Маня Норк “Орфелька" рассказы
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

вернуться
на главную
страницу

Маня Норк

ОРФЕЛЬКА

рассказ

Маня Норк (настоящее имя: Татьяна Сигалова) - писательница из Тарту. Филолог по образованию. Автор нескольких поэтических сборников («Настоящие? Стихи?» (Тарту, 2006; 2-е изд. - 2009),  «Стихи Александры Мухиной» (Тарту, 2010), «Здесь и там / Там и здесь» и др., изданных под псевдонимом «Doxie»,  и романов «Анамор» (Таллинн, 2011) и «Пьеро одинаковые» (Таллинн, 2022), изданных  под псевдонимом «Маня Норк». Печаталась в журналах «Радуга» (Эстония), «Таллинн» и «Журнале ПОэтов», на сайтах «Кастоправда», «Топос», «Сетевая словесность» и в других изданиях. Участвовала в международном литературном фестивале «Прима Виста» и других литературных фестивалях, проходивших в Тарту. Трижды номинировалась на премию эстонского Капитала Культуры. Переводит стихи с нескольких языков, в основном, с французского и английского.

ТЕТКА

Когда я в последний раз встретилась с Лил, она мне дала три теткиных письма: «Вот, может, пригодятся для будущих рассказов».
Эту тетку я никогда не видела. Она была двоюродной сестрой Лилькиного отца. Тетка жила одна, никого у себя не принимала. Только Лильку иногда. На заводе она работала, а дома пила и в девять часов уже отключалась. Еще она никогда не открывала окон.
Умерла она в сорок два года, за несколько месяцев до исчезновения Лил – весною 1986-го. Когда взломали дверь, тетка лежала на диване – длинная, закоченевшая, твердая, как мороженая курица.  В руке она сжимала увядший цветок. Другие увядшие цветы стояли на столе в водочных бутылках.
В каждой бутылке по цветочку.
Следствие констатировало отравление.
Вот так умерла тетка, та самая Лилина тетка, которая не получала писем. Которая их писала. Химическим карандашом. И не отправляла. Конверты были с марками, но без адреса.

ПЕРВОЕ ПИСЬМО ТЕТКИ:
Здравствуй, милый Сева!
Как Вы поживаете? А я вот вроде в полажении сам знаете в каком нет я вас ни в чём не уприкаю но если кто скажет что не от тебя плюнте ему в глаза восьмое марта прошло с огоньком на работе поздравляли всех тружениц вашими руками всё говорил Иван Тимофеевич построено погоды стоят хорошие а у вас напиши мне оставлять неоставлять? почиму вы мне не пишете
С приветом к вам
Твоя на всегда Зина

ИЗ ДНЕВНИКА ЛИЛ (1984)
…жаль что нет книг-калейдоскопов открываешь там одни слова встряхнешь совсем другие и так до бесконечности
Калейдоскопы стебутся над собою прежними  у калейдоскопов нет времени есть только цвета у них моих самых любимых и самых бесполезных 
Я вдруг захотела рассказать тетке о книгах-калейдоскопах, но она и обычных книг не читает.

ВТОРОЕ ПИСЬМО ТЕТКИ
Здравствуйте дорогой Сева вчера вы прошли мимо меня даже не поглядели я понемаю у нас всего один рас то и было но всё таки зачем вот так забывать я ложус в больницу сам знаеш почему больше писать нечево успехов вам в трудовой и личной жизни с приветом к вам твоя Зина

ИЗ ДНЕВНИКА ЛИЛ (весна 1986)
С Витей я познакомилась три месяца назад. Я почти год нигде не бывала, потому что видела ЭТО с моим нерожденным ребенком в зубах. Когда мне стало лучше, я вылезла к знакомым.
У них я и встретила Витю.
Раньше он был простым работягой. Однажды подрался, получил бутылкой по кумполу и после этого стал видеть глюки. Лежал в психушке, ему дали группу. Начал рисовать. Сейчас пытается подбить клинья ко всяким богемным и полубогемным личностям. Некоторые смотрят на него как на шута, а другие считают народным талантом, чуть ли не новым Пиросмани.
Витя несколько раз женился, но очень быстро разводился –  «из-за несовместимости гороскопов», как он сам сказал: «Ну, подумайте: я – Рак, а моя жена – Стрелец! А вы кто по гороскопу? Дева? Не, не подойдет».
Детей у него нет.
Ещё Витя пишет ужаснейшие стихи и всем их читает. Меня он нарисовал в виде ангела но с волосами вздыбленными, панковскими… никогда до этого не видела ангелов-панков, только ангелов-хиппи.

