Юрий Кувалдин "Единство" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ЕДИНСТВО

рассказ

 
Прощального света осеннего правота, когда с утра до вечера властвует чернота, противоборствуя электрическому сиянию, всегда вызывает сильное чувство окончания всего на свете, но при этом теплишь безрассудно веру в себя, потому что так устроена осень в симбиозе с погодой души, ведь давно написано нашими предшественниками о том же самом состоянии, на которое они тоже обращали внимание, только когда-то их суждения оставались в тени всеобщего тления, чтобы были тайными для тех, кто является сторонним наблюдателем за постоянно ползущей куда-то в начало времен эскалаторной ленты, на которой спускаются и поднимаются осенние листья всех времён, но фокус в том, что всё это происходит с каждым в отдельности, являются на золотой свет по одному, и по одному же уплывают на посадку к последнему поезду, лишь инстинкт что-то подсказывает о бесконечности эскалаторных времён, но слышится каждому похоронный звон в случае лишь исчезновения других, хотя всегда и всюду каждым был он в конечном счёте.
На людях почти каждый человек хочет казаться много лучше, приличнее, нежели он есть на самом деле, и это даётся с большим трудом, как начинающему актёру большая серьёзная роль в классическом репертуаре, впрочем, с возрастном уже не нужен тебе отчет в том, что ты там представлял из себя прилюдно, какой есть - такой и есть, и это благотворно действует на психику, но только в то время, когда ты пребываешь в полном одиночестве, никто за тобой не следит изменчивыми взорами, необъятность пребывания один на один с собой оставляет мир в спокойствии, и ты постоянно восхищаешься, как хороша размеренная жизнь на чистом листе бумаги, и ведь это вполне возможно.
В творчестве всю жизнь делаешь одно и то же, каждый божий день выдаешь по тысяче знаков для разных своих вещей, находящихся в работе, сходным образом формирует свое субъективное стилистическое направление композитор, художник, поэт, разумеется, каждому отдельному творцу присущи свои методы, но большой разницы в работе нет, параллельно идёт постоянное обучение у классиков, вследствие чего набирает силу собственная оригинальность, потому что знающий не вышивает по чужому следу, а постоянно ищет и находит собственные ходы, которые имели место у великих, поэтому сей опыт необходим для обретения собственного независимого достоинства.
Пребывая всю жизнь в идеализме, чувствую себя человеком, уроком которому служат встречи с великими современниками, которые сами жили исключительно во второй реальности идеализма, и меня приняли в свой круг, наглядней было бы поставить их вместе на полку бессмертия, полностью принадлежащую мировой библиотеке, и первой мыслью при встрече с ними оказывался тот феномен гениальности, который детально исследует феноменология духа, предмет, понятый лучше всего тем, кто и живёт в идеализме, красота  которого поразительно и ненавязчиво делает мир лучше, и при вхождении в него тотчас  жизнь становится не просто прекрасной, но вызывает трепетное удивление.
Идут толпы, туда и оттуда, причём, они все на одно лицо, конечно, сказано безапелляционно, но что делать, если я хотел выхватить из людского потока сначала кого-нибудь, у кого два носа, или три глаза, дабы этот уникум отличался от прочих шагающих до неузнаваемости, но в первую очередь бросалось то, что они и одеты были все одинаково, в первую очередь бросалось то, что все они были в брюках, на сей раз нельзя даже было определить принадлежность к парной функциональной принадлежности, негибкий эффект, конечно, кое-кто пытался выразить, как например, кольца в носу, или тюремную татуировку на обнажённом животе, уместнее было бы выколоть на лбу свою принадлежность к отряду приматов, но их рассудок до такой трансцендентности ещё не дорос, след в моём наблюдении оставил лишь один майор, у которого: «Чёрт знает что, какая дрянь! - произнёс он, плюнувши.- Хотя бы уже что-будь было вместо носа, а то ничего!..», - но в остальном другом у него со всеми было полное сходство.
