Юрий Кувалдин "Ради других" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

РАДИ ДРУГИХ

рассказ

 
Даже прописными истинами не руководствуется человек толпы в обычной жизни, потому что он действует как все, вроде, родился, крестился, женился и далее, разумом при этом пользуясь только на уровне млекопитающих, к коим человек и принадлежит, в действительности же совершенно ясно, что человечество во все времена живёт не бытовухой, а высоким полётом чистого разума, выраженного и выражаемого только словесно, текстуально, интеллекта, пронизанного историей искусства и священной историей, на место которых во все века хотела встать политическая история со своими главарями вроде королей, императоров, генсеков и прочая, но все они не представляют для человека мыслящего никакого интереса, как примитивы, а вот впечатления от вневременной силы чистого разума слишком далеки от временщиков, поскольку трансцендентные истины созидают немногие, но путь их является примером для каждого, желающего победить в себе зверя, с солнечной улыбкой на челе, и перейти на постоянное место жительство во всемирную библиотеку, встав на полку вместе с Библией, Достоевским и Кантом, но путь этот в настоящей истории человечества прерывистый, фрагментарный.
Чтобы проникнуть глубоко в сущность литературного мастерства, необходимо очень мужественно держать удар, потому что нигде и никогда тебя за одни красивые глаза не похвалят, и твои  намерения опубликоваться примут в штыки, поскольку так уж устроены люди - сидеть внутри себя и уничтожать конкурентов, поэтому нужно смириться с враждебностью мира и пилить страницу за страницей, постоянно ориентируясь на классические образцы, вырабатывая свой собственный стиль, то есть форму, потому что форма и есть содержание, когда ты это понимаешь, а не просто информируешь, поскольку информация есть наизлейший враг писателя, но и любезный друг журналиста, но тебе так или иначе приходится искать в литературе своих, при условии, что ты уже написал десятки рассказов и повестей, романов писать в начале пути я не советую, это всегда провал, конечно, вины твоей здесь нет, ведь всегда хочется замахнуться на что-то великое, вроде «Идиота», но кишка тонка, жизнь сама подскажет, что важнее изобразительные средства языка, насыщенная лексическая палитра, синтаксическая многоярусность, поэтичность и музыкальность фразы, короче, в искусстве, и в литературе в первую очередь, ценится не «что» сказал автор, а «как» он это сказал, и это подскажет мастер, к которому нужно нести свои рукописи, а не к издателю, который в нынешние времена торжества безвкусицы и попсы направит тебя на стрелялки и догонялки, для понимания разницы между истинной литературой и ширпотребом опытному глазу достаточно нескольких дней, он подскажет ориентиры по переходу новенького автора из жизни в жизни - в жизнь в тексте, где действуют иные законы художественности, изобразительности, мудрости, но чересчур быстро этого неофиту не понять, нужно начинать писать с детства до гробового входа, только после этого начинается настоящий писатель, а пока из всех щелей лезет массолит, серьёзный писатель остаётся в тени, любезность ему оказывают понимающие единицы, и никогда с тобой и никогда со мной не будут иметь дела дельцы от литературы, в общем, нужно немного знать, чтобы преодолеть искусственность  и прийти к самому себе, а для этого, как, впрочем, везде и всюду, в любой сфере деятельности как воздух необходима упорная работа.
Известно, что современники любят, просто обожают устную речь, постоянно собираются для того, чтобы, как они говорят, пообщаться, да и не только обычные люди, но и поэты, чьи тексты, положенные на бумагу, сразу перестают быть произведениями искусства, а вот устно - они пииты, подвывают, скандируют перед микрофоном и, с точки зрения современников, они «настоящие поэты», впрочем, время разберётся, ведь первые шаги в складывании букв на бумаге каждый делает по-своему, в данном случае каждого ждет своя дорога, лучше, конечно, ведущая к Богу, но жизнь убога, и рифмовать её не требуется глубоких знаний мировой литературы, по-иному смотрят на это дело мастера, не интереса для, а сообразно уровню литературных гениев, с открытыми страницами своих книг, только постигай, репетируй, учись, во всяком случае, создай свой стиль, если, разумеется, ум работает.
