Андрей Ракша “Мерзкая плоть (Хроника дурного сна)” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

вернуться
на главную
страницу

Андрей Ракша

МЕРЗКАЯ ПЛОТЬ
(Хроника дурного сна)

рассказ

Ракша Андрей Евгеньевич родился 18 августа 1957 года на Алтае. Член Союза писателей Москвы. Печатался в «Библиотечке «Огонька», журнале «Дружба народов»,  издании «Аргументы и факты», альманахе «Подвиг», журнале «Мы», «Жеглов и Шарапов».  Живет в Москве.

– А мамки-то нашей нету, а мамка-то наша уехала к бабке. Болеет твоя бабка, и ничего тут не попишешь. Так что придется нам с тобой на пару хозяйством заниматься. Непривычно как-то, одиноко, а что делать. Вот ужинать сейчас будем, насыщаться. Как это нет?! Ты мне это брось! Если каша есть в тарелке, то ее там быть не должно. Такое вот интересное противоречие. Помнишь фильм про Винни-Пуха? Там, однако, речь шла о быстро исчезающем меде, но и ты ведь не медведь, а перспективный ребенок. Ты знаешь, что такое противоречие? Это когда не хочется, а надо. Бывает и наоборот – жуть, как хочется, а никак нельзя. Называется – суровая правда жизни. И неизвестно, с каким из двух случаев справиться труднее. Сейчас вот, как раз, первый. Придется поработать над собой. Не бодайся, пожалуйста. Готов? Опять не готов. Вот я тебе сейчас козу… Ну, тебе только хихикать. Смешливый попался. Откуда только такие смешливые берутся? Не знаешь? Я тоже. Гм-м-м. Это я что-то не то ляпнул. Уж что-что, а этот важный факт мне доподлинно известен. Ну, раз сам не хочешь, может вы с мамой на пару поедите? Согласен!? Быть не может. Наконец-то, снизошел. Еще бы – маму-то мы лю-ю-бим. А кто сильнее маму любит? Скажешь, дурацкий вопрос: конечно, ты. Кто бы сомневался. Хотя, можно и поспорить, но не буду, себе дороже выйдет, с тобой ведь не поборешься, всяко одолеешь. Ладно, ладно, не кусайся. Ай-ай, чуть палец не оттяпал, чудище четырехзубое: одинаково мы ее любим. Она у нас хорошая, лучше ее нет. И красивая, и добрая, и секс… впрочем, это лишнее, это тебе пока не понять. Ну, что, поехали? Вот так, молодец! Эту ложечку за маму, и еще одну за маму, и третью тоже за нее. Ты думаешь, это ты сейчас ешь? Нет, мой дорогой, это мы маму кормим. Вернется завтра и спасибо тебе скажет. Больше не будешь? А и ладно, я бы эту ложку все равно тебе не дал, я ее сам употреблю. У-у-у, какая вкусная кашка. Что такое?! Ну, не корчи рожу страшную, не реви. Подумаешь, трагедия. Ложку каши для папаши пожалел. Отдать? Да забери, сделай милость. Экий брат, ты у меня ухватистый да непосредственный. То ты не будешь, то делиться не желаешь. А, так это ты меня собственноручно накормить решил!? Отдать, так сказать, сыновний долг. Прости, не понял, напраслину возвел. Спасибо, добрый мальчуган; будет подмога в старости, кормилец ты мой. Да не оскудеет рука дающая. Только ты уж, оделяй нас всех по очереди и, главное, себя не забывай…
– … вот и управились. Можешь ведь, когда захочешь. Интересно, с чего это у соседа наверху так музыка колотит? Бессмертная группа «Квин», по-моему, в концертном исполнении. Праздник что ли, какой? Ты, случайно, не в курсе? Черт знает что! Вибрации высших сфер. Смотри-ка, тарелка твоя поползла, можно даже заняться музыкальным спиритизмом. Вызвать Фредди Меркьюри, к примеру; предъявить претензии по поводу применения необоснованных децибел в свете закона о соблюдении общественного порядка. Судя по всему, это на всю ночь. Понял, тебе сейчас не до соседской вечеринки. Не кряхти ты так ужасно, не смотри на меня скорбными глазами – вот он, твой горшок любезный. Вперед на подвиг, а я пока тарелками займусь. И что они там так расходились?! Хоть завтра и воскресенье, нам эта дискотека вовсе ни к чему…
