Юрий Кувалдин "Принять на веру" эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ПРИНЯТЬ НА ВЕРУ

эссе

 
По той стороне идти приятнее, там тень, но день разгорается и тень поглощает свет, и сразу на обеих сторонах улицы палящее солнце, и даже нет тени от меня, идущего по осевой, поскольку улица стала пешеходной, пригодной для определения времени суток, потому что сегодня я представляю себя солнечными часами, которые восхищали меня в детстве, когда я на улице 25-го Октября, ныне и прежде Никольской, задрав голову, долго стоял против дома номер пятнадцать, на месте Синодальной типографии, что возле моего дома детства бывшей гостиницы «Славянский базар» и роскошного ресторана в нём, следя за тенью от створки, ползущей по цифрам этих солнечных часов, а теперь понимаю, что удобнее жить вообще без часов, постоянно мешающих плыть безмятежно по строчкам вечности.
По жизненному пути человека можно почти безошибочно узнать,  какова его собственная реакция на счастливый случай, разумеется, относящийся к сфере творчества, которое идёт извилистыми путями, порой, не зависящими от воли автора, который, к примеру, до сорока лет написал много, но опубликоваться по разным причинам не сумел, хотя прилагал немало усилий к этому, ведь лучше быть известным, нежели до поры до времени пребывать вещью в себе, причём, не уступая ни на йоту в правоте своего творчества, которое, особенно в молодости, когда твоё состояние нетерпеливее нетерпеливого, и ещё без глубокого понимания значения собственного стиля, когда постоянно отдельные личности тебя своими отрицательными отзывами хотят сбить с толку, как в игре в городки, едва  ты познакомил их со своими рукописями, полагая, что сначала нужно узнать мнение родителей, друзей и соседей, а уж потом, пристально вглядевшись в себя, с грустью согласиться с их впечатлениями и бросить марать бумагу, дабы обзавестись надёжной жизненной профессией, вроде финансиста или физика-ядерщика на Каширке в МИФИ, и вот именно в этот момент подкатывает случай в виде известного мастера литературы, публикующегося и здесь и там, и ты не оглядываешь его вопросительным взором, это излишне, но суёшь ему свою повесть (роман, рассказ…), получая по телефону от мастера ответ, что ты вполне сложившийся писатель, никого не слушай, пиши как можно больше, потому что всё будет напечатано, придёт твоё время, которое всегда состоит из случая, или как говорят в футболе, из одного момента, который нужно реализовать тотчас.
У заводской проходной, помню, лет эдак шестьдесят назад, встречали рабочих, идущих на смену, на доске почёта лица, которые в незыблемом торжестве облагораживали образ завода на всевозможных трибунах, демонстрациях, парадах, но в цеха к станкам или верстакам не являлись, постоянно заседая в райкомах, парткомах, профкомах, а когда какого-нибудь с доски с золотой звездой героя труда приводили в цех, он переодевался под работягу, перед телекамерой изображал вдохновенный труд и при синхроне уверенно говорил о постоянном перевыполнении плана, держа в одной руке гаечный ключ, а в другой токарный резец, чтобы сразу после съёмки покинуть цех под презрительные взгляды токарей, слесарей, шлифовщиков, понимавших, что вокруг и повсеместно идёт сплошная липа, а для того чтобы собственными силами добиться перемены подобного очковтирательства, зачастую сами лихо втирали очки, сделав две болванки, писали «десять», и стремительно после смены летели в угловую пивную, по пути в винном отделе прихватив поллитровку, никогда не подводившую, потому что после приёма стакана на грудь и запив его кружкой пива, в голову лезли только приятные мысли о том, что там наверху делают вид, что управляют, а народ столь же убедительно показывает, что работает, и в этой показухе находили очаровательное сходство.
Выйти из-под влияния, почти гипнотического, невозможно лишь бесцельным людям, которые, главным образом женщины, идут к гадалкам, астрологам и прочим манипуляторам психики не готовых к творчеству людей, вроде тех, что сидят на скамейках у подъездов, в целости представляющие картины народной жизни, по принципу, куда кривая вывезет, разве это не говорит правду о людях, всегда стремящихся к лучшему, ну, вроде хочу мужа, хочу счастья, это мы мигом, сдвинем по фазам альфу с центаврой и скажем за приличные наличные, что всё будет хорошо, и муж будет, и счастье в виде дачного участка обвалится манной небесной, и для сходства примеры приведем, Зина из магазина выскочила по нашему предсказанию за португальца, Маше из второго подъезда дома нашего присуще счастье как мы и пророчили прямо с детства, не только с дачей, теперь у неё вилла на Рублевке, благодаря бандиту Лёвке, у которого она и за бухгалтера и за невесту из белого теста, а ведь мы ей по звездам зодиачным счастье нагадали, и времени прошло мало, а всё у неё пошло в связи с нашим этим даром определять всё наперёд, что народ именует словом «судьба», однако для писателя судьба - это всегда взгляд назад, создание своего художественного текста от рождения до гробового входа.
