Юрий Кувалдин "Белое на белом" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

БЕЛОЕ НА БЕЛОМ

рассказ

 
Как скажешь о стандартном теле человека, изготавливаемого Господом (тут надо знать истинное Имя Бога-отца), так на меня сразу смотрят как на сумасшедшего, как же, я Иван Иваныч, единственный и неповторимый, вот на этот счёт великолепный писатель-психолог Александр Мелихов в своём «Заземлении» прямо говорит: «…я и вижу задачу Церкви - в защите души от тела. Мы должны пробуждать в душе веру в собственные силы. А в этом, пожалуй, и есть источник всякой веры», - всегда людям нужно напоминать о загрузке ума, как загружается новый компьютер собственными текстами и вещами выдающихся писателей, поскольку человеком становятся исключительно благодаря Слову, во взаимодействии с которым открывается путь к собственному творчеству и постижению мира, а слепое бездействие в паре с постоянной неуверенностью так ли это или не так, обезличивает человека, делает почти биоавтоматом в склонностях к даром падающих на него плодах цивилизации, потребителем, всю жизнь что-то поглощающим, даже кино и театр, но не создавшим творчески самостоятельно, а не в трудовом коллективе, картину или книгу, симфонию или песню, поэтому нельзя больше игнорировать уроки восхождения с молоком матери к созидательному началу, что в наше время исключительно необходимо к пониманию различия тела и души, ведь подобного урока не избежать художнику, чьи замечательные произведения не похожи на массовую штамповку денег для, сие положение намного возвышает человека творческого в сиянии золотых куполов, что особенно чувствительно.
Все мы чудаки в какой-то мере, даже те, которые не сознаются в том, что они чудаки, потому что считают себя нормальными, впрочем, если есть нормальные, то существуют и ненормальные, с какой стороны на это дело посмотреть, при этом очень важно, чтобы взгляд был не замылен, по крайней мере, мог отличить нормального человека от чудака, разумеется, в этом случае требуется некоторая объективность, но объективными могут быть лишь незаинтересованные лица, другие же поступают по принципу от ненависти до любви, и в обратную сторону - от любви до ненависти один шаг, причём находясь во власти тех же самых чувств, качеством которых выступают прежде всего переменчивые настроения, вот в них-то и таится истинная ценность.
Почему-то нам всегда кажется, что мы говорим правду, хотя по гравию Тверского бульвара очень неудобно ходить, потому что мелкие камушки попадают в обувь, раздражая ступню, не говоря уже о том, что в дождливую погоду на этом бульваре становится грязно, впрочем, качеств неудобств достаточно, так обстоят дела и с «правдой», обороты которой в речах граждан скорее напоминаю приговоры, поскольку никто со своей правды соступать не хочет, хотя, понятно, по этой «правде» ступени ведут не только вверх, но и вниз, так что работа по освоению какой-нибудь общей правды о серьезном предмете в зависимости от разнополярного интеллектуального развития людей вряд ли возможна, но эта работа становится значимой в книгах давно умерших тел, в текстах своих расставивших по полочкам всевозможные ценности.
Вполне понятен нервный тик простого человека в возрасте, он смотрит телевизор с утра до вечера по всем каналам, выходя на улицу лишь для проверки обстановки на местности, все ли посты расставлены, все ли прохожие в масках, не передвинулась ли танковая дивизия из одного оврага в другой, далее детской лопаткой ковыряется в газоне в поисках противопехотных мин, после чего идёт с портретом деда на обед, затем видит на экране перемещение танкового корпуса из одного оврага в другой, при этом, как писал Мандельштам: «Хорошо умирает пехота, // И поет хорошо хор ночной // Над улыбкой приплюснутой Швейка, // И над птичьим копьем Дон-Кихота, // И над рыцарской птичьей плюсной. // И дружи́т с человеком калека - // Им обоим найдется работа, // И стучит по околицам века // Костылей деревянных семейка, - // Эй, товарищество, шар земной!» - телезритель машет рукой в знак начала операции, веко левого глаза дёргается, и нога левая колотится в судорогах, ох и ах.
