Юрий Кувалдин "Отвлечённое" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ОТВЛЕЧЁННОЕ

рассказ

 
Когда не нравится спектакль, кино, собрание, заседание, я спокойно встаю, выбираюсь из ряда и ровным шагом иду к выходу, зная, что меня никто не видит, точно так же хожу без всяких комплексов по улицам, в полной уверенности, что я никому не известен, люди же нетворческие настолько сосредоточены на себе, что постоянно думают, что весь мир следит за ними, они побоятся подняться среди спектакля и выйти вон, даже представить себе не могут, как это они так невежливо обойдутся со всем залом, который только и будет занят тем, как обсуждением его выходом среди спектакля, что уж тут говорить, люди настолько зациклены на себе, что только и думают о том, в чём им выйти на улица, как войти в вагон метро, ну, уж в вагоне все только для того и собрались, чтобы понаблюдать за ним, я же всегда ухожу по-английски, и в следующий раз уйду, если попаду на туфту, и сколько раз я так поступал, не помню уже в точности, на всякий случай, умолчу о том, чего не было.
Сколько людей на свете, столько раз они друг к другу обращаются, с течением времени сообщаемость человеческих сосудов нарастает, мобильник не отрывается от уха, идёт еле-еле человек, весь погружённый в экранчик, что-то там высматривает, тут же звонит, поток людской уткнулся в экраны, толпа продвигается медленно, как сомнамбулы, то одни, то другие, несть им числа, бредут в различные стороны, чтобы соединиться на другой день, и все такие перспективные, знающие, понимающие, то слева, то справа, но в одном котле, им кажется, что направление меняется, но облики единого человека налицо, он коммуникативен, обмотан паутиной невидимых связей, столь разными, однако сами по себе они воспринимаются вполне привычно, развитие воспринимается как само собой возникающее, без видимых усилий, все кажутся знакомыми, все передвигаются в экранах с величественным значением.
Запятые с точками притормаживают строчки, предлагают сомкнуть уста для обязательной паузы, без которых становится невозможным понимание членораздельной речи, напротив, когда нет этой речи, то человек озабочен выражением того, что он как бы чувствует, но лексически выразить не способен, в подобных случаях то здесь, то там слышится легендарное выражение: «Слов нет!», - но оно тотально характерно для животного мира, у которого, на самом деле «слов нет», за исключением того животного, о котором забывает сам человек, потому что он тоже животное, так что, когда человек восклицает, что у него «слов нет», он сознаётся, что сам он самое натуральное животное, однако, внутри себя сам человек никакого сходства с ним не находит, хотя знает, что одни и те же функции у него с животными, но представление о своём достоинстве незамедлительно возвышает его над всеми иными видами, значение собственной значимости превалирует, легко относя его к абсолютно неизвестной сфере жизни в тексте, и в конечном счете лишая того, что понимается как смысл.
Советы Канта, Паустовского, Шопенгауэра, Красновой, Швейцера, Флоренского, Волошина, Аверинцева, Мамедова, Прошиной, Кувалдина, Бердяева, Гончарова, Тютчева, Вийона, Данте, Достоевского, Михайлина-Плавского, Яхонтова, Гёте, Грибоедова, Искандера, Нагибина, Кафки, Олеши весьма полезны тем из заполняющих словами чистый лист бумаги, кто кричит на всю Ивановскую о своей верноподданности государственной политике, как говорится, мы и полвека назад видали таких, но след их исчез, а те, которых они «придушивали», вроде Венички Ерофеева, заняли своё место во всемирной классической библиотеке, да за одного такого как Веничка, до последнего стоять будут интеллигентные авторы, которые не хуже и не лучше других классиков, просто они тихо «строгают» свои шедевры, не лезут в телевизор, опущенный до уровня плинтуса коммунальной кухни барака, и конечно, вскоре с высоты звёздных башен провалится в тартарары, по аналогии с предшественниками соцреализма, уязвленный, вовсю возвышаемый правофланговыми правопорядка, подтверждая правило: кто кричит слишком громко, того не услышат потомки.