Довольно распространено выражение: «Тут всё ясно без слов!» - то есть этой идиомой люди расписываются в бедности запаса слов, ведь, по сути, писатель начинается там, где у них «нет слов», подобно тем ситуациям, когда, к примеру, у Пришвина спрашивали, мол, откуда вы всё в своих книгах берёте, отвечал - из головы, той самой головы, которая у писателя буквально набита словами на любой случай, но помимо того любопытные хотят знать ещё источники, из которых питалась эта голова, источники, знакомые спрашивающим, и не просто вопрос они ставят, а в своих побуждениях хотят превзойти писателя интеллектуально, не понимая, что самые замечательные литературные вещи пишутся исключительно «из головы», с чем обычные люди не соглашаются, считая себя самих недооцененными, хотя обязаны своим, как они считают, замечательным родителям, тогда как писатель во главу угла ставит словарь.
И голоса со всех сторон, сливаются в вечерний звон, и никого никто не слышит, и ветерок уносит звуки, стелясь по мраморной реке в отсветах закатном пламени, и что ж, да то ж, горит, сгорает всё на свете, и сожаление об этом ложится строчкой, сознавая, что несгораема она, да что и всё запечатлённое в строке сегодняшнего написанья, не подлежит исчезновенью, поскольку сам огонь пылает в каждой букве снова, и видимый издалека закат становится рассветом, и в этих пламенных речах открыт весь человека жизненный путь, с начертанными на скрижалях возможностями созидания для каждого, и место подходящее дано и в шалаше, и в новом небоскрёбе, когда далекие огни в своём количестве сливаются в одно светило духа, всесильного именно с твоей точки зрения.
По мере написания нового текста сами слова вызывают потоки воспоминаний далёкой поры, так что никак не мог из них выйти, потому что каждому мыслящему человеку знакомо состояние безостановочно идущих лексических картин, казалось бы, вне всякой связи, как это случается во сне, когда контролёр логического мышления постоянно хочет всё связать в линейную последовательную понятную цепь, а тут всё о другом, как будто где-то неподалеку стоишь ты маленький в белой панамке в Александровском саду в песочнице с формочкой, и одновременно видишь себя седовласого нынешнего с новой книгой в руках, ох и ах, какой размах, с тем же удивлением как во время рождения, почти никогда не забываемого в обстановке тишайшего одиночества, когда забываешь своё имя и отчество, вовсю погружаясь в ассоциативный монтаж фильма жизни, в лучшем случае одного мгновения поэтического воспарения над ней, то на этом все затруднения исчезают как мыльный пузырь, и даже более того.
Как-то Нагибин мне сказал, что вишнёвых садов не существует, это он в упрёк Чехову, а я-то видел знаменитые владимирские вишнёвые сада на задах двухэтажных домов в сёлах на владимирщине, под Боголюбовом, где прямо в саду в августе в больших медных тазах на костре варили вишнёвое варенье, однако возражать Юрию Марковичу не стал, ведь каждый живёт в своих заблуждениях, и в том саду говорили о «Вишнёвом саде» с Владимиром Солоухиным, в тени картин художника Коли Недбайло, где Солоухин закусывал коньяк квашеной капустой с клюквой, так что тот сад продается, и современники испытывают ту же тоску о потере, о безвозвратно убегающем времени, но и не забывают о дне грядущем, лучше всего, разумеется, из другой эпохи, когда их души сольются в одну большую душу..
