Александр Балтин "Алхимия литературы, или Пёстрая смесь" эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва
Александр Львович Балтин родился в Москве, в 1967 году. Систематического образования не получил. Впервые опубликовался, как поэт в 1996 году в журнале «Литературное обозрение», как прозаик – в 2007 году в журнале «Florida» (США), как литературный критик – в 2016 году, в газете «Литературная Россия». Член Союза писателей Москвы, автор 84 книг (включая Собрание сочинений в 5-ти томах), и свыше 2000 публикаций в более,чем 150 изданиях России, Украины, Беларуси, Башкортостана, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Чехии, Германии, Франции, Дании, Израиля, Эстонии, Якутии, Дальнего Востока, Ирана, Канады, США. Среди других произведения А. Балтина публиковали журналы «Юность», «Москва», «Нева», «Дети Ра», «Наш современник», «Вестник Европы», «Зинзивер», «Русская мысль», «День и ночь», «Литературная учёба», «Север», «Дон», «Крещатик», «Дальний Восток», «Интерпоэзия»; «Литературная газета» «Литературная Россия», «День литературы», «Независимая газета», «Московский комсомолец», «Труд», «Советская Россия», «Завтра», альманахи «Истоки», «Предлог», «День поэзии», антология «И мы сохраним тебя русская речь…». Дважды лауреат международного поэтического конкурса «Пушкинская лира» (США). Лауреат золотой медали творческого клуба «EvilArt». Отмечен наградою Санкт-Петербургского общества Мартина Лютера. Награждён юбилейной медалью портала «Парнас». Номинант премии «Паруса мечты» (Хорватия). Государственный стипендиат Союза писателей Москвы. Почётный сотрудник Финансовой Академии при Правительстве РФ.Отмечен благодарностью альманаха «Истоки». Лауреат газеты «Истоки» (Уфа, 2015г). Лауреат портала «Клубочек» в номинации «Проза» (2016). Лауреат газеты «Поэтоград» в номинации «Поэзия» (2016). Победитель конкурса «Миротворчество» (Болгария, София, 2017). Лауреат газеты "Поэтоград" в номинации "Критика" (2017). Лауреат журнала "Дети Ра" (2017г.). Эссеист года по версии журнала «Персона PLUS» (2018г). Лауреат Ахматовской премии (София, Болгария, 2019г.) Лауреат газеты "День литературы" (2019г.). Победитель международного поэтического конкурса "Хотят ли русские войны?" (Болгария, 2020г.). Лауреат премии имени В. Б. Смирнова журнала "Отчий край" (Волгоград, 2020 г.). Лауреат журнала «Эколог и Я» (Беларусь, г. Гомель, 2020г). Лауреат газеты «Поэтоград» в номинации «Критика» (2020г). Лауреат газеты «Литературные известия» (2020г.). Лауреат Всероссийской премии «Левша» имени Н. С. Лескова (2021г). Неоднократно выступал с чтением стихов на радио «Центр», в программе «Логос». На радио «Говорит Москва» стихи А. Балтина читал Народный артист СССР Е. Я. Весник. О стихах и книгах А. Балтина писали «Литературная газета», «Юность», «Труд», «Независимая газета», «Литературное обозрение», «Литературная учёба», «Истоки», «Литературные вести», «Новый мир», «Знамя» «День и ночь», «Дети Ра», "Казахстанская правда", "Завтра", «Литературный меридиан» и др.
Стихи А. Балтина включались в программы всероссийские олимпиад для школьников старших классов; на них писались бардовские песни. Сказка "Страна гномов" вышла отдельным изданием в Канаде. Стихи переведены на итальянский и польский языки, эссе – на болгарский и фарси. В 2013 году вышла книга «Вокруг Александра Балтина», посвящённая творчеству писателя.
Александр Балтин
АЛХИМИЯ ЛИТЕРАТУРЫ, ИЛИ ПЁСТРАЯ СМЕСЬ
эссе
СФЕРА СЕРВАНТЕСА
Задуманная пародия развернётся лентами такого словесного величия, что синеватая бездна света будет мерцать над нею века.
…Сервантес, участвовавший в битве при Лепанто, был серьёзно ранен.
Как разыгрывалось сражение? – огромные, как башни, галеоны, сходились, приближаясь друг к другу, летели абордажные крюки, громыхали пушки, стлался, белея, курчавый дым.
Объединённая Европа выставила много кораблей против турецкого могущества, которому приходил конец…
Сервантес был солдатом; он был определён в полк морской пехоты Испании, базировавшийся в Неаполе, и пробыл там около года, прежде, чем приступил к военной службы…
Пули свищут, неся смерть: впрочем, если вы слышите свист, то не погибнете, а та пуля, что убьёт вас, не подаст своего голоса.
Сервантес в битве при Лепанто был трижды ранен – два раза в грудь и один в предплечье.
Он болел лихорадкой, и мог оставаться в постели, но предпочёл участие в бою.
Излечившийся, он возвращался из Неаполя в Барселону, но галера была захвачена алжирскими корсарами, и Сервантес оказывается в долгом плену.
Он был выкуплен матерью, и 2000 дукатов были доставлены под видом товара, чтобы даровать ему свободу…
Он служит дальше, собирается отплыть в Америку, совершает – по приказу короля – поездку в Оран.
Насколько пышен двор?
Настолько же, насколько придворные, не считают остальных людьми…
Роман зреет в сознанье, туго наливаются гроздья его шаровым соком смысла…
Дон Кихот…
Дон…
На рисунке Пикассо тема кажется окарикатуренной, но…приглядитесь: вот же он – подлинно неистовый воин под таким детским солнцем.
Солнце Дон Кихота было отчасти детским – кто ещё способен поверить в триумф добра, изведавши столько зла, буквально чувствуя, как переполняет оно мир…
Дон Кихот резко меняет судьбу.
Судьба Сервантеса менялась много раз, и каждый опыт давал новую зрелость великолепному повествованию.
Забавный Санчо не очень понимал, во что ввязывается.
Дон Кихот смешон?
Он величествен и великолепен, он значителен и могуч, он проезжает века на своём Росинанте, чтобы века дивились дерзновению одного – решившего ратоборствовать многих.
И века взирают на рыцаря снизу вверх: ибо, сколько бы не громоздилось зла, всегда готов вступить с ним в схватку величественный, великолепный Дон Кихот…
…он особенно близок русским: есть свой, русский вариант Дон Кихота – и благодаря великому переводу Н. Любимова, и потому, что сострадание было на протяжение веков отличительной чертой русского характера (сейчас едва ли так: десятилетия торжествующего эгоизма-прагматизма не могли не сказаться)…
Сострадание – ко всем: малым, обиженным, несправедливостью, как клеймом, отмеченным.
Пусть колодники – но ведь каждый человек, пусть глупцы, но ведь они не виноваты.
Сострадание – порою в ущерб себе, как у Дон Кихота, так остро ощущающего глобальную несправедливость мира.
Такого играл и Черкасов – с точным рисунком роли, с некоторой сумасшедшинкой, остро, ярко…
Времена Дон Кихотов прошли: мир всё больше подчиняется технологически-технократическому безумию.
Но образ остаётся – не тускнея.
МЕРА МОЛЬЕРА. К 400-ЛЕТИЮ
…Булгаков мечтал у памятника Мольеру в Париже произнести: Здравствуйте, господин Мольер! Я о вас книгу написал…
Не довелось.
Последнее за что возьмётся носитель большого литературного дара – это биография; случай Булгакова уникален…
Уникален, как сам Мольер, умерший на сцене, обедавший с королём, породивший, помимо не ветшающих пьес, много легенд о собственной жизни – жизнью.
Одноактная комедия «Смешные жеманницы», открывающая парижские период творчества Мольера, оригинальна и смешна, и резкий, почти фехтовальный выпад, сделанный драматургом против салонного мировосприятия – с его вычурностью речи, манерностью и манерничаньем – не затухающе свеж: ибо и ныне подобные слои общества отличаются тем же – при другом историческом антураже.
…фарс, воспроизводящий все особенности этого жанра: фарс, кипящий, бурлескный, блестящий, социально значимый не меньше, чем литературно.
«Школа мужей» - и параллельно идущая «Школа жён»: тут метафизический лабиринт, которым шёл французский гений, делает резкий поворот: от фарса к социально-психологической комедии воспитания.
