Александр Балтин "Портреты мастеров" эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва
Александр Львович Балтин родился 29 декабря 1967 года в Калуге. Член Союза писателей Москвы. Мастерство нарабатывал в постоянном общении с Андреем Битовым, Семёном Липкиным, Тимуром Зульфикаровым, Кириллом Ковальджи. С детских лет живёт в Москве, и принадлежит к московской литературной школе. Автор многих книг прозы, поэзии, эссе. Публиковался в России, Италии, Франции, Дании, Израиле и др., в журналах «Юность», «Москва», «Нева», и др. Постоянный автор «Независимой газеты» и журнала «Наша улица».
Александр Балтин
ПОРТРЕТЫ МАСТЕРОВ
эссе
БЛАЖЕННЫЙ И ПРЕКРАСНЫЙ МИР ЕВГЕНИЯ БЛАЖЕЕВСКОГО
Пёстрый шатёр истории многоструктурен, и допускает различные формы осмысления отдельных своих сегментов, которых вообще – без счёта; но осмысление тяжёлого советского периода через оттеночный свет одиозной фигуры, исполненное Е. Блажеевским, выглядит внушительно: до того, что оторопь берёт:
- Лаврентий Берия мужчиной сильным был.
Он за ночь брал меня раз шесть...
Конечно,
Зимой я ела вишню и черешню,
И на моем столе,
Представь, дружочек,
Всегда стояла белая сирень.
- Но он преступник был,
Как вы могли?
Разворачивается пластами прошлого повествовательный стих, вбирая подробности двух противоположных взглядов на чудовище: в том числе знаменитое сжиравшим его сладострастием (слабый отзвук Грозного царя)…
Поэтическая речь Блажеевского естественна, как то, что всё проходит:
Прошло минут пятнадцать...
Я пришла
В себя,
Когда раскрылась дверь внезапно,
И сам Лаврентий вышел из-за шторы
И сразу успокоил,
Предложив
Сыграть в "американку" на бильярде.
- Как это страшно!..
- Поначалу страшно,
Но я разделась сразу, -
В этом доме
Красавицы порою исчезали,
А у меня была малютка-дочь.
Так страшно, что и рифма не нужна: ибо стих отдаёт античным эпосом: с его перенапряжением высокой простоты, разлитой по сосудам трагедии…
Но – исторические экскурсы скорее исключение в сильном лирическом потоке Блажеевского, прошедшего свой литературный путь дервишем, оставившим замечательное, такой тонкой грустью лучащееся наследие…
Он чувствовал причастность к определённому поколению, к тем советским безднам, когда опубликовать определённые стихи определённого поэта было невозможно, отсюда:
Мы - горсточка потерянных людей.
Мы затерялись на задворках сада
И веселимся с легкостью детей -
Любителей конфет и лимонада.
Мы понимаем: кончилась пора
Надежд о славе и тоски по близким,
И будущее наше во вчера
Сошло-ушло тихонько, по-английски.
И бесконечная детскость лёгкими волнами, играя лазурью и синевой, плещется в поэзии Блажеевского, завораживая так, что создаётся ощущение – жизнь: в общем, не всерьёз.
Или она - просто предисловие перед глобальным текстом смерти и посмертья.
Всерьёз – только зафиксированное в слове, или – отлившееся в нём, ибо язык работает с поэтом также, как поэт с языком.
Язык Блажеевского благодатно совмещает воздушную полётность и упругость, фактурность, любовь к деталям, через которые просвечивает бесконечно быстро уходящее былое…
…поезда всегда проносятся быстро…
Есть нечто блаженное, словно почерпнутое из фамилии, в поэтических построениях Блажеевского:
Те дни породили неясную смуту
И канули в Лету гудящей баржой.
И мне не купить за крутую валюту
Билета на ливень, что лил на Большой
Полянке,
где молнии грозный напарник
Корежил во тьме металлический лом
И нес за версту шоколадом “Ударник”
С кондитерской фабрикой за углом.
Великолепен возможный билет на ливень, как на фильм; игра смыслами даётся утончённо: кажется – ещё миг, и таинственная нить порвётся – но нет, оказавшись крепкой, ведёт она дальше, созидая поэзию.
Ностальгические ноты почти постоянно звучат: всё уходит, и запечатлевать надо точно, как было: отсюда множество названий в стихах Блажеевского:
Веселое время!.. Ордынка... Таганка...
Страна отдыхала, как пьяный шахтер,
И голубь садился на вывеску банка,
И был безмятежен имперский шатер.
Имперский шатёр вызывал своего рода восхищение, множимое на неприятие…
Империя казалась вечной – общая ошибка всех подобных государственных образований.
