Ирина Оснач “Открыть дверь” (отрывок из повести)
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родилась 24 ноября 1965 года на севере Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ

(отрывок из повести)

Случайности не случайны. То, что обычно называешь случайностью - иллюзия, облако, туман, обманка. Предполагаешь одно, а на самом деле, это как платок фокусника, - на твоих глазах он снимает волшебный платок с ящика, и вместо кролика там букет цветов. Иногда понимаешь, какие очертания скрывает туман, через пять минут, через пять лет, или так и остаёшься в неведении.

Я вспоминала маму и её манильскую подругу тётю Таню (это для меня она была тётей, а мама называла её Танюшей), которых давно уже нет на этом свете, - как они чаёвничали вечерами и порой подшучивали друг над другом.
«Была ещё одна подружка, - подумала я. - Как же её звали? Она делала вкусные вареники с картошкой, размером с ладонь… как же её звали?»
Вспоминала-вспоминала, не смогла вспомнить.

Назавтра получаю письмо по электронной почте, имя и фамилия отправителя мне ничего не говорят.
К письму пришпилен десяток фотографий: чёрно-белые, не отсканированные, а переснятые фотоаппаратом и оттого с бликами, нечёткие. Я начала их тут же рассматривать, не прочитав, кто их прислал и зачем?

Некоторые из них опознала - вот лиственницы, под которыми бегут собаки, потом вертолёт, какие-то люди возле него. Значит, это поселок Аянка, самый север Камчатки, почти граница с Магаданской областью. Мы жили там пару лет.
Север-то север, но именно в Аянке такие высоченные лиственницы, весной река Пенжина выплескивается из берегов, и маслята, которые мы с мамой ходили собирать в сопровождении наших лаек…

И следующая фотография - Манилы, три женщины и собака. Моя мама и две её подруги.
Песик в центре фотографии лежит на коленях тёти Тани, вывернувшись животом и показывая задиристо торчащую гордость. Моя мама и её вторая подруга сидят по обе стороны от тёти Тани на панцирной кровати с полосатым матрацем.
Я тут же вспомнила, как её звали - тётя Клава, именно у неё были вкуснейшие картофельные вареники с зажаркой из лука и свиных шкварок.

Не досмотрев остальные фотографии, наконец, читаю письмо: «Неделю назад нас затопили соседи, всё ничего, но вода попала на антресоли, не заглядывали туда лет десять точно. Вытащили всё, что было, нашли коробку с фотографиями, давнишними, ещё манильскими, чёрно-белыми. Есть те, что слиплись от воды, есть и те, что уцелели.
Был в то время в Манилах такой Володя-фотограф, чудак-чудаком, он фотографировал всё и всех, и карточки раздавал, не скупился. Он и в Аянке жил.
Сканера у меня нет, пришлось фотографии переснимать, чтобы сохранить их.
Моя мама сказала, что среди камчатских фотографий есть и ваши фотографии. Она помнит вашу мать, Надежду Григорьевну. Стали вас искать, нашли через общих знакомых».

Этих фотографий нет в моём семейном альбоме, в котором не так уж и много камчатских снимков той поры. Снять-то дело нехитрое, но надо было реактивы покупать, а их редко привозили в северные магазины, в основном, сами покупали на материке или заказывали тем, кто ехал в отпуск, да ещё потом возиться, проявлять…

Я достала альбом с нашими камчатскими фотографиями.
Петропавловск, наверное, 63-го года, тогда мама с отцом ещё только собирались поехать на самый север Камчатки. Как они смотрели в иллюминатор на Авачинскую бухту, как вышли из самолета в Елизовском аэропорту, как представляли свою жизнь в Пенжинском районе, рассказывал ли им кто-то, что их ждёт на самом деле? Дорога была на перекладных. Если из Москвы - то две или три посадки в Красноярске или Иркутске, потом в Хабаровске. Прямого рейса на Камчатку тогда не было.
И наконец - Авачинская бухта, аэропорт в Елизове (прапрадедушке нынешнего аэропорта).
Дальше нужно ждать. Ждать долго, потому как в Каменское, аэропорт самого северного района Камчатки, самолеты летали нечасто и с посадкой в Усть-Камчатске или Корфе. А там погода меняется по три раза в день, и можно застрять на неделю-другую.
А когда доберёшься до Каменского, остался пустяк - ждать «Аннушку» в Манилы, село у Пенжинской губы Охотского моря.

