Лана Гарон “Копилка памяти” (драматург Александр Володин)
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Лана Гарон о себе:

«Я родилась в Тбилиси в прошлом веке.
По образованию театровед, театральный критик
Окончила: актёрскую студию при Русском ТЮЗе в Тбилиси,
Московский ГИТИС - театроведческий факультет, аспирантуру -  сектор театра Института Искусствознания.
Имею много публикаций по театру.

Но рассказики и прочее писала, как говорится, «в стол».

В течение многих лет работала Руководителем литературно-драматургической части Московского драматического театра им. К.С. Станиславского
С 2013 года - Заведующая литературно-драматургической части Московского драматического театра «Бенефис».

Публикации: в книгах: “О Володине. Первые воспоминания”, “Русский актёр Ножери Чонишвили”,  “Олег Ефремов. О театре и о себе”, “Чеховиана”;  а также - в журналах: “Театр”, “Театральная жизнь”, “Петербургский театральный журнал”, “Драматург”,  “Русский клуб”, “Страстной бульвар, 10” и др.

В 2002 году неожиданно увлеклась живописью, графикой и поделками. -  Персональная выставка в Московском Доме-музее А.П.Чехова (2008г.).
В 2008 г. издана книга-альбом репродукций “Мимолётности” - живопись, графика, фотографии.

Имею награды».

вернуться
на главную
страницу

Лана Гарон

КОПИЛКА ПАМЯТИ

(драматург Александр Володин)

Александр Володин и Лана Гарон на церемонии вручения премии «Триумф» в Большом театре 9 января 2000 года.