Сатира остра – нападки со стороны врагов многочисленны: носители пороков не любят яркого освещения.
Сатира ранит – она же является мазью, наносимой на раны и расчёсы общества.
Такая двойственность логична: ибо само бытие отличается амбивалентностью.
Сколь уверен Тартюф в правомерности своего поведения?
…суеверное преклонение перед «правилами» Аристотеля высмеяно Мольером жёстко; новые удары врагов драматург парирует «Версальским экспромтом».
Из интеллектуально-словесных баталий, вызванных «Школой жён», Мольер выходит победителем: упрочившим свою славу.
Жанр комедии-балета был разработан Мольером с учётом пристрастия придворных именно к балету: наилюбимейшему развлечению.
…фарс быта, бытовой фарс, разнообразие типажей, утончённость юмора…
Как блистал русский вариант «Мещанина во дворянстве»; В. Этуш, вспоминающийся сразу, словно создал эталонный образ.
Сколько этого было в девяностые, разносившие советскую Россию: рьяно, грязно, нелепо! Сколько подобных Журденов мелькало на экранах: косноязыкие, ничего толком, кроме хапка не знающие и не умеющие, учившие других жить…
Журден сходит со сцены, отправляясь в реальность: за которой – вечное будущее; хотя в нашем варианте что-то уж слишком технологичным стало оно – до чудовищности.
Самое большое будущее – у денег и технологий, этих братских сторон стяжательства.
Возможно, «Мещанин во дворянстве» самая популярная из пьес Мольера в России; хотя феномен нувориша, жаждущего получить иной социальный статус, сильно окрашен в тона всеобщности, именно вариант Журдена очень похож на множество персонажей, мелькавших в российской истории.
…Мольер сотрудничает с Корнелем, хотя и кажутся они противоположными; но, сотрудничая, создают они «Психею».
Вершина ли «Тартюф»?
Их много, конечно, у Мольера: хватавшего пороки человеческие за скользкие хвосты, дабы вытянуть их на ярко освещенное пространство.
…жаль – хвосты отрываются, и пороки остаются пороками.
Сочный плод Тартюфа шлёпается в вечность, переворачиваясь, и разбрызгивая вокруг себя гнильё ханжества, лицемерия, разврата, предательства, доносительства, клеветы…
Мольер не любил духовенство – было за что…
Однако – именно мудрый монах разрубает узел интриги, подводя, таким образом, к вполне счастливому финалу…
…сколько пустых святош вокруг!
Сколько Тартюфов продолжают подлую свою работу…
«Дон Жуан, или Каменный пир» обрушивается на феодальное дворянство, и бродячая испанская легенда о невыносимо обаятельном соблазнителе приобретает под пером Мольера оригинальные тона и оттенки.
Беспринципность, лицемерие, наглость, цинизм, отрицание всех устоев: тугая гроздь, вызревшая с языковым великолепием, - отправлена в грядущее: и, каковым бы оно ни было, мера всех этих прелестных качеств не становится меньшей.
Логичен «Мизантроп» - он вырастает из трагической почвы, храня дух трагедии, как тяжёлую ценность.
Диалог здесь преобладает над внешним действием, и ничего от фарса, столь любимого драматургом, не проступает сквозь словесную ткань пьесы.
Альцест протягивает руку Чацкому; но…сколько не произноси монологов, изменений не воспоследует; что не относится к понятию «шедевр», конечно.
Шедевров Мольер оставил много: блестящих, кипящих, с гирляндами персонажей, с точно рассчитанным механизмом действия, с солнцем духа, пронизывающим такое сложное творчество, такое великое наследие.
Глубокого и серьёзного «Мизантропа» зритель, вечно жаждущий развлечений, встретил холодно.
Спасая пьесу, Мольер присоединяет к ней блестящий фарс «Лекарь поневоле», разрабатывая столь близкую ему тему лекарского шарлатанства: и вновь получает шум успеха.
…вечные образы кочуют по мирам: «Кубышка» Плавта превращается в «Скупого» (на дальнем плане русского Мольера просматривается скукоженный Плюшкин).
…смертельно больной Мольер пишет одну из самых своих весёлых и жизнерадостных пьес – «Мнимый больной».
Арган, исполняемый Мольером, чувствует себя дурно: пьеса прервана, Мольера переносят домой, через несколько часов он умирает.
Он умирает, оставляя человечеству огромное пространство своих пьес: лучащихся и текущих желчью, истовых и искренних, бурлескных и шампанских, бесконечных и отменяющих понятие времён…
…влияние Мольера на мировой театр было чрезвычайно велико: именно его творчество – его сумма сумм – послужили стимулом для создания национальной комедии в ряде стран: в Англии, в эпоху Реставрации возникают, великолепно заражённые духом Мольера,
У. Уичерли и У. Конгрив; а в дальнейшем Г. Филдинг и Р. Шеридан; германские авторы много берут у него; и, кажется, переливающийся искромётностью К. Гольдони просто невозможен был бы без фейерверка Мольера.
По преданию царевна Софья Алексеевна, сестра Петра I, разыгрывает в своём тереме «Лекаря поневоле» - всякое предание базируется на отголосках правды: очевидно одно – Мольер был известен в России с конца 17 века.
Дворцовые подмостки поделились с первым казённым публичным театром в Петербурге, возглавляемым А. Сумароковым: подражавшим в драматургическом аспекте своего творчества легендарному французу.
Школу Мольера проходят и наиболее самобытные русские комедиографы: Д. Фонвизин, И. Капнист, даже дедушка Крылов не стеснялся в заимствование у него идей, героев, сюжетных поворотов.
Сейчас мало известно, но Гоголь перевёл на русский один из мольеровских фарсов; и в реалистическом бурлеске «Ревизора» вполне можно рассмотреть блики классических текстов француза.
И не является ли Чацкий вариантом «Мизантропа» - абсолютно самостоятельным, однако прошедшим сквозь галереи и анфилады ощущений, испытанных Грибоедовым от чтения пьес Мольера?
…итак, свершив предначертанное, исполнив миссию, Мольер умирает: он умирает в вечность, оставляя бессчётным грядущим поколениям образцовый театр, исполненный высоты, света, мрачности: всей смеси, которую представляет собой человек, социум, сама Вселенная, в конце концов.
ЗАМЕТКИ О ДОСТОЕВСКОМ
1
ЭХО ЭКРАНИЗАЦИЙ
Иван Карамазов, сыгранный Лавровым, не понял бы мечтателя в исполнение Марчелло Мастроянни; а Тосиро Мифуне, играющий Дэнкити Акама, не нашёл бы общего языка с князем Мышкиным: хотя он, Мифуне, изображал японского Рогожина.
Или – Рогожина по-японски: ибо веера прочтений Достоевского принимают национальный окрас, и тона традиционного японского мировидения, привнесённые в экранизацию «Идиота», сделанную Куросавой, отливает вариантом созерцания сада камней.
Достоевский, интересно, стал бы смотреть хоть один фильм по своим книгам?
Ведь экранизация невозможна: невозможно передать специфику языка, все интонационные оттенки текста, сложность и напряжение языковых структур – в частности: словесные вихри Достоевского, мешающие канцеляризмы, галлицизмы, архаизмы и много ещё чего.
…разве что текст запустить по экрану.
Тем не менее, экранизации Достоевского весьма колоритны, и налиты соком разнообразных талантов (возможно – и гениев кино)…
Плещется в сто цветов пырьевский «Идиот» - а ведь у Достоевского гамма больше бело-серо-чёрная, он же портреты душ пишет, используя кисти страстей и инструментарий словесного исследователя.
Неистовствует, полыхает страстью Настасья Филипповна (Ю. Борисова); ей бы – с Дмитрием Карамазовым, но это из соседней экранизации: не законченной Пырьевым, завершённой другими.
«Белые ночи» подвергались экранизациям чаще других произведений: видимо из-за акварельной дымки мечтательности: равно, как и из-за невозможности дымку эту превратить в плоть яви.
«Бесы» были в испанском, английском, итальянском варианте; позже и сам Вайда руку приложил: вытащив их на свет, замышляющих такое, что, осуществившись, потрясло мир, залив его кровью.
Достоевский болезненно реагировал на кровь людскую – хоть и лилась в книгах его, лилась.
