Юрий Кувалдин "Решето" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

РЕШЕТО

рассказ

 
С несогласной публикой беседа походит езде на телеге с ленивой лошадью по ухабам, с окликами, ты куды, да туды, с остальным лексическим запасом повременим, но загадкой сего представления  является неподготовленной одной группы лиц беседовать с другой группой, потому что первой группе кажется что она знает всё, хотя не знает ничего, а другая группа являет собой эрудитов и интеллектуалов, которая в отличие от первой группы не знает как запрячь в телегу лошадь и как стрелять из ружья, так вот давным-давно известно об изоляции одной группы, многочисленной, от малочисленной другой, и вот эта малочисленная группа, отделившись от большинства, в общении друг с другом решают спокойно все мировые вопросы, по большей мере связанные с классической литературой, академической музыкой, с поэтикой, скажем, Малларме или Блока, когда страстно говорящий вздумает руки к небу и напевает легендарные строки, и его манере следуют другие собравшиеся, подбрасывая в огонь спора стихи Рильке или Одена, не обращая внимания на разрывы снарядов за окном, видимо, теперь ни в коей мере нельзя придавать значение веселящейся в перестрелках первой многочисленной группы, у которых начался свой коллоквиум, кто кому даст в лоб первым, и какова у него кодла поддержки за спиной, и мы понимаем, в чём существенное отличие одной группы от другой, и почему невозможно им понять друг друга, но недалек тот день, по божественным меркам, когда разница сгладится на всеобщих поминках под звуки органа, и обе группировки впадут в раздумья, получая при этом удовольствие от общения.
Всякое совершенствование начинается через текст ещё до того, как новорожденный увидел первую букву, потому что льющееся из уст читающего классическое произведение, которое по определению всегда позитивно, звучит убаюкивающая песня, невольно впитывающаяся совершенным компьютером новенького человечка и, по сути, тот же урок проделывается из поколения в поколение в среде гуманной интеллигенции, потому что даже сама по себе форма загрузки интеллекта лексикой есть самый продуктивный процесс воспитания истинного человека, для которого в общем-то безразлична материальная сторона жизни, не полностью, разумеется, но напрасно прилагать усилия на переустройство мира, когда собственный внутренний мир на нуле, вот поэтому так важно самовоспитание через чтение и, главное, самостоятельное изложение своих мыслей в письменном виде, особенно в художественной форме, поскольку всё прошлое из реального мира перетекает во вторую литературную, мифологическую, легендарную, божественную сферу, и вот это понимание действует на человека, подготовленного к творчеству, даже лучше, чем всевозможные гранты и призы при жизни, поскольку в бессмертную реальность берут не их, а произведения литературы и искусства, при жизни авторов, как правило, большинством игнорируемые, и этот урок довольно поучительный, но не более ли поразительно то, что у большинства современников подобные выводы вызывают невероятное удивление.
Подставил щёчку солнышку на бережку морском, с золотистым песочком и разноцветными прозрачными халцедонами, дожившими, казалось, до меня от самого основания галактики, пусть и сообщающие о себе немногое, как, впрочем, повествуют о себе былые тысячелетия, но очарование загадки самой по себе есть великое дело начала творческого постижения движения души во времени, но отнюдь не в вещах зримых, наглядных, а в том, что является нам как бы между словами, в каком-то непостижимом, глубинном подтексте, который мы способны прочитать только в процессе собственной созидательной работы, когда вроде бы из ничего, из пустоты чистого листа возникает чудо необычайного текста, и в этот момент вспыхивают невероятные чувства сопричастности всему сотворённому, и это время выявляет твою созидательную божественную способность.
Для художника важно не только качество работ, но и их количество, конечно, если он отмеряет временное пространство вокруг себя одним поколением, то ему и нескольких работ вполне достаточно, но такого автора не вполне можно назвать художником, потому что истинный художник выходит из своего социума и существует во всех временах одновременно, то есть становится классиком, тем он и отличается от временщиков, стремящихся к результату сразу, мгновенно, невзирая ни на какие преграды, через колено, силой, да при таких странных типах, коих большинство, очень непросто быть надмирным творцом, по крайней мере, художественной личностью, когда этот самый силовой социум затыкает рты всем мало-мальски мыслящим людям, но и это надо принять во внимание, своеобразно уходить от выражений ежедневного недовольства, ведь воистину всё это является общими местами из переписки с друзьями, которые потом бесследно исчезают, а художник не обращает ни на какой шум внимания, работает в тишине в своём углу, как говорится, собака лает, караван идёт.

ЛИК ЗА ЛИКОМ

Александру Ростоцкому, художнику, музыканту

век за веком неустанно поглощается день ночью,
дети стали стариками под напевы сладкой флейты,
то, что видели когда-то с достоверностью воочью,
по-другому в суть поэмы симфоническую лей ты,

существо воздушной рыбой прорезает толщу бездны,
старцы бродят океаном в бородатых древних ризах,
наплывают лик за ликом тех, кому мы так известны,
дирижёром дерзновенно сразу схвачен стройный их взмах,

сон записан с высшей правдой для того, кто стал картиной,
сонмы тел свивают вечность в бесконечное искусство,
сердцу нравится вращаться в музыкальной паутине
и взлетать весёлой нотой, чтобы стало всем нам грустно.

