Ирина Оснач “Лифт с первого на семнадцатый” короткие истории
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родилась 24 ноября 1965 года на севере Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

ЛИФТ С ПЕРВОГО
НА СЕМНАДЦАТЫЙ

короткие истории

Суматошный, радостный, горький… Как детский калейдоскоп, повернешь одним боком - яркие солнечные брызги, другим - алые, багровые, красные.
Жаркий, сумбурный и любимый июль.

БУТЕРБРОДЫ

На углу был магазин со скучным названием «Хлеб».
Утром пройти мимо дверей хлебного невозможно: из всех щелей пахло батонами, булочками, плюшками, рогаликами, бубликами.
Я обычно покупала большой рогалик с повидлом.
Ближе к обеду наступало время хлебных кирпичей: белого, чёрного, серого, «Бородинского». Одно время привозили «Молочный», хлеб был круглый, рыхлый, дебелый и невкусный.
Хлебные кирпичи лежали на деревянных лотках. Лотки вставлялись в металлические стеллажи на колесиках.
Когда хлеб на стеллажах заканчивался, хмурый дядька в рукавицах-верхонках выкатывал из подсобки новую порцию горячих кирпичей.
Каждому стеллажу полагалась привязанная к нему верёвкой металлическая ложка - чтобы не ушла. Культурные покупатели проверяли свежесть хлеба ложкой, некультурные - тыкали пальцами.
Вечером я покупала половинку белого, половинку серого, четвертинку «Бородинского» и две бутербродные булочки. Булочки продавщица считала, щёлкая счетами, а половинки и четвертинку она резала огромным ножом с таким видом, что всякий раз я была готова взять только одну буханку хлеба. Но мама ела белый, бабушка - серый, а я любила и люблю «Бородинский». И брать больше смысла не было - свежий хлеб в «Хлеб» привозили дважды в день.
Бутербродные булочки полагались мне для бутербродов в школу.
Мама делала их с маслом и сыром.
Фантазия у бабушки была изощрённой - там могли оказаться тоненькие, почти прозрачные ломтики сырокопченой колбасы и даже две или три шпротинки.
Это бабушка, поклонница вкусной и здоровой пищи, тратила на мои бутерброды свой праздничный набор ветерана труда. Мама возражала, предлагала бабушке лакомиться самой деликатесами или позвать подружек и попить с ними чаю.
Бабушка отвечала, что ни ей, ни подружкам колбаса не по зубам, и… Ссорились они одними и теми же словами несколько раз в год - на майские, ноябрьские, Новый год, наверное, на 8-е Марта, когда давали праздничные продуктовые наборы.
Яств из такого набора хватало на неделю-полторы, тоненькими ломтиками, и начиналось время бутербродов с маслом и сыром.
А утром невозможно было пройти мимо хлебного, и я покупала большой рогалик, из которого, только кусни, вытекало горячее повидло. Рогалик съедался до последней крошки и капли.
Бутерброды оставались в портфеле: сыр и вкусные бабушкины добавки я съедала, а булочки крошила жирным и жадным уткам у пруда. Такие милые детки, как я, скорее всего, их и откормили.
Миновали зимы и весны… что только ни миновало… давным-давно порывом ветра унесло с этого света и бабушку, и маму.
И магазин на углу давно не «Хлеб», что в нем ни перебывало, а теперь в нем бутик, и в витрине стоит манекен, мёртвыми глазами взирая на прохожих: ни один не тронет дверь и не зайдёт.
А мне стыдно вспоминать, как довольно кивали мама и бабушка, когда вечером спрашивали: «Съела бутерброды?»
Я кивала и врала, что съела.
Мне и тогда было стыдно.
И утром я собиралась прошмыгнуть мимо «Хлеба».
И я бы прошла, но изо всех щелей так пахло батонами, булочками… пройти мимо хлебных дверей было невозможно.

