Юрий Кувалдин "Воды" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ВОДЫ

рассказ

 
И что же делать, если нарочито тебе советуют сомкнуть свои уста, когда так ярко началась эпоха, но прежней жизни никак не преодолеть, инерция столетий катит с горки порожний товарняк, и для меня, и для тебя прочнее надобно затвердить таблицу умножения добра на зло, в остатке будет вечность, когда ты в стороне от людей из прошлого, дремучих, как брянский лес, наиболее плодотворнее воспользуешься каждым текущим моментом, чтобы предмет твоего творчества обрёл объективную форму в виде книги, вопреки чувству сомнения по поводу нужности твоих сочинений, якобы никто теперь ничего не читает, но эти преувеличенные суждения целиком опровергаются чтением воскресших из пепла Мандельштама и Платонова, и в особенности Фёдора Крюкова, истинного автора «Тихого Дона», приписываемого неграмотному Шолохову, любимцу Хрущева, который ненавидел всех окончивших больше двух классов, но известно, что культура в исторической перспективе всё-таки овладевает массами, и это становится очевидным буквально на наших глазах что ни день.
В Москве зима бесснежная, увы, причуды мая, право, таковы: «Здесь бродит запад, гидов теребя, // На «Метрополь» колхозники глядят, // Как неохота уезжать мне от тебя, // Охотный ряд, Охотный ряд!» - поёт Юрий Визбор, а как там у Волошина: «Холодная весна. Голодный Старый Крым, // Как был при Врангеле - такой же виноватый…», - и я подпою Максу, холодная Москва стреляет воробьёв, но с Мандельштамом: «Я к воробьям пойду и к репортерам, // Я к уличным фотографам пойду, // И в пять минут - лопаткой из ведерка - // Я получу свое изображенье…» - одно мгновенье сдвинуло века, пока слегка походкой геометра пройдёшь столицу вдоль и поперёк, когда изрёк пророк мементо мори, бессмертие рассматривай как горе, лишь потому, что нечего тебе на этом делать свете, ты маешься в безделье целый день, а в общем-то, не ты - слепая тень мешает устремлённым на работу, где можно утолить свою зевоту от ничего не деланья, но славно, когда есть место, где побыть забавно за среднюю зарплату, и к халату вернуться лестно, князь так говорил, который, вроде, с Пушкиным дружил, и от смертельной скуки слагал стихи, в забвеньи искупал свои грехи. вся жизнь есть сон, преобразуя звуки в напевы колыбельные, все спят, и стар, и млад, намучились от жизни все подряд: «Нажми, водитель, тормоз наконец, // Ты нас тиранил три часа подряд. // Слезайте, граждане, приехали, конец - // Охотный ряд, Охотный ряд!»
Когда выходишь на сцену перед большой аудиторией, нужно рассказывать о том, как ты шёл к сцене, чтобы выступление твоё длилось ровно пять минут, вот ты и говоришь о пустяках и вдруг вспышка: «Гул затих. Я вышел на подмостки. // Прислонясь к дверному косяку, // Я ловлю в далеком отголоске, // Что случится на моем веку. // На меня наставлен сумрак ночи // Тысячью биноклей на оси. // Если только можно, Авва Отче, // Чашу эту мимо пронеси…», - даже не вспышка, а разряд молнии, произвольно совершенно, а не подневольно, как будто ты один на всех московских бульварах, и выступление твоё недоступно окружающим, поскольку в дождливый день их попросту нет: «Театр Расина! Мощная завеса // Нас отделяет от другого мира; // Глубокими морщинами волнуя, // Меж ним и нами занавес лежит. // Спадают с плеч классические шали, // Расплавленный страданьем крепнет голос. // И достигает скорбного закала // Негодованьем раскаленный слог…» - и в этот момент ты указываешь дорогу к Богу-Отцу, дорогу в голос, выдыхая во всеуслышание его имя, чтобы ранило слух, воскресло внимание от безудержного выдоха: «Ху…», - чтобы навело ужас на аудиторию, и после значительной паузы закончил: «…дожник!», - и это стало самым существенным.