Каждый писатель бывал в начале своего творческого пути, даже там бывал, где ни бе ни ме не понимал, ползал в своём животном происхождении на четвереньках, останавливаясь подчас от звуков голоса отца, который вслух ему читал «Критику чистого разума» Иммануила Канта, с которого, в сущности, всё и началось, то есть буква за буквой, потому что все слова мира созданы из букв, но на одном фундаменте, когда новые слова создавались путём замены букв на старых, была мама, стал папа («м» меняем на «п», и в обратную сторону), так что все буквы заменялись, изменялись, но на одном и том же месте, скажем, в окошечке, рассчитанном, к примеру, на десять знаков, и пошли меняться буковки, как на вокзальном табло, и ту же роль исполняет писатель, меняя их, сцепляя буквы в слова, которые, как мастер ткачества, соединяет в магические полотна, в этом еще одна причина полного погружения в волшебство письменного сочинительства, нежели полагать, что все слова самостоятельны для размещения в толстом словаре, нет, есть всего лишь одно слово, а именно. Имя Бога-отца, от него и фонтанирует мировой язык, природа которого в том, что он слишком могуществен от избытка любовной силы, производящей и живых существ и все тексты мира одновременно, но остающимся безразличным к борцам против свободы слова, поскольку Слово нельзя победить, ибо оно живёт в иной, если хотите, мифологической реальности, с того момента как было высечено на камне первое слово, всего-то дело, однако разворачивающееся необычайными событиями в древности, сейчас и впредь.
Высаживаются цветы в горшочках, вроде торфяных, которые сами растворяются в почве, по всей улице, причём, отцветают одни, на их место тут же высаживаются другие, и всё это осуществляют толпы женщин в спецодежде, как бы говоря, что им по силам оцветочить абсолютно все газоны мегаполиса, превратив его в некий ботанический сад, когда и во мне просыпается любовь к конвейерной работе четко отлаженной структуры, вооружённой современными устройствами для выполнения сверхбыстрой работы, и я в те минуты, когда прохожу мимо синхронно работающих сотен женщин, восхищаюсь их слаженностью, когда на глазах преображается общая живописная картина, и не только на нашей улице, но и везде, повсюду, во множестве и в отдельности, и я замечаю за собой ту же методичную работу по посадке только не цветов, а букв в свои вещи в течении всей своей жизни, но они отличаются по глубине воздействия на чувства и мысли человека, по той глубине, с которой цветам нельзя сравниться с буквами по сумме тех качеств, которые присущи классике, и сей предмет имеет характер вечного цветения, точнее, является сутью поиска красоты для другого.
Ночи короткие в центре июня, долго не спится, потому что солнце катится по горизонту, не исчезая, прикроешь глаза, сразу наплывает то та или иная сцена из жизни, подкрашенной воображением, и вот в такие мгновения думаешь о том, что всё размещается в воображении твоём, зафиксированном в бесконечных строчках, летящих в своём бесконечном движении по кругу, прочерченному солнцем, по краешку воображаемого горизонта, изо дня в день, из тысячелетия в тысячелетие, лучше всего, конечно, от начала времён, хотя у кольца нет ни начала ни конца, но давнее впечатление о собственном присутствии именно в начале времён не даёт покоя, только сразу глазами ищешь себя среди первых заговоривших сородичей в экваториальной Африке, один из которых начертал на песке первый иероглиф, и сердцем чувствуешь, что это ты, не смыкающий глаз до утра.
Хорошее впечатление производят на меня люди благожелательные, корректные, молчаливые, как, скажем, молчаливым был Фазиль Искандер, даже тогда, когда мы на его кухне на Красноармейской улице выпивали и закусывали, всё, конечно, с аппетитом, почти в тишине, и если я что-то скажу, Фазиль прерывает молчание через минуту, как будто мы сидим на солнышке в полдень, любуясь лёгкой дымкой над морским горизонтом, и между нами возникает понимание без устных слов, потому что писатель есть текст, а не болтовня, и своим молчанием Фазиль как бы постоянно напоминал об этом во времена безудержной болтовни да ещё под гитару на интеллигентных кухнях, многие говоруны из которых бесследно исчезли с лица земли, а те, которые ещё живы только задним числом понимают тщету подобных разговоров, не зафиксированных в художественных текстах, знакомство с которыми и вскрывает ту атмосферу «массолита», по-булгаковски пришпиленной к страницам вечности, и вот по этой причине писатели больше молчали, поднимаясь в своих вещах на недосягаемый литературный уровень мастерства, часто очень естественно.
Самые важные в жизни человека раздумья проходят в тишине на солнышке, когда в памяти перебираются одни эпизоды жизни за другими, взвешиваются, вызывая то улыбку, то сожаление, и с ними человек остаётся один на один, без информирования окружающих, которые не могут догадаться, что у него в голове, а другой человек не предаётся устным про себя размышлениям, постоянно нанося буквы на чистый лист, когда из потока слов являются и образы, и чувства и сами эти размышления, и жизнь тогда выражается преувеличено, и как любил повторят Фазиль Искандер: «Писатель из мухи делает слона», - вот в этом и кроется суть писательства – ещё до размышлений садится к роялю и писать, вдохновенно, экспромтом, поскольку сам текст говорит о размышлении, ибо мыслей без слов не бывает, тогда другой человек, прочитав текст, подумает, как же здорово писатель размышляет, вот бы мне так, вот тогда он сам набросает на бумагу несколько предложений, вспомянет то, что не так уж давно происходило, но как сложно всё это описывать словами, но ничего больше не скажет в череде разных событий до и после за этот год.
