из архива старого импотента, - резко  отреагировала Лира Недура, усмотрев подковырку по отношению к ответсекретарю подотчетного ей «Рупора признания».
- Могу предложить другое.
Но не предложил. На сцене выявился Асук. И заученно провозгласил:
- Следующий номер нашей программы! Спешите видеть! Живая шаровая молния! Имейте в виду, последняя из живых! Из тех, что разлетелись из штурманской рубки  Тунгусского метеорита при взрыве.
- Что за белиберда? - пробасил с места Никита Воеводин, не забыв  в недовольстве своем налить и выпить.
Асук будто того и ждал. Он вынул из кармана лист бумаги.
- Вот глядите, -  показал его залу. - Черным по белому написано: «Комитет по метеоритам». Грифа «совершенно секретно» нет в наличии. Значит, прочтем вслух. Слушайте! Тут о последствиях взрыва Тунгусского метеорита.
И принялся читать.
- Описывая Великую Котловину (Кулик был романтик и названия давал соответственно), он пишет: «В упомянутой котловине, в свою очередь, имеются холмы, хребты, отдельные вершины, равнинные тундры, болота, озера и ручьи. Ещё недавно, по заверению местных жителей, здесь была типичная тайга. Теперь вся она... практически уничтожена...»
Асук сделал передышку, посмотрел на нас. Но вопросов не последовало, и он повел дальше заученное, имеющее какую-то скрытую цель чтение.
- В этой же экспедиции Кулик продолжает сбор показаний очевидцев, причем некоторые из них оказались весьма важными и часто используются. Так, очень важны показания крестьянина С. Б. Семенова, которые сообщил Л. А. Кулику брат С. Б. Семенова, Афанасий Семенов. В своем письме Л. А. Кулику в Ванавару от 26 марта 1927 года он писал:
«Спешу сообщить Вам показания Семена Борисовича. Дело было в 1908 году в июне месяце, часов в 8 утра, а в это время жил на Подкаменной Тунгуске, на фактории Ановара и занимался работой у своей избы. Сидел на крыльце. По направлению лицом на север. И в это время на северо-западе образовалось, в момент, огненное воспламенение. От него получился такой жар, что невозможно было сидеть, чуть-чуть не загорелась на мне рубашка. И такое раскаленное чудо, я заметил, что оно занимало пространство не менее 2-х верст». (Архив КМЕТ).
«К чему это все? - подумалось мне. - Люди  выпить хотят, а он морочит им голову».
Но минуту спустя, когда Никита Воеводин начал допытываться у Тимоши, а нельзя ли приобрести эти документы, я догадался о тайной задумке доморощенных бизнесменов таежной глубинки. Ну, и хитрецы! Торгуют ксерокопиями с архивных бумаг, утерянных здесь Ливиком Генделистом в далеком 1972 году, когда я на пару с ним вел собственное журналистское расследование давних событий. Тогда, помнится,  местные жители упирали на то, что огненный взрыв породил шаровые молнии, которые разыскивали одна другую по всей округе. И вот сейчас, вникая в смысл выступления Асука, я понял: к этой нелепице, укорененной в местный люд, и сведется его рассказ.
Так и получилось.
- По  представлениям старожилов, наблюдающих появление шаровых молний после взрыва Тунгусского метеорита, - столь же заученно продолжил он, - мы приходим к закономерному выводу, что это ничто иное, как несомненные живые существа. Хотите убедиться? Пожалуйста! Секретов от посетителей нашего ресторана не держим. - И артистически взмахнул руками: - Да будет тьма!
Скрытый рубильник отключили невидимые свидетели таинства и, прорезая темноту яркими искрами, на подмостки выплыла шаровая молния.
- Космический гость, здравствуйте вам!
Тимоша поспешно разлил по рюмкам:
- За космического гостя! За космического гостя! - торопил всех чокнуться с ним.
Все и чокнулись, в прямом и переносном смысле. А когда выпили и вновь посмотрели на сцену, то увидели на ней – в поле яркого прожекторного пятна –  покачивающегося на корточках черного птаха с медвежьей головой.
- Арсений!
Внятно ударил бубен. Раз-другой. Тихо прозвучали слова,  услышанные при этом всеми:
- Время войны сменяется временем мира. Каждый, кто хочет узнать о своем будущем, пусть поднимет палец.
- Обмотанный денежкой, - уточнил Асук вслед за космическим гостем.

