Виктор Кустов "Застывшее время" повесть
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Кустов Виктор Николаевич родился 9 июня 1951 года в Смоленская области, школу окончил в посёлке Снежногорск Красноярского края. Окончил Иркутский политехнический институт, горный инженер. Работал в газетах в Иркутске, Саяногорске, Красноярске, Черкесске, Ставрополе. Главный редактор журнала "Южная звезда". Член СП России с 2002 года. Участник Всесоюзного совещания молодых писателей СССР в 1984 года. Автор 12 книг прозы, 4 книг публицистики, 2 книг пьес. Лауреат премии им. А Губина (Повествование «Провинциалы» в пяти книгах). Победитель международного конкурса «Литературный Олимп» в номинации «Драматургия»  (пьеса «Время шутов»). Живёт в Ставрополе.

вернуться
на главную
страницу

Виктор Кустов

ЗАСТЫВШЕЕ ВРЕМЯ

повесть

Планировали мы эту поездку летом и была бы она, наверное, совсем другой. Но человек предполагает, а Господь располагает, Ему из Его Вечности виднее, что каждому из нас приоткрыть из сокровенного. И эти бессолнечные, не по-зимнему слякотные и сумрачные январские дни, совсем не похожие ни на те празднично-снежные, что помню с детства, ни даже на дни начала января года предыдущего, притупив чувства и желания, обострили восприятие времени,настраивая на узнавание не того, что снаружи, что видимо, а того, что внутри вечного движения жизни...
Пётр Тимофеевич
Гостиниц в этом, хотя и маленьком, но достаточно солидном по возрасту городке, на Западной Двине, в интернете значится две. На самом деле осталась одна. Это мы выяснили до поездки и, созвонившись, заказали номер в этой единственной, относящейся к какому-то ведомству, связанному с энергетикой. Две ночи в поезде и пасмурная, перемежаемая дождём и мокрым снегом, погода настраивала на отдых в уютном номере, в котором, как нам сказали, есть и душ, и все остальные удобства.
В одноэтажном городке, с преобладанием частных подворий, растянутом на километры по обеим берегам реки, общественного транспорта нет. Личных авто тоже не так много, основной вид транспорта - велосипеды. А к услугам «безлошадных» или гостей - частный, организованный в таксопарк, извоз - сто рублей в любой конец города.
Гостиницу местные таксисты знали, да и ехать от автовокзала было всего ничего. Небольшое двухэтажное здание с ведомственной табличкой на стене гостиницу не напоминало, хотя на окне виднелась и такая надпись. Дверь была заперта, а на звонок появился рослый мужчина, похожий на охранника, только без униформы. С трудом постигнув, что мы приехали в гостиницу, в заказанный предварительно номер, он неожиданно растерялся, стал что-то говорить об уборщице, которая не вышла на работу, явно не зная, что делать. А потом нашёл решение.
- Я вас к руководителю отведу, - с облегчением выпалил он.
- А что, он на работе?
- Да, здесь...
И заторопился по лестнице на второй этаж...
...В небольшом кабинетике со стойким запахом перегара за столом действительно сидел невысокий сухощавый мужчина предпенсионного возраста. Он радушно, но с очевидным напряжением, выслушал сначала своего подчинённого, а потом уже и меня, напомнившего о звонке с неблизкого от его городка юга. И хотя удивления по поводу приезда вслух не высказал, по выражению лица было видно, что он либо удивлён, что мы действительно приехали, либо напрочь забыл то, что было кому обещано, теперь уже в прошлом году. Пришлось брать инициативу в свои руки, сообщив, что мы с ним в какой-то мере земляки: чуть больше полста лет назад я бегал по этим улочкам, купался в этой реке и в общем жил одной с ним пацанячьей жизнью.
Он протянул свою визитку, и мы сразу стали людьми близкими.
- А чего же ждёшь? - спросил Пётр Тимофеевич то ли охранника, то ли помощника, стоящего за моей спиной. - Заселяй.
- А куда? - уточнил тот. - Не прибрано, нет же уборщицы...
- Нам бы хороший номер, - вмешался я. - Привести себя в порядок, отдохнуть перед тем, как к родне отправиться.
- А кто там у нас сейчас живёт? - поинтересовался
Пётр Тимофеевич у помощника.
- Да этот, с севера...
- А, из Норильска, - обрадованно взглянул он на меня: я уже сообщил, что тогда, более чем полста лет назад, я с родителями уехал на Таймыр строить гидроэлектростанцию для Норильска. Между прочим, самую северную в мире... Вернее, строили мои родители, дядя Вася и другие взрослые, а я учился.
- Гуляет, - понимающе пояснил. - Тоже в родной город приехал.
- Надо же откуда прилетел. - Удивился я.
- Он моряк вроде...
- А что же он делает в Норильске?
Пётр Тимофеевич задумался.
- А что, я сказал из Норильска?.. Нет, из Мурманска он. Точно... Но он мешать не будет, он только ночевать приходит.
- Так куда их? - напомнил помощник.
- Давай во вторую.
- Там не убрано...
- Ну, надо сделать...
Не скрывая недовольства, тот вышел.
- Ничего, сейчас приберёт... Уборщица у меня запила с нового года, - по-свойски пояснил Пётр Тимофеевич.
Я кивнул, тем самым выражая своё понимание не только состояния уборщицы, но и его, руководителя этого предприятия. А он охотно стал делиться собственными воспоминаниями о временах нашего детства, разница в возрасте между нами, судя по всему, была не такая уж и большая. Было видно, что он готов продолжить наш обмен воспоминаниями в более уютной обстановке, но я сказал, что жена уже заждалась, грезит о душе и отдыхе, и пора бы нам, наконец, устроиться.
- Я сейчас вас проведу.
...Здание оказалось проходным. Во дворике, под навесом, стояла старая, явно не эксплуатируемая по назначению «Волга».
- На этой «Волге» я Марину Попович возил, - остановился подле Пётр Тимофеевич. - Она - почётный
гражданин нашего города. Захотела город посмотреть, ну я и повёз. Думаю, раз лётчица, значит скорость любит и прижал... А она говорит, мне скоростей в самолёте хватает, давай помедленнее... Вот теперь стоит... У нас земляков известных много. Гагарин само собой. А вы не родственник Светланы Савицкой?
Он уже знал, что по матери я - Савицкий.
- Известная в городе фамилия, - сказал он скорее из уважения. Ныне здравствующих и именитых родственников или однофамильцев в городе вроде не было. Разве что он мог знать Надежду Яковлевну...
Но об этом я спросить не успел, мы зашли в стоящий во дворе домик. За входной дверью оказался коридорчик, распахнутая дверь в санузел с душевой кабиной и, в отходящем направо коридорчике, четыре номера.
- Вот тут из Мурманска живёт, - он толкнул первую по ходу дверь, та не открылась. - Но его сейчас нет, - и толкнул ту, что напротив. - А это ваш номер...
Помощник, выполнявший роль горничной, доложил, что одну кровать уже перестелил, а вторую не успел.
- Мы сами, - вмешалась жена, у которой настроение испортилось и от неприятного запаха из санузла, и от комнаты со старыми кроватями, застеленными явно застиранным бельём, и от чёрно-белого допотопного телевизора, пристроившегося в углу на неказистой тумбочке.
- Мы сами, оставьте, - поторопила она исполнявшего обязанности загулявшей распорядительницы гостиничного уюта.
