Ирина Оснач “Нянька пришла” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родилась 24 ноября 1965 года на севере Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

НЯНЬКА ПРИШЛА

рассказ

Вдох, выдох, вдох, ещё метров десять, футбольные ворота близко. Возле них и перейду на шаг, пора, слишком напряглись мышцы на правой ноге. Ворота. Можно выдохнуть, глубоко вздохнуть, опять выдохнуть, идти и успокаивать сердце: сейчас передохнем, сейчас…
Каждое утро я с собачкой Малышкой обхожу наш большой дом, возвращаюсь домой, а потом спускаюсь во двор один.
Вдох, выдох, захожу на спортивную площадку возле дома, и бегу.
Нагрузка щадящая, вроде и бегаю, но серединка на половинку - больше хожу, чем бегаю. Имитация бега, как шутит мой врач Лора Сергеевна.

- А-а! - чёртов камешек! Нашёл именно то место в подошве, где больнее уязвить, и впился, будто иглой. Площадка покрыта песком с гравием, и такие острые камешки бывают, что я пару раз подпрыгивал от боли и досады на невнимательность. Теперь всегда смотрю под ноги, и надо же было сейчас…

Наверное, я тогда уже краем глаза увидел большое белое пятно за серой от дождей сеткой, натянутой на ограждение спортплощадки. Пара шагов, и пятно стало белой фигурой.
В глаза будто воду плеснули, всё расплылось, и в висках заколотилось, застучало так отчаянно, что я потянулся не за таблетками, которые у меня в правом кармане, что проку в таблетках, когда смерть так вот маячит в двух десятках метрах от тебя, а
к левому карману, где у меня мобильный.
Достать и нажать на вызов там, где номер дочки.
Можно ничего не говорить, только нажать на вызов. Такой у нас уговор с дочерью Машей после смерти жены: если сердце прихватит или ещё что, я должен нажать на вызов. Толку от этого никакого, я в одном городе, она в другом, я в одной стране, она в другой. Но… «Так мне будет спокойнее», - попросила Маша, подразумевая, что кинется звонить моей соседке, знакомому врачу, и в Скорую. Из другого города и другой страны.

«Спокойнее, спокойнее», - повторял я себе, делая ещё шаг и ещё, толком и не видя ничего, кроме этой белой фигуры. И какое облегчение, когда подошел ближе и заставил себя приглядеться: да это женщина в белом платье, кажется, уже в возрасте. Самая обычная женщина. Постояла возле качелей и пошла к лавочке.
«Ох, ну и фантазии! Сам себя чуть до инфаркта не довел!»
Я уже видел не только лавочку и белое платье. Вот розовый куст и клен неподалёку, возле соседнего подъезда дворничиха Галя, на углу у площадки примостился пудель, к которому неравнодушна моя собачка Малышка…
После такого шока я прошёл чуть больше, чтобы успокоиться, и хотя было искушение закончить пробежку, сделал ещё два круга, всякий раз пробегая мимо сидящей на лавочке женщины. Лавочка не так уж близко от спортивной площадки, да и бегаю я без очков, но немного разглядел женщину - сидит прямо, будто аршин проглотила, на платье какая-то вышивка, волосы убраны в узел на макушке.

Нянька!
От этой догадки я даже остановился.
Это пришла нянька, и сидит, дожидается своего времени.

Весь мир вернулся ко мне, я выдохнул и улыбнулся.
Наверное, таблетку всё-таки лучше проглотить. Вытащил из кармана блистер, а все ячейки пустые, закончились таблетки. Как же я опростоволосился? Дома ещё одна упаковка есть, дома выпью.
Я пробежал-прошагал круг и вернулся к той стороне площадки, где на скамейке сидела женщина.
Конечно, это не моя нянька, мою няньку Лизу сколько лет уже на этом свете не найти. Но очень похожа на Лизу, какой она была в моём детстве.