                      1. День рождения на Трифоновке

Ранним утром я стояла на перроне вокзала в Ленинграде и встречала московский поезд, который должен был привезти моих гитисовских сокурсниц - Любу Гудкову и Суфию Нигмаджанову, красавицу-башкирку. С ними вместе вышел человек, который помогал нести их дорожные сумки (потом выяснилось, что он ехал с ними в одном купе, на верхней полке плацкартного вагона).
Издали мне показалось, что я его откуда-то знаю. “Наверное, старшекурсник с режиссёрского”, - подумала я.
Он быстро шёл прямо ко мне, поставил вещи и удивлённо произнёс: “Ну, вот!” Оказывается, ему тоже показалось, что он меня знает. Подошли девочки, и мы дружной компанией двинулись в вокзал: нужно было оставить сумки в камере хранения и путешественницам переодеться. Я спустилась с девочками, а седоватый мужчина остался наверху охранять вещи. Кто он, я не знала и уже поняла, что никогда его раньше не видела. Вернулись. На мне были туфли на высоких каблуках, и они звонко цокали по каменным плитам. “А ваши каблучки я ещё оттуда услышал...” - произнес незнакомец мягким голосом и сделал неопределенный жест рукой.
С камерой хранения справились. Гораздо труднее было открыть ячейку после. Так он все запутал - вызывали мастера!
Вышли на Невский. Саша (так представился он мне) обязательно хотел угостить нас в “Севере”, тем более что ни Суфия, ни Люба в Ленинграде до этого никогда не были.
 Мы слегка замялись, у нас было не очень много денег. Он догадался и деликатно сказал: “Я как paз получил большую премию и совершенно не знаю, куда её потратить. Вот мы и попируем!” Мы с удовольствием согласились.
У “Севера” нас постигло глубочайшее разочарование: он открывался только в двенадцать часов дня. “Тогда пойдем в пирожковую! Вы даже не представляете, какие вкусные там пирожки, и какие разные!” После пирожковой, наевшись до отвала, мы уже легко согласились и вечером встретиться с ним, чтобы продолжить пир в “Севере”. Незнакомец нравился все больше.
На Невском Саша рассказывал, как любит он Ленинград, по дороге показывал и называл памятные места. В какой-то момент он вдруг сказал: «Я всё думаю... и мне как-то неловко, что я вас почти обманываю...»  «Вот это - да!» - подумала я.  «Наверное, надо назвать себя полностью, всё же вы из театрального института и, возможно, слышали мою фамилию». Помню, как я напряглась. «Моя фамилия - Володин. Слышали, наверно?»  «Вот это - да!» - снова подумала я и взглянула на него совсем по-другому. Мы обожали его пьесы! (Впоследствии девочки уверяли меня, что они с самого начала знали, кто он. Для меня же вся история выглядела чудом).
Днем я устраивала Любу в общежитие ЛГИТМИКа, где жила сама. Суфия, по-моему, поехала к родственникам, уже плохо помню. А вечером мы все сошлись у «Севера», поднялись на второй этаж, нам сдвинули столики - столько мы всего назаказали! Застенчивая Суфия почти ни к чему не притронулась; я решила попробовать то, чего никогда раньше не ела; а Любочка, крестьянская душа, заказала, кажется, утку или гуся и чуть ли не борщ! Конечно, было много выпивки.
Саша предложил выпить «на брудершафт», выпили, троекратно расцеловались (с тех пор я с ним «на ты»). О чём мы говорили в тот вечер, не помню совершенно, веселились ужасно, и он всё подзаказывал новые яства, что мы одобряли.
Дня три мы ещё прожили в Ленинграде, встречаясь и общаясь с Володиным. Но уже как-то чаще встречалась с ним я; Люба бегала по музеям и по городу, у Суфии тоже нашлись какие-то дела. Саша Суфию побаивался, она была неправдоподобно хороша собой, просто как восточная миниатюра! - Саша не знал, как с ней обращаться.
Он уговаривал меня задержаться, но в Москву должна была приехать «Зримая песня» - спектакль товстоноговского курса, где учился мой друг ещё по Тбилиси, незабвенный Сенька Кац, я знала всех с этого курса, дружила с ними. Кроме того, приближался мой день рождения.
В Москве я сказала своей близкой подруге Алёне, что уверена - на мой день рождения приедет Володин. «Твоему самомнению нет предела!» - ответила Алёна. Но я знала и ждала, хотя мы и не договаривались.
Саша приехал. Накануне он зашёл уточнить, не отменяется ли празднование, и на следующий день на знаменитой Трифоновке состоялось грандиозное торжество. Саша дал денег, чтобы мы купили всего самого-самого вкусного. В то время рядом с общежитием продавали в булочной хлеб, который никто из студентов себе не мог позволить - такие белые пышные буханки, очень дорогие... Саша сказал: «Купите то, чего больше всего хочется!» Видимо, он считал, что мы купим сладости, конфеты, вино, торт... Но пошла Алена и накупила побольше этого самого хлеба. Всё общежитие сбежалось поесть и посмотреть на Володина.
Позже, после спектакля подъехали ребята - участники «Зримой песни». Мы «гуляли» допоздна. Саша остался ночевать, мы потеснились и уступили великому драматургу одну из наших железных кроватей.
Апофеозом всего оказалось такое событие: открылась не до конца дверь, в эту щель просунулась стриженная под ноль девичья голова (тогда так не носили!) с круглыми глазами. Голова спросила: «Скажите, Лана Гарон здесь живёт?» «Да!!!» - заорали в ответ. «Здравствуйте, я пришла на день рождения!» «А вы - кто?» - спросила я в полном изумлении. «Я учусь в цирковом. Мне сказали, что сегодня здесь будет Володин. Вот я и пришла!»

                         2. Вдо-о-ль по Горько-о-го-о...