...Оставшись одни, мы обменялись не радующими нас выводами об уюте этой единственной в городе гостиницы и стали подумывать о замене предыдущего плана поездки, по которому мы хотели появиться перед роднёй хорошо отдохнувшие, приведшие себя в порядок. Собрались, не распаковывая чемодан, всё перепланировать, тем более что родственники настаивали на том, чтобы ехали сразу к ним, но всё же решили немного прийти в себя после дороги. И только занялись обустройством, как раздался стук в дверь и на пороге появился Пётр Тимофеевич.
- Значит так, устраивайтесь... И платить ничего не надо. Мы лучше посидим с вами вечерком. За мой счёт... - И повторил, как самый веский беспроигрышный аргумент: - За мой счёт.
- Это мы потом...- отозвался я, понимая, что не стоит объяснять моё негативное отношение к такого рода посиделкам и запоздало пожалев, что в ответ на его визитку дал свою...
Через пару часов мы приняли окончательное решение покинуть этот не вселяющий радость номер, заплатив за полсуток проживания - всё-таки суетились люди.
Всё тот же натужно-гостеприимный помощник помог вызвать такси и, не особо расстроившись, запер за нами дверь.
Бабушка Оля и остальные
Вот ведь что удивительно: адрес своего дома, в котором мы с родителями жили, я не помню. А вот дедов, на улице Максима Горького, двенадцать, навечно в памяти. Да и улицу эту, довольно длинную, начинающуюся со стороны песчаной косы, за которой, ниже по течению, была раньше сплавная контора с катерами, пришвартованными вдоль берега, а дальше, вдоль изгибающейся реки - большая территория леспромхоза с визжащими пилами деревообрабатывающих цехов, и заканчивающуюся в другой стороне, упираясь в перпендикулярно идущее от Невеля шоссе вниз, к паромной переправе, с закрытыми глазами пройду.
И хотя больше помню именно косу, пляж – место летнего проживания пацанов этой малой стороны, - но и бабушку, Марфу Фёдоровну, суетящуюся у русской печки, всегда что-то варившую людям и живности, строгую, у которой не побалуешься, тоже хорошо помню. Наверное потому, что накупавшись и проголодавшись, шёл с повинной к ней...
А вот дед, Иван Васильевич Савицкий, остался в памяти фрагментарно. Вот мы с ним идём в гончарный цех, он усаживает меня за гончарный круг, пытается учить ваять горшки из мягкой и мокрой глины, но роста я невеликого, до круга достаю с трудом, да и крутить его сил и терпения не хватает. Или вижу его сухонького, с палочкой в руке и с припрятанной во внутреннем кармане пиджака чекушкой, неторопливо идущего к нашему дому в выходной день, чтобы выпить эту чекушку вместе с моим отцом-отчимом.
И ещё по фотографии в день похорон, потому что убежал тогда, может быть не захотев поверить, что доброго дедушку Сурика, так его звали соседи, большеуже на этой земле не будет.
А вот дедов дом, построенный сразу после войны, когда долгое противостояние фронта на этих двух берегах: один - низкий, где они жили, - наш, другой - высокий, большая сторона - немецкий, закончилось и началась мирная жизнь, стоит до сих пор. Правда, усилиями детей, а точнее, одного из сыновей - Якова Ивановича, и его жены Ольги, теперь вот бабушки Оли, и внучки Надежды, прирос пристройками и даже удобствами, прежде здесь невиданными. Вода из колодца во дворе, но подаёт её в ванную комнату и туалет насос, греет электрокотёл. Есть газовая плита, хотя газ из баллонов, газопровод до городка так и не дошёл. Осталась только печка, правда, уменьшенный вариант, в ней теперь не готовят, только для обогрева,но и то Надежда собирается её обменять на электроотопление.
Одним словом, все удобства теперь под крышей. Но и банька осталась во дворе. Это для удовольствия тела. Правда, нет теперь здесь ни коровы-кормилицы, ни курочек-несушек, ни поросёночка... Как и грязи от этой бегающей животины. И голосов живых нет: чисто и тихо...
Я помню, когда было шумно и грязно.
Бабушка Оля помнит, несмотря на свои годы, не хуже, к тому же больше.
Я, например, её помню только со свадьбы, которой моя родня не очень-то хотела, потому что была она из пришлых, вроде как латышей. Хотя на самом деле не так, фамилия её девичья - Пластовская. Скорее польское просматривается. Причина, видимо, была в том, что её отец в тридцать седьмом году был репрессирован. И приехали они с матерью из тверской стороны. Переселились всем кланом: мать, тётка, родственники. Про отца она больше ничего не знает. Да и не помнит его, семь лет ей было...
Влюбился в Ольгу вернувшийся из армии Яшка Савицкий, и, несмотря на недовольство родственников, повёл под венец. И неожиданно пришлась невестка ко двору, то есть к дедушкину дому, оказалась и работящая и уважительная. А Яшка - один из пятерых детей - был теперь окончательно при родителях устроен. Остальные давно уже своими домами жили.
Старший, Александр Иванович, фронтовик, кадровый военный, пограничник, после войны сменил несколько мест службы, и после службы на заставе на армяно-турецкой границе, подполковник в отставке, с семьёй обосновался в Бресте, где и остался навеки.
Второй сын, Лёшка, Алексей Иванович, был из непутёвых: ершистый, задиристый, неуживчивый, бросивший работу в леспромхозе и леспромхозовский же, выделенный семье с двумя детьми, ведомственный дом, и завербовался на целину. Туда всем семейством ветреным весенним днём - паром через реку не ходил, паводок ещё не кончился и льдины плыли по Западной Двине, - на катере переправились на другой берег. И сгинули навсегда, в обиде или по какой другой причине утратив всякую связь с родиной. Осели они после целины в Подмосковье, в Обнинске. Там, упокоившись, дядя Лёша и остался.
Младший же, Василий Иванович, после срочной службы в Комсомольске-на-Амуре, прижился в Сибири. И прописался на сибирских стройках: Мамаканская ГЭС, Хантайская, Курейская. Туда же в Сибирь сманил и сестру Анну, мою мать, и нас с отцом... Вместе они, брат и сестра, с семьями, выйдя на пенсию, с Севера переехали в кооперативные квартиры, приобретённые в южном Черкесске, и доживали отпущенные им годы на Северном Кавказе. Там же и остались покоиться, не так уж далеко друг от друга.
Ну а что касается Якова Ивановича, родившегося перед Василием и оставшегося в родном городе, то отгуляв-отколымив молодость - тогда отхожий плотницкий промысел по деревням был весьма прибылен, свою бочку спиртного выпил он очень быстро, расплатился за бурные годы инсультом в середине жизни и три десятка лет потом числился инвалидом. Спиртного больше в рот не брал, зато рыбачил так же запойно, как прежде гулял, каждый день выезжая на лодке на середину Западной Двины. Рыбак был наипервейший.
Он лежит теперь рядом с родителями.
Бабушка Оля никуда никогда за все свои восемьдесят восемь лет из городка не выезжала. И все эти долгие годы так или иначе трудилась. Теперь, когда Надежда ей не очень-то позволяет это делать, отстояла себе привилегию топить печь . В такую погоду, как сейчас - в середине дня, в холода - утром и вечером. Тогда она, растопив ольховые или березовые, заготовленные летом дрова, сидит на низеньком стульчике перед печуркой, глядит на огонь, периодически поправляя горящие поленья и поворачивая непрогоревшие головешки.
