Борис Татаринцев “Самоволка” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Татаринцев Борис Анатольевич. Родился 11 ноября 1950 года в Алупке по месту службы отца уполномоченного НКВД в Крыму. В возрасте одного года переехал к бабушке в Ленинград. Срочную службу проходил в составе 1-й гвардейской танковой армии группы Советских войск в Германии. Работал инженером в питерской оборонке. В середине 90-х вместе с семьёй эмигрировал в США. Публиковался на интернет-портале "Моя Канада", в 2021 году в Минском издательстве "Звязда" напечатал книжку рассказов "Однажды на Петроградской".

вернуться
на главную
страницу

Борис Татаринцев

САМОВОЛКА

рассказ

До армии Ваня Журавский успел поучиться в Петрозаводском университете и даже немного поработать бетонщиком. Поначалу служба у него складывалась вполне удачно. В батарее его поставили в огневой расчёт на должность строповщика - с этого все огневики обычно начинали. Ваня был сильным от природы парнем - запросто подтягивался на перекладине, делал «выход силой» и «подъём переворотом», во время кроссов уверено укладывался в нормативы, а на строевом плацу смотрелся не хуже иного старослужащего. Через полгода, когда Ваню перевели в наводчики, он прекрасно справился и со своими новыми обязанностями. Быть бы ему в скором времени замом начальника расчёта, носить сержантские лычки на погонах, да раз в месяц получать в получку тридцать марок, ровно в два раза больше, чем рядовому полагалось. Однако не лежала у Вани к делу этому душа, не было в нем ни капли честолюбия. А какой без этого командир! Ваня заскучал и начал просить комбата списать его в хозвзвод. Мол, руки он на ученьях отморозил, и они у него теперь мёрзнут и нет ни какой возможности с прицелом управляться.
Дело было по осени, командир в отпуск уехал. При нем о хозвзводе и заикаться не стоило - классные наводчики на дороге не валяются, ну а комбат уступил. Где-то в глубине души недолюбливал он молчуна Ваню. Вернее сказать, опасался - молчит, молчит, а иной раз такое скажет. Хоть стой - хоть падай.
Перевели Ваню кочегаром в котельную. Командир из отпуска вернулся, узнал про такое дело, долго ругался, да ничего не поделаешь - ушёл поезд то, должность наводчика другой человек занял. Днём Ваня в казарме отсыпался, а по ночам в кочегарке дежурил. Кочегар - должность легендарная, сколько на ней ярких личностей перебывало, а сколько раскрылось. Вот хоть бы Рома Яуга, вернее Ромуальдас, как попал в кочегары сей же час по-русски и заговорил. Да как заговорил! Кое-кто из офицеров по сию пору его цитаты из «Бравого солдата Швейка» забыть не может. Кому понравится, если тебя с фельдкуратами да поручиками сравнивают.
Была у Вани одна особенность - его непреодолимо тянуло к спокойному, уединённому времяпровождению. То ли это в характере его заложено было, то ли с детства в привычку вошло - сказать не берусь. А рос Ваня в маленьком посёлке под Петрозаводском. Зимой, бывало, дома снегом под самые крыши завалит, а зимы в Карелии длинные - по апрель. Летом рыбалка, грибы. Ни что так на раздумья философские не настраивает как поплавок на тихой озёрной глади, да шелест веток в светлом, хоть вышивай, сосновом бору. Сидя в кочегарке, Ваня ночи на пролёт проводил за книгами, решал шахматные этюды, самостоятельно, опять же по книгам, учил немецкий язык. У него и метод свой был выработан. Ваня взял книжицу с немецкими текстами и выучивал из неё отдельные фразы. Одна из них, к примеру, была следующего содержания:
- Мне приходится воровать для того, чтобы этого не пришлось делать моим детям.
Там ещё и другие были не менее странные, однако. А что Ваню вовсе не волновало, так это материальная сторона жизни. До увольнения в запас меньше полугода, а у него даже дембельского чемодана нет.
Язык-то Ваня учил, да практиковаться в нём не с кем было. В увольнения мы не ходили - контакты с местным населением начальством не одобрялись, хотя официально и не запрещались.
Вопрос этот в ту пору ещё слишком деликатным оставался - война только четверть века как закончилась. Во время неё на территории цетхайнского гарнизона лагерь для военнопленных располагался, в память о котором братская могила осталась. Под её плитами лежали несколько тысяч советских солдат: русских, украинцев, казахов, грузин и кто там ещё будет - велика Россия, всех не перечислишь. Ходили слухи будто бы, когда крематорий разбирали на закопчённых кирпичах обнаружили надпись нацарапанную: «Мстите жителям Цетхайна!»
