Ирина Оснач “Под нашим небом” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родилась 24 ноября 1965 года на севере Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

ПОД НАШИМ НЕБОМ

рассказ

Небо. Небо и небо, ничего особенного.
Ничего особенного для того, кто не глядит в небо.
Почему в небо, а не на небо? Есть такая поговорка «глядеть в небо», значит, «жить, быть живым».*

Небо, конечно, всеобщее во всем мире. В Серпухове, над Окой, небо свое, родное. Родные небеса в Поморье и Белгороде. Но далекие от Волоколамска и Дубосекова, возле которых мы живем на даче. А если взять небо над Африкой – куда нам, в Дубосекове, до него? Или небо в Бразилии?
Есть и ближние, соседние небеса: над развалинами усадьбы, от которой груды кирпичей остались. Кирпичи с клеймами: вензель и две буквы. Буквы переплелись, и разобрать их трудно. Вот и гадай, на каком кирпичном заводе Волоколамского уезда их сделали два или три века назад. Возле усадьбы храм, который потихоньку восстанавливают. Дальше – речка и плотина бобров. Под этим небом я бываю в Троицу и на яблочный Спас, в храме.
Наше небо – близкое и понятное. Вот березовый лес, дачи. По дачным улицам носятся на велосипедах ребятишки, которых родители на каникулы к бабушкам-дедушкам привезли. Велосипеды разных марок и калибра: от трехколесных до горных, со множеством скоростей. Есть среди них и раритеты – белорусский «Минск», тяжелый, прочный и вездеходный «Урал».

Напротив нашей дачи, через поле, деревня. С правой стороны
молодой березовый лес, с левой – старый, в котором когда-то дубы росли. Старых дубов в лесу давно нет, но чудеса лесные: то там, то сям проклевываются желуди, которые когда-то птицы спрятали. И растут малыши-дубки.
Да и как без дубов? Дача-то возле Дубосекова. Как сообщал «Списокъ населенныхъ мѣстъ» Московской губернии по сведениям 1859 года, когда-то это была казенная деревня при пруде и с 37 дворами в 39 верстах от уездного города Волоколамска. А потом на разъезде Дубосеково в страшную войну было такое сражение, что не сотрется оно ни в памяти людской, ни в памяти земли.
В старом лесу я нашла дуб, громадный, но павший, покрытый мхом. Неподалеку от этого дуба – с десяток березок. Нагнулась я за двумя хорошенькими подберезовиками, споткнулась о корень, схватилась за него, вытащила из земли, а за корнем и солдатскую каску с красной звездой.
Приехали поисковики, те, что разыскивают солдат, пропавших в ту войну без вести, прошлись около павшего дерева металлоискателем, а старый дуб как запищит, заревет: нашли в нем пули и осколки снарядов.

ПТИЦА САРЫЧ
Над дачей, садом, березняком, старым лесом, полем и деревней - небо, в котором парят и стонут сарычи. Еще их канюками называют. Кто придумал крики этих небольших хищных птиц семейства ястребиных сравнить с надоедливым речитативом просящего человека? Глагол канючить – жалкий и неприятный: клянчить, выпрашивать. Получается, что и канюки в небе кричат жалобно. У Даля есть поговорка «Каня плачет, у Бога пить просит», мол, есть такое поверье, что канюки пьют только дождевую воду и потому страдают и стонут в засуху. Плачет… это уже другой глагол. Есть и другое толкование - слово «канюк» «происходит от «канука», «канути» в значении «падать», так стремительно падает с неба на свою добычу канюк.
Мне больше нравится другое название этих небольших ястребиных - сарыч-мышелов.
– Са-а-аах! – кричат сарычи с небес, переговариваясь друг с другом, и высматривают, что в травах полевых шевелится. А потом грозное: – А- рр-р!
И Са-аа-ррр-ыч несется-падает на землю, цепляя когтями зазевавшуюся мышь.
Весной сарычи парой летают, а потом сарыч один в небе остается, кормит и самку, и птенцов.
Парит в небе, будто рыба в огромных волнах воздуха, и кричит с небес, давая знать своему гнезду, что все хорошо, да погромче, чтобы услышали и в далеких небесах.
И так я привыкла к этой паре сарычей, что минувшим летом случилось даже переживать за них. Тогда в нашем небе появился третий сарыч. И наши сарычи-канюки с этим пришельцем бились недели две. Нет, когтями не цепляли, и клювами не клевали. Сарыч с сарычом меряется силой иначе. Кружат вокруг, стонут, опускаются ниже, поднимаются – вроде как теснят:
– Улетай!
Захватчик нападал, а наши сарычи теснили его к краю неба. Этот небесный танец-драка продолжался недели две. Чужак уступил.
Его теснили, теснили и вытеснили в соседнее небо. И все было, как и прежде: сарыч мышковал над полем, заодно охраняя границы, а самочка где-то в укромном месте высиживала птенцов.