Я вспоминаю дни, когда заботы мешали стать и быть самим собой, словно я был другим, причём совсем не похожим на меня, я это чувствовал, но понять не мог, как будто был написан между строк других произведений, по сути, так бывает при появлении новых поколений, которые вкушают плоды предшественников, и не в состоянии выбраться из-под их влияний, которые буквально диктовали, как нужно строить повесть или рассказ, о, молодость, решившая попасть в их строгий круг, как вдруг отбросив все методики, стал делать жизнь свою предметом строк, был строг к себе, отважен, чтобы действовать поперёк, когда со всех сторон я слышал, так не пишут, ты не пробьёшься в зарослях редакций и издательств, а я не брал подобных обязательств, я стал самим собой и делал как хотел, и время, повинуясь мне, пришло само собой: иди и публикуй что хочешь, вот здесь-то я почувствовал, как важно стать самим собой.
Человек подобен антикварному буфету, закрытому на все дверцы, стоит только вспомнить типа без лица, но надевшего для приличия шляпу, чтобы ходить в ней дома, по нескольку дней не выходя на улицу, дабы абсолютно вся личная жизнь была закрытой и, не дай Бог, случится приезд незваных гостей, с рыщущими откровений глазами, в которых всегда и всюду большой вопрос, известно о чём, особенным образом, разумеется, скрываемый сверх ожиданий.
Она умеет привлечь внимание многих мужчин, и не только своим прекрасным, модным внешним обликом, но и умением вести беседы о мировой классической, да и современной литературе, о том, что новенького поставлено не только в драматических театрах, но и в оперных и балетных, бывая за границей обходится без переводчиков, поскольку свободно говорит на многих языках, в семье у неё тоже полный порядок, дети сыты и обуты, готовить любит сама, и очень вкусно, мужа обожает и душой и телом, хотя не отказывает в дружбе другим мужчинам, на что муж смотрит сквозь пальцы, как и она на его многочисленные дружбы, поскольку высокое её положение в иерархической табели о рангах в государстве не позволяет опускаться до кухонных перебранок.
Нервничают, взвинчиваются, словесный с визгом поток в одну сторону, откуда не менее надрывный вихрь в другую, таким психопатичным образом проистекает всяческое взаимоотношение в густой массе людей на пятачке совместного быта, да уж, именно наша уличная психология повсеместно играет спектакли на авансцене существования, когда невозможно развести потоки человеческих масс, дабы затем как-то научить сдержанности, и даже если нельзя утихомирить совместную жизнь, необходим лекарь по укрощению строптивых, внешняя суть которых заключается в физической схожести с хищниками, которым никогда бы не пришло в голову понятие умения промолчать, но ответственность за стычки и скандалы никто не несёт, поскольку такова уж природа борцов за светлое будущее, косвенным образом задевающая горстку мыслящих интеллигентных людей подобным образом.
Можно ли прошлую весну назвать старой только потому, что наступила новая весна, известная нам по своим - лужи, солнце и капель - признакам, повторяющимся из года в год, но воспринимаемыми всегда заново, когда мы не говорим о постоянных повторах, хотя это прекрасно понимаем, однако воспринимаем всегда как исключительную новизну, которая, в сущности, присуща всем предметам и явлениям в жизни, отличающаяся лишь главным, а именно, индивидуальной точкой зрения на неё, выраженной текстуально, из чего следует постоянное первенство Слова, его универсальная суть, вскрывающая все явления жизни, и старое, увиденное новыми глазами, глазами постоянно меняющихся новых поколений, становится новым, но особенно старое обретает новизну в художественном произведении старого забытого классического писателя, прочитанного заново.
Человек во времени неумолимо изменяется так же, как изменяется, часто не один раз, его адрес, помню, он жил там, в Последнем переулке, вход за железными воротами со двора, а теперь неизвестно где, да и жив ли он, по телевизору о его жизни никогда ничего не сообщалось, этого достаточно, чтобы проникнуться уважением к безвестному посетители театра жизни, какой-нибудь его друг, быть может, скажет о нём пару слов, но и друга след простыл в многомиллионной толпе, я знал лишь то, что он старше меня, но с тех пор весь океан поднялся в небо и пролился океанским дождём, да, с того времени каждый стал пожилым, из незримого человеческого потока в сонме переживаний перекочевал из рождения в смерть, очевидно, сложно познать неизвестную экзистенцию, но вполне можно вообразить типичный облик.