Раньше у нас была традиция. Когда Володин приезжал в Москву, мы встречались с ним на Белорусской и шли по всей улице Горького, не пропуская ни одного питейного заведения, переходя с одной стороны улицы на другую, если требовалось.
Большая остановка у нас была в шашлычной «Эльбрус» на Тверском бульваре (этот дом снесли, там сейчас сквер с фонтаном). В ней мы питались, не переставая выпивать (я - символически, Саша - умело), и продолжали наш путь.
Это были очень важные моменты в нашей жизни - мы разговаривали. Рассказывали друг другу такое, о чём в другом состоянии никогда не расскажешь: он - о своих женщинах; я - о своих романах… Но ещё и о планах, сомнениях, о творчестве, о возвышенных материях (обычно Саша избегал говорить о высоком, стеснялся, ненавидел пафос, но вопросы бытия волновали его всегда). Говорили о вере, о пределе человеческих возможностей, жаловались на обиды, обсуждали виденное…  Фантазировали. Читали стихи. Хохотали, встречая чей-то недоуменный взгляд.
Как-то я высказала предположение, что Иванушка-дурачок из русских сказок, возможно, есть первая попытка запечатлеть в искусстве образ интеллигента: ничего ему вроде и не нужно, физическим трудом не занимается, лежит себе на печи - о чём-то думает, практичным братьям кажется дураком. Наивный. Фантазер: щука у него человечьим голосом говорит, печка ездит… Все над ним смеются, обижают его. Но на самом-то деле, именно он - герой, он - самый умный. И влюбляются именно в него!
Саша был в восторге. «Ланочка, можно я использую твой рассказ? Я могу забыть, где и куда я его вставлю, - ты знаешь, у меня с памятью плохо! - но если вдруг встретишь этот текст, знай: это мой тебе привет!»
«Привет» я получила в фильме, снятом самим Сашей (впоследствии он очень его стыдился), - «Происшествие, которого никто не заметил». Там, примерно в середине фильма, чуть подвыпивший герой (его играл В. Соломин), стоя на лестнице, говорил об Иванушке-дурачке моими словами!..
Мы очень дорожили нашими походами, и Володин иногда предпочитал их какому-нибудь деловому или любовному свиданию. Видимо, поэтому некоторые женщины ревновали его ко мне, и порой мы с ним попадали в совершенно дурацкие ситуации.
Прогулка по Горького традиционно заканчивалась на седьмом этаже гостиницы «Москва» (скоро снесут и её!), в баре, где, уже почти сваливаясь с высоких стульчиков, делились самым сокровенным.

                            3. Обман! Ещё обман!

Около полуночи раздался телефонный звонок. Прыжок с кровати, нервный рывок к телефону и злобность в душе за то, что спать не дают!
А из трубки тем временем: «Это - Саша Володин». Спросонок голос не узнала, решила, что кто-то из друзей разыгрывает. «Не верю!» - говорю. С чуть характерной хрипотцой, мягкое и неуверенное: «Как же мне доказать, миленькая, что я - это я?» Я, ликуя, на всякий случай: «Что-нибудь такое, что только мы знаем!» «Помнишь, как мы по улице Горького ходили и в магазин зашли?.. Помнишь, как у дерева рядом с ГИТИСом стояли?..»
Захлебнулась от восторга, взлетела на спинку кресла, что-то быстро спросила, только бы не сон, только бы не исчез, говорил бы, говорил, а я бы слушала!.. Жалуется: «Настроение плохое. Очень худо мне. Душа болит, не знаю, как и чем жить. Поговорим завтра обо всем!»
А назавтра звонка нет и нет. И я как привязанная у телефона. Позвонил: «Через пятнадцать минут мой поезд на Ленинград. Выяснилось, что вечером мне надо обязательно быть там. Не сердись и не огорчайся - через две недели я снова буду в Москве». Сразу как-то тускло все стало. «Ладно, - говорю, - только мне плакать хочется!» Испугался: «Не надо. Я скоро приеду. Целую в щечку. Не сердись».
Пошла провести Аню на «Балладу о невесёлом кабачке» в Современнике, а заодно решила и бутылки молочные сдать. Стоим у театра: Аня Смирнова, Гриша Буймистер и я с большой закрытой сумкой, где погромыхивают бутылки.
И вдруг... Идёт… мой Володин! Увидел меня, растерялся, смешался, прямо на меня пошёл, как кролик к удаву: «Можно тебя на два слова?» А я уже и сама всё поняла, и мне смешно и весело, и никакой обиды или злости, а счастливая уверенность, что чудеса случаются!
Извиняется, объясняет, как его «увели», как врал мне «почти под дулом пистолета!..». И вот он дал «слово Галке Волчек» посмотреть её в спектакле «Баллада о невесёлом кабачке»!
Тут наступил мой черёд: «Ты пойдёшь со мной. Ты обманул меня ради Гали Волчек? Теперь ты обманешь её, ради меня! Ты меня первую обманул! Это - судьба. Мойра - по-гречески. От неё не уйдешь».
Поколебался, но подчинился. И мы, гремя бутылками, поехали ко мне. Мы чудесно провели вечер. Я рассказывала ему, как замечательно играют в этом спектакле Волчек и Олег Табаков. Он делился своими невзгодами: «Понимаешь, вроде ничего не стряслось... Просто мне плохо и всё. В Ленинграде у меня не осталось ни одного настоящего друга. Одни чужие и далёкие лица. Я хотел бы переехать в Москву. Наверное, уже время». - «Так за чем же дело стало?» - «Ах, я не уверен, что в Москве мне станет лучше. Это же внутри меня. Иногда кажется, что я уже вообще должен покинуть землю - мне лучше уже никогда не будет. Но самое страшное, что когда я исчезну, ещё будут живы те, кто помнит меня. Одно утешение, что и они умрут, и никто ничего помнить не будет». - «Да что ты! - говорю. Столько чудесного происходит! Нельзя вычёркивать жизнь!» А сама думаю: «Как же можно, чтобы такого талантливого, такого умного, такого удивительного - забыли?!.  Кого же и что запоминать тогда?!» А он продолжает: «Я страшно устал. Я плохо, я не так живу. Мне стыдно, мне трудно. И я хочу умереть. Я ною, да? Тебе, наверное, скучно с таким собеседником?!»
Потом мы ехали в такси на вокзал. Когда бежали по перрону к «Красной стреле», над самым ухом раздался хрипловатый низкий голос Гали Волчек: «Саша! У меня завтра съёмка на Ленфильме! Ты в каком вагоне едешь? Я приду. Надо поговорить!»