ТРЕТЬЕ ПИСЬМО ТЁТКИ
Милый Сева с празником 1 мая вас успехов вам в вашей цвитущей жизни я была в болнице так что вам не о чем беспокоится меня наградили грамотой за мою ударную работу чуствую я себя хорошо чево и вам желаю с приветом Зинаида почему ты не пишеш
ИЗ ДНЕВНИКА ЛИЛ (1986)
Потому что пришло ЭТО и тишина вздрогнула. И за ЭТИМ явились другие слова и потащили меня на пытки, на казнь, на правеж… и я поняла, что те, прежние, тихие, слова и не слова были, а лузга. И ветер не уносит весь этот мусор.
Господи почему тесно так
ведь нету людей это всё обман и никаких оболочек коконов саванов есть одни только слова и они убивают а все эти маньяческие ножички что ласково взрезывают животики хулиганские кастеты все эти ружья бомбы рогатки и снежки ровным счетом ничего не значат 
Значат только слова и главное среди них ЭТО…
А вот тетка совсем почти не говорила, слов не боялась, только писала письма свои дебильные.
…опять он бухтел о том, что надо быть ближе к природе, уйти из городов, из этих «скопищев», как он сам выразился, порока.
…бродить с ним по лесам пить росу есть «лисичкин хлеб» оставленный добрыми лесниками этот хлебушек с ядом о мы-то не лисы мы выживем будем дружить с нечистью лесной а если я все-таки рожу то кого да морок болотный
…не умрем мы, а испаримся… хохотнем, коротко, взахлеб, словно кикимора – и тишина, и ягодники стоят в сапогах, в брезентовых куртках, с корзинами без единой клюквинки, и прислушиваются: кто это? что это?
да нет, показалось…
Когда Лил ушла, то не оставила записки. На следующий день я получила телеграмму, отправленную из Питера: «Все хорошо»
Телеграмма была подписана «ЭТО».
Поиски ни к чему не привели. Виктора допрашивали в милиции. Он сказал, что последний раз видел Лил за три дня до ее исчезновения. Она забежала к нему на пару минут и ничего не сказала о своих планах. Потом от Вити отстали.
Через год он пошел рыбачить и утонул. В кармане его куртки нашли еще одно письмо тетки и бисерную фенечку Лил, завернутую в клочок бумаги. На нем удалось разобрать: «…мне бы – не умереть, а пропасть. И чтоб никто не знал, живая я или мертвая»
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ТЕТКИ
Милый Сева или кто ты там есть ты знаешь я всётаки оставела я наврала тебе тогда только ты не волнуйся не от тебя он вовсе скоро в дикрет а что ты мне не пишеш так это ты в своем праве
(далее – неразборчиво) 

«MÄDCHEN»