ЛИФТ С ПЕРВОГО НА СЕМНАДЦАТЫЙ

Всю неделю я работаю. А в субботу сплю. Это святое.
В субботу спит весь наш спальный район.
Не спят мусоровозы. В семь утра они рычат, гудят, грохочут мусорными контейнерами, подъезд за подъездом. Мы - кто спит в субботу, чтобы выспаться на всю неделю, - звонили, писали, жаловались, убеждали, просили. Фиг.
Не спит лифт. Он едет с первого на семнадцатый, с семнадцатого на первый. Грохочет и сотрясает подъезд. И все потому, что уборщице Марьям лень поставить лифт на стопор и вымыть его на первом этаже. Марьям едет с первого на семнадцатый, с семнадцатого на первый, с первого на… и тряпкой елозит по полу, по стенам, по кнопкам, с которых после такой уборки капает грязная вода. Мы - кто спит в субботу, - просили Марьям, орали, еще орали. Фиг.
Не спит мой бывший. Он позвонил в половине восьмого и морочил мне голову все субботнее утро. Тут мне некому звонить и жаловаться.
После звонка делать было нечего, как сварить кофе. Но кофе закончился. Я собралась в магазин.
Лифт был в грязных потеках. Чтобы не испачкать руки, я ключом нажала на кнопку первого этажа, ехала и смотрела в зеркало на свое угрюмое лицо.
Вышла. Светило солнце, мусоровоз уехал, во дворе было тихо, только голуби курлыкали. Издалека возле магазина увидела тетушку в летнем сарафане. Она стояла, облокотившись о забор возле магазина, и безмятежно смотрела на небо. В небе летели облака и самолет.
Я выдохнула и успокоилась.
Вблизи тетушка оказалась взмыленной теткой. Лицо в потеках пота и туши. Возле ног стояли две огромные сумки: пакеты с молоком, колбаса, картошка, стиральный порошок… Тетка вытерла рукой мокрый лоб, нагнулась к сумкам и оторвала их от земли.
Утром в субботу она ходит в магазин и покупает все, что нужно, до следующей субботы. Ломовая лошадь. И некому звонить и жаловаться. Фиг.

ВЫМОЛИШЬ

Услышала от тетеньки, поучавшей свою приятельницу в автобусе:
- Не боись - вымолишь. Только не раз молись, не два, много, и вымолишь. Только каждый день надо, слышишь?
Что ей надо было вымолить? Счастье? Мужа? Детей? Здоровья?
Слово «вымолишь» становилось в автобусе уже физически ощутимым, большим, и могло перетечь, перекатиться даже к тем соседям по автобусу, которые искренне считали, что у них все в порядке.
Все очень связано. Одно перетекает в другое.

БУРЯ

Воскресенье. Дорога с дачи в город.
На половине пути грозовые тучи нависли над нами, и началась свистопляска: полтора часа выло и трясло, небесная вода лилась так, что было похоже на пургу. Ветер сотрясал деревья на обочине. И сотряс - высоченные березы обрушивались на проезжую часть.
Я взмолилась:
- Давай переждем в придорожной кафешке!
Муж кивнул. Переждали. Буря помчалась в Москву.
Июльские грозы этим летом - черные, яростные, проливные (даже градом).
Стоишь на земле, смотришь на небо - какая мощь у небес, а ты мал и ничтожен.
Мал и ничтожен, и какая мощь в небесах.
Стоишь на земле, смотришь в небо, и ты - часть и земли, и неба, черного, высокого и страшного.

УЛИТКА

У меня есть знакомые кузнечики, жуки… а сколько муравьев, бабочек… когда-то была знакома и с комарихой, вовремя ноги унесла, пока она в меня не впилась… немало стрекоз, стремительных, хищных, с глазами, которые все видят, с и невероятными крыльями.
Я улитка. В Вавилоне улитки были символом вечности, для буддистов - терпения и застывшего времени. На средневековых гербах изображение улитки означало настойчивость. Кто знает, кто знает…
У нас много улиток на даче. Ползут медленно и верно своей дорогой, останавливаются, разглядывая все вокруг… и сочиняют истории.

ЗЕЛЬЕ

Встанешь рано утром, в окно смотреть не хочется: хмарь на небе, хмарь на земле. Но сделаешь себе чай… Я чайная душа (кофе - в исключительных случаях).
Нет, не так.
А вот так - ранним утром пойдешь на кухню, откроешь шкафчик, посмотришь на стеклянные банки, где хранятся травы для чая…
Тут-то и начинается зельеварение.
Чай с листьями молодой крапивы - это апрель, первые кукушки и первая зелень, из которой можно варить зеленый борщ и делать классные пирожки (тончайшее тесто, начинка из листьев одуванчиков, щавеля, крапивы, зеленого лука). И после дачных трудов посиделки на крыльце с кружкой чая: поздний вечер, и надо идти спать, и чай остыл, и так уютно мерцает свет в комнате, и уже зябко. Но все сидишь и сидишь, и слушаешь ночные шорохи, пока на черном небе не проступят звезды: пора спать.
Чай с мятой - это май, когда мы ездили на Оку, тот день пах луговыми цветами, соснами и ветром с реки.
Я засыпаю в чайный заварник листья и цветы кипрея, и вспоминаю, как собирала их летом: конец июня, повсюду на полях ало-розовые полосы цветущего кипрея или иван-чая.
Июль. В квартире - запах роз от россыпи розовых лепестков на письменном столе в комнате дочери. В коридоре сушатся березовые, крапивные и зверобойные веники. Что-то пойдет в чай, остальное - для душистых травяных ванн.
Сегодня утром я заварила такое зелье: мелисса, розовые лепестки, чуть-чуть березовых почек. Выпила кружку, посмотрела в окно.
Наступила летная погода.
Во времена китайской династии Тан, кажется, именно тогда и была вылеплена терракотовая армия, жил мудрец Лу Юй. Он сказал так: «Если долго пить чай, могут вырасти крылья».

“Наша улица” №273 (8) август 2022