Как много желающих обращаться с просьбами к известным людям, как правило, с просьбами вещественного мира, ну, разве один какой-нибудь сумасшедший обратится с просьбой напеть мелодию, типа ля-ляля, ляля-ля-ля-ля, с ним в парке дуэтом под саксофон из сцены показа мод в фильме «Живёт такой парень», так что таких обаятельных людей днём с огнём не сыщешь, тем более не обнаружишь крепкую  любовь к нематериальному, такую любовь, о которой сам ход жизни говорит с некоторым подозрением, мол, не от мира сего, ничему не способствующую, глубоко погружающую в романтические грёзы, от которых сыт не будешь, а что касается радости творчества, не подкреплённой финансами, так это вообще нонсенс, из другой оперы, причём, погорелой, сейчас, как, впрочем, и всегда говорить о беззаветном бескорыстном служении искусству, тщетно, ибо опыт говорит о том, что 99, 9 людей поглощены заработком, но их судьба  - забвение, или как люблю я повторять, бесследное исчезновение с лица земли.
Не важно, что было прежде, тяжелей нести ношу мечты по осуществлению полного своего счастья сразу, одномоментно, не испытывая при этом никаких сомнений в своей мечте, даже не стану перечислять все элементы мечты, каждый в этом отношении неофит крепко держит в своём младенческом сознании полный набор для счастья, и даже, напротив, в обратную сторону, то есть отказа от задуманного, не сдвинется, потому что хочется, чтобы было всё, как у людей, чтобы попасть в некую полосу везения, вроде бы как сесть в поезд, в котором незадолго до этого прибыл в столицу, а то всё в помощниках за красноречивым носил папки с документами, а тут его подхватил молниеносный кооператор и сразу ввёл к бывшему комсомольскому работнику в высокий кабинет, всё более картинно рисуя в воображении путь к идеалу единоначалия, решительно отвергая советы комнатных интеллигентов, бывших сотрудников НИИ, по поводу того, что сначала нужно познать движение человека во времени в развитии языка, переход от животного через слово к человеку, потом должны пройти века, то есть вложить определенный такт для перехода в стройный мир счастья, но нельзя откладывать, нужно непременно всё сразу, а для этого надо всех напугать, потом самому испугаться и через десяток лет исчезнуть бесславно с лица земли, которая вращается со скоростью миллион жизней в секунду, если применить теорию относительности по обнаружению смысла в символе Х.
Обступают люди телеграфный столб, телеграммами лбы у всех обклеены, срочные сообщения об окончательной правде из газеты «Правда», которой заклеены все заборы по периметру вокруг телеграфного столба, ото лба ко лбу об одном и том же протекает по воздуху азбука Морзе (система кодировки текстовых знаков /букв, цифр и знаков препинания/ названа в честь её основателя - Сэмюэля Морзе, художника и создателя Национальной академии рисунка в Нью-Йорке), особенно она приятна пиликает своими точками и тире на московском морозе, лишь бы от правды не отклонялись вправо или влево, все-таки торопиться некуда, ежели путь правды известен заранее, неизбежно для каждого получение телеграммы о достижении промежуточных успехов в социалистическом соревновании, где нет ни первых, ни последних, поскольку все с заклеенными телеграммами лбами соседи, и похожи были точь-в-точь на медведей Шишкина из «Утра в сосновом бору», да и ничуть не хуже, и на падавший сквозь ветви сосен солнечный свет бросали, как медведи, сосредоточенный взгляд.
