Андрей Ракша “Обычная жизнь в свете
текущих обстоятельств” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

вернуться
на главную
страницу

Андрей Ракша

ОБЫЧНАЯ ЖИЗНЬ В СВЕТЕ
ТЕКУЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

рассказ

Ракша Андрей Евгеньевич родился 18 августа 1957 года на Алтае. Член Союза писателей Москвы. Печатался в «Библиотечке «Огонька», журнале «Дружба народов»,  издании «Аргументы и факты», альманахе «Подвиг», журнале «Мы», «Жеглов и Шарапов».  Живет в Москве.

Кафедра с аппаратурой стояла под красной лентой транспаранта, на которой значилось: «Да будет партией отмечен и с урожаем обручен, ударный наш, 70-й, прощай!.. И снова в гости ждем! Добро пожаловать в 1971-й год!». Текст несколько выбивался из реестра рекомендованных, однако завклубом Евгений Иванович, будучи решительным врагом формализма и, считая главным в любых лозунгах их смысловое содержание, в какой бы литературной форме оно не выражалось, дал местному поэту Кольке Рябцеву добро на вольное изложение идеологических воззваний.
«Оператор» магнитофона долговязый рыжий Витя передернул плечами, поправляя надетый внакидку полушубок, торжественно изрек: «Белый танец!» и щелкнул клавишей «Кометы». Динамики, зашипев несущей частотой, проникновенно замурлыкали: «Снова сумерек наплыла тень, то ли ночь, то ли день…». По просторному фойе поселкового клуба, на нынешний субботний вечер преображенному в танцевальный зал, пробежала мелкая рябь, однако в мощного цунами, как это бывает при объявлении ординарного танца, не переросла и, соответственно, быстро рассосалась: мужская часть, делая вид, что ей наплевать, затихла в томительном ожидании девичьих откровений, женская же половина медлила, держа интригу до последнего, стараясь паузой показать свою феминистскую независимость.
 Валера сегодня на танцы припоздал. Случилось «страшное» – сгорели «пробки». Запасных в доме не оказалось, а смастерить «жучка» не получилось – подходящей по сечению медной жилы не нашлось. Электроутюг, понятно, как прибор стал бесполезен, и пришлось Валере под свечкой активно кочегарить печь и калить древний «чугуний», чтобы стрелки на «парадных» брюках соответствовали его вечернему настрою, то есть были идеально остры и целеустремленны.
Входная дверь клуба, ради сохранения драгоценного тепла оснащенная мощной пружиной, поддала Валере под зад, придав ему короткое ускорение, после которого он, резво проскочив вовнутрь, окинул пассивный зал инспекционным взглядом.
Тоня стояла справа в окружении трех подруг и – отвратительное зрелище – напротив, через фойе, у стены торчал, пожирая ее жадным взглядом, агроном Венька Косолапов – белобрысая сволочь, цепляющаяся за все подряд, у чего из-под края юбки торчат голые коленки. Валера давно хотел провести точечный массаж его смазливой морды, но сейчас, когда у него в отношениях с Антониной наметился значительный прогресс: то есть они пару раз сходили в кино и она даже позволила ему при прощании неуклюже клюнуть себя поцелуем в щеку, он решил счесть ниже собственного достоинства обращать внимание на столь низменную личность.
– Пойдем, потопчемся, – расстегивая пальто, развязно заявил Валера, бесцеремонным тоном оповещая разом всех стоящих поблизости о своем неоспоримом праве на обозначенный объект. На общее затишье, при очевидном факте лирической мелодии, зацикленный на собственных амбициях, он не обратил внимания.
Вообще-то Валера был достаточно воспитанным молодым человеком: как-никак – новоиспеченный главный зоотехник с высшим образованием, имеющий в периодике «Науку и жизнь», «Иностранку» и «Наш современник», не говоря уже о профильном «Животноводстве». Допускать хамское отношение в общении не только с прекрасным полом, но и с кем бы то ни было, он до сих пор себе не позволял. Однако сейчас, когда предмет его любовных притязаний практически выдал ему накануне недвусмысленный аванс, у него, как говорится, «снесло голову» и он не обратил внимания на опасный огонек, вспыхнувший в сузившихся Антонининых глазах.
– Ну, так что?.. – ухмыльнулся он. – Чего застыли? Дубак, конечно, порядочный, но посоха Морозко я что-то не заметил.
Валера фамильярно ухватил Антонину за локоть, норовя увлечь ее на центр, и был немало обескуражен, когда она, брезгливо выдернув руку из его пальцев, с ходу заехала этим же локтем ему в живот.
– Ха, ха, ха!.. – раздельно сказала Антонина и озарила просторное фойе  ослепительной улыбкой. Зубы у Тони были на злую зависть протезистам-стоматологам. – Раздеваться надо, не на ферме! Топчитесь с телками, молодой человек, это вам сподручней. А со мной… Только если ландыши у меня на площадке зацветут!.. Или на ветромачте персики созреют!
Тоня, полгода назад приехав из Москвы по распределению как молодой специалист, работала на метеостанции. Она как-то сразу органично вписалась в местное сообщество поселка, который, располагаясь на железнодорожной магистрали, жил, если не городской, то, во всяком случае, весьма приближенной к ней разнообразной насыщенной жизнью.
