Александр Балтин "Новогодние огни" эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Александр Львович Балтин родился в Москве, в 1967 году. Систематического образования не получил. Впервые опубликовался, как поэт в 1996 году в журнале «Литературное обозрение», как прозаик – в 2007 году в журнале «Florida» (США), как литературный критик – в 2016 году, в газете «Литературная Россия». Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5-ти томах), и свыше 2000 публикаций в более,чем 150 изданиях России, Украины, Беларуси, Башкортостана, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Франции, Дании, Израиля, Эстонии, Якутии, Дальнего Востока, Ирана, Канады, США. Среди других произведения А. Балтина публиковали журналы «Юность», «Москва», «Нева», «Дети Ра», «Наш современник», «Вестник Европы», «Зинзивер», «Русская мысль», «День и ночь», «Литературная учёба», «Север», «Дон», «Крещатик», «Дальний Восток», «Интерпоэзия»; «Литературная газета» «Литературная Россия», «День литературы», «Независимая газета», «Московский комсомолец», «Труд», «Советская Россия», «Завтра», альманахи «Истоки», «Предлог», «День поэзии», антология «И мы сохраним тебя русская речь…».  Дважды лауреат международного поэтического конкурса «Пушкинская лира» (США). Лауреат золотой медали творческого клуба «EvilArt». Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награждён юбилейной медалью портала «Парнас». Номинант премии «Паруса мечты» (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почётный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ.Отмечен благодарностью альманаха «Истоки». Лауреат газеты «Истоки» (Уфа, 2015г). Лауреат портала «Клубочек» в номинации «Проза» (2016). Лауреат газеты «Поэтоград» в номинации «Поэзия» (2016). Победитель конкурса «Миротворчество» (Болгария, София, 2017). Лауреат газеты "Поэтоград" в номинации "Критика" (2017). Лауреат журнала "Дети Ра" (2017г.). Эссеист года по версии журнала «Персона PLUS» (2018г). Лауреат Ахматовской премии (София, Болгария, 2019г.) Лауреат газеты "День литературы" (2019г.). Победитель международного поэтического конкурса "Хотят ли русские войны?" (Болгария, 2020г.). Лауреат премии имени В. Б. Смирнова журнала "Отчий край" (Волгоград, 2020 г.). Лауреат журнала «Эколог и Я» (Беларусь, г. Гомель, 2020г). Лауреат газеты «Поэтоград» в номинации «Критика» (2020г). Лауреат газеты «Литературные известия» (2020г.). Лауреат Всероссийской премии «Левша» имени Н. С. Лескова (2021г).  Неоднократно выступал с чтением стихов на радио «Центр», в программе «Логос». На радио «Говорит Москва» стихи А. Балтина читал Народный артист СССР Е. Я. Весник.   О стихах и книгах А. Балтина писали «Литературная газета», «Юность», «Труд», «Независимая газета», «Литературное обозрение», «Литературная учёба», «Истоки», «Литературные вести», «Новый мир», «Знамя» «День и ночь», «Дети Ра», "Казахстанская правда", "Завтра", «Литературный меридиан» и др.
Стихи А. Балтина включались в программы всероссийские олимпиад для школьников старших классов; на них писались бардовские песни.  Сказка "Страна гномов" вышла отдельным изданием в Канаде. Стихи переведены на итальянский и польский языки, эссе – на болгарский и фарси.  В 2013 году вышла книга «Вокруг Александра Балтина», посвящённая творчеству писателя.