Ты не знал, а теперь узнал, хотя тот обо всём этом знал давно, но тебе не рассказал, потому что сам забыл о том, что он знал, вот примерно так протекает история в первой реальности, с постоянной присказкой, ты помнишь, да помнил когда-то, а теперь всё быльём поросло, во второй же реальности всё обстоит иначе, в ней всё на своём месте со всевозможными интерпретациями, даже всех поражающее Имя Бога-отца, от которого произошли все слова мира единого языка, который в первой реальности, там где что-то помнили, но забыли раздробился на всевозможные версии-диалекты, вроде китайского, латинского, германского (по-расейски от немоты - немецкого), и конечно, исковерканной до неузнаваемости латыни - английского, но путь единого языка пошёл в обратную сторону, к единению, к одному мировому языку, который опирается всё на то же нетленное Имя Господа.
Праздник счастливых часов промелькнёт за секунду, то же касается жизни твоей, милый друг, вдруг мимо окон промчится волшебное детство, а в стороне наблюдает за ним старичок, обнаруживая некоторую  схожесть лица, единственным в подлунном мире, но между тем, сильнее напоминающим другое лицо, твоего двойника, и тут же в памяти театральной маской готовым быть кем угодно из людей в пьесе с огромным значением в названии «Жизнь», общую характеристику которой представляет любой персонаж, исполняя свою, на первый взгляд, легкую роль, несущую только радость, но не боль, изволь выйти на авансцену из кулис, и без всяких слов, молча поклонись, и исчезни навеки, такова подобная участь человека, едва-едва выскочившего на свет, как его, глядишь, уже нет, вот такие скорости нашего поезда, контраст трагический, почти симфонический, если помянем Вагнера, и ещё что-нибудь более чем далёкое.
Да что и говорить, бесхитростному читателю не нужна книга «Чистый разум», даже хотелось мне её назвать «Гимн чистому разуму», как бы сразу давая понять, кому я адресую свою книгу, но вот в чём дело, бесхитростному тоже ведь в какой-то момент хочется узнать, так, для общего развития, что же такое этот «Чистый разум», и вот ответ готов, потому что это ясно каждому современнику, живущему здесь и сейчас, что его чистый разум не касается, потому что «Чистый разум» есть Книга, умершего автора лет эдак 500 назад, когда все современники не просто удалились за кулисы, но разложились на атомы, причём, о нем ничего сказавшие, кроме тех, кто тоже стал Книгой, работая неустанно от рождения до гробового входа, в тишине, выдавая такие обороты мысли, когда объекты превращаются в трансцендентные субъекты, скорее, по складу своих характеров на серьезном удалении априорно в непостигаемом предмете пребывали в божественной сфере, постоянно находясь от неё в зависимости.
В самом себе при стёртом изображении где-то неподалеку обнаружил свою копию, причём, оттуда она поучала меня действовать точно так же, как и она, чтобы и тело моё молчало, и для начала посоветовала сомкнуть уста, при этом пророчески с тем же выражением лица предсказала жизнь мою в тексте, который каждый читатель будет читать один на один со мной тоже молча, и даже не про себя, а  зрительно бегущей строкой на внутреннем экране мозга, и неизвестный человек станет сам себе известным, потому что такое происходило и со мной во времена цветущей юности, когда я был Достоевским, о чём, разумеется, сам Достоевский не догадывался, поскольку текст складывался в моей голове, так и я никогда не догадаюсь, кто будет складывать мой роман «Избушка на ёлке» в обстановке своей цветущей молодости, или уже в старости, через триста лет, или через сто, сам станет сочинителем, но это в лучшем случае.