Мы тоже, пока были здесь, любили смотреть на огонь, осознавая, что что-то важное потеряли в нашей лениво-комфортной энерго-газовой жизни...
У бабушки Оли хорошая память. С её помощью я пытаюсь разобраться с шарадами прошлого. Так уж повелось в стране Советов, что громко принято было говорить только о дедах-революционерах, верных большевиках. Ими можно было гордиться без стеснения.
Об иных же, из поколения в поколение, не рассказывали. А я к тому же по биологическому отцу вовсе безродный. Отчим, чью фамилию я ношу, Николай Михайлович, в мои семь лет усыновил меня. По детству для меня родной город - Велиж, а по рождению в свидетельстве - село Знаменка Знаменского района той же Смоленской области. Но где это село и район, я не задумывался до недавнего времени, считал, что в административных переделах исчезло оно с карты. И только когда решил всё же шараду с рождением распутать, выяснил, что Знаменка - это реально существующее поселение недалеко от Вязьмы, ближе к Московии, которое было районным центром. А помнится, мать вроде там училась на бухгалтера... А ещё какой-то поручик Савицкий из тех мест, о котором в Бархатной книге написано, отличился в 1812 году... Но вот как занесло на другую сторону Смоленской области моих Савицких?
И бабушка Оля, оказывается, этого тоже не знает.
Как и многого другого из семейной истории Савицких, о чём я был наслышан.
Я поделился тем, что в своё время услышал от бабы Вари, Варвары Фёдоровны Ващенко, родной сестры бабушки Марфы. По её версии общего семейного прошлого дед Савицкий был хитёр: перед революцией было у него два дома в городе, гончарная мастерская с наёмными гончарами и хутор недалеко от города. На этом хуторе уже при моей памяти жил младший брат деда, которого звали странно - Манька. Эту шараду с помощью тёти Оли мы разгадали. Оказывается, мой дед Иван и Манька - тоже Иван - родные братья, получили свои одинаковые имена согласно церковного тезоименитства. Так в семье два Ваньки росли, вот младшего Манькой, то есть маленьким Ванькой, родные и называли.
Так вот, из рассказа тёти Вари, как зажиточные Ващенко, так и хитрый Савицкий советскую власть встретили без излишков: дед один дом отдал советской власти, гончарню тоже передал общине, оставшись там заведующим, а хутор - бездомному Маньке.
Теперь они рядышком лежат, два брата, два Ивана Васильевича....
А Ващенко тоже не лыком шиты: советскую власть приветствовали. Дядя Тима, брат моей бабушки и тёти Вари, даже пошёл служить в НКВД-КГБ, откуда и вышел в отставку в Смоленске майором госбезопасности уже при моей памяти..
И ещё поведала тётя Варя предание древнее о том, что якобы один из моих предков - поляк, пленил в военном походе турчанку, и родила та ему за двадцать совместно прожитых лет пятерых детей, но так ни разу не заговорив.
Думаю, что это обычный семейный миф, который в фундаменте у каждого человека должен быть. Чтобы твёрже на родной земле стоять...
А вот о моём биологическом отце бабушка Оля если и знала, то забыла. Но утверждает, что Нюра - мать моя - тайну эту хранила крепко.
А я не удосужился в своё время спросить.
Жаль, много в прошлом остаётся тайным по нашей собственной вине...
Что же касается Кустова Николая Михайловича, чью фамилию я ношу, то выходцы они из Тверской губернии: помнится, ездили мы в Осташков к его тётке, она в театре служила. Его отец Михаил Кустов был большевиком, коммунистом, из настоящих, бессребреник, только дом бабушке Тане да сыну Николаю и дочери Капитолине и остался, хотя был он в райисполкоме в чинах...*
* Нашёл в интернете вырезку из районной газеты. Она не датирована, но похоже где -то предвоенных лет. Называется: «В Велиже не ликвидируют последствий вредительства» и начинается с фразы о том, что «враги народа, орудовавшие в Велижском районе, нанесли огромный вред колхозному землеустройству». И далее: «Велижский райисполком не помогает земельному отделу в ликвидации последствий вредительства... Все материалы были переданы на рассмотрение президиуму  райисполкома. Эти материалы пролежали две недели на столе у председателя райисполкома тов. Кустова. После этого Кустов поручил членам президиума райисполкома обследовать несколько колхозов...» А дальше о том, что члены президуима так и не выполнили это поручение и вывод: «Кустов  до сих пор не проявляет должной инициативы в быстрейшей ликвидации последствий вредителей».
Насколько я знаю, Михаила Кустова не репресировали. Но возможно после этой заметки у него были проблемы. Умер же он вроде бы от болезни...

Бабушка Оля в свои давно за восемьдесят не только при памяти, но и с юмором дружит. И шутке посмеяться, и подшутить и над дочкой, и над собой. Прибаливая, каждый раз готовится к отходу в мир иной, но на Надькины провокационные разговоры о причастии и исповеди, - та последние годы стала воцерковлённой: посты соблюдает, на службы ходит, причащается и исповедуется часто, - не поддаётся. А что, если вся жизнь в атеистической стране прошла... Иногда капризничает перед дочкой, мол, хочу чего-нибудь делать, а есть не хочу... Но надо ждать лета, летом будет огород. А пока - только печку топить.
В свои редкие, два или три, короткие заезды в этот город помню я тётю Олю всё время занятую делами: животиной, стряпней, огородом. Это помимо того, что до выхода на пенсию трудилась она в том самом леспромхозе, на пилораме, расчленяя деревья на доски. На не женском это деле, в оглушительном визге пил, работали тогда одни женщины...
Она вместе с городом пережила всё, что выпало ему за эти десятилетия.
Надежда Яковлевна
Мы с Надеждой - двоюродные. С разницей в девять лет. Я старше. Поэтому, когда я четырнадцатилетним уезжал на север, пятилетняя мелкотня меня не интересовала.
Спустя десять лет, когда мы с Людмилой, молодой женой, приехали в Велиж забирать подаренный нам на свадьбу новенький красный «Запорожец», полученный отцом по северной льготе вне очереди, он стоял в наспех срубленном гараже в отцовском доме, где жила тётя Капа с бабой Таней, угловатая стеснительная девочка-подросток не проявила сестринского интереса по отношению к взрослому брату. А вот старшая, Валентина, по характеру противоположность спокойной Наде, согласилась ехать с нами в Сибирь. Она только что закончила школу, была свободна, как ветер, без каких-либо планов, и предложение моей матери поехать на север, где работу ей найдут и помогут встать на ноги, её родители и она приняли. И мы втроём тогда отправились в некороткое автопутешествие за четыре тысячи вёрст, в котором, в конце второй недели на границе Омской и Новосибирской областей ушли в кювет. Причина была чисто техническая, колесо заклинило, заводской брак. Мы, все трое, слава богу, отделались ушибами, даже испугаться не успели. А вот машина растопырилась во все стороны. Пока, сначала деревенский умелец, а потом костоправ города Барабинска (ранее Каинск) возвращали ей первоначальные формы, и потом больше недели мы вдвоём с Людмилой ехали-мёрзли, а был уже сентябрь, в машине с фанерой вместо стёкол, на железнодорожной платформе, Валюха добралась сначала до родителей жены в Саяногорск, а затем улетела к моим родителям на север. И дальше у неё началась своя судьба, в которой было двое мужей, двое сыновей и, наконец, дом в казачьей станице на Северном Кавказе, где, если верить Бархатной книге, в своё время тоже жили-поживали Савицкие...