вернуться
на главную
страницу

Александр Балтин

НОВОГОДНИЕ ОГНИ

эссе

Ёлочные базары пестро темнели в черноте декабрьских вечеров; и ёлки казались таинственными, как зачарованные страны.
Острый и славный аромат хвои дарил ощущение счастья; и на истоптанном снегу, когда выбирали чудное новогоднее древо, суммы ветвей и чёрно-зелёные, мягкие иголки давали причудливый орнамент.
Выбранную и купленную везли на санках, причём верхушка её, равно и нижние ярусы пружинили от движения, покачивались.
Город плыл и играл огнями, переливался движеньем людей и машин, и всё время кто-то входил и выходил из дворов, как из бесчисленных коридоров.
Важные троллейбусы проплывали мимо, неспешно везя скарб различных судеб.
Сворачивали, и шли вдоль огромной стены старого, коммунального, многоквартирного дома, шли, замедляя шаги, точно искусственно удлиняя путь, ибо запах снега, мешавшийся с упоительной хвойной струёй, были великолепны.
А жили тогда на первом этажа, и широкие окна были посажены низко к асфальту, но забраны белыми, в пандан снегу, решётками.
Ёлка вносилась торжественно и важно, нижние ярусы её ветвей слегка корректировались при помощи ножниц, доставалось ведро, наливалась вода со специальными добавками, и устанавливалось древо, медленно поднималось оно, упиралась главою в потолок.
- Вот там держи, - говорил отец, и мальчишка держал, и лёгкие уколы были нежны, как ласка.
- Осторожно, Лев, привязать надо. - Мама вставляла реплику.
- Да, да, - соглашался отец, точно привычный ритуал терял детали, год ожидая в запасниках радости.
Привязанная и установленная между двумя окнами ёлка виделась роскошной и без украшений, но доставались они; из недр антресолей изымалась старая, с ободранными боками и крышкой коробка, - важная, как старинный ларь; и крышка снималась так, будто врата распахивались…
Мишура мерцала серебром, играло розовым и синими цветами сверху, потом, завёрнутые в фольгу, или бумагу доставались - являлись на свет - игрушки…
Их доставали осторожно, освобождали от обёрток, раскладывали, думали, какую куда лучше повесить.
Верхушек было две - на выбор; отец забирался на стремянку и украшал ёлочную вершину яркой звездой.
- Болгарский гномик разбился. Жаль. - Говорила мама.
Знакомые болгары подарили чудесные игрушки: тонкие, хрупкие, брать надо было - с замиранием сердца, не дай Бог уронишь, и тогда хрусткие брызги, криво отражающие реальность комнаты, лягут на пол, оставив оттенок грусти в душе.
Ёлка одевалась постепенно, игрушки вешались густо, сверкали; важные, как вельможи шары, поворачивались слегка, играя выпуклыми боками; и гирлянды, пропущенные меж ветвей, точно соединяли дорогами фантастическую страну.
- Последний штрих, - говорила мама и приносила вату. - Ну, сынок, давай.
И мальчишка, отделяя от плотного рулона кусочки, кидал их на лапы, старался попасть поглубже, в таинственную зелёно-чёрную глубину; он кидал вату, чувствуя сладкое, волшебное умиленье в сердце сознанья, он предвкушал новогодний праздник, ожидать который так долго, что не хотелось бы его завершенья; и он, мальчишка, разбрасывая искусственные снежинки вполне уверен, что может быть бесконечным мгновение, может, что вырастать - необязательно, а если захотеть, то спокойно можно навсегда остаться в детстве, с папой и мамой, в пределах чудного новогодья…