– … и хорошо, и славно. Сыт и доволен, попку помыли, модный подгузник ближе к ночи наденем – в общем, родителю счастье, когда отпрыск в порядке. Что такое? Не нравится слово отпрыск? Да, ты прав, пожалуй, определеньеце-то корявое, но чего не сболтнешь, ради красного словца. Хотя, по сути, верно: отросток ты зеленый, побег зубастый – плоть от плоти моей, козявочка драгоценная. Что там у нас далее? Не понял? Ах, книжку! Грамотный подход, достойный выбор, ничего не скажешь, ибо телевизор, в основном, для дефективных, коих, к счастью, в нашем доме не имеем. Какую? Вот эту? Ну, правильно, мы же ее уже неделю, как терзаем. Что ж, сударь, у вас отменный вкус и легкая склонность к эротизму. Где мы остановились? Итак: «…Любишь ли ты меня больше всех на свете?» – казалось, спрашивали глаза русалочки, когда принц обнимал ее и целовал в лоб»… Нет, это просто невозможно! Они там что, совсем освинарели?! Даже люстра качается. Придется нанести визит. Ты посмотри пока картинки, а я пойду, наставлю народ на путь истинный. Надеюсь, обойдется без грубого внушения – сосед-то сверху, парень, в общем, неплохой, даром что холостой да ранний.
  
Потолок, словно тонкая мембрана, в такт глухому буханью мощной акустической системы, казалось, заметно проседал, хотя, конечно, это была всего лишь иллюзия, вызванная эффектом давления низкочастотных колебаний на незащищенную алкоголем психику. Сейчас, в восемь часов, можно было и потерпеть, но, как справедливо полагал Петр, к моменту, когда нужно будет укладывать сына спать, дискотека этажом выше вряд ли прекратиться.
Исходя из народной мудрости, что встречают по одежке, неоднократно подтвержденной собственным жизненным опытом, он прекрасно понимал, что, несмотря на приятельские соседские взаимоотношения, в момент праздничного разгула музыкальной «стихии» его просьба несколько поутихнуть может быть принята не совсем адекватно, возможно даже агрессивно, а если он еще и припрется со своими претензиями в затрапезном наряде, то и отношение к нему будет с соответствующим уничижительным акцентом.
«Психологическое давление посредством модного тряпья. Ну, не глупость ли?!», с усмешкой подумал он, сменяя домашние штаны и выношенную рубаху на новые джинсы в паре с недавно подаренной женой футболкой. Футболка была добротная, и сидела на нем соответственно, подчеркивая атлетические достоинства фигуры.
Сын, сидя в манеже, старательно крутил и перевертывал тонкую обложку. Книжка все время соскальзывала с колен, и он трогательно сердился на нее, хлопая по страницам растопыренной пятерней. Пятерня была похожа на миниатюрную морскую ракушку. Петр, зарылся лицом в пушистую макушку, вдохнул ни с чем не сравнимый родной аромат детских волос, и, глядя на розовые пальчики, подумал о том, что пройдет не так уж много времени, как они разительно изменятся, превратившись в сильные пальцы, немного грубоватые, как и положено быть у настоящего мужчины, однако способные совершать множество разных хороших дел – от примитивной рубки дров до нежного прикосновения к щеке любимой девушки – а уж он-то постарается передать сыну все то, доброе и чистое, что взрастил в себе в течение жизни, как бы высокопарно это не звучало.