                                             4. ББТ

Звонок. Очень взволнованный голос: «Миленькая, выручай! Резо Габриадзе будет отмечать свой день рождения у меня! Я прошу тебя, чтобы ты обязательно тоже была! Понимаешь, я обожаю Резо, преклоняюсь перед ним, он - мой кумир, и я боюсь, что от волнения не смогу поддерживать беседу, а ты так хорошо умеешь общаться, так смешно шутишь, так рассказываешь всякие истории, что просто спасёшь меня от конфуза! Будешь за хозяйку стола, умоляю!» Не раздумывая, сразу соглашаюсь: Резо Габриадзе! Мне и самой интересно!
Когда Резо и его жена со странным именем Крошка появились в доме, Саша впал в некоторый ажиотаж. Он готов был подарить буквально всё, что считал ценным в своей квартире: снимал с полок какие-то вещички; спрашивал, не хочет ли Резо вон ту картину, а может, вот эту?.. И вдруг сконфуженно сказал: «А это - не могу. Это у меня от Беллы Ахмадулиной».
Мое «красноречие» не понадобилось вовсе: «говорил и показывал» Резо Габриадзе. Нам оставалось только реагировать, изумляться, смеяться, пугаться, восхищаться...

Однажды мы с ним придумали уйти из жизни. Но не на самом деле, а как Федя Протасов и как в начале романа «Что делать?» Чернышевского. Даже перечитывали эти страницы: Саша - в Ленинграде, я - у себя, в Москве. Решили, что неправильно живем. Надо всё начать сначала. Но для этого - порвать с прошлым окончательно! Как бы точно уйти из жизни. Точно - для себя. Все окружающие воспринимали бы нас как нас, но сами мы знали бы точно, что нас, прежних, нет, умерли!
Долго вынашивали план, обсуждали сроки и место действия (в Москве или в Ленинграде), и как лучше сделать, и с чего начать новую жизнь…
А потом он меня «предал»! Позвонил и говорит: «Прости меня, но я уже покончил с собой. Без тебя». Я просто онемела. «Как ты мог?! - кричу. - Это же было наше общее дело!» Он виновато ответил, что больше не мог себя выносить. Пошёл и пустил по Неве шапку. Я спросила, какую (был у него тёплый вязаный кепарик, его было бы жаль!). Ещё более виноватым голосом Саша сказал, что шапка тоже была не настоящая, а он так себе представил.
Мы тогда с ним поссорились и больше никогда к этой истории не возвращались.

А ещё у нас был план создания своего театра. В противовес БДТ называться должен был ББТ - Беззаботный Безответственный Театр. Тоже много чего придумывали на эту тему, какой-то смешной устав, и репертуар, и из кого труппа будет состоять… Апофеозом стало решение, что зрители обязательно приходят с помидорами и гнилыми яйцами (их можно раздавать у входа!). И если что не так, пусть закидывают ими сцену!

В 1985 году в альманахе «Современная драматургия» была опубликована пьеса Саши «Графоман» с моим крошечным эссе. Увидев нас вместе в театре (кажется, на «Серсо»), Толя Смелянский пошутил: «А вот пришла Пьеса со своим Предисловием». Все трое мы ужасно смеялись.