Ну, куда мне, говорит, до Гоголя, он же памятником прямо и родился, сел в кресло и обронзовел, да и потом, Гоголь мне не конкурент, он ведь умер, кто, спрашиваю, умер, Гоголь, да он живее всех живущих, позднее поймёшь, но вдумайся в главное, как создается новый человек, и что для этого необходимо сделать, взгляни на переполненный партер МХТ им. Чехова, кто там сидят, правильно, зрители, а кто зрителей и как сделал, вот то-то и оно, ещё лучше взглянуть на трибуны переполненных когда-то Лужников, и все сделаны одинаково, под копирку, так что, мой друг, повторяю сто первый раз, не только Гоголем становится экземпляр божественного созидания, но и человеком, жаль, что не все им становятся,  люди мелькают на конвейере жизни, как мошкара вокруг ночной лампы, жизнь индивидуального тела мгновенна, но все эти тела калькиоуются, повторяются, воспроизводятся со скоростью, превышающей этико-культурное воспитание, так приматами с автоматами и бегают, скотоподобно, хотя и неудобно это подчёркивать, но это так, поскольку путь к совершенству, путь от животного к человеку после выхода из лона матери проложен и возможен исключительно через Слово, книжное, через умение создавать, а не только потреблять, смотреть кино, читать книги, любоваться картинами, слушать музыку в консерватории - всё это потребление, пусть и культурное, да, согласен, при котором становятся людьми, но Гоголя делает творчество, ещё точнее, умение писать хорошо и помногу, раскручивать текст, или, как говорил Фазиль Искандер, из мухи делать слона, только через преодоление в себе зверя начинается вочеловеченье, и тщетно искать утешение в карьерном росте, в материальном благополучии, потому что истинное человечество стоит на книжных полках, начиная с Торы, с Библии, коим обязан каждый гений, но не своим положением в обществе, и тем более не количеством звёзд на погонах, или как писал Маркес, семь солнц на погонах, а тем, что своими произведениями превращает млекопитающих в интеллигентных граждан, каждый из которых был тот самый зачатый зверёныш в порядке работы Господа, у которого вкус неразрывно связан с принципами творчества, а понять тебе это почти невозможно и слишком поздно.
Одним словом, переименование, или ребрэндинг («брэнд» пишу через «э», чтобы не слышался «бред»), советские люди превратились в россиян, потому, однако, к сему не все привыкли, поскольку движение в Слове требует наличие незаурядного интеллекта, чтобы из Трифонова стать Кувалдиным, потому что Юрий Валентинович Трифонов был впереди и очень прочным писателем, многие люди этого не понимают, от этого у нас легион Пушкиных, однофамильцы и родственники главные враги, так что с умом устаревшим, или с отсутствием ума держатся зубами за свои паспортные фамилии, а по паспорту в вечность не берут, так что всё проблемы, все битвы на земле идут из-за Слова, вы посмотрите как упиралась одна Македония против другой, и лишь соизволила приставить «Северная», когда бы могла просто переставить слоги: Дономакия, а взять Америку, в честь флорентийца Америго Веспуччи, но Америка - другая статья, смелых и одарённых переселенцев из Европы, по достоинству назвавших себя свободным миром, но люди с пропитанными псевдоисторией (как история главарей банд и войн) мозгами неспособны на ребрэндинг, они лишь  тормозят развитие, мешают интеллигентным людям развивать мироустройство, действуют по принципу единоначалия, как прежде, и подбирают в команду недорослей, способных действовать лишь по указке, да и придушивать интеллектуальную совестливую основу общества, сокровищницу эпохи, ведь культурой не надо управлять, она самоуправляема, этична, эстетична.
Объединяет всех людей известный общий принцип своей единственности и неповторимости, и в нем запечатан каждый без исключений, идёт себе гоголем по улице, из самого себя смотрит, в самом себе слышит, не говоря уж о том, что дышит, наполняя кровь кислородом, но это в подкорке, в общем, передвигается по улице исключение из правил, потому что всё прочие встречающиеся люди для него лишь являются кордебалетом, из них, конечно, у некоторых есть склонность вырваться в солисты, но идущий по улице человек есть центр мира, альфа и омега, изготовленный словно на Кузнецком мосту напоказ, а другие, да что там другие, так, пустой звук, а его повадки более мудры, ведь быть первым драгоценное качество, прослеживающееся со времен Очакова и покоренья Крыма, и сие пристрастие на самом деле сделало идущего по улице единственным в своём роде, потому что он довольно широко раскидывает сети по географической карте, и даже в те места, в которые опасно забрасывать свои сети, но единственный и неповторимый удвоит прилежание.