– И, вообще, дамы приглашают кавалеров! Андестенд?! – Антонина дернула в сторону Валеры презрительной губой. 
Подружки, с жадным любопытством следящие за перепалкой, быстро расступились.
– Нихт ферштеен! – скрывая замешательство, автоматически пробормотал Валера, и, глядя в удаляющуюся спину, изящно структурированную тонкой «молнией» строгого платья, бегущей к талии от затылка, прикрытого тяжелым узлом антрацитовых волос, почувствовал, как начинает рдеть лицо и капля пота, щекоча, побежала из-под шапки по щеке. Тоня даже шла не так, как ходят провинциальные девчата, вальяжно покачивая бедрами, а ставила ноги уверенно и точно, словно гимнастка, выступающая на «бревне». И валенки у нее были с резиновой подошвой, короткие и узкие, не в пример их расшлепанным опоркам, расшитые красно-синими узорами, плотно сидящие на стройных спортивных икрах. Хотя, она, Валера был уверен, и в лаптях прошлась бы с триумфом по подиуму столичного дома мод.  
Физиономии подпирающих стены парней-одиночек, мимо которых дефилировала Антонина, зацвели кривоватыми победоносными улыбками – среди молодежи она со дня приезда пользовалась повышенным вниманием, отфутболивая порой за вечер, до тех пор, пока не определились основные претенденты, до десятка рядовых соискателей, желающих подержаться за столичную талию. И сейчас, когда один из основных кандидатов потерпел публичное сокрушительное фиаско, солидарное мужское самолюбие отвергнутых хахалей, было в какой-то мере удовлетворено, направив вектор их сочувствия на напружинившегося агронома, который в предвкушении триумфа, выдернув из карманов, уже лихорадочно тер о штанины потные ладони.
Валера, рванув бешеным взглядом по фойе, выскочил, сгоряча спутав двери, в первую попавшуюся, и не видел, как Тоня, проигнорировав  раззадоренного Веньку, молча потащила в центр площадки тщедушного поэта Кольку Рябцева. Нетанцующий Колька, оглядываясь на Веньку, смущенно сопротивлялся, однако Антонина была сильнее.
Инцидент, собственно говоря, был исчерпан: по залу пошло перекрестное движение, поднялась легкая волна знаковых женских приглашений, плавно перешедшая в общее ритмичное покачивание. И даже ранее сформировавшиеся устойчивые парочки, разбросанные там и сям по залу, уловив апофеоз размолвки, наконец, танцевально зашевелились, дабы на контрапункте с  чужой ссорой порадоваться собственным благополучным отношениям.

Вова Калюжный работал с гирей. Борцовское трико плотно обтягивало его выдающиеся чресла, красные тонкие помочи поднимались по выпуклой груди, пересекали неправдоподобно объемную бугрящуюся «трапецию», сползали назад вниз, почти исчезая в черной поросли, густо покрывающей окорока «широчайшей». Народ в бане, бывало, интересовался у Вовы, сколько мохера истратила его жена, чтобы связать такой уютный теплый свитер и почему бы ему его не снять в парилке, где и так жара стоит уже под сотню. На что Вова неизменно и незлобиво отвечал, что пар костей не ломит, а голым обезьянам негоже завидовать настоящему мужчине и пусть лучше приматы подбросят чего «вкусного» на каменку.
Сто десять килограммов Вовиного тела работали идеально слаженно, перемещая в пространстве гимнастический снаряд. Влетевший в тренировочную комнату клуба взвинченный Валера застыл, заворожено уставившись на гирю, которая, мелькая ручкой, как бабочка порхала над помостом. Она вращалась, делая два оборота, подхваченная жилистой рукой, опускалась вниз и снова взлетала, кувыркаясь уже в другую сторону, опять вперед, назад, или в горизонтальной плоскости. Легкость манипуляций, производимых Вовой, создавала обманчивое впечатление, а неистовые эмоции, обуревавшие Валеру, требовали выхода, желательно в физическом направлении.
– Вова, дай! – сказал Валера, протягивая руку.
Вова поймал гирю донышком на ладонь и стоял, держа ее у плеча, несколько удивленный столь категоричным требованием. Конечно, он понимал, что надо бы просто поставить гирю и пусть Валера делает с ней что желает, тем более что и «близняшка» торчала рядом на помосте, однако, будучи прямолинейным человеком, считая, что просьбы надо выполнять буквально, все же озадаченный нетривиальным запросом, медлил, нахмурив брови, помаргивая короткими ресницами.
– Дай! – нетерпеливо повторил Валера, одной рукой поправляя сползающую на глаза «волчью» шапку, другой требовательно хватая пальцами воздух, похожий на младенца, алчущего любимую погремушку.
– Да, пожалуйста, – пожал могучими плечами Вова и, сделав шаг к краю помоста, вложил толстую ручку двухпудовки в ладонь Валеры.
Каждый человек способен на многое, однако не каждый знает, на что он способен. Валера был хороший лыжник и по устоявшемуся насту мог загнать и зайца, однако работа с отягощениями была явно не его стихия, что стало понятно сразу, как только зеленое ядро, кое-где покрытое оспинами отбитой краски, приникло к плечу. Он подхватил его левой рукой снизу, пытаясь удержать, однако тридцать два килограмма литого чугуна посредством силы гравитации преодолели-таки Валерино легкоатлетическое сопротивление. Его качнуло, повело в сторону и стул, на котором висел Вовин пиджак и лежали аккуратно сложенные брюки, потеряв функциональность, стал похож на пляжный шезлонг общего пользования в октябре после плотной эксплуатации в течение всего курортного сезона.