Спустя ещё пару десятков лет, подтверждая крепость родства, так же отчаянно поступила и Надюха, в наш короткий заезд в Велиж с дядей Васей по пути из Москвы на Северный Кавказ, согласилась поехать к нам погостить.
Это были уже девяностые годы, она закончила институт, работала ревизором в местном райпо. Нам, уже окунувшимся в капиталистический угар погони за богатством, она казалась реликтом, всё ещё живущим мерками общественного, общего труда на благо всех. Райпо, районное потребительское общество, с несколькими десятками торговых точек по всей территории района, за это время не претерпело никаких изменений, и она, как и в советские времена, ревизовала и контролировала становящиеся всё более убыточными подразделения. Сколько мы её не убеждали что-нибудь приватизировать по возвращении, проявить предприимчивость, так и не убедили. Во всяком случае, нам так казалось. Надежда Яковлевна - уже пенсионер - всё ещё работает директором пищепрома, куда входят: ресторан, кулинария, закусочная, буфет и что-то там еще... Но хозяйкой так и не стала, всего лишь пайщицей, на выходе получит свой пай - двадцать пять тысяч рублей.
Сориентировались в своё время товарищи из областного центра и тогдашее местное руководство, стали учредителями того, что было до них...
Но её это не огорчает. За время, что не виделись, она изменилась не только внешне. Семейная жизнь у неё, в отличие от сестры, не сложилась - семь лет прожили, а потом разбежались. Детей бог не дал. Но вот дал успокоение в отношении к религии. Когда и отчего возник этот интерес, она уж и не вспомнит, но только однажды осознала, что все мы под Богом - это не просто фраза, а реальность бытия. И тяжесть грехов ощутила...
- Мне людей приходится и наказывать, и увольнять. Уволю и мучаюсь, может, ему не на что жить.
Вот и взяла она обратно Марину-гренадёра, под два метра ростом, не так давно уволенную из-за пристрастияк спиртному. И работает вновь Марина в буфете ресторана, правда, дав предварительно зарок.
А ещё убеждена Надежда Яковлевна, что Господь её уберегает от всяческих злых поползновений недругов и прочего колдовства.
...Мы приехали накануне Рождества, и Надежда просветила нас о церковных событиях и о том, что в городе есть два храма, на одной и другой стороне реки. На этой, малой стороне, - здание церкви, построенной до войны и сохранившейся, на большой - новая, деревянная.
- Я и туда и туда хожу, но мне наша больше нравится.
Это здание, которое было церковью, но до меня, я помню сызмальства. Сначала как склад, в котором хранили ядовитый дуст, запах которого долго не выветривался. Потом как кинотеатр, в котором я первый раз смотрел, приехав на каникулы с севера, «Полосатый рейс» и смеялся вместе с залом так, что сполз с сиденья. И вот теперь этому зданию вернули старое предназначение.
- Вам обязательно надо сходить в нашу церковь. И на всенощную тоже.
Мы упирались, мол, не привыкли к службам, ходим в храм, наверное, как и большинство, когда позовёт душа. Вроде как по приглашению, а чтобы ходить на службы, исповедаться, причащаться. Не созрели...
- Да, исповедь - это очень серьёзно, к ней подготовиться надо, - согласилась она. - А в церковь надо сходить. Я сегодня иду готовить к празднику, полы помыть, прибраться, со мной пойдёте. Там на стене фрески видны стали, которые столько лет закрыты были.
- Фрески посмотреть надо, - согласился я. - Да и любопытно взглянуть, что получилось из кинотеатра.
Фрески действительно были видны на одной стене, прямо на входе. Нечёткие, фрагментами, но видны. Здорово знали своё дело мастера, что даже многократное наслоение извести не уничтожило краски...
Теперь кинотеатр ничто не напоминало. Даже напрягая воображение невозможно было представить зал с креслами и полотно экрана на том месте, где теперь светились иконы.
Но ведь было, никуда не денешься...
...Так все эти праздничные дни разрывалась Надежда Яковлевна между рестораном, её кабинет в этом же помещении, и церковью. И если то, чем она живёт в Божьем храме, было более-менее понятно, то в чём состоят обязанности её светской должности - не совсем. Да и сомнения были в безубыточности осколка некогда большой и богатой сети потребительского общества. Но оказалось, что в целом пищекомбинат вполне рентабелен, и даже потихоньку эта самая рентабельность растёт. Правда, не за счёт ресторана, это теперь скорее просто зал для торжеств: свадеб, рождений, поминок... Выручает кулинария, производство собственной продукции.
Хотелось что-нибудь посоветовать, придумать, что пользовалось бы спросом у немногочисленного и явно постаревшего в последнее двадцатилетие капитализма населения городка, но так ничего и не придумалось, кроме как возврата к созданию производственных предприятий. Только кому сейчас производство нужно, когда общество потребления не в силах потребить то, что уже производится... Вот и стареет городок, уезжает-убегает молодёжь в две столицы, до которых отсюда почти равное расстояние. Даже Смоленск, до которого чуть более ста километров, не манит, тоже со столицей конкурировать не в состоянии. Велижские мужики в моём детстве славились плотничьим умением, а нынче в основном в строители подались. Зажиточных москвичей обустраивают в их угодьях...
Но подобные сентенции не для Надежды.
- Я ведь пчёлка, а это дело мух... - напоминает она своё отношение к политическим разговорам, к которым мы с женой и бабушка Оля такого, как у неё, неприятия не испытываем.
Одним словом, политика её не интересует.
- Я из пчёлок, - повторяет она. - А пчёлы что делают? Нектар собирают... Это дело мух над кучами виться...
Сашка. Он же Александр Владимирович
Сашка - мой троюродный брат. Он сын дяди Володи Ващенко, сына бабушки Вари. И мой одногодок. Мы в один класс ходили. А вот сидели за разными партами. Сашка пацаном был видным, уверенным, я - худеньким и маленьким.
Ващенки жили рядом с дедом Савицким, а я в другой стороне от нашей школы-восьмилетки - за ручьём. И моим лучшим другом был Вовка Короткий. Это фамилия у него такая, на самом деле он был самым высоким в классе, над всеми возвышался. Мы с ним немало пережили вместе. Весной, когда уходило половодье, прочёсывали берега в поисках военных трофеев.
И находили нужное. К примеру, из найденных мин тол выплавить хотели, хорошо, дождь пошёл, и костёр не смогли разжечь. Трассирующие пули курочили, одна такая в руках выстрелила, чудом успел отклониться, но два пальца обожгла до ран. Однажды чуть сарай с сеном не сожгли, хорошо, отец Володьки дым увидел... Тонули зимой. Вернее, я тонул, когда под лёд провалился, мы на коньках катались, а он следом влетел в полынью. Но он на голову выше, на дно встал и меня вытащил...
Потом я уехал, а спустя год и он - в Ярославль. Там речное училище закончил, капитаном стал, по Волге ходил... Но судьба нас больше так и не свела ни разу... *

• В «Одноклассниках» я нашел его младшую сестру Ольгу. От неё узнал, что они с Володей живут в Ярославле. Володя плавал, потом таксовал, нынче пенсионер. С интернетом не дружит, сестра от его имени пишет.

С Сашкой же сошлись позже, когда я на каникулы после девятого класса приезжал. А он из Вильнюса, где учился в техникуме, тоже на каникулы приехал. В то лето он и загулял с Тамарой. Да так по-взрослому, что без женитьбы никак уже было не обойтись. И хотя был он намерен ещё погулять, но оженили, и скоро стал он молодым отцом.