– Не скучай, я сейчас вернусь, – Петр прихватил с тумбочки ключи от наружной двери, побренчал ими, привлекая внимание малыша и, не дождавшись ответной реакции – сын, расположив, наконец, удобно книжку, увлеченно возил пальцем по картинкам – мимоходом глянув в зеркало, выскочил на лестничную площадку, заранее настраивая себя на неприятный разговор.

*  *  *
С порога чужой квартиры сквозь дверь прихожей, ведущей в комнату, была видна часть беспорядочно сервированного стола, под которым протянулись небрежно скрещенные женские ноги, обутые в изящные туфли лодочки на высоком тонком каблуке. «Хорошие ноги», – автоматически отметил Петр, оценивая удачный ракурс. Обладательница выразительных ног и, судя по большей части обнаженного бедра, весьма короткой юбки скрывалась за косяком, отчего воображение сразу дорисовало соответствующий образ, само собой, выполненный в жанре «ню».
– О, незваный гость, заходи! – завопил сосед, стараясь перекричать давление басов. Его физиономия светилась пьяно-искренним радушием.
Соседа звали Вадик. Был он молод, симпатичен, в меру треплив и довольно-таки обаятелен.
– Да я, собственно… – застеснялся Петр, сбитый с агрессивного настроя неожиданно хлебосольным приемом. – У меня ребенок… Сам знаешь… Ты бы музыку поприжал.
– Нет проблем, сейчас устроим, – с готовностью согласился Вадик. Он, полуобернувшись, осаживая звук, замахал рукой. Видимо кто-то был недалеко от пульта, так как оглушающее звукоблудие съехало на более терпимый уровень. – Извини, у подруги именины. Родной плацдарм занят. Пришлось вот свою площадь предоставить.
– Давай, давай, приобщайся, – он фамильярно хлопнул Петра по плечу. – У нас нынче недокомплект. Всякой твари должно быть по паре, а тут случился усеченный состав, втроем гуляем. Ленка бедная скучает, требует самца.
Конечно, изначально у Петра и в мыслях не было провести субботний вечер за праздничным застольем, но завлекающая обстановка бесшабашной вечеринки неожиданно оживила приглушенное счастливым браком незабываемое ощущение свободного полета в пространстве бурной молодости; остро напомнила моменты, когда, будучи ведомым кем-то из друзей в незнакомую компанию, случалось стоять у чужой двери с томлением в душе и предвкушением возможной легкой авантюры. Вдруг там, за дверью, кто-то есть…  А тут еще эти ноги…
«А черт с ним, зайду на полчаса, – подумал он, – приобщусь слегка к чужому празднику жизни, тряхну насущной стариной, пока сынок терзает книжку. В конце концов, экспромт – штука редкая, пренебрегать не стоит»
– Это Вика, – сказал Вадик, поводя рукой. – А это Ленка.
Подругу соседа Петр знал. Они, как-то раз, совершая в парке семейный променад, случайно встретившись, посидели все вместе в местной забегаловке, выпили пару бутылок легкого вина и потрепались, пока ребенок спал в коляске. «Весьма привлекательная особа», с легчайшим чувством зависти тогда отметил он. Зависть была чисто рефлекторная, не порождающая дальнейшего фривольного развития мысли, потому как Петр жену свою любил, как он считал, по настоящему, воспринимая ее в целом первейшей красавицей вселенной. 
– Привет! – Петр качнулся слегка в полупоклоне, одновременно, с понятным интересом рассматривая таинственную Ленку, так неистово алчущую мужского общества. – Примите в гости одинокого сатира.
«Ох, и страшна ж ты, мать!», он чуть не поперхнулся, через мгновение осознав действительность. Обольстительный образ в стиле «ню» поблек, колыхнулся напоследок и, наконец, бесследно испарился, изгнанный полосой широкого шрама, пересекающего над бровями узкий лоб. «Это же просто черт с рогами. Пожалуй, человеку и водки столько не осилить», припомнил Петр общеизвестную пословицу, определяющую критерий женской привлекательности.
