Эсфирь Коблер “Танька” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

ЭСФИРЬ КОБЛЕР

«Толк в жизни понимаешь только потом, но жить приходится сначала».
Кьеркегор Сьёрен

Эсфирь Коблер - прозаик, эссеист. Окончила филфаке МГУ. Член Московского союза профессиональных литераторов. Живет в Москве. Эсфирь Коблер автор книги эссе «Истоки европеизма», книг прозы: «Плоть времени», «Путь к дому Отца Моего», («Странники среди звёзд»), «Время в пространстве Африки», «Исторический орнамент», «Чичиков.ру», «Размышления по поводу», «От рассвета до заката», «Пушкинские мотивы», «Приключения на Подкаменной Тунгуске». Книги «Дыхание Вечного Пути». Автор и руководитель интернет-проекта «Россия - далее везде». Печаталась в журналах «Истина и жизнь», «Вектор творчества», «Литературные незнакомцы», «Мост», «Стороны света» (США), «Край городов», «Рефлект» (США), «Арго», альманахах «Лира», «Диалог», «Комментарии», «Меценат и мир», сетевых журналах «Топос», «Вечерний Гондольер», «Точка зрения».

вернуться
на главную
страницу

Эсфирь Коблер

ТАНЬКА

рассказ

ра

Памяти Тани Никифоровой

Таню я первый раз увидела в нашем отделе, когда она носила траур. Еще не прошел год, как погибла ее мать. На Тане был какой-то темный костюм и черный кружевной платок, но она не производила впечатления оглушенной и порабощенной горем. Она была молода, улыбчива.  Как я узнала несколько позже, Таня улыбалась всегда, чтобы ни случилось. И на то были свои причины: из всех возможных жизней ей досталась жизнь библейского мученика, от которой можно было сойти с ума, или жизнь трагического греческого героя, над родом которого висит неумолимый рок.
Наш Отдел парковой работы был довольно странный. Там собрались люди, имеющие по два-три образования и университетские дипломы, но по разным причинам не вписавшиеся в советскую действительность. Создан он был на базе парка им. Горького в Москве с одной единственной целью - обслуживать чиновников из Минкультуры СССР или РСФСР.  В зависимости от того, кому какой документ был нужен, вызывали нас: то в одно, то в другое министерство и давали задание: помочь, организовать, написать, издать. Сейчас кажется странным дублирование разных министерств и ведомств, тогда - совершенно нормальным. Вот тебе Союз, а вот тебе - Россия. Нам же такое положение вещей было на руку: премии мы получали и оттуда и оттуда.
Начальница наша, Лидия Борисовна, умела крутиться между трех стульев и всему руководству угодить, посылая в каждое министерство подходящих им людей.
Буду справедливой: начальники министерских отделов отличались от своих подчиненных весьма незаурядным умом. В Мин.культуры РСФСР зав.отделом была В.Г., у нас с ней, кстати, сложился замечательный тандем - не одно совещание и не один конкурс провели мы вместе. Единственное, в чем мы с ней расходились, так это в любви к компартии (сейчас В.Г. в секретариате у Зюганова). А в Мин.культуры СССР мы были в подчинении идейного антипода В.Г. -  старого еврея  Д-мана, отсидевшего 25 лет в сталинских лагерях и потому получившего право говорить и делать все, что ему вздумается. Вот он-то и взял Таню под свое покровительство.
Таня попала к нам благодаря протекции одного из сотрудников, преподававшего теорию эстрады у нее в Культпросветущилище - она была единственной в отделе, у кого высшего образования не было. Но проблем в связи с этим не возникало: ее энергия и жизнелюбие, работоспособность и эмоциональность компенсировали некие пробелы в знаниях. Сама же она эти пробелы чувствовала и постоянно переживала - ей безумно хотелось учиться, и она, где и как могла, наверстывала упущенное. Вот только судьба не давала ей возможности учиться дальше. Не было в ее жизни ни покоя, ни роздыха.
Она очень рано, в восемнадцать лет,  вышла замуж. Позже, когда мы подружились, она рассказывала мне, что фактически сбежала из дома. Отец пил, бил мать, которую безумно, по-пьяному, ревновал, братья-подростки за хулиганство сели на три года. Жизни дома не было. Она больше всех любила мать, всегда рассказывала, как та работала сторожем, уборщицей, дворником. Вкалывала на двух-трех работах, чтобы прокормить детей. Отец хорошо зарабатывал на заводе, но все пропивал. Мне, жившей в интеллигентной еврейской среде, дико было слышать рассказы Таньки - прежде я думала, что все, о чем она говорит, осталось в романе Горького «Мать», а нынче такого не бывает. Страшная Танькина судьба опровергла мои интеллигентские представления о действительности.