С Тамарой они вырастили двоих сыновей, прежде чем он остался один. Родители покинули этот мир ещё раньше, а младшая сестра Татьяна неожиданно ушла вслед за женой.
Один сын стал военным и живёт в Подмосковье, другой рядом.
Александр Владимирович был хорошим токарем. Слыл «мастером золотые руки». Зарабатывал неплохо, да ещё и халтурил. И считался в советские времена зажиточным: первым на улице Горького кирпичный дом поставил. Это сейчас появились и двух- и трёхэтажные, а тогда его высокий одноэтажный был самым большим и видным среди приземистых деревянных.
Но ныне пенсионер Александр Владимирович не избежал традиционной для городка болезни. И в эти праздничные дни не избежал обострения, начиная каждый новый день с опохмелки. Какое-то время после инфаркта боялся выпивать, но потом страх ушёл, страсть пересилила. Впрочем, не только страсть тому причиной была, но и одиночество. Кому он теперь был нужен: у сыновей своя жизнь.
Живёт он теперь то ли с сожительницей, то ли с домработницей, как она сама говорит, женщиной лет на десять моложе.
- Наташкой меня зовите, - говорит она. И добавляет, глядя на Сашку с нескрываемой обидой явно не чужого человека. - Тут я за домработницу...
И рассказывает, что уже нынче с утра сходил он к магазину, чуть там в драку не ввязался.
- А что я их там построил, пусть знают, кто в моём городе главный, - с хвастливой улыбкой вставляет он, находясь в состоянии глубокого опохмеливания.
По словам Наташки, продлится это состояние полубодрствования-полусна у Сашки неделю, а то и больше. И хоть не виделись мы уже много лет, по-настоящему поговорить нам не удалось. Когда инфаркт несколько лет назад случился, нашёл меня по интернету один из сыновей, говорил, что отец хотел бы видеть меня, сколько мол, осталось на этом свете...
- А Наташка в меня давно влюбилась, - с улыбкой замечает он на её жалобы мне, с одной стороны, гостю, с другой - родственнику. - Когда в аптеке увидела, молоденькая ещё... Она там работала тогда.
И в это верилось легко. Сашка был всё тем же, что и прежде, уверенным в себе, не сомневающимся в том, что всем без исключения женщинам он нравится. Впрочем, наверное, это так и было в его жизни, потому что в мои редкие и короткие заезды сюда из наших с ним застольных разговоров я помню, как он вспоминал своих если не любовниц, то желающих стать оными. Думаю, что Тамаре было непросто с ним, но, насколько помню, и у неё был характер крутой, при ней едва ли всё было так, как он говорил.
Глядя теперь на Сашку, облысевшего, обзавёдшегося солидным животом, я всё ещё видел в нём крепкого мужика, способного и сыновей поднять, и дом выстроить, и машиной и лодкой, что здесь, на Западной Двине, немаловажно, обзавестись.
- Думал, мы с тобой по окрестностям поездим, по не замёрзшей Двине прокатимся в верховья... - Выразил я сожаление по поводу несбывшихся планов.
- Так давай, - оптимистично согласился он, не вставая из-за стола. - Машина в гараже стоит, лодка тоже в порядке, можно спускать на воду.
- Но зато ты не готов, - не стал я смягчать ситуацию.
- Вот оклемаешься, я ещё пару дней здесь буду, тогда и прокатимся.
Но этих дней ему не хватило, чтобы вернуться в нормальное состояние, и мы так и не поговорили, как мне представлялось: с воспоминаниями о нашем детстве и юности, о судьбах одноклассников.
Эта встреча заставила меня сопоставить известные мне похожие судьбы людей, также подверженных этому анестезирующему уходу в забытье, наведя на мысль о некоем духовном разладе, который случается при, казалось бы, житейском благополучии. И вспоминая знакомых, подверженных этой болезни или греху, кто как считает, вспоминая их жизнь, я находил подтверждение тому, что некогда что-то в судьбе каждого пошло не так. Женитьба не по любви... дело не по душе... амбиции не по способностям... Другими словами, жили наперекор прописанному не здесь и не нами.
Тут я с Надеждой-пчёлкой солидарен.
Инна
Всё откладывал визит в этот старый, обветшалый до жалости дом. Дом Кустовых-Боборыкиных. Бабушка Таня, мать моего отца-отчима, дожила почти до девяноста. Я помню её всегда старенькой, маленькой, сухонькой и, в отличие от бабы Марфы, совсем не строгой. Я её не боялся и не слушался. Жила она с сестрой отца - тётей Капой, по мужу, которого я в глаза не видел, Боборыкиной. И с Лилей, дочкой Капы. Её старший сын, мой тёзка, Виктор, ушёл служить в армию, когда я учился в седьмом классе. Этот осенний пасмурный день проводов мне запомнился, потому что я тогда стал обладателем не только тайны, но и оружия. Перед тем, как с друзьями погулять последнюю ночку на гражданке, выбрав минуту, когда о нём забыли, он вывел меня во двор, достал из тайника под крыльцом свёрток, в котором оказался блестящий от масла чёрный парабеллум. Шёпотом велел беречь, пока он отслужит, и обещал по возращении за сохранность подарить немецкий штык.
Был он сорок пятого года рождения, со своими сверстниками раньше нас облазил все окрестные окопчики и блиндажи, и в его арсенале чего только не было. Но сохранить пистолет он доверил именно мне. И я шёл его провожать, крепко сжимая рукой в кармане тяжёлый, стягивающий штаны парабеллум.
В магазине парабеллума было пять патронов. Я их расстрелял в стог за городом уже на следующий день, а потом ещё пару месяцев взводил и щёлкал бойком в небо, как в копеечку. А когда щёлкать надоело, обменял на блестящую, сделанную из гильзы зажигалку.
Спустя пару лет, когда эту тайну я раскрыл дяде Васе, он захотел вернуть пистолет. Приехав на каникулы, я поискал владельца зажигалки, тоже давно уже утраченной мной. Но тот уже был в местах не столь отдалённых, отбывая срок то ли за драку, то ли за грабёж, и след этого трофейного оружия затерялся.
Что же касается Витьки Боборыкина, то он после службы домой не вернулся, остался на другом конце Смоленщины, в Сафонове, женился и прожил там всю жизнь.
Лиля работала медсестрой, долго не выходила замуж, наконец окрутила угонистого, мастеровитого, но пьющего Леонида. Но так как она сама любила выпить, это её не смущало, и несколько лет они прожили в согласии, найдя равновесие между увлечением и работой. Жили они в дедовом доме вместе с Капой и бабушкой Таней, а потом с дочкой Инной, своим так и не обзавелись.
Когда я уже закончил институт, и мы с родителями отправлялись на отцовском «Москвиче» в автопутешествие по Украине и к Селигеру, я попытался выступить в роли юного моралиста, осудив их семейное пристрастие к выпивке и неозабоченность материальным достатком. И тогда Лиля серьёзно, словно давно выношенное и бесспорно признанное, сказала:
- А зачем обживаться?.. Наши родители надрывались, отстраивали, обживались, а потом пришли немцы и ничего не осталось из нажитого, всё прахом. Так что надо жить сегодня. И радоваться сегодня.
Много позже я понял, что подобная философия вполне оправдана всей историей городка...
С Леонидом, который был на восемь лет её младше, Лиля жила бурно, с драками, ссорами, отчаянной любовью, ревностью... И в конце концов они разошлись.