Прежде чем посвятить себя другому, встань на его место и посмотри на себя со стороны, ты же не нужен другому, потому что у другого всё другое и, главное, это другое никак не пересекается с твоими интересами, поэтому от этой мысли возникает странное, отчасти с преувеличенным удивлением ощущение собственной наивности, как будто другие не могут разобраться сами с собой без твоего участия, но тем не менее число советчиков не убавляется, но никогда еще у них не возникала оценка собственных способностей и возможностей, на других они смотрят исключительно из своего настоящего времени, и почти никогда из времени выдающихся писателей, которые на тему взаимоотношений себя с другими написали многие тома, но пользу из которых черпают исключительно творческие люди, не живущие одним днём и не лезущие с помощью и советами к каждому встречному-поперечному, хотя охватывают методикой этической жизни всех тех, кто живет в тексте, то есть помогает очень хорошим людям, живущим ради других.
Желает девица румяниться на золотом январском солнышке, голубыми с искорками глазками, как в снежной сказке, блестеть, бросая замысловатые на меня взгляды, отчего даже прохожие рады наблюдать за нами, при этом они сами начинают розоветь и краснеть, потому что очень редко в морозном январе на московском небосклоне объявляется ясно солнышко, чтобы заглянуть в тёплые оконышка, из которых жильцам квартир день кажется ласковым, во всех отношениях по-летнему приветливым, и не встаёт вопрос о шубе, ведь мы восхитительные пернатые, живущие в своих обогреваемых скворечниках, и побоку нам понимание разности температур, когда перелёт от подъезда до метро не задевает подшубное нутро, быстрый взмах крыльями, в конечном счете, делает нас прежними плавающими и летающими существами, изображёнными одним ловким наброском воображения, зимнее вращение заменяет смущение разрумяненной красавицы, которая недаром славится, а не прочие же.
Одни идут туда, другие, которые туда уже сходили, обратно, некоторые туда не просто идут, но и едут, и даже летят, чтобы ещё раз убедиться в бесконечности кольца, почувствовать, что жизнь протекает в шаре, на шаре, сверху шара и под шаром, вниз головой, и все они таким образом изживают собственную жизнь, которую другие охватят разом, но лучше вопреки с таковыми выводами откровенности летать, ездить и ходить, нежели сидеть на одном месте, в этом содержится чистая правда безо всяких изменений, ведь на самом деле находиться в состоянии покоя гораздо приятнее, чем мёрзнуть на улице, бегать, летать, ездить туда-сюда без толку, даже если в начале и казалось, что толк во всём есть, просто человек не прочь отдаться произвольной стихии, ведь всё на свете состоит из противоречий.
На высказывание одного человека другой тут же хочет возражать, чтобы таким образом показать, что его точка зрения абсолютна и не подлежит сомнению, поэтому такие столкновения мы наблюдаем повсеместно, которые существовали ещё в то время, когда и письменной речи ещё не существовало, общим правилом которой стало, дабы не спорить, написание собственной книги, да и в те времена, когда стали появляться книги, возникло в лице критиков стремление опровергнуть писателя, считая свое мнение как исключительно передовое, но неумолимое время отсеивает второстепенное в лице несогласных, оставляя лишь художественное, поэтому интересна всем и всегда красота как таковая, когда никто не нужен для комментирования и несогласия, такая красота, которая сама собой незаметно сглаживает несогласие, всецело признавая тот факт, что всегда есть и будет улетучиваться, не закреплённая в хорошем тексте противоположная точка зрения.
Устремления людей столь различны, что постоянно им сопутствует противоречие, которое, в принципе, неизбежно, ведь оно появилось уже тогда, когда не существовало общества как такового, поскольку каждый индивид, ещё не имевший языка для коммуникации с другими, считал, пусть и бессознательно, что он единственный и неповторимый в этом мире, отсюда индивидуальные могилы, пирамиды, мумификация, престолонаследие, основная черта которых сводится к телесной, материальной персонификации, чего на самом деле нет и не было и, когда мы говорим, что человек бессмертен, то понимаем одинаковость репродуцирования, при этом осуществляя её исключительно животным образом, но с интеллектуальной окраской умолчания, таинственности, с тех пор не сотни, а тысячи, миллионы поколений сменились, постоянно подтверждая, что человек бессмертен, при этом настоятельно требовавший признать его единственным, прилагавшим для доказательства силу, поскольку только с ее помощью выстраивается иерархия, или, как я говорю, штатное расписание государства, но не разум, то есть что-то не столь очевидное, идущий против воли.
Иду, считаю ворон, и вместе с этим важным занятием читаю бегущую новую строку в компьютере мозга, хорошо на душе, прекрасно одному идти в тихом переулке, но вдруг, это ведь всегда вдруг, а не сразу, то есть неожиданно застучали сзади шаги, и я невольно оглянулся, однако никого не увидел, а шаги продолжали приближаться, как это так, так это, так, стучали часто и ритмично каблуки, но от кого шёл стук, от него до меня, ведь это я преследуемый, выталкиваемый из тишины в шум площадей, надо сказать, что подобный путь известен, и очень народен, когда сливаются в одно место все вместе, безостановочно, но я о другом, может, всё же кто-то неподалеку есть, вон, кажется тень мелькнула с этим стуком, или во мне самом с предвосхищением какого-то открытия что-то стучит, в начале переулка ведь никто не стучал, и так всегда со мною бывает, какой-то неизвестный выскакивает откуда-то и тут же исчезает, прямо беда, не застаю почти никогда.
После того, как спрошено, как дела, выясняется, что однокурсник находится в том же состоянии, что и двадцать лет назад, раз уж в наличии отсутствие величия, то по обычаю в рюмочной за встречу несколько рюмок водки под маленькие бутербродики со шпротами, будучи не то что в разочарованном состоянии, но в опьянении переживание снимается, поскольку обсуждаются сводки с фронтов телевизионных, оных уже не пересчитать, взять, к примеру, как развёлся на старости лет тесть, уйдя к цыганке, как достала тёща, дай пять, несколько дольше разговор о конторе, которую вскоре расформируют, не велика беда, найдём другую., в которой можно на спинку стула вешать пиджак, чтобы пахал денно и нощно, но как нарочно сменился завсектором, а ведь тысячу раз мечтал занять это хлебное место, да, не научный сотрудник, а дрожжевое тесто, всё ждёт, когда подойдёт, но дрожжец маловато, само собой, скоро на покой, теперь не с шестидесяти, а с шестидесяти пяти, доползёшь в совершенном угаре, вот, чем меньше стараешься, тем больше получаешь, это всё в силу той установки, что не надобно проявлять сноровки в продвижении по карьерной лестнице, как поётся в песенке, наберись терпения, осознав до донышка свое безнадёжное положение.
Ни с того, ни с сего охватило всего приподнятое настроение, подобным образом когда-то вселяли оптимизм ребята из нашего двора, пора и ныне видеть интерес окрест, легко раскинув сети воображения, любые другие суждения о последующих поколениях выявят то же самое, и тогда уместно говорить о том, что белее весомее – прошлое или настоящее, всегда улетающее в прошлое, чтобы доказать, что реализм иллюзорен при налете веры в него, отчего никак люди не могут вспомнить начало времён, когда реализм буйствовал в животном мире, чтобы внезапным умением обезьяны произносить и писать слова, которые приснятся вам ночью, чтобы  увидеть воочью очеловеченного примата, провозгласившего сию трансформацию творением Бога, что не противоречит теории Дарвина, потому что Бог есть Слово, породившее всё живое, смотрите: слово «Бог», слово «Дарвин», слово «Мандельштам»: «Мы только с голоса поймём, что там царапалось, боролось, и острый грифель поведём туда, куда укажет слово», - замечательно сказано для каждого, уберите все слова, в том числе ваше имя и фамилию, всё-всё написанное и произносимое уберите, тогда настанет безмолвие, такое новое, точным слепком краеугольного камня, без движения, и как восхитительна Библия сразу говорящая о безвидности, то есть о всем том, что не имеет слова, точка забвения, немота, нет ни тебя, ни меня, труп во поле чистом без документов, вот как азбука восхитительна, воскрешающая жизнь полностью.
Если в толпе тебя не знает никто, то довольно легко набирать материал для своих новых произведений, да, в этих словах содержится одна из позиций работы писателя, причём, ежедневной, однако в этом содержится лишь доля истины, поскольку к старости набираешься столько всего, что уже не требуется ходить по пивным, базарам, на футбол и по иным заведениям, и всё меньше интересуешься людьми, в большей степени опираясь на стержень своего характера, вылепленного его величеством текстом, значимости которого невозможно переоценить, особенно в письменной изоляции, в отличие от пускающих жизнь на самотёк из-за каких-то постоянно мелькающих призрачных целей, по причинам несформированной лексически души, ну, что ж, то болезнь, известная повсеместно.
Не волнуйтесь, не переживайте по пустякам, никто вас не заставляет писать симфонии, не учит насильно игре на скрипке или фортепиано, не принуждает писать художественно по десяти страниц в день, потому что вы свободны от всяческих забот, кроме привычного хождения на привычную работу, которую легко проделываете, ни о чём не задумываясь, кроме как о семье, доме, новой квартире, новой машине, о свекрови и детях, всё идёт своим чередом, и в этих словах содержатся житейские истины, всё меньше беспокоит всё то, что происходит вокруг, большей частью мало интересное, безо всякой значимости, в приятной изоляции, по простым причинам всего лишь сохранения своей жизни, по тем самым причинам, действующим повсеместно по собственному почину.