Чем дольше живёшь, тем отчётливее понимаешь, что мотором творчества является призвание, но не какое-то абстрактное, как это представляется в детстве, вроде, стать лётчиком или танкистом (этих хватает без призвания, но по командному призыву), а самое всепоглощающее призвание - литературное творчество, ибо Слово есть Бог, можно даже несколько высокопарно сказать, что тобою управляет голос с неба, когда поверхностный пласт жизни исчезает, когда все врут календари, письма не доходят до адресатов, число друзей равняется нулю, они исчезают либо от страха, либо от созданной семьи, пока не растворятся в безымянном демосе, а ты попадаешь в незнакомую стихию, в которой правит бал его величество текст, для понимания которого никто из современников просто не готов, но и не стремится к этому, в общем, непроизвольно растворяется в пучине времени, да и мы для них просто не существуем, потому что идём на зов, находимся во власти зова, как земля находится во власти солнца, я открыл "Золотую розу", Паустовский перевернул всю мою судьбу, я заболел писательством, да, я считаю, что писательство - это болезнь, очень тяжёлая, неизлечимая, дай Бог, каждому заболеть так, как я, Па-уст-овский! Зов! Зов к чему-то! Зов к чему-то необычному! Зов к чему-то ирреальному! Этот зов был у меня с детства, вот это и есть призвание.
Вон там, за холмом, закудрявилась сирень, бордовой, малиновой, розовой вязью, кого-то хоронят, звучит перезвон малых колоколов большого собора, всё в сборе, даже те, кого уже давно похоронили, но спокойно стояли, не ныли, в собственной могиле, или в приделе со свечкой в руке, помню, он мне шептал, проходя коридором, сыграю напоследок какого-нибудь Чичикова, и на тройке под именем «Русь» умчусь с этого света, плакать обо мне будете вечерами, в свободной атмосфере домостроя, при этом следует в разговоре слово «революция» заменять на слово «эволюция», дабы преодолеть нездоровую наследственность, обязывающую исполнять последнюю роль.
Полоска пламенеющего заката, чётко проведённая между угасающей землей, в виде абриса зданий со шпилями и колокольнями, словно вырезанных из чёрной бумаги и прилепленных к красному транспаранту, и чёрным бархатом неба, притягивает контрастно проработанную цифровым фотоаппаратом стаю чёрных птиц, устремляющихся от меня в огненную полосу, пронзающих её и исчезающих за горизонтом, таких причудливых в своём разнообразии птиц, которые превратились в самые натуральные буквы, если издали смотреть, и прокручивать барабан земного шара, как глобус, вереницей текста необъятно окутывают сознание, приводя в неожиданное волнение, когда поднятый взгляд стоит на страже на последнем рубеже вымысла, и вот стало для меня обычным делом, особенно вечерами, выводить строчки птицами, исчезающими в закатной сияющей полосе, и когда полны ожидания толпы зевак на улице, наблюдающих за созданием полоски пламенеющего текста.
В невероятной дали от собственного тела совершается жизнь человека, но в своей душе он считает свои паспортные данные и то, что крутится в его мозгу, принадлежащими именно его телу, в голове которого есть мозг, при рождении бывший пуст, чистая доска, табула раса, и никакой интеллектуальной и духовной наследственности, скопирована только конструкция со всеми трамблёрами, поршнями и цилиндрами, коробкой передач, карбюратором, и не более, новенький компьютер, но более совершенный, самочувствительный, самоглядящий, самослышащий, для осмотрительности хотя бы взял в библиотеке любого автора 19 века, чтобы понять, что содержимое ума исчезнувшего тела прекрасно существует, но это я опрометчиво  заметил, потому что у массовых тел, современников, глубокое равнодушие к книгам, а следовательно, неприятие мысли о стандартности всех тел в мире во всех веках, для прочих же, коих единицы и которые стоят на классических полках вечности, каждый человек, околдованный книгами, становится писателем, говоря, что отныне «не будет мне покоя».
