Маргарита Прошина "Васильки" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Маргарита Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года в Таллине. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Долгое время работала заведующей отделом Государственной научной педагогической библиотеки им. К. Д. Ушинского, затем была заместителем директора библиотеки им. И. А. Бунина. Автор многочисленных поэтических заметок под общим заглавием "Задумчивая грусть", и рассказов. Печаталась в альманахе “Эолова арфа”, в "Независимой газете". Постоянно публикуется в журнале “Наша улица". Автор книг "Задумчивая грусть" (2013), "Мечта" (2013), "Фортунэта" (2015), "Голубка" (2017) и "Явление Афродиты" (2019), издательство "Книжный сад", Москва. В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель 2012.

вернуться
на главную
страницу

Маргарита Прошина

ВАСИЛЬКИ

рассказ

Расцвели в поле ржи синие как небо красавцы васильки…
- У вас печка газом работает? - спросил Платонов, присаживаясь с угла стола, пока Клара доставала из духовки пирог на противне, золотистый, пышущий сдобностью с вишневым вареньем.
- Специально для вашего прихода купила новую плиту, - сказала раскрасневшаяся Клара.
Лицо Платонова было изрезано морщинами железнодорожной жизни.
Клара лично готовила к изданию роман Андрея Платонова «Чевенгур», написанный в 1926-1928 годах, впервые полностью опубликованный в 1978 году на Западе, в Лондоне, прочитав его, Клара была потрясена поразительным умением автора видеть слова, а не то, что стоит за ними, его потрясающим владением гениально-корявой, оригинальной вязью слов, этим умением он буквально обворожил её, она возвращалась к прочитанному тексту по несколько раз, ей хотелось поделиться с единомышленниками, так она повторяла некоторые отрывки по памяти, например: «Четверо прочих, ходивших с Чепурным в степь, пробежали обратно, Пиюся же где-то залег одиноким образом в цепь - и его выстрел раздался огнем в померкшей тишине. Дванов побежал на выстрел с револьвером наружи, через краткий срок его обогнал Копенкин на Пролетарской Силе, которая спешила на тяжелом шагу, и вслед первым бойцам уже выступала с чевенгурской околицы сплошная вооруженная сила прочих и большевиков - кому не хватило оружия, тот шел с плетневым колом или печной кочергой, и женщины вышли совместно со всеми. Сербинов бежал сзади Якова Титыча с дамским браунингом и искал, кого стрелять. Чепурный выехал на лошади, что возила Прокофия, а сам Прокофий бежал следом и советовал Чепурному сначала организовать штаб и назначить командующего, иначе начнется гибель...»
Тридцатипятилетие Клары совпало с серединой восьмидесятых годов, наполненных событиями так плотно, что голова шла кругом у многих, с 1982 по 1985 годы сменилось четыре генеральных секретаря, маятник событий пришёл в движение, результат определить было непросто, указы и распоряжения воспринимались  неоднозначно, наступила перестройка, которая давала одним надежду на свободу слова, мыслей и самовыражения, а другие наблюдали её с ужасом, граничащим с паникой предрекая чуть ли не «конец света».
- Пироги утоляют удовольствие, - сказал Платонов, пришедший прямо из природы, вглядываясь в васильки глаз Клары.
Расцвели в поле ржи синие как небо красавцы васильки, в утренней росе среди колосьев васильки сияют, головками качают, и дарят с небом голубым свой васильковый синий дым. Клара стоит среди шумящих колосьев, отливающих золотом, смотрит с тихой радостью, как едва уловимый ветерок заигрывает со склонившими головы колосьями, подчёркивая красоту посланцев синего неба, чудные синие васильки. Она бережно касается одного из них, чтобы разглядеть ажурный лепесток с бахромой и согревающий взгляд синий огонёк в середине цветка, который синее небесной сини. Запах ржи с каждым вдохом сильнее щекочет в носу, и девочка чихает. Поднимает головку вверх и видит, над головой танец трёх белых бабочек, одна из которых на мгновение коснулась кончика её носа, Клара невольно чихнула снова, и бабочки испуганно вспорхнули выше, исчезли, но появились вновь прежде, чем она успела расстроиться. Кларочка протянула к ним руки, увидела с белых пушистых облаков красоту золотого ржаного поля, переливающегося в солнечных лучах, услышала жужжание пролетающей рядом пчелы, сопротивляющейся потоку набегающего на неё ветра, выронила веночек из васильков, засмеялась, подняла его, прижала к себе, её васильковые глаза были ярче цветов и ярче неба, и стала старательно подбирать очередной цветок, чтобы завершить венок и надеть его, но её внимание привлекла божья коровка в центре очередного цветка, она посадила её на палец и стала что-то ласково нашёптывать ей, выслушав Клару, божья коровка распустила крылышки и улетела, а девочка завершила свой венок, надела его, глаза её засияли ещё ярче, и пошла, распахнув руки-крылья, в сторону просёлочной дороги, по бокам которой рос подорожник, едва слышный звон колосьев провожал её.