– Валера, – укоризненно сказал чуткий Вова, – я, конечно, понимаю – любовь и все такое, но зачем же казенную мебель ломать!
Он небрежно выдернул гирю из останков стула и, поставив на помост, начал заботливо расправлять и отряхивать поверженный костюм.
– Хорошо, хоть хронометр не кокнул, – пробормотал он, прикладывая к уху изъятые из кармана пиджака часы. – Он же совсем новый, в августе презентовали.
Часы были уникальные – с автоподзаводом, календарем, будильником и дарственной надписью, пожалованные ему за первое место по итогам соцсоревнования в уборке злаковых по району. Вова считался знатным комбайнером.
– В августе?.. – Валера мельком глянул на него и снова уставился на внушительный зеленый сфероид, осмысливая неожиданную идею. – Вова, ты рассказ О’Генри «Персики» читал?
– Мне «Вождь краснокожих» в кино больше нравится, – меланхолично отозвался Вова. – А что?
Он бросил подозрительный взгляд на Валеру, на гирю, на обломки стула и, подцепив стоящий рядом аналогичный целый, перенес его на другую сторону помоста, где поставил под разрисованным морозными узорами окном и, аккуратно расправив, повесил на спинку брюки, накинув сверху пиджак.
– Да, так, – уклончиво хмыкнул Валера, – спонтанное озарение. Ассоциативный синдром в условиях тренировки по гиревому спорту.
– Понятно, – буркнул Вова, снова запуская гирю в череду бесконечных головокружительных кульбитов. – Заходи, если что. Я тебе пудовочку налажу.
– Вова, я тебя люблю, – сказал Валера, качая головой. – Ты даже не представляешь, что ты сейчас сделал. Дай, я тебя поцелую.
– Но, но! – настороженно отозвался Вова, разворачиваясь лицом к Валере и добавляя манипуляциям экспрессии. Гиря теперь порхала между ними на уровне его носа. – Давай поосторожнее с такими признаниями. Я все-таки женат, и супруга у меня ревнивая, может зашибить.
Жена Татьяна у Вовы была маленькая и хрупкая, как семиклассница. Когда они, взявшись за руки, шли по улице, было похоже, что заботливый отец провожает дочку в школу, однако разница в весовых категориях не мешала ей жестко, но справедливо управлять мужем по своему женскому разумению, чему Вова вовсе не противился, так как любил ее безмерно, как и своих двух сыновей погодков.
– Вова, – засмеялся Валера, – я же платонически.
Толкнув «заднюю» дверь, пробитую по стыкам пушистым шнуром инея, через клубы морозного пара, он выскочил на улицу.
– Знаем мы этих греков, – скептически пробормотал себе под нос эрудированный Вова, подхватывая вторую двухпудовку. – Объясняй потом народу про суровую мужскую дружбу.
На улице было холодно, пожалуй, градусов под тридцать. В белесом небе, полируя лунный никель, лоскутами серой ветоши неслись сонмы перистых облаков; озорная поземка виляла растрепанным хвостом на расчищенной трактором дороге, и качались в двойном морозном гало уличные фонари вдоль берущей начало от клуба центральной улицы «Советской». Валера, одетый по случаю «танцев» весьма легкомысленно – в лаковые туфли на тонкой кожаной подошве, кримпленовые брюки и легкий джемпер с галстуком под драповым полупальто, опустив «уши» «волчьей» шапки, поскакал, словно кот по мелкой луже, высоко поддергивая ноги, в сторону светящейся вдалеке витрины местного «сельпо». Время близилось к восьми, значит заведующая магазином Клавдия Петровна вот-вот загонит последнюю чеку в шкворень закрытой ставни и побредет домой, шаркая подбитыми кожей валенками, на дальний край озябшего поселка.

– Ты, что, сдурел! – вытаращилась на Валеру его тетка Клавдия, придерживая измазанным чернилами пальцем истертую «костяшку» старых счет. – Ты б еще в июле снегу возжелал.
Она уже выключила в магазине все верхнее освещение и стояла за прилавком, разложив под желтым кругом настольной лампы пачку товарных накладных. Дежурный свет свел к одному синему оттенку весь интерьер торгового зала. Продукты пополам с напитками концентрировались непосредственно за прилавком, полки с правого торца были забиты чайниками, посудой, электроутюгами и прочим бытовым хозяйственным товаром. Блестела расширенной шкалой радиола «Октава», таращились велюровые «мишки», вперемежку с пластмассовыми пупсами и лупоглазой говорящей «Аленкой», сидящей между плоской коробкой детского «конструктора» и сборной моделью пластмассового глиссера. Разнообразная бижутерия, отсвечивала в горизонтальной витрине синими искрами, рядом с флаконами духов «Красная Москва» и «Тройного» одеколона. Сельчанки были не прочь приобщиться к изыскам современной моды. «Сельпо» по принципу «универсама» имело весьма разнообразный ассортимент товаров.