Чтобы совсем успокоиться, я стал думать о том, к кому пришла нянька. Хорошо бы - к той молодой женщине, которая каждый день проходит с дочкой мимо площадки. Не проходит - идёт скособочившись, дёргается при каждом шаге. Но идёт сама, и в руке - рука её прелестной и здоровой дочки.
Мне симпатична и сама женщина, и её дочка: не бежит, не торопит, не вертится, идет рядом с мамой, да ещё и рассказывает ей о чём-то.
Я себе даже историю придумал - наверное, у женщины этой, когда она маленькой была, обнаружили детский церебральный паралич. Родители её лечили изо всех сил, и почти вылечили, дочка и школу закончила, и институт, да и работа у неё хорошая. С принцем было сложнее, живёт одна, но дочку родила.
Наверное, тяжеловато ей, вот и наняла себе помощницу, няньку: с девочкой сидеть, сказки читать, готовить, гулять с ней.
И договорились они, чтобы нянька к девяти приходила, вот и ждёт она на лавочке, минут десять ещё сидеть.

Я пошёл к своему подъезду, но дальше думать про эту женщину не получилось, почему-то вспомнил, как Лиза сидела на моей кровати, расчёсывала волосы и бормотала какую-то сказку, чтобы я быстрее заснул. Сказки у неё были на один лад - она рассказывала о своей деревне, кто когда родился, с кем жил, как жил. Бесконечная деревенская сага.

Однажды мы с матерью стали вспоминать Лизу, которой уже не было на этом свете. Мать посветлела лицом. Обычно, когда я приезжал к ней, заставал её за серой бесконечной думой. Она хмурила лоб, поджимала губы и прислушивалась. К себе? Как угасают в ней последние, ещё жаркие угольки жизни? Или ждала беззвучных шагов смерти?
- Лиза из затопленников… из деревни, которую затопили ради водохранилища. Мать Лизы, как деревню затопили, с ума сошла. А Лиза как-то до Москвы добралась. Дед мой, твой прадед, Лизу на улице нашел - кожа да кости, глазищи огромные. Как выжила, непонятно. Дед документы ей сделал, и забрал к нам. Документы поддельные, по знакомству, и верно в них было только что нянькино имя. Лиза и сама потом путаться стала, сколько ей лет, и к фамилии другой привыкла. А деревню свою помнила, и говорила про своих деревенских, будто недавно рассталась, даже когда совсем старой была…
Когда дед Лизу к нам взял, мама моя на последнем месяце была, а потом я родилась, позже мой брат… И Лиза со всеми нянчилась, тетешкалась… Когда ты родился, она и тебе человечка сделала, из тряпочки. Всех, кого любила, такими оберегами одаривала.
Дед великого ума человек был, и людей видеть мог, и будущее. Наверное, потому и взял к себе Лизу. Не прислужкой, нет. Она была нашей Лизой.

Тряпичного человечка я последний раз видел, когда вместе с женой переезжал в этот дом. Тряпичный Лёша лежал в старой коробке с другими мамиными вещами, бестолковыми и никому не нужными, по мнению дочки Маши. Маша помогала с переездом. А потом и сама уехала, далеко. А грузчики и вовсе считали весь наш скарб барахлом, и относились как к барахлу. Много чего побито было и изгваздано: шёл дождь, вещи кидали, тащили по асфальту.
Вещи в коробке и правда бестолковые: девичий альбом, в котором мама рисовала невиданные цветы, под ними пожелания её подружек «котик лапку опустил в красные чернила, и красиво написал: будь счастлива»; потрёпанный томик Есенина; толстая пачка поздравительных открыток с мимозами, дедами Морозами, волшебными конями-санями, огромными кремлёвскими звездами…
Был там и Лёша - так я называл человечка, которого сделала Лиза, когда я родился. Нитяные волосы, красное платье, по которому Лиза вышила белыми нитками узор с большими цветами, похожими на ветряные мельницы. Эту вышивку Лиза называла «мышиной тропкой», и мне нравилось представлять, как маленькая мышка бежит по тропиночке узора на подоле платья, останавливается у завитка, выбирая дорогу, потом бежит-бежит, чтобы прошмыгнуть мимо цветка-мельницы и юркнуть под большую ягоду на рукаве оберега Лёши.