Загадочную человеческую природу разгадывают ещё до того, как человек появился на свет, ассоциированный в языковую группу, сознание которой работает по принципу вечного двигателя, коим является Слово, то есть бесконечное функционирование лексического материала, и никак иначе, потому что скрытый смысл этого принципа заключается в лёгких, без дыхания которых не будет вырабатываться кровь, вновь создаваемая словом «кровь», без которого будет непонятно, чем занимаются легкие, но на то они и «лёгкие», чтобы о них не думать, как не думать и о словах, которые воздушно сближаясь, переплетаясь, выстраиваясь в длинные цепочки, воспринимаемые человеком как нечто само собой данное, вроде того же воздуха, вопреки полной уверенности, что люди живут сами по себе и могут каждому другому говорить всё что угодно, подобным образом сочетаются в небе облака, создавая щедрые картины для работы художников, вот и слова, одно после другого, скрепляясь между собой, возводят собственные величественные здания, поначалу неосязаемые, а в дальнейшем с пониманием, и нередко глубинным, по причине мысли.
Просто так заглянул в старый двор на Ордынке, посмотрел на окошки в углу на втором этаже, надо же, занавески качнулись, в окне появились старушки, те, которых уж нет ни для вас, ни для них отпечатком в душе, я и сам, как ни кинь, для своих лет вполне подходящий, да и многие скажут, что вроде созрели уже, только  эту работу проделали как бы во сне, подходящем для сравненья с тоской абсолютной, вообще, нас всё больше пришедших на связь между тленьем и небом, и такую натуру легко разглядеть на втором этаже, после стольких разлук наберёшься больших впечатлений, что согласно исполненной песне доступно тебе, часть испытанных чувств остаётся в плену наслаждений, и хранящихся в памяти нитью, покорной судьбе, разве несколько строчек куплета своих похождений нежно пестовал в детстве вот в этом ордынском дворе, чтобы было понятно явившейся вновь детворе.
Проявляешь излишнюю заботливость к человеку, который в ней, оказывается, не нуждается, потому что он считает себя свободным человеком, и не обязан писать там какие-то рассказы и повести, которые никому не нужны, особенно, в наше «мобильниковое» время, особенно любят это выражение красавицы, на все упрёки отвечающие категорично: «Я - свободная женщина», - ну, исполать, близкий человек становится далёким, с теплотой о нём уже не думаешь, с другой стороны, то, что было знакомо, доставляет множество психологических несуразностей, поскольку мозг так устроен, что с его магнитофонной ленты сразу не стирается облик, но этому нужно учиться, раньше подобные ситуации были схожи с дружбами в классе, когда сначала заключали дружбу, но вскоре разбегались без особых переживаний в разные стороны, к своим берегам, но река унесла тебя так далеко от встреч и расставаний, что все они приобрели неопределенные очертания.
Кошки, собаки и все люди шли и шли, и конца этому плотному шествию не было, потому что и у реки, вдоль которой шли живые существа, конца тоже не наблюдалось, но как попало, с впалыми и вспученными щеками, с поднятыми хвостами, с высунутыми языками, плотный поток живущих существ снялся хором со своих мест и пошёл, ведь, главное, идти, именно в эти часы, да и схожим образом ходят сами часы, башенные и наручные, вызывая ритмичные чувства чего-то большого и необходимого, а не наоборот, какого-нибудь маленького и приятного под одеялом ватным, нет, пусть и с большим неудобством, но топать в толпе здорово, забывая а всяких мелких делишках у крохотных людишек, потому что светит впереди облик того, что твердит, мол, я отдал себе отчет в том, что принадлежу всему существу наступающей массы и, помимо прочего, слишком связан с рекой настоящей, состоящей из кошек, людей, и собак, и только в то время, когда всё живое подключится к маршу, буду счастлив оттого, что с изменчивыми впечатлениями не смогу всё охватить взором.
От частного решительно переходим полностью к общему, и в связи с этим нас не интересует внешность отдельного человека, поскольку все люди созданы по одному и тому же алгоритму, подлежащему интеллектуальной шлифовке, каковой уделяется внимание лишь впитавшими с молоком матери «Преступление и наказание», или «Божественную комедию», но и таковых на общем виде мы не разглядим, даже если применим основательный стилистическо-лингвистический анализ данного объекта, ибо сами по себе объекты не существуют, они приобретают некие черты лишь благодаря терминам, выраженных лексикой, итак, поскольку с поверхности одного шара мы будем видеть другой шар, медленно продвигающийся от горизонта до горизонта по той лишь причине, что мы стоим на месте, и это всего-навсего фигура речи, которая, однако, не противоречит ни Достоевскому, ни Данте, находящихся в другой системе координат, и этим же можно объяснить особое положение знаковой системы, создавшей и все шары, и все лексические единицы, но оттенок всегда разный, так же как и выраженный автором текстуально общий вид.
Как бы сформулировать подоходчивее то, о чём не говорят публично, постоянно скрывают, вроде это самое хранится под грифом «совершенно секретно», с указанием «хранить вечно», да, разумеется, тайна сия человечна и бесконечна, но при этом каждый об этой тайне узнаёт первым, такой весь из себя мужественный, со смехом поглядывает на своих сверстников, но с годами подобные взгляды случаются намного реже, поскольку возраст есть дело наживное, помимо твоей воли, и невозможно остановиться на линии старта, на котором ты всегда ощущаешь себя первым, тем сильней тебе хочется вернуться назад, в страну первых тайных открытий, но в связи с тем, что ты доплёлся до финиша, не менее важно сообщить об этом первым, но сделать ты этого не можешь, потому что и на этой тайне стоит гриф «совершенно секретно».
Снежок весело клубится по ледяному тротуару, пожилая пара жмётся к стене дома, но всё равно чуть не падают, ноги скользят, разъезжаются,  с последним усилием находят точку опоры, обнявшись, падают в сугроб, и направляют очи долу, на смазанные в снегу следы их падения, затем чуть выше, на ледовую площадку возле школы, где носятся дети, не падая, с визгом восторга, вот так, кому январь под Рождество приносит вред, а кому пользу, нельзя же, чтобы всем сразу стало хорошо, так и скользит с языка знаменитая присказка, мол, любишь кататься - люби и саночки возить, причём, каждый день, вот столько лет долбили это, но среди зимы не наступает лето, хотя наблюдающие и бегающие никакого отношения ко временам года не имеют, сей довод наводит на интересные соображения по поводу движения человека по жизни, и главное в этом у большинства - забыть о конечной остановке на этом пути, потому что внимание всегда направлено на достижение внятных рассудку живущего целей, а не какая-то там, допустим, жизнь в тексте, как у Гоголя, но в те времена значение придавали печали, прежде, конечно тоже скакали и падали, чтобы снова подняться, но с нами они не имели ничего общего.
Жизнь есть текст, человек есть слово, и ничего другого не найти, ни там, ни здесь, какими бы иными изысками люди ни занимались, вся их сущность воплощается в тексте, даже в простом свидетельстве о рождении, и всё это совершается для того, чтобы избежать тления, да и к тому же подальше отойти от действительности, и поближе приблизиться к духу святому, где во всю ширь развёртывается надмирная действительность, Отче наш, ради того, чтобы по-настоящему перевоплотиться в слово для вечной литургии, когда литеры движутся одна за другой, создавая религиозные по своей форме произведения, небывалым восторгом наполняя души здешних, бывших и будущих чад, которым всегда будет любопытно узнать, к чему это они шагают по пыльной дороге среди золотых колосьев и, прежде всего, почему именно они, а не другие, и будут думать на этот счёт до тех пор, пока не поймут, что они есть воплощение образа и подобия, столь же сложные, как небесные ангелы, и будут писать об этом и думать об этом, и ни о чем другом.
Большинство современных читателей полагают, что чем проще пишет писатель, тем понятнее и правдивее, при этом как бы обязательны пояснения для уяснения смыслов поведения персонажей и, главное, выяснение авторской позиции, с кем он, куда он зовёт, что он имел в виду, тогда следующий этим правилам автор попадает в школьную хрестоматию, надолго становится вопросом в экзаменационных билетах, по крайней мере, на период функционирования государственной литературы, но вот настоящие писатели всеми этими правилами как бы пренебрегают, пишут так, как им хочется, ломая устоявшиеся каноны, достигая при этом невероятной глубины, вторгаясь в неизведанные художественные миры, но даже не столь важно это, сколько музыкальная, изобразительная, философская стороны предмета, то есть собственный оригинальный стиль автора, когда упразднены штампы и изъеденные мотивы, когда действие осуществляют лексически совершенные фразы, не опасающиеся ошибки школярского толка, при этом возбуждающие немедленный творческий импульс в умном читателе, поначалу безмолвно и всецело покорённого текстом мастера, и без всяческих предубеждений самостоятельно берущегося за перо, дабы окунуться в новую стихию жизни во второй реальности - жизни в тексте, вот это и есть особый вид возрождения души человека, или с этим нечто схожее.
Желательно, конечно, видеть всё вокруг так, как видят другие, отчётливо, вот дерево, вот дверь, вот забор, но до ясного сознания вряд ли я доходил в течении всей своей жизни, полагаясь более всего на абстрактное мышление в стиле супрематизма Казимира Малевича, другой бы человек изнемог от непохожести авангарда на реализм Ивана Шишкина, поскольку такой человек считает весь окружающий мир последней инстанцией реального, а супрематические композиции могут приносить лишь несчастья, и этого человека понять можно, поскольку для постижения, скажем, второй камерной симфонии, ор. 38 (1939) Арнольда Шёнберга требуются удвоенные усилия, возводящие трепетную душу без конца в иные сферы, в область трансцендентного, как бы напрочь оторванного от жизни, и ему сопутствует удача в обретении иного сознания, быть может закольцованного в атомарной структуре вселенной, так вот это чувство и удаляет от так называемого «ясного сознания», на смену которому приходит нечто другое.
Я не задаю вопросов, понимая абсолютную занятость известных творческих людей, а у нетворческих зачем спрашивать, они ведь по головку в водах живой жизни, когда нет ни единой свободной секунды, причем обычные люди, как правило, знают всё, поэтому задают всем и каждому бесконечные вопросы, да и просто повседневно разговаривают вопросами, как в детстве на мой вопрос о том, по какой улице я иду, дедушка отвечал, что по улице Мандельштама, конечно, другим подобное безразлично, никогда они не поймут, что задавать вопросы неприлично, бестактно, вот для пояснения сего феномена в этом месте дам миниатюру весёлого поэта Евгения Лесина.