…в Германии был снят фильм «Убийца Дмитрий Карамазов», а во Франции – «Великий инквизитор».
Достоевский сближает?
Понятое им в лабиринтах людской психики интернационально?
Или – неистовый текстовой напор ошеломляет на любом языке?
И то, и то, вероятно – но, хотя и никакую из экранизаций не сопоставить с величием источников, их разнообразие и наличие говорит о великолепных, не зримых, но ощутимых духовных дугах – соединяющих людей страницами русского гения.
2
БЕЗ НЕЁ ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ БЫЛИ БЫ БЕДНЕЕ КРАСКАМИ…
Он хотел сделать из неё писательницу, и любил истово: как персонаж собственного романа.
Аполлинария Суслова была для Достоевского вариантом Грушеньки, или Настасьи Филипповны.
Он любил её дико – а она крутила им: договаривались вместе ехать в Англию, вдруг она одна сорвалась, отправилась во Францию, закрутила там роман, стала слать письма: мол, не приедешь – покончу с собой.
Он примчался, застал её в номере с ножом, разыгравшуюся сцену легко представить – по крайней мере тем, кто читал Достоевского.
Дочь классика утверждала, что Суслова не читала его книг; судя по всему, ей льстила гудящая страсть известного писателя.
Как измерялась тогда известность?
Понятно – не сопоставить с нынешней, но всё же, всё же…
Она опубликовала несколько повестей: и в последней рассказывала о своих отношениях с писателем.
Они не имели успеха.
Была ли она прототипом Полины и Настасьи Филипповны?
Так считается, но скорее Достоевский, сознательно и непроизвольно изучая человеческие типы, распылил и страсть свою и черты Сусловой по множеству женских образов…
В. Розанов, возникающий через много лет, влюбляется в Суслову просто потому, что некогда она была любовницей Достоевского (кстати, тот предлагал ей брак, но не надо ей было, не надо…)
Розанов, чуткий к тончайшим флюидам, в том числе любовного опьянения, чувствовал исходящие от неё: которых может и не было на самом деле.
Так, или иначе Суслова осталась в бездне русской истории – и в недрах истории русской литературы: и – кабы не она – галерея женских образов из романа классика была бы беднее красками…
3
Согбенный и величественный – одновременно, будто оплывающий свечой собственной гениальности – и пламенеющий мощью мысли, воплощённой в бронзе, сидит Достоевский – возле великой Ленинской библиотеки…
(Неважно, что Ленин не любил Достоевского: в космосе культуры их имена могут быть сближены вполне).
Александр Рукавишников почувствовал, кажется, нечто наиважнейшее в личности писателя: соединение скорби и мысли.
А вот – памятник Достоевскому во дворе больницы: насторожённый, будто разбуженный выстрелом, вслушивающийся, всматривающийся в запредельность.
С. Меркуров избрал гранит – перекличка природных материалов тоже создаёт своеобразный космос.
…в музее представлен сундук – на котором ребёнком спал Фёдор: не отсюда ли банька с пауками – страшная теснота пространства.
Достоевский вещей мысли – и камень и бронза двух значительных памятников мощно передают это.
4
Муж убил жену, но видел сын…
Строчка стиха, записанная в дневнике Достоевского началом романа.
Представить разворот его?
Муку и отчаянье отца, низводящую его в ад совести…
Как убил?
За что?
В припадке белого бешенства?
Ревности?
Под наркотическими нотами музыки ненависти?
Сын, рыдающий с отцом, утешающий его.
Каких тайников психики ещё не открыл писатель – а манили: все в клоках греховной паутины.
Но…ведь не человек создал грех; ибо грех – не материальный закон, и человек не способен сотворить такой, хотя и подчинён ему.
Достоевский не стал писать романа, начинавшегося фразой про убийство жены.
Почему не выбрал дорогу этого – именно этого, который развернулся бы бездной?
Вероятно, мощная сила, руководившая им, отвела: может быть, слишком много темноты открылось бы на пути этом.
5
Достоевский не рассматривал свои стихи, вкраплённые в романы, как поэзию: призваны они были подчеркнуть нечто в психологическом устройстве вводимого в мир персонажа: так, любви пылания граната, лопнувшая в груди Игната, говорит о некоторых световых порывах, присущих, помимо грубости и нахрапа, душе и сознанию Лебядкина; а вот… «эта ножка, эта ножка разболелася немножко…» - свидетельство пошловатой сентиментальности другого героя…
Вероятно, Достоевский был бы удивлён, узнав, что эти рифмованные вкрапления назовут стихами, и даже нити от них потянутся в грядущее…
Отголоски поэтических стараний Лебядкина можно найти у обэриутов.
Некоторый абсурдный излом внутри оных рифмовок, словно причудливой дугой, вырванной из контекста, играет в иных вещах Хармса; и… не прямой ли потомок капитана пресловутый автор стихов о Милицанере?
Впрочем он – Графоман Графоманыч – и сам в чём-то похож на персонажа «Бесов»…
Громада наследия Достоевского, вдвинутая в космос, не нуждается в детальном рассмотрение раскиданных внутри неё поэтических поделок, тем не менее – и они имеет вес: в свете нашей современности.
6
Великий Инквизитор заходит к Ивану Карамазову, рассказывая то, что не может не потрясти…человека, предпочитающего Христа истине: хотя он и есть она…
…хлеще любого изощрённого постмодерна Достоевский наслаивает одна на одну массу реальностей, сбивая противоречащие друг другу речевые массивы, и, взъярённое, мчится всё – неистово, страстно, будто обычная жизнь – по боку.
Хотя всё базируется именно на ней, обычной, современной ему…
Великий Инквизитор может превратиться в чёрта, с которым придётся собеседовать всё тому же Ивану: сходить с ума, так с размахом…
Алёша – полюс кротости в человеке, тот, что подтверждает речение Тертуллиана: Душа человеческая по природе христианка.
Дмитрий – огонь и высверк, отец – мерзость сладострастия, помноженного на жестокость: есть особый вид жестокости: со сладострастием, испытываемым от оной, и его тоже исследует, лабиринтами проходя и проводя читающих Достоевский…
Каких только завихрений, отклонений, нюансов психики он не исследует: никаких томов психологии не надо: читайте Фёдора Михайловича.
…да, ещё Иван: область интеллекта; своеобразная Ойкумена мысли: напряжённой, вечно и горячо пульсирующей.
Карамазовы: как расчетверённый человек, и каждая ипостась изучается пристрастно; хотя главной является, конечно, та – Алёшина…
Бесы вырвутся из Пушкина, закружатся чёрной метелью, растеряют свои адские обличья, приобретя вполне привычные, человекоподобные…
(Много человекоподобного: разве Смердяков, душою смердящий – человек?.. а вот – человек, и ему сострадает всеобщий брат Достоевский)…
Провинциальная жуть наползает кривыми заборами и немыслимой, вдохновенно хлюпающей грязью; но и провинциальные картины, все эти Скотопригоньевски есть портреты душ; хоть и отвлекаясь на предметный мир, и ещё как отвлекаясь: сколь смачно выписан быт Алёны Ивановны! Достоевский создавал именно глобальные портреты душ: используя таинственность собственной манеры: так, в лучших портретах Рембрандта, к примеру, в одном лице будто свёрнута сумма состояний; но Достоевский не брезговал и методами Арчимбольдо: получались коллажи из самых разных материалов…
О! из чего только не состоят души! Книги, деньги, сострадание, интриги, хульные мысли, сладострастие, страхи, огни, мрак, змеи, альбатросы…
Выбери что-то одно – и человека не получится.
Цветовая гамма Достоевского – серо-чёрно-белая, но – она раскрывается в небесную золотую бездну тысячей дорог-огней, ибо всё, данное на такой высоте, какую предлагает глобальный русский классик – от света.
Да Достоевский всегда и выводит к нему: эксперимент Раскольникова не мог удастся, а поскольку сам Родион Романович кажется человеком необыкновенной чистоты, то и описанное воспринимается, как сон, наваждение…
Нечто удастся бесам: хотя Достоевский не верит в их окончательную победу.
И Мышкин… просто появился раньше времени: не созрело оно, чтоб принять духовного колосса, ведь торжествуют Тоцкие и Епанчины…
Всегда ли так будет?
