Ирина Оснач “Анисифор” отрывок из романа
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родилась 24 ноября 1965 года на севере Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

АНИСИФОР

отрывок из романа

Дождь почти утих. Я сидел возле землянки и разглядывал мешок, в котором носил гальку. На мешке было написано «Café do Brasil» и еще что-то про фазенду, на которой собрали кофе. Я понятия не имел, где нахожусь, и эта бразильская фазенда, на которой росли кофейные деревья, где было жарко, и еще там жили люди, они могли сесть в машину, завести ее, поехать… все это было так далеко. Я был готов зарыдать и даже всхлипнул. Нет, не я – звук, похожий на всхлипывание, был за стенкой, в землянке.
Я зашел в землянку. Мавра стояла на коленях на полу, то есть на шкуре, и кланялась. Мне бы уйти на улицу или же потихоньку присесть в своем углу, но я так удивился, что не стал деликатничать и подошел к Мавре вплотную. Перед ней лежали акуленок, связка грибов, деревяшка с вырезанным идолом и икона в окладе.
Мавра не обратила на меня никакого внимания, крестилась, что-то бормотала и всхлипывала.
Побормотала, побормотала, собрала весь скарб и ушла в свой угол.
Потом мы сидели каждый на своей шкуре и смотрели, как шуршит, трещит, стонет огонь в очаге. Я вспомнил, что она говорила про мою шкуру – мол, волчья, и нельзя такую стелить, – и спросил:
– А у тебя чья шкура?
– Это лисица… три зимних лисицы…
И тут мы услышали за стеной собаку: она выла, лаяла, рычала. Я уже слышал, как она рычит – тогда, на реке, на медведя. Но чтобы лаяла, и лаяла так отчаянно, ни разу не слышал.
Мавра схватила головешку из очага и выбежала, я вслед за ней.