Я знал, что их уже нет на белом свете, но всё же надавил на кнопку звонка рядом с калиткой, за которой зло надрывался пёс. И неожиданно для меня в доме кто-то заходил, потом калитка приоткрылась.
- Здесь когда-то жили Боборыкины... - начал я.
И худенькая женщина с усталым лицом кивнула.
- Лиля, тётя Капа... - закончил я.
- Бабушка умерла и мама тоже...
Мне показалось, женщина заплачет, и я поторопился догадаться:
- Вы - Инна.
- Да.
- А я - Кустов... Можно войти?..
- Да, конечно.
Значит, она знала о моём существовании...
Она придержала собаку, и я вошёл в тёмные сени. Раньше в них всегда пахло керосином, стоял керогаз, на котором жарилась картошка - главное блюдо моего детства. Теперь этого запаха не было.
Из сеней - в знакомый и незнакомый одновременно дом, разделённый на четыре маленькие комнатки с печкой в центре. Две поменьше - кухня и маленькая столовая, затем побольше - зал, и сбоку маленькая спаленка. Здесь я провёл немало дней и в детстве и потом, наездами...
Вот у этой печки Лиля помогала моему желудку освободиться от отравляющего спиртного, когда в четвёртом классе мать одноклассника-именинника угостила нас настойкой на спирту, и я чуть не отравился.
В большой комнате - диван у стены. На нём я провёл немало ночей, приезжая в гости.
Правда, комната тогда казалась мне больше.
Напротив дивана телевизор мультики показывает.
Девочка лет пяти на детском стульчике и мальчик на пару лет старше, стоящий около телевизора, смотрят на экран. Глянули на чужака и отвернулись.
- А я вот с внуками сижу, - объясняет Инна, совсем незнакомый мне человек.
Как и я ей.
Но у нас есть совместное прошлое.
- Всё как прежде, только дом постарел, почернел, - говорю я.
- Некому за ним смотреть, - отзывается с привычной печалью Инна.
И я тороплюсь уточнить:
- Так это ваши внуки?
- Мои.
И, видя мою растерянность, мне кажется, молода она для бабушки, поясняет:
- Мне сорок четыре года.
Ну да, вспоминаю, что она должна быть немного старше моей дочери.
- А дети?
- Двое дочерей. Это дети старшей.
Я пытаюсь высчитать, во сколько же лет родила Инна, и во сколько её старшая дочь, у которой сын уже ходит в первый класс, но не могу сосредоточиться.
- Работает?
- Да, в магазине, заместителем заведующей.
- А муж... зять?
- Мужа нет. Какие сейчас мужья? Вот, правда, младшей повезло, у неё хороший...
- А у тебя?
Спросил, и по выражению лица, вновь накрытого маской печали, пожалел.
- А мой на кладбище, рядом с бабушкой и мамой. В тридцать шесть лет тромб...
Я не стал уточнять что и как, спросил:
- В больнице работаешь ?
- Да, медсестрой.
- Ну, стабильный заработок... Повысили в этом году?
- Какое, - она вздыхает. - Наоборот, два года как понизили. Был оклад двадцать пять тысяч, теперь десять.
- Так вроде бы говорили ...
- Это не у нас.
Помолчали.
Похоже, и Инна не муха, - пчёлка. Только печальная...
Говорить больше не о чем, общих воспоминаний у нас на пару предложений. Я уточняю где могилки родных ей людей, и говорю, что попробую их разыскать, понятно, что в провожатые, как Надежда к своим, меня не поведёт.
По знакомой, но отчего-то грязной, разбитой колёсами улице, которую помню чистой и ровной, по-над берегом Западной Двины дохожу до кладбища.
То, где лежат Савицкие, расположено недалеко от русла ручья, это же высится над рекой. Но такое же маленькое, а может и меньше. Говорят, что новые кладбища находятся на другой, большой стороне. А на старых, как сказала бабушка Оля, даже разрешают теперь хоронить на прежних могилках, вроде много лет прошло... Вот и расширяются оградки, уменьшая численность родственников в этом и увеличивая в том, другом, горнем мире...

Хранитель времени
В юности в музеи водят насильно, ну а в возрасте зрелом туда идут по желанию что-то узнать или по потребности обрести фундамент собственного бытия. Унифицированная и политизированная история страны, общества не столь волнует и не так интересна, как персонифицированная, не отфильтрованная целесообразностью насущной идеологии. Вот отчего маленькие неупорядоченные музеи хранят больше тайн.
На пятый день нового года мы пошли в Велижский районный музей. В небольшом помещении, загромождённом экспонатами, трудно сориентироваться и осмыслить поступь времени. Тем не менее, он даёт представление об истории городка. Подобные музеи, как правило, возникают благодаря энтузиастам. Этот не является исключением. Таксист, который перевозил нас из гостиницы в дом деда, по дороге хвалился и родным городом, и музеем, создателем которого был его школьный учитель по истории Карповский. После него, первого энтузиаста, пришли другие, такие же увлечённые люди, остро чувствующие необходимость знания истоков. И, думаю, придёт срок, найдутся и те, кто поможет с более пригодным для музея помещением, увеличит штат.
Но пока есть то, что есть.
...Нас встретила заведующая, моя ровесница. Если бы я не уехал, то, как мои одноклассники из восьмилетней школы, в девятый клас перешёл бы в десятилетку. И, вероятно, мы учились бы в одном классе. И даже первые профессии у нас оказались одинаковые, геологические: я закончил геологоразведочный факультет по специальности РТ-техника и технология разведки месторождений полезных ископаемых, а она, Лина Александровна, по РГ-гидрогеологии.
- И почти двадцать лет я проработала в экспедициях на Урале.
- А потом?
- А потом перестройка и то, что дальше было, геологи стали не нужны стране. Вернулась домой и стала музейным работником. Вот уже более двадцати лет, можно сказать, ветеран музейного дела.
Мы вспомнили с Линой Александровной моих бывших одноклассников, кого помнили я и она, я оставил ей свою визитку.
- Из наших земляков главный редактор журнала есть. Правда, он редактировал военный журнал, - сказала она, глянув на неё.
- Вот и ещё один появился, - подтвердил я. - На сайте можно посмотреть, что за журнал...
Прежде бы стал рассказывать и, может быть, даже возил бы с собой и журнал, и книги, а теперь вот так ненавязчиво-демократично - «на сайте» или «в сети»... Смотрите, если захотите...
Я заметил, что велижане, несмотря на малочисленность и явную захолустность, своим городом гордятся. Думаю, тому причиной - история этого, в некотором смысле, сакрального местечка.
Впервые этот населённый пункт на Западной Двине упоминается в летописях двенадцатого века. И входил он то в Смоленское, то в Торопецкое княжества. Столетие был в Великом княжестве Литовском, с четырнадцатого века в литовских летописях фигурирует.
А в пятнадцатом «князь великий Иван Васильевич и мати его Великая княжна Елена велела поставити город в Торопецком уезде на Велижском городище, город Велиж...» Это было в год 1536, он и считается официальным годом основания Велижа.
В 1582 году Велиж отошёл к Речи Посполитой.
В 1585 году у города появился герб: золотой крест, над ним обнажённый меч, направленный остриём на восток, на голубом щите европейского типа.
В 1667 году Велиж вновь отошёл к России. Но в 1678, спустя одиннадцать лет, возвращён Речи По сполитой вместе с некоторыми другими землями в обмен на Киев. И вошёл в Витебское воеводство.