Нашенское время словно подтверждает – всегда; да ещё укрупняет это «всегда»: судя по дневникам, Достоевский верил в реальность мирового финансового заговора, и наши дни, складывающиеся в периоды, выявляют наличие оного со всё большей и большей чёткостью.
Бесы гнездились не столько в возможностях революции, сколько в недрах гигантских денег: от которых мир трещит, превращая девяносто, если не больше, процентов людей в своеобразную пищу для сверх-богатых…
Эйнштейн утверждал, что Достоевский даёт ему больше, чем Гаусс: немудрено, ведь космические законы созданы для реальности, одним из важнейших существ которой (в обозримых нам пределах) является человек – с его вечной загадкой.
И много вариантов отгадок предложил тот, чьи книги стали маяками вечности.
7
Зима больше подходит Петербургу, нежели лето: кажется, в зимнем варианте бытования точнее раскрывается его душа…
Вписанный в пространство тихонькой частной жизни Яков Петрович Голядкин будет закружен необыкновенными вихрями, что погубят его – постепенно низведут в бездну растворения в появившемся, таком вроде бы робкой двойнике…
Белинскому не понравился «Двойник» - он ждал жёсткого реализма, продолжающего движение «Бедных людей»…
Но Достоевского интересовали такие аспекты бытия, которые были слабо разработаны – немудрено: соприкасаться с ними страшно.
Ведь в каждом живёт двойник: и хорошо – когда так, ибо грядущие Карамазовы это и вообще расчетверённый человек: разные грани одного представлены отцом и братьями.
Но такую дорогу прокладывал уже Голядкин, сам не успевший понять, когда появившийся, тихий, невзрачный станет поедать его – подлостью своей, лизоблюдством, разной алчной человеческой мерзостью.
В любом её предостаточно.
Что там с Кларой Олсуфьевной: празднование именин которой требовало красок более могущественных, как предполагал Достоевский, предлагая свои…
В романе много кинематографических мельканий: всё летит, всё срывается с петель, всё окрашено тонами предчувствия и кошмара.
Вы не встречались в недрах оного, длящегося несколько минут со своим двойником?
Не встречались?
Достоевский покажет вам, как это бывает…
Вороха всего разлетаются, и снова – кружение, мелькание, неистовство движения: хоть подъёма по темной лестнице большого дома, хоть исчезновения, превращения человека в тень.
Так всегда бывает – когда рождаются новые линии в литературе…
БЕЗДНА БОМАРШЕ
Часы идут – но завод их рассчитан на вечность; старинные часы, луковицы, волшебно покрытые небесной эмалью, на шпиндельном ходу: произведения искусства…
Отец П. Бомарше был, как известно, мастером часового дела, и, пойдя сначала по стопам отца, сын изучал ещё и музыку…
Причудливо ныне звучит клавесин, а пение лютни вообще мало кто представляет.
…в Бомарше, судя по всему, было нечто от Фигаро: легендарного образа: в том числе много шампанской лёгкости…
Так, Бомарше, отправившись в Испанию улаживать дела сестра, проявил такую энергию и изворотливость, что Фигаро оценил бы: в чужой стране он проникает к министрам, потом – к самому королю, производит на него благоприятное впечатление, добивается удаления своего противника с королевского двора…
В Париже П. Бомарше дебютирует пьесой «Эжени», имевшей некоторый успех, однако следующая пьеса его провалилась…
«Мемуары» Бомарше, обличающие судебные порядки тогдашней Франции, пламенеют жимолостью гнева и рассыпаются фейерверком литературного мастерства.
Он кипит, взрывается, выбрасывая всё новые и новые языки словесного огня – доплёскивающего до наших времён: хотя «Мемуары» сделались популярны именно тогда, давно, во времена, жизнь в недрах которых ныне представляется с трудом.
Вольтер был в восторге от «Мемуаров» Бомарше.
Потом появляются «Женитьба Фигаро» и «Севильский цирюльник», делающие Бомарше самым популярным писателем Франции…
Жизнь, как волшебный расплав, события, громоздящиеся с необыкновенной скоростью, мелькание времени – и: очаровательный плут, чьё обаяние не уступает жизненной ловкости.
И лёгкости.
Всё, как у Бомарше: знавшего жизнь разнообразно, пестро, ярко…
Ленты её мчатся – они испещрены письменами интриги: летящей и пенящейся…
И – пьесы революционны: в них предчувствие бури, готовой разразиться вот-вот.
…оперное либретто «Тарар», написанное для Глюка, было использовано Сальери: и опера имела мощный успех…
Неуёмность Бомарше продолжается различными линиями: он наживает миллионы, занимаясь военными поставками Штатам, когда там начинается война за независимость; он был ненадолго арестован; он вторично выпускает «Мемуары», уже не получающие успеха, как не получает его и завершение приключений Фигаро…
Амплитуды его жизни замечательны: казалось, он пронёсся по ней в танце, и…даже не надо открывать шампанского бутылку, достаточно перечитать «Женитьбу Фигаро»…
СВЕТ И БРЕМЯ СВИФТА
Лилипут, вскарабкавшись по ножке стола, строит рожи своему громоздкому отцу – Свифту; а мудрая лошадь, заглянув в окно, предлагает, наконец, оставить этот мир: изъеденный язвами, и, сколько не ратоборствуй пороки – лучше не становится…
Вновь длинноодеянные, с роскошным материальным содержанием люди, предлагают поспорить о царстве небесном и геенне огненной, стращая второй: мол, не будете – за деньги, конечно! – выполнять определённые обряды, и – сожрёт вас, излижет языками огня – от чёрной своей, лютой ласки…
Вновь трудящиеся всю жизнь имеют крохи, тогда как помыкающие ими – под видом управления – переполнены счастьем земного обладания всем.
Снова законы пишутся по принципу запутывания всех.
Вновь…
Снова…
Лилипут – с красивым лицом, напоминающий короля своей крошечной нации – зачитывает длинный список,
Свифт кивает, сознавая, что сколько не отправляй Гулливера в плавания, результат будет один.
Впрочем, читатель, можно отвлечься от скорбей, каждому ведомых в недрах вращения юлы юдоли, и насладиться стилем: великолепным, точно сад, наполненный разными, но одинаково прекрасными растениями, языком – чудесно переданным по-русски Адрианом Франковским…
Есть и другие…в детском пересказе, к примеру, но и они хороши.
…неистовство фантазии, кажется, не сочетается с местом декана собора святого Патрика.
Разумеется, Свифт был верующим: вероятно, вершинами своей души соприкасаясь с подлинностью хрустального, необыкновенного чистого ядра христианства: не имеющего ничего общего с косностью духовенства и кривыми формами обрядоверия.
Свифт был лидером католической Ирландии; Гулливер, изданный впервые без указания имени настоящего автора, стал необыкновенно популярен – тиражи постоянно допечатывали, вскоре появились переводы на иностранные языки.
Стелла, игравшая такую роль в жизни гения (есть предположение, что они тайно обвенчались), умирает, и душевное состояние Свифта затягивают свинцово-фиолетовые тучи.
Они громоздят неодолимые горы в сознанье писателя, он пишет о смертельной скорби, убивающей тело его и душу…
…лилипут вновь карабкается по ножке стола, корчит рожи, превращается в великана, под грузным весом которого обваливается деревянная конструкция: тогда великан распрямляется, и рушится уже крыша, всё трещит, дом тела не годен.
Свифта разбивает инсульт, он становится недееспособен.
Он видит, как огромная Лапута пролетает над его микрокосмом, чтобы отправиться в макрокосм всеобщности: такой кривой, проеденный столькими пороками.
Он видит, как неистовствуют дурные короли, не способные поучиться у мудрых правителей Брондингнега – пока его тело хоронят в нефе любимого собора.
Он видит, как громоздятся войны и вершатся преступления, он видит грядущее, так точно проанализировав сущность и бремя человека, что время бессильно перед одной из самых знаменитых книг.
К 210-ЛЕТИЮ ДИККЕНСА
1
Был русский Диккенс – свой, неповторимый, вдвойне таинственный: от туманов, прослаивавших ту действительность, которой больше нет, которую сохранил он – бережно и шаржировав, трепетно, сентиментально…
Между прочим, наиболее яркие персонажи его – именно гротескные: вроде Квилпа или Пекснифа, вроде Свивеллера, спрашивающего после болезни: Когда я заболел, я был молодым человеком в теле, вы не знаете где оно?