Одно время Саша жил идеей отъезда навсегда в Дюшанбе. Именно так, через букву «ю». Его прельщало то, что там его никто не знает, и урюк.

Как-то, уже в последние годы, сокрушался: «Я такой глупый, такой глупый! Думаю, как бы мне больше глупостей не совершать?!  Выхожу из дома с твердым намерением: “Глупостей не совершать!” Возвращаюсь вечером домой: “Совершил!”»
              
                                     5. Спокойной ночи!

Приезжая в Москву, Володин обычно в первый же день звонил мне - узнать театральные новости.
Так было и в этот раз. Он позвонил довольно поздно, и мы проговорили с ним часа два, до глубокой ночи. Услышав про премьеру «Сорри» в Ленкоме, он воскликнул: «Ой, как хорошо! Я обязательно хочу посмотреть!» Мы пожелали друг другу спокойной ночи, я улеглась и стала засыпать.
Звонок.
- Лана, я позвонил Захарову. Спектакль идет завтра. Я договорился с ним, что мы с тобой придём. Так что всё в порядке!
Мы снова пожелали друг другу спокойной ночи, и я стала засыпать.
Звонок.
- Лана, представляешь, я посмотрел на часы, уже пятнадцать минут третьего... Значит, я позвонил Захарову в два часа ночи! Наверное, он уже спал, и я его разбудил!.. Миленькая, что делать?!
- Саша, завтра что-нибудь придумаешь. Спокойной ночи!
И я стала проваливаться в сон.
Звонок.
- Лана, я лежу и мучаюсь. Мне так стыдно... Давай я сейчас позвоню Захарову и извинюсь... Как ты считаешь?
- Саша, уже четыре часа! Ты снова его разбудишь.
- Да, ты, конечно, права. Ладно, спокойной ночи!
И я, наконец, крепко заснула.
Звонок.
- Лана, какой же я бессовестный! Я хочу звонить Захарову и извиняться перед ним... Но ведь я же тебе всю ночь спать не даю!..

                                       6. Пятьдесят!

  Из Дневника
 16 февраля 1969 г.

Прекрасный, чудный праздник - день рождения Саши Володина. Пятьдесят!
Отмечали в «Современнике», в среду, в выходной день театра - 12 февраля. Я не увидела в этот день в театре ни одной гадины, ни одной дряни. Пришли только чистые душой, добрые, хорошие люди. Пришли по велению сердца, а не «из чувства долга».
Был смешной капустник. В перерыве Саша сказал мне: «Это очень стыдно и неловко, когда весь вечер говорят только о тебе». Но лицо у него было счастливое, и глаза сияли.
Пили много, смеялись много, веселились! Казалось, сам театр слегка пошатывается от опьянения и веселья.

                                       7. Прощание

 Из Дневника
1 февраля 2002 г.

22 декабря - день похорон Саши Володина, тяжелый и одновременно почему-то светлый день. Конец дня неожиданно принес покой и умиротворение.
Наш траурный кортеж заехал на Большую Пушкарскую и медленно проехал мимо дома Володина, издавая долгие протяжные гудки. Я взглянула на то окно, где обычно маячила фигура Саши: уходя от него, я переходила на другую сторону, к скверику, и мы обменивались улыбками и взмахами руки.
На кладбище в Комарово вдруг наступило состояние необычайной лёгкости, почти радости, почти счастья, как ни странно это может показаться. Было тихо и очень красиво. Деревья стояли с опущенными от тяжести снега ветками. Они были похожи на огромные белые печальные фигуры. Шёл редкий мягкий снежок. Народу было не очень много. «Не очень», учитывая, что это не просто похороны, а прощание с одним из выдающихся людей XX века, драматургом-классиком XX века (возможно, единственным в России - история покажет).
Стояли мы вокруг открытого гроба - его старый друг Горелик, Михаил Кураев, Марина Дмитревская, Катя Ефремова, Серёжа Коковкин, Люба, Шендерович, Иртеньев, Арцыбашев и еще, еще, кого я знаю и не знаю... Говорили речи, вспоминали, благодарили... Сын Володя прилетел с женой Леной из Америки: он выделялся из всех какой-то официальностью, сдержанностью, возможно, «зажатостью». Давно живёт в Америке - совсем «чужой» здесь.
Много раз говорила одна немолодая женщина простого вида, словно сошедшая со страниц его пьес и сценариев. Говорила она одно и то же (и на кладбище, и на поминках). Примерно так: «Вы меня никто не знаете, но позвольте мне сказать. Я - мать семерых детей. И этот святой человек помог мне в трудную минуту, он спас моего ребёнка». И так, с небольшими интервалами, раз пять-шесть...
Ещё произвёл впечатление человек с большим пакетом в руках, похожий на бомжа. Да, наверное, бомж и был. И это - тоже окружение Володина.
Наступила какая-то потрясающая умиротворенность в душе. Казалось, он где-то здесь, среди нас. Даже не наверху, а именно - между нами.
Почему-то, когда я вспоминаю эту минуту, когда гроб уже опустили в глубокую могилу, мне все представляется, что гроб - без крышки, и Саша лежит прямо под тёмным небом, и на лицо его падает мягкий редкий снег.
Поминки были в Доме журналиста. Было накрыто два длинных стола. Но людей пришло мало. И оба стола оказались занятыми лишь до половины (в Москве такое просто невозможно представить!).
Тихо переговаривались мы, сидя за поминальным столом. Было светло и празднично на душе. Празднично. Я не оговорилась. Празднично и торжественно. Возможно, это наиболее верные чувства в такие минуты...
Люди выходили к микрофону, читали стихи, рассказывали случаи, связанные с Володиным (и я рассказала - Марина предложила, я и вышла). Рассказы и случаи вспоминались, в основном, весёлые, забавные, смешные. Так ещё больше усилилось впечатление, что Саша находится здесь, но только невидимый. Как там у Пушкина?