Ленка была крайне, просто чудовищно некрасива. Безобразный шрам только усугублял ее отталкивающую внешность. Однако и без него сальные секущиеся волосы серовато-зеленого оттенка, слишком широко посаженные, как у удивленной жабы, выпученные глазки и длинный хрящеватый нос создавали весьма нелицеприятное впечатление искусственно созданного, гротескного уродства. Она сидела, заложив руки за голову, откинув на спинку стула короткое бочкообразное тело, спереди все состоящее из крупных складок, верхняя из которых, долженствующая гордо называться грудью, таковой вовсе не казалась.           
Она подтянула ноги и, отвечая на его приветственную шутку, быстро улыбнулась: короткая, будто у грызуна, верхняя губа приподнялась, открывая желтоватые неровные зубы, поднимаясь выше, неестественно широко обнажая розовые десна.
«Врагу, такую в жены! – внутренне передернуло Петра. – Хотя она-то в своей «красоте» не виновата», – быстро осадил он себя, желая быть отстраненно беспристрастным в суждении и, уж, конечно, справедливым, по отношению к кому бы то ни было.
– Штрафную, для начала, – объявил Вадик.
Петру пить водку вовсе не хотелось, однако ничего другого на столе не оказалось, да и, назвавшись груздем, было нужно соответствовать обстановке «кузова». Он поднял объемистый фужер, предощущая едкую горечь, ища достойные слова в адрес «виновницы» текущего застолья. Водка упала на удивление легко, и Петр немедленно погрузился в дегустацию немногочисленных салатов.
Дальше все пошло, по традиционному, в таких случаях, сценарию: Петр, вторгшись в малознакомую компанию посреди текущей вечеринки, сначала испытывал понятную неловкость, да и различие в возрасте и семейном положении несколько тормозило развитие общения, однако врожденная коммуникабельность в сочетании с выпитым сделали-таки свое дело, определив круг общих интересов.
«Нельзя носить такие платья, имея столь «славную» фигуру, – подумал Петр, инспектируя широкую спину Ленки, которая направилась «попудрить носик». Тонкий трикотаж плотно облегал ее цилиндрическое тело, рельефно прорисовывая наличие лишних выпуклостей и откровенно демонстрируя отсутствие надлежащих. – А ноги все же ничего, – он уронил чуть ниже уже слега туманный взгляд, стараясь оправдать свое первое впечатление, полученное немногим ранее. – Кривизна тоже может быть изящной. Должно же быть в человеке хоть что-то ничего. А то ведь как же тогда жить-то, совсем без ничего?». Он булькнул водкой в стопку, забил неприятный привкус ложкой салата «оливье» и дальше, развивая облагодушенную алкоголем мысль, повел ее к тому, что каждому на этом свете, в конечном счете, хочется одного и того же, но в силу дарованных родителями некоторых особенностей внешности, вот этого того, не всем, к сожалению, достается поровну. А значит нужно снисходить и посильно помогать убогим, закончил Петр про себя свою путаную сентенцию.
Потом традиционно были танцы: сначала быстрый, в котором Вика ритмично изгибалась стройным телом, а Ленка широко скакала по кругу, размахивая бесформенными телесами; затем струящееся танго, где Петр, уже слегка разгоряченный, привлекая ее к себе за широкую талию, с недоумением почувствовал непонятное ему кокетливое сопротивление. Она то приникала к нему всем своим большим телом, то негодующе отталкивала, когда он, ободренный встречным посылом, съезжал ладонями пониже поясницы. Особого желания приобщиться к «женскому» он не испытывал, но Ленкина дерганая неадекватность тревожила, заставляя приглашать ее на танец снова и снова, в интервалах за столом изобретать остроумные тосты, вспоминать скабрезные анекдоты; в общем, трещать без остановки, стараясь удержать внимание компании, желая непременно произвести на дам, и, в первую очередь на Ленку, забористое впечатление. «Вопросом принципа» определил Петр свою, непонятную ему самому, адресную активность.