Окончательное возвращение в Россию произошло в 1772 году. А права уездного города Велиж получил в 1776 году.
В 1781 году Екатерина Вторая жаловала город российским гербом: двуглавый орёл на золотом фоне в верхней части, и всадник на бело-красном фоне - в нижней.
В 1805 году проездом в Таганрог в Велиже побывал император Александр I. Бывал он здесь ещё два раза в 1812 году и в 1824 или начале 1825 года. В один из визитов подарил Николаевской церкви тысячу рублей, на которые была приобретена икона Святого Александра Невского.
В 1812 году французы по приказу Наполеона превратили Велиж в зону отдыха для своих войск, в том числе генералитета. В округе действовали летучие отряды русской армии. Их командиры – Бенкендорф и Волконский, переодевшие своих солдат в форму французов и проведшие успешный рейд на Велиж, были произведены: первый в генералы, а второй в подполковники.
За пять месяцев город немало претерпел от захватчиков. После бегства армии Наполеона вместо 700 домов осталось 99, а вместо 5285 жителей - 595.
После этой войны город был восстановлен. Но в 1863 году сгорело более 500 домов на левом берегу Двины.
Тем не менее, к 1897 году население города составляло 12 193 жителя, в том числе евреи - 5984, белорусы - 5809, великороссы - 283. Было 11 церквей, костёл и 8 синагог. Он считался крупным торговым центром, имел тесные связи с Ригой, туда по реке отправляли лес, льняное семя, пеньку, зерно. Основным товаром был лес, а также строительные материалы.
В городе было семь кирпичных заводов.
В 1918 году, в ноябре, в районе вспыхнуло контрреволюционное восстание. С 15 по 23 ноября повстанцы удерживали город, потом восстание было подавлено чекистами.
С 1919 года Велиж входит в состав Белоруссии, является центром уезда. Но спустя несколько месяцев включается в состав РСФСР, входит в Великолукский округ, Западную область. И наконец, с сентября 1937 года - районный центр Смоленской области.
В июле 1941 года город захватили гитлеровцы и Велиж стал важным транспортным узлом немецких войск. Здесь было организовано еврейское гетто, в котором заживо сожжено более тысячи евреев.
8 января 1942 года началась Торопецко-Велижская операция. 2 февраля советскими войсками
была освобождена правобережная, малая сторона.
Выбить немцев с высокой, хорошо укреплённой, левобережной не удалось. И с января 1942 года по сентябрь 1943 года по территории города проходила линия фронта.
С обеих сторон здесь погибло более восьмидесяти тысяч человек. На территории района более 70 братских могил и воинских захоронений.
Освобождён полностью Велиж был 20 сентября 1943 года. Правда, от города мало что осталось, за два года военного противостояния он был практически разрушен. Современный город построен после войны и навсегда утратил памятники той самой старины, которая делала его уникальным.
Что же касается иных носителей информации, тех же архивов, то пропало всё. На мой запрос о Савицких в ЗАГСе ответили: «до 1945 года у нас нет ничего». Из рассказов матери, 1927 года рождения, военное лихолетье она с родителями и младшими братьями (старший, Александр, воевал) пережила на малой стороне, занятой нашими войсками, на хуторе Маньки Савицкого, спасаясь от артобстрелов в подвале.
Такова поистине драматическая и одновременно героическая история этого небольшого городка, оказавшегося в эпицентре столкновений народов со дня своего основания. И, несомненно, этот исторический перекрёсток судеб должен был выковать свой, непохожий на других, характер его жителей...
Одно время поднимался вопрос о присвоении Велижу звания города Воинской Славы. Но как-то всё затихло. Может быть, кому-то из решающих присваивать или нет, не понравилось наличие двух гербов...
Может, сомнение вызывает не совсем русскость городка, здесь действительно смешались народы, религии, обычаи, даже язык... Я долгое время удивлял своих сибирских однокласников своеобразным говором, в котором были и польские, и белорусские, и литовские слова.
А может быть, не дозрели мы до понимания значимости не громкого, а вот такого тихого, мученического подвига.
Так что мал городок, да славу заслужил.
Мичман Сахоненко
Я бы не стал барабанить в калитку, с прошлого приезда знал, что бывший мичман - пенсионер живёт в Витебске, где после одиннадцатилетней службы на подводной лодке, ещё во времена социализма получил от государства квартиру. Да увидел во дворе его родительского дома развевающийся Андреевский флаг.
...Долго никто не отзывался. Наконец калитка открылась, - знакомое лицо, тельняшка под курткой...
- Кто здесь?
- Своих не узнаешь?
Я то сразу признал бывшего мичмана. Он мало изменился, только покруглел, да поседел чуток...
- Кто здесь свои?
Людмила, стоящая к нему ближе, замахала рукой, мол, я здесь не причём.
- Значит, изменился я... Да, Витька я, Кустов...
Присмотрелся.
- Отчего же изменился... Узнал. А чего стоите, заходите.
Мы проходим за хозяином в дом.
Здесь чисто, тепло, уютно.
- Не разувайтесь, так проходите... Садитесь сюда.
Дом старый, пятистенок. В центре - печка, она и делит на две неравные части. В малой, куда вошли из пристроенной позднее веранды, половина печи и небольшая кухонька.
Раздеваемся, усаживаемся за стол возле окна.
Мне здесь всё знакомо. Кажется, совсем ничего не изменилось. Только хозяева...
Я часто бывал в этом, тогда почти новом доме. Наши матери, моя и Сашкина, работали в ОРСе – отделе рабочего снабжения леспромхоза, и мы, можно сказать, дружили семьями. Так и мы с Сашкой познакомились, хотя он на год младше.
...Пока Сашка суетится с чаем, вернее с каркаде, от которого мы не отказались, я рассказываю жене, которая его видит в первый раз, несколько эпизодов нашего детства. Самый памятный из них, когда мы в кустах сирени на его огороде до одури накурились...
А ещё о том, что самый яркий праздник в Велиже во времена нашего детства был, не знаю, как сейчас, день Военно-морского флота. В те давние годы был в городе яхт-клуб и два или три ялика, на которых члены клуба в этот день соревновались в гонках. А ещё катера развешивали сигнальные и прочие флаги и рейдом проходили по реке, на берега которой высыпал и стар и млад. Может быть поэтому многие из моих ровесников и тех, кто постарше, выбрали профессии морские или военные.
И о Сашке рассказываю, то что знаю. Он после школы закончил мореходку в Ярославской области. Потом служил на флоте. Там предложили остаться на сверхсрочную, подучили, стал мичманом. Одиннадцать лет отплавал-отходил на подлодке. Были и долгие походы. И вышел на пенсию.
- Я мог квартиру получить в любом городе, кроме столиц, - продолжает он сам. - А выбрал Витебск, потому что рядом и тогда в Белоруссии лучше было и с продуктами, и с остальным. А когда родителей, последней мать, похоронил, сюда на лето стали приезжать. Пчёл завёл. А что делать, я пенсионер с тридцати лет, надо же чем-то заниматься. Иначе сопьёшься, как многие наши сверстники... А когда Союз развалился, квартиру детям оставили и сюда с женой совсем переехали. Природа, воздух чистый, река... Чего ещё нам надо...
- Пчёлы,- подсказываю я.
- Да, пчёлы... Сто уликов у меня. В деревне, тут недалеко. Хатку купил, летом там живём... А мы сейчас каркаде с медком...- И уточняет. - Вы-то пьёте каркаде?.. А то мы с женой чай не пьём.