Тяжёлые картины пишет порой поэт: тяжёлые, будто из недр деятельности многих передвижников занимает нечто, но – странное ощущение – именно такие картины и милы ему, участвовавшему в них персонажем:
А жил я в доме возле Бронной
Среди пропойц, среди калек.
Окно - в простенок, дверь - к уборной
И рупь с полтиной - за ночлег.
Большим домам сей дом игрушечный,
Старомосковский - не чета.
В нем пахла едко, по-старушечьи,
Пронзительная нищета.
Не этот ли мотив подхватит, по-своему обработав, через много лет Борис Рыжий?
Жизнь была – дрянь, бытовые условия – чудовищны, а вспоминается всё…чуть не как утраченный рай.
…вновь возникнет история: жуткая маска, бывшая реальностью; вновь замелькают, словно из офортов Гойи вырвавшись, вожди-палачи:
Любитель ножа и перца,
Даритель тюремных благ
Несёт в груди вместо сердца
Рыжий слепой кулак.
За ним, вдоль ночных становищ,
Идут в толпе старожилов
Угодливый Каганович,
Подвыпивший Ворошилов.
Сейчас начнется охота,
Опричники выловят план...
В тумане кровавого пота
Залег ночной котлован.
И бездною мерцают и кровавый пот, и ночной котлован: и клубится она, вторгаясь в нынешнее сознание, бередя его бурыми волокнами ужаса.
Прекрасен просвеченный лёгкостью совет:
Беспечно на вещи гляди,
Забыв про наличие боли.
- Эй, что там у нас впереди?..
- Лишь ветер да поле.
Поэтический стоицизм был присущ Блажеевскому в не меньшей мере, чем дивные, детские разводы акварельного письма.
…порою фактура стиха даётся столь мощно, столь крута лепка языковой плазмы, что в нарисованное поэтом пространство можно войти, используя лестницы былого:
В шашлычной шипящее мясо,
Тяжелый избыток тепла.
И липнет к ладони пластмасса
Невытертого стола.
Окурок - свидетельство пьянки
Вчерашней - в горчичницу врос.
Но ранние официантки
Уже начинают разнос.
Кто – из представителей определённого, мерно сходящего на нет поколения, не помнит подобных мест…
…водку разливали под столом, выпив предварительно компот, чтобы освободить стаканы, и разговоры велись обо всём – от Икара до Макара, так сказать; и было в них много оригинального, философского, мировоззренческого…
Закручивается турбулентно онтологический ветер: ветер, словно проносящий неистовым порывом таинственные колбы и сосуды
алхимии бытия:
На горестном ветру
В начальных числах марта
Бессилие души
Не описать пером.
Проносится такси
И хриплый голос барда
В приемнике поет
Про Волгу и паром.
В горестном сложно усмотреть счастье: тем не менее, есть оно – зыбко мерцающее, передающееся другим, бесконечное…
Блажеевский остался в двадцатом веке – создав поэтический свод, чьё сияние одолевает любые временные пространства: свод, не подлежащий ветшанию…
Поэт остался в том веке суммами деталей, общим отношением к жизни, переданным через слово, и – телесно…
Но что для поэзии жизнь поэта?
Она живёт по своим законам, не считаясь с последней датой того, кто создаёт её.
КОСМОС КИРИЛЛА КОВАЛЬДЖИ
Есть провидческое, страшное, колоколом гудящее, расходящееся кругами осознания одностишие Кирилла Ковальджи:
Ужаснулся. Осознал. Привык.
Как это чудовищно связано с: Блажен, кто посетил…
Как, в три эмоциональных глагола, первый из которых ошарашивает, второй заставляет смиряться, третий повергает в бессмыслицу однодневного существования – вложенная история человеческой жизни заставляет мозг вибрировать на невероятных оборотах, дёргая нити памяти, вынуждая сопоставлять с собственным опытом, думая: где – не так?
В каком отрезке лабиринта свернул не туда?
Мудрый, бесконечно – по-доброму – ироничный Кирилл Ковальджи, выпестовавший столько дарований! стольким помогший напечататься, попасть на определённую площадку литературного журнала, газеты…
Казалось, времени у него избыточно: и раздаривал он себя с щедростью июльского ливня: всем! всем!
Мощь мысли, связанная с предложенной явью, но выходящая за поля оной, пронизывала произведения Ковальджи, и порой игра – но смертельно всерьёз - интеллектуальной грани делалась столь пророчески-стоически-важной, что непроизвольно заставляла останавливаться в недрах вечной суеты:
Побудь же у славы в отгуле,
поспорь со своею судьбой,
пока тебе рот не заткнули
строкой, сочиненной тобой!
Припечатано.
Не оспорить.
…равно – и сущность всякой славы (особенно во времена тотального разгула пьяной вседозволенности) поставлена под вопрос.
И тут же – словно краткое исследование современного литпроцесса, конечно требующего искр иронии, даётся:
Поэты, поэтессы –
Гламур, деликатесы...
Фуфло и ширпотреб...
Большая редкость – хлеб.
Точность – биссектрисы, рассекающей… что ей положено.
Острота алмазного вектора.
…вспоминается Семён Липкин, деливший поэтов на ювелиров и хлебопёков: делавший это с мерой своеобразного юмора: ибо, сколь бы ни были хороши ювелирные безделушки, питаться вы ими не сможете.
Ибо – поэзия должна быть от ноздреватой глубины и тотальной, священной простоты насыщающего хлеба: разумеется, воспринятого в духовном аспекте.
…стремительность поезда, где все вынуждены ехать, одни в классе люкс, другие – еле держась на подножке – известна: но то, как поэт трактует оную скорость, вызывает нежное почтение к дарованию, проведшему через фильтры свои банальности ощущений и трюизмы треков жизни ради качества поэтического перла:
Неосознанная вроде
с тайной смысла и числа
жизнь, которая проходит,
жизнь, которая прошла.
Карта, что была в колоде,
на ладонь мою легла –
жизнь, которая проходит,
жизнь, которая прошла.
Ковальджи бесконечно метафизичен: он стремиться постичь подлинность лучей, пронизывающих реальность: ведь должны же такие быть!
Ведь не ради же…рагу и раструбов на перчатках существует этот феномен: человек.
Как интересно современность, подсаженная на иглу интернета, врывается в бездны строк поэта: сколь необычно комбинирует он, составляя чудесную словесную мозаику, разные пласты различных данностей, воплощая, как будто, запредельное – в каплях конкретного:
Кто переступил порог смертельный,
не вернется, говоришь, оттуда?
Может быть, в другой сосуд скудельный
перельется влага из сосуда?
Жизнь моя подключена к потокам
вечного космического света, –
трепещу, вибрируя под током
галактического Интернета.
…отголоски Тарковского, Самойлова, Мартынова мерцают: но – такими лепестками и вымпелами ощущений, что самостоятельность Ковальджи не нуждается в доказательствах; а отголоски объективно очевидны, поскольку поэт – древо, не могущее вершить рост без корней.
Рост Кирилла Ковальджи был интенсивным и замечательным: могучее древо его поэзии играло оттенками смыслов светозарной листвы, и мощью основных сучьев.
Ковальджи работал избыточно-интенсивно: и верлибр, и венки сонетов, и эпиграммы были в равной мере подвластны ему: и во всех – столь противоречивых: даже – исключающих друг друга - областях – поэт добивался внушительного результата…
… как предлагал его: добытый, как трофей из неизвестных угодий вечности, в недрах перевода и художественной прозы, педагогики и… просто качественного отношения к другим.
Космос Кирилла Ковальджи был просторен: и в этом космосе так легко и свободно дышать, что полёт… подразумевается; а есть ли что-нибудь – если иметь в виду подлинность жизни – важнее его?
КРАСКИ НИНЫ КРАСНОВОЙ
…метафизические раскопки: собственной жизни, своего прошлого; раскопки, дающие поэтические результаты, чья сумма окрашена разноплановостью взятых нот:
Я веду золотые раскопки
Не в египетской пирамиде,
А в московской своей хибаре,
В приготовленной к сносу
хрущевке,
Как в египетской пирамиде.
Я схоронена в ней самолично,
Умерев от тоски любовной,
И смотрю на себя, воскреснув,
На земную свою оболочку,
Как на мумию Нефертити.
Поэтическая речь Н. Красновой разнообразна: тут и рязанский говорок: народная стихия которого обещает своеобразные перлы, и интеллигентская речь, где проводятся самые невообразимые параллели: такие, как в приведённом стихотворение.
Особенность индивидуального движения: по тропам речи, или -парения: сквозь густо прорисованный быт: парения поэтического – даётся компактно и веско:
Кто-то танком к намеченной цели настойчиво прет,
О партнере раздавленном думая, как об уже.
Что-то нет у меня никакого движенья вперед,
И движенье назад начинается как бы уже.
Я от всех благодетелей спряталась в горе и пью
Не вино, а с миндальным пирожным в прикуску чаек,
И, в стихах прицепляя сурепку и репку к репью,
Все мечтаю в поэзии сделать китайский скачок.
О, он легко представляется: китайский скачок: через века – к неведомой цели, - но мерцания её так манят, что скачок необходим – к новым формулам речи.
Вот компактно данный портрет Бальмонта: и точность оного – как острый вектор воплощённой мысли, как биссектриса, рассекающая пространство былого – ради крови вечности:
Не умея пахать и возделывать пашню,
Но эстетов пленяя стихами своими, певучестью,
Он всходил и всходил по ступеням на башню,
И не плакал, о нет, над своею плачевною участью...