Евгений Лесин:

«Мобильный телефон
делает людей окончательными идиотами.
Звонок обычно начинается так:
Ты где?
(Ну какая разница - где? Ты дело говори.)
Или так:
Вы можете сейчас говорить?
(Ну не мог бы - не взял бы трубку. Ты дело говори!)
А если, к примеру, слышно плохо.
Что-что? - переспрашиваю.
И начинается:
Что? Не слышно? Ты что - не слышишь? А сейчас слышно? А так - слышно? А ты что - в транспорте? Где? В метро? В трамвае? Меня не слышно? А если так? А теперь?
(Про «слышу-неслышу» я слышу. Ты дело, сволочь, говори!!!)
Про то, как теперь встречаются лучше вовсе умолчу.
Мобильный телефон делает людей окончательными идиотами», -

понятно теперь, что вопрошающим просто надо пошевелить мозгами, ан нет, с этого момента «шевеления мозгами» начинается творчество, то самое положение художника, когда в голову к нему приходят собственные мысли, да и во многом другом, все-таки разные подходы к созданию себя во второй реальности литературы и искусства, причём выходом из затруднительного положения всегда является собственное мнение, сформированное, как и вкус, в постоянной работе с лексическим материалом, доходящим и вовсе до запретных тем, как нечто для простых людей неслыханное.
Преобладает в человеке чувственность, даже по самым незамысловатым поводам, сразу вспыхнет искрой и, как спичка на ветру, погаснет, не добираясь до цифровой аналитики естественного интеллекта, но столь далеко не шагает бытовая практика, она вся поглощена реактивной реакцией безо всяких высоких мыслей, и прежде всего здесь во взрослом человеке проявляется большой ребенок, порой выпросить внимание к себе умалением своих способностей, показать какой он несчастный, которого вечно преследуют неудачи, тем самым бьющий на чувства окружающих, способных по отношению к несчастному проявить ту или иную щедрость, и некоторые подпадают под это влияние, идут навстречу, помогают, не обращая внимание на то, что, возможно, им дорого это будет стоить, а то и понесут огромные моральные потери, но ведь и помогающие несчастным, по сути своей, есть взрослые дети, совершающие неосторожность.
В галерее близко не подхожу к картине, даже не интересуюсь художником, просто смотрю на холст, потому что он примагнитил меня, когда я вошел в этот зал, пройдя до него ещё несколько залов по паркетным полам, да ещё потому остановился, что возле картины не толпился народ, как перед другими, с блокнотиками в руках, переписывающими слова с бирки на багете, более действенный способ заключается в том, чтобы знать картину, а не биографию художника, и в знании самого произведения открывается непостижимая даль твоих собственных мыслей, вызванных ассоциативным рядом твоей художественной памяти, и дело здесь в нескольких всякий раз виденных где-нибудь поблизости, потому что ты был близко и именно тебе одному оно было ведомо, а не кому-то другому, поэтому понятно возникновение твоего собственного мнения, конечно, оно рождается медленно в течении всей жизни, но скоро воплощается на бумаге во время его письменного изложения, некоторое свойство которого прочим зрителям не известно, да и просто неведомо.
Синее менялось на серое, с чёрными прожилками недовольства, готового всё превратить в чёрный бархатный задник сцены, чтобы наиболее чётко можно было рассмотреть персонажа в свете на него направленного софита, когда предыдущая картина смыта, и ряд следующих сцен просится тоже оказаться в подобном свете, но не только движение эпизодов приковывает внимание зрителей, не сам процесс, общим свойство которого является последовательное протекание от начала к концу, сколь бы ни было захватывающим это движение, но вот что любопытно, в превосходном спектакле всегда хочется остановиться, зафиксировать, продлить молчание, почувствовать ноту звучания, являющуюся как бы результатом опыта нескольких лет, но паузы заметны не более чем смены времён года, вызывающих привычное местных жителей спокойствие, то самое состояние покоя, которое находится между двумя вспышками, о которых даже в пору лишений не имеешь внятных объяснений, недоумённо взирая на вещи, о которых тебе неведомо.
Современный литературный ежедневный опыт работы не столь единичен, вроде присущего мне, поскольку многочисленные авторы, не покладая пера, устремляются в своих вещах наверх, пребывая в предлагаемых обстоятельствах, как и все люди, явившиеся на свет в одну эпоху, но избравшие особенное положение в творчестве, совершенно отличным от функционирования в штатном расписании государства, поскольку сами себе дают урок и сами же его исправно выполняют, без понуканий, оговорок и споров, и здесь неожиданной чертой их выступает потрясающая самодисциплина, равно как и этическая сторона дела, всенепременно идущая параллельно с интеллектуальным восхождением к идеалам мастерства, которое менее всего зависит от капризов окружения, поэтому с высоты своих лет мастер все соблазны и коварства века не принимает в расчёт.
Иду не спеша, задумчиво, звучит чудесная мелодия, не вовне, а во мне, и даже не пытаюсь понять, что именно звучит, быть может, моё собственное сочинение для флейты и валторны, всё, для двух инструментов, как бы выполняя всего лишь мои настойчивые просьбы, лес переливается волнами птичьих голосов, наполняя меня явлением возвышенного обстоятельства, словно я перемахнул с лёгкостью как раз в те времена, бывшие своего рода отправной точкой преобразования лексики в музыку, так что с определенного момента истоки поэзии определили звучание прозаического текста, хотя и раньше мне доставляли удовольствие книги классиков своим звучанием, кантиленой, а не всяческими понятными и ежу смыслами, с которыми, разумеется, я прекрасно знаком, но всего лишь для того, чтобы о них совершенно забывать, ведь я создан не для того.
Художники, поэты, композиторы, коли вошли под величественные своды искусства, не покидали их никогда, разве что случайно забредшие туда по велению государственной машины типы мгновенно исчезали не только из-под сводов искусства, но вообще смывались временем с лица земли, поскольку особым свойством истинных художников является жизнь во второй реальности, а не в самой жизни, хотя приходилось и приходится участвовать тем или иным образом в толкотне в гардероб, особенно напирали другие, причисляя гениев к обычным телам под названием «современники», другие они вечно и всюду другие, такие удивительные другие, что ведут основательную борьбу с не участвующими в жизни трудовых коллективов, в торжественных демонстрациях, с возможным их выводом на чистую воду, дабы поставить перед глазами общественности, наталкивая на мысль, что перспектива у них очень туманная, но секрет художников не разгадан, потому что они с Пастернаком идут поверх барьеров, внешне выражая своё смирение, а внутренне оставаясь бунтарями, говоря новое слово в своём искусстве, и не давали себе передышки.
Сравни себя вчерашнего с собой сегодняшним, тогда наверняка обнаружишь между ними различия, поскольку ты не можешь шагнуть во вчера и пожать тому, кто был ты, руку, вот поэтому мы и говорим о разных положениях одного и того же тела в разных временах, не говоря уж о том, что мы находимся в разных пространствах, и надо принимать во внимание своеобразие подобных метаморфоз, ведь расстояние от рождения до смерти проходят в тебе самом тысячи человек, конечно, улыбнусь, рассчитанных на век, не ради забвения, в котором никакого смысла нет, даже нет никакой простенькой пользы, как, скажем, от рюмки водки, так вот, одним словом, ты не ты, и не в настоящей жизни, а на своем месте.
Никто лучше него не напишет, думает каждый уважающий себя писатель, надолго погружаясь в атмосферу своей значимости, о которой другие люди даже не подозревают, потому что он такой же, как и все, в магазине его не отличишь от других покупателей, в метро тем более, и пока писатель живёт, он всё такой же, правда, несколько замкнутый в себе, однако рано или поздно наступает момент, когда тело и слово разъезжаются в разные стороны, и вот тут-то наступает момент истины, писатель стоит на книжных полках и многочисленных читателей, они снимают его с этих полок и упиваются совершенством необыкновенного стиля, богатством русского языка, просто-таки совершенством, и один другому в магазине, в метро говорит, ты читал его, нет, так обязательно почитай, и по этой причине писатель оказывается живее всех живых, как будто он сам на время только куда-то вышел, и тотчас вернётся, и все читающие люди знают, каков он из себя, ни тот или этот прохожий, а навсегда свой на редкость.
Мне бы хотелось, вот с этого «хотелось» начинается каждое действие человека, не придающего значения слову «хотелось», потому что вряд ли кто задумывается о сущности слов при указующем их действию, ибо связь языка с психофизическими осуществлениями просто не замечается, даже подчас игнорируется, а для меня является главенствующим во всех сферах деятельности, но, к примеру, спрашиваю у физика-теоретика, мол, чем он оперирует, так тот приводит для понимания его деятельности каскад формул, потому что, на его взгляд, формулы и есть его инструментарий, а на мое возражение, что инструментарием является Слово (включающего всю знаковую систему, со всеми формулами физика и пр.), то есть Бог, смотрит на меня как на не вполне адекватного человека, поскольку сам считает, что Бога нет, ну, что ж, сама по себе его реакция приемлема, но лишь на краткий срок жизни самого физика, наступление которого на всевластие Слова вполне объяснимо невежеством, к тому же борьба со Словом велась повсеместно, практически, во все времена, с интервалом  на «оттепель», и двойную жизнь подобного порядка вели едва ли не поголовно даже маститые мастера формул и пера, потому что понять Господа в его тайне и в его извилистости дано единицам, поэтому вопрос этот и его значение есть любимый мой самый.
Тогда все люди были хорошие, и беседы длились до утра, не просто беседы, а чтение своих новых вещей, когда на суд друзей выносились самые сокровенные чувства, оформленные в прозаические или поэтические строк, и в этой увлекательной жизни воплощением было создание своего имени в огромном океане литературы, и мы чувствовали себя соединенными с бессмертными именами, в компанию которых чтобы попасть нужно было не просто иметь семь пядей во лбу, и не просто съесть пуд соли, но чтобы тебя признали как одного из своих, прожившим жизнь в тексте, а не просто поле перешедшим шумих и телевизионных успехов, которые имеют только незначительное временное значение, и вот глубоко собрав силы, пришёл к пониманию разделения обычной жизни на две половинки, одна из которых длится кратко от рождения до смерти, а другая вневременная в собственной книге, разумеется, подобные мысли пришли по ходу довольно длинной жизни телесной, отсутствие которой никак не сказывается на качестве книги, в которой ты досконально изведал все события из поведения людей во все эпохи, но не слишком подвергся влиянию того подавляющего большинства, которое было вне нашего круга, то есть свою частную философию, которая впоследствии станет всеобщей, нужно только каждому творческому человеку понять, в чём же сущность ключа к тому.