– Эх, тетя Клава! – вздохнул Валера, сокрушенно качая головой. – Неромантичный вы человек, бесчувственный. Можно сказать сухой, как черенок от швабры.
– Вот этого не надо, – притворно оскорбилась молодящаяся тетка. – Лет двадцать назад я бы показала тебе, что такое романтичность. Запел бы, как Ромео под балконом. Еще бы и на гуслях заиграл.
– Ну-ка, ну-ка, – оживился Валера. – Это что-то новое. Не знал, что Николай Андреевич по молодости страдал наличием высокого вокала.
Муж тетки Клавдии был начальником авторемонтных мастерских, мужчиной суровым и немногословным, общавшегося со слесарями на кратком, но выразительном языке ненормативной лексики, заподозрить которого в исполнении романтических этюдов было не просто маловероятно, но и однозначно невозможно.
– Ну, поймал, так поймал, – смущенно засмеялась тетка, и, чтобы реабилитировать мужа, немедленно добавила. – Серенады может он и не сполнял, однако из куста сирени, меня вызывая, довольно справно кукарекал.
Она пожевала в задумчивости губу и бросила погрустневшему Валере:
– Тебе бы у Серафима Дюкина на Сорокиной заимке поискаться. Кто знает, он мужик рачительный, всегда все втрое закупает. Хотя, конечно, задачку ты себе бредовую назначил.
– Так это же черт знает где! – озадаченно нахмурился Валера. – Да и, говорят, жлобяра он порядочный.
– Ну, не знаю! – развела руками тетка Клавдия и с резким щелчком перебросила вправо черную «костяшку». – Озабоченной собаке двадцать верст не крюк! Иди себе, милый, мне тридцать первого отчет в «робкооп» сдавать.
– Черт! Чуть не забыл! – уже у двери вскинулся Валера. – Тетя Клава, мне бы пару «пробок».

Валера проснулся, словно его толкнули. Тьма в комнате стояла абсолютная, как будто он и глаз не открывал и только стрелки будильника, ронявшего в Лету калиброванные капли, едва фосфоресцировали подсевшим зеленым накопителем, растопырившись на без пяти четыре. Он, высунув из-под одеяла одну руку, щелкнул кнопкой бра и отключил поставленный на полпятого звонок. Печь уже простыла, выбираться из уютной теплоты постели в зябкий холод вовсе не хотелось, однако, жизнь, как известно, довольно-таки суровый мотиватор.
Рюкзак, ружье и патронташ Валера приготовил с вечера и сейчас, споро натянув поверх байкового белья широкие плотные шаровары и свитер с телогрейкой, прошел в кладовку, где, приткнувшись к стене, стояли две пары лыж: стремительно-узкие беговые, увенчанные коронами алюминиевых креплений, и разлапистые охотничьи с широким кожаным перехватом под валенки, подбитые для противоскольжения лосиным камусом. Собственно говоря, с благоразумной точки зрения, размышлять было не о чем. Сунул ноги в войлочное нутро и иди себе гуляй по снежному простору, сливаясь с зимней красотой, не опасаясь, что прихватит пальцы ног. Но нынче Валере было не до охотничьих неспешных рейдов, в приоритете была скорость, и он сдернул с гвоздя связанные шнурками изрядно потрепанные заскорузлые лыжные ботинки. Конечно, Валера прекрасно понимал всю авантюрность своего решения: спорить с сибирским морозом неблагодарное занятие, но, все же, предполагая постоянный энергичный ход, рассчитывал на достаточный прогрев ступни, да и два носка, простой и шерстяной вязаный, обернутые шуршащими портянками из страниц газеты «Правда», должны были защитить ноги от посягательств сурового деда-криогена.
Луна уже давно ушла за горизонт, ветра не было и черный, выметенный им от облачности небесный потолок поднялся высоко, щедро опрысканный серебряными брызгами. Звезды мерцали колкими лучами, от их мерцания невидимым потоком струилась вниз лютая космическая стужа. Великое безмолвие едва слышно звенело над поселком. Молчали, засунув носы в лохматые хвосты, угревшиеся в конурах собаки и только коротко ту-тукнул в отдалении, мелко простучав колесами на стыках, скорый «Москва – Владивосток».
«За сорок будет», – определил Валера, и в который раз за пятнадцать лет, с тех пор как ознакомился с «полярными» рассказами Джека Лондона, смачно плюнул в темь двора, но звона льдинки, как и раньше, не услышал. «Вот и доверяй специалистам! – подумал он, натягивая на нос широкий мягкий шарф. – Врут подлецы-писатели, и все ради красного словца, образной картинки».
Валера сунул руки в овчинные рукавицы, свисавшие с шеи на шнурке, продел их в петли лыжных палок, и рванул по огороду на зады, оставляя позади две мелких полосы лыжни, пробитой по краям круглыми следами от палочных колец, чтобы затем, выйдя за околицу, окончательно наладиться в сторону заимки. Серафим Дюкин жил в лесу один, как бирюк, ведя полунатуральное хозяйство, и хорошего ходу до его подворья, как рассчитывал Валера, было часа два. Неделю назад упала кратковременная оттепель, масштабного снегопада после нее не было, и сейчас, прохваченный морозом наст, держал его надежно, позволяя легко скользить по тонкому слою повизгивающей снежной крупы.