СЕРАФИМЫЧ

Через поле деревня. В деревне самый ближний к полю дом. «Перед избушкой две рябины, калитка, сломанный забор, на небе серенькие тучи, перед гумном соломы кучи, да пруд под сенью ив густых…».
Дом Серафимыча, стихи Пушкина. Пруд есть, ивы тоже, но дом основательный и забор крепкий. Серафимович знает «Евгения Онегина» наизусть. «Под сень черемух и акаций от бурь укрывшись наконец, живет, как истинный мудрец, капусту садит, как Гораций, разводит уток и гусей…»
Тут надо добавить – и чеснок. Серафимыч любитель чеснока и его выращиватель. Острый орловский, испанский Морадо с лиловыми прожилками, огромный Касабланка… тридцать два сорта.
Зайдешь по делу к Серафимычу, молока купить или картошку, он непременно угостит чесноком, и расскажет, и грамоты покажет. Послушаешь раз, два, три, названия выучишь, и один чесночный сорт от другого отличать приноровишься. Все стены в вязанках чеснока и грамотах. И чеснока и грамот много, одна даже на французском – на видном месте. С выставки в городе Марселе, Серафимыч получил первое место за свой чеснок, сиреневый и сладкий.
Попробовала я тот чеснок, заодно и спросила, что в «Евгении Онегине» о чесноке говорится? Серафимыч вознес глаза к небу, ничего не вспомнил, но нашелся:
– А калья? Калья, которую готовила Арина Родионовна, с огуречным рассолом и чесноком?

ОХОТНИЦА ВАЛЯ
Про Серафимыча, знатока Пушкина, любителя и выращивателя чеснока, ездока на велосипеде с громким моторчиком, я рассказала. На велосипеде Серафимыч наведывается к нашей соседке тете Вале. Она страстная охотница. Подкрадывается тихо, прищуривается, нагибается, вжик ножиком – и гриб в ее корзинке. И ладно бы подберезовики и сыроежки. Валя ведает про диковинные грибы. Угощала меня сморчками и строчками. Показывала лиловую лаковицу, небольшие фиолетовые грибочки на тонкой ножке с распростертой шляпкой. Уверяла, что грибы съедобные. Я не решилась проверить.

Серафимыч живет один и тетя Валя тоже одна. Дача тети Вали как раз напротив дома Серафимыча – но через поле, И у меня подозрение, что они зеркальцами переговариваются, пуская друг другу солнечные зайчики. Конечно же, есть мобильные, но мне гораздо приятнее представлять, как сидят они у своих окон и зайчики друг другу посылают.
А потом в гости к другу ходят… Вернее, тетя Валя через поле ходит. А грузному Серафимычу лень, он на велосипеде с моторчиком едет, заодно что-то полезное везет, в велосипедной корзине то пучок чеснока, то кабачки, то оранжевая тыква…
Откуда знаю? Да потому что моторчик гремит на всю округу, поневоле выглянешь.

РАЗНОЦВЕТНО И ГРОМКО

Егор Аладьин мой другой сосед. Велосипед с моторчиком Серафимыча слышно. А дачу Аладьина и слышно, и видно.
Егор провел светодиоды везде, где только можно, осветив калитку розовым, вход в дом – ярким и холодным белым, дорожку к мастерской – синим. Сама мастерская, где он обитает целыми днями, сияет желтым. А туалет рядом – зеленым. Когда темнеет, во дворе и доме у Егора становится светло и разноцветно, как гирлянда на новогодней елке, только что не мигает. И никаких затрат на электроэнергию – светодиоды Егор подключил к старым автомобильным аккумуляторам.
Особенно диковинно выглядит вечером туалет. Казалось бы, зеленый свет – вполне естественно для сада и леса рядом. Но то ли Аладьин переборщил с числом светодиодов или же зеленые диоды супермощные, но свет из туалета сочится из окна из щелей так, будто в дощатом домике поселился инопланетянин или зеленое привидение из тех, что существуют бесформенным большим сгустком плазмы.
Понатыкав светодиоды, Егор занялся ветряками – они небольшие, на крыше дома, и рады любому дуновению ветра, от которого тут же вертятся и трещат на всю округу.
Зимой и летом Аладьин ходит чуть ли не в одном: кроссовках, джинсах, футболке и безрукавке со множеством карманов. Зимой на футболку натягивается свитер из верблюжьей шерсти. Как говорит Егор, намекая на свои многочисленные похождения по свету, свитер рыбацкий, мол, такие свитера носят рыбаки, когда тралят рыбу где-нибудь в Тихом океане.
Егор, по его словам, человек бывалый:
– И на Тихом бывал, да… А когда был на Алтае и чинил велосипед… Был я на Мангышлаке, был…
Каждый раз, проходя мимо моей калитки, Егор кричит:
– Приветствую!
Говорит громко, размахивая руками, как его ветряк, и всякий раз у него новости. То он съездил на карьер, то к водохранилищу, или побывал на рынке и купил необыкновенное сверло, мини дрель или крохотную газовую плитку взамен перегоревшей – легкую и маленькую, чтобы поместилась в велосипедном багаже.
О ветряках и диодах Аладьин может говорить бесконечно, и кроме них его больше ничего не интересует: есть ли грибы, будет ли урожай малины, и победят ли птицы канюки нашего неба залетных канюков из неба по соседству.