БРЫЗГИ ШАМПАНСКОГО

Катятся,
всё время катятся
под горку старости,
года мои всегда идут вперёд,
да это молодость,
былая молодость
из мифа прошлого мне шлёт опять большой привет,

прошлое
в бокалах пенится
под настроение
об утонувшей истине в вине,
да это новое,
всё время новое
из устаревших новостей всю жизнь поёт во мне,

ты погоди,
повремени,
сойдутся стрелки на башне,
чтобы вдруг
исчез былой недуг
и оказался рядом милый друг.

Который оборот земли встречаем ныне, за этими словами движение души и беглый взгляд, один из бесчисленных, назад, где тоже повседневно тужили, ели, пили, и направляли очи на много лет вперёд, на пять, на десять лет, а может, на пятнадцать, но Гёте говорил, смотрите на пятьсот, поэтому страдайте, в страданиях мечта живее грёз встаёт, да будет свет в ночи, да будет день чернее сажи, дабы с утра зажечь фитиль без лишних слов на лампе керосинной, и это совершенно невыносимый рай промчавшихся веков, какие же для нас приятны выражения, где правит мыслью бетховенский мажор в синхронном стоне птиц, уверен, как-то раз споёт в руке синица о взлёте журавля до эллинских границ, да, против воли нас несёт в страну Гомера, где мера вещества в слепом певце слилась в тугие паруса ирландского Улисса, в природу колеса, в котором нет конца, всё гаснет, всё молчит, уснули даже свечи в захлопнутой избе дремучих величин, и к времени тому рассвет очеловечен, и ёлочка горит на северном ветру.
Поговаривают о новых годах, что их стали отмечать четыре миллиона лет назад, правда, в те недалёкие времена ещё не придумали азбуки, да и, по сути дела, говорить ещё не умели, но то что праздновали Новый год, это факт, достойный наших астрономов, любящих оперировать миллионами лет и даже миллиардами, подумаешь, миллион туда, миллион сюда, когда электрон по имени «земля», совершил уже триллионы в квадрате, и в кубе оборотов вокруг атома, который именуют ныне «солнцем», кто в это не верит, пусть сходит туда, хотя бы на пару миллионов лет назад, вот уж перекосится взгляд от божественных тирад, звучащих из того времени, что все наверху вовсю напрягут свои черепные коробки, чтобы удержаться у власти на постоянной основе, как в бутылках старинного вина пробки, да в такую даль мало кто из временщиков глядит, разве что пиит, но он одними глаголами сыт по горло, и если бы не анапесты и амфибрахии, ложащиеся в строку с размахом, когда сразу видно, кто властвует над миром, ну, да уж, это вы слишком замахнулись, поскольку больше не нужна законодательная прямизна, тоже тут нашедшаяся для соплеменников-современников, лучше первую в мире книгу в букинистических магазинах иди-ка поищи.
В материнском блаженстве и в торжестве отца явился миру новый некто, девять месяцев назад находящийся в первоначальной стадии безоговорочной победы света над тьмой, и открывается живописный семейный рай, когда мальчик окружён книгами и игрушками, он с невиданной увлечённостью любит складывать буквы в слова и качаться на деревянной коняшке, потом умирает молодая мать, затем убивают в деревне отца, он ходит к тётке, которая в нём души не чает, вместе обсуждают и читают книги, таких последовательных этапов набирается множество, но по-прежнему накрепко связанными с книгами и своим складыванием букв в слова, а слова во фразы, сложные, передающие собственное болезненное психическое состояние, напитанные собственным трагическим опытом, и так ступень во времени за ступенью, когда одно за другим следовало нервическое произведение, и всё это таилось в прежнем существе, которое явилось миру как зародыш.
Снежинки с медленной нежностью падают новые, несмотря на то, что мы уверены, что давным-давно знаем их, что они старые, но тем не менее они настойчиво падают в ноябре, ведь прекрасно само падение снега, для меня, во всяком случае, по меньшей мере, падение призывает меня отказаться от рифмы в этом стихотворении, на падение собственного взгляда на снежинки не хватает времени, но ведь в мечтах о снеге когда-нибудь в жаркий летний день он кажется чем-то несбыточным, чистой чистотой ублажает самочувствие, но в отношении новизны возникает постоянно некоторая настороженность, хотя новизна отлична от того состояния души, что мы понимаем как нечто утраченное, но явившееся заново.
Души давно ушедших из жизни в жизни выдающихся писателей с необычайной силой продолжают жить как ни в чём не бывало в тексте, и голоса их звучат поистине пророчески, вроде голоса Мандельштама: «Россия, Лета, Лорелея…» - и неизвестный ныне пиит, я уверен,  слагает столь же волнительные строки, о которых мы узнаем через 500 лет, пребывая во сласти жизненных наслаждений в обстановке междоусобных войн, вовсю идущих миллионы лет со времён чёрных фараонов, и многоречивые потоки классических произведений обвивают шар земной, в лучшем случае уподобляемые действующим вулканам, конечно, гениальные вспышки в необъятном и непрерывном поэтическом тексте больше всего отражаются через страдания, мучительно накопленные нами за долгое время.
Звонкая декабрьская капель напоминает холодный московский апрель, когда слежавшийся снег с карнизов и крыш бьётся об асфальт, вызывая фейерверк золотящихся на солнце брызг, вызывая восторженный визг детей и собак, когда перепутанные годовые кольца на стволах деревьев за один год насчитывают несколько лет, но необходимо твёрдо верить в упорядоченность творческой жизни, и невзирая на апрель писать о декабре, чтобы на самых отдалённых точках политической географии уверовали во всесилие географии природной, такой родной, первородной, до того ещё момента, пока ты не научился произносить первое слово, а затем и вычерчивать его на снегу, это занятие не столь сурово, как ежедневное созидание текста из тысячи слов, которые звучат повсюду, где конфликтуют люди, ещё раз смутно вникая, что текущая из ниоткуда в никуда жизнь что ни на есть самая суровая, ведь в основе всего лежит Слово, тени от которого будоражат воображение, и в этом состоянии невозможно противостояние человека человеку, хотя был бы повод получать от смены времён года удовольствие, которое, в целом, появляется у каждого, было бы желание.
Постоянно останавливаюсь на улице, схватив внезапно мелькающую мысль о переменчивости настроения, о тончайших нотках впечатления, ведь в плохом состоянии вряд ли что путное напишешь, но наиболее любопытные вещи пишутся именно в неважном настроении, когда ты мужественно, несмотря на обстоятельства, всё равно выводишь слово за словом, и вот они-то подхватывают тебя и несут в неизведанные дали, которые вряд ли бы ты открыл в восторженном состоянии, когда сила препятствий намного слабее, нежели при плохом самочувствии, в этом и кроется писательское мастерство, выкладываться на полную катушку ежедневно, невзирая на атмосферное давление, как и на собственную гиподинамию, впрочем, большинство людей за давлением не следят, а вот наиболее яростные наблюдатели своего состояния по нескольку раз в день измеряют приборами свое давление, чтобы глотать таблетки, при этом ни прозы, ни стихов, ни картин, ни музыки они не пишут, то есть абсолютно нетворческие люди, старающиеся максимально продлить жизнь своего тела, при этом мозги частенько склоняются к деменции, ну, что ж, мысль мелькнула и зафиксировалась, всегда важен последний момент мысли - её фиксация в тексте, едва ли мог это проделать обычный человек, а писатель, внезапно озарённый по пути домой, исполняет извечную обязанность - сел за письменный стол и пиши, когда из осознанного мгновенно разом получается текст, равный развёрнутой лекции, на тему сущего, естественно.