Изредка всплывала мысль о ребенке, но хмельная круговерть, несколько изменила чувство времени. Петру неизменно казалось, что прошло лишь только полчаса с того момента, как он перешагнул порог соседовой квартиры, а откорректировать ошибку, зацепившись взглядом за случайный циферблат, не получалось – больших часов в квартире не было. Да и понимание, что сын находится рядом, всего-навсего ниже этажом, буквально прямо под ногами, тут же гасило невнятную вспышку беспокойства.
Однако все кончается, и Вика объявила, что пора домой. Подруги жили где-то рядом. Они все вместе вышли на улицу. Асфальт и стены домов еще лучились накопленным от солнца жаром, но ночная прохлада уже опустилась со звездного неба на обезлюдевшие кварталы района, выпадая слабой росой среди подстриженной травы газонов. Огромный, освещенный желтым, диск уличных часов, словно насмехаясь над бледной половинкою луны, висел поверх пустынного перекрестка, игриво перемигивающегося цветными огнями светофора. Петр с легкой паникой обнаружил, что уже пол второго. Первым его желанием было немедленно бежать домой, к сыну, но хмельная романтика ночной прогулки, как завершение экспромтной авантюры, пусть даже со страшной Ленкой, перевесила естественный порыв.  
«В конце концов, уже все случилось, и пятнадцать минут ничего не изменят», подумал он.      
Сосед с подругой ушли вперед.
Он приобнял Ленку за талию. Она не отстранилась, легко, словно подначивая, на ходу толкая его бедром.
– Может вернемся? – нерешительно сказал Петр, как бы по инерции делая стандартное предложение, топчась между невнятным вожделением и вполне понятными моральными устоями. – У меня дома никого нет.
– Девяносто, – быстро отозвалась Ленка, не замедляя шага, как будто только и ждала подобного расклада.
– Чего?! – он споткнулся на ровном месте и в недоумении, пытаясь постичь услышанное, уставился на нее.
– Девяносто баксов, – повторила Ленка.
В ее голосе не было смущения, только голая констатация обусловленной цены. Как будто в магазине или на рынке он, приценившись к понравившейся вещи, получил исчерпывающий ответ, впрочем, не содержащий особого коммерческого интереса – устроит стоимость, и славно, а на нет и суда нет.
«А, поди ты в!..», чуть было не вырвалось у него, но Петр сдержался и, резко развернувшись, молча пошел обратно к своему дому.
Его душила вполне объяснимая хмельная злость. Бурлило негодование, вызванное ясно выраженным пренебрежением, дешевой оценкой его «непревзойденных» мужских достоинств, которые, оказывается, вовсе не стоили бескорыстного общения, основанного на взаимной симпатии.
– Обезьяна, чертова! – цедил он сквозь зубы, мучаясь угрюмой мыслью, что совершенно напрасно в течение всего вечера рассыпался в замысловатых комплиментах, острил, как ему казалось, весьма находчиво, замечая в ее глазах несомненный интерес и одобрение.
Отойдя на десяток шагов, Петр не выдержал и обернулся. Ленка шла, равнодушно помахивая сумочкой. Сейчас, ночью, когда контрастность светотеней совместно с выпитым старательно отретушировали огрехи ее женской привлекательности, она, на высоких тонких каблуках-шпильках, в колготках со стрелками, придававшими определенную пикантность ее кривоватым ногам, к тому же, со спины, выглядела невероятно, просто вызывающе соблазнительно.
И эта странная цена. Почему девяносто, отчего не сто, или сто десять? Дурацкая цифра непонятным образом взбудоражила его, послужив катализатором в мгновенной вспышке похотливого желания, замешанного на водочных парах и уязвленном самолюбии.  