Ещё несколько фотографий Петропавловска: центр города, женщины в красивых фетровых шляпах, пальто и модных тогда полуботинках. Среди них и мама. Хмыкали ли пассажиры в Елизовском аэропорту при виде это шляпы - не те, что летели на материк по делам или в отпуск и старались приодеться, а те, что ждали самолеты в Палану, Усть-Камчатск, Тигиль… Или уже в Корфе, где с утра в аэропорту собирались пассажиры и ждали, объявят ли рейс, а если нелётная погода, то ехали в соседние Тиличики, где гостиница. И так каждый день, застрять в Корфе-Тиличиках можно было и на неделю, и на полторы. И везде, везде - пограничный контроль, даже в Манилах, после стольких кордонов.
Хранила ли мама эту фетровую шляпу? Летала в ней в отпуск на материк? Я видела шляпу только на фотографии.

А это Манилы уже перед моим рождением. Устье реки Пенжины. Отец в болотных сапогах стоит по колено в реке и показывает кету. Ничего не скажешь, знатная рыбина ему попалась.

Подвесной мост через реку. Эта фотография сделана позже, потому что мост построили в 70-х, после долгих-долгих мучений с Сухой речкой - так на Камчатке называют русло высохшей реки, вода в которой бывает весной, когда тает снег, или летом-осенью после ливней.

Фотография, на которой мама держит кулек со мной - это мы на прогулке, мне полгода. Позади изгородь и сопка вдалеке.

А эти три фотографии заказывались фотографу из Каменского, райцентра. Фотограф приехал снять рыбкооповских работников на Доску Почета, и мама упросила его зайти к нам.
Какой-то тряпичный коврик на стене, и я младенцем на кровати, в большом изумлении таращусь на кого-то внизу. Мама рассказывала, что увидев фотографа, я начала плакать. И тогда запустили собаку, увидев её, я в восторге подняла руки и заулыбалась.
С тех пор, как начала ходить, я росла в окружении собак, гуляла с ними.

Есть семейная история, которую любила рассказывать мама.
Зима, начинается пурга, мне года четыре, я гуляю на улице. Мама выглядывает за дверь - меня нет.
- Володя, Ирочка пропала!
Родители спешно накидывают куртки, выбегают на улицу - пурга уже метёт так, что не видно соседний дом. Ещё видна будка, которую отец сколотил для собак. Но собаки не в будке, стоят рядом друг с другом под снежным ветром, будто прикрывают собой что-то.
Отец подходит к собакам, собираясь вместе с ними отправиться на поиски ребенка, и…
- Надя, смотри!
Я стою между собаками и улыбаюсь. Отчего не улыбаться? Одета тепло, собаки закрывают от ветра.

Марина Кавав со своим сыном. Моя молочная мать, кормила меня несколько дней после рождения, пока у мамы не было молока. Спустя несколько лет Марина с сыном уехала к родственникам на Чукотку, мама переписывалась с ней. А потом Какав замолчала. Мама пыталась безуспешно разыскать её.
Чему удивляться, что я так легко находила общий язык в школе с корякскими сверстниками, ходила к ним в гости, и даже могла поддержать беседу с корякскими бабушками.
Одну из них я особенно любила, её звали Чейвынэ, «ходящая, бродящая». Она жила в табунах, пока её не забрали в Манилы родственники. Ей дали квартиру в доме на несколько семей, но упрямая бабушка всё равно жила по-своему, и на лето переселялась в ярангу, которую поставила во дворе.
Имя как нельзя подходило ей - бабушка жаловалась на больные ноги, но когда шла рыба, ходила на Пенжину с небольшой сеткой из оленьих жил. И рыбачила, да так, что ей потом хватало рыбы на всю зиму.
Когда мы заходили к Чейвынэ с её внуком Ваней, моим одноклассником, она пекла лепёшки на печке-буржуйке и заваривала чай из листьев брусники, кедрача, ещё каких-то трав, угощала ягодами, которые собирала у подножия сопок.
Взрослые звали её Ниной, а мы - бабушка-чай.
Чейвынэ была будто из корякских сказок - с двумя косами, которые заплетала так, что они обрамляли лицо, в татуировках - возле ушей, на носу и кистях рук.