Бегают, крутятся под ногами, летят на элекросамокатах по тротуарам, петляя между прохожими, а ведь лет пятнадцать назад их не было на свете, и вот вам, пожалуйста, новые покорители жизни, которая во все времена была одной и той же, только сцены пьесы человеческого театра время от времени менялись, не касаясь жизни в тексте, поскольку она как шла своим трансцендентным путём, так и идёт, практически, не задевая никого из снующих, разве только для устного разговора, поскольку людей долгое время сравнивали друг с другом и вполне соглашались, что они разные, однако надо то ли с этим соглашаться, то ли стоять на своём, что все люди по рождению идентичны, и никакой середины, чтобы соблюсти равновесие между двумя крайностями, и прийти к самым незамысловатым выводам о том, что ритм жизни в тексте предпочитает в физической жизни замедление.
Больше всего меня поражают люди с замыслами, и больше же всего разочаровывают, поскольку ни одного своего замысла не воплотили в жизнь, и где бы эти генераторы замыслов ни появлялись, всюду они дают советы, с режиссёрами высказывают точные рекомендации как снять выдающийся фильм, с художниками как продвинуться в современном искусстве, не говоря уж о писателях, тут уж они знают абсолютно точно, как превзойти «Гамлета» или «Идиота», точнейшим образом указывая как создавать тот или иной персонаж, и в какой-то мере они говорят достаточно правильные вещи, как скажем знаменитый персонаж в очках, постоянно анализирующий создание нового фильма у Феллини в «Восемь с половиной», и как бы копируя этот типаж появляются всё новые и новые люди с грандиозными замыслами, а истинный художник уходит с головой в свое одиночество, давно поняв, что дело в создании нового произведения не в замысле, а в спонтанной выкладке на бумагу потока слов, соединяющихся в могучий текст, который не жаждет в реальности перемен, которых ожидают бесчисленные носители замыслов, поскольку все дело состоит в зрелых уроках мастерства, работающих без всех этих «замыслов», потому что замысел есть прямой путь к схеме, к той примитивной схеме, в которой работает кино, а не мастера литературы, сильный импульс самого текста которых даёт иллюзию критикам, что писателем управляют некие замыслы.
Каждое «я» знает своё имя, хотя это имя размножено на миллионы, но он инстинктивно откликается на него, сознавая собственное величие, и не без основания, поскольку все живущие воспринимаются им как второстепенные, и сидя перед телевизором для каждого другого он находит уничижительные выражения, при этом всегда приговаривая, что «я» бы уж в этом разобрался как следует, поэтому остальным едва ли стоит сомневаться в его компетенции, ведь значительное большинство не годится ему, этому «я», в подмётки, и столь замечательная позиция непоколебима, пока не захлопнется над этим «я» крышка гроба, и упокоится с другими бескомпромиссными «я», и вместе с ними, с остальными представителями «я» не умолкнет, уступив дорогу следующим бесконечным «я», и судить по тому, что «я» оказывается всегда из первых.
От случая к случаю будешь приступать к этому делу, забывая о том, что хотел написать тогда, но это «тогда» улетело безвозвратно в скважину «ничто», а вновь что-нибудь коротенько, именно «коротенько», как советуют в газете, покороче, чтобы на полосу встало несколько коротышек, так вот, через лет тридцать (такие временные периоды устрашают неофитов, бегающих, не отрывая взгляд от мобильников, боясь куда-то опоздать, и всё равно нигде не успевают), вот именно «через тридцать» от тебя уже ничего не останется, нет, физиологически ты всё ещё будешь писать комментарии к чужим текстам, но своего ничегошеньки не будет, об этом прекрасно знают истинные писателя, открестившиеся от беготни по миру, сидящие с детства до гробового входа в своём углу и пишущие на самом высочайшем уровне словесного мастерства свои книги, так есть, так было, так будет во все времена, будет решённым вопросом, где жить - в жизни, или в тексте, поэтому очевидным является следующее: из бегающих ничего не получится, из идущих против социальных правил вырастают гении, пожалуйте на примеры: Кант, Данте, Кафка, Веничка, Булгаков, Искандер, и в действительности, чего тут сложного, сиди и пиши, скорее всего это очень просто.