Начинаешь вспоминать всех тех людей (детей, взрослых, разных), с которыми тысячу раз вроде бы дружил в разные периоды жизни, то всё само собой превращается в какой-то густонаселенный дом, и это не просто так, ведь были потребности в дружбе, положение своё в жизни в каждый из временных отрезков обязывало дружить, причём, прямо, без обиняков, иногда казалось, что начинался какой-то большой дружеский путь, но… всегда возникает это «но», поскольку жизнь не идёт по прямой линии, а куролесит ободьями по эллипсу какому-то, что же касается собственного не отступления от литературного призвания, которое и явилось самым верным другом, вовсе не означает, что истинных друзей не было, естественно, они были, но в таком количестве, что можно, как говорится, пересчитать их по пальцам одной руки, правда состоит и в том, что не я, а со мною многие дружили.
Постоянно хочется на какое-то время окунуться в работу, все-таки в ней я узнаю себя несколько отстранённым от живой жизни, плещущейся волнами то вниз, то вверх из-за радости, да из-за печали, это чувство рано или поздно овладевает каждым в быстро меняющемся времени, когда едва открыв глаза понимаешь, что пора их закрывать, но жизнь опять врывается в одиночество, создавая напряжение между самыми близкими людьми, и тогда опять с головой погружаешься в работу, понимая, что порой необходимо быть подальше друг от друга.
И туда надо зайти, и сюда надо зайти, туда - это в обувную галерею, сюда - это в бутик итальянского вечернего платья, после чего необходимо заглянуть в пассаж, вон как поспевает везде, а ещё в офисе отметиться, в произношении слова «офис» слышится «фейс», защитой которого служит косметика, а «лицо» на «улице» рассматриваем, но иногда кажется, что все люди на одно лицо, и носы у всех имеются, а один нос сам по себе ходит, скорее ускорение до космической скорости по преодолению жизни, которую, как известно, не поле перейти, но кто ж сейчас в полях бродит, разве те ещё, кто по избам сидят у самовара и телевизора, а из-за огромной русской печи время от времени голос подаёт телёнок, спросонок вдруг понимают, что впереди неизбежная старость, сдержанность, недостаточно увлекательная, приятно, конечно, ни о чём не думать, а жить как живётся, как и все живут, что-то необходимое по дому делать, ведь просто жить довольно любопытно.
Всевозможные добрые дела, главным образом, относящиеся к литературному творчеству, делаются мною с удовольствием, вопреки злому умозаключение, что благими намерениями выстлана дорога в ад, но жизнь в тексте, когда тело уехало от слова, исключительно благожелательна, поскольку, как говорится, даже та часть тела, которая хочет зла, совершает благо, к добродетельной склонности человеческого сердца обращены все великие умы, однако дабы избежать хлопот обыденное сознание наглухо погружено в себя и держит на дистанции «братьев по разуму», не давая ни единого намёка на доброе дело по отношению к ним, похоже они существуют только для того, чтобы стать шариком в подшипнике государственной машины, причём, это им нравиться, и не напрасно Василий Розанов интересовался чиноположением ангелов, выясняя сколько звёзд у них на погонах, и не напрасно проявлял своё любопытство, поскольку поныне иерархия безымянных чинов вновь оказалась на пире победителей, как в 37-м трамвае, о котором молитвенно писал Александр Павлович Тимофеевский: «Время двинулось вспять. // Покатилось, как с горки буханка. // Всё, что было - опять, // И пугает названье Лубянка. // Время вспять, как во снах. // По велению черта ли, Бога ль… // И у нас на столах // Неразрезанный Пушкин и Гоголь...» - правда, без массовых расстрелов, ибо догадались, что достаточно лишить индивида чинов и званий, как он превращается в огородника, или стучит костяшками домино на бульваре, и сердце стучит, пусть он и взволнован, невелика забота по-всякому смертному, коротающего безмысленно дни свои до последнего.
Скользить по поверхности птичкой небесной донельзя приятно, и так бы по жизни, как по серебристой глади залива, скользить, но всякий раз серьёзная жизнь укрощает твои радостные внезапные порывы, вставая железобетонной преградой на твоём пути, один на один, и тут хочется во всю прыть бежать ото всех неприятных и неожиданных проблем в обратном направлении времени, но оно тащит тебя всю дорогу вперёд, и мелькают годы со скоростью капель крупного дождя, словно жизнь пролилась в решето, ведь мы, по сути дела, воду носим решетом, и этот опыт давно досконально изучен, достаточно вспомнить выражение «жизнь прошла мимо», но мер по его применению никаких не принято, опять за водой люди бегут от рождения до смерти с решетом, и никуда проблема пустопорожней жизни не делась, смотрите, вон опять шагают новые, дети, и сразу начинают воду решетом носить, в непосредственном окружении опытных в этом деле родителей, способ вплотную настигающий каждого живущего, он и в меня самого проник до глубин, но я решетом ношу буквы, которые просеиваясь, рождают мой собственный текст.
Многое в жизни представляется мимолетным, вроде пения неизвестной птички на бульваре, не понятно откуда она в городе, вроде бы только что пела и смолкла, как бы есть, но на самом деле её нет, или, например, нельзя же считать важным включение и выключение света в комнате, но не сделав этого простейшего движения пальца к выключателю, будешь сидеть в темноте, в каком-нибудь состоянии бессильного отупения, но и оттуда, из этого почти невменяемого состояния, как под деревьями в роще, тянется какой-то мимолётный шлейф переживания, действующий не только на психику, но и завладевающий памятью, приспособленной для каждой неповторимой ситуации, на которые каждый человек смотрит мимолётно с разных сторон, и это мимолётное, действительно, тут же исчезает, как будто его и не было на свете, однако становящегося в моём текст совершенно для меня иным, то есть прекрасным остановленным мгновеньем (естественно, это «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" - поэтическая интерпретация строк из «Фауста» Гёте, принадлежащая поэту и переводчику Александру Николаевичу Яхонтову (1820 - 1890), единственный прижизненный сборник которого был издан в 1884 году, а например, в переводе Бориса Пастернака звучит так: «…Мгновенье! // О как прекрасно ты, повремени!»)