Ни звезд, ни луны, хоть глаза выколи, запросто можно на ветки напороться, или с обрыва упасть. Мавра как раз к обрыву и бежала, размахивая головешкой.
– Хворост, хворост неси! – закричала она мне. Я вспомнил, что пару вязанок лежали возле вешал с рыбой. Но там еще были и две ямы: одна с акулой, а вторую я выкопал накануне.
Пока я стоял в нерешительности, прибежала Мавра с головешкой, хворост стало видно. Мы отнесли его к обрыву, но зажечь было непросто, хворост был мокрый после дождя. Пока я раздувал огонь, Мавра хлопала в ладоши и кричала, потом побежала в землянку.
Когда надо мной раздался выстрел, это было так неожиданно, что я сразу и не сообразил, что Мавра выстрелила из ружья.
Костер разгорелся, и Мавра полезла по ступенькам вниз к берегу, мы с собакой тоже.
Мавра бегала по берегу, головешка погасла, костер наверху давал лишь слабый свет, и было непонятно, где граница между берегом и морем, и я только слышал, как стучат по камням сапожки Мавры. Надо было собрать хворост и зажечь костер уже на берегу, но Мавра суетилась так, будто чувствовала беду.
– Анисифор! Анисифор! – кричала она морю. В ответ ей шумели волны.
Тут до меня дошло, почему так суетится Мавра. Там, в море, в лодке, Анисифор, это его услышала собака. И я заорал:
– Анисифор!
И не лодка у него, а кожаное корыто, а вода темная, и даже не в глубине, а под тазиком, вокруг тазика, кишат гады, чудища, духи, и что вода, что над водой – черно!
И тут перед нами, совсем недалеко, зашипело. «Ну вот, накликал!» – ужаснулся я. Красный шипящий змей, теперь его было видно, выскочил из воды совсем рядом с лодкой Анисифора. Но не тронул ни великана, ни его крохотное суденышко, и устремился в небо. Тут я сообразил, что Анисифор пустил фальшфейер. Тот поднялся высоко над морем, стали видны и берег, и Мавра, и собака, и Анисифор в маленькой кожаной лодке. Волны были выше лодки, накатывались на нее, еще немного, и захлестнут. Но лодка упрямо плыла к нам, казалось, Анисифор сидит на волне, и она его несет к берегу.
– Шша! – шипел красный столб.
– Шши-ии, – отзывалась вода, и с волнами творилось неладное: они закручивались вокруг лодки, кружились, кружились…
Огонь ослабел, стал дымом, и тьма сожрала весь свет. Я ничего не видел, но слышал: рядом переминалась с ноги на ногу Мавра, чуть дальше шлепали волны. Что с Анисифором – неизвестно.
Мавра вздохнула, да так тяжко, что мне стало страшно.
Несколько минут тьмы и неведения, и мы услышали слабое шипение, а потом визг и грохот.
Этот фальшфейер был белым.
Когда все вокруг осветило белым дымом, я схватился за голову.
Мой первый день, минута, мгновение в этом мире. Я на берегу, а бухта, скалы и море вокруг – нарочитые декорации, небрежно намалеванные кустарем. Огромной кистью мазнул по холсту раз, два, вот вам и берег, потом камни, зигзаги волн. Грязное мутное небо, облака или звезды уже лень рисовать, и так сойдет.
Всё внимание на водоворот вокруг лодки и человека в ней.
Зрители затаили дыхание, усилить сцену водоворота – и даже самые взыскательные довольно кивнут и захлопают.
Как же надо скучать, чтобы так себя развлекать? Тоже мне развлечение нашли!
А пьеса-то непростая: мы с Маврой не только видим сцену, но и сами играем. А кто-то сидит в партере и, хмыкая, с удовольствием смотрит, как мы кричим от ужаса: лодка не плыла к берегу, а крутилась по краю воронки, и…
Сцена тут, где море и берег. А где же тогда зрители? Где они сидят в мягких креслах, ждут кульминации?
Во-он там! Я вытянул руку и показал пальцем – на горизонте, справа, на высокой горе. Я угадал, я почувствовал это, и мне стало страшно, так страшно, что заколотилось сердце.
Я угадал.
– Ты хохмил, хвастался и дерзил. Ты думал, что шутил, а ты зубоскалил, глумился и хохмил. Шут, и вокруг шуты и шутихи, и в небе фырчат шутихи.
Выслушай, вслушайся, прислушайся, подслушай…
Вещали несколько голосов. Ехидный и шепелявый, тот все больше шелестел, как осенние листья, и шипел по-гадючьи. Второй, тоже мужской, – громкий и резкий. Да, и еще девичий.
Сейчас шипел гадючий:
– Боишься? Пришел, пошел, придешь…
Ты меня не видишь. Я тебя вижу, я за тобой слежу.
– Довольны? Смешно, да? Достали!!! – заорал я непонятно кому. – Оставьте его! Понятно?
В ответ погас и белый фальшфейер. Что происходило вокруг, приходилось догадываться по звукам: зашлепало о воду весло, потом этот звук стал ближе, Анисифор довольно быстро причалил. Зашуршали песок и мелкая галька – Анисифор вытащил лодку на берег.
И мы все на ощупь пошли наверх. Первой Мавра, потом ее сын, мы с собакой замыкали шествие.
Я карабкался по ступенькам и думал – что это на меня напало? Еще немного, и я бы стал кидать палки в небо. И что мне с этого? Я найду дорогу, вернусь, и вся эта история сразу закончится? Но почему тогда я решил, что это театральная сцена, совсем как в первые дни, когда я собирался найти дверь в нарисованной декорации бухты?
Мавра откинула полог в землянку, а там огонь, и даже возле землянки от этого огня было светло. Анисифор держал на плечах что-то тяжелое. Это был большой олень.
Вот для чего я рыл яму. Анисифор положил в яму оленя, накрыл ветками и шкурой, и загыгыкал собаке – как я понял, распорядился сторожить.
Потом мы зашли в землянку, и Анисифор стал центром вселенной: я подкидывал дрова в очаг, Мавра наливала ему чай. Анисифор сел возле огня, снял свои сапоги, портянки, и застонал от удовольствия, пошевелив пальцами на ногах. Выпил чаю, загыгыкал.
Мавра слушала его так, будто понимала все до последнего звука.
Анисифор вспомнил и обо мне – схватил за плечо, достал из-за пазухи тряпку, в которую было что-то замотано, стал ею трясти возле моего лица.
Мавра его о чем-то спросила, Анисифор кивнул:
– Гы-гы!
– Они ему дали язык! – Мавра сказала это с гордостью, так, будто Анисифор медаль привез.
Взяла у сына сверток, развернула. Это был олений язык. Поцокала языком так, будто видела величайшую редкость, положила в котелок, налила воды и поставила варить.
Анисифор продолжал рассказывать:
– Гы-гы и гы-гы.
Мавра кивала, пару раз переспросила.
Когда язык сварился, Мавра вытащила его из котелка, положила на доску и отдала сыну. Он очистил его и нарезал тонкими ломтиками. Несколько ломтиков досталось и мне. Нежно, жирно, вкусно! Стало понятно, почему так радовалась Мавра.
– Когда язык дают – это уважение, – Мавра лакомилась оленьим языком медленно, как величайшим деликатесом с пиршества богов. – Анисифор говорит – праздник будет. Нас на праздник зовут.
Анисифор вернулся, привез оленя, мы ели олений язык… Нет, сначала странная сказка про человека, который волком стал, да и Мавра завела дурацкий разговор о волчьей шкуре… что было потом? Мавра молилась, собака выла, и мы выскочили в темноту. Анисифор плыл в лодке-корыте, неужели ему было мало того, что случилось с нами, когда на нас хотел напасть морской змей?