Классическая литература в непрестанном проникновении в души жаждущих воплощения в слове людей, которые чем-то схожи с верующими в безоговорочной преданности идеалу, к которому стремятся, не до конца вникая в этот высший смысл, когда кажется, с чего это людей уводит от насущного бытия в последовательных его проявлениях, хотя, впрочем, мало теперь таких, поскольку по-прежнему преобладают слепые, которых ведут слепые же поводыри, отличающиеся собственным логическим материальным представлением о жизни здесь и сейчас, с трудом понимая, что и до них жили подобные существа, и после них будут такие же, среди которых, однако, будут и особенные люди, которые способны идеал  принять на веру.
Так уж распорядилось человеческое сообщество, что женщина, в конечном счете, должна стать матерью, но истина эта в начале размышлений взрослых детей почти неправдоподобна, хранящая таинственный смысл, в который вхождение всегда нерешительно, влекущее сомнение в правильности исторического положения вещей, ведь, если глубоко задуматься, действительно парадоксально, так как ни у кошек, ни у птичек, ни у рыбок нет подобных семейных традиций, а цивилизационный человек представляется неким надмирным существом, пишущим книги, и всё прочее в сфере творчества, и тут действительно возникает вопрос о женском материнстве, при этом об отцовстве умалчиваем, полагаясь на тексты Библии, обожествляющей мужчин, мужское начало, поэтому в современном обществе постоянно возникают противоречия, где наличествуют своё и особое понимание данного вопроса, но что точно можно сказать - оно всегда подспудно.
Наступают вечера в жизни человека, ощущающего прелесть своего века, именно своего, а не календарного, и более изумительного времени он не наблюдал, поскольку видит новорожденных, сразу ставших взрослыми, говорящими всё то, что давным-давно сыграно в театре жизни, или, что ещё точнее, по словам писательницы Маргариты Прошиной, в костюмированном зоопарке, в котором животные, именуемые себя почему-то человеками, разодеваются ярко, дабы скрыть свои собственные атавизмы, качеством ничуть не уступая млекопитающим обезьянкам, поначалу кажущимися людьми, но не только ими, ведь нередко из присущих животным свойств появляются новые, более жестокие по причине признания самого себя центром мира, ведь он видит из себя, слышит из себя, что-то бормочет из себя, и весь мир крутится вокруг него, и он один хочет повелевать всеми и вся, вот именно поэтому на закате жизни понимаешь с глубоким прискорбием весь этот костюмированный спектакль, перенося его из жизни в текст довольно охотно.
Выбраться из тисков выделенной как бы тебе единственной жизни, практически, невозможно, но почему «как бы», а всё потому, что тело твоё стандартно, изготовлено Господом по образу и подобию в известном всем любовном экстазе, однако разум подсказывает, что выход есть в перенесении своей души в текст, и это не какие-нибудь заумные констатации, а самая что ни на есть реальность, поскольку настоящий человек есть классическая книга, живущая в веках, но обидно лишь то, что эта аксиома неведома подавляющему большинству людей, живущих здесь и сейчас, и не замечающих Слова, как не замечают воздуха, шагающие от роддома до кладбища с мыслью, что все мы, мол, там будем, а с коллективом и на расстрел идти не страшно, хотя для всего этого есть оправдание, поскольку страшно одному, и выброшенный с самой высокой должности персонаж превращается в ничто с лейкой в руках на приусадебном участке, когда самые счастливые дни состоят из встреч за рюмкой с соседом, как это у нас водится, и не обязательно для всех, а для тех, кто не тянет в тексте даже на отрывок.
Если глубоко вникнуть в поведение людей, которые не знают, чем себя занять в свободное от работы время, то можно прийти к выводу, который нужно проанализировать умом и чувством, иными словами, включить житейский опыт, выяснится, что всем людям необходимо отвлечение, причём, в любом виде, включая застолья, любовь, составляющую основу отвлечения, переходящего во влечение, посещение театров, храмов, стадионов, в общем, всё то, что уводит человека от самого себя, и оправдывает его существование на белом свете, однако из него большинству людей ровным счетом никакой пользы нет, но стоит только с детства выбрать правильную цель жизни, разумеется, творческую, так сразу такой человек может по праву считаться одним из самых счастливых, потому что ему не нужно никакое оправдание.

"Наша улица” №285 (8) август 2023