ИЗГНАНИЕ КРОТОВ

Однажды в наших землях случилось нашествие кротов.
Они изрыли всю землю, и не было никакого спасения. Однажды я видела диво-дивное – крот выглянул из своей горки земли. Небольшой, в черной блестящей шубке. Ему не хватало только черных очков, как в мультике про Дюймовочку.
Я пожаловалась Егору, он рассеянно покивал. И пару дней его не было видно. А потом пришел – с тремя похожими на ветряки вертушками на металлических штырях. Велел воткнуть их в землю в разных местах сада, но непременно ветреных.
Ветер в тот день был, да еще какой. Ветряки-трещотки закружились, что было мочи, скрежет и треск был оглушительным.
Зрелище было удивительное – минут на десять наша земля ожила. Она шевелилась, пару раз из кучи земли, которую сделал крот, полетели камешки – настоящий вулкан, а не дача! А потом все, кто обитал на даче, вздохнули с облегчением. Кроты удрали.

НЕБО ЧИСТОЕ

На даче весной всегда забот хватает. Села передохнуть с кружкой чая на веранде. Чай, солнце весеннее, березовая роща рядом шумит, курица в ближней деревне через поле кудахчет-голосит, яйцо снесла, дрова кто-то рубит. Всё привычное, дачное, по чему тосковала всю зиму. Но чего-то не хватает. Все ближнее, земное, но нет крохи, капли, ноты, чтобы запело, зазвенело в душе.
Канюки! Канюков-то в нашем небе нет! В небесах никто не стонет, не охает. Должно быть, не прилетели еще.
Следующее дачное утро началось рано – с марширования сорок по крыше и их болтовни: что видели, что делали, куда лететь. Потом сипло заорал петух, прокашлялся, кукарекнул, еще прокашлялся и запел уже звонко и ладно, на всю округу. Замемекали козы, загагакали гуси – их выпустили на луг.
Наше небо было по-весеннему чистое, синее, высокое. Но сарычей-канюков не было. Сказала о том соседям.
Егор покивал, утешил вскользь:
– Прилетят, прилетят. Они небось в Африке зимуют, а там песчаные бури, я по радио слышал, как в такую погоду лететь…
Тетя Валя из вежливости посмотрела в небо, но ее больше интересовал ближний лес, куда она шла, снарядившись по всем грибным-лесным правилам – с палкой, в платке, куртке, резиновых сапогах.

«А-АХ!»
Этой весной уже и кукушки прилетели, и соловьи. Серафимыч вывел на поле корову, рядом с ней стоял, растопырив ножки, теленок.
Тете Вале привезли внука, отроду несколько месяцев – и она возила его в коляске по дороге возле дома. Малыш, поглядев голубыми глазками в синее весеннее небо, засыпал без капризов на удивление родителям, которые приехали на майские праздники на дачу.
На дальнем поле обосновались реконструкторы: поставили палатки, привезли полевую кухню.
А сарычи, где сарычи?
Сначала в небе над нами пронеслись самолеты с парада. А потом на дальнем поле забабахали орудия, пулеметные очереди. Когда перестрелка закончилась, прогремел салют. К обеду запахло дымом с полевой кухни. Стало тихо-тихо. Потом в этой тишине прорезался теленок:
– Му-у, – удивленно сказал он, – му-уу!
– А-аах! – ответили теленку сверху.
Этот крик услышали и мы с Егором Аладьиным, рассуждавшие у забора об особенностях диодов с мягким белым светом, и тетя Валя с малышом в коляске, и детвора, игравшая в войнушку возле пруда, Серафимыч, и реконструкторы, грязные и потные, с тарелками каши в руках.
Все мы стояли, задрав к небу головы, и смотрели, как ни разу крыльями не взмахнув, кружит в нашем небе птица сарыч:
– А-аах!

- - - - - - - - -
*   «Глядеть в небо. Перм. Жить, быть живым. Подюков 1989, 43.
(https://dic.academic.ru/dic.nsf/proverbs/32597/Глядеть )

“Наша улица” №271 (6) июнь 2022