6

- Так и не романил ни с кем? - допытывалась за столиком Лира Недура у Ливика, игнорируя после очередного поцелуя на брудершафт зазывы шамана.
- Какие романы?
- А я думала: пороманил и книжку о том написал.
- Книжки пишутся по-другому принципу.
- Плюнь на принципы! Напиши! И чтобы обязательно про любовь.
- Не подумав?
- А зачем думать? Любовь – штука бездумная. Нахлынет, и прощай разум.
- Это когда нахлынет. А вначале, пока не нахлынула? Нужно же какое-то начало.
- Начало дарю.
- Ну?
- Начни так: «это была еще не старая женщина со следами былых половых сношений в глубине умудренных жизнью глаз».
- А дальше?
- Дальше живот не пускает. Смекнул?
- Кажись, да…
- Тогда продолжай.
- А напечатаешь?
- Ты пиши, а я тебе дам.
- Сначала напечатай! - пьяно настаивал Ливик.
- Это в зависимости от того, попадешь ли в первый ряд. Но у меня и писатели первого ряда по два года ждут своей очереди.
-  Дался тебе этот ряд! Но не тужи - я попаду!
-  Э-э, - икнула Лира Недура. - Бабушка гадала, да надвое сказала: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет.
- Бабушка-дедушка. Оки-доки! Тут у меня пророк под боком, а ты мне о бабушке.
Ливик решительно поднялся, прихватив со стола початую бутылку.
- Эй, медвежья головушка, бабушка-дедушка! - шагнул к сцене. - Докладывай по назначению –  какое у меня литературное будущее?
- А денежка? - встрял с наводящим вопросом Асук: очень уж хорошо он смотрелся  между будущим и настоящим, так и хотелось дать ему по физии. Но Ливик по физии не двинул. А порылся в бумажнике и сказал:
- Вот тебе денежка. В валюте берешь, либо рублями?
- Баш на баш – не продашь! И в валюте. И рублями. Но рублями больше.
- Принимай швартовый конец! - Ливик впихнул две сотенные в склонившуюся над ним медвежью пасть.
- Мало.
Ливик наколол еще одну сотенную на желтый медвежий клык. И повысил голос, чтобы не торговаться:
- Излагай, кто на вахте!
Асук толкнул шамана в плечо.
Арсений ударил в бубен, отхлебнул водки и с завываниями доложил:
- Друг мой ситный, жизнь имеет на тебя другие планы.
- Не вешай мне лапшу на уши! Тоже мне, пророк в своем отечестве. Излагай по существу. Примет она меня к печати или не примет?
- Недура, потому и примет. Но не напечатает.
- Чего так?
- Журнал к тому времени закроется, когда ты будешь с ней возлежать в первом ряду. И ей замуж понадобится, чтобы жить на зарплату… мужнину.
- Оки-доки! Ну и даешь!
- Не даю, а поддаю! - самодовольно заворчал Арсений-шаман, опять прикладываясь к горлышку.
Буль-буль.
Что-то булькнуло и в Ливике. Будто бы со словами о будущем ему передалась  энергия обратного порядка – из прошлого, из 1972 года, когда в него вселялся дух тунгуски Юши.
Повело Ливика зигзагом – в сторону, в другую. Ни дать, ни взять, хмельной градус разом переборол человека и потянул, путая ориентацию, между столиков к прислоненному к стене жернову.
- Здесь! Здесь! - бормотал он, незряче ощупывая руками воздух.
Мигнув, стал раз за разом ослабевать свет  прожектора. Полумгла поглотила шамана, породив вместо него опять шаровую молнию, которая осторожно  спустилась с подмостков в зал и потекла к Ливику.
- Генератор заело! - чертыхнулся Тимоша, достал коробок спичек, подпалил страховочную свечу на столе, стоящую в фарфоровом бокальчике.
Тусклое освещение. Нервная напряженка. Потрескивание свечи.
Бормотание Ливика: «Мельница сильна водой, а человек едой».
И поразительное: шаровая  молния, не обжигающая, подобная небесному огню из Храма Гроба Господня в Иерусалиме, подрагивая, замерла у кромки жернова.  Не брызжет искрами, не взрывается – светит! Электрическая лампочка, да и только.
Впечатление, как в театре.
Вот-вот что-то случится.
Что?
Да то – самое главное, ради чего и пришли в театр, ради чего выстаивали в очереди за билетами, ради чего, может быть, и жили.
Чего ради Ливик вновь превратился в тунгуску Юшу? Чего ради сомнамбулически рассматривает жернов и шепчет-шепчет: «Здесь! Здесь!»