Переставая быть во власти действительности, тело человека отмирает с древа жизни, как сухая ветка, но часы не останавливаются и продолжают стучать тем телам, которые продолжают функционировать в той же парадигме, что и исчезнувшие, из этого делаем вывод, что не тело красит человека, а его творческое дело, я всегда говорю только о литературе, потому что без Слова тело ведёт абсолютно животный образ жизни, а литература призывает тело быть красивым, но внушить эту мысль обывателям невозможно, поскольку они поразительно считают себя единственным экземпляром, подобной склонности подвержены все недоросли, пущенные на самотёк жизни без режиссёрского управления, очевидная промашка в этом подтверждается всем ходом истории на любой территории глобуса, но лучше пристально вглядеться в проём материнских дверей и не выходить наружу, с этой точки зрения рождаемость намного опережает окультуривание тел, но с другой стороны, литература медленно, но верно, облагораживает тела, продвигая их к постижению «Преступления и наказания».
Привязка человека к своему единственному времени превращает его в точку, невидимо исчезающую в горизонтальном наступлении бесконечных шеренг новых поколений, размножающихся в геометрической прогрессии, иными словами, точка перетекает в многоточие, после которого что-то предполагается, но известно что, а именно, ясно, что на смену точке приходит точно такая же точка, до оснований нанося урон предшествовавшим точкам, направление  движения которых в равной степени подобно высоте исчезновения вспышек фейерверка над тёмной рекой, самое большее впечатление от которого сохраняет непостижимая мгновенность угасания точек, вроде бы имевших в жизни реальное место.
Самые сильные предсказания у нас осуществляются назад, впрочем, не только у нас, поскольку легко догадаться о том, что всё вокруг осуществляется по кругу, в каждом круглом содержится другое круглое, в то же время являются на свет и некоторые новации, при жизни новаторов не признающимися современниками и называются пустяками, вроде «Черного квадрата» Малевича, но в том-то и дело, что движение мысли в связи с квадратом в определенный момент совершенно чётко определяет всё мироздание именно как «Черный квадрат, даже если ничего кроме того умного на этот счёт не сказано, вновь кто-то самостоятельно подвергает сомнению атомарное строение молекулы, при этом характерно вот что: ни круги, ни квадраты, ни законы, скажем, Ньютона, ни теория относительности Эйнштейна не могли быть осуществлены без Слова (системы знаков), поскольку оно невидимо, как воздух, поэтому важно наконец-то уяснить, что пророческими являются лишь великие истинные литературные художественные произведения, все без исключения вытекающие из Библии.
Фигура речи, именуемая, «умолчание», используется, как правило, людьми воспитанными, интеллигентными, которые не позволяют себе даже муху обидеть, против кого-то не выступают, своё мнение передают литературным персонажам, и основание для подобного поведения весьма основательно, основанное на той точке зрение, что жизнь дана для того, чтобы стать Книгой, а в живой жизни придерживаться нейтральных позиций, лучше всего не заметных для постороннего глаза, зародыши подобных жизненных бездействий содержатся в биографиях всех великих писателей, писавших то, что подсказывала совесть и художественное мастерство, имеющие, конечно, символическое значение, ибо в чистом виде ничего на этом свете не бывает, однако по другим причинам.
Рассуждай не рассуждай для тебя дорога в рай не по чину, так и знай, кто-то ранее стремился рай устроить на земле, но не те силёнки были в горемычной голове, так для них найдётся здесь же вроде кое-что, но не то, при краткой жизни только и делали, что ничего, им искусство  недоступно, подобно тому, как рыбе посуху гулять, так что будете отныне мёртвых кости выгребать из дремучих пирамид, загадочных на вид, но там пусто до нуля, кости всюду все такие как у тебя и у меня, слово в книге улетело, дабы в незыблемом виде подтвердить этот изъян, дабы знали, нет ни наций, ни парторгов, есть лишь девственная одурь по загрузке сыновей книгой Фёдора Михайловича, всё отличие стандартных человеков только в Слове, вынесенном наружу из бренного тела, маловнятные называют сие «душой», ну, так пляши и пой, смейся над собственными предрассудками сутками, лучше, конечно, с водкой, дабы отчётливо были заметны изменения в походке, но не мнимые перемены во всех идентичных генах.