Кто же может удивиться тому, что я живу, именно я, не Пётр Иванович, не Иван Петрович, а именно я, по всей видимости, некому мною заняться, в полнейшей реальности, как любят это проделывать материалисты, идентифицировать тело без наличия при нём документов, невозможно, осторожно переходя на иное событие, подключая новые сведения о соответствии имени материальному объекту, в коем есть истинное единство даже без учёта времени, в чём наблюдается безошибочность инстинкта самосохранения, и в этом долг каждого читающего человека, его искушённость в искусстве определять настоящий объект, а именно - по книге, ведь каждый скажет, что «Преступление и наказание» написал Достоевский, труднее обстоит дело со мной, потому что я ещё очень близко, но кто возьмёт мою повесть «Поле битвы - Достоевский», тот сразу уверует в мою действительность.
Пришёл ребёнок с улицы и стал произносить громко странные слова, ведь дома его этому никто не учил, разве кроме скандалов отца с матерью в той же уличной форме, скрытой, как им казалось, от спящего ребёнка, но он-то только делал вид, что спит, и в глубокой задумчивости сравнивал про себя слова родителей с уличными, находя в серьезной аналитике полную идентичность слов с частями тела, впоследствии ребёнок стал много на эту тему думать, чтобы подобные странности познать, причиной тому служила пытливость мальчика, который в отличие от родителей стал много читать, начав со «Злого мальчика» Чехова, постоянно после уроков просиживая в библиотеке, поскольку дома книг не водилось, выясняя соотношение слов и предметов, ими обозначавшихся, а когда речь шла о тайнах любви, вызывавшая тревогу, то он обнаруживал прекрасную замену уличных слов другими словами, приемлемыми, и бесконечно радовался этому обстоятельству, говоря сам себе, где только этого набрался.
День клонился к вечеру, несмотря на то, что я работал за письменным столом уже двадцать четыре часа, пропустив прошлый вечер в связи с максимальной погружённостью в создаваемый текст, который уже без моей воли сам писал себя, находя невероятные ходы в казалось бы безнадёжной ситуации, но в то же время и я бессонно удивлялся работоспособности собственной головы, навсегда приказавшей сочинять в любых жизненных ситуациях, невзирая на постоянную толкотню вокруг, разумеется, другим моё страстно умение создавать ежедневно новые тексты покажется пустяками, поэтому в определенный момент они чувствуют себя очень важными в сравнении со мной, но вот прошло много лет, а я вновь и вновь пишу, и чутье  мне подсказывает, что я абсолютно прав, работая постоянно в одиночестве самостоятельно, а важных персон сдуло с поверхности земли бесследно, что характерно вообще всегда и везде для временщиков, которых объединяет только общее штатное распичание государства, вся система соподчинения, я же вдохновенно свободен от чинов и званий, как в раннем детстве.
Ежесекундно рождаются новые люди, подчёркиваю, не дети, не новорожденные для развлечения недальновидных мамаш, а люди, получают старые имена, Иван, Николай, Василий и целый список, известных всем имён, спустя лет двадцать, постаревшие мамаши убиваются с горя, мол, в кого пошли эти отвязанные люди, на которых нет управы, и женщины правы, не они же сами виноваты, да и не сват и брат, а тлетворное влияние улицы, при этих скупых отнюдь не  единичных жалобах постоянно отводится от себя вина за прорастание сорных трав, да и кто из них сам не проходил эту ухабистую дорогу жизни, вернее, её бездорожье, осторожно намекая на пользу исправительных учреждений, конечно, в начале было хлопотно со всеми этими сосками, грудным молочком, кашками, подгузниками и погремушками, но ни Достоевским, ни Чеховым не кормили никогда детишек, да и вообще высокого выражения души не наблюдалось, стреляют в телевизоре, стреляют и на улице, вот и всё вскармливание новобранцев социума, когда большого ума давно уже «не видать», топают вспять, и выглядят ничем не лучше прежних времён брежневских, однако есть что-то новенькое во взаимоудалении от этики и эстетики в качестве мобильной связи между неотёсанными неофитами в обмене мнениями по поводу быть убитыми, ведь они вольны оставаться самими собою от подъёма до отбоя в той же мере.
Сколько ни говори неподъёмному человеку о том, что нужно взлетать, он единственно на что способен так это добраться до мягкого дивана, подобные ему всячески поддерживают идею нирваны, конечно, он может принять ещё и горячую ванну, но привить же ему желание заниматься творчеством, практически, невозможно, иначе прослывешь врагом жизни, понимаемой им как сохранение покоя, в котором и считает себя счастливым, возможно, он соответствует известной присказке о том, что рождённый ползать летать не хочет, и никогда не осчастливишь его своим вдохновляющим призывом написать хотя бы небольшой этюд, да и просто своим присутствием, нежданно свалившимся на диванного нирванолога попортишь ему нервы, да и обязан ли в этом смысле действовать со своей стороны человек, одержимый творчеством, дабы пробудить всё же творческие зачатки в инертном теле, приспособленном лишь для земных утех, чаще, разумеется, нет, но всё же во многом вероятно.
В излучине страсти таинственный плёс, в восторге страстей не достанешь до дна, но хочется выплеснуть сердце до слез, душа постоянно повсюду одна, конечно, я знаю, ты роза в шипах, но здесь не шипы, а сплошное волненье, и кисти сирени тревожащий взмах томит до утра погруженного в чтенье, то белый мелькнёт, то в оттенках лиловый и дальше по списку художника перечнем, всему даст названье всевластное Слово, упасть на колени от счастья есть перед чем, закатного света весенняя пена, сюита прозрачных любви вечеров, коснутся стеснительно пальцы колена, а был взгляд очей недоступно суров, сиреневой памятью одури ветвь взрезает дух плоти с улыбкой ножа, любовным порывом согласья ответ, волна поцелуя невинно свежа.
О смысле жизни кто-то думает, кто-то нет, потому что само понятие «смысл жизни» призывает к какому-то простому, как афоризм «жизнь прожить - не поле перейти», ответу, ведь люди торопливы, им кажется, что они всё знают, и всё могут, и на все вопросы хотят получить простой и ясный ответ, например, «Преступление и наказание» - про то, как студент убил старуху и его посадили, кто-то даже написал о том, что всю жизнь искал такую книгу, которая бы дала эти ясные ответы на все вопросы, ему посоветовали Библию, но полистал её и сказал, что ничего не понятно, какие-то сказки, но поиски свои постоянно откладывал на завтра, а это завтра длилось бесконечно, давая какие-то смутные ответы, но ни одного из них ничуть не удовлетворял, даже самый простой - жизнь есть процесс от рождения до смерти, при известии же о смерти близких опять спохватывался об этом коварном смысле жизни, но все на деле мы питаемся надеждой, что нас смерть не коснется, конечно, речь идёт о том, чтобы ценить каждое мгновение, но как его ценить, ответов не даётся, проще всего вообще не думать об этом, может быть, недуманье и наделено смысловыми качествами, но разве подобное отключение от мыслительного процесса при жизни доступно человеку, вот такой жизненный смысл даётся взамен.