Текущий день делает каждого его участника, живущего здесь и сейчас, центральной фигурой мира, и это неудивительно, он ведь упакован сам в себя, смотрит из себя, слышит сам, да и ещё умеет говорить, чему его начали учить сразу в роддоме, мол, скажи слово «трансцендентный», и что вы думаете, говорит, поэтому с таким прежде чем вступать в спор, семь раз отмерьте, но вот автору говорить о себе приходится, поскольку его никто не знает, под словом «никто» понимается подавляющее большинство, не читающих книг, не имеющих никакого понятия о художественной литературе, впрочем, ну, скажем, Пушкина ещё кое-как знают, он ведь стоит на Пушкинской площади, а проходящие находятся в безличном положении, но правду сказать, ведь ясно, что больше нет многих, а этот стоит, отныне совсем не причисляемый к литературе, потому что за свет будет платить Пушкин, 100-летие со дня смерти которого в 1937 году Сталин с восторгом отмечал, нельзя идти супротив вождя, прежде надо соображение иметь, что времена и тогда и сейчас повторяются, а что было тому назад до потопа, так то ж материал до следующего потопа, а содержательные обоснования всему этому представить себе очень сложно.
Прекрасно написанная фраза превращает писателя в художника, принося тем самым невероятное исцеление читателю, накапливающему опыт построения архитектуры текста, тем самым набирающегося смелости начинать писать собственные вещи, и не завтра, а именно в момент вдохновенного просветления от прочитанного шедевра, с неизменной мыслью, что и я так могу, в этом случае события его жизни преображаются, когда на текст влияет собственное сердце, и сразу же реальная жизнь изменяется до неузнаваемости, быстро исчезают унылые сцены бытовой жизни, разве что из осторожности остаются эпизоды встреч с первой любимой, впрочем, и другим различным эпизодам даются крылья поэзии, так что - слово оптимистам.
Лесная дорога освещена в разрядку кружевной листвы солнечными бликами, сопровождающимися начальными вкрадчивыми тактами пары густовато баритональных гобоев и перекличкой с ними английского рожка, как будто коляска с запряженными двумя белыми лошадками спешит именно к этим чудодейственным призывным нотам, тут же легко поддерживаемым плавными волнами струнных, от скрипок и виолончелей до контрабасов, и я в полнейшем блаженстве неспешно продвигаюсь через сияющий зеленью лес к чему-то очень светлому и праздничному, к какой-то невероятной тайне, и нежные колокольчики в такт этому состоянию возвращают меня в святое детство.
Чёрные птицы зовутся грачами, крупнее и стройнее разболтанных ворон, зелень и золото стелется осенним ковром, их дом между небом и землёй, в солнечном свете чернота грачей контрастна до скульптурной законченности, которую подчёркивает сине-фиолетовый отлив перьев, во всей осанке строгость формы, достойная скульптурной композиции, раскрывающейся перед взором с центральной фигуры застывшего на упругих когтистых лапах при виде меня поблескивающего глянцем концертного рояля главного грача, остальные в отдалении справа и слева выступают в роли кордебалета, прощается лето в осеннем золоте клёнов, звучит в синем небе песня: «летят перелётные птицы», - и весной Алексей Саврасов возьмётся за кисть, чтобы увековечить грача с веточкой в клюве, для украшения Третьяковской галереи.
Новая дорожка, выложенная серой плиткой, идёт в горку над узкой речушкой между осинами и ивами, но только стоит взойти на горку как открывается серебристое море, разумеется, по московским меркам, ещё в давние времена на таких речках умные люди строили плотины, чтобы превращать речушки в «моря», так из речушки слов собирал Достоевский своей плотиной моря романов, но и у речушки поток непрерывен, и нужны такие силы, чтобы тебя не смыло, вот Достоевский и говорит: «Я совершенно не умею, до сих пор (не научился), совладать с моими средствами. Множество отдельных романов и повестей разом втискиваются у меня в один, так что ни меры, ни гармонии. <…> Но есть и того хуже: я, не спросясь со средствами своими и увлекаясь поэтическим порывом, берусь выразить художественную идею не по силам... И тем я гублю себя...», - но это только казалось, потому что у Достоевского получилось море сочинений, от «Бедных людей» до трансцендентных «Братьев Карамазовых».