- Моя мама была мастерицей по пирогам, - сказала Клара.
- И моя, - сказал Платонов. - Я выпекаю свои тексты как пирожки, - сказал Платонов. с зорким и до грусти изможденным лицом.
- Я тоже, - сказала Клара.
Клара страдала от запретов страны «нельзя», с воодушевлением встретила перестройку, понимая, что настало время истинной литературы, что, наконец наступило время «Самиздата», который и составлял на протяжение периода социализма гордость литературы, а советская «секретарская» писанина, издаваемая несколько десятилетий миллионными тиражами, провалилась в тартарары. Наконец-то в плане крупного издательства, в котором она благодаря перестройке получила должность заведующей отделом прозы, появились произведения «забытые» и «запрещённые» в советский период.
- Когда пишешь дрожащим сердцем, то всегда получается запретное, - сказал Платонов.
- Я это чувствую, - сказала Клара.
В знойный день в ожидании очередного температурного рекорда Клара ощутила себя утомлённым колоском ржи. Жара плыла волнами по земле в томительном ожидании дождей. И вот Клара стала грозой, извергала молнии, сплошным потоком заливала ржаное поле, до смерти напугала Наташу и её младшего брата Антошку.
- Благодарю вас, Клара, за грозу, - сказал Платонов.
- Я с вами, Андрей Платонович, совершила путешествие в детство, - сказала Клара.
- Вы прошли путь от родной деревни до бабушкиной, протяжённостью километра в четыре, который, кажется, так велик, - сказал Платонов.
Из большого керамического чайника Клара налила Платонову вторую чашку чая, и сказала:
- Так чувствовать и ставить слова, чтобы передать вкус, запах, живописать быт, деревенскую жизнь, плавно перетекающую от одного поколения к другому…
- Да уж ладно, - смущённо сказал Платонов.
- Нет-нет, так может только прирождённый чародей слова.
- Ну уж, чародей, - усмехнулся Платонов. - Пишу себе и пишу, а не знаю, что получится, слова-то сами собой управляются…
- Мне кажется, что вы, Андрей Платонович, просто пропитаны словами…
- Как земля дождём, - вставил Платонов.
- Да! Вы знаете секрет души слов, - сказала Клара.
- У вас чувствительная душа, родственная мне, - сказал Платонов.
- Ваш рассказ «Июльская гроза» блистательное подтверждение утверждения Антона Чехова, что важно как писать, а не что.
- Вот истинно сказано «как писать!», - сказал Платонов, и продолжил: - Неспешно, как бы буднично это надо делать… Вроде бы ни о чём, о каком-то путешествии в гости к бабушке двух ребятишек, но…
- Вот именно «но»! - сказала Клара. - Как вы передаёте надвигающуюся грозу, изменения неба, земли, настроения, страх, ужас, богатую палитру изменений природы и душевных переживаний...
- Ожидание смерти и счастье продолжения жизни, - сказал Платонов.
- Да! Всё это я пережила, перечитывая этот рассказ, который так естественно подводит к мысли о том, что нет ничего дороже жизни ребёнка…
- Потому что «ребятишки - дело непокупное», сказал Платонов.
- Непокупное! - повторила Клара. - Слова эти в рассказе произносит незначительный персонаж, появляющийся из «глубины хлебов», старик с «думающими глазами».
Платонов встал и подошёл к плите. Открыл дверцу топки, из которой полыхнуло пламя. Совковой лопатой подбросил угольку в топку. Паровоз откликнулся долгим гудком.
Клара прильнула носом к окну, сжимая левой рукой ручку видавшего виды клетчатого чемодана и надёжную сумку с трижды простроченными швами, которую мать сшила из старого плаща, собирая дочку в манящую и пугающую Москву, приговаривая постоянно: «Ох, счастья едешь искать, дай-то Бог, лишь бы себя не потерять, смотри по сторонам, рот не разевай доча, а то там, в столице встречают приветливо, да обманывают так умело, что и не сразу поймешь. Не спеши, оглянись несколько раз, подумай, а потом делай». Вещи стояли на нижней полке у окна, а сумка с документами висела на шее Клары, мать велела не носить её на плече, а то срежут не заметишь, что без документов осталась, деньги-то были зашиты в надёжном месте. Пассажиры уже около получаса стояли в проходе готовые на выход, как будто их готовность могла ускорить прибытие поезда, а Клара, наконец, пробралась к окну и смотрела во все глаза. Поезд сбросил скорость и шёл как бы неохотно. «Какая же Москва огромная, - думала Клара, - у нас до вокзала за 20 минут пешком дойти можно, а здесь на поезде никак не доедешь».