Или палач Деннис – любующийся шеей знакомого с профессиональным интересом…
Сколько высыпано людей, сколько типажей оставлено бесконечным потомкам (в большинстве не желающим читать, не слышащим художественного слова)…
Воры, дельцы, скряги, таинственные незнакомцы, тонкие девочки, толсто тронутые горем, болтуны, обманщики, аферисты, благородные представители высшего света – и клубится всё, переливается огнями и оттенками, льётся, плещет и блещет…
Диккенс пейзажа – городского, несколько странного, часто меченого хандрой, или – некто выиграет от оной?
Кто его знает…
Финансовые аферы всегда двояки.
Есть русский Диккенс: Диккенс, влиявший на Достоевского, или – Домби и сын, так органично ставший русским стихотворением – Мандельштама.
…можно ли не сострадать Оливеру Твисту?
Сколь колоритно показаны плакальщики: искусственная скорбь: стоящая денег, ничего не стоящая.
Не менее – если не более – смачно данный мир воров, погружаясь в который, будто сам ощущаешь сколько стоят все эти «тикалки» и «утирки».
Он звучит очень по-русски: великий англичанин: и сентиментальностью, и тонкой надеждой, лучами прокалывающей бездну текстов, и парадоксальностью иных ситуаций…даже юмором.
Глупец Пиквик: такой надутый, очень чопорный.
Чопорности так много – ибо викторианская эпоха во многих аспектах подразумевала её.
Чопорность, разводимая водами сентиментальности; сгущённая эмоциональность, «Большие надежды», которые не оправдаются совсем.
Ничто никогда не оправдывается.
Рождественские истории: словно пронизанные падающим снегом…
Был роскошный советский тридцатитомник: зелёный, массивный, занимавший целую полку.
Он был: за ним охотились, добирали, доставали недостающие тома, радовались успеху, коли получали очередной.
Был.
Раздавались голоса: мол, переведён не так, чтобы уж очень…
Действительно: перевод – дело тончайшее, и нужна отменная отвага, чтобы решиться на новый глобальный перевод Диккенса: тем более – в наши сверх-утилитарные времена: наши, описанные им, ибо остаётся ощущение, что в чём-то стержневом человек не меняется, а людей, показанных Диккенсом так много – что полей не хватит: собрать пшеницу.
2
Сострадание, разлитое в романах Диккенса, мерой своей не уступает оному в сочинениях русских классиков – тем, возможно, и был близок Диккенс поколениям русских читателей.
Трудно не сострадать Оливеру Твисту, мелькнувшему даже в стихотворение национального Есенина.
Много материала: очень много: Диккенс показывает срез тогдашнего общества, создавая галереи героев, уходящих во все грядущие времена.
Сколько двуличия вокруг!
Начётничества!
Аферизма…
Казалось, Диккенс хватал пороки за хвост и вытягивал их на свет: с тою силой, что становились они ещё отвратней, не исчезая, к сожалению.
Сострадание и желчь, портрет и карикатура, и – конторы, конторы, гроссбухи, ловля выгоды.
Всё, как сейчас, только антураж несколько иной.
И проходят меж нами Пиквик и Оливер Твист, Пексниф…
Да что перечислять! – у кого ещё столько живых персонажей…
…Тайна Э. Друда так и останется не разгаданной – как и тайна Чарльза Диккенса.
КОНСТАНТИН АКСАКОВ, КАК ВОПЛОЩЕНИЕ РУССКОГО НАЧАЛА
Знаменитая песня «Лизочек» - нежная, почти детская, счастливая, грустная, точно затуманенная своеобразной дымкой счастья…
Константин Аксаков – старший сын С. Т. Аксакова – был одним из идеологов славянофильства, и, утверждая, что русские «негосударственный народ», как мало кто другой продемонстрировал тонкое чувствование национальной особости: народ - не ищущий участия в управлении, общинный, сердобольный, сострадательный.
За что, собственно, и платится.
Ведь Аксаков утверждал, что революционная стихия чужда русскому духу, противоречит космосу русскости, а вот поди ж ты…
Или и впрямь – таковому народу, который, принадлежа к нему, исследовали славянофилы, - была навязана не характерная ему модель поведения, что сказалось и в революционном разносе всего и вся?
Аксаков противопоставлял государево, то бишь государственное и земское, сиречь общественное – под последним подразумевая духовную, нравственную деятельность; государству отводя роль охранную и военную; полагая, что баланс государева и земного был нарушен неистовым Петром.
Пострашнее Левиафана – государство: если судить по трудам К. Аксакова.
Другое дело стихи…
О, тут вполне можно смешивать возвышенное и земное, используя лад басни, делая нелепые, казалось бы, сопоставления:
Телом мал, велик он духом
И точь-в-точь — Наполеон,
Даже, если верить слухам,
Не боится щуки он.
Серый, пестрый он собою,
Чешуя его проста,
Весь вооружен он к бою
Ото рта и до хвоста.
Неужели это ёрш?
Он – он именно таков: не замечали?
Аксаков болел Русью, русским, он ощущал:
Над всею русскою землею,
Над миром и трудом полей
Кружится тучею густою
Толпа нестройная теней.
Судьбы непостижимым ходом —
Воздушным, бледным, сим теням
Дано господство над народом,
Простор их воле и мечтам.
Осталось так: по себе знает любой современник – криво мыслящая, дурная и крикливая рекламы, уродливый кособокий бизнес: который вообще-то – денег псевдоним, потребительская идеология, превращающая людей в существ – всё на себе изучили: кто способен ещё изучать.
И ведь скорбные строки Аксакова так актуальны ныне:
Безмолвна Русь: ее замолкли города,
В ней, в старину, вещавшие так сильно,
И скрылась жизнь, кипевшая тогда
Разнообразно и обильно.
И не слыхать бывалых голосов!
Но по земле великой безответно
Несется звук командующих слов
И множит скорби неисчетно.
Честный, мудрый, даровитый, сострадательный Константин Аксаков во многом плотно и вещно воплотил собою, образом своим русское начало: в лучших его проявлениях; и значительность сделанного им не умалить никакими завихрениями времён.
ГОЛОС ГОЛЬДОНИ
Гольдони – от Мольера, и – совершенно свой, хотя попытка пересадить сад француза на италийскую почву очевидна.
Как разойдётся – кругами смеха и реальности – великолепная «Трактирщица»…
Умная Мирандолина, привлекательная Мирандолина, красавица просто…
Гольдони уедет из Италии в Париж, где будет директорствовать в Итальянском театре, преподавая язык дочерям короля.
«Слуга двух господ» покажет, как смекалка помогает выживать в мире: одновременно мастер смеха продерёт глупость и жадность, холуйство…и всякое…такое…
Что толку продирать пороки?
Они цепкие, как повилика, плотно и вечно обвивают стволы жизни, вытягивая из них ценные соки.
Что толку…
Но – посмеяться над ними – значит, показать, что их власть условна, пуста…
Гольдони оставил огромное наследие – около 300 пьес, но преобладают среди них комедии.
Они все лучатся, играют огнями.
Скупость невыносима, брюзга, пусть и благодетельный раздражает.
Большая ярмарка Гольдони: и каких только не встретишь внутри неё типажей: дрянных, забавных, несчастных, хохочущих, так похожих на нас с вами…
К 140-ЛЕТИЮ АЛАНА МИЛНА
1
Винни заглядывает к вам: в комнату детства, предлагая свои шумелки, ворчалки, кричалки…
Винни помогает вам взрослеть, чтобы, выросши, вы искали солнечные тропы парадоксов в невероятной его жизни, и таких же невероятных приключениях.
Винни многое может вам рассказать о жизни: например, - не стоит ждать, что дерево упадёт, когда вы, в сильный ветер, идёте под ним: как ожидает Пятачок…
Тигра распрыгался, но попытки укротить его приведут к обратному: укрощённым окажется зачинщик Кролик…
Ах, вечно этот Кролик всюду высовывается, сладу с ним нет – иное дело: кроткий, грустный Иа, трагический философ, адепт одиночества; и пусть домик его перенесло ветром на другую полянку: всё равно – это его, Иа-Иа, домик…
Ах, кто не убегал в пределах детства в шаровую экспедицию: открыть бы что-нибудь такое, чтоб все взрослые ахнули…
И вот – длинная вереница, возглавляемая Кристофером Робином, идёт.