Осенним вечером при свете фонарей виднее тень твоя на площадной брусчатке, да, свет и тень в тебе самом живут всегда для проявления отснятых негативов, для демонстрации прилюдно позитивов, готовый снимок тяжбы бытия, где ты и я идём на поединок с самим собой, на несколько мгновений забыв о тишине небытия, оно ведь мало чем будет напоминать падение листвы под ноги осени, особенно тогда, когда окончательно деревья обнажатся, и сам ты приблизительно в таком же виде получишь удовольствие от винного блаженства перебродившей почвы жизни, тогда хотя бы один раз полностью растворишься в своей тени, желательно при появлении снега, когда твои следы на нем в замерзшем переулке прочтут как окончательное признание.
Говори что угодно, всё равно тебя не так будут понимать, потому что каждый человек загружен лексикой на своём уровне, а то живёт и вовсе без неё, как гоголевский Селифан, и это есть благо для пребывания в заблуждениях, постоянство которых создаёт такой социальный симбиоз, что с большой силой приходится выбираться из него, чтобы укрыться в своём углу, дабы отправлять текстовые приветствия на тысячу лет вперёд, как это делали античные авторы, неспособность следовать указующему лучу Господа, получая удары от неведомых источников, искривляющих пространство, трудно обнаруживать сходства с себе подобными пиитами в достижении совершенства, всё остальное остаётся с теми же изменчивыми формами, для постижения которых не помогают никакие идеи, и ты как луч мгновенный испытываешь то же преломление.
Всё самое лучшее для развивающегося интеллектуально и поведенчески человека содержится во всемирной библиотеке, нужно только знать, как отличить умное от бездарного, хотя это бездарное само собой выпадает с течением времени, вот именно время и является отбором нетленных текстов, поскольку сами современники на это не способны, кроме разве гениев, которых при жизны таковыми современники не признают, поэтому всегда актуально мандельштамовское: «Нет, никогда, ничей я не был современник, // Мне не с руки почет такой. // О, как противен мне какой-то соименник, // То был не я, то был другой...», - отныне это правило должен помнить каждый писатель, и каждый читатель, чтобы не торопиться с оценками того или иного произведения, помня, что всё встанет на свои места после смерти читателя, и после смерти тела писателя, и тот из пишущих, кто поистине живёт в тексте, а не в жизни, достоин высокой оценки, как, скажем мы относим к гениям того же Осипа Мандельштама, именно время определяет ценности, и чем больше времени прошло, тем яснее становится свет Слова, глубокого, с невероятно сильными ассоциациями, позволяющим быть современным всегда, незыблемого, сохраняющего универсальное значение, с опорой на ещё более выдержанное временем предшествующее.
В просвете алый луч надеждой на поправку твоего здоровья, привязанного при живой жизни к параметрам погоды, невзгоды чередуются со счастьем с постоянством работы двигателя внутреннего сгорания машины и человека, пардон, откуда в человеке двигатель внутреннего сгорания, всё оттуда же, от бензина, сгораемого в желудке, чтобы вырабатывалось электричество, крутящее динамо-машину, ноги есть колесо человека, питающегося природой и отдающего всего себя природе, вроде планетарного метаболизма, которого ты боишься, потому что возомнил себя центром мира, напитанного жирным кефиром для постижения эфира, когда больной сразу идёт на поправку, дана справка, машина исправно работает, славно по написанному свыше, и всё для того, чтобы съехала крыша во время сарматского набега, и внутренний ток интенсивнее питал компьютер мозга, который выдает в объективную реальность нетленные тексты, говоря о том, что вечный двигатель давно изобретён, он есть Слово.
Подожди покидать вдохновенье моё отвлечённое, разветвлённая временем множится карта путей, остаётся от жизни обрывками запечатлённое в тусклой памяти пепел когда-то тревожных вестей, сердцу хочется видеть всегда наяву утончённое, руки в брюки гулять по тропинкам лесным без затей, всё родное до боли во мне навсегда заключённое есть, по сути, из детства, похожи мы все на детей, существо бессловесное, кем-то во сне наречённое, в ожидании светится баловнем новых гостей, состоянье души в час восторгов всегда облегчённое, невзирая на бурю в стакане любовных страстей, годы старости прочат ко всем отношенье смягчённое, опыт жизни слагается книгой из многих частей, настигает врасплох состоянье ума помрачённое, бьёшься рыбой об лёд, ускользнув из семейных сетей.
Постоянно из внимания ускользает что-то важное, какой-то скрытый смысл, таящийся в очевидном жизненном времени, но вопреки полной погружённости в свою жизнь, начинаешь сомневаться в её действительности, в её реальности, подобным образом приходишь в недоумение от небесной радуги, вроде бы она есть, но её нет, а в нашей жизни и того загадочнее, когда в подъезде своего дома уже почти никого не знаешь, и когда произошла смена актёрского состава подъезда, вряд ли кто может сказать, да и спрашивать об этом не у кого, чредой мелькают дни, и люди точно так же мелькают, а этот-то с четырнадцатого этажа двадцать лет как умер, подобных отличных сообщений лучше не слушать, люди ведь недолговечны, новенькие, правда, детсадовцы и школьники весьма воспитаны, здороваются, и во дворе дворники-таджики здороваются, редкие лишь не отличаются этим качеством, по известной незнания языка причине.
Золото листвы над серебром реки, красоте красой любуется, здесь вполне уместно поговорить о связи времён, ибо вода связует всех и вся, сама не понимая, что занимается этим неподъёмным делом, но чётко ориентирует нас на связь с прошлым, меньше всего заботясь, и небезосновательно, о тех, кто живёт только здесь и сейчас, имя которым временщики, но под знаком вечности они ничтожны, однако демонстрируют себя и свои актёрские способности с таким видом, будто они властелины мира, увы, миром правит Господь по-прежнему.
В ушедшем всё становится ярче, напрочь исчезает волнение тех лет, а ведь тогда во мне бушевали страсти, и событие воспринималось совершенно иначе, болезненнее, нежели спустя годы, причём, даже негативные события со временем приобретают некую вполне положительную окраску, потому что они ныне тебе никак не грозят, при этом они лишь некой тенью запечатлены в твоей памяти, да и с тех пор на те события накладываются другие, смешиваются как бы в коктейль, внимательно рассматривая который, видишь лишь приятные тебе сцены, да, так устроена память, вроде цензора, разрешающего только то, что допущено для печати, но вот в чём дело, память ничего сама не печатает, всё остаётся в человеке, и с его смертью, исчезает бесследно с лица земли, поэтому ещё древние настоятельно советовали записывать эпизоды своей жизни, трансформируя их до мифа, который слаще реальной жизни, нечто иное, и сначала перед человеком встаёт задача поставить вымысел выше так называемой «правды жизни», эта задача очень трудна, однако с ее помощью создаётся иная высокая реальность, сначала что-то не столь важное, как, впрочем, все наши ощущения.
И что тут удивляться, огорчаться, впадать в транс депрессии, когда ты живёшь именно в эту минуту, конечно, полной уверенности в том, что ты будешь жить в следующую минуту, нет никакой, твоё бытие вообще настолько эфемерно, что не гарантировано никем и ничем, кроме воли Господа, с которым ты никак не найдёшь прямой связи, хотя постоянно ходишь в храм, но храм и Господь совершенно разные вещи, так что приходится большую часть жизни надеяться лишь на авось, ни в коей мере не умаляя важности своей персоны, ведь отправной точкой бытия служит твоё появление на свет, и в этом нет ничего удивительного, свет возник именно с момента твоего рождения, и в большей степени существует только благодаря тебе, казалось бы, надолго устроившегося в этой жизни, но помни, что вся твоя жизнь в этой минуте.
Хорошая фраза всегда будет украшением даже обычного текста, потому что он сразу получит трансформацию от обычного к возвышенному, поскольку становится возможным выскочить из жизни в жизни - в жизнь в тексте, иными словами поселиться навечно во второй реальности Книги, которая есть чистый разум, без примесей прижизненных проблем тела, стандартного изделия Господа, со стандартным мозгом, тогда перед глазами откроются все красоты поэзии прозы, или, как я люблю говорить, поэтической прозы, и авторы которой, вроде Марселя Пруста или Германа Гессе, всегда наводят на мысль очарования смирением, когда они в работе не давали себе передышки, возвышая отблески красоты.
С тех пор, когда в младенчестве, ещё до устной речи, нацарапал первые буквы на обоях красным карандашом, сколько времени прошло для создания оснований творчества, и никакой прочий урон в разных жизненных проблемах не помешал сменить направление, в равной степени и в самой жизни суеты поубавилось, поскольку самое большее, чего добиваешься в творчестве, так это ухода из реальной жизни в параллельную реальность Книги, путь к которой есть непостижимая ежедневная работа с лексическим материалом, реальное место которого неминуемо становится главенствующим с точки зрения преображения твоей сущности в новый облик.