Всякое событие в жизни пишущего человека, позитивное или негативное, невольно становится полезным уроком для совершенствования текста, поскольку любой случай, отходи, не береди, не мучай, трансформируется, переливается, преображается, хотя сам этому сопротивляется, как синеглазая красавица, она-то вам нравится, лексически, словами, а без фиксации в Слове и сами события исчезают, как осенних листьев стая, как будто их и не было, мне могут возразить, и это правильно, потому что человек есть по природе своей существо возражающее, что фиксация может осуществляться картинкой, формулой, нотой, цифрой и прочими средствами, но все они, все средства мира существуют только благодаря Слову (включающему всю знаковую систему), иначе говоря, Господу, который есть Слово, наглядней сама по себе природа давно распрощавшихся со своими телами классиков, полностью выразивших свою душу в тексте, потому что сама душа есть слово, и напрасно утверждать, что душа есть нечто неопределённое, лучше довольно искренне описать её, потому что кроме тебя этого никто не сделает, более, конечно, вызывает почтение высказанное тотчас с глазу на глаз удивление первоначальным резким высказываниям собеседника, но дальше, как водится, тишина, ибо устное слово мгновенно бесследно исчезает с лица земли, в том-то и состоит смысл книги в моей жизни.
Складываем вертикально кубики дней, выстраивая свою Вавилонскую башню, вспоминая симфоцендентный роман Афанасия Мамедова «Пароход Бабелон"», конечно, через «е», иначе как нам «ехать» туды, куды Макар телят не гонял, да и заезжал каждый, но не ведал, что он творит, говорит, что о вечном встречном, да уж, бабелуют по свету белому без руля и без ветрил, цель постоянно видна, как мишень в тире, но тут же исчезает, а те, которые догоняли её, тают снегом синим, потому что слово «снег» означает «белый», а кто пишет «идут белые снеги», тот не только ничего не слышит, но и не видит, но чтобы всякого встречного вечного не обидеть, под гудок Бабеля, с золотым сиянием в храме при буйстве органа, исчезают когда охватывает чувство, которое сродни понятию «невозможность», а в случае встречи с литерой «е» вспоминай самое главное, в смысле венчание дружбы, но не по долгу службы, а из одной любви к литерным скоростям пот рельсам строк, бегущим не только на восток, но и на запад, поскольку известно о футбольном мяче, что он сфера, а там куда ни глянь везде горизонт соображений для бабелонской работы по ходу службы при органе поющем в храме, и в глубине души некоторых поэтов, пишущих исключительно прозой, когда более глубокие возникают параметры строительства из кубиков, которые можно обнаружить в действительности, но только в обратной пропорции.
Садишься к «роялю», как я называю клавиатуру компьютера, как в прежние годы именовал пишущую машинку, и с ходу начинаю писать, не в ожидании несравненных текстов, а просто по привычке, выработанной многими десятилетиями, а в начале пути исписывал рукой многие сотни страниц бисерным почерком, ну, разве это не волшебство, когда рука опережает голову, ведь это не огород городить, а созидать стройный умный город, весь из себя в красивых улицах, подобных Никольской или Пречистенке, одно удовольствие испытываешь, наводит на мысль об исполнении бессознательной воли ангела, который кружит над моей головой и надиктовывает, но сразу скажу, что основание для такой работы таится в живой жизни, полная версия которой содержится в выдающихся художественных произведениях, всегда наставлявшими и вдохновлявшими меня, и проделывающими снова и снова, при этом никогда не покидает чувство, когда останавливаю взгляд на чистом листе, что это я проделываю в первый раз.

Меня приветил друг, обычно, по-простому,
случайно повстречав на улице Тверской,
его приветствие подобно золотому,
который Мандельштам в свой кошелёк пустой

звездою опускал, не разменял чтоб кто-то
страданье русской речи на ломаный пятак,
я так безмерно рад случайной нашей встрече,
что Федра мне на плечи свой шарф бросает так,

как водится у нас в литературной речи,
ни ректор, ни министр не могут никогда
быть смыслом языка, стать голосом предтечей,
жить в тексте в этот миг, в минувшем и всегда.

Случаи в жизни человека от рождения до смерти столь разнообразны, столь непредсказуемы, что надобно, как говорится, держать ухо востро, но не всегда это получается, и чтобы не внезапно сталкиваться с крайним случаем, подобным летающим говорящим рыбам художника Марка Полякова из Нью-Йорка, необходима постоянная тренировка интеллектуального аппарата, работающего исключительно по указанию Слова, вся жизнь есть текст всемирной книги, которую читают мастера, конечно, подобные рассуждения способен понять мыслящий человек, в своей чуткости понимающий жизнь как текст, слишком уж замысловато для обычного человека, естественным образом без колебаний руководствующегося реальной практикой, но мучения по слишком быстрому исчезновению реальной реальности частенько овладевают и им, когда он замалчивает про себя неминуемый крайний случай, и предстаёт пред Господом бессловесным в этот момент.