Сбросил с плеч все заботы, кроме того даже те, которые поручили как неотложные дела, пообещал в разговоре в какой-то мере исполнить, но выйдя на улицу, бодро отключил все проблемы, просто упал рассудком до нуля, до первоначального появления на свет, совершенно невероятное состояния полнейшего незнания, видишь, но ничего не узнаёшь, слышишь какие-то звуки, настойчиво вылетающие из разных ртов, но пусто-пусто, как костяшка в домино, больше о том и нечего разглагольствовать, по состоянию, внушавшем с большей силой веру в торжество жизни, сравнялся с эмбрионом, какие-то осколки мерцают перед взором, о былом ни слова, как и о настоящем вместе с этим радужным будущем, память отключена, магнитофон сломался, о порядке работы нейронов головного мозга вообще говорить не приходится, но весь идёшь счастливый, в смысле, чокнутый, бодро и без печали.
Стандартное тело станет воплощением в тексте, непревзойдённым гвоздем программы среди подобных тел, обречённых по высшему замыслу на забвение, но живой тканью станет твой текст, понятно, что, исходя из этого, ни в коем случае ни тело, родился он в землянке преждевременно, вынашивала та, которой нету, да и ему попало быть исчезнувшим в степях от края и до края в ковыле, пусть даже с красивым лицом, да и моё имя у меня на лице не написано, оно трепещет в  собственной голове, пока эта голова ещё жива, но тотчас силой магических этих слов возродится в собрании моих сочинений, вот это и есть присущее вершинам творения, особенный смысл его, и в каждом слове вдохновенный.
Человек отсчитывает время, а не наоборот, время ничего не считает, крутится по кругу земным шаром и стрелками, это всё равно что спросить у земли, сколько оборотов она совершила вокруг солнца, мне нравится, когда астрономы говорят, что восемь миллиардов оборотов, причём с такой уверенностью, как будто огни что-то понимают, больше сил требуется для того, чтобы понять, что всем на сете управляет Слово, и как говорил Макс Волошин; «Я не изгой, а пасынок России. // Я в эти дни ее немой укор. // И сам избрал пустынный сей затвор // Землею добровольного изгнанья, // Чтоб в годы лжи, паденья и разрух // В уединеньи выплавить свой дух // И выстрадать великое познанье. // Пойми простой урок моей земли: // Как Греция и Генуя прошли, // Так минет всё - Европа и Россия. // Гражданских смут горючая стихия // Развеется… Расставит новый век // В житейских заводях иные мрежи… // Ветшают дни, проходит человек. // Но небо и земля - извечно те же», - для этого требуется просмотр как бы впервые  азбуки, причем, буквы выбирать избирательно, затем расставлять их в разных местах, создавая каталог своей памяти, разумеется, делать это следует с удовольствием, уясняя различие буквы «б» от букву «в», потому что буква «в» является в большинстве случаев заменителем буквы «б», по понятным соображением, ибо однородные действия всегда и всюду прикрываются, не глядя на часы, полагаясь на Грибоедова, «счастливые часов не наблюдают», вот представление собственного зарождения в тот день.
В растерянности от редкого московского зноя впадаешь в состояние застоя, примерно такое, как в деревне Обломовке, когда уподобляешься крапиве, которой наплевать на погоду, или на лопух у дороги, совсем как четвероногий с малиновым цветком репейника на голове, когда их ум равен материальному миру, который ныне постоянно в эфире, такой круглолицый, как и все блины, заурядный, но вид всегда парадный, огонь, левое плечо вперёд, на одного линейного дистанция, каждый был свидетелем сражений во дворе на палках во времена сталелитейного правления злых взрослых детей, специалистов в области одноразового употребления, когда истина, как и прежде, поставлена на вид прибитой гвоздями к забору, для позора, и в этом определенный урок студентам-очкарикам, которым хулиганы из подворотен грозят: «щас как по очкам вдарю», - известно учение Екклезиаста о собирании камней и в дальнейшем их разбрасывании, в интерпретации без истолкования наверху, на том самом месте, была бы возможность.
Трудно говорить в начале жизни человека, то есть в детстве, о том, что будет с ним в конце, сыграет ту же роль что и все рядовые граждане, конечно, именно так: окончит школу, окончит институт, проработает до пенсии сначала инженером, потом заместителем главного инженера, выйдет на пенсию, и умрёт в своей постели, причина здесь вполне обычная, его не поставили с детства на путь творчества, конечно литературного, ибо я говорю всегда только о литературе, чтобы в этот момент вы пробежали глазами по книжным полкам и выхватили имена Тютчева, Байрона, Фолкнера и, скажем, Андрея Платонова, верно говорю, природа творчества лежит в ежедневной работе со словом, даже слишком, от избытка вдохновенных сил, достаточно момента в детстве, чтобы написать в восемь лет симфонию, как это, для примера, сделал Моцарт, путь творчества постоянен, но лежит вне социальной плоскости, отличается необычайными ходами в детстве и впредь.