Однако мы в Германии не для мести находились, а что бы войны никогда больше в Европе не было. Немцы тоже горюшка с лихвой хватили и за фюрера своего по полной рассчитались. Не знаю, что они про нас думали, но внешне относились вполне дружелюбно. Стоишь, бывало, на дороге, голосуешь. Первая же машина остановиться и, если по пути, так подбросит, иной раз и крюк даст, что б до места доставить. Помню, как один парень из ракетно-технического взвода рванул в самоволку в гастштет за бутылкой. Дело было к ночи. Хозяин уже спать лёг. Немцы ложатся рано. Но ничего поднялся, двери отпер. А тут накладка - на бутылку около марки не хватает, но если стоимость посуды вычесть так в самый раз будет. Парень берёт бутылку в руки, открывает её, голову запрокидывает и через горлышко выпивает. Потом пустую бутылку немцу вернул. А тот ему ещё и сдачи пару фенешков дал.
Ну, кто бы в Союзе такое позволил! А ещё был боец в хозвзводе. Он в один немецкий дом, что в соседней с гарнизоном деревне, канистры с бензином таскал. Так его немцы и вовсе как родного принимали. За стол усадят, напоят, накормят, да ещё и спать уложат. А утром он, как проспится, назад во взвод возвращается.
Надо заметить, что отношения наши с немцами - камрадами, как мы их называли, строились главным образом на взаимной коммерческой выгоде. Немцы охотно покупали привезённые из краткосрочных солдатских отпусков часы, транзисторные радиоприёмники и болгарские сигареты. Многие из окрестных крестьян для работы, особенно зимой, предпочитали добротные армейские телогрейки, шапки-ушанки и трёхпалые рукавицы.
Но в основном торговали бензином, брали немцы и громоздкие танковые аккумуляторы. Продать камрадам канистру-другую бензина считалось не зазорно. Надо же домой подарки родным привезти. С пятнадцати солдатских марок особо не разгуляешься: пасту зубную купишь, подшивку для подворотничков, крем сапожный, в чайную солдатскую пару раз сходишь, глядь, ничего и не осталось. Правда, находились такие, кто это дело на поток ставил. Их в солдатской среде не уважали. Раз читал я в приказе по армии, как какой-то сержант со склада ГСМ, пригнал в деревню целый бензовоз и начал прямо с колёс торговать. Под трибунал пошёл. И поделом - жадность фраера сгубила.
Вечерам перед отбоем любил я посидеть вместе с Ваней, побеседовать задушевно. При случае наведывался к нему в кочегарку.
Хорошо там было - тихо, тепло. Ваня, бывало, дверку чугунную приоткроет, щепочку внутрь просунет, а как та огоньком займётся, вытащит наружу, сигарету от неё прикурит. Сигарету Ваня всегда держал в правой руке, сложенными в кольцо большим и указательным пальцами. Затягивался глубоко, неторопливо. Докуривал до самого кончика, едва не обжигая пальцы. Так курили на войне солдаты, так курят сельские шофёры и работяги после смены у пивного ларька - просто, без рисовки и киношного понта.
- Я тут, на техзоне два танковых аккумулятора припрятал, - начал раз Ваня и затянулся. - Хорошо бы их камрадам продать.
- Так ведь они же тяжеленные. Килограммов на десять потянут, - отозвался я с сомнением в голосе.
- На пятнадцать, - поправил Ваня.
- Тем более, - не унимался я.
- В Нейдорф нести - смысла нет. Там немцы зажравшиеся - гарнизон то рядом, а в Ниску мы их не допрём.
- Точно. Не допрём. А если на санках?
- Вань, ты чего? Где ты их возьмёшь, санки-то?
- А возле ДОСа. Я сегодня мимо шёл и видел, как детишки на санках катались, - сказал Ваня и опустив вниз подбородок выпустил струйку табачного дыма себе на колени.
- А, что! Это - дело, - согласился я.
- Ну, дак, - поставил Ваня точку в разговоре.
Через пару дней в субботу, сразу после отбоя, сославшись на неотложные дела, я отправился в штаб. Посидев там для вида минут пятнадцать, незаметно вышел из казармы и направился к техзоне, где находилась котельная. По дороге ненадолго завернул к ДОСу - двухэтажной, барачного типа постройке, имевшей один общий, длиннющий коридор с большим количеством дверей. В ДОСе жили офицеры и сверхсрочники. Семейные занимали отдельные комнаты, а холостяки селились по нескольку человек вместе. Дело было к весне, однако накануне выпал небогатый в этих местах снежок. Он здесь и в декабре-то не часто бывает, а тут, нако, вот. Возле деревянного крыльца стояло несколько детских санок - нехитрое развлечение гарнизонной детворы.