…Хозяйка мне говорит: - Минка, а ты войди в комнату и скажи дяденьке: «Здравствуйте! Меня зовут Минна. Я дочь Надежды Ивановны». И как тебе не надоело это всё?!
Я держу ботинок, свой, украшенный дырочками, молчу и не плачу. Вожу пальцем по дырочкам, рисую треугольники. А почему треугольники – фиг его знает.
Мне мать только мужскую обувь покупала. А у самой – чуть ли не двадцать пар и все модельные… Когда она ставила у дверей нашей комнаты туфли на шпильках, это значило: «У меня сейчас кавалер».
Тогда я бродила по улицам. Или, в морозы, сидела на кухне или в прихожей. Если материны кавалеры меня замечали, она говорила: «Это внучка хозяйкина».  
Как-то хозяйка меня пожалела, зазвала к себе. Налила борща. А я будто льдом себя набиваю.
…Ну, я и постучалась, вошла. Мать и ее кавалер, военный – за столом, а на столе коньяк с лимоном и колбаса нарезанная.
- Здравствуйте. Я Минна, дочь Надежды Ивановны. Мне скоро четырнадцать.
Мать в 36 выглядела на 25. Она была парикмахершей, модной. К ней местные дамы записывались в очередь на прически. А она с их мужьями спала, и с холостыми тоже. Но никто на ней не женился.
…- Как же так, Надина? (мать любила, чтобы ее «Надиной» называли).
Хлопнула дверь.
… - А теперь знаешь, что я с тобой сделаю, сучка ты блядская? Знаешь, гниль? В утробе своей не извела тебя… мне ведь бабку хорошую предлагали, всё шито-крыто… у нее никто не окочурился. А твой папаша упросил: «Рожай!». Так вот, сейчас я тебя убивать буду.
И вилкой меня – в живот, в бок, в руки… а я и дрожать не могу… какой тут крик. 
- Слышишь ты, погань ты фашистская, медхен сраная?
И в ладонь. Тут я завопила наконец:
- Медхен! Медхен! Да, я медхен!
… - Надька, ты что, очумела?! Щас милицию вызову!
Мать бросила вилку в угол и отвернулась от меня.
… Отец, полулатыш, полунемец, назвал меня в честь своей матери – Минны Краузе. По-настоящему я не Федоровна, а Фердинандовна. Отец был на 20 лет старше матери. Он воевал в Гражданскую войну за красных. Воевал и в Отечественную, а после войны вернулся в Латвию.
Я не знаю – к другой бабе или просто на родину потянуло.
«Мädchen» - так он называл меня маленькую. 
…я разделась и смотрела на красные точки, водила по ним пальцами… опять треугольники. И почти не больно было.
…Когда я окончила школу, умер мой отец. Он завещал мне дом в Латвии. Там я нашла книги с надписью на титульном листе: «Minna Krause». Гете, Шиллер, Гейне, зоологический атлас Брема и сборники проповедей.
Но я немецкий знала плохо и не читала их.
Через несколько лет у меня уже не было дома. Я, чтобы покупать себе самое вкусное, наделала долгов, ну и…
К тому времени было у меня двое детей, а мужа не было. Но книжки бабкины у меня остались.
…мать плохо кормила меня. Но однажды, когда мне было лет шесть, приготовила манную кашу на молоке. Я пробую – горько до ужаса.
Мать меня мордой прямо в кашу:
- Ну чего ты кобенишься? Через полчаса приду – чтоб всё было съедено!
…а каша синяя стала.
Оказалось, мать вместо соли насыпала туда порошок свой – для перманента. 
…- Да что ты, Надька, с глузду съехала совсем?
- Ничего, фашисты – они живучие!
И я тогда залюбовалась матерью: какая она злая и красивая… какая у нее рыжие волосы, белая кожа.  И глаза синие – совсем как манка с «перманентом».
…Однажды мой маленький сын напроказил, и я схватила вилку и стала тыкать ею в стол.
- Ах ты, гниль!
А про аборт не крикнула. Дети заревели - я не кинулась к ним… сидела и чертила вилкой треугольники на клеенке.
…когда мои сын и дочь были уже взрослые, мать приехала ко мне в гости и я спросила:
- Мама, помнишь, как ты меня чуть на тот свет не отправила?
- Да что ты, Минка?! Окстись! Я всегда тебя любила, а ты… медхен ты, вот и всё тут!
Я ничего не сказала, только подумала. Но не про мать, а про бабку свою – Минну Краузе. О том, почему она не выбросила сборник Гейне во время войны.
Может, она просто не знала, что Гейне был евреем. А может, и знала.
Минна Краузе умерла в 1946 году. Я ее никогда не видела.
На одной из ее фотографий – маленькая круглолицая девочка. Русая, очень похожая на меня. Платье с воланами. Фарфоровая кукла в руках.
Надпись: «Minna-Frieda-Amalie, kleine Mädchen».
Город Рига. Год 1883.   

MADEMOISELLE CHARBON (1881)