– Не дам! – отрезал Серафим, раздергивая занавески. Стекла двойных рам было сплошь покрыты инеем, сквозь который уже сочился молочный свет раннего зимнего утра. – Да и нету!
– Я же заплачу, – просительно загудел Валера. – Серафим Платоныч, может все-таки… поищите…
Он сидел в просторной горнице у дверцы печки на грубо сколоченной низкой скамеечке, растирая вывернутой овчинной рукавицей прихваченный морозом большой палец правой ноги. С подвешенного над плитой покрытого катышками льда шарфа текло – капли коротко взрывались паром, падая на раскаленные вьюшки. Рядом висели носки, из ботинок, стоящих на приступке, торчали клочья истертой газетной бумаги. Палец ныл, отходя, и Валера морщился от боли.
– Нужны мне твои деньги! – презрительно скривил тонкие губы Серафим. – У меня завтра Витька с дитятями на праздник приезжает. Новый год с внуками!.. Тебе понятно?!
Он покачал плешивой головой, глядя на бледную Валерину ступню с торчащим красным пальцем.
– А ты, придурок! В таких ботиночках только чечетку колотить. Ну, как бы меня дома не было?! Окочурился бы под дверью, а без пальцев остался бы, как пить дать.
– Придумал бы что-нибудь, – пробормотал Валера. – Может окно бы рассадил.
В комнату, цокая когтями по крашеным доскам пола, вошел короткоухий алабай. Пес, окинув походя Валеру равнодушным взглядом, с глубоким вздохом улегся у двери, безразлично свернув на лапах в сторону тяжелую бело-коричневую морду. Валера рефлекторно поджал босые ноги.
– Ну, это вряд ли, – хихикнул Серафим, с интересом рассматривая лежащую на столе рядом с патронташем Валерину двустволку.
Он, разломил ее, глянул через стволы на лампочку, оценивая идеальные кольца канальных бликов, защелкнув, вскинул, целясь в цифру тридцать на отрывном календаре, быстро перевел на тикающие ходики, и вниз в угол на сморщенный Валерин рюкзак.
Ружье у Валеры было уникальное. Железо он взял от стандартной двенадцатого калибра «тулки», правда, с отличным боем, а вот приклад и цевье сработал сам из ореховой пластины взамен фабричного березового. Он долго возился, подбирая угол изгиба пистолетной ложи; осторожно спиливал слой за слоем плотную древесину, добиваясь нужной толщины подщечника; балансировал, выставляя оптимальный центр тяжести, и добился-таки, что вскинув стволы даже вслепую, мушка всегда вставала перед открывшимся взглядом по центру и на уровне прицельной планки, а указательный палец точно ложился фалангой на передний спусковой крючок в ожидании стрелкового посыла. Ну а серебряный медальон в виде русалки, заподлицо утопленный в цевье, определенно был «вишенкой на торте».
Серафим, подкинув ружье на ладони, одобрительно причмокнул:
– Прикладистое! – и с сожалением добавил. – А у меня правый ствол раздуло. То ли устало, то ли навески перебрал. Беда!
Валерину физиономию мучительно перекосило, он сморщил нос и яростно зашипел сквозь стиснутые зубы, прямо физически переживая принятие совсем уж невозможного решения.
– А если за ружье? – наконец, выдавил он.
Серафим замер, осмысливая услышанное, интуитивно нагнетая напряжение в театральной паузе.
– Ну-у…
– И патронташ, в придачу, – заторопился Валера, поддаваясь на незамысловатую уловку.
– Прошу заметить, не я это предложил, – в прищуренных глазках Серафима проскочила и пропала, будто на свече зажигания, потаенная искра радости. – Но чтобы не трещал потом по обществу, что Серафим крохобор и выжига.
– Все, как в сберкассе, – Валера прихлопнул правую ладонь к сердцу. – Полная тайна вкладов!
Сделка совершилась, и ему сразу стало легче.
Серафим, не выпуская из рук столь неожиданно доставшейся обновы, выскочил из комнаты. Алабай, передернув бугорки бровей, проводил его коротким взглядом, и теперь, в отсутствии хозяина, привстав, уже в упор уставился на Валеру, отслеживая его малейшее движение.
– Да, ладно, что ты, – неуютно ежась, примирительно пробормотал Валера, – насчет окна я пошутил…   

Ружье, как младенец, устроилось на сгибе локтя Серафима, его правая рука нежно оглаживала лоснящийся с темными прожилками светло-коричневый приклад. Невозмутимый алабай, упершись плечом ему в бедро, стоял рядом, меланхолично втягивая морозный воздух. Несмотря на формальную честность обмена, Серафим прекрасно понимал его неадекватность и из-за этого, чувствуя определенную неловкость, вышел через калитку за ограду самолично проводить утреннего гостя.
Валера уже стоял в заходе на лыжню, которая параллельной колеей через преддомовую лужайку убегала в заснеженный осинник. Он слегка подпрыгнул, опершись на палки, звучно ударив полозьями о снег, и азартно ринулся, словно со старта на забег, разгоняясь накатом, через шаг мощно отталкиваясь обеими одновременно от плотного, словно слежавшийся песок, наста.
– Эй! – крикнул вслед, спохватившись, Серафим. – Тут мужики, намедни, в районе «хозяина» подняли!..