Замуж Таня вышла за своего однокурсника: «Знаешь,  - говорила она мне, - ведь он талантливый. Поет, рисует. Актерские способности прекрасные.  Я, когда замуж за него выходила, просто счастлива была - думала, вместе мы учиться дальше будем, я  - на режиссерском, он - на оформительском. Но его мать меня сразу невзлюбила. А когда двойняшки родились, то один разговор был: «На, выпей сыночек,   счастья у тебя нет; вон, сразу двое!» Мужа моего ведь собственная мать споила».
Девочки-двойняшки родились в августе, а зимой для Тани началось  самое страшное время. Муж пил, свекровь выгоняла ее с детьми из дома, а в свою квартиру, если матери не было, отец не пускал: «Ты родила, ты и нянчи», - кричал он. Она садилась в троллейбус с  полугодовалыми дочками на руках и часами кружила по родной Балашихе, не зная, куда приткнуться.
Нам, депрессивным интеллигентам, одного этого хватило бы, чтобы попасть в психушку, а Таня, отплакавшись, улыбалась. Детей устроила в ясли, пошла работать ночной няней и защитила диплом в училище. Муж спился, а она выстояла. Она бы сразу от него ушла, да куда? Тут  грянула новая беда. Отец Тани, видно, мужиком был незаурядным.  «Все таланты у нас, детей, - говорила она, - от него, и все беды - от него же».   Часто участь незаурядного мужика - пьянство. Оно погубило и этого человека - и всех вокруг него.
Беда пришла страшная. В порыве пьяной ревности отец зарезал Танину мать. Восемнадцать ножевых ран. «Я бы сама его убила, да ведь он мне потом рассказывал, что, убив, целовал мертвое тело, кричал, что теперь никуда она от него не денется. Так и проспал всю ночь рядом с убитой, а наутро сам милицию вызвал. Я ведь в суде в его пользу свидетельствовала, мол, от ревности себя не помнил. Потому и получил он не двадцать лет, а только восемь».
Я слушала и не могла опомниться. Такие шекспировские страсти, такая страшная судьба!
Таня нашла в себе силы отстоять родительскую квартиру - ей с двойняшками нужно было где-то жить. Назвала она их символично - Надежда и Любовь.
В нашем отделе мы все старались чем-то помочь друг другу. (Я очень почувствовала это, когда погибла моя мать). И Таня среди нас постепенно успокоилась, отошла. Была она очень красивая: высокая, статная, с черными веселыми глазами. Нельзя было спокойно идти вместе с ней по улице - все оглядывались. У Бунина есть дивный рассказ «Легкое дыхание». Его героиня Оля Мещерская говорит подруге:
«- Я в одной папиной книге,- у него много старинных, смешных книг, - прочла, какая красота должна быть у женщины…  Там, понимаешь столько насказано, что всего  не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, - ей Богу,  так и написано: кипящие смолой! - черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного рука, - понимаешь, длиннее обыкновенного! - маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колено цвета раковины, покатые, но высокие плечи…». Рассказ Бунина о другом: о легком дыхании красоты, о ее незащищенности, о красоте, растворенной в воздухе, которым мы дышим. Боюсь впасть в литературщину, но не могу выбросить Бунинскую цитату.
Поразительно, но это Танин портрет.
Д-ман любил Таню и сочувствовал ей. Она же уважала его много больше, чем родного отца.  Именно Таню Д-ман всегда брал с собой в командировки. Ему нравилось, что разного рода директора от культуры и начальники управлений по всему Союзу увивались за ней. Она не отвергала их ухаживаний. Брала подарки, может быть, деньги.  Летом они приглашали ее, оформляя командировку. Она брала девочек и ехала на Украину, в Крым, на Кавказ. А как еще она могла поднять своих двойняшек?
Лето заканчивалось. Все собирались в отделе, но не было там человека, который не подрабатывал бы где-то еще. Я преподавала на подготовительных курсах МГУ, наш с Таней приятель - в Институте культуры и в Культпросветучилище, начальница и ее подруга - на курсах повышения квалификации. Две интересные дамы средних лет заняты были профсоюзными делами, самая старшая из нас - она пришла уже под конец существования отдела - всю жизнь работала журналистом и, появившись у нас, конечно, продолжала писать. Отдельчик, действительно, был не хилый по уровню и статусу. Здесь я, пожалуй, была белой вороной - уж очень странными казались какие-то там литературные интересы, а вот Таню любили и жалели. Именно отношение к ней было настоящей пробой на высшую человеческую ценность - порядочность и сочувствие.