МАЛЕНЬКОЕ ЧУДО

Ёлку устанавливали между двумя окнами, и, поскольку потолки были высокими, за три метра, ёлка покупалась огромная; и, выбрав её на роскошно пахнущем и таком интересном ребёнку ёлочном базаре, везли на санках, а нежные, колючие, ароматные лапы подрагивали, и снег радовал так, как может только в детстве…
 Великолепие новогоднего древа, дарившего счастье!
Разрезав бечёвки, которыми привязывали к санкам, вносили  торжественно в квартиру, и словно расправлялась она, пышная красавица, охорашивалась; устанавливали в ведро, наполненное водой, снизу заворачивали белой материей, и начиналось действо…
Были болгарские ёлочные игрушки: дружили с болгарской семьёй, и присылали они иногда сувениры: тонкие, богато расписанные шары, гномики, розовато-белые домики…
 Были советские - погрубей и попроще; на верхушку папа, встав на стул, надевал трёхъярусное диво - вместо звезды - чью точную форму в памяти не восстановить, а помнится оно красно-снежным мерцанием…
А жили тогда в коммуналке, и ребёнок в бархатной курточке и синих штанишках долго смотрел на украшенное чудо, замирая, мечтая о чём-то; потом отходил к маленькому чёрно-белому телевизору, где показывали сказку, но, посмотрев немного, снова стремился к ёлке…
 За окнами крутило и кидало серебром, и, поскольку жили на первом этаже, видно было близко, и радостно становилось, и казалось - жизнь не имеет предела.
…даже за пятьдесят Новый год связан с ожиданиями, смутными пряниками надежд, и ощущением - пусть не долгим - вернувшегося детства.
 Чудо растворено в воздухе, и, такое лёгкое, реющее, обещает воплотиться вот-вот: может быть даже тридцатого…
 Знаешь всё наизусть: долго варящийся холодец, что заиграет тугим глянцем, попахивая чесноком на полуночном столе, оливье, куда, презрев варёную колбасу, режется курица, рубиново горящая икра, соком истекающая сёмга.
 Запах пирогов наполнит квартиру, и тесто, медленно, неспешно вызревающее в огромной, чем-то на чан похожей кастрюле, вызывает интерес, как в детстве: силы земного роста точно сконцентрированы в нём.
 Бесснежный Новый год ужасен: вспоминается - бывший года два назад: всё чёрное, и коты орут, перепутав декабрь с мартом.
 И ещё - странное взрослое ощущение: будто за праздником - нет жизни, навалится депрессия, и не просто будет сломать её бетонные слои.
…а было - вышли часов в семь вечера во двор, чтобы с малышами своими, с парой дружественных семей отметить немного, предварительно…
 На одной из плоскостей хитро закрученной игровой конструкции расставили коньяк, конфеты, термос с глинтвейном, поднос с канапе, и дети, носившиеся тут же, старались быть осторожными.
 Снег сверкал, осеребрённые деревья взирали благосклонно.
 Лёгкое опьянение толкало поиграть с детьми, и, боясь задеть бутылку, взлетал на горку, ловил ловко уворачивающуюся Катю, и своего Андрюшку, только что получившего в подарок забавного, игрушечного хомяка, механически повторяющего сказанное.
…многое отбирает взросление: непосредственность, чистоту, одаривая возможностями, немыслимыми в детстве; но ожидание новогоднего чуда остаётся - пуская омрачённое опытом, разочарованиями, поражениями; остаётся оно, сверкая и маня, и ждёшь его чуть ли не целый год.

НОВОГОДНЯЯ НАДЕЖДА

Новый год - праздник надежды: словно ощущение, пронизанное светом: новый вал счастливого, неизведанного, кипенно-снежного поднимет, суля…
Здесь остановка.
Жизнь, закрученная вокруг товарно-денежных отношений, отнюдь не всем оставляет место в себе, пусть и не убивая, но обрекая на эскапизм, книжное одиночество, поиски правды - пускай только в собственных психических лабиринтах.
Жизнь очевидно круто закручена вокруг денежного ствола - ныне.
Он серьёзней для нас, нежели ствол древа мирового, неизвестного, не конкретного, эзотерического.
Суета съедает всё время, и условность всякого выигрыша понимается с опытом, когда поздно что-либо менять.
Тем не менее, не всё ещё в жизни обращено в неумолимую конкретику: остаются островки зыбкости, сияющие драгоценным, порой мистическим светом: поэзия, живопись, музыка.
Остаются фундаментальные научные дерзновения, не связанные с избыточностью технологий, сулящих всё новые и новые материальные блага.
Остаются люди, считающие донкихотство - честью, а эгоизм - искривлением души.
Так, что надежда есть - пускай хилая.
Пускай же Новый год вольёт новые силы в надежду, чтобы стала она полноценной и полнокровной, чтобы оправдалась, наконец!
…написав поздравление никому, пожилой человек, выключил компьютер, и зажёг в комнате свет.
Янтарно осветились: шкафы, набитые книгами, продавленный диван, стул, на спинке какого висели различные, ношеные-переношенные шмотки.
В окне за чёрными жилами деревьев мерцали золотисто квадраты окошек соседнего дома… Огромного, как Троя, сказал про себя человек, и усмехнулся, собираясь выйти.
Цели не было - но в определённом возрасте громоздить цели и планы, значит страдать болезненным оптимизмом.
На первом этаже продолжался ремонт: работяги-нацмены вставляли новую, сверкающую полировкой дверь.
Ступеньки были закиданы чудесным снегом - и шёл ещё, шёл: щедрый, декабрьский.
Славно пахло: ароматный воздух, словно виражом возвращал в детство, где везли ёлку на санках, и пружинили лапы её, а верхушка мелась по снегу.
Лёгкие скрипы сопровождали путь по двору, но потом, на улице расслышать их было уже невозможно - брызгало движение, переливалось огнями, пёстрый, железный змей тёк по проезжей части.
Сверкали, играя соблазнами, витрины магазинов, и стёкла кафе; громоздились многоэтажки, дворы чернели провалами.
Человек шёл, думая, что рядом с ним идёт надежда: тоненькая девушка, которой суждено…
Сложно сказать, что именно.
Но устав носить надежду в собственной душе, логично отпустить её, и представлять такой изящной, умной и тонкой, что качеств этих суммарно хватит, чтобы осилить алчную бездну материального мира.

РОЖДЕСТВЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

Достоевский - всеобщий брат, сопечальник всем, непревзойдённый провидец - живописал случай, произошедший в сочельник:

Крошку-ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
«Как пойдешь ты через ельник, -
Он с улыбкою сказал, -
Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне».
И смутился ангел-крошка:
«Но кому же мне отдать?
Как узнать, на ком из деток
Будет Божья благодать?».

Существует феномен поэзии Достоевского: данной ярче всего в изломах диковатых стихов капитана Лебядкина, в игривой пьеске Ракитки: «Эта ножка, эта ножка разболелася немножко…»; но рождественское стихотворение - серьёзное и печальное - показывает такое русское отношение к небесному пантеону, что чувствовать многое начинаешь иначе, даже в предельно прагматично-эгоистические времена.
Нежная песня Фета - сама от синевы снежного пространства, от кодов русской метафизики, от идей русского космизма, переданных через образный строй:

Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.

Вспыхивают словесные оркестры Блока, наследника… отчасти фетовской, отчасти лермонтовской музыки:

Был вечер поздний и багровый,
Звезда-предвестница взошла.
Над бездной плакал голос новый -
Младенца Дева родила.
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг веретена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И царь, и отрок, и жена.

Голос Блока - весь из бездны, и весь прошит, пронизан золотистой тайной.
Крестьянское Рождество в щедрых красках и точных мазках, с звёздно-крепкими ощущениями и вспышками по небу драгоценных росинок звёзд передано Есениным:

Тучи с ожерёба
Ржут, как сто кобыл,
Плещет надо мною
Пламя красных крыл.
Небо словно вымя,
Звезды как сосцы.
Пухнет Божье имя
В животе овцы.

И - совершенно небывалым, но в тоже время и параллельным Есенину звуком течёт русское Рождество в Абиссинии: православном отсеке Африки:

И сегодня ночью звери:
Львы, слоны и мелкота -
Все придут к небесной двери,
Будут радовать Христа.
Ни один из них вначале
На других не нападёт,
Ни укусит, ни ужалит,
Ни лягнёт и ни боднёт.

Чары Николая Гумилёва полыхают разноцветно: жарко горит небо праздника, и звери, как дети, соединённые неожиданно во Христе, словно подчёркивают глубину события.
Мудростью белой, крупнозернистой соли пересыпаны музыкальные - словно нежная скрипка звучит - строки К.Р. (Константина Романова):

Благословен тот день и час,
Когда Господь наш воплотился,
Когда на землю Он явился,
Чтоб возвести на Небо нас.

Мистика странным образом переходит в повседневную жизнь, призывая, безо всякой дидактики, жить иначе.
Совершенным особняком сияет «Рождественская звезда» Пастернака, чей космос разворачивается медленно, из кропотливого описания пустыни, из долгого путешествия различных людей, идущих поклониться чуду; он развивается совершенно русским ощущением праздника, будто это сейчас, «запахнув кожухи», идут простые пастухи; будто всё и свершается - сейчас, сейчас…
…Было - пророчествовал Владимир Соловьёв: русский вестник, метафизикой окрыляя острые строки:

Пусть все поругано веками преступлений,
Пусть незапятнанным ничто не сбереглось,
Но совести укор сильнее всех сомнений,
И не погаснет то, что раз в душе зажглось.
Великое не тщетно совершилось;
Не даром средь людей явился Бог…

И время наше - в бесконечности сует и крупных, в блестящих одеждах соблазнов, - словно задавшееся целью опровергнуть: мол, даром, даром! - потупляет взор, отходя пред сияющим богатством русской рождественской поэзии.