***
На соседнем лежаке сопел Анисифор. Судя по лучам солнца наверху, откуда в землянку спускалась лестница для мужчин, было утро.
Мавру я нашел возле жилища. Она снимала шкуры, которыми накрыла рыбу на вешалах, чтобы та не промокла под дождем.
– Теперь ветер нужен, сухой ветер. Прошлый раз рыбы много было, хорошо шла. Мы радовались. Разделали рыбку, повесили – и мокрый туман пришел. Сырое лето. Мы рыбу повесили под шкуры, под навес.
Рыба плохая стала, на землю кусками падала. Рыбы много поймали, для родичей вешала сделали, а зимовали с гнилой рыбой, угощать нечем было.
Ветра нет – тоже плохо, много мух. Мухи на рыбу садятся. Личинки мух всю рыбу съедят. Повесишь рыбу на рыбалке, домой пойдешь. Приходишь рыбу снять, когда высохла – на вешалах одна кожа рыбья висит.
Хорошо, когда солнце рыбу сушит, хорошо, когда ветер сильный, мух гоняет.

Мы сняли с вешал шкуры, Мавра прошлась, посмотрела на рыбу, вроде осталась довольна: рыба хоть и мокрая, но не сгнила. Было ясное солнце, с моря дул ветер.
Я помог Мавре вытащить оленя из ямы и сел на камень возле землянки.
Мавра начала снимать с оленя шкуру. Я уже видел нож, что был в ее руках, сначала у Анисифора, когда он отрубал им головы огромных лососей. Потом Мавра пластала этим ножом рыбу.
Теперь она ловко и быстро подрезала ножом шкуру, отделяя ее от мяса.
Мавра называла этот нож словом, в котором было много л-лл, что-то вроде «уллу-ллек». Таких ножей у нее было два. Один из камня, второй из металла. Каменный нож Мавра доставала по вечерам, когда мы ужинали, и нужно было порезать рыбу для трапезы. Металлический нож, скорее всего, сделали из куска металла, выброшенного волнами на берег. Потом по нему долго стучали, его плющили и точили, придавая полукруглую форму.
Нож мне что-то напоминал, пока я сам не взял его в руки, чтобы вырезать кусок торфа в тундре, тогда понял – да это топор без топорища, только легче и острее.
Мавра разделывала оленя, а я слонялся без дела. Накануне Мавра сказала про праздник, и что на этот праздник зовут «нас». Нас – и меня тоже? Где будет этот праздник? И кто позвал?
– А где был Анисифор? – спросил я.
– На другой земле.
– Это далеко?
– Далеко. Наша земля – вот, – Мавра вытянула правую руку и показала мне ладонь. – Другая земля – вот.
Неведомая мне земля, откуда Анисифор привез оленя, находилась на левой ладони старухи, в крови и шерсти оленя.

“Наша улица” №280 (3) март 2023