Кто будет читать твои книги при твоём отсутствии, причём, постоянном отсутствии, иными словами ты не будешь знать, какова судьба твоих произведений, потому что тело твоё стандартное, скажу с улыбкой, «сыграло в ящик», это ты при жизни дарил книги соседям, друзьям, выступал на встречах с читателями, но это, дорогой друг, не литература, конечно, литература делается как бы тобой, но без тебя, ты стандартное существо в руцех Божьих, а думаешь, что ты настоящий и уникальный, а другим вообще наплевать на тебя, и сие свойство человеков надобно глубоко  осознать, и не тратить силы на контакты с людьми, живущими только один раз, как они считают, и что они созданы в одном экземпляре, пусть себе заблуждаются, единственной и неповторимой становится твоя загрузка классическими текстами, чтобы на их основе создать свои книги, вот где сидит уникальность, неповторимость, и даже гениальность, но всё это мелочи жизни, отвлекающие от ежедневного воловьего труда над собственными текстами, подобные усилия можно расценивать как подвиг, бесконечно подтверждающий истину: писатель пишет для писателя, и торжествует памятником в своё отсутствие, и через пятьсот, и через тысячу лет..
Невероятная сила сбивает с ног, чтобы человек встать не смог, потому что его окончен срок, что это такое, горе маковое и оно же луковое, увлекающееся, забывающееся и вновь воскресающее, хоть кол на голове теши в любой тиши, понятия нет о том, что смерти нет, потому что и старый и новый завет передает тебе привет о том, что против влечения силы нет, иначе бы не падал человек от нечего делать, но когда он в теле, то влечётся не творчеством заниматься, а производить другое тело, туда-сюда, в том-то и дело, что во власти влечения тело, но загрузка интеллекта говорит о другом то и дело, что дело естественного влечения спето, и не требуется никакого ответа, чтобы, для примера, послушать «Болеро» импрессиониста Мориса Равеля, или на пьедестал поставить платонического поэта, вроде Афанасия Фета, чтобы отвлечься от влечения для янтарного песнопения на берегу Финского залива во время отлива.
Люди с разных этажей умственного развития в контакт даже могут не вступать, вот почему в многотысячном коллективе творческий человек чувствует себя одиноким, потому что поговорить о Иммануиле Канте и Жане Бодрийяре не с кем, разговор возможен только на очевидные темы, вроде пойдём обедать, или поддадим после работы в пельменной, разговорно-умные люди ещё более или менее сносны, но они лишь поглощают культуру, но сами не творят, а ведь всё осуществляется через письменное слово, через чтение с полутора лет Мартина Хайдеггера и Фёдора Достоевского, поскольку только письменное слово формирует личность, превращая примата в человека, говорят о благодатной почве, на которую должно упасть письменное слово, но это заблуждение, ведь серийный выход на свет божий существ, которых почему-то сразу называют людьми, абсолютно идентичен, почва всюду плодородная, но вот обучающие новенького сами тупы и слепы, вот поэтому в почву закапываются мины и учат нажимать курок на врага, как будто враг не из того же лона выскочил, вот в чём дело, и именно родители должны читать с годика своим чадам Льва Толстого и Франца Кафку, учить сразу писать, буквы есть главный воспитательный элемент, другому мнению нет дороги, так-как неоспоримым фактом этико-эстетического стиля жизни является служение идеалу, что у приматов с автоматами вызывает смех, они-то полагают, что живут именно они, но живёт существо, сделанное Х. (Господом), а инструмент культурной жизни есть овладение в письменном виде словами, успехом будет победа культуры над агрессивным скотоподобным стадом, по привычке захватывающим должности в примитивном государстве, построенном по принципу банды, о присутствии в которой мечтают млекопитающие существа, не знающие с какой стороны открывать книгу, часто не могущие логически связать предыдущее действие с последующим, нередко всех соподчинённых можно уличить в слабоумии, но к таким выражениям прибегать не стоит, а вдруг да блеснёт в них искра поэзии в восприятии бытия.
Поливают улицу колёсные трактора с оранжевыми огромными бочками, колхоз «красный путь» продолжает мешать интеллигентным москвичам беззаботно прогуливаться по тротуарам, недаром у нас солнечных дней наберётся на один месяц, так льют воду в угоду заинтересованным в откатах чиновникам, страна откатов приватизирована на артистическом уровне художественной самодеятельностью, своего рода «те кто не с нами, тот против нас», а как начиналось, с трибун в клетчатых пиджаках изливали исключительно изысканные юридически выверенные речи кандидаты и доктора наук, но только для формы, половине ничего не досталось, холодным днём едут трактора, ура колхозному крестьянству и пролетариату, в свое время распятый дивится обычному делу, когда его тело, прибив к забору гвоздями, ходят строем каждый вечер толпы победителей, вспомним пир победителей, одержавших традиционную постреволюционную победу, и опять зашедших в тупик «пих-пах», неопределенно оглядывающих перед своим носом стену вечности.