ХРИСТОС В РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Образ Христа проступает сквозь своды русской поэзии различно, разнообразно, иногда в самых неожиданных ракурсах, как, например, у Николая Гумилёва:

Вскрываются пространства без конца,
И, как два взора, блещут два кольца.
Но в дымке уж заметны острова,
Где раздадутся тайные слова,
И где венками белоснежных роз
Их обвенчает Иисус Христос.

Русские особо чувствуют Христа: и нежно, и часто по-домашнему; порой по-крестьянски, когда Он входит в деревни, встречается с детьми или взрослыми, испытывая их. И по-аристократически, как через классицизм пел Алексей Апухтин:

Распятый на кресте нечистыми руками,
Меж двух разбойников Сын Божий умирал.
Кругом мучители нестройными толпами,
У ног рыдала мать; девятый час настал:
Он предал дух Отцу. И тьма объяла землю.

Совершенно особый Христос у Сергея Есенина - от русских нив, от крестьянского словаря, в чём-то отдающего церковнославянским, древним. Он - млечный, хлебный, просяной - и Христос, и язык Есенина:

Я вижу - в просиничном плате,
На легкокрылых облаках,
Идёт возлюбленная Мати
С Пречистым Сыном на руках.
Она несёт для мира снова
Распять воскресшего Христа:
«Ходи, мой сын, живи без крова,
Зорюй и полднюй у куста».

Иисус - среди нас: образом Христа, Его сущностью пропитана поэзия Есенина, будто всеприсутствием своим Иисус наполняет каждый луч, всякий колос:

Вот она, вот голубица,
Севшая ветру на длань,
Снова зарёю клубится
Мой луговой Иордань.
Славлю тебя, голубая,
Звёздами вбитая высь.
Снова до отчего рая
Руки мои поднялись.
Вижу вас, злачные нивы,
С стадом буланых коней.
С дудкой пастушеской в ивах
Бродит апостол Андрей.

И в колосе сокрыт великий космос, всякая жизнь таит в себе бездну, а люди - вообще бездны в телесных оболочках. А вот сложное, в чём-то тяжкое, очень величественное постижение доли Иисуса, продемонстрированное поэтом, не снискавшим широкой известности, - Николаем Николаевым:

Любовь сильней гвоздей
 к кресту Меня прижала;
Любовь, не злоба Мне судила быть на нём;
Она к страданию терпенье Мне стяжала,
Она могущество во телеси Моём.
И та любовь есть к вам,
 хоть вы от ней бежите;
Крест тело взял Моё, а сердце взяли вы:
Но Я дарю его, а вы исторгнуть мните,
А вы на агнеца, как раздражённы львы.
Сложно и невозможно проникнуть в тайны
лабиринтов божественной любви…

Вот острая реакция на повествование о муках Христа. Язык Евангелий сух, как известно, но поэтическая фантазия взовьёт и раздует сильные костры:

Я до утра читал божественную повесть
О муках Господа и таинствах любви,
И негодующая совесть
Терзала помыслы мои…

Так Константин Льдов использовал расхожую рифму «повесть - совесть» для выявления сущностного восприятия истории.
Семён Надсон развернёт повествование под названием «Иуда». И от имени уже мурашки бегут по коже. Он развернёт его сильно и стройно, загораясь от вечного прошлого и стремясь зажечь других нешуточным огнём.
Валерий Брюсов - математик поэзии, словно стремившийся рассчитать формулу каждой строки:

Настала ночь. Мы ждали чуда.
Чернел пред нами чёрный крест.
Каменьев сумрачная груда
Блистала под мерцаньем звезд.