                 …А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимый и сяду между вами
        и сам заслушаюсь. И вашими слезами
 Упьюсь. И, может быть, утешен буду я
                                                  любовью...

                                    8. Сон

  Из Дневника
 3 февраля 2003 г.
 Какая-то большая тусовка с известными людьми.
Я пришла раньше Саши. Когда он вошел, я уже сидела. Он возник в дверях, прошёл между людьми, подошёл и сел ко мне на колени.
До сих пор меня не покидает это удивительное ощущение очень легкого, почти невесомого тела…
Душа его приходила ко мне во сне?..

                                   9. Лане от Саше
                
Получаю по почте конверт-бандерольку: маленькую книжицу в подарок - «Одноместный трамвай» в серии «Библиотека “Огонька”», 1990 год. На обложке - чудесный портретик, под обложкой - подзаголовок: «Записки несерьёзного человека». «Несерьёзного» зачеркнуто, сверху ручкой поправлено: «нетрезвого». И, чтоб уж никаких сомнений, что именно «нетрезвого», автограф - дарственная шутливая надпись: «Лане от Саше. Володин». Я ужасно развеселилась, дня три таскала конверт с собой, украдкой доставала из сумки - в метро, в театре, прямо на улице, открывала книжечку, перечитывала это «от Саше» и начинала улыбаться. Конечно, ему позвонила в тот же вечер. Володин был очень доволен и тихо посмеивался.

Мы с ним вообще много смеялись. Как бы «угощали» друг друга шутками и смешными историями.

Иногда звонил и требовательно спрашивал: «С кем ты сейчас дружишь? Расскажи!» О ком-то он выслушивал равнодушно-терпеливо, но какие-то персонажи очень его занимали, он переспрашивал, уточнял, делился своим восприятием. Мои любовные похождения слушал, затаив дыхание, редко комментировал, но уж если высказывался, то «наповал»! Тогда я так не думала, но сейчас догадалась: мы просто любили с ним посплетничать.

Саша выстраивал свой образ в нашем сознании таким, каким хотел, чтоб мы его воспринимали. Я это всегда очень ощущала.
Был ли он таким на самом деле? Во всяком случае, он имел идеал человека - слегка чудаковатого, простодушного, импульсивного, совестливого... Свободного. И в соответствии с этим идеалом выстраивал себя, как персонажа своей пьесы-жизни. Совсем не плохая фантазия, и «строил» он себя хорошо. И жил, во многом, по этим правилам. И мог оставаться вполне свободным, потому что между ним и его «героем» оставался зазор. Некий зазор... Или момент «остранения» (если по Брехту), или дистанции (если по-простому).