Но Валера не обратил на его слова внимания и только, не оглядываясь, небрежно отмахнулся палкой. Бежать по собственному следу было легко – искомое желанное, перекатываясь меж лопатками, моталось сзади в рюкзаке, и это было главное, кроме того, конечно, что надо было еще добраться до поселка и завершить задуманное. Он быстро вышел на стайерский режим, поймав второе дыхание, шел ровно, на автомате, успевая смотреть по сторонам, прокручивая в уме обстоятельства прошлой жизни и рисуя цветные перспективы будущего.
Морозец несколько подспал, небо сияло пронзительной голубизной, желток солнца хоть и не грел, но слепяще искрил по всей округе, отражаясь лучами от кристаллов снежного покрова, не траченного ни зайцем, ни лисой, ни куропаткой. Лыжня пересекала цепь вышек ЛЭПа. Хотя решетчатые опоры, разумеется, стояли неподвижно, намертво пришитые к фундаменту, их вереница, теряющаяся в далекой просеке, в целом создавала обманчивое впечатление движения. Как будто череда ажурных великанов шагала по полям, сжимая в руках-изоляторах провисшие канаты проводов, гудевшие мощно, словно гигантский камертон, на одной низкой ноте.
Валера представил, какая любопытная суета вершилась на этом самом месте, когда тянули «высоковольтку» – вспомнил, как он с пацанами бегал смотреть на невероятный по масштабу для мальчишеского сознания процесс поднятия опор – ревущей громадой вертолета, или лебедками при помощи тросов, и как потом провешивались провода, по которым сейчас летят неведомо куда, неся свет и тепло всему заснеженному краю, набитые энергией вибрирующие киловатты. Это все было совсем недавно и это было очень давно.
Он уже бежал за огородами вдоль череды домов и видел схематичные, будто набросанные карандашом, коробки и стойки оборудования метеостанции; торчащую посередине мачту, увенчанную похожим на облысевшего морского ежа флюгером Вильда, ветромерная пластина которого висела вертикально, показывая ноль баллов силы ветра. Нужно было уходить левее с проторенной лыжни, чтобы через поле поскорее добежать до нее, где, как он знал, Антонина должна была сейчас снимать с приборов показания. Станция была вынесена за окраину поселка, и  стояла на ветрах, окруженная с трех сторон открытым полем. Валера на ходу повернул голову в сторону опушки, царапнув взглядом по небольшой копешке, темнеющей на белом покрывале, снова вернулся в створ вида своей главной цели, но через несколько шагов опять стрельнул влево глазами, с недоумением отметив рост расстояния от темного пятна до кромки леса.
– Что за хрень? – пробормотал Валера, уже понимая, что это за хрень, при этом гоня прочь очевидную догадку.  
Он инстинктивно, сдернув рукавицу, бросил руку вниз, нащупывая ствол ружья, но пальцы схватили только пустоту. До станции оставалось полкилометра и столько же примерно было от нее до бурого пятна. Валера рванул вперед что было сил. Позади грузно моталось и било в спину, однако, чтобы сбросить рюкзак, нужно было остановить тяжелый спурт и развязать тесемку, стягивающую спереди брезентовые лямки. Он уже видел одетую в бежевый тулуп и валенки фигурку Антонины, которая, задрав голову, рассматривала флюгер. И слева под прямым углом, проворно сокращая катет, по полю к станции плавно неслась, словно плыла округлая копешка.   
– Назад! Назад, в будку беги! В будку! – заорал Валера, не добегая до ограды, из-за убитого дыхания каким-то визгливым, незнакомым для самого себя голосом.
Антонина смотрела на него распахнутыми в пол лица глазами, испуганная диким воплем, не воспринимая смысла слов. Она медленно повернулась, следуя его сквозящему мимо нее взгляду, всплеснув руками, немо ойкнула, и неуклюже побежала по тропинке в сторону дощатой будки, служившую на метеостанции дежурным постом. Валера, бросив палки и отщелкнув крепления, перемахнул через низко торчащий из снега штакетник. Теперь, без лыж, тем более спешащего в запале, наст уже не держал его. Пробивая ботинками в сугробе глубокие до паха дыры, Валера ринулся к расчищенной площадке, на которой разместилось основное оборудование станции.
Зверь, легко преодолев забор, катился по площадке молча мохнатым огромным шаром и в его бесстрастной немоте было нечто гипнотическое, что подавляло спасительный двигательный рефлекс, сковывало волю, от чего деревенели мышцы, оставляя возможность только, стоя у начала тропинки, по которой бежала Антонина, пялиться круглыми глазами на стремительно летящий навстречу бурый ужас.
Медведь-шатун – зверюга страшная во всех отношениях. «Хозяин» и летом-то в сытый сезон при личной встрече в тайге гостеприимством не грешит, а уж если его выдрали из уютной берлоги в середине зимней спячки… Ведомый голодом и злобой он не боится ничего, теряя разум в предвкушении теплой крови и живого мяса.