ВЗГЛЯДЫ

Посмотрим на январь из декабря,
в котором мы недавно побывали,
похож он на простого добряка,
с которым в подворотне выпивали,

что лучше, может, встречи за углом
с таким до боли суверенным другом,
болтать беспечно вечно о другом,
о чём угодно, но не о подругах,

как только женщина, так вороха проблем,
хотя они не ведают об этом,
на этот счет с друзьями глух и нем,
за частые размолвки не в ответе,

пусть в первую получку пил с утра,
как говорит поэт об этом Лесин,
к станку идти без просыху пора,
зато перед друзьями прям и честен,

да, в первую получку без руля
и без ветрил плясал в пивной вприсядку,
ударил по карману - ни рубля,
на сей раз без подруги всё в порядке,

на них не стоит жизнь губить свою,
эффект известен - уезжаю к маме
в Саратов, - говорит, а я пою,
в семейном драме виноваты сами,

уместнее скучать по декабрю
в промозглый день январский в подворотне,
по тысяче ударим, говорю,
добряк кивает, точно, не по сотне ж,

какое сходство в пьесе о зиме -  
и радостно, и горько в ту ж минуту,
красотки взгляды тормозят на мне,
расхристанном - раздетом и разутом.

Вы любите шампанское, он любит водку, этот любит мороженое, тот любит виноград, вы любите шоколад, а у этого, поглядите на него, и все указывают на него пальцем, потому что у него тяга к полету, но не самолёте, тем более не на космическом корабле, как и не на планёре, воздушном шаре, нет, он любитель поэтических полётов, только утром глаза откроет, наденет очки, что под руку попадется, а у него всюду поэтические сборники, откроет страницу, и давай декламировать вслух что-то вроде: «Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе // Расшиблась весенним дождем обо всех, // Но люди в брелоках высоко брюзгливы // И вежливо жалят, как змеи в овсе...» - основа жизни постоянна, не ведомо другое состояние души, беспрерывно ощущающая долг перед полётом красоты, и тут же из другого сборника: «В России нет сыновнего преемства // И нет ответственности за отцов. // Мы нерадивы, мы нечистоплотны, // Невежественны и ущемлены. // На дне души мы презираем Запад, // Но мы оттуда в поисках богов // Выкрадываем Гегелей и Марксов, // Чтоб, взгромоздив на варварский Олимп, // Курить в их честь стираксою и серой // И головы рубить родным богам, // А год спустя - заморского болвана // Тащить к реке привязанным к хвосту...» - совет, взывающий к полёту духа, и схожие чувства возникают в полёте с любимой над крышами домов Москвы, в особенности над Остоженкой и Пречистенкой, и везде и всюду встречаются летающие влюблённые, но ещё чаще поэты, оттачивающие свой художественный вкус.
Оттенки зелени всё реже напоминают о весне под золотым волненьем страха осуществленья на земле бескрайней стужи в белом цвете, вы поселились на планете, крутящейся вокруг себя, да и тебя не забывая, катая вдоль и поперёк среди изъезженных дорог от Ленинграда до Китая, где небольшие люди бродят в полдневных сумерках, в которых они похожи на прохожих в кромешной тьме родных Мытищ, но издали все мы похожи на косяки блестящих рыб, которым мера - необъятность, но ощущать себя приятно в многоречивом снегопаде, чего же ради верить прочно в своё волнение, ведь заочно оно на страже бытия, где ты и я во мраке прежнем свои печальные надежды передаём из пасти в пасть, чтоб окончательно не пасть на лед булыжной мостовой, ты полетел, я за тобой, цепями радостными стало кандальное судьбы начало, для постоянной жажды вновь отдать себя в твою любовь.
Полагаясь на свою «крепкую» память, люди, как правило, начинают вспоминать какой-то эпизод из давно минувших дней словами: «Когда-то я был свидетелем…», - и рассказывают свою версию, которую считают самой правильной, потому что говорят «правду», но по целому ряду соображений можно полагать, что другие свидетели этого события стараются опровергнуть предыдущую «правду», и не только потому, что была «правда» не та, а исходя из иллюзий работы собственной операционной системы, почти с пустыми дисками памяти, и так до бесконечности высказываний «правды» свидетелями событий, теперь же. отдалившись от событий лет эдак на тысячу, легко вообразить полнейшую правду воскрешения Лазаря из гроба, не говоря уж о хождении по воде як по суху, известно лишь то, что известно всё то, что неизвестно, сияющее позолотой граней нашего собственного незнания, которому мы подыскиваем слова, годящиеся на несколько лет, но, как говорил Поприщин, молчание, молчание, молчание, канальство, спокойствие собственное в пору вхождения в Лету во временной перспективе.
Сделал первый шаг в своей начавшейся жизни, а затем второй, ликуй и пой, дело пошло в определенной парадигме, о которой раньше ты знать не знал, не ведал, следом очень быстро в озаренном пространстве азбуки затвердил назубок походку по текстам, без которых себя представить не мог, дайте только срок, так научишься читать и писать между строк, ощущая себя в знакомом море, в котором паришь, как птица в небе, не беспокоясь о насущном хлебе, в той другой половине бытия, в которой нет ни съестного, ни пития, то есть пред тобой огромное небо, а за собой после азбуки видишь невероятную линию, по которой выстроились друг за другом твои книги, для тех, кто только делает первые шаги от бочки до лавки, не подозревающих, что они отсель уже в движение азбуки вовлечённые.
Что вам вода, когда вы сами из воды, да и в воде купаете младенца, водою о воде, лей смело воду, и ныряй в неё, а вот она течёт вдоль берегов, и вдоль бортов по ватерлинии, закон суров, ты что тут делал, воду лил с амвона во время всемирного потопа, опа-на, утонула страна, чтобы новая явилась, вода и без тебя бежит по избранному руслу и, кажется, всегда вперёд, но где перёд, воде не разобраться, и всё-таки до точки, до воды такой большой, что нет ни горизонта, ни берегов, а прямо в небе льётся, потом оттуда падает на нас, которые всю жизнь идут водой, а без воды без чувств и памяти ложатся на земь, чтобы затем при ливне и снегах взойти подснежниками, устремлёнными к солнцу, которое не может без воды и круга совершить вокруг избы, стоящей на бугре над водоёмом, в котором тихо спрятана вся притча о тебе, водою смытом с лика преисподней.
Я не видел похожего дня, хотя вначале он казался обычным, но так или иначе, день был превращён мною в индивидуальный, поскольку, как постоянно это делаю, отбросил напрочь всяческую отрицательную реакцию на что-либо, а это даётся нелегко, потому что внешняя среда кажется сильнее, и она давит на психику с такой силой, что большинство сограждан танцуют, как говорится, под её дудку, причина здесь напрашивается сама собой, подавляющее большинство людей вцементированы в социальный материал намертво, и верно говорится, коли попал в волчью стаю, то вой по-волчьи, но человек, посвятивший себя творчеству с младых ногтей, слишком изощрён, чтобы поддаваться ударам судьбы, достаточно всего лишь преодолеть натиск социума, ведь мы со школьной скамьи знаем, что на каждое действие есть противодействие, равное по силе, вот и здесь противодействие писателя намного сильнее давлению среды, потому что неутомимо пишет, то и дело улучшая своё творческое самочувствие, и в железной своей воле будет действовать подобным образом и впредь.

АНДРЕЮ ЯХОНТОВУ

Зима в Москве, заснежен новый мост,
горят огни, сливаясь с горизонтом,
Андрей, твой путь по жизни очень прост:
быть человеком, ведь, по сути, он-то
и есть всему причина, и урок
того, что именуем словом «совесть»,
и только с ней возможна сила строк,
рождающая истинную новость.

Писатель как пока живой человек является невидимкой, он же не исполнитель чужой воли, которых на экранах только и видят (артистов, пианистов, солистов эстрады и оперы и прочих), он автор, которые опасны для массового зрителя, дабы не отвращали от примитивной пропаганды, да и книги современники его не читают, отдавая предпочтение классикам, которых, впрочем, тоже мало кто читает, а незаметный писатель присматривается к жизни, одевается сообразно простому человеку, заходит в пивную как свой в доску, прислушивается к разговорам посетителей, приходя в театр, он столь же обычен, как прочие, ловит реплики зрителей, всматривается в их лица, на стадионе он свой среди болельщиков, прекрасно разбирается в тактике, говорит о передачах вразрез, о пользе стандартов, свистит, приложив пару пальцев к губам, повсюду он есть такой, как все прочие, потому что писатель есть актёр и режиссёр своих произведений, но он свидетельствует, перенося текстуально жизнь на бумагу, постепенно складывая книгу за книгой на основе испытанного другими людьми, ими пережитого, но схваченного им, лишённый какого-либо самомнения, поневоле отдаёт всего себя литературному занятию, когда в ход идут все впечатления, показ которых даёт неохватную панораму жизни, конечно, далекой от реальной жизни, потому что всё больше проникает в законы второй реальности, реальности Слова, и по мере того, как сама рука мастера превращает условное в живое, догадывается, что для этого он не напрасно с младых ногтей всю жизнь только и делал, что совершенствовал письмо всего лишь.

"Наша улица” №280 (3) март 2023