Наконец, по вагону прокатились долгожданный выдох, свидетельствующий о прибытии, а по радио сообщили, что поезд прибыл на Ярославский вокзал. Клара развернулась к зеркалу, облизала губы, ещё раз расчесала волосы, перехваченные резинкой на затылке, поправила свой новый костюм из синей джинсовой ткани, который они с матерью старательно отстрачивали ночами, проверяя, чтобы каждая строчка была идеальной. Идея костюма для поездки в столицу пришла Кларе, когда она просматривала  выкройки в журнале «Работница», правда, там он был в полоску, а у них года два лежал отрез джинсовой ткани, купленный, чтобы сшить джинсы Кларе, потому что её размера на рынке никак найти не удавалось, фигура нестандартная - талия тонкая, а бедра значительно шире, да и рост небольшой, получалось, что уж больно много отрезать нужно от новых штанов, мать считала, что это напрасная трата денег. Купили отрез, а тут соседка сшила такие джинсы дочке Люське, а они ей не подошли, а Кларе оказались в самый раз, вот мать и купила их, ведь сама шить никак не решалась. Теперь они стали шить костюм - короткую узкую юбку и пиджак, но с коротким рукавом, будет прилично ходить на вступительные экзамены с белой кофточкой, правда, с институтом Клара никак ещё не решила, если что, собиралась остаться в Москве по лимиту, слышала, что можно пойти на курсы водителей трамвая и общежитие дают. В дорогу она взяла синюю футболку, разумно рассудив, что так удобнее, на ногах полукеды с синими носочками, сумка чёрная на плече.
Из вагона Клара вышла последняя и робко остановилась на платформе, по которой мимо неё спешили люди. Шум, суета громкие объявления, крики и смех - оглушили её, она растерялась и замерла, людской поток огибал её, а посторониться было некуда, напротив другая платформа, за ней ещё, поезда, электрички… Успокоившись она влилась в людскую реку и выплыла на площадь. Такого количества всевозможных машин она отродясь не видела...
- Москва таланты собирает, - сказал Платонов.
- Конечно, - сказала Клара.
Вокруг подготовки к печати романа Платонова было много споров. Далеко не все сотрудники разделяли её мнение, но воздерживались открыто возражать при включении в план издательства, понимая, что публикация запрещённых авторов неизбежна, пришли другие времена, но определённый протест Клара не просто чувствовала, но и сталкивалась с ним.
Наконец рукопись была готова к набору, прошла все согласования, осталось только получить заветную подпись директора издательства и отправить в типографию.
- Вы обращаетесь со словами совершенно свободно, - сказала Клара, на минуту задумалась и продолжила: - Ставите их так, как никто до вас не ставил. Сочленяете высокое с низким. Ваши инверсии выводят на свет совершенно неведомые смыслы.
- Люди боятся себя, - сказал Платонов. - Не доверяют себе. Хотят написать так, как принято… Вот в чём беда… Я же по-своему чувствую вкус, запах, краски слов... Писательство не объяснишь просто, пока не растолкуешь себе - отчего ветер дует, а не стоит на месте…
- При этом достигаете невероятной художественности, - сказала Клара.