Если бы Ленка просто отказала под любым иным предлогом, хотя бы тривиальным, сказав, что устала и хочет спать, он не стал бы и напрягаться; соблюдая джентльменский кодекс, проводил бы до подъезда, распрощался и, вне всякого сомнения, к утру напрочь забыл бы одиозную подругу подруги своего соседа сверху, тем более что через неделю, в рамках семейного отпуска, был запланирован с нетерпением ожидаемый речной вояж до Астрахани и обратно, предполагающий массу новых ярких впечатлений.
– Я т-тебе покажу девяносто баксов! – бормотал он, почти бегом спеша за ней по тротуару. – Тоже мне, Джулия Робертс квартального масштаба, Елена Прекрасная с дешевой распродажи.
Догнав, он схватил Ленку за руку, рывком развернул к себе, и, грубо облапив, словно исполняя неуклюжие па какого-то странного эротичного танца, повлек в сторону от тротуара, туда, где на приземистом кусте бело-лиловыми гирляндами плотно развесились соцветия сирени, и у подножия которого мокро блестела газонная трава.
Ленка молча выдиралась из его объятий, однако Петр, не чувствуя в сопротивлении острого противоречия, продолжал прижимать к себе ее большое колышущееся тело; приникал жадными губами к потной шее; тыкался через растрепанные сальные пряди волос в ракушку уха, ощущая языком горький привкус серы.
Конечно, если бы она дико заблажила, влепив ему жесткую оплеуху, он бы, очухавшись, несомненно, остановился, но Ленка только хрипло дышала, словно специально ерзая своей грудью по его груди. Ткань, разделяющая их тела, была столь тонка, что Петр ощущал сквозь нее, словно пару крупных пуговиц, возбуждающую твердость ее напрягшихся сосков.
В пароксизме дурной страсти он, не замечая ничего вокруг, только обоняя одуряющий запах сирени, плотными, почти материальными струями бивший из недр широкой купы, навалился всем весом на Ленку, укладывая ее на траву к подножию куста. Пальцы, задрав короткий подол платья, скользнули по обтянутому нейлоном бедру, поднимаясь выше, туда, где две тонкие резинки колготок и трусиков, перекрывая друг друга, слегка врезались в дряблую кожу ее живота. Как будто помогая ему, она согнула ногу, и Петр стащил вниз, а затем грубым рывком вместе с туфлей сорвал со ступни слегка скрипящую на ощупь массу.
– Холодно же, – пробормотала Ленка, беспокойно елозя по траве обнаженным телом. – И колется.
Петр и сам локтями и коленками уже почувствовал ночную росную прохладу. Приподнявшись, он одним движением сдернул с себя футболку и подсунул ее под выгнувшееся, точно в попытке сделать «мостик», тело Ленки.
Дальше все было делом техники.
Он уже находился, что называется, в процессе, когда краем уха уловил летящие шаги шального любителя ночных пробежек; по их сбившемуся ритму понял, что, мягко говоря, необычное для городских приделов зрелище не осталось незамеченным; где-то представил даже нелепую смехотворность вида своей голой задницы, вызывающе маячившей под кустом в пяти метрах от тротуара, но уже не мог остановиться, ведомый сейчас исключительно желанием собственной, переставшей повиноваться разуму, разгоряченной плоти…

*  *  *
– Дурак, колготки порвал, – спокойно сказала Ленка, стаскивая со второй ступни вместе с трусиками сбившийся комок нейлона. Темно-красный лак педикюра в искусственном свете фонарей виделся на пальцах овальными, почти черными наплывами.
Она сидела на футболке, бесстыдно расставив согнутые в коленях обнаженные ноги, наморщив свой крючковатый нос, отчего ее верхняя губа приподнялась, и лицо стало похоже на чумную маску, которой лекарь из средневековья пытался испугать заразную болезнь. Она глядела на него снизу вверх с каким-то странным выражением не то вызова, не то сожаления. Обиды, во всяком случае, он в ее глазах не заметил.
– Извини, – отводя глаза, смущенно промямлил Петр, затягивая ремень.
«Ты бы еще восемьдесят девять, для смеха, зарядила», он попытался оправдаться перед самим собой заведомо пустыми аргументами.