Ни что так не действует на меня как бесконечно текущая река слов в хорошем художественном тексте, исполненном рукой мастера, когда маленький морской пароходик на малом ходу проходил в Золотые ворота, которые некогда зарисовал Пушкин, проплывая мимо малоинтересного для него Кара-Дага, направляясь с полуострова Тамань, древнего Тмутараканского княжества в Юрзуф, чайки снялись с кормы и с диким гиканьем ринулись на вертикальную стену горы, где словно для них ветром и временем были выточены углубления и уступы, и, пока пароходик, минуя эти ворота, созданные из базальтовых пород безымянным ваятелем, сделал круг и вышел на морскую гладь, они вновь снялись, но уже со своих временных уступов и углублений, ринулись вниз и в одно мгновение настигли его, но не опускались на корму, а следовали по бортам и за кормою, где из-под работающего винта вскипала пена морской зеленоватой воды, и криками выпрашивали у пассажиров чего-нибудь съедобного, не очень надоедливо, но все же очень усердно и постоянно, а увидев летящий в воздух кусок семикопеечной булки, будто ждали, пока он наберет достаточную высоту, чтобы затем схватить его клювом на излете, опуститься на воду и, как утки, покачаться в люльке горько-соленой морской воды, слушая мелодии, срываемые ветром с репродукторов пароходика и растворяющиеся в солнце, воздухе, необыкновенно прозрачном в эти дневные часы, и далях горизонта, почти что неразличимого, ибо было не разобрать, где кончается море и начинается небо, впрочем, каждый человек, понимающий красоту, подпадает вольно или невольно под её влияние, мне же по душе, между нами говоря, текстовые периоды, в которых известное становится неизвестным и, в обратную сторону, неизвестное предстаёт вл всей красе явного, как будто я перехожу во времена зарождения письменности как таковой, по этой причине пронзительными кажутся наскальные сцены перехода неживого в живое, в тот недосягаемый непостижимый процесс превращения животного в человека, которого в различных ситуациях отличает созерцание.
Я не просто пишу, я свидетельствую, как свидетельствовали все лучшие писатели всех веков и народов, но делали они это, за некоторыми исключениями, вдалеке от жизни, нет, они, разумеется жили, но лишь приглядывались к жизни со стороны, и записывали свидетельские свои показания, трансформируя их, раскладывая ситуации по персонажам, которые жили своею жизнью, чтобы вскоре одолело их любопытство в момент подъема по лестнице выше необходимого, казалось, что до самого верха, но этого верхнего предела не было, растерялся в сумраке, взмахнул крыльями, действительно, самыми настоящими крыльями, и полетел, о чём имеется моё достоверное свидетельство.
На всё готовое горазд почти каждый, так уж устроен человек, но и он что-то производит для взаимной пользы, даже не понимая своей созидательной сущности, это и есть своего рода общее дело, почти жизненная философия, не название великой работы Николая Фёдорова по воскрешению из мёртвых, а вечно живущее общее дело коллектива, масс, социума, когда все заодно, каждую минуту на земле появляются новые и исчезают старые, вместе, когда отряд не заметил потери бойца, и все это прекрасно понимают, и даже, больше того, готовы критиковать Гоголя, поправлять Достоевского, в разговоре подчас поминаемого как сумасшедшего, да и любые новости народ разберёт по косточкам, в кулуарных речах разберёт Китай с Испанией, которые уж точно одна земля, и укажет место англичанам, постоянно с удовольствием осудит руководителей всех мастей и рангов, прокомментирует любое сообщение, по чужому следу вышивать уж очень легко, а чем ещё заняться, коли своего нет, всё это так было и не так давно, и сейчас есть, и впредь предначертано, потому что в куче удобно чувствовать себя могучим, как гласит известная в узких кругах поговорка, но в целях собственной безопасности необходимо остерегаться действовать самостоятельно.
Есть нечто общее в свойстве людей, завязанных коммуникативно воедино, как бы кто ни старался выпрыгнуть из экзистенциальной зависимости, в негативном единстве, которое невольно приводит каждого человека в состояние печали, помимо его воли, выше его представлений о жизни, это знание о кончине себя, как о кончине всего на свете, хотя необходимые сведения о том, что и после них будут жить люди, придут другие, но мысль эта персонально не успокаивает, как не успокаивает спорящих возможность просто разойтись в разные стороны, прежде чем долгие часы бесконечно доказывать свою правоту, подобными вещами не грузят себя писатели, считающие своей участью писать в тишине с улыбкой Моны Лизы свои книги ради других.
Просыпаешься ранним утром ещё во власти сложного сна, удивляешься непрекращающейся работе самопроизвольного воображения, часто связанного с таким невероятным искусством монтажа, что сам Феллини мог бы позавидовать, когда оказываешься на круглой площади, мощёной булыжником, и с клумбой из таких же булыжников, окаймленной гранитными валунами, в центре которой стоит памятник неизвестно кому, с поблескивающим никелем огромным шаром вместо головы, с появляющимся трамваем с тремя вагонами, с невероятно высокой лестницей, входишь в вагон и оказываешься на месте вагоновожатой, но с автомобильным рулём, и вместо того, чтобы ехать по рельсам, сворачиваешь в переулок, взрезая чугунными колёсами асфальт, подъезжаешь к очень крутому спуску и мчишься вниз без тормозов, хотя что есть силы жму на педаль тормоза, но машина не слушается и въезжает в болотистую гладь среди осин и камыша, но движение продолжается, машина сама едет, и въезжает в танковые ворота Театра Красной армии, где вижу на сцене самого себя, читающего в зал: «Ещё звонарь не влез на колокольню…», -   но нельзя вернуться в тот же самый сон, с его беспрерывной  работой, хотя бы еще разок хотел бы посмотреть, куда же я в конце концов попаду, но усилие воли бесполезно, как и текст, пишущийся сейчас, управляет тобой, а не ты им, поскольку не хватает собственного мужества признаться в главенстве бессознательного, столь же вызывающего душу как радость, так и негодование, изменяя твой взгляд на другого человека, на всё происходящее, особенно когда несколько раз перечитал написанное, ведь лучше бы сконструировать мысль логичнее, но художник не позволяет подчиняться разуму, ничего не дающему свободной кисти, живописующей в жизни лишь твое присутствие.
Вон золотится купол в вышине, стекая золотом листвы на тротуар осенний, там проходным двором выходим мы в Армянский переулок к желткам особняков осьнадцатого века, для человека в этом море осени столица утопает в переулках, вот Малый Златоустинский, напротив жил Нагибин, чтобы записать весь нерв свой в жалобный дневник, поник листвою тополь в Малом Ивановском, где Козаков снимал «Покровские ворота», с заездом на Покровку, родную улицу Олега Басилашвили, вы ли, москвичи, не знаете осенние прекрасы, особенно там, где за забором в небо смотрит Мандельштам, а я с поэтом Сергеем Таратутой, то там, то тут в окрестных переулках внимаю строкам: «Что поделать, но здесь не окажешься дважды…».
Не сомневайся в том, что основные параметры твоей жизни известны каждому, потому что неподалеку постоянно находятся твои копии, и если накануне ты в этом сомневался, то отмотай тогда назад свою жизнь до точки, до аб ово, тут-то ты призадумаешься о копиистике физиологизмов, с особенной приятностью углубишься в идентичные мысли в красивых местах, где вчерашние двое поставили между собой для движения во времени третьего, предвосхитив твои чувства своими прежними переживаниями, ведь стоило только назвать великое слияние святыми привычками, как удовольствие являлось в виде того, что предначертано.
Звонкий комарик спешит за победой - приходит весна, крылышки бьются в окно безуспешно по капелькам лет, явь превращается медленным временем в облако сна, за недоступным всегда виден ясно мерцающий свет, дай прикоснуться к кому-нибудь с целью дышать самому, в трепетном писке я вижу надежду испить до конца, собственной памяти кровушки - сладкой не пить никому, в каждом комарике страстная видится зависть юнца, сонмы комариков вьются опять над моей головой, видно, без крови моей не найти им счастливых равнин, не для того же комарик рождён, чтобы быть безымянной травой, хочется ум комариный явить для тотальных побед, чтобы впоследствии выстроить Храм на Крови.
Прежде всего человек от рождения наделён определёнными чертами, исходя из этого мы понимаем тот факт, что никакой заслуги в этом нет самого человека, но вот в чём фокус, именно на этих чертах строится вся «природная» жизнь большинства людей, не прилагающих никаких усилий по приобретению манер личностных, творческих, ценность которых вряд ли понимают современники, необходима дистанция, только этот критерий способен отдать дань не одёжке, а уму, но к нему дорога очень долгая, потому что в силу привычки люди торопятся поставить при жизни памятники должностным лицам, столь же поспешно потом сносимые, и мало кто становится служителем письменного языка, поскольку в действительности пользуются, образно говоря, моментальной фотографией на паспорт, в самом себе лелея свой внешний облик, особенно женщины, доказательством  чему служат салоны красоты на каждом углу, в какой-то мере это неплохо, но слишком близко к природе, хотя кто из современников вспоминает «Горе от ума», там много злободневных частностей, и для чтения необходима особая манера.
Если б знать наверняка с момента рождения, что все на свете двери волшебного мира перед тобой будут закрыты, то бытие было бы затруднительным, если не печальным, но об этом сам носитель своего операционного аппарата под название «мозг» или «моск», что одно и то же, потому что моску есть мечеть, Москва как мозговая столица человечества, её мозги, но подчас, в этой черепной коробке ума не находят, вот в чём парадокс, а тут всю дорогу мозги путают с умом, да и пусть себе, ведь разговор о сущности вещей старый как мир, хотя накануне подумал в заснеженном парке, когда с чернобурым пушистым хвостом белка юрко прыгала с ветки на ветку, стряхивая снег мне на голову, так вот я и ощутил, что задолго до всяческих споров и рассуждений, владело душой от загадочной красоты очарование.
Вспыхнул свет, и я понял, что все мы без исключения связаны одной цепью, не просто говорящей, но письменной материей, во всяком случае для меня нет в этом ничего удивительного, поскольку самое сильное впечатление я получаю от письменного слова, потому что тело автора давно уплыло по реке Лете, хотя когда-то тело производило текст, который современники, как водится, принимали в штыки, а потомки, по большей степени мастера литературы, возводили в высшую степень качества, надолго закрепляя за ними места во всемирной библиотеке, когда у стремящегося к совершенству нового автора одни имена из этой библиотеки вызывают чувство преклонения, когда создаётся ощущение спонтанно вызванных из бессмертия гениев и их тел, подобное чувство овладевает каждым, кто понимает, что Господь штампует тела по одному лекалу, но не каждое тело возносится ввысь, чтобы создавать на века свои книги, обычным же людям приходит в голову первое попавшееся суждение, мол, все великие писатели сразу родились памятниками, как, к примеру, Гоголь, сидящий во дворике на Никитском бульваре, однако временами и у простых людей мелькает мысль о том, что все люди связаны общей сущностью.