Нечто символическое, тяготеющее к глобальному Слову, которое было у Бога и которое было Бог, - прорастало сквозь поэзию Фёдора Сологуба:

И много раз потом вставала злоба вновь,
И вновь обречено на казнь бывало Слово,
И неожиданно пред ним горела снова
Одних отверженцев кровавая любовь.

Мощно видела Анна Ахматова: тут знание того, что Вселенная есть единый организм, а люди плохо умеют чувствовать это:
В каждом древе распятый Господь,
В каждом колосе тело Христово.
И молитвы пречистое слово
Исцеляет болящую плоть.

Взрываются корни: мы отдаляемся от Христа всё дальше и дальше. Мы живём сейчас так, будто смерти нет, словно вечно будет длиться этот сверкающий хоровод соблазнов, кружение суеты и многое, многое другое.
Мы живём, как подлинные материалисты.
Но пласты русской поэзии, посвящённой Христу и событиям, разыгравшимся более двух тысяч лет назад, и каких не было важнее в истории мира, - призывают к иному…

НОВОГОДНИЕ ГИРЛЯНДЫ РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Новый год, сулящий гранулы кратковременного счастья, заставляет и обратиться к думам: столь же тяжелым, сколь и обоснованным:

Вот Новый год нам святцы принесли.
Повсюду празднуют минуту наступленья,
Молебны служат, будто бы ушли
От зла, печали, мора, потопленья!
И в будущем году помолятся опять,
И будет новый год им новою обидой…
Что, если бы встречать
Иначе: панихидой?

Константин Случевский - глубокий метафизик поэтического действа - словно отрицает само основание для праздника, покуда не изменится человек, не обновит правила и сущность земного своего существования.
Но… ведь Новый год!
Захлеб восторга, пенное счастье, вина разливанные, надежды золотистые, и - пускай зазвучит, зазвенит дисками словесной мощи Державин:

Рассекши огненной стезею
Небесный синеватый свод,
Багряной облечен зарею,
Сошел на землю новый год;
Сошел - и гласы раздалися,
Мечты, надежды понеслися
Навстречу божеству сему.

Праздник надежды, праздник сомнений - а будет ли лучше?
Блеснет ли нечто подлинно-новое?
Прекрасное…
Вопрос Фёдора Глинки останется без ответа, но точность поэтических лучей-строк не стирается обилием прошедших новогодий:

Ах, лучше ль будет мне, чем ныне?
Что ты сулишь мне, новый год?
Но ты стоишь так молчаливо,
Как тень в кладбищной тишине,
И на вопрос нетерпеливый
Ни слова, ни улыбки мне…

Но - много детски-радостного, ворохи счастливых моментов, и поэзия, отдающая дань оным, не может быть угрюмо-философской:

В школе шумно, раздается
Беготня и шум детей…
Знать, они не для ученья
Собрались сегодня в ней.
Нет, рождественская елка
В ней сегодня зажжена;
Пестротой своей нарядной
Деток радует она.

Так пел Плещеев, заражая радостью, буквально плескавшейся из стихотворения в реальность; Надсон, некогда ставивший рекорды поэтической популярности, предпочел, коснувшись детски-волшебного содержания праздника, подняться к пещере, где родился младенец - чтоб мир спасти…
Цветаевский драматизм, переданный нервно-телеграфным, взрывным стилем, врывался в мир, возвещая двойственность праздника:

С Новым Годом, Лебединый стан!
Славные обломки!
С Новым Годом - по чужим местам -
Воины с котомкой!
С пеной у рта пляшет, не догнав,
Красная погоня!
С Новым Годом - битая - в бегах
Родина с ладонью!

…А прекрасная, детско-советская Агния Барто касалась совсем других граней торжества:

С большим серебряным мешком
Стоит, обсыпанный снежком,
В пушистой шапке дед.
А старший брат твердит тайком:
- Да это наш сосед!

И что ж, что разочарование стремится украсть радость!
Не получится у него, нет-нет…
Верен ироническому взгляду на бытование людское, Саша Черный живописует ситуацию смен годов остро, как лезвием проходится по сердцам:

Родился карлик Новый Год,
Горбатый, сморщенный урод,
Тоскливый шут и скептик,
Мудрец и эпилептик.
«Так вот он - милый божий свет?
А где же солнце? Солнца нет.
А, впрочем, я не первый,
Не стоит портить нервы».