Даже изредка возникали недопонимания по поводу термина «мысль», когда я, скажем, стоя на фундаменте Слова, утверждал, что именно текст, лексически организованный, рождает мысль, а не наоборот, но вот, к примеру, режиссёр Александр Бурдонский активно возражал, полагая, что сначала идёт мысль, которая не может соврать, а не слова, я разумеется в спор не вступал, про себя проматывая мысль без слов, обнаруживая на этом месте полнейшую пустоту, вот так и думают многие люди, витая в облаках чувств, не организуя их в слова, да и приговаривая при этом, что тут и без слов всё ясно, а прогуливаюсь по набережной и вычитываю перед глазами текст, проживая его в новой реальности, а во время остановки, фиксирую на обрывке бумаги с сигаретной пачки опорные слова, больше нечего добавлять, просто нужно гнуть свою лексическую линию, светлую, как у Канта, на открытом пространстве бесконечного текста, и силы прибавляются, потому что ты в книге остаёшься навсегда, мысль рождается только в слове, исключительно слово превратило животное в человека, и для тебя в сфере мысли нет ничего невозможного.
Стареет новое, новеет старое, пожалуйте на кладбище под стук колёс трамваев к доктору Гаазу, сразу будет полезно для глазу, как из дому выйдете, так шагайте сразу по Госпитальной набережной знаменитой реки Яуза, чтобы подготовиться к исторической встрече с рекой Лета, особенно тогда, когда ваша персональная песенка спета, вдоль парапета в ожидании привета от недружественной Немецкой слободы, да закуют каждого встречного в кандалы, чтобы река потекла вспять, Яуза впадает в Лету сразу за Лефортовским парком, где и вы сидели за партой, чтобы поучиться в эмветэу, дабы делать ракеты и попутно перекрывать Енисей, доктор Гааз вас раскуёт, мимо тюрьмы особой Лефортовской проведёт, чтобы вы не стали недружественным представителем недружественной Москвы, так над рекой начинается день, проплывает тень первого большевика Петра, нового строителя старого уклада, почти незаметного для взгляда, но где-то рядом роддом, по прямой дорожке, от пункта «а» до пункта «б», от роддома до кладбища в кандалах гранита река забвения Лета скрыта псевдонимом «Яуза».
Прошедшие переулками, параллельными кольцам, вполне себе представляют своё движение прямолинейным, как будто идут по одной доске, вспоминая Шпаликова: «Я шагаю по Москве, // Как шагают по доске. // Что такое - сквер направо // И налево тоже сквер. // Здесь когда-то Пушкин жил, // Пушкин с Вяземским дружил, // Горевал, лежал в постели, // Говорил, что он простыл...» - таковы наши вполне оттепельные метафоры, приводящие в центральных московских кварталах обязательно в церковь, являющуюся пунктом твоего призыва к жизни, разумеется в символическом, метафорическом смысле, некая смесь трансцендентного и перитонального, самая суть этой смеси находится в Зачатьевском монастыре на Остоженке, по сей день настаивающего на том, что если нет вхождения Ивана Великого в небо, то и нет ничего, нет никаких соображений, которые можно было бы поставить на одну доску с соитием неба с землёю.
Бог купается в огненной нежности вечной жизни, мгновения карлика, прикрывая себя с неизбежностью занавешенный выцветшей марлею, и опять заедает среда, на горячем асфальте следы, в раскалённых песках холода, жгут пустыню хрустальные льды, ну, конечно, народ шёл навстречу, торжество тьмы столетий обычно, и с друзьями выслушивал речи красноречия рыбы привычно, под водой не исторгнешь стыда, захлебнёшься сияньем звезды, поглощает вода без труда обожателей быстрой езды, тот пилил берег жизни задумчиво, шахта снов привлекала заманчиво, от рожденья до смерти ни весть чего в кошельке интеллекта обманчивом, продолжала струенье вода, наполняя по горло пруды, и с насиженных мест города плыли в ад от прибойной гряды, память зеркала мифом тверда, в миг из рук утекают бразды, над макушкой гудят провода, утверждая парад чехарды, но кого не коснулась беда, не постиг он своей череды, от воды будет счастье вреда, океан всемогущ без узды, падай, память, туда, где тогда явлен миру был я в первый раз, замолчала вода навсегда, я пою за неё без прикрас.