А это избушка, почти землянка, врытая наполовину в склон - дом, куда принес меня из больницы отец.
В конце ноября, когда папа забрал меня с мамой из родильного отделения, была страшная пурга.
Пурга сорвала трубу, папа полез на крышу её чинить, а мы с мамой лежали под одеялами, шубами, всем, что можно было накинуть, «чтобы не заморозить ребенка» - так рассказывала мама.

Река Пенжина, отец стоит возле баржи, и улыбается, разведя руки - что-то рассказывает.

И девочка с санками. Это я смотрю в упор на фотографа, набычившись. Судя по парочке других фотографий той поры, любила я смотреть исподлобья. И ещё всё время что-то доказывала - например, скатывалась на санках с крутой горы, да на животе, да головой вперед. И как зубы не повыбивала и не разбилась?
Зуб мне потом выбили - когда я дралась почти насмерть, малявка, с пацаном, который был не только старше меня на два года, но выше и сильнее.
Это уже была школа, второй класс, и если кому при словах «второй класс» представляются милые малыши, то это было совсем не так. Потому что я училась в Манильской школе. А манильская школа была не просто школа, а школа-интернат, в который из табунов привозили ребятню, изящным манерам не обученным.
Я дралась с Серёжкой Ивкававом на портфелях: нужно изо всех сил размахнуться портфелем и ударить по голове. Сережка тогда мне и выбил зуб.
А потом мы с ним стали друзьями и летом ходили в тундру, пока он с родителями не уехал в Палану. А я стала отличницей, почти тихоней.

Я закрыла семейный альбом и вернулась к фотографии, на которой была мама с подругами. Фотография странная - изображенные на ней были в смугло-коричневой дымке, казались нереальными, готовыми вот-вот раствориться.
Меня настолько заинтересовало происхождение этой дымки, что я спросила у своего друга-фотографа.
- Плохой фиксаж, - сказал он, посмотрев фото.
- Объясни, пожалуйста!
- Фиксаж - это химический раствор, который закрепляет изображение на фотографии, раствор потом надо смыть. Эти фотографии, скорее всего, мало держали в фиксаже, проявили и закрепили второпях. Фиксаж - такая штука, что торопиться не надо, но и передержать тоже…

Как они оказались в этой комнате, почему мама улыбается? И кто их фотографировал - тот самый Володя, который снимал всех подряд и раздавал фотографии?
Я даже ощутила укол, чувство ревности оттого, что не знала об этом времени, мне ничего не рассказывали, и что исчезли, окутанные коричневой дымкой, эти мгновения маминой жизни, где все молоды, молоды, молоды…
И на меня смотрит тётя Таня, Танюша, с накрашенными губами, в полосатом свитере. Мама в пёстрой блузке - улыбается так, будто в лотерею выиграла. И тётя Клава - та в какой-то водолазке, с косынкой на шее, у нее маникюр и затейливая прическа: аккуратный пробор, волосы тщательно уложенными локонами и завитушками спускаются на уши.

Они были не похожи, и похожи. Как крутое тесто, вымешены жизнью на севере Камчатки, её долгими зимами, морозами и пургами, радостями и потерями.

***
Я была на родине, в Манилах, уже после смерти мамы. Тётя Клава к тому времени уехала в Краснодарский край, купила там дом. Но вскоре умер её муж, а потом и она.
Жила я в Манилах у тёти Тани. Она жаловалась, что ноги совсем не ходят, её муж дядя Петя к тому времени стал подслеповат, но всё равно уходил в тундру, сидел у костра, слушал, как летят утки… и не стрелял.

И только Володя-фотограф ускользнул от меня, я так его и не вспомнила, не проявила в своей памяти, не зафиксировала. Я написала тому человеку, что прислал мне фотографии. Хотела расспросить его мать… Опоздала - «На минувшей неделе мы похоронили маму. А сам я… много чего было в жизни, уже и не вспомнить, что было тогда, в Манилах».