Мамину коробку я отнял у грузчиков и сам принёс в квартиру под мышкой. Она размокла, почти расползлась под дождем, и я чертыхался, пока подбирал то, что по дороге выпадало из неё: не догадался, мог бы перевязать, меньше мороки было бы.

Сейчас приду, и достану Лёшу, пусть лежит на тумбочке у кровати. Нет, сначала таблетку выпью, а потом найду Лёшу.
Нет, сначала Малышку покормлю, сердце вроде прошло.
Но потом таблетку всё равно выпью, и открою коробку с Лёшей.

Несколько коробок мы так и не разобрали с женой, оставили их в коридоре, там и мамина коробка. Не до вещей было, жена моя Тая, Таюшка, как мы переехали, сразу болеть начала, да так и не выздоровела.
Червячок болезни поселился в ней ещё до переезда. Думаю, произошло это тогда, когда Маша надумала - взять и уехать, и возникли слово «разъехаться» и вопрос - зачем нам с женой большая квартира. И когда Маша окончательно надумала уехать, «разъехаться» стало обрастать плотью: нам с Таей небольшую квартиру почти что в Москве, но не в Москве, а те деньги, что останутся - Маше, чтобы зацепиться, обосноваться на первых порах.
И когда «разъехаться» встало на ноги, сделало первый шаг, Тая сникла. Время было хлопотное, только смотри и думай, как всё по уму сделать, и я заметил, что Тая сутулится и молчит, когда она вдруг не стала вечером чай пить.
Привычка у нас такая была - заваривать хороший чай и с чем-то вкусным чаевничать долго и обстоятельно.
Маша выросла, всё реже появлялась дома, какой уж чай. Чай не пила, но старалась купить нам вкусное.
И вдруг после самого ответственного дня, как называли его жена с дочкой, когда «разъехаться» командовало нами, как солдатами в строю, и подписывались очень сложные бумаги, вечером Тая сказала, что голова болит, и ушла полежать на диване, в тишине.
Когда мы переехали, она всё больше так и лежала.
Вечером мы пили чай уже не на кухне, а возле дивана. Я ставил на стул поднос, приносил самые красивые кружки, покупал мёд и сушки, уговаривал попробовать её любимое овсяное печенье… Остывал чай, мы молча смотрели в телевизор. Столько печенья я съесть не мог, оно сохло, но я все равно каждый день покупал свежее - а вдруг Таюшка встряхнется и скажет:
- Чаю захотелось и печенья! Свежее? Поставь чайник, я сейчас приду на кухню!

Дочка приехала на похороны Таюшки, побыла три дня, привезла мне из приюта Малышку и уехала. Почти всё время плакала. Плакала, но говорила не о матери, не о том, что всё, нет её, как же это так, и что делать?! Говорила о каких-то мелочах, будто в сите просеивала - сейчас весь сор, вся пыль отсеются, и тогда мы посмотрим друг на друга и поговорим о настоящем. Не поговорили.
И смотрела Маша на меня так, когда смотрят, но не видят. Я, хоть и живой, но стал, как и мама, для Маши уже воспоминаниями: «Помнишь, как мы ездили на рыбалку… А как мама танцевала на Новый год… А когда ты на дерево полез, и залез так высоко, что мне казалось, не вернёшься, и я плакала…»

Малышка всё это время крутилась у нас под ногами, виляла хвостом, ловила взгляд, смешная небольшая чёрная собачка в возрасте, с белой манишкой на груди и седой мордой. Маша взяла её в приюте, взрослую, мол, со щенком мне больше мороки будет.