У Красновой есть целая галерея подобных портретов поэтов: и каждый поражает, если не завораживает обстоятельностью, и той мерой понимания литературы, которая свидетельствует о жизни ею.
Современность вламывается в поэтические признания, играя соответствующими словами, опаляя огнями грубости, но стоическая интонация Красновой отливает белой солью мудрости:
Ломает жизнь меня через колено,
Ломает резко, грубо, как полено.
Меня сломать старается она,
Но безучастна к этому страна.
Я — словно Мона в лапах охламона.
Не защитят меня войска ОМОНа.
Но я не собираюсь вешать нос
И не кричу ни «караул!», ни «СОС!».
Не сломать.
Не выдавить крика.
Поэт выстоит.
Современность, понятное дело, оставляет желать лучшего, поэтому:
Повара, на фольклорную живность точившие зуб,
Из Жар-птицы и Курочки Рябы сварили суп,
Золотую Рыбку поджарили на сковородке
И подали гостям в ресторане к столу и к водке,
Получили от них благодарность и деньги за это.
Про меню ресторана писала «Экспресс-газета».
Ведь всё на продажу! но поэзия не участвует в этом торгашеском фейерверке: она живёт другими энергиями, и Краснова прекрасно демонстрирует это.
Розы красивы: но противоречащие им неврозы горазды определять данность:
Жизнь моя не в розах —
В стрессах и в неврозах.
Но что же делать? Жизнь такая — селяви.
А все же в ней бывают
Прекрасные моменты,
Когда поют в Терлецком парке соловьи.
Легко поётся своеобразная песенка: неунывающее, провинциальное, прекрасное начало животрепещет в душе поэта, давая новые и новые образы, картины, созвучия…
Созвездия её созвучий качаются над бездной скучного, хотя и богатого всем пространства: и тонкие огни сущности бытия жарко просвечивают сквозь них.
БЕСКОНЕЧНЫЙ ЮРИЙ КУВАЛДИН
…словно тайна основных красок жизни открыта ему…
Тонко мерцают таинственные рассказы и повести, где быт, даваемый крупно, широкими мазками, подразумевает прорывы в вечность: и – бесконечное познание человека: простого, маленького, огромного, как космос – даже с пьянством своим…
«Свои» - повесть, построенная строго и математически-чётко, показывает типажи простецов: людей, не причастных гармонии слова, не прикоснувшихся ни к чему высшему; но так выпукло, живо встают они со страниц: и чудовищный, малограмотный отец, задушивший надоевшую жену, и дети его, разбросанные по расселинам жизни.
Ю. Кувалдин знает жизнь до прожилок: словно штурмовал и штудировал её собственной судьбой: и все работы, вся сумма взаимоотношений, показываемые им, вспыхивают правдой подлинности: порой – чтобы выявить невозможность внутреннего роста людей, отрывающих себя от высокого, сложного чтения.
Так, в «Счастье», например, где плазма жизни обволакивает вас, но простота и заурядность оной – с пьянкой, рыбалкой, всем скарбом людских страстей - так банальна, что – парадоксально - высотой тайной жизни просвечивают густо…
«Не говори, что сердцу больно» - именно об этом: о состояние боли: когда всё могло бы случиться, но…ничего не случилось.
Обрыв.
Внешне многие произведения Кувалдина исполнены просто: тугие фразы подогнаны друг к другу без зазора, с абсолютной выверенностью; но мерцающие за простотой обыденных ситуаций бездны завораживают.
Иное дело «Поле битвы – Достоевский»: здесь ничего не может быть просто: согласно законам, данным самым сложным русским классиком: и Кувалдин разворачивает повествование столь же метафизическое, сколь и исполненное сложными словесными орнаменты…
Золотистые дуги постигнутых откровений мерцают, обещая колоссальную нагрузку сердечному духу читателя.
Абсурдные изломы иных повествований: как в «Вавилонской башне», например, заставляют сосредоточиться на их игре (впрочем, данной смертельно всерьёз) – дабы обдумать полосы жизни, вечно протекающие сквозь наши души…
Кувалдин-критик представляет множество эссе, собирающихся в сумму отношения к литературе: как делу наиважнейшему, самосознанию народа: но и – делу далёкому от жизни, хоть и черпающему из неё.
Чтобы осталось.
Чтобы помнили.
Чтобы прошло сквозь века.
…как случиться – неведомо, но главное – делать своё бесконечное литературное дело, которое, кажется, должно продлиться и в посмертье, чтобы зазвучать там с новой силой.
"Наша улица” №286 (9) сентябрь 2023
kuvaldin-yuriy@mail.ru
адрес
в интернете
(официальный сайт) http://kuvaldn-nu.narod.ru/
Охраняется законом РФ об авторском праве