Я взял одни из них - те, что казались покрепче и двинулся дальше. Котельная находилась возле техзоны и служила для обогрева помещений с пусковыми установками и тягачами для транспортировки ракет. Что бы попасть в кочегарку, надо было пройти через КПП, где денно и нощно дежурил наряд под началом старшины-сверхсрочника. Осторожно  обогнув освещённое КПП, я крадучись пробрался поближе к тому месту, где за высоким с колючей проволокой забором находилась котельная.
Негромко свистнув, так что бы не услышал охранявший техзону часовой, я затаился и стал ждать. Через короткое время одна из досок сдвинулась в сторону, а из образовавшегося прохода показался прямоугольный, размером с большую посылку ящик, за ним второй. Пока Ваня осторожно протискивался между досок, я положил аккумуляторы поперёк санок, потянул за привязанную к полозьям верёвку. Санки поддались.
- Порядок, - сказал я и уже через минуту мы ходко волокли их по тропинке в сторону
деревни Нейдорф.
Миновав безлюдную, с затемнёнными окнами деревню, пересекли шоссе и двинулись напрямик через распаханное по осени поле. Ориентиром служили видневшиеся вдали огоньки. Снега было мало. Кое-где виднелась чёрная, обнажившаяся земля. Санки скользили плохо. Ваня тянул за верёвку, а я подталкивал сзади. Груз норовил сползти с дощатого сиденья.
То и дело его приходилось поправлять. Пройдя около километра, мы вышли к просёлочной дороге. Снега на ней не было вовсе.
Санки пришлось бросить и тащить аккумуляторы на руках. Я довольно быстро устал, делал частые остановки. Неподъёмная ноша тянула вниз, меня шатало из стороны в сторону. Я скрипел стиснутыми зубами и даже немного подвывал, однако шаг за шагом продолжал двигаться вперёд. Последнюю сотню шагов сделал как во сне. Через застившую глаза пелену я видел лишь тёмные контуры постепенно удаляющейся от меня фигуры. Это Ваня размеренным шагом двигался к намеченной цели.
На краю деревни Ниска, несколько на отшибе стоял небольшой домик с гаражом и садом за металлическим, сетчатым забором. Мы прошли через калитку во двор, поднялись на освещённое крыльцо, постучали в дверь. Через некоторое время дверь отварилась и на пороге появился мужчина в полосатой пижаме. Пряча заспанные глаза от яркого света электрической лампочки, он вопросительно посмотрел на нас.
- Добрый вечер. Как идут Ваши дела? - начал было Ваня по-немецки.
Вместо ответа на лице у немца появились явные признаки раздражения. Я понял, что самое время вмешаться и, шагнув вперёд, произнёс, красноречиво указывая на стоявшие возле наших ног аккумуляторы:
- Кауфен, кауфен.
Мужчина, мигом смекнув, в чём дело, уточнил:
- Вифель?
- Цейн, - сказал я и для верности повернул к нему ладони с десятью растопыренными пальцами, тыльной стороной наружу.
- Йа, йа, - прогундосил немец, радостно потирая руки и скрылся в доме.
Через пару минут он вернулся держа в руках «кобру» - большую бутылку водки с шарообразным расширением в средней части горлышка.
- Десять - за каждый, уточнил я на ломаном немецком.
Немец молча протянул мне зажатую в кулаке купюру с портретом Гумбольта.
- Видал, дураком прикинулся. Как будто цен не знает, - сказал я, обращаясь к Ване.
- Давай-давай. Ка-ра-шо, - затараторил немец. – Бауен социалисмус (строим социализм).
Он оторвал от пола правую обутую в мягкую домашнюю туфлю ногу, слегка оттопырил назад нижнюю часть туловища и издал резкий характерный звук, словно футбольный мяч из которого с силой вышел воздух. Довольные сделкой мы тут же распрощались. Немец отправился спать под своей пуховой периной, а мы двинулись в сторону находившегося неподалёку гастштета.
Миновав деревенскую улицу, мы с Ваней оказались возле железнодорожного переезда. За ним, в десятке шагов от полосатого шлагбаума стоял двухэтажный дом из красного кирпича с примыкавшим к стене глухим каменным забором. Над входом весел фонарь, освещавший массивную дубовую дверь и готическую вязь кованых железных букв: «У дороги». Оглядевшись по сторонам, мы вошли внутрь. За стойкой, возле никелированных пивных кранов хлопотал хозяин. Время было позднее – около одиннадцати и народу в зале осталось немного. За парой покрытых белыми в зелёную клетку скатертями сидели две чисто мужские компании. Расположившиеся по-домашнему камрады играли в карты. Игра шла неторопливо, явно, не за интерес, а ради удовольствия. Немцы лениво покуривали, время от времени кто-то пригубливал ликёр из крошечных словно больничные мензурки рюмок, запивая его газированной «Колой» из тонких высоких стаканов, а кто-то пил светлое пиво, причмокивая от удовольствия губами. На нас никто не обращал внимания. Заняв свободный столик, мы стали ждать хозяина. Через пару минут подошёл его сынишка - шустрый такой паренёк лет пятнадцати.