Образы, созданные писателем, на первый взгляд наивны и просты, но погружаясь в его тексты, Клара понимала, что они совершенно бездонны. Какая внутренняя свобода, какая мощь, сила, какое мужество. Например, его роман «Счастливая Москва». Образ Москвы, женщины с таким странным именем - «Москва», переплетается с образом столицы, принимающей всех и вся. Как он гениально делает это: «Столица засыпала. Лишь вдалеке где-то стучала машинка в поздней канцелярии и слышалось, как сифонили трубы МОГЭСа, но большинство людей лежали в отдыхе, в объятиях или питались в темноте квартир секретами своих скрытых душ, темными идеями эгоизма и ложного блаженства. - Поздно, - сказал Сарториус, напившись чаю с Божко. - Все уже спят в Москве, одна только сволочь наверно не спит, вожделеет и томится. - А, это кто ж такое, Семен Алексеевич? - спросил Божко. Сарториус вытер свои слепнущие глаза, потом хотел уговорить своё сердце, заболевшее по Москве и по всем прочим существам, но увидел, что размышление его не действует. Но от неуважения к себе страдание его было нетрудным…» Платонов остро чувствовал фальшь фарисейских лозунгов Октябрьского переворота, и предвидел его бесславный конец. Я поражаюсь его бесстрашию и искренности в творчестве. Герой романа «Счастливая Москва» Комягин в начале романа «…с горящим факелом бежал по улице в скучную ночь поздней осени». Вскоре послышался шум и выстрелы, переворот совершён, казалось бы, цель достигнута, переходите к строительству «новой жизни». Но «Вневойсковик Комягин лежал на железной койке в своей маленькой комнате. Он тщетно искал в себе какую-нибудь мысль, чувство или настроение и видел, что ничего в нем нет». Ничего не создали. Комягин ничего не способен закончить, довести до конца. Сплошная разруха кругом. И, состарившись в неизбывной тоске сердца, Комягин плетется к трём вокзалам, чтобы разузнать, где там поблизости можно купить себе гроб, чтобы затем в гробу пройти весь маршрут покойника. «Победившего социализма» стране конец.
Встреча с Иваном Павловичем Праворуковым, директором была назначена на после обеда в четверг, Клара столько раз прежде слышала от него слова о том, что сотрудники обязаны не допускать ошибок, свидетельствующие о безответственном их отношении к идейно-политическому содержанию и художественной ценности публикуемых произведений, кроме того в беседе с ней директор как-то  вскользь сказал, что не принимает язык Платонова, считает его вычурным, неестественным а образы героев слишком уж оглуплёнными. Клара же на вопрос, чем ей так нравится Платонов, мягко сказала, что произведения Платонова настолько оригинальны, так заряжены колоссальной энергетикой, такой задушевностью, что забирают читателя полностью, погружают в невероятный мир эпической поэзии обыкновенной жизни. И эта энергия совершенно бессознательно поглощает умного читателя, который вовлекается в сотворчество. Мысленно в голове Клары пронеслось, что особенное чувство слова Платонова потрясает её, доводит до восторга, но она сдержалась, понимая, что не стоит раздражать руководителя, что сдержанность и терпение преодолевают недопонимание.
Герои «Чевенгура» чувствуют «глухоту отчужденного пространства» и ищут близости людей, «потому что дальше ничего нет, кроме травы, поникшей в безлюдном пространстве, и кроме неба, которое своим равнодушием обозначает уединенное сиротство людей на земле». Время Платонова сюрреалистично и похоже на замкнутый круг, внутри которого герои тщетно пытаются подчинить себе пространство. Председатель чевенгурских большевиков «не вытерпел тайны времени и прекратил долготу истории срочным устройством коммунизма в Чевенгуре». Невежеству всё подвластно!
В этот день Клара особенно вдумчиво собиралась на встречу, продумывая каждую деталь, ведь внешность и манеры женщины делают чудеса, потому накануне она помыла голову оттеночным шампунем, придав своим русым волосам золотистый оттенок, с возрастом она убедилась в том, что женская красота, прежде всего, - благородство, внутренний свет, глаза, выражение лица, умение подчеркнуть свою индивидуальность - действуют неотразимо, этому она училась постоянно,
Стоя перед зеркалом, Клара небрежно собрала волосы и заколола на затылке, придав прическе лёгкость и воздушность. Открыла шкаф и после некоторых раздумий выбрала тёмно-синее платье, элегантное своей простотой, главное, что оно идеально подчёркивало все достоинства фигуры, взглянув на украшение она выбрала классические серьги с жемчугом и пару изящных колец. Бежевые лодочки, подходящие к любому наряду, были у неё в кабинете. Ещё раз, внимательно посмотревшись в зеркало, она надела пальто из мягкого драпа вишнёвого цвета, полусапожки, взяла объёмную сумку, в которой всегда лежали тексты необходимые к прочтению, Клара пошла на троллейбус и мину через сорок вошла в свой кабинет, разделась и пошла в курилку, за последними новостями.
Ровно в три часа под солидный звук «бим-бам» напольных часов в кабинете Праворукова, Клара вошла в приёмную директора, наполнив её любимым запахом морского бриза, который принял её точно в назначенное время. Она приветливо поздоровалась, Иван Павлович, пожал её руку тёплой ладонью, что было хорошим знаком.
- Располагайтесь, Клара Денисовна, - произнёс он, усаживаясь в кресло с высокой прямой спинкой.
Она положила готовый к сдаче в набор роман на стол для посетителей, справа от директора и села, приветливо улыбаясь.
- Ну-с! Как наши дела?