Притом, что он много пил и казался человеком непредсказуемым, стихийным и даже безалаберным, внутренне он был очень организован, сознателен в своих поступках, и его невозможно было заставить сделать то, чему он противился на самом деле.
Высказывания Саши о некоторых достаточно близких ему людях, преданных ему и по-своему его обожающих, иногда поражали меня трезвостью оценок, жёсткостью и даже своего рода ненавистью к ним за их близость к нему и за их чрезмерную «прыткость» в изъявлениях своей любви.

Он был очень умным человеком и хорошо разбирался в людях. Но свою поразительную интуицию и проницательность старался не показывать и чаще выглядел этаким наивным простачком. На спектакль Студенческого театра МГУ «Веселие на Руси есть пити» я пришла со своим новым мужем, режиссёром Ф., который сказал: «Александр Моисеевич, поздравьте нас: Лана - моя жена». «И надолго?» - неожиданно спросил Володин, быстро взглянув на нас. Ф. с пафосом ответил: «Надеюсь, это станет счастьем всей моей жизни». Мы расстались с ним примерно через полгода.

Кажется странным, но он никогда не опаздывал. Мягким, извиняющимся тоном говорил: «А я, миленькая, тебя уже двадцать минут жду. Даже волноваться начал!» Я пыталась оправдаться и объясниться, но он легко пресекал мои извинения: «Хорошо, что все-таки пришла! Двинулись?!»

Жизнь иногда баловала его, но чаше наносила удары. В старости его настиг тяжелейший, почти непереносимый, невозможный быт. Помню через всю комнату протянутую верёвку, на которой просушивались простыни; помню, как, засидевшись с ним допоздна, мы вышли в кухню и подкреплялись совершенно несъедобными холодными макаронами... В кухне пахло чем-то кислым, а с потолка свисала ободравшаяся штукатурка. Как-то он позвонил мне в Москву поболтать и среди прочего признался: «Знаешь, мне приходится иногда делать вещи, которые для мужчины очень трудны и даже не совсем приличны».

В последние годы круг его общения сузился. Когда я приезжала в Петербург, он начинал ждать меня у себя дома уже с раннего утра, даже если знал, что я освобожусь лишь во второй половине дня. Если было куда, звонил каждые полчаса. Хуже, если связи не было, а я появлялась где-то часов в пять вечера. «Что случилось? Я чуть с ума не сошёл! Три раза бегал на угол встречать: то на один угол, то на другой... Ты не сказала, как поедешь! Потом пугался, что пока я жду тебя на углу, ты уже стоишь под дверью и не можешь понять, куда я делся!» - «Сашечка, ну я же тебя предупредила, что приду во второй половине дня, где-то после трёх». - «Так вот я с трёх уже и бегаю!»

В конце ноября 1998 года мы провели с Сашей много счастливых часов - разговаривали под диктофон для журнала «Театральная жизнь». Потом переправляли тексты из Москвы в Петербург и обратно, перезванивались, уточняли, правили, спорили, вписывали, убирали, снова вписывали, убирали окончательно... Володин совершенно не терпел небрежностей в тексте, опечаток и всевозможных ошибок. Нервничал, злился. Во всех книгах, которые он мне дарил, его рукой сделаны все исправления и даже иногда вписаны другие строчки.

Почему-то, подписывая книги, не любил ставить дат. Когда я все-таки настаивала поставить число, не понимал: «Зачем? Какая разница?! Главное, что я тебе написал». «Что» оказалось, действительно важнее всего.
Так, на первой книге, им мне подаренной, - «Для театра и кино» - написано: «Лане - с надеждой на долгую любовную дружбу».
На одной из них: «Сегодня день - прощёное воскресенье. Попытаемся простить, кого можно. А нам с тобой простить друг у друга нечего!»
В замечательно изданном в Екатеринбурге сборнике, где много фотографий, сделал весёлые, с юмором подписи к ним, даже - стишок. И вдруг - такое:

И кажется, что вот -  уже.
Нет, не уже ещё  пока!
Но надо быть настороже.
Не досказавши, замолка…
Сейчас, когда Володина уже нет среди нас, я вспоминаю нашу с ним «долгую любовную дружбу», длиной в тридцать пять лет, и отчётливо понимаю, что именно она оказалась одним из главных событий моей жизни.
Прекрасная, почти ничем не омрачённая память - вот, что осталось «Лане от Саше».

                                                                                               Октябрь 2003 г.    
                                                                                                              Москва 

"Наша улица” №269 (4) апрель 2022