Распорядись собою, милый друг, с годовалого возраста, ты год назад родился, стало быть, встал на окружности в свою точку, поэтому вечность требует создание своей окружности, вроде Дантовых колец, скажешь, что в годик ты был ещё невменяемым, увы, этот ответ меня не удовлетворяет, поскольку твои родители были рядом, вот они и должны сразу набивать твою головку классическими текстами, ежедневно читая тебе вслух «Горе от ума», тогда незаметно для тебя лексически сиять начнут твои глаза, а в три года ты сам с ходу будешь отличать Грибоедова от Гёте, конечно, в сопровождении третьей симфонии Брамса, под которую начнешь ежедневно излагать свои мысли в тетрадке, разумеется, мои наставления кратки, но время твоей стометровки пошло, поэтому помни о финише, потому что жизнь дана для того, чтобы сразу понять, что ты рождён для искусства, как птица для полёта.
Всегда готов по привычке делать всю жизнь одно и то же, то есть писать, и оказывается подобная методика свойственна не мне одному, вспомним хотя бы для примера Фазиля Искандера, как ни приду к нему, так вижу его стучащим одним пальцем по клавишам пишущей машинки «Эрика», или, скажем, захожу к Иммануилу Канту, так он как обычно сидит у компьютера и сразу начисто пишет свою «Критику чистого разума», прибегая к выражениям, весьма греющим слух, вроде: «Один, глядя в лужу, видит в ней грязь, а другой - отражающиеся в ней звёзды», - но для этого не надо выходить на улицу, чтобы увидеть лужу, вместо этого сама фраза укажет протяженность впечатлений задолго до опыта, вспомнив Мандельштама: «И те, кому мы посвящаем опыт, до опыта приобрели черты», - нередко вопрос о сущности творчества сложно поставить, потому что при всём скептицизме людей практики, живущих один раз в реальном мире, на одном своём примере доказать бессмертие жизни в тексте почти всегда невозможно, для этого необходимо расстояние лет этак в двести, ибо, вспоминая Есенина: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи».
Для большого взлёта нужна длинная взлетно-посадочная полоса, совсем как Калининский проспект от Украины до Кремля, редкой птице, по правде говоря, удаётся долететь до середины Москвы-реки в разливе рюмочной «Свобода», внешние факторы меняют угол крыла, чтобы волновало без преувеличения нахождение во второй классической реальности, поистине величественной, поскольку находит своё выражение вне материальной сферы, в нарушенном линейном пространстве, в котором длительное нахождение вызывает только высокое наслаждение, недостаток которого в обыденной жизни понять без воспарения невозможно.
Само собой всё крутится на свете, и в результате в мир вступают дети, серьезно прорабатывая книги для совершенной кристаллизации ума, все интеллектуальные навыки, необходимые умному человеку, приобретаются непосредственно в родильном доме, когда во время родов останавливаются на чтении седьмого тома собрания сочинений Льва Толстого, но почему же Толстого, а для того, чтобы снова и снова само собой крутилось в головке Слово, элементы которого составляют все ткани рождающегося текста, нового, часто очень красивого, когда процесс чтения повторяется бессчетно, приобретая форму, соответствующую настоящему акту Творящего, с выводами, идущими очень далеко.
Чего ни коснёшься, кажется, это происходило вчера, начинаешь углубляться в потаённые уголки памяти, которые сверяешь с записями, и оказывается, что всё это было давным-давно, в подобной манере протекает вся жизнь, мгновенно оказываясь в далёком прошлом, когда сам Господь вручает тебе скрижали с заповедями, что всё мгновенно, но ничего не проходит, будучи записанным, конечно, невозможно в это поверить обычному человеку, полагающему что Бог именно его создал, с паспортными данными, с именем, фамилией, и отчеством, и даже с пропиской в деревне «Косые дожди», что ж, каждый верит в своё единственное бытие, и недалек тот день, когда и ему Х. выдаст справку, что именно он есть «Моисей», разница лишь в том, что раздумья от подобного общения совершаются в воображении, однако не так уж давно обаяние Всевышнего наводило красоту на любовь твою действительно.