Плоды к плодам без передышки, жизнь плодотворна по умолчанию, земля дрожит от перегрева печки, которая нас возит в пустоте по эллипсам, окружностям, квадратам, испытывая невозможность всё остановить, и как мне быть на скорлупе куриной отъявленным поэтом, вот вопрос, да, самое большое достиженье себя в потоки текса воплотить, известно из других соображений, что всё равно путь рано или поздно придёт к несуществующему, в этом есть то, что высказать отчётливо нельзя, оно таится в глубине души, как раскалённое ядро в глуби земного шара, от этого сжимает грудь печаль, спешащая всегда вослед за радостью побед над собственною страстью, пусть и незначительных, как, впрочем, всех побед в подлунном мире, воспринимаемых впоследствии как нечто несущественное.
Человек хочет оставаться неизвестным, поскольк3у так ему спокойнее жить, не  что-то там совершать явное или тайное, нет, просто походить по жизни в тени шумных событий, чтобы о нём не знали и забыли, причём на любом новом отрезке жизни, ведь такова его природа, требующая обычной силы для прохождения без взлётов и падений всю дистанцию от рождения до смерти, чтобы навсегда остаться неизвестным и, разумеется, ничего в этом нет невозможного, всего лишь надо, как говорят, «не выступать», да, это так., но писатель позволить себе этого не может, поскольку в моей душе живёт весь мир, и я живу для этого мира, не физическим телом, потому что на улицах меня не узнают, ведь я не актёр, да и разве можно рассчитывать на известность при жизни, она возникает после смерти тела в результате причудливого движения собственного текста по душам читателей, вот такова судьба истинного писателя, а дальше нечто непривычное.
Пустота славится широким охватом, разве она может говорить о четвертинке на двоих, не говоря уже о поллитровке на троих, нет, она оперирует государствами и континентами, миллионами и миллиардами, конечно, тут масштабы глобальные, о которых Николай Васильевич Гоголь с превеликим удовольствием в «Записках сумасшедшего» устами Поприщина глаголил, что Китай и Испания одна земля, крупные категории, круглые, глобальные, вызывающие явное несоответствие крохотного функционеришки из впш, симулякра и вселенной, но они наверняка об этом даже не догадываются, выстроившись в пирамиду соподчинения, вытравив всех, кто имеет своё мнение, как красные белых, как дураки умных, о чём пел Булат Шалвович Окуджава, но ведь по быстроте избавления от противовеса башенный кран рухнет, это своего рода урок из арифметики, об этике умалчиваем по соображениям эстетическим, столь сильно отличающимся от прочих нынешних явлений, как признание таблицы умножения, вспомним Антона Павловича Чехова, национальной идеей, на то способный короткий отрезок времени дать пример, а сомнения исчезают невольно.
Белые безлюдные поля на том далёком берегу до самого неохватного неба, тоже крахмального и снежного, что соответствует белому цвету, снежный значит белый, а не «белоснежный» - что есть тавтология, штампованное определение, вы посмотрите на белый квадрат Малевича на белом фоне, вот тогда поймёте, что белый есть белый, нисходящий до чёрного, и никаких оттенков, чёрно-белое кино без дна Рустама Хамдамова, всё сливается в уставших от света глазах в сплошное отбеленное полотно, в белый лист писчей бумаги, тогда я в раздумье не спеша беру чёрный грифель и начинаю со страшным скрипом выцарапывать подряд буквы алфавита, конечно, вита слишком назойливо выпирает, возможно потому, что и без букв всякое существо бессловесной тварью изгибается, ползает, на задних лапках ходит и со свистом размахов распластанных огромных крыльев летает, лишь в сумерках затихает, азбуки больше нет, как и всех слов, составленных из букв, больше нет, теперь живое не видимо, его нет, в любом случае на белом полотне нет и наличие его важно не особо.
Если люди разговаривают постоянно вопросами, раздражая тем самым тех, к кому они адресованы, то невольно приходишь к убеждению, что они всё ещё живут в позапрошлом веке, без электричества и, естественно, без всего прочего цивилизационного устройства мира, опирающегося на электричество, потому что воспитанный человек не задаёт вопросов и, тем более, не вступает в спор, а если что-нибудь его интересует, он заглядывает в интернет и узнаёт всё, что ему требуется, исходя из этого можно сделать вывод, что вопросы задают абсолютно пустые люди, шатающиеся по улицам бесцельно, либо выполняющие всю жизнь одни и те же операции на работе, находясь в штатном расписании иерархической системы, уподобляясь автоматам, разумеется, столь утвердительный вывод отнюдь не линеен, и не подлежит обобщению, поскольку, всё же, человек с человеком несхож, и невозможно нормально разобраться в этом вопросе, который всё же проясняется, скажем, спустя лет двести после исчезновения вопрошающего поколения, разновидность которого будет встречаться намного реже.