Идёт себе и идёт – пока не шарахнет всех известие: а Крошка Ру свалился в оду!
И тут начнётся суета, кувырки, прыжки, и только не растерявшийся Винни, подхватит длинную палку, которая окажется осью земли.
Надо ж – всё так просто…
Особый юмор: совмещающий нежность и абсурд: юмор, когда переживающий Пятачок – мол, хоть верёвки-то станут рваться разные, падать будет один и тот же Пятачок – будет успокоен медвежонком: и, выбравшись из поваленного дерева, в котором помещался домик Совы, Пятачок совершит великий подвиг, который поэт Винни Пух воспоёт аж в восьми строфах.
Никогда ещё не писал таких длинных стихов…
…длиннот нет в чудесной книге: всё соразмерно, ничто не затянуто, всё – близко к понятию совершенство.
Как совершенен перевод стихов, исполненный Борисом Заходером.
Книга, задумывавшаяся, как детская, стала взрослой: вернее – всеобщей, ибо кто такие дети, как не выросшие взрослые?
Разные возрасты находят в ней что-то своё.
Разные поколения.
Пока Винни Пух весело напевает свои волшебные песенки.
2
Как известно – вся поэзия у нас в лесу создаётся Винни-Пухом: милейшим мишкой, обладающим добрым нравом и завидным аппетитом.
Как известно – это поэзия практически совершенна: она отточена и легка, она касается потаённых и ясных сторон жизни, она поёт, разворачиваясь нежнейшим свитком совсем не детских стихов…
В Англии большая традиция абсурдной поэзии: поэтому литры, что обнаружатся в Тигре, будут логичны; да и лимерики британское изобретение, хотя Винни-Пух и не пишет лимериков.
Мишка знает свою поэтическую силу, оттого и поёт:
Если я чешу в затылке -
Не беда!
В голове моей опилки,
Да-да-да.
Но хотя там и опилки,
Но Шумелки и Вопилки
(А также Кричалки,
Пыхтелки и даже
Сопелки и так далее)
Сочиняю я неплохо
И-ног-да!
И тут ракурсы бытия раскрываются соответствующим образом: представляя поэзию вовсе не пустяшкой вещью: но тончайшим инструментом осознания реальности и себя в оной.
А вот возникает проблема с Тигрой: почти экзистенциального характера:
Что делать с бедным Тигрой?
Как нам его спасти?
Ведь тот, кто ничего не ест,
Не может и расти!
А он не ест ни меду,
Ни вкусных желудей -
Ну ничего, чем кормят
Порядочных людей!
Великолепные дуги фантазий расходятся, золотясь, и нежная образность прорастает сквозь бесконечно милые, такие компактные, так тонко изогнутые строки…
А вот и проблема взаимоотношений рисуется:
Когда мне не хватало слов,
Я добавлял то «Ах», то «Эх»,
И «Так сказать», и «Будь здоров»,
И «Ну и ну!», и «Просто смех!»
Когда ж закончил я рассказ,
То Кое-кто спросил: «И все?
Ты говорил тут целый час,
А рассказал ни То, ни Се!..
А за ней возникает вопрос – так ли хорош наш язык для коммуникаций?
Или он скорее – для мышления, ибо в большинстве случаев мысль проводится через слово…
Много-много всего вложено в детские-не-детские стихи Винни-Пуха.
…есть редчайшее, стопроцентное попадание в перевод: такое продемонстрировал Заходер, передавая поэзию мишки: продемонстрировал, убеждая, что точный перевод возможен: и больше того – поэзия лесного жителя может быть великой…
АЛЬФА АЛЕКСАНДРА БЕСТУЖЕВА-МАРЛИНСКОГО
Фантастический элемент в прозе А. Бестужева-Марлинского, пышно отдающий готическим романам: с тайнами, что кажутся мистически-неразрешимыми, однако в конце даётся им рациональное объяснение: прием реалиста, использующего разные методы.
Но есть иное: например, фельетон ««Объявление от общества приспособления точных наук к словесности» - в котором описывается замечательное изобретение – машинка для сочинения литературных текстов…
…словно предчувствовал писатель, что придёт время массовости в литературе: с одновременной потерей оной какой бы то ни было значимости для общества…
Великая любовь в Великом Новгороде: хотя повесть «Роман и Ольга» по объёму не велика; романтизм расцветает красиво: но снова кажется – готический роман пересажен на русскую почву; мера мастерства с которым это сделано, исключает какие-либо критические выпады…
…Ольга предпочитает быть несчастной, но честной; ярое выступление Романа на вече до сих пор горит красками: великолепно письмо, передающее оные.
А. Бестужев-Марлинский был разнообразен, и, казалось, неиссякаем: он начинал, как поэт, писал романы и повести, выступал, как литературный критик, анализируя архивы классицизма и современность романтизма.
Стиль его прозы – романтическая приподнятость; стремление изображать людей цельными: если добро, то абсолютное, если зло – то чистейший в человеке, крепкий раствор.
«Страшное гадание» завораживает и сейчас: забывается, что это классический святочный рассказ со всей положенной атрибутикой: последняя настолько индивидуальна, что рассуждения о жанрах становятся нелепыми.
Марлинский был чрезвычайно популярен: каждую его новую повесть, или роман ждали…
С годами известность его рассеялась, однако сохранилось место прочное в истории русской литературы.
О гражданском его мужестве не приходится говорить – даже в годы, когда таковая не подразумевается в декабристах: в силу чрезмерной прагматики времён, производящих людей с усечёнными душами.
СИЛА Д. СТЕЙНБЕКА
Мясо жизни – и просто жизнь, в которой необходимо добывать мясо, чтобы продолжалось существование; мясо с картошкой – ежедневное меню; ещё необходимы бензин, кофе, запчасти для техники…
«Гроздья гневы» налиты соком мяса…бытия: несправедливого, данного полуживотно существования, чья плотность передана языком мускулистым, с изобилием подробностей, показывающим бесконечные пути тогдашней и тамошней жизни.
Похожей на жизнь всех бедняков, и – абсолютно самостоятельной именно в силу национальной специфики.
Национального много в книгах Стейнбека: оно лучится подробностями, или – тяжело облекает массой их.
Жизнь ради выживания: знакома в России по многим аспектам её истории; жизнь, столь погружённая в расплав материальности, что усомнишься в наличие души.
Но:
Ведь мы… мы будем жить, когда от всех этих людей и следа не останется. Мы народ, Том, мы живые. Нас не уничтожишь. Мы народ – мы живем и живем.
Народная плазма тяжела, пестра, однообразна, монотонна.
Она не меняется веками, потом…потом меняется всё же; но времена, зафиксированные писателем, точно остаются силовым, втягивающим в себя полем, правдой о несправедливости: когда подразумеваемые богатые ни за что, ни за что не будут ничем делиться…
…два американских батрака на пыльной дороге, один из них умственно неполноценный и носит дохлых мышей в кармане.
«О мышах и людях» - и вновь проза Стейнбека исходит кровью трудностей жизни: и правдой оной: правдой наждачной, невыносимой, дегтярной.
Плотный реализм.
Грубая фактура.
Не захочешь, а будешь пить, чтобы совсем уж не кануть в безнадежность.
Он – кризисный писатель.
Он – писатель сквозной трагедии.
Он рассматривает мораль общества через сумму картин, из которых следует, что никакой морали нет – только право сильных…
Общество утратившее душу – и Итен: главный персонаж «Зимы тревоги нашей» смешивает в сосуде своего бытия хорошее и плохое, и поступки его координируются сиюминутностью – за которой нет никакой вечности.
Книги Стейнбека тяжелы: но космос определённых времён они передают, как мало какие другие.
КОСМОС ДЖОЙСА. К 130-ЛЕТИЮ ПИСАТЕЛЯ
1
Космос Джойса, начинаясь в розово-праздничной, утробной античности - впрочем пересекаемой зыбкими тенями обитателей Аида: вот выступает монструозная Геката, чей оскал свидетельствует о тщете всякой надежды - расширяется многообразно, организуя собой своеобразное подобие вещественного и идейного Большого взрыва...