Малышка, собачка моя! Всегда у двери встречает так радостно, будто я ей косточку лакомую принес. Косточки нет, пошёл на кухню, взял с подоконника пакет с кормом, насыпал Малышке, немного посидел и посмотрел, как она ест, оглядываясь на меня и виляя хвостом.
Пошёл за таблетками, в коридоре чуть не упал - споткнулся. Включил свет - коробки. И с краю - мамина. Напомнила о себе, получается, чтобы не прошёл мимо, не забыл.
Я не забыл. Но нагнуться, открыть коробку, искать, натыкаться на вещи, которые хватают тебя за руку и наперебой рассказывают свои истории… не до этого сейчас. И вдруг Лёши в коробке нет?

Надо выпить таблетку и лечь. Вспомнить что-нибудь приятное.

- Ми-итька! Выходи! - кричит мой дружбан Федька во дворе и свистит так, что невозможно не услышать, даже если спать с подушкой на голове. Утро, лето, солнечная кухня, на столе накрытая полотенцем миска с хлебом, который испекла Лиза. Дома никого нет. Ломоть хлеба мне и ломоть Федьке. Выскакиваю в коридор, на лестницу, бегу, перескакивая через две ступеньки, и оглушительная, красной плёнкой в глазах, просто непереносимая боль. Добегался! Как встал, как схватился руками за перила и дотащил себя до двери, непонятно, теперь нужно сжать зубы и сделать вид, что всё хорошо… И уже хорошо, и мы с Федькой мчимся из двора, и колотится сердце от радости: утро, лето, дружбан Федька!

Или дочка Машка у меня на руках, а я по пояс в море, а Машка не хочет учиться плавать, и пищит, а когда я её окунаю, и она выныривает из воды, то уже смеётся и кричит: «А-акуни, папка, ещё раз!» А в двух шагах, на песке сидит и смотрит на нас, и улыбается Таюшка.

Совершенно простое и ясное счастье. Неужели его так мало было?

Сердце и правда колотится, лучше представить себе спокойное - как маленькая мышка бежит по тропиночке узора, выбирая себе дорогу, чтобы юркнуть под большую ягоду на рукаве оберега Лёши. И Лиза сидит на кровати, расчёсывает длинные-длинные волосы и рассказывает мне свои долгие сказки-рассказы.
Наверное, надо нажать на кнопку мобильного - только зачем? Мне хорошо, нянька Лиза рядом, и только Малышка почему-то воет.

- Ну ладно, сознаюсь - неважно почувствовал себя на улице. Бегал. Но ты же знаешь, как я бегаю - больше хожу. «Имитация бега», как говорит Лора Сергеевна, я бы ей самой посоветовал побольше быть на свежем воздухе, лицо зелёное, даром, что врач…
Ты почувствовала, что мне плохо, поэтому и позвонила, да. Я пошёл домой, выпил таблетку и прилёг. Вспоминал, как ты была маленькой. Маша, не надо мне к врачу, у меня всё хорошо, всё есть. Поговорю с тобой и буду чай пить. И до ноября немного осталось, и ты приедешь…

Буду чай пить. У меня есть удивительный чай из заповедника в Псковской области, травяной, пахнет летом и мёдом. Прислал давний знакомый. Давний, и дальний, и давно виданный, и на себя не похожий в ватсаповской камере, но голос, голос тот же, и знакомые словечки, и интонации - сквозняком через всю жизнь.
Откуда сквозняк? Входную дверь не закрыл после пробежки. Порыв ветра - дверь и распахнулась. Нянька зашла, посидела возле меня и пошла к молодой женщине с дочкой.
Не знаю почему, но нитяные волосы у Леши рыжие-рыжие, не то, что раньше, блёклые и старые. Дождь тогда при переезде его вымыл?

“Наша улица” №286 (9) сентябрь 2023