У Тани особых возможностей  подработать не было, а работа и деньги ей были нужны. Поэтому она утром шла мыть полы в парковом туалете, потом приходила в отдел, потом бежала на площадку - массовик-затейник. Поздно вечером мчалась домой. Надо проверить уроки, помыть, постирать, а жила ведь за городом. Ложилась в два часа, вставала в шесть. Ехала на работу и всегда улыбалась.
В ней было столько жизни! Каждая жилка играла и пела, глаза стреляли по сторонам, прямо огонь высекали. Мужчины крутились возле нее, а счастья не было. Она попыталась было снова выйти замуж, но как только поняла, что и этот пьет, тут же выгнала его из дома.  Она была уверена - девочки не должны видеть то, что она видела в детстве. Помочь ей было некому. Наоборот, помогала она. Братья вернулись из тюрьмы. Младший по переписке познакомился с девушкой из-под Ленинграда. Таня съездила к ней. Девушка ей понравилась. Там она брата и женила. Правда, он потом спился и пропал, но сын его остался, и Таня живо интересовалась судьбой племянника.
Старшего брата Татьяна познакомила со своей подругой, я видела ее: девица красивая, неглупая, но себе на уме. Брата Тани она прибрала к рукам так, что тот без надобности у сестры не появлялся. Когда настали тяжелые времена начала 90-х, не они Тане, а Таня помогала им - находила работу, подкидывала денег.
Надежда и Любовь росли.  Таня водила их на спектакли, старалась привить ту эстетическую утонченность, которая в ней самой была заложена от природы. Но, странное дело, - мы с дочерью часто бывали вместе с ними в театре или на вернисаже, - в ее девочках я не замечала никаких переживаний или понимания того, что они видят. Таня все время пыталась им объяснить, достучаться, показать, как много вокруг интересного, как прекрасен мир.  После окончания школы Таня отдала их в медучилище. Прошла с ними все муки обучения и вывихи ранних влюбленностей. Девочки получили дипломы, стали работать.
Союз распался, распался и наш отдел. Все разбрелись кто куда. Таня вдруг стала директором кинотеатра и мечтала, что сделает его настоящим культурным центром. Не тут-то было! Наступили времена, когда, кроме торговли, все в нашей жизни пошло на спад. Продавать и воровать - лозунг времени. Мафия прихватила ее кинотеатр под мебельный салон. Тане велели убираться.
Девочки вышли замуж, а Таня осталась без работы. Жили молодые пары в условиях не совсем комфортабельных. Одна со свекровью, которая кровь пила, другая в одной квартире с сестрой мужа.
О Таниной жизни мы узнавали теперь с ее слов по телефону. Я была с ней наиболее близка, старалась  звонить чаще, чем другие,  но меня удивляло, что она не работает, что язык у нее заплетается. На мои недоуменные вопросы  бывшие сотрудницы отвечали: «Да пьет она, наверное». До сих пор со стыдом вспоминаю, что начала думать так же. Мол, наследственность взяла свое.
Таня, обладавшая незаурядным здоровьем и жизнелюбием, стала часто лежать в больницах с сотрясением мозга, пока не получила наконец инвалидность. Всегда говорила - за провод зацепилась, с лестницы упала, на улице голова закружилась. Из дома она выходила редко  - старалась найти работу на телефоне. Ходила, когда могла, только в Никольскую церковь. Мне говорила: «Только там отдохновение нахожу».
Виделись мы еще один раз. Она похудела, побледнела, но была все также хороша и улыбчива, только в глазах стояла печаль.
Последний всплеск странного оживления и интереса к жизни был у нее перед самой смертью. Она позвонила мне сама и сказала, что связалась с местной газетой, что хочет для них писать. Прочла мне заметку, просила поправить, поучить ее. Заметка была написана детски-беспомощно. Я что могла  - поправила. Положив трубку,  недоумевала - зачем это Тане.
Позвонила я ей через несколько месяцев - поздравить с днем рождения. Милый женский голос ответил:
- А вы не знаете? Она умерла, уже давно. Я ее дочь - Люба.
Таня умерла в сорок два года.
Один из ее верных друзей сказал нам с горечью: «Что ж вы, девки, ничего не знаете. Били ее дети. Приходили с мужьями, напивались, начинали требовать денег, разделить квартиру. Когда она отказывалась (у нее ведь больше ничего не было), начинали бить страшно, жестоко. С сотрясением мозга в больницу она попадала именно после побоев. Врачи настаивали, чтобы она написала заявление в милицию, но она категорически отказывалась. И умерла она в больнице после очередных побоев».
Жизнь Тани, может быть, и не была совсем праведной,  но никогда не встречала я большего христианского самоотречения и любви. Всегда ставлю свечку за помин ее души.

"Наша улица” №272 (7) июль 2022