Мы заказали горячей колбасы, по бутылке пива, и пару пустых стаканов. Когда всё это оказалось на столе, Ваня достал из-за пазухи «кобру», отвинтил на горлышке крышку и, разлив водку по стаканам, произнёс с усмешкой, скосив глаза в сторону немцев:
- Покажем камрадам, как русские пьют.
Не могу сказать, чтобы это предложение вызвало у меня большой энтузиазм. Стоило мне хоть немного перебрать, как я на следующий день сильно мучился похмельем - приступы тошноты дополняла изнуряющая головная боль. Однако отказаться я не мог - сам погибай, а товарища выручай. Мы осторожно, чтобы не разбить стаканы, чокнулись, дружно, в несколько глотков выпили противную, тёплую водку. Ваня, слегка повернув голову, коротко выдохнул на сторону. Бережно отломил от лежавшего на тарелке ломтя маленький кусочек хлеба, поднёс к лицу, понюхал, неторопливо отправил в рот. Потом он взял в руку пузатую пивную бутылку, сделал несколько осторожных глотков, кончиком
языка облизал губы. Достав пачку солдатских сигарет «Дымок» и блестящую, купленную в военторге зажигалку, прикурил и только после этого произнёс:
- А водка то немецкая - дрянь. Не зря её костылём называют. Стоит в горле и ни туда - ни сюда. Наша «столица» куда как лучше идёт.
Помолчал минуту - другую, покурил, и снова разлил по стаканам. Игра за соседними столиками явно разладилась. Взоры присутствующих устремились в нашу сторону -  допьют эти русские свою водку или нет? Однако перед нами этот вопрос не стоял. Пока водка на столе - её надо пить. А как иначе. После третьей Ваня, подперев ладонью подбородок и глядя куда-то вдаль, поверх ополовиненной бутылки, неожиданно запел чистым ровным голосом:
- Степь да степь кругом. Путь далёк лежит…
- В той степи зимой замерзал ямщик, - подхватил я с детства знакомый мотив.
Особыми музыкальными способностями я не отличался и, как говорила бабушка, мне в детстве медведь на ухо наступил.
Да разве в способностях дело. Русский человек не голосом поёт, а душою.
Водка кончилась и деньги - тоже, однако возвращаться назад в дивизион мы не собирались. Ваня снял с себя чёрную, с серым цигейковым воротником, специально взятую для продажи танковую куртку и нетвёрдой походкой подошёл к соседнему столику.
Для начала он заломил за куртку астрономическую цену – сто марок. В ответ крепкий, средних лет немец предложил ему десять. Сошлись на двадцати пяти. Только мы подошли к стойке, чтобы заказать ещё по соточке, как в помещение с криком вбежал хозяйский сынишка.
- Полицай, полицай! - истошно верещал он.
- Ваня, патруль! Сматываемся! Быстро! - прокричал я, увлекая захмелевшего товарища к дверям кухни.
Через заднюю дверь выскочили во двор, но было поздно - над каменным заборам маячила тёмная фигура в шапке-ушанке и зимней полевой форме. Мы залегли возле коровника. Я ещё надеялся, что патруль, который не решался зайти внутрь двора, в конце концов уедет и мы задворками сможем вырваться на оперативный простор. Однако Ваня, у которого вдруг появилась несвойственное ему словоохотливость, похоронил и её. Чтобы не выдать нашего присутствия, я попытался прикрыть ладонью Ванин рот. Он стряхнул мою руку и заорал пьяным голосом:
- Ах, ты меня душить, гад…
В считанные минуты всё было кончено. Дверь отварилась, зажёгся яркий свет, на пороге появился хозяин в сопровождении пехотного лейтенанта и двух сержантов. Хозяин кричал, что не мог выгнать русских солдат по той причине, что один из них генеральский сын. Это я наплёл ему для солидности. Чего спьяну не скажешь? Нас вывели на улицу, а перед тем как забросить в кузов, стоявшего неподалёку армейского фургона с брезентовым верхом, лейтенант вернул мне меховую со звездой шапку, которую я час назад оставил перед входом. Шапка попалась на глаза заскочившему за бутылочкой пивка лейтенанту и он отдал приказ на прочёсывание местности, ставший для нас роковым.

"Наша улица” №285 (8) август 2023