- Мамочка, я видела, как Жорж с мадмуазель Шаррон в углу что-то делали… нехорошее, наверное. Она визжала, тихонько так, как маленькая собачка, а Юра…
-  Довольно, Нюта. Иди в свою комнату.
…- Боже мой, какая мерзость! И это могла увидеть моя дочь.
Мадмуазель, извольте получить расчет.
- Мадам, я никогда раньше не видела этой фотографии.
- Единственное, что я могу для вас сделать, мадмуазель… э-э-э, если будут последствия… вы понимаете, о чем я? … тогда вам будет выплачена некоторая сумма…
- О Господи, мадам, какие последствия? Я ничего, клянусь Вам, ничего… да, ваш сын… приблизился ко мне… я не могла его резко оттолкнуть…
«У Аргамаковых тоже была гувернантка с хорошей репутацией и каким пакостям она детей научила»
Мамзель Шарбон* так тебе и надо глазки угольки жгучие жучие
…….
- Уйди, Нюта. Ты мне мешаешь.
……
…- Я ненавижу вас всех! И ничего вы мне не сделаете! И гимназию я брошу…
- Юрий, замолчи!
-…я бомбы кидать буду – как те, что в царя…
Пощечина всхлип
…..
- Няня, а что за слово папа сказал, странное такое? Там «душка» в конце и на «б» начинается.
- Да ослышалась ты, Нюточка. Папенька просто «душка» сказал. Вот и у тебя душка ангельская.
- А почему папа еще – что кровь проливал за кого-то там?
- За царя нашего батюшку.
- А «Ты мне больше не сын»? Что – Юру не в той капусте нашли?
….
Ты говоришь я эту фотографию
А может и не я а может и не всё Ты знаешь
Да ничего Ты не знаешь хоть Боженькой зовут 
а с Шарбон они и вправду плохое делали
он ее гладил по голове совсем как меня
Господи да ничего я не хотела как лучше как хуже я хотела пусть в ад и Шарбонша сожжет меня угольками своими
Да плюну я на них они и погаснут
Ты говорил Люби ближнего своего но она-то не ближняя
и не стыдно мне ни капельки не стыдно
……. 
…- Аксюша, позови молодого барина к столу.
- Барыня, они не открывают.
* Charbon – уголь (франц.)

ОРФЕЛЬКА

У затона сидел болотный Орфей. И не бренчал он, а просто молчал, просто скучал. И принесло к нему Офельку, Офелию - не мертвую, а живую. И лика ее обмылок вода не расторгла.
А как ее в затон принесло – Бог знает.
- Привет, Орфей! А где же твоя Эвридика, а вакханки где твои?
- Вот.
- Что – эта жаба, эти тритонихи?
- Ну да. Они хоть молчат. И не разорвут меня в клочья. И вообще они… так… больше для декора.
- Слушай, Орфей, возьми меня в жены. Я знаю, ты и Эвридику настоящую не любил, притворялся для своих трень-бреней. Но я-то тебя люблю… и пока плыла, все время любила.
А Гамлетов у меня никаких не было… а если и были, то какая теперь разница?
Ловили они меня, да не поймали.
Возьми меня… я ведь живая… хоть и позеленела вся.
- Ладно, Офелька, возьму я тебя в жены.
И поняла она, что ничего хорошего из этого не получится… но плыть-то ей дальше было некуда. 
Сплели Офельке камышовый свадебный венок; болотные огоньки им посветили, а жаба Эвридика эпиталаму спела.
Скучная была свадьба.
В положенный срок родила Офелька большую икринку. И так испугалась, что ночью выкинула ее в затон.
…- Эвридика твоя сожрала ее, Орфей.
- Почему моя? Она ведь так… больше для декора.
Он лениво поискал глазами жабу Эвридику, но ее нигде не было.
…Через месяц из икринки проклюнулась крошечная девочка, Орфелька. И хотелось ей позвать маму, но она не то что «ма», даже «а» не смогла ни крикнуть, ни прошептать.
На небо ее не брали, земля ее не хотела, вот и болталась она в затоне. И говорила – одними глазами -  с другими его обитателями.
Со скелетиками – агнцевыми, человечьими. С опухшими Офелиями, среди которых искала свою мать. С майскими выблядками, зачатыми в последние жаркие деньки.
А вот на берег не смотрела Орфелька.
Кто там в затоне шелковой ножкой колышет? Я в маму сейчас вползу и выйду живой из нее и уплыву улечу ускачу!
...проснулась как-то раз Орфелька и обрела дар речи:
- Здравствуйте, дорогие родители! Вот и вы к нам пожаловали!
И сразу же поняла: зря она им это сказала. Никакие тритоны им не споют, никакие дороги в ад не вымостятся.
Так они… для декора больше.
Господи да кому я нужна
И тут забормотали заутешали ее и тритонши-вакханки и остовы агнцевы и человечьи, и головастики, и майские выблядки
Будет тебе Орфелька небо твое видишь там далеко оно блестит как серебряное блюдо и душа твоя рыбкой живой на этом блюде
Да ни фига никто не забормотал
насрать им всем на Орфельку
Придумала все она. Зависла в затоне и ревет.
И слышит вдруг:
- Орфелька, это я, жаба Эвридика. Садись на меня. Сейчас я отсюда выпрыгну. А куда я поскачу – это мое дело… Может, вниз, может, вверх.
Может, в другой затон бултыхнусь. Или просто сожру тебя.
И тут как завопит Орфелька снова:
- Господи, да кому я нужна!
И хоп на жабу Эвридику.

"Наша улица” №280 (3) март 2023