Не всё подвластно воображению, поскольку многое утрачено, в этом состоит непреложный закон опоры на Слово, а не на визуальное воображение, вот внезапно ты написал на чистой странице первое слово, любое, это не имеет никакого значения, и вдруг от него пошли искры, не в прошлом, и не в настоящем, не в живом потоке чувств, тем более как-то связанных с некой идеей, подчинённой сознанию, потому что текст, пошедший от первого слова имеет свою длительность, подобную жизни, итак, начнём с первого слова, здесь оно выражено предлогом: «Не», а страница чиста, но вот с этого «не» я и стартую: «Не всё подвластно воображению, поскольку многое утрачено, в этом состоит непреложный закон опоры на Слово…» - далее по тексту, и кто этот принцип понял, тот будет писателем, а не мечтателем с богатым воображением, потому что то, что не было написано, не существует.
В жизни каждого человека есть что-то общее, ну, самый выразительный пример: рождение и смерть, однако есть нечто упраздняющее эту, казалось бы, аксиому, в какой-то мере уводящее в сторону по целому ряду соображений, обобщение которых приводит к нетленной функции искусства, с безразличием к которому могут относиться только те люди, которые живут один раз, и только сам Господь по достоинству оценивает собственный труд по бесконечному созданию своих копий, пребывая в задумчивости долгие часы.
Когда литературу подменяют эстрадой, то гремят овации, как гремели в Лужниках, в Политехническом, в ЦДЛ и в Домжуре, но еще в то время становилось ясно, что это громыхают временщики, а в литературу входят тихие тексты на бумаге, потому что литература есть движение букв один на один читателя с автором, общим свойством которых является загробная жизнь, впервые осознанная как бессмертие смертью Христа на кресте, а всё это так называемое «гонорарное творчество» вместе с кончиной соцлагеря поросло травой, и кое-когда вспоминается лишь с иронией, как несогласие с конъюнктурой, а истинные писатели всецело принадлежат к классике, вырывающейся на свободу после смерти тела, несущие свою точку зрения другим поколениям, поэтому всегда должны быть правы.
Девушка на аллее в парке подсказывает случайным прохожим, что она не девушка, а мать, восклицая: «доча, иди рядом», - слово «доча» воспринимается уродливо, маленькая девочка в джинсиках не виновата, что она доча, слепо следующая за большой женщиной, которую привыкла воспринимать как «мать», одним словом, мы видим скрепу: «мать-дочь», и лет через несколько, доча будет матерью, а мать бабушкой, и им этого достаточно, они хорошо одеты, выходят в парк, кричат друг другу: «доча, мама, бабушка», - на весь парк, мешая тихим отдыхающим, потому что все должны знать, что они живут и процветают как надо, из поколения в поколение, а Гоголь с Пушкиным рождаются сразу огромными бронзовыми памятниками, чтобы возле них могли играть дочи что есть мочи.
Пока был молод, думал что ты есть ты, как это, так это, а теперь, скоротав свой век, догадался что ты другой, но точно такой же, как и ты, твой контур явлен чёткой тенью на закате, глубокими изъеденный морщинами, специально исполненными Дюрером на металлической пластине, времени для сей ювелирной работы оказалось предостаточно, особые приметы подчёркнуты специально, нос с горбинкой, один глаз уже другого, одними и теми же качествами, как и у всех прочих, выгравированы уши, чтобы слушать голоса птиц, но то другая дорога, по которой столь же быстрые другие, похожие как две капли воды на тебя, устремлялись от рождения к смерти, поверьте, такого толкового старика, чтобы отказался от себя в пользу других не сыщешь больше на белом свете, но запрет на подобное раскрытие тайны человеческих армий наложил другой, вот стой и пой.