О, бессчётно, жёстко, с судейской чёткостью фиксируемое количество бытовых подробностей: сосуды и столовые приборы, улицы и проулки, виды транспортных средств и предметы обстановки квартиры - весь этот пёстрый антураж на фоне которого происходит новое странствие нового Улисса: ничем, впрочем, не похожего на легендарного, многоумного героя пресловутого эпоса...
Шутовство, вшифрованное в бездны текста, разлетается смысловыми играми: и объектом, проверяемым на твёрдость, могут стать, как речения Святого писания, так и тексты патристики; а уж тень Порясающего Копьём вездесуща: как же без неё...
Сухо выписанная сцена: скажем, урока истории, который ведёт Дедал, сменяется речевой бурей, когда пласты различных текстов наползают друг на друга, сшибаясь, как льдины во время ледохода, и пиджин-инглиш звучит не менее выпукло и внушительно, нежели заскорузлые, ветхие тексты хроник: вернее, восстановления из них, насыщенные фактическим содержанием начала конкретной главы.
Всё сорвано с осей и петель - и грандиозная улыбка Гаргантюа витает над пространством-космосом романа, отвечая медленно таящей улыбке Чеширского кота, которому чётко известно, что цена всему: иллюзия: просто различными они бывают.
Пышный космос, избыточно детализированный - и: уютный, домашний, когда дощатый сортир коррелирует с дачной памятью советского человека сорока-пятидесяти лет; когда Нора великолепно, сугубо по-античному возвышается своим грубо алкающим телом и ненасытимой плотью; и каталог рекламных объявлений превращается в каталог заурядной будничности - мало чем отличающейся от сиюминутности, знакомой большинству (что тут поправка на время! не действует почти).
О! Сгущение иных абзацев - подлинная химия слов, звёздные россыпи подтекстов.
Похороны не страшны, но нелепы - все ощущения, связанные с ними, скорее докучны, нежели пропитаны страхом и отчаянием...
И длится, льётся, играет поток словес, причудливо вихрясь, тонко соплетаясь; длится и играет, шумно вливаясь в вечность - такую условную, такую конкретную.
2
Есть конкретика «Дублинцев» - горсти рассказов, переливающихся щедрыми оттенками жизни, сгущающими её сок, и делающими его более…воздушным…
Дублинцы живут, пьют, едят, ходят в гости, дарят соседям улыбки, врываются в бездну ругани друг с другом – всё, как везде, но – со своим колоритом, со своей неповторимостью.
Казалось, Джойсу доставляет удовольствие простое перечисление улиц, скверов, площадей, лавок, магазинов: всего, что он знал наизусть, как любимые стихи, что видел и помнил, что трепетало флажками, оттенками, вымпелами бытия, огоньками правды – столь же не двусмысленной, сколь правда собственного бытия писателя.
…трагедия, разворачивающаяся в «Сестрах», компенсируются юмористическим окрасом, скажем…
Не столько важны имена рассказов, сколько общий колорит: где, разумеется, вспыхивают ленты католического мирочувствования, и загораются огни иронии, тяжёлыми углами встраивается в данность весомый натурализм.
Повесть «Мёртвые», завершающая сборник – об утрате иллюзий: или о том, что мы изначально начинены мёртвыми ощущениями: страшная повесть…
Муж, вспоминающий лучшие эпизоды супружества, вдруг жёстко осознающий, что умерший мальчик, которого некогда любила жена, более жив, нежели их отношения…
Происходящее на фоне рождества вдвойне печально: как музыка, звучащая приглушённо, полумрак лестницы, тайна, исходящая от жены…
Жёстко строится повествование: прорастает манера «Улисса».
Тени Ибсена, Флобера и Мопассана проявляются в пространстве рассказов: будто зажигается улыбка Чеширского кота.
Психологические изломы и уступы – пострашнее коллизий повседневности, связанных с необходимостью самореализации, обыденным выживанием.
…своеобразный парафраз на «Воспитание чувств» Флобера – первый роман Джойса «Портрет художника в юности» - интеллектуальная гроздь, вызревающая постепенно; сквозь тернии прорывающийся к свету герой: тот же, что проявится во весь рост во всех скитаниях «Улисса», разворачивающих долго и сложно, величественно и примитивно, с земной грязью и освоением космоса мировой культуры…
БЛАГОДАРЯ ИМ, «УЛИСС» ЗАЗВУЧАЛ ПО-РУССКИ
1
Философия, богословие, мистическая практика исихазма – крепко просоленная мыслью смесь, как раз необходимая для воссоздания «Улисса» на русском языке.
Или «Улисс», данный в необычайном переводе С. Хоружего (и Хинкиса) есть побочный продукт интеллектуального неистовства первого, противоречащего, казалось бы, тишине исихазма?
Синергийная антропология, разработанная Хоружим, предлагает рассматривать человека, как энергийную модель, сиречь совокупность различных энергий; причудливо комбинируя паламитское богословие, работы Лосского, многие идеи, Хоружий создавал то, что наверняка понравилось бы Джойсу – самому комбинированному из всех писателей, когда-либо создававших романы.
Разве, что Тристрам Шенди из той же серии…
Химия звёзд, медленное вызревание каждого абзаца, отцы-иезуиты, не отпускающие ребёнка никогда, если уж он попал к ним; колоритные картины Дублина, невероятная взвесь жизни и смерти, напластования физиологии и философии – какая интеллектуальная мощь!
Мощь можно переводить только мощью, как рифмованные стихи – пульсом собственного сердца…
Невероятная поэзия «Улисса» распускается цветами философии исихазма, а умная молитва опровергает человека плотского – ради образца энергийного…
Может, он уже и явлен Блумом – или всей комбинацией стиля, ассоциаций, идей…
Высоты, взятые Сергеем Хоружим в различных науках, очевидны; а высота глобального перевода перекликается с ними огнями запредельных миров, дающих силы для любого творчества.
2
Его труд был безнадёжным, но не Сизифовым: шанса издать полный перевод «Улисса» в условиях тогдашнего Советского Союза не было.
Виктор Хинкис переводил и оттачивал фразы и абзацы – он видел перламутры фрагментов и грубые камни иных страниц; чувствовал, как клубящийся поток сознания сносит его порою, а картины Дублина, выписанные с жёсткой чёткостью, заменяют московские пейзажи.
Хинкис переводил и переводил, пока постепенно – на богословских, физических и богословских дрожжах – зрел мыслью и стилем С. Хоружий – чтобы, приняв завещанное ему Хинкисом, завершить тотальный труд глобального перевода.
ГАШЕК-ШВЕЙК
Сколько всевозможной атрибутике в Чехии со Швейком!
Говорят, его не слишком долюбливают: мол, национальный герой, а такой простачок…
Чуть ли не дурачок.
Ну что вы, Швейк – мудрец, стоик, всегда с улыбкой воспринимающий шаровую, валящуюся на всех трагедией действительность.
С пивной кружкой всё воспринимать несколько легче, и Гашек пил, много себя, своих черт и пристрастий использовавший в создание образа…
Люди в романе – смешные и нелепые, себе на уме, и совсем простачки, алчные, и глупые: люди, как люди, не задумывающие о царствие небесном, ибо - где оно?
Да и как о нём думать?
Простая человеческая плазма, из который, улыбаясь, выделяется Швейк, ловко торговавший крадеными собаками, попавший на войну: вернее – долго до неё добиравшийся.
Картины сумасшедшего дома вовсе не страшны, как не страшна больница, набитая симулянтами, где разговоры о болезнях, приобретённых искусственно, так уморительны.
Уморительного много – Швейк помогает от депрессии, от её ледяных колец, сжимающих часто нутро мозга: современный мир располагает к этому.
Располагал и тот – если не быть Швейком.
…Гашек написал полторы тысячи различных рассказов, очерков, фельетонов; они были смешны, сатирически, или юмористически касаясь различных сторон жизни; но остался он благодаря Швейку: образу, ставшему международным, и в России любили его чуть ли не больше, чем в Чехии, или где-то ещё…
Наш Швейк…
Едва познакомившись в какой-то компании, один говорит:
-Пить – это грубый материализм.
Другой подхватывает:
-А жить надо жизнью духовной…
Смеются, всё становится понятно.
Всё понятно: и уморительный хитрец, ни во что не верящий Отто Кац – фельдкурат – возникает в проёме двери, проговаривая скороговоркой:
-Дайте и мне карточку!