Валера дернулся, усилием воли преодолевая ступор, мгновенно перешедший в неудержимое желание бежать – мчаться в неизвестном направлении; нестись, сломя голову и не оглядываться, надеясь, что это только сон и сейчас зазвенит спасительный будильник. Но это была убедительная явь, находясь в которой он прекрасно понимал, что от медведя ногами не уйдешь. И главное – где-то позади была Антонина…
Поперечная тесемка лопнула, как нитка, когда Валера рванул на груди лямки рюкзака. Он выдрал с мясом клапан, раздернув горловину, сунул руки в нутро брезентового мешка, охватив ладонями холодную твердокаменную  сферу. «Надо было хоть в свитер завернуть!» – мелькнула в голове и лопнула мыльным пузырем совсем неподходящая моменту мысль. Валера сжался взведенной боевой пружиной, держа тяжелый шар обеими руками у груди, как баскетболист перед решающим победным трехочковым, и, когда зверь был уже в пяти метрах, выстрелил им от себя, вложившись в бросок всем уставшим телом, отмотавшим за это утро без малого сорок километров.
Десятикилограммовое зеленое ядро, запущенное Валериной отчаянной рукой, пошло практически настильно, выйдя прицельно точно на медвежий черный нос. Чуть влево, вправо и оно бы безвредно соскользнуло с конуса звериной морды, не произведя никакого эффекта. Как известно, скорости сближающихся объектов складываются и медведь, налетев нежным местом на заледеневшую поверхность, осел на задние лапы, болезненно мотая мордой. Шар брызнул перемерзшими осколками, рухнув на угол бетонного основания мачты.
Валера, попятившись назад, почувствовал под пятками помеху. Он попытался извернуться, не успел, и, полуупав спиной на лесенку, ведущую к лепесткам корзины осадкомера, засучил ногами, копая каблуками утрамбованный снег, стараясь выползти спиной по редким перекладинам наверх. Хлястик телогрейки зацепился за острый сварочный наплыв, и Валера безуспешно ерзал пятками на месте, не отрывая взгляда от очухавшегося шатуна, который на задних лапах в полуприсядку, как цирковой забавный мишка, шел на него, слегка поматывая массивной башкой. Зверь словно тек, переливаясь телом под лохматой шкурой, молитвенно протягивая лапы с длинными когтями, вовсе не свирепо, а как-то доброжелательно ворча, блестя черничинами бесстрастных круглых глазок.
«Все! – подумал Валера. – Сейчас он раскроется в рост и каюк…». Вернее не подумал, потому что в такие мгновения отчетливая мысль не может успеть в уме сформироваться, скорее это было предощущение развития событий. Он потянул колени на себя, чтобы хоть как-то сгруппироваться, прикрывая голову руками, когда слева мелькнуло коричневое с белым и алабай, в стремительном прыжке хватанув медвежий бок зубами, тут же отскочил и закружил вокруг зверя. Валера свалился вбок с лесенки и задом на карачках, не спуская глаз с арены, стал пятиться к дощатой будке, где, как он надеялся, уже закрылась Антонина.
Пес, держа медведя, крутился перед ним. Имитируя атаку, он бросался вперед, припадая на передние лапы, тут же отскакивал, уходя в сторону, и, следуя его движениям, перемещался по площадке зверь. Прямого столкновения быть в принципе, конечно, не могло – стоящий на четырех лапах компактный, защищенный толстой шкурой и густой шерстью медведь для собаки практически неуязвим, а одного небрежного удара лапой, оснащенной пятисантиметровыми когтями, будет достаточно даже для такой мощной овчарки, как среднеазиат. Трехметровая вожжа, с привязанной на конце перекладиной-ухваткой, свисая с ошейника, извилистым хвостом таскалась за алабаем.
– Ату, его! Ату! – раздался недалекий крик.
Валера кинул короткий взгляд в сторону, откуда пришел сам – сквозь паутину построек мелькала неясная фигура.
Пес бросился вперед, однако вожжа, перекладиной попав в угол откоса сварной конструкции, рванула, осадив его, заваливая на бок. Валера только охнул, когда медведь проворно сократив дистанцию, поднялся над собакой на дыбы, однако опуститься не успел. Два выстрела бухнули один вслед за другим. Зверь дернулся назад, отброшенный ударами «жаканов» в открывшуюся грудь, затем мягко завалился набок, и, несколько раз дрогнув задней лапой, остался лежать неподвижной тушей. Алабай задушено хрипел, мотаясь на заклинившейся вожже, во что бы то ни стало, стремясь добраться до противника.
– Ну, малый, ты и чешешь, насилу догнали, – подоспевший Серафим забросил за плечо, блеснувшее серебряным медальоном ружье, и начал разматывать с лица башлык.
– А что вы тут делаете, Серафим Платоныч? – ничего более умного не нашел спросить ошеломленный Валера.
– Не знаю, наверное, розы нюхаю. Самое время, – ухмыльнулся Серафим, стряхивая с валенок широкие пластины охотничьих лыж. – За дураками надо присматривать. Я, так понимаю, мы вовремя.
– Вроде, как… Спасибо! – пролепетал Валера.
– Ему спасибо скажи, я бы не осилил, – Серафим отстегнул с ошейника собаки держащую ее вожжу. – Рысаком выступать до сих пор не приходилось. Боюсь, обидится, что охомутали.
Алабай метнулся к медведю, с ходу куснул за мохнатое плечо, но, почувствовав мертвую неподвижность тела, сразу потерял к нему активный интерес.
– Тоня!.. – Валера повернулся к будке.