Когда лицо в наличии, то лучшее не обязательно враг хорошего, потому что умное слово, вовремя подвернувшееся под руку, значительно углубит текст, окрасив его высокой значимостью, даже важностью для понимания подводных течений мысли, тем самым ещё раз говоря нам о том, что пустота исчезает под воздействием Слова, когда открываются самые красивые понятия бесценности жизни, позволяя достичь более глубокого погружения в её тайны, отдавая честь творению, этого незыблемого здания чистого разума, способного преодолевать всё, что угодно, подчёркивая самоценное собственное наличие.
В обычном своем виде человек вышел на улицу, и вдруг волнение охватило его, и он преобразился - скоро весна с музыкальной капелью, искрящейся в солнечном робком солнце, и в душе приятно шевельнулось что-то сладкое, видимо, оттого, что пережил ещё одну тяжкую зиму, конечно, никто его об этом не спрашивал, он сам догадался в момент внезапно увиденной золотистой капли, поэтому несказанно обрадовался столь ценному явлению, хотя вскоре, как это обычно бывает, навалились чёрные тучи и пошёл густой снег, но склонность человека к лучшему, ивестно, сама собой внезапно возникает всегда накануне.
Можно сказать определённо, что каждому человеку хочется обрести освобождение, не из тюрьмы, конечно, хотя и сидящим за решёткой этого хочется в большей степени, но освобождение в смысле приевшихся, порой не осознаваемых вериг в виде опостылевшей работы, от надоевшей жены, от отбившихся от рук детей и, впрочем, подсчет того, от чего бы хотелось освободиться, можно продолжать бесконечно, ибо страсть к вольности присуща каждому, но воспитание и культура требуют скрывать эти чувства и не пускать их наружу, не поступать так, как просит внутреннее почти животное «я», о котором следовало бы забыть, но оно ноет и колет, иногда прорываясь в доверительном разговоре с друзьями и, конечно, умом сию богатую натуру, внешние спокойную, понять невозможно без преувеличения.
Воскрешение ранее безвестных писателей говорит нам намного больше, чем мельтешня в телевизоре и на эстрадах так называемых современников, поддерживаемых государством, в очередь выстраивающих конформистов от пера на всевозможные премии, о которых поэт Кирилл Ковальджи, царство ему небесное, говорил - раньше занимали все места у гонорарной кассы, ныне придумывают и толпятся вокруг всевозможных премий, что ж, вскоре попросту они исчезнут с лица земли, как исчезли тысячи «советских писателей», живших по принципу «чего изволите», ныне идёт их последний судорожный срок, по окончании которого тщетно будет вспоминать, кто что получил, а вот истинных писателей - Владимира Набокова, Евгения Замятина, Андрея Платонова, Абрама Терца, Фёдора Крюкова, Юрия Домбровского, Сергея Довлатова… - навечно вознёс к небесам блеск славы.
Должностное лицо при исполнении говорит только то, что соответствует утверждённой линии, но вне функциональных обязанностей прекращается в совершенно другого человека, своего в доску, говорит острые вещи, не стесняясь запрещённых эпитетов, и эта замена одного лица на другое только на первый взгляд кажется противоестественной, подобных перевоплощений предостаточно, лишь простаки заковывают себя в одно лицо и режут, как им кажется, правду-матку направо и налево, надолго выпадая из контекста эволюционного движения общества, ибо простаки реализуют себя в революционных ситуациях, относительно же их дальнейшей судьбы можно сказать одно, на их смену приходят другие, хитрые и изворотливые, опирающиеся на молчаливые массы, тем не менее, общего характера перелицовки не меняющие, и не отличающиеся друг от друга, более всего вообще от номенклатуры как таковой, стандартные в своем виде.
Из-за угла, конечно, а как же иначе, ветренной женщине проще явиться, со снегом смешаться и испариться за другим углом, и за вторым и за третьим, следом за ними сами углы начинают жизнь ветренную, без цели и смысла, как воду носят в решете на коромысле, кто они были, те, которые ели и пили, заодно и пели, когда шибко хмелели, те самые, над которыми заснеженные кресты покосились и не найдёшь ни одной, по-научному скажем, идентифицированной могилы.
Не имеет смысла всякий раз напоминать, что я занят, постоянно занят, потому что всё время и всю жизнь работаю, вот как рано утром сяду за стол, так и сижу сутками без перерывов на обед и прочие суетные действия постоянно мешающей пульсирующей жизни, я же о них пишу, а они стараются помешать, чтобы я с ними пошёл на вечер встречи с кем-то, посмотрел какой-нибудь спектакль, чтобы каким-нибудь образом вытащить меня из дому на голый лёд, чтобы я ещё упал навзничь, нет уж, увольте, конечно, было время, когда и я изредка что-то там посещал, но, главное, я уже тогда приучил себя сидеть за столом и писать без передышки, и с тех пор не отвык от этого занятия, втянулся настолько, что рука сама собой пишет, невзирая на разные недуги, так что, подруги, я теперь в стороне от вас, неужели нельзя уяснить психологию писателя, неужели она столь непонятна, что надо стаскивать его с небес канатом общения на землю, как у Феллини в первых кадрах «8 1/2», даже любопытно, сколько энергии затрачивают люди на потребление искусства, смотрят то, смотрят это, а сами ни гу-гу, и самим им их жизнь, для них столь изысканная, представляется наполненной и содержательной в сонме мелькающих отношений, и исчезают с лица земли бесследно, но я никакой связи с ними не имею, я объективирую свою собственную душу, перелагаю свою жизнь в текст, поскольку жизнь дана для того, чтобы превратить её в Книгу, том за томом, вот именно дело в том.
Судьба зовёт меня туда, где был я неоднократно, благодаря чему и через неё одним и тем же занят делом, так что даже весело становится на душе, потому что, глядя на других, присвистываю от восторга, как же они крутятся туда-сюда, меняют работы, жён, приятелей, место жительства, привычки, нравы, не выстраивают свою судьбу, а издеваются над ней, вернее, над самими собою, это мне только что нежданно пришла мысль о бестолковости людей, причём, мечтающих о каком-то богатом счастье, и эта мечта служит не только материалом для персонажей, бесцельно коптящих небо, но сама протяженность и инертность хаотичного существования, и в этом смысле в общих чертах выражающая суть всей нашей жизни, во многом напоминающей костюмированный, по словам Маргариты Прошиной, зоопарк, и этого потрясающего определения для меня достаточно.
Обычно всё возникает с какой-то секундной вспышки, ударило в голову, и ты сразу начинаешь писать, стараясь накрепко ухватить лексическое выражение этой вспышки, но обычные люди в подобных случаях говорят, что у них нет слов, однако это не для писателя, на то он маг и волшебник находит всегда нужные слова, из какой-то своей далекой памяти, потому что писатель состоит из слов, даже из букв, как художник из красок, и тащит за собой читателей и почитателей туда, куда вихрем понеслась тройка его текста, когда-то так часто взвихривался Гоголь, и я, цел и полон светлой мыслью, гонюсь за буквами, которые постоянно опережают мою мысль, и в этом есть определенная и одновременно счастливая возможность  выразить то, что, практически, невыразимо, и сама мысль неповторима, навеки увлекшая меня до бесконечности.
В феврале вспоминаешь Пастернака, чтобы достать чернил, которыми ныне почти никто не пользуется, разве что используют фиолетовые чернила для смачивания ими подушечек для оттисков печатей госучреждений и разных бесчисленных контор, и после этого можно плакать, и даже навзрыд, поскольку в нашей нечернозёмной полосе на тысячи вёрст кругом слякоть и мокрый снег.
Если всё прекрасно задуманное на день вдохновенно приготовлено, то можно без колебаний и переживаний приступать к его осуществлению, причём эта немудрёная операция неукоснительно выполняется ежедневно, невзирая на самочувствие, состояние погоды и прочих мешающих работе обстоятельств, конечно, опрометчиво бы было давать себе слишком большие обязательства, оказывающиеся, как правило, пустыми, но количество написанных за день музыкально-философских строк, разумеется, может варьироваться, поэтому надо принять во внимание саму систему выражения замысла, который является облачком, воздухом, неявным тоном будущей синтаксической конструкции, во время работы быстро меняющейся, пока она не пришпилена к чистому листу, до этого казавшейся другими общими местами, но до момента буквализации, не в смысле, конечно, быть буквалистом, который тупо следует правилам и предписаниям без отклонения вправо или влево, а в другом смысле, то есть стать оригинальным текстом при помощи обыкновенных букв, и это будет казаться упрощением, но лишь какое-то время.