Когда входишь в сад уединения, понятно, что тебе и здесь не будет покоя, хотя бы от назойливых комаров, а ты бы хотел устроиться под яблоней на травке с книгой, но только начав читать, как мощный шмель готов тебе врезаться в лоб, так что слово «сад», как и «рай», выражают лишь аллегорическую мечту о полнейшем покое для твоей жизнедеятельности, поэтому поговорка «чем выше забор, тем лучше соседи»» максимально просто выражает эту мечту, но существует и ещё более простой способ уединения, когда ты всеми мыслями погружен в создание нового текста, и настолько отключен от шумящего времени, что не слышишь голосов близких, не обращаешь внимания на работающий телевизор, который с утра до вечера смотрят бабушка с дедушкой, попивая чай с вишнёвым вареньем, но это ещё ладно, а то отключаешься в переполненном вагоне метро, считывая бегущий строки в твоем сознании, да, видимо, самой простой формой творчества является интенсивность обработки лексического материала, вот, и на самом деле это и есть писательское мастерство, работать круглосуточно, даже во сне, невзирая на обстоятельства, важно в ту минуту, когда ты воссоздал на бумаге нужную мысль, мелькавшую до этого в твоей голове, понять своё впечатление от единения с самим собой, это нечто вроде осознания избавления от чужих мнений, полнейшая самостоятельность, как бы специально тебя подстерегавшая с юных лет, и все твои вещи, написанные при погружении в себя и связанные накрепко с обретением своего стиля, не частным приемом, а именно стилем жизни и творчества, говорят о понимании слова «сад», взращённым тобой наедине.
Пройдя незаметным по лестнице мимо открытой всегда двери кухни с постоянно находящейся там у плиты квартирной хозяйкой, столкнулся с хозяином, который с зятем возвращался с Палашевского рынка, за две ручки несли огромную сумку картошки, но они меня не заметили, потому что я стушевался в тени угла, а у самого выхода из подъезда чуть не обнялся с золовкой и свояченицей, направлявшихся к шурину, но они так были увлечены разговором, что я проскользнул во двор совершенным ветерком, так как перелистывают страницу книги, которую читала вслух и с выражением внучка, я же поспешил в цирюльню, дабы поправить причёску, но по пути решил забежать в портерную, как раз за углом Мясницкой в Кривоколенном переулки против дома Веневитинова, где Пушкин читал своего «Бориса Годунова», тоже, как внучка, вслух, и выпив пива в портерной, как водится, решил продолжить в другом конце Кривоколенного, почти на стыке с Архангельским и Потаповским в «Рюмочной», там повстречался случайно со знакомым коллежским регистратором, после чего мы не известно для нас самих, но свои люди нас поймут, как оказались за масленичным роскошным с крахмальной белой скатертью столом с блинами, икрой, сёмгой, грибочками, водкой и селёдкой, и в компании оказался тот знакомый цирюльник, к которому я собирался заскочить, да и тут как тут был и сам брат Пушкин, с которым цирюльник был на короткой ноге.
Стихи переливаются в прозу по той простой причине, что в голове постоянно звучат, к примеру, Четвёртая симфония Густава Малера, или Третья симфония Иоганнеса Брамса, или Третья симфония («Божественная поэма») Александра Скрябина, потому что с детства в нашем кругу ребят центра Москвы была занятная игра в напевы из серьёзной музыки, когда кто-то что-то напевал, мы старались угадать автора, поэтому, взрослея, я с музыки в этой игре плавно переходил на поэзию и прозу, все примеры нам очень нравились, потому что они возвышали нас в художественном развитии, не от того ли факта некоторые стали сами сочинять, одни - музыку, другие литературные вещи, третьи - писать картины, конечно, это было давно, даже очень, если я смутно вспоминаю эпизоды из 49-го года, или из начала 50-х, то игра в угадывание композиторов появилась в театральной студии Владимира Высоцкого и Геннадия Яловича, в клубе милиции на улице Дзержинского, когда мне было лет 15-16, вот с тех пор и нарабатывался мой опыт работы с текстом, в который я в конце концов переселился, избегал гостей в первую очередь, поскольку эффект от жизни в жизни был нулевой, а от жизни в тексте - моё 10-томное собрание сочинений, но уместнее  было бы здесь сказать, что литературу делают волы, а не кричат везде и всюду, мол, не знаю чем себя занять, приди мне на помощь, сами при этом на творчестве давно уже, как говорится, «забили болт», сходство же между творцами и обычными людьми только в том, что тела у них идентичны, созданные по образу и подобию, со всеми своим физиологическими проблемами, но в тексте - жизни куда больше.