Проиграл ведь шельмец Швейка – в какую-нибудь «железку», а когда тот одолжил ему сотню крон, просадил и их…
Наш Швейк – похожего на него персонажа можно встретить и в российских палестинах, только вместо рома и сливовицы – будет водка.
…факты биографии Гашека обросли, как водной травой времён, слухами, сплетнями, легендами.
Он и сам был не против запустить ту, или другую, и сам – ратовал за изменение жизни в пользу фантазий.
Он обладал феноменальной памятью, и, долго мотаясь по тропам Европы, сделался полиглотом, хорошо зная венгерский, немецкий, польский, сербский, словацкий и русский языки, он говорил на французском, мог изъясняться даже на цыганском, а во время пребывания в России в 1915 году овладел навыками татарского и башкирского…
Думается в смеси этой национальной интересовал его более всего комический элемент: именно в нём таилось нечто космическое для Гашека.
Он был из древнего рода.
Четвёртый ребёнок в семье – впрочем, с семьями его тоже было всё запутано.
Легко окончив школу, Гашек поступает в гимназию, и тут курс истории Чехии читает Алоиз Ирасек – известный чешский писатель, по бедности работающий учителем.
Гашек активен – он непременный участник всех антинемецких демонстраций, проходящих в Праге.
Он не любит империю: он подтрунивает над ней: для начала.
Потом он даст сатирический её, даже шаржированный портрет в книге о Швейке…
А пока…
Пока Ярослава забирает патруль, и, обнаружив у него самоцветные камни, якобы купленные для школьный минералогической коллекции, кидает в каталажку, грозя расстрелом: мол, время тяжёлое.
Гашек шлёт домой весёлую записку: чтоб не ждали к обеду, утром расстреляют.
Всё обошлось: представить близких, читающих такое послание, тяжеловато.
Швейк снова выходит из дома, ещё ничего не зная про войну, и отправляется в трактир «У чаши», где его должен ждать…
Ну пусть дурак полицейский инспектор Бретшнейдер, которому поручено поближе сойтись со Швейком на почве собаководства, дабы прощупать такого прохвоста.
Пусть ещё ждёт старый сапёр Водичка, который надаёт этому Бретшнейдеру по морде и вышвырнет из трактира: как же без драки?
…первым местом работы Гашека становится аптека, но он не выдерживает обязаловки хождения, и с компанией таких же парней отправляется в путешествие, обходит Словакию, Моравию…
Он остепенится с годами – даже поступит в Торговую академию, продолжая сочинять, сочинять.
Когда Швейк созрел в нём, чтобы вырваться на волю?
Во время участия в демонстрациях?
В периоды бродяжнической жизни?
Со всяких служб его выгоняют – он не ходит на них, устроившись, оставляет ёрнические записки.
Также не серьёзно он относится и к литературной работе: о чём свидетельствует хотя бы обилие псевдонимов – около сотни.
В общем он сотрудничает с разными журналами: фельетоны его отличаются хлёсткостью, рассказы – комизмом.
Он попадает на войну, оказывается в плену – в России.
Роман появляется, когда Гашек возвращается в Прагу, и выходит эпопея о Швейке отдельными частями: по мере созревания.
По боку – мелкие бытовые тексты, зубоскальство, фельетоны; теперь пора заняться главным.
Роман растёт, прибывают новые персонажи.
Их много внутри эпопеи: пьющие и много жрущие, совершенно ни во что не верящие фельдкураты, офицеры, больше интересующиеся девочками, чем службой, дуроломные генералы; их много – блестящий фейерверк людей, показанный в разных ситуациях…
Глупые обжоры крестьяне: поглядите на Балоуна, этого Гаргантюа Первой мировой, никогда не слыхавшего о французском великане.
Все почти кроют империю, все разорены войной, кто материально, кто морально.
И Швейк проходит между ними – с гордо поднятой кружкой пива.
Он проходит – уверенный в своём спокойствие, точно зная, что нельзя никогда терять бодрость духа.
Он проходит по всему миру, присаживается то с тем человеком, то с этим, травит байки, бесконечно вспоминая случаи из жизни Гашека…
…ибо автор и персонаж сливаются – в конечном итоге, ибо один врастает в другого, чтобы выпасть из него в огромный мир.
Брошюрки, которыми выходил роман, сложились в пласт великого произведения, разошедшегося по всему миру.
Прекрасный Швейк не задумывается о вечном, обходясь повседневностью.
Но он – вечен, его страницы не подвержены тлению, его юмор целит.
Действительно, многие перечитывали Швейка, борясь с депрессией, и – помогало, помогало.
Световая направленность эпопеи очевидна: Швейк и сам светел, недаром же порой его улыбка сравнивается с младенческой.
Мы победим?
Мы проиграем?
Неважно – мир всегда воюет, всегда пересматриваются границы.
И всегда надо всем расходится спокойная, великолепно-уверенная в том, что жизнь есть щедрый дар, все несчастья окупающий с лихвой – улыбка Швейка.
И в этом, придумавший его Гашек, проявляет себя, как природный метафизик.
ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ ЧАПЕК
Средство, сваренное чуть ли не самим королём-алхимиком Рудольфом Габсбургом…
А! нет, полученное его алхимиком, долго корпевшим над колбами и ретортами, подносившим их к разъеденным реактивами глазам, фильтровавший с использованием золота…
Император разгневался, поскольку реактив, опробованный на дочери лекаря (или алхимика) дал болезнь, он же не знал, что проживёт она потом…
Сколько там сот лет?
Можно свериться с блистательным бурлеском «Средство Макрополуса».
К. Чапек был из семьи врача – и распростёртая вокруг роскошная Австро-Венгрия не предполагала своего крушения…
Самая старая аристократия, великолепные дворцы, роскошь парков, и всюду, всюду звучащая музыка…
Чапек был пражанин, впрочем, а там музыка, вероятно, звучала не столь часто, как в Вене! Но – сколь хороши были изломы и пунктиры переулков, древние соборы, блестящая под солнцем золотой церковной парчой Влтава…
С четырнадцати лет Чапек стал писать – причём ранние его произведение публиковались в местной периодике, никаких особых – или традиционных мытарств, связанных с попаданием в печать, он не испытал…
Литературная карьера его шла ровно, а жизнь строилась так, что никакие внешние бури и потрясения не трепали её: на войну он не попал в связи с недостаточным здоровьем; получил прижизненную славу, был многолетним собеседником президента Масарика…
Всё хорошо.
Однако, зловещая «Война с саламандрами» свидетельствовала об обратном: всё вовсе не столь хорошо – в человечестве.
В нём – вечно приходится ждать чёрных молний: вернее – в случае с двадцатым веком – коричневых.
Они и ударили в мир нацизмом, они и образовали огненное кольцо чудовищных саламандр…
Эй, ящерицы, вы куда!
Вы же должны знать своё место, дол…
Нет, люди – это вы узнаете своё…
Огненные саламандры, могущественные саламандры, великие, разрастающиеся ящеры, занимающие всю планету…
Так славно всё начиналось: морские описания, пьющие морячки; описания плавные, обстоятельные, вкусные, и – нате…
Читал ли действительно Гитлер про себя в образе Верховного Саламандра?
Может быть ему представили…дайджест (как сейчас бы сказали) романа?
Он разгневался страшно, объявил Чапека личным врагом.
Чапек не знал, как все, что будет после 1936 года – выхода романа в свет; книга кончается неопределённостью – кто победит: ящерицы, ставшие ящерами, или…старые, ветхие, греховные, радостные и печальные люди; он не представлял, но – надеялся на разум.
Для его победы потребовались многие годы и гекатомбы жертв.
Роман сужается вокруг жути концентрическими кругами, и то, как постепенно, обстоятельно это делается, говорит о великолепной мере мастерства писателя…
Мы, погружаясь в текст, испытаем этот ужас, эту жуть…
А ведь Чапек был очень весёлым писателем – достаточно перечитать разные рассказы, например, «Как это делается», или «С точки зрения кошки»…
Он был юморист.
Он был сатирик.
Мир, представленный им в золотом своде творчества, разный: как в сказках, как в главном романе, рассказах; многочисленных, часто – лучащихся, шампанских – пьесах…
"Наша улица” №285 (8) август 2023
kuvaldin-yuriy@mail.ru
адрес
в интернете
(официальный сайт) http://kuvaldn-nu.narod.ru/
Охраняется законом РФ об авторском праве