Глубоко нальются розоватым свечением раковин слова Арсения Тарковского; музыка Александра Блока будет снежно печальной, скорбь «Новогодней баллады» Анны Ахматовой сложно пропитает духовный воздух…
Будут и деревенские звоны: «Вологодское новогоднее» Александра Яшина полыхнет ими, и разольется рубцовское, такое родное, свежее:

Мимо изгороди шаткой,
Мимо разных мест
По дрова спешит лошадка
В Сиперово, в лес.
Дед Мороз идет навстречу.
- Здравствуй!
- Будь здоров!..
Я в стихах увековечу
Заготовку дров.

…Конечно, этот праздник, объединяющий сердца, - праздник надежды, конечно, без нее бытование человека - почти что пшик, и очень по-разному трактовавшие праздник поэты словно создали отдельный сияющий свод в недрах поэтического пространства: свод новогодней темы, так мощно наполнившей их стихи.

СТРАНИЦЫ СВЯТОЧНЫХ РАССКАЗОВ

Удивительный, ни на чей не похожий язык Ивана Шмелёва: праздничный и вкусный, сочный и нежный, вбирающий столько подробностей, что, кажется и в мире меньше…
 И вот - «Рождество» его: простой и скорбный рассказ, сквозь который, как мелькающая фрагментами хроника, проходит вся жизнь, ибо обращается писатель к сыну, а дело происходит во Франции, и ностальгия, окрашенная в полынные, вполне трагические тона, переливается, оттеняя красивую гармонию праздника.
 …святочные рассказы имеют долгую традицию и, сколь бы ни богата была литература русская, вспоминаются волшебные шары повествований Диккенса: самые разные, с мелькающими страшными тенями, с «Рождественской песнью», в которой утверждается, что исправить можно многое, и история преображения души старого скряги Скруджа - тому примером; и был, был - феномен русского Диккенса: домашнего, прочитанного вдоль и поперёк поколениями, черпавшими из него счастье и радость, учившимися состраданию…
 «Чудесный доктор» А. Куприна раскрывает праздник ещё с одной стороны: он говорит о милосердии, об умягчении сердца, о том, как человек, у которого масса дел и семья, и подарки для ребятишек, вдруг буквально пропитывается соком сострадания к неизвестному, да ещё и не слишком симпатичному человеку.
 «Христос в гостях у мужика» Н. Лескова тему сострадания и милосердия углубляет, усложняет: здесь герой должен оказать милость не просто другому человеку, но - своему кровному врагу; тут христианство раскрывается в том своём глубинном аспекте, который столь сложно воплотить людям; и густое своеобычие лесковского медового языка красиво подчёркивает благородство темы.
 А вот - совсем детский взгляд на Рождество: рассказ В. Никифорова-Волгина «Серебряная метель» показывает мальчика, так тонко чувствующего атмосферу праздника, что только тончайшие, легко гнущиеся нити великолепной метели адекватны сей тонкости.
И горят глаза мальчишки, словно соприкасающегося душою с чудом…
Святочная литература разнообразна: и Тэффи в рассказе «Сосед» показывает четырёхлетнего мальчугана-француза, ходящего в гости к «ляруссам», любящим гостей, всегда их угощающим, варящих ни на что не похожий суп - пламенеющий красным борщ.
Он грустный - этот рассказ; но такой светлый, так колоритно передающий атмосферу праздника…
 А вот в рассказе С. Дурылина «Четвёртый волхв» старая няня утверждает, что поклониться Христу шли четыре волхва, и четвёртым был - русский человек, «хрестьянин», да заблудился в лесу, и дар, что нёс, отняли злые люди.
 Поэтичный рассказ, пронизанный токами любви и благочестия…
Яркие, хотя и не слишком-то помнятся многими ныне, страницы вписаны в глобальную книгу русской литературы святочными искрами соответствующих рассказов!

"Наша улица” №277 (12) декабрь 2022

kuvaldin-yuriy@mail.ru

адрес
в интернете
(официальный сайт) http://kuvaldn-nu.narod.ru/