Не должны мешать писателю, живущему в тексте, никакие непредвиденные обстоятельства, которые несёт, как всегда, живая жизнь, или объективная реальность, теснее задергивать шторы, отключить все средства связи, с которыми молодые бегают туда-сюда по улицам, в метро и даже в театре суют билетёру вместо нормального бумажного билета закодированные мобильники, постоянно спешат, но никуда никогда не успеют, и исчезнут с лица земли бесследно, как будто их здесь и не было, а ты ежеминутно выстукиваешь буквы на пишущей машинке на чистом листе бумаги, столько, сколько необходимо для развёрнутого философско-художественного полотна, только стиль и только «как» это написано имеет фундаментальное значение в каждой твоей вещи, исходя из этого и «что» написано будет всегда на этической высоте, несколько  упрощая проблему, можно сказать что выдающийся писатель всегда скажет хорошо даже о явлениях не вполне эстетичных, ибо в его арсенале такой запас лексики, который завещан нам Библией, что для толкового читателя предстанут разумными и неразумные сдвиги жизни, и его Книга будет более полезна для приведения в порядок сознания, нежели ликбез государственных установлений, поскольку место истины всегда ассоциируется с написанием твоего нового произведения.
Есть ли на свете чудеса, этот, как и тот, говорят, что нет и не было, я указываю на обоих и говорю, что чудеса содержатся в них обоих, шутите, говорят, шучу, конечно, но серьёзно, разве не чудо, что вы из капельки Божьего духа явились в этот мир, но на них сей аргумент не производит никакого впечатления, мол, какое это ж чудо, это известное, обычное дело, пожимаю плечами, отхожу в сторонку, вряд ли этих собеседников в чём-то можно убедить, они погружены в свою квартиру, в свою работу, в свой продмаг, даже на небо никогда не смотрят, всё в телевизор, и с ним живут, веселятся и страдают, а новые люди ежеминутно рождаются, тоже обычное дело, ежедневно умирают, уж чего тут удивляться, покоптил белый свет и довольно, и у каждого из миллионов со дня на день свои похороны, и свои дни рождений, схожим образом возникают и представления о самой жизни, о возможной карьере, независимо от социального положения, потому что им ведома прямо перед глазами привычная реальность., а неизвестному лучше не поддаваться, по проверенной колее пилить всю жизнь надёжнее, ни к чему им новизна.
Один говорит, что ты идёшь от причины к следствию, второй отвечает, что тот путает следствие с причиной, при этом оба проскочили модели и образы, смыслы и значения, и сразу перешли к мышлению, но это ещё полбеды, один отвечает своей толстой книгой, где уличает Канта в непоследовательности перехода от анализа к синтезу, а второй своим двухтомником вообще ниспровергает всю предшествующую философию мысли, а я со стороны поглядываю на них и усмехаюсь, потому что мышления без слов вообще не существует, или оно крутится в голове в каких-то картинках с переживаниями внутри индивида, и исчезает вместе с этим индивидом с лица земли, остаётся письменное умное слово, напитанное художественной классикой и художественной философией, вроде Хайдеггера, или сверххудожественного Ницше, так что прочие слов не видят, идут с открытым забралом прямо на предмет, жонглируют объектами и субъектами, не в состоянии написать ни одной приличной фразы, не видят слов, ныряют сразу за привязки к словам, читают «небо», но самого слова не видят, и лупят взор вверх, как не видят и воздуха, без которого их не существовало бы, так и мышление - оно есть и существует только в Слове (всевозможные словесные текстовые комбинации, которым нет ни начала ни конца), остальное всё есть вариации на тему четвёртой симфонии Густава Малера.
Ничего определенного сказать не могу о современниках, потому что они близко, а надобно отъехать лет эдак на 500, чтобы посмотреть, кто из них станет бессмертным, вроде Данте, или Еврипида, глядящих на нас удивлёнными глазами из глубин вечности силами нетленного рассудка, напитанного истинами самой высшей пробы о жизни в тексте, и это совершенно неопровержимое доказательство высшей степени преобразования вещества в Слово, что для чистого разума и является подтверждением истины, что и сам Господь есть Слово, по ощущениям слишком очевидным в трансцендентных характерах бессмертными становятся лишь немногие.