В поисках собственного литературного стиля проходят все детские и юношеские годы, при условии соблюдения понятия «репете», как в любом виде искусства, а литература является вершиной искусства, доступной, прямо скажем, немногим, предпочитающим необременительные виды для глаз, вроде кино, театра, но и там случаются недостижимые вершины, поскольку выдающиеся режиссёры не угождали вкусам, вернее, безвкусице масс, в старались поднять массы до вершин своего искусства, в литературе дела обстоят сложнее: здесь надо уметь читать том за томом, полностью погружаясь в тексты, таким образом вырабатывается вкус, когда благодаря сортировке внимание будет обращаться на классических мастеров, признанных и непризнанных, потому что с новой волной появляются несомненные мастера литературы, но которых обычный читатель вряд ли заметит по причине отбития в школе всякого интереса к литературе, за редкими исключениями, постоянство работы с текстом, внимание к новым неординарным именам помогает и самому набираться совершенства, остальное, как водится, изменчивость.
Сколько живу, столько и лет слышу о том, чтобы люди хотели помириться, но никак не могут этого сделать, поскольку каждый человек видит в ближнем отражение самого себя, о чём ему неведомо, кто-то , быть может, догадывается об этом, но только не конкретный человек, видящий в другом самого себя, но не понимающий, что другой есть он, иначе бы кто-нибудь все-таки намекнул ему об этом, хотя в Библии прямо сказано, что ты и он созданы по образу и подобию, но то в Библии, которая неизвестно когда написана, целая вечность прошла, и ни в коем случае не может быть, чтобы я был создан по образу и подобию, потому что мой отец Никанор Иванович, а мать Дарья Степановна, они и являются настоящими моими создателями, да и на фотокарточке я на них похож, потому что я есть я, попросту Достоевский, в которого меня переименовал Андрей Платонов, на этот счёт позволю себе пространную цитату из «Чевенгура: «Хромого звали Федором Достоевским: так он сам себя перерегистрировал в специальном протоколе, где сказано, что уполномоченный волревкома Игнатий Мошонков слушал заявление гражданина Игнатия Мошонкова о переименовании его в честь памяти известного писателя - в Федора Достоевского, и постановил: переименоваться с начала новых суток и навсегда, а впредь предложить всем гражданам пересмотреть свои прозвища - удовлетворяют ли они их, - имея в виду необходимость подобия новому имени. Федор Достоевский задумал эту кампанию в целях самосовершенствования граждан: кто прозовется Либкнехтом, тот пусть и живет подобно ему, иначе славное имя следует изъять обратно. Таким порядком по регистру переименования прошли двое граждан: Степан Чечер стал Христофором Колумбом, а колодезник Петр Грудин - Францем Мерингом: по уличному Мерин. Федор Достоевский запротоколил эти имена условно и спорно: он послал запрос в волревком - были ли Колумб и Меринг достойными людьми, чтобы их имена брать за образцы дальнейшей жизни, или Колумб и Меринг безмолвны для революции. Ответа волревком еще не прислал…», - а кажущуюся простоту в этом деле видят лишь законченные идиоты, в виде героя романа «Идиот», и на свете много таких, которые только прикидываются, что они нормальные, хотя полностью расписываются в этом только ради собственного спокойствия, вроде как из любви к миру.
Воодушевление охватывает после прочтения выдающегося текста вроде: «Рассекая в свободном полете воздух и чувствуя его противодействие, легкий голубь мог бы вообразить, что в безвоздушном пространство ему было бы гораздо удобнее летать», - да, это Иммануил Кант из «Критики чистого разума», - книги, которую я бы назвал «Гимном чистому разуму», той самой книги, которую боятся открывать люди, кроме мастеров литературы, после чего единым порывом тянется рука к клавиатуре, чтобы выстучать свой собственный текст, потому что я загораюсь от великих книг, пусть несколько противоположных моей стилистике, но знакомых по накалу страсти, и данная методика творчества, данная стратегия объективирования моей души служит прологом нахождения своего места в великой мировой литературе, перемены которой совершаются именно тобой здесь и сейчас, со множеством собственных текстуальных открытий, пролетающих мимо штампованных мыслей, оставляя в стороне все социальные передряги, ощущая себя единственным творцом, включающим своё Слово , свое звено в непрерывающуюся цепь классической литературы.

"Наша улица” №279 (2) февраль 2023