- Работаем строго по плану, Иван Павлович, принесла роман Платонова «Чевенгур»…
- Ну-ну… Посмотрим, что там у нас. Замечания все и правки внесены
- Конечно, с этого я начала работу…
Праворуков взял протянутую папка и стал перекладывать страницы машинописи. Клара, зная, что он не привык торопиться, внимательно изучала детали знакомого кабинета, в котором бывала не часто вдвоём с директором. Просторный кабинет располагался в торце старинного особняка на втором этаже, поэтому в нём было четыре высоких окна, два выходили на восток, два - на запад, широкие подоконники были свободны, чтобы не загораживать свет, на длинном полированном столе, за которым проходили переговоры и заседания на хрустальных подносах стояли графины с водой и стаканами вокруг них, по обе стороны стола - стулья, Клара насчитала их 12 с каждой стороны. Поскольку стены были толстые, то в кабинете всегда горел свет, сегодня его освещала бронзовая люстра над массивным тёмным резным письменным столом Ивана Павловича и настольная лампа в том же стиле. Поверхность стола затянута зелёным сукном, стол был весьма внушительных размеров, Клара решила, что в длину он не менее 2,5 метров, а в ширину - около1,5 метра. Письменный прибор с 12 предметами из белого камня с коричневыми прожилками терялся на столь огромном столе. Слева и справа громоздились папки, рядом с ними с левой стороны лежали два открытых тома Энциклопедии Брокгауза и Эфрона, между окнами с восточной стороны чётким ритмом отсчитывали время напольные часы ровесники письменного стола, высотой под два метра. Клара повернула голову на Запад откуда в кабинет проникал луч солнца подсвечивая бесчисленные пылинки похожие на золотистых насекомых, находящихся в непрерывном движении.
- Клара Денисовна, что вы так торопитесь передать в печать именно Платонова, ведь о его произведениях есть масса противоречивых мнений, так ли уж его ждёт наш с вами читатель?
Клара даже попыталась подняться со стула, чтобы ответить на вопрос.
- Сидите, сидите…
- Уважаемый Иван Павлович, предварительный заказ по нашему издательскому плану, собранный Союзкнигой показал, что спрос на это произведение Андрея Платонова значительно превышает тираж 100 000 экземпляров, кроме того появление его на нашем стенде летом на Московской Международной выставке-ярмарке привлечет к нему не только наших посетителей, но и зарубежных представителей, привлечёт внимание прессы, это значительно повысит наш рейтинг…
Я не о том пробуждении, которое испытывает каждый человек, просыпаясь утром. Я - о пробуждении воображения. Для того чтобы оно наступило, надо открыть «Чевенгур» Платонова. Вот, к примеру,  читаю о персонаже, которого автор называет просто бобыль: «Вместо ума он жил чувством доверчивого уважения» И тут же вспыхиваю, начинаю писать своё: «Тра-та-та…». Андрей Платонов для меня неиссякаемый источник потрясений и восторга. У него особенное чувство слова, а как он его ставит! Перечитывая Платонова, я каждый раз делаю всё новые открытия. Погружая читателя в состояние обычной тоски мастера Дванова, Платонов говорит, что его не закрытое верой сердце мучилось в нём и желало себе утешения. Герой представил, что внутри его тела - пустота, куда непрестанно, ежедневно входит, а потом выходит жизнь, не задерживаясь, не усиливаясь, ровная, как отдалённый гул, в котором невозможно разобрать слов песни.
- Подготовилась, - прервал Клару Праворуков, усмехаясь, - убедила, подпишу, не торопи, завтра заберёшь в приёмной…
- Спасибо Иван Павлович!
- Иди, работай.
Клара встала и, стараясь держать спину, вышла из кабинета, вернулась к себе, включила чайник, достала кофе и закурила, чтобы дым развеял приторно приветливое, злое лицо и надутые щёки с красными прожилками Праворукова, вспоминая, как они тряслись, когда она настаивала включить «Чевенгур» в издательский план, когда она говорила, что величие Платонова состоит не в плоти, а в словах, которые он написал. Слава его растёт, и будет расти год от года и век от века.
- Как же вы лихо выкручиваете простецкие слова к вертикали божественного! - воскликнула Клара.
- Силой чернозёма ума, вспаханного книгой, пишу, как механизм, который должен ходить без завода - от вращения Земли, - сказал Платонов.
За окном наступило странное и уникальное время, причудливая смесь советской эстетики и стремительно проникающей за практически уже разрушенный железный занавес эстетики западной, время свободы, время перемен. В те годы все жаждали перемен.
Расцвели в поле ржи синие как небо красавцы васильки…

"Наша улица” №272 (7) июль 2022