Антонина, отворив легкую дощатую дверь, выглянула наружу. Увидев бегущего Валеру, она неуверенно шагнула, затем бросилась навстречу.
Валера обхватил обеими руками стоящий жестким колоколом бежевый тулуп и даже через толстую овчину почувствовал, как ее колотит крупная дрожь.
– Все уже, все! – он зарылся носом в черную волну волос, выплеснувшихся из-под съехавшего пухового платка. Волосы пахли свежеморозной простыней.
– Валера, что это было?! – Антонина оторвала лицо от Валериной груди.
– Еще не разобрал, – сказал он, стремясь решительным действием перебить слабость в коленях. – Пойдем, посмотрим.
Серафим, уже настраиваясь свежевать, пока не перемерзла, выкладывая поудобней, за переднюю лапу ворочал бурую тушу. Откинутая на сторону морда медведя еще парила и скалилась окровавленной пастью. Алабай сидел поодаль, с интересом приглядываясь к алым ошметкам, разбросанным по окраине площадки.
– Что это, кровь?! – при виде красных пятен, в ужасе остановилась Антонина. – Ты ранен?
Она тревожно завертела Валеру, осматривая со всех сторон.
– Да подожди, ты! – Валера замялся, пытаясь подобрать слова. – Это, как бы сказать… Ну, в общем, это для тебя.
– Что, для меня!?
– Ты вчера сказала… – затараторил он, – ландыши там, персики, подснежники опять же... А я подумал, что и такой сюрприз под новый год ничуть не хуже.
– Сказала?! Я?! – у Антонины изумленно приподнялись брови.
– Ну, не сказала, толсто намекнула.
Валера замолчал, и, наконец, в отчаянии добавил:
– А получилось вот так. Прости! Я тебя люблю!
Сахаристая малиновая мякоть разбитого арбуза на белом снегу горела ярким пламенем, источая свежий аромат, который на морозе забирал существенно острее, нежели в жаркий августовский день.
– Вот, дурак-то! – наконец, уразумев Валерино признание, сказала Антонина, прижимаясь к Валере. – Да я ведь и так… без всякого сюрприза… Где ж ты его достал?
– У «братца месяца»… – только и мог выговорить Валера, сквозь расползающуюся по лицу дурацкую широкую улыбку.
– Тут, эта… – деликатно покашлял подошедший Серафим, помялся и затем неуверенно продолжил, косясь на арбузные фрагменты. – Товар, вроде как, того, несколько подпорчен. Так может, эта, давай наоборот… Будет честно…
Он потянул было с плеча Валерино ружье, на его хитрой физиономии обозначилась такая выразительная мука, что Валера, вспомнив недавнего себя, не мог не засмеяться.
– Серафим Платоныч!.. – укоризненно потянул он, отрываясь от Антонины. – Сделка, есть сделка! К тому же в свете текущих обстоятельств никак не могу согласиться на возврат.
– Ну, только если в свете текущих… – моментально отреагировал Серафим, с очевидной радостью забрасывая за плечо двустволку.
Алабай утробно гавкнул, роняя с вислых губ белоснежную пену. Не выдержав, он сунулся вперед, почти уткнувшись носом в уже начавшую стекленеть малиновую мякоть, часто засеянную мелким черным семенем.
– Не тронь, чужое! – осадил хозяин.
Пес разочарованно отпрянул.
– Валера, по-моему, песик хочет пить, – участливо заметила прозорливая Антонина.
– Да без вопросов, – поспешно отозвался Валера. – Серафим Платоныч…
Через минуту интенсивного чавканья на разметанном снегу остались только розовые корки. Алабай, ткнувшись носом в колени Антонины, улегся рядом, устремив взгляд мимо медведя. Демонстративно не замечая поверженного врага, будучи уверенным в его абсолютной безвредности, он словно подчеркивал свое к нему пренебрежение.   
– Эх! – вздохнул Валера, с нескрываемым сожалением поддав ботинком выеденные останки плода своего романтического максимализма. – И стоило оно того?
– «Хозяин» всяко бы сюда пришел, – веско заметил Серафим, кивая на бурую тушу. – Только ни тебя, ни нас тут бы сейчас не было. – Он коротко сверкнул глазами на притихшую Антонину. – Вот и думай… И вообще, – он вытянул из ножен широкий нож, – шли бы вы отсюда. Я сейчас буду весьма неаппетитным делом заниматься.
И о чем Валере было думать? Да, и зачем? Молодость принимает произошедшее, как данность, не утруждая себя глубоким анализом причинно-следственных связей. Что случилось, тому и быть, и если все окончилось удачно – и хорошо. Он доказал Антонине свою любовь, она ответила взаимностью и это было главное, а заниматься ретроспективными логическими построениями… – да, на фиг…, нужно торопиться просто жить. А жизнь у Валеры, как он рассчитывал, впереди лежала счастливая и долгая, лет на сто, не менее, наполненная пусть и не высоким, но, во всяком случае, серьезным смыслом, имеющим целью делать добро людям, нести пользу обществу, стране, которая дает ему возможность реализоваться, ну и себе, конечно, вместе с Антониной, без которой он отныне не представлял собственного существования.
Будьте счастливы, молодые люди!..

© Copyright: Андрей Ракша, 2020

"Наша улица” №279 (2) ФЕВРАЛь 2023