Я несколько раз уезжала и возвращалась на Камчатку. После школы на удивление всем знакомым я работала пекарем - отличница, с золотой медалью! - в поселке геологов Первореченске, неподалеку от Манил, чтобы заработать стаж для Литературного института.
После Литинститута вернулась на Камчатку, была корреспондентом в камчатской газете. Около года мы с мужем и маленькой дочкой жили на его родине, в Северном Казахстане и… нетрудно догадаться, прилетели в Петропавловск. Когда дочь подросла, мы переехали в Подмосковье.

Московский вечер. Я старше мамы на фотографии. Я замужем, у меня взрослая дочь. Звонок по мобильному. Почти врасплох - оказия, случай, сподручность. Я лечу на Камчатку.
Я не люблю самолёты. Непонятно, как эта странная машина из дюралюминия, титана и чего-то ещё держится в воздухе. Непонятно, как летает, особенно, когда её трясет как грушу. Не люблю, не понимаю, боюсь.
Но по житейской иронии летаю я чуть ли не с рождения. Если ты живешь в Манилах, куда денешься от Аннушек, Ми, Яков, и вертолётов? После такого «налёта часов» я долго думаю, прежде чем купить авиабилет. Да и сколько можно смотреть из иллюминатора самолета на моря, поля, горы и страны?

Но тут был случай особый, когда я не раздумывала ни секунды. Лететь-то предстояло на Камчатку!
И под крылом самолета на сей раз были горы и равнины, тундра и тайга, и не чужестранные, а свои, российские, на которые полезно посмотреть особенно сейчас, в наше лихое время. Потому как летишь час, два, четыре, шесть… - а российская земля не заканчивается, и такие просторы под крылом самолета, что чувствуешь гордость. А уж когда подлетали к Камчатке, и на электронном табло самолета высветилось Охотское море, залив Шелихова и сам полуостров, дыхание перехватило.
Вот мы и в Елизове, а потом в Петропавловске, и уже едем к Халактырскому пляжу, и нам везёт: солнце, которого в эту пору нет в Москве, безветрие, и мало снега.
И разница во времени, и я не спала в самолёте (улетали в понедельник, прилетели во вторник), и в машине так тепло и уютно, что я почти засыпаю…
Но мы уже неподалёку от океана, когда машина вышла на прямую, и у меня открылось второе дыхание, я ахнула: помню эту дорогу, этот поворот, и вот здесь обычно зимой пурга переметает дорогу, и когда мы с мужем и маленькой дочкой в свое время ездили посмотреть на океанские волны в декабре-январе, то оставляли машину и шли к океану.
А тут - дорога свободна!
И волны океана, и чёрный песок, и солнце в глаза, и мы слушали волны, и ели треску, которую сделал на углях Антон (мы вместе когда-то работали в газете), неподалёку от нас мышковала его собака… Волны уходили и приходили, и смотреть на них можно было бесконечно.
Я не была на Камчатке несколько лет. Но ничего не утекает безвозвратно. Я одной группы крови с городом у Авачинской бухты, с людьми, которые в нём живут, и Камчатка как была в моей крови, так и осталась.

Медленно идет весенний дождь. Вдалеке за окном - Пушкинская площадь, медные решетки, фонтан, бульвар, сирень в цвету, проёмы арок, московские дворы…
Я стою, прижавшись лбом к окну, закрыв глаза, слушаю, как стучит дождь.
И вижу девочку, которая идёт домой, у неё красные щёки и нос, позади её - санки.
Она поворачивает за соседний дом, и подходит к двери.
Открыть её, и зайти в тепло, где горит печка, мама жарит рыбу, которую принес отец, и смеётся в ответ на какую-то его шутку.
- Вся в снегу! Ирочка, быстрее, быстрее раздевайся, Володя помоги, она же совсем замёрзла!
- Не замёрзла!
- Ты посмотри на щёки! Она отморозила себе щёки.
- Не отморозила! Нормальные красные щёки!

Случайности не случайны. Иногда понимаешь, что стоит за случайностью через пять минут, или через пять лет. Или же так и остаешься в неведении.
Открыть дверь - а вдруг и правда попадёшь в тот мир, где мама и отец, Манилы, бурлит непокорная Сухая речка, и где смеются три женщины, моя мама и её подруги.

“Наша улица” №275 (10) октябрь 2022