Прежде чем сделать следующий шаг, оглянись, контролируй постоянно следующее движение, иначе укоротишь свой срок, до сих пор не осознанный тобой, поскольку ты находишься во власти всесильного миража, победа над которым невозможна, можно уповать лишь на исцеление чисто эмоциональное, тогда, быть может, завтра события потекут в обратном направлении, послушай проницательного Евгения Бачурина: «Ты у всех в неоплатном долгу: // У родных, что в беде поучают, // У друзей, что по слабости лгут, // У врагов, что сплеча величают, // Ты в долгу у себя самого. // И пока не покрыта задолжность, // Осторожность превыше всего! // Осторожность!» - тогда более или менее успокоится сердце, но при этом сразу же оглянись, не преследует ли тебя кто, или разве что спрячься за угол, из осторожности.
Пейзаж успокаивают душу, когда можно послушать птиц окрест, парящих на холсте звучащем, чаще бывает под симфонический оркестр, в ожидании лучших мест, где волнообразный жест дирижёра передаётся повторами композитора, и одновременно репетитора, отвлекшегося от пюпитра, играющего одну фразу в нескольких фазах, никак не желая переходить сразу к экстазу, эта музыкальная заноза опьяняюще одиозна, и говорит об искусстве, как об искусанном чувстве постоянного ожидания в расслабленном состоянии, и вроде бы небо одно и то же, но на предыдущий момент оно не похоже, один пейзаж наплывает на другой, кажется, можешь дотронуться до неба рукой, чтобы придержать занавес заката, за которым марширует пехота, и со стороны запада наплывает тучей могучий звук фагота.
Ну, что там сетовать на плохую память, она и сделана плохой, но там, если внимательно в мозгу покопаться, чтобы он включил ум, потому что ум живёт отдельно от мозга, стандартной операционной системой, созданной Господом, так вот в моей памяти горит предупредительная табличка: «полагайся на свою написанную Книгу», - память тебе дана только для этого, умный педагог никогда не будет допрашивать ученика воспроизводить что-то по памяти, умный педагог говорит: открой книгу на нужной странице и читай вслух, чтобы остальные услышали и догадались, что память каждого может быть твёрдой лишь в его книге, кто это понял ещё в доисторические времена, тот засел в Александрийской библиотеке среди папирусов, и начал строгать свой текст, так и пошло в разных направлениях развитие человекообразных до возвышения к человеческому, ощущения собственных желаний при этом заключались только в оттачивании собственного стиля, чтобы вешними утрами петь соловьём, зная всех по их именам, каждый день с чистой совестью погружаясь в написание своей книги, в отношении же полагающихся на свою память, ясно, что она отлична от всемирной библиотеки, потому что бесследно исчезает с лица земли вместе с носителем своей памяти.
В Риге живёт Стешенко, в Нью-Йорке живёт Поляков, Стешенко зовут Владимир, Полякова зовут Марк, Стешенко любит Гоголя, Поляков любит Кафку, Владимир и Марк живут в параллельной реальности, «- Постойте! наперед скажите мне, что это вы читаете?» - «- Признаюсь, я немного пришел в тупик от такого вопроса», - тут обнажённые красавицы прыгают через огонь, Стешенко, лёжа в гамаке, наблюдает с интересом за Марком Поляковым, которому в это время слышится: «Мне Тифлис горбатый снится, // Сазандарей стон звенит, // На мосту народ толпится, // Bся ковровая столица // А внизу Кура шумит... // Кахетинское густое // Хорошо в подвале пить, - // Там в прохладе, там в покое // Пейте вдоволь, пейте двое, // Одному не надо пить!» - вот и я живу в Нью-Йорке, называемом «Москвой», одновременно и в Риге с Даугавой дорогой, ведь недаром Стешенко повторяет, что Китай и Испания одна земля, и резким росчерком пера Марк приглашает на казнь задолго до Набокова, полистайте сборник «Кары» от 1914-го года, да уж, господа, что ни говорите, а Владимир Стешенко прав, повторяя: «Сказали, что директор идет. Многие чиновники побежали наперерыв, чтобы показать себя перед ним. Но я ни с места. Когда он проходил чрез наше отделение, все застегнули на пуговицы свои фраки; но я совершенно ничего! Что за директор! чтобы я встал перед ним - никогда! Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка обыкновенная, простая пробка, больше ничего. Вот которою закупоривают бутылки», - ни года, ни числа не было, а я Фердинад Восьмой, - вот что делает всемирная паутина, объединившая нас воедино.

"Наша улица” №275 (10) октябрь 2022