Что – «здесь»? Что в жернове искать? Камень и камень! Дырка  посередине. В ней деревянная втулка, обложенная войлоком.
- Здесь! Здесь! Птица моя! Черный птах!
Я повернул лицо к Тимоше.
- Черный птах? А шаман?
- Обстоятельства крепчают, обстановка поучает. Он – притворный Черный птах, - пояснил сибиряк. - Арсений просто рядится под куклу из черного дерева своей бабушки Юши. Морду по своеволию приделал ей медвежью. А морда у куклы была птичья. Причем такой птицы, что у нас не водится. Так поговаривают.
- Кто?
- Старики, - сказал Тимоша. -  По нашему поверью, тунгусы нашли Юшу вместе с этой куклой. Тогда, в 1908-ом, в развале деревьев. Совсем малышка была, еле ходила. Случилось это вскоре после взрыва Тунгусского метеорита. А потом, когда чекисты искали на мельнице алмазы и ради дознания утопили Юшу, а старого Карла арестовали, куклу уже никто не видел. Пропала кукла. А в ней, поговаривают, космические секреты.
- От пришельцев? - заинтересовалась Лира Недура.
- Материал на первую полосу, - сказал Никита Воеводин, подливая всем водки.
- Покупайте! - не растерялся бизнесмен-таежник. - Уступлю за недорого, да еще информацию подкину. Тунгуска Юша, поговаривают, вовсе и не земного рода. Космическая деваха, по прирожденной природе. Да запамятовала по малолетству, где родилась, с какой звезды пришла. Иногда заговаривалась и выкладывала что-то на незнакомом языке. Каком? Говорю же, незнакомом...
- Тут и русский язык многим незнаком, - прервала его Лира Недура. И смолкла, пораженная возгласом Ливика.
- Мацати! - кричал он. Кричал женским голосом, должно быть, голосом Юши. Но не на космическом наречии кричал, как это могло показаться Лире Недуре. Вполне по-земному, вполне понятно. Но понятно разве что посвященному. Единственным посвященным в этой загульной компании был я, человек из Израиля. Ливик кричал на иврите, лично ему, латвийскому моряку неизвестном: - Мацати! Нашел!
В руках он держал втулку от жернова. Однако если присмотреться, то и при тусклом освещении можно было различить: это кукла, вырезанная из  черного дерева, голова птичья, на груди жемчужная бусина, крылья спущены к основанию – кругляку, который и представлялся втулкой от жернова.
«Схрон старого Карла, - понял я. - И как эта штука похожа на священного Ибиса, служившего символом Тота, бога мудрости и правосудия в древнем Египте».
Ливик мало-помалу приходил в себя, с интересом разглядывая игрушку. Нажал на жемчужную бусину, и она плавно подалась на груди Черного птаха. Крылья Ибиса  медленно, как на шарнирах, приподнялись.  Из-под них  выплыли такие же шаровые молнии из необжигающего огня, как и та, что висела над жерновом. Секунда, и они слились в одно целое, превратившись в диск солнца. Ослепительный свет, озарил мельницу. И каждому почудилось, что именно этот, невероятной силы свет пролился здесь, когда наши предки 30 (17) июня 1908 года наблюдали Тунгусский феномен – одновременное прохождение по небу двух космических объектов.
«Одни свидетели утверждали, что летело продолговатое тело, похожее на бочку. По их версии, оно летело с юга, - вспомнились мне слова доктора астрофизики и писателя-фантаста Павла Амнуэля, сказанные 17 июля 2009 в моем авторском радиожурнале «Вечерний калейдоскоп» – радио «Голос Израиля» – «РЭКА». - Другие свидетели утверждали, что тело представляло собой яркий шар. И летело оно с востока. Ну, а самое сложное в том, что те же свидетели говорили, что это тело меняло в полете направление. Это давало основание предположить, что перед нами космический корабль».
Можно добавить: сибиряки-таежники видели нечто вроде воздушного боя, когда самолет-перехватчик, в данном случае, огненный шар, шел, меняя для верности направление,  на таран с огромным метеоритом, чтобы спасти Землю от уничтожения.


Иерусалим – район падения Тунгусского метеорита  – Киренск

"Наша улица” №266 (2) февраль 2022

адрес
в интернете
(официальный сайт)
http://kuvaldn-nu.narod.ru/