Как бы ты ни удлинял день, ночи тебе не избежать, опять то же самое ежедневно, свет и тьма, спать пора, разумеется, до утра, детвора исчезает со двора, обеспечивая помощь старикам, обожающих тишину, ну, ясно, у каждого свой метод избавиться от ближнего. Это другая философия, Софья не выйдет к Молчалину, хотя: «... уступчив, скромен, тих, В лице ни тени беспокойства, И на душе проступков никаких, Чужих и вкривь и вкось не рубит, - Вот я за что его люблю», - сначала возвращая былую форму, сильно зависящую от поведения Фамусова, тем временем Чацкий сотрясает общество своим остроумием, нередко попадая в цель, отсель грозить мы будем шведам, нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим, назло всем им, самостоятельно подберём нужные выражения, причём, сразу несколько вроде всегда актуального: «служить бы рад, прислуживаться тошно», - и произнесём для всего мира как-нибудь вечером.
Какие-то значительные вещи с момента впечатления вдруг начинают таять, растворяясь в тумане безделушек, некоторые из которых вдруг становятся главными, как-то, например, ползущая по стебельку зелёная гусеница, с отчётливо видными бусинками глаз, которыми она что-то высматривает, и устремляется к этому усматриваемому, глядя на неё, можно подумать, что, по-видимому, события истекшего дня её не беспокоят, поскольку для неё всё начинается опять, не хочется гусеницу сравнивать с жизнью человека, поскольку это будет выглядеть несколько упрощённо, но вот эти два глаза, как будто я их представил своими, и эти впечатления сразу вызвали сожаление о том, что вот я ползу по стебельку и никак не могу превратиться в человека, условие привычек не позволяет в определённый момент ползти задом наперёд, но я задумался, как это всё переустроить, и тогда я ускоряю ход по стеблю жизни до стремительности, и взлетаю бабочкой с огромными синими крыльями в небо, чтобы слиться с ним, и вам хорошо известны подобные интерпретации.
С появления собственного на свет надобно знать свои временные пределы, от и до, причём, каждому выдается подобный сертификат, а не только тем, кто на твоих глазах покидает сей мир, следовательно, самой высокой целью является выход за рамки единичной жизни, для этого нужно с предельной ясностью уяснить, что тело твоё создано по одним и тем же лекалам, что и тела всех людей, это социум тебя включит в сложившиеся издревле сегменты партийности, национальности, вероисповедания и прочия, целиком же ты находишься во власти письменного языка, каждое мгновение которого есть преображение животного в человека, да, это нужно помнить всем и всегда - рождается животное, которого в человека превращает Слово (знаковая система), бесчисленными представителями которого создана наша жизнь, и процесс этот подобен всем завоеваниям культуры, без которой невозможно представить себе всю экзистенцию, разработанную осознанными текстами классиков, начиная со скрижалей Моисея, разница между животным и классиком непостижимая, а секретом пропасти является выход титанов лексической мысли за свои пределы.
Всякий раз возникает проблема по поводу выполнения того или иного дела, если надо, то поначалу задумываешься, а надо ли это конкретно тебе, оказывается нет, не надо, но тут же понимаешь, что не сделав это «не надо тебе», тебе не позволят сделать то, что тебе надо, хотя ты стремишься к высокому идеалу, но твоё стремление никого не интересует, под «никого» всегда скрывается не конкретный человек, а иерархическая система соподчинений, привязывающая навсегда почти любого индивида, аналогичной системой были рабовладельческий строй и крепостная зависимость, и вот мы видим, что эти формации никуда не делись, и цивилизационно приняли ненавязчивую форму подчинения человека государственной машине, слишком долго угнетавшей свободолюбивых людей, известной всем и каждому вместе с портретом «руководителя», в моей памяти их было не очень много, но препятствовали развитию очень внушительно, в наши дни определенное участие в укреплении их вертикальности сыграли «лучшие умы», которые изобрели компьютер и цифровые технологии, и это настоящее современное народа и руководства единство.

"Наша улица” №278 (1) январь 2023