Сущий подвиг всех установлений в воспитании новых поколений на основе древних словарей, с самым первым словом в тетради камня, чтобы это слово стало Богом, и запретил его произносить, чтобы оно владело смыслом «жить», с пальм спустились будущие законники, правители и руководители, но этика с эстетикой всевластны, и, разумеется, всего могущественнее слово «Бог», пусть он отвергается пехотой, о которой молвит Мандельштам: «Хорошо умирает пехота, // И поёт хорошо хор ночной // Над улыбкой приплюснутой Швейка, // И над птичьим копьём Дон-Кихота, // И над рыцарской птичьей плюсно́й. // И дружит с человеком калека: // Им обоим найдётся работа. // И стучит по околицам ве́ка // Костылей деревянных семейка - // Эй, товарищество - шар земной!» - закономерность не закономерна, не законна мера серых дней, не закономерно повторенье существ с табула раса (чистой доской, с чистым диском компьютера), не закон, а притчи правят миром, Иов на гноище с Господом спорит, как закон, этика не может быть геном, потому что «генетика» простое слово, а без слов нет ни только генов, нету ничего нигде, наука льётся мифами словесными от начала до конца веков, загружая Словом стандартных млекопитающих, кольцуя бессмертие книги мудрости, «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина. От благовония мастей твоих имя твое - как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя. Влеки меня, мы побежим за тобою; - царь ввел меня в чертоги свои, - будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино;  достойно любят тебя!» - и на ослике во врата Херушалима въезжает слово «Херостеос», но не существо с этой самой чистой доской памяти, слова рыдают, смеются, любят беззаконно, вопреки казармам, слезшим с пальм, так и прибей к закону всех законников скорей, беззаконный тянется к закону, как за коном конвоир, на кону стоят и конквистадоры, не для пушек пишутся законы, словаря исконные законы не подвластны временно живым.
Годы подсчитывает живущий человек, да и вообще весь мир носит в себе, делает несогласным замечания, знает как наладить отношения Китая с Тайванем, Армении с Азербайджаном, не согласен с чёрными дырами и большим взрывом, между нами говоря, до сих пор сомневается, что жизнь будет и через сто лет после него, нет в этом нет ничего необычного, просто он верит только в то, чему свидетелем является он сам, а то, чего он не увидит, просто не будет, теперь он есть, присутствует, а тогда его в любом случае больше  не будет, еще сильнее он верит в то, что он именно тот, который записан в его паспорте, особо отмечая цепочку своих родственников, навсегда вошедших в него корнями, потому что в беспрерывных  встречах с ними, застольях постоянно возникает разговор об особенностях этого родства, но более основательным является утверждение, что это их земля, а не ничейный клочок земного шара, но эти инвективы сами по себе не имеют никакого значения, и никогда его не интересовали, а уж бытие до него и после него ещё меньше.
С какой стороны это далёкое, неважно, со стороны прошлого наступает в ещё более далёкое прошлое, или из среднего прошлого вышагнуло сразу в будущее, когда твое тело распадётся на атомы, а ты вопреки тлению будешь так же шагать бок о бок с Маргаритой, чтобы постоянно ощущать себя Мастером, вероятно, Михаилу Булгакову удалось сказать такую правду о творческих людях, что спустя годы она действует неукоснительно, любовь высекает искры вымыслов между писателем и читателем, и больше нет текущих дней, а есть литература сердца, в любом случае, создаётся настоящее, не особо заботящееся о мнении государственных конъюнктурных работников, массолитовцев, рукописи не горят, но я добавлю - если они размножены в самиздате, в общем, куда важнее соединить далёкое прошлое с далёким будущим, достичь того состояния, когда от любого далекого должна исходить только любовь.

"Наша улица” №273 (8) август 2022