Кира Грозная с «Авроры»
Прорубить окно в Европу, с мыслью - пить или не пить

Писательница из Санкт-Петербурга Кира Грозная, главный редактор журнала «Аврора», побывала на вернисаже выставки «Артвизит Москва-Петербург», на Невском проспекте, 60, (1 - 25 февраля 2023 года) и сфотографировалась у картин художника Александра Трифонова "Швея" и "Моя семья" с книгой Юрия Кувалдина "В кругу равных" и буклетом Александра Трифонова.

Юрий Кувалдин

Кире Грозной

Кира Грозная с «Авроры»
страстно взвинчивает ночь,
стук подков по коридорам
с медным всадником точь-в-точь.

нависает тенью бледный
профиль Бродского на миг,
в раздвоении победный
Достоевского «Двойник».

прорубить окно в Европу,
с мыслью - пить или не пить,
то окно же расторопно
всё стараются забить.

не озябнуть бы в Зимбабве,
у невесты мысль одна -
придушить Иуду как бы,
чтоб испить вину до дна.

Примечание: книги Киры Грозной «Невеста Иуды» и «Озябнуть в Зимбабве», подаренные мне ею (Ю.К.).

Солнце весело встаёт над замёрзшей рекой, золотится присыпанный легким снежком купол белопоющего собора, в смысле бельканто, всё пространство по-детски открыто для любующегося прекрасным видом взором, сердце сладостно сжимается от невероятного восторга, поэтому спешно «шапку-валенки» и на улицу, но отбежав на несколько шагов от подъезда шквалистый северный ветер и зловредный ледок под ногами опрокидывают на спину, вот и лежу смотрю на ясно солнышко, но уже не вполне доброе и ласковое, а какое-то заострённое, как гвоздь в лоб, дабы впрок учитывал наши московские перепады настроения, мироощущения и миропорядка, однако, с «ласкового» солнца взятки гладки.

"Наша улица” №281 (4) апрель 2023