- А где же она?
- Галина? Она на рынке, мёд продаёт.
Он уходит за печку.
- Сейчас мёд попробуете. У меня много ещё. Иди посмотри...
Поднимает крышку большого ящика возле стены, там ряды полиэтиленовых банок, полных мёда.
- У тебя прямо производство медовое...
- Мёда много, - соглашается он.- А я только из Североморска вернулся. Там знакомые, сослуживцы остались, возил туда... Мёд у нас вкусный, сейчас попробуете... Это не то что ваш южный. У меня знакомый дипломат в Италию возит, контрабандой, там такого отродясь не было.
- Чем же южный хуже?
Сашка оживляется.
- А чем севернее мёд собирается, тем выше диастазное число.
- Что это за число?
- Это содержание полезного фермента. У вас на юге тепло, лето длинное и пчела ленивая. Та, которая нектар берёт, должна передать его дальше для обогащения. А вашим торопиться некуда, одна принесла - другой передала, а та уже и заложила. У нас несколько пчёлок обогащают, пропуская через себя, прежде чем заложить. Вот отсюда и число выше, и полезность. Да вы пробуйте.
Попробовали. Действительно, вкус нам незнакомый, насыщенный, аромат отменный.
- Так теперь пасекой и живёшь?
- Тут и грибов, ягод... Ты же знаешь... Летом приезжайте.
- Хотели летом, не получилось... Что-то безлюдно тут стало, раньше жителей больше было?
- Да, старики в основном остались. Молодёжь уезжает, работы нет.
- А ты вот вернулся.
- А я пенсионер. Да и нравится мне здесь.
- Политикой вроде не интересуешься, а флаги у тебя во дворе. Андреевский, Российский...
- Почему не интересуюсь, куда от неё денешься. С утра вот в интернет схожу, новости узнаю, а потом за дела.
- Доволен властью?
- А кто ею доволен бывает, кроме самой власти?.. Другое дело, что выбирать не из кого...
- То есть, ты за Главнокомандующего... Хотя для тебя во время твоей службы нынешний Главнокомандующим не был.
- Пусть только теперь внутри страны разберётся, с внешними друзьями-врагами он хорошо разобрался...
Так неспешно, запивая ароматный мёд красным каркаде, ведём мы беседу о том, что было, что есть сейчас и немножко о том, что будет. Точнее, чего бы нам хотелось, чтобы было. Например, взять бы в будущее детям и внукам кое-что из дефицитного на материальное, но богатого на духовное, так и не достроенного социализма. И кажется мне отставной мичман образцом спокойствия и уверенности. Даже не верится, что в начале нового века перенёс он инфаркт, - цена за перемены. Но выдюжил, живёт. Детям, внукам... нет, не помогает, это не его принцип, просто примером показывает, как жить в труде.
...Уходим мы с Людмилой с сожалением, что наш короткий визит не позволяет погостить подольше, поговорить о многом, что у каждого в жизни было. И не знаю, как она, а я ухожу с изменившимся отношением к тому, что эта поездка в городок моего детства - последняя. Надо бы, всё-таки, летом приехать, чтобы и по грибы-боровики, про которые Сашка рассказал, как в урожайный на них год кузовок трактора набрали, да выбирали поменьше и покрепче, и на ягоды, чернику с брусникой, сходить.
Да и к отставному мичману на его пасеку в деревеньку заглянуть.
Дай Бог...
Безработный Алексей
В Смоленск поехали на такси. То есть с подрабатывающим извозом соседом, который вызвался отвезти за приемлемую сумму. Ему лет пятьдесят, зовут Алексей. Бывший военный, затем таможенник, теперь безработный. Военного стажа для пенсии не хватило: после Калининградского училища служить пришлось недолго, попал под сокращение. Работал на таможне на границе с Белоруссией. Но и там тоже сократили. Кое-какие запасы были, машину приобрёл, дом родительский остался, кур завёл... Живёт один. С женой в разводе давно. С сыном общается.
- А как же выживаешь без пенсии, зарплаты?
- Делаю кому что надо... По дому, хозяйству. Кому что отремонтировать, кому построить. Одним словом, всё, что пожелаете, за ваши денежки...
- И хватает?
- Когда как. Огородик есть, куры...
- А может уехать куда... В тот же Смоленск.
- Там тоже сейчас работы не найдёшь.
- Неужели нет? Город, наверное, строится, а на стройке всегда нужны люди.
- Так он почти не строится. Москва же недалеко...
Помолчали.
А что скажешь, если, действительно, нагрянувший капитализм практически уничтожил производство, а Москва, как гигантский необоримый пылесос втянула в себя всё трудоспособное население в радиусе полтыщи вёрст, занимая молодёжь то строительством особняков новым русским, то каботажной торговлей, то строительством дорог. А теперь вот разрушением старых домов и возведением новых, чтобы занять чем-то понаехавших в теперь уже пятнадцатимиллионный мегаполис.
- Мы тут в сентябре в городе капсулу новую закладывали, послание потомкам. Я ходил, - вдруг вспоминает Алексей. - Достали то, что нам писали наши отцы и матери, а новое заложили. Так вот в послании, нам расписано, какие предприятия были, каких показателей в производстве достигли, что построили... И наше послание потомкам зачитали, в котором одни слова о вере в светлое будущее и ничего конкретного. Нечем похвастаться.
И мы стали вспоминать, что было в городе во времена нашего детства, при социализме, в СССР. Начали с моего, более далёкого: льнозавод, мебельная фабрика, леспромхоз, сплавная контора, ОРС, железная дорога-узкоколейка по леспромхозовским делянкам, а на ней дрезины, депо, автобаза с лесовозами, хлебозавод, сырзавод... Ну и всяческие цеха, мастерские, кузницы... Само собой гостиница, общепит, то же райпо - районная потребкооперация... Да, цех ещё, где валенки делали. Я однажды там был, видел, как войлок варят, разминают, катают и наконец валяют валенок...
Да, и гончарная мастерская тогда ещё была, куда дед меня водил...
- А ещё филиал смоленского авиационого завода, - подсказывает Алексей.
- При мне уже Хрущёв решил вместо льна кукурузу высаживать, - вспоминаю я. - Тогда у льнозавода проблемы начались. Но леспромхоз работал, плоты каждый день гоняли вниз по реке. Даже помню пассажирский пароходик из Витебска приходил, пристань была. Мебель делали неплохую.
- В перестройку всё потихоньку стало закрываться... Вот и уезжает молодёжь. Так что теперь у нас город пенсионеров.
- Застывшее время... - Произношу я, выражая этими двумя словами свои ощущения от этих пяти дней, прожитых на берегах моего детства.
И начинаю размышлять, что можно взамен утраченного сделать, чтобы вернуть время процветания, когда был этот город богат и деятелен. Может, что-нибудь с переработкой лесных богатств, тех же грибов, ягод... Или возродить то, чем прежде славились его жители - умение делать мебель... А может, вместо леса продавать готовые конструкции для домов, бань... И река вот пустует, не ходят по ней больше катера. Да и гирлянд лодок, как прежде, не видно по берегам.
Не знаю, что выживет при капитализме.
Но знаю другое: если вернётся в город молодёжь, она придумает.
Только вот как её вернуть...

Ставрополь

"Наша улица” №274 (9) сентябрь 2022

kuvaldin-yuriy@mail.ru

адрес
в интернете
(официальный сайт) http://kuvaldn-nu.narod.ru/