– Н-да, погуляли, – протянула Ленка, растягивая на пальцах дымчатую ткань. Тонкий нейлон пополз длинными ячеистыми стрелками. Она отбросила в сторону безнадежно испорченные колготки, быстро прошлась по внутренней стороне бедер скомканными трусиками и, сунув их в сумку, требовательно протянула Петру руку.
Инцидент был исчерпан, и он помог Ленке подняться, не чувствуя ни радости, ни благодарности, лишь пустоту плотского удовлетворения и желание поскорее проводить ее домой и окончательно распрощаться.

*  *  *
Петр шел назад под ярким светом фонарей быстро трезвея, с каждым шагом все яснее осознавая суть произошедшего. Наткнувшись на стену благоухания сирени, он свернул с тротуара на газон, и зачем-то подобрав комок нейлона, совсем недавно так структурно исправлявшего Ленкины кривые ноги, выбросил его по дороге в ближайшую уличную урну, не переставая муссировать в себе последствия недавней авантюры:  
«О чем я думаю, бред все это. А если не бред, живем-то рядом, она Викина подруга, жена знает Вику? Вика, при встрече, может что-то брякнуть. Если каким-то боком вылезет, что тогда? А, что тогда? Тогда будем делать невинное лицо, и все валить на происки мафии радикальных суфражисток».
Петр снова и снова проигрывал возможные модели поведения: болезненно морщась, представлял крайне скандальные варианты; стыдливо усмехался вслед ироничным мыслям, постепенно склоняясь, впрочем, в сторону безболезненного завершения экспромтной вечеринки:
«Да ерунда все это! Кому это надо? Ленке? Вике? А зачем? Никто никому лапшу на уши не вешал, ничего не обещал. Женская солидарность? Слишком замысловато. Не усложняй, в жизни все проще».
И уже совсем успокоившись, он торопливо повернул ключ замка входной двери.
Сын спал в манеже, раскинувшись среди игрушек, сжимая в кулачке измятую страницу книжки с так и не дочитанным рассказом о трагической сказочной любви. Мокрое пятно, волнистыми границами напоминающее очертания стран на политической карте мира, замысловато расползлось по мягкому матерчатому дну. Острый угол деревянного кубика глубоко впился в розовую щеку. Голубоватые веки заметно подрагивали в режуще ярком свете люстры. Петр осторожно взял его на руки. Белокурая, словно венчик оперившегося одуванчика, головка беспомощно мотнулась. Он, нежно придержав ее ладонью, ласково прижал к себе дорогое тельце, запоздало переживая щемящее чувство родительской вины.
– Прости сынок идиота! – пробормотал Петр, укладывая ребенка в кроватку.
Осторожно, чтобы не разбудить, он стянул с расслабленных ножек мокрые колготки, влажным полотенцем обтер перевитые трогательными складочками бедра, и, застегнув подгузник, укрыл сына легким одеялом.
– Ну, слава богу, пронесло, – выдохнул он с облегченьем, чувствуя, как под защитой родных стен, уходят смутные сомнения, возвращая ощущение домашнего уюта и семейной целостности. Даже травяная зелень, красноречиво отметившая коленки новых джинсов и весь подол подаренной футболки не испортили Петру улучшившегося настроения. Он только усмехнулся, определив безнадежно угробленные вещи ценой секундных удовольствий, и подумал, насыпая в таз изрядную порцию стирального порошка, что теперь придется несколько напрячь воображение, дабы объяснить жене причину их неожиданного обесцвечивания. В конце концов, классическая формула «Споткнулся, упал…» всегда лежит, готовая к применению, а сомневаться в его словах жене до сих пор не приходилось.

*  *  *
– Ну, ты даешь! – воскликнул Вадик, выходя из лифта.          
Его физиономия излучала желание поскорее донести до Петра последнюю сводку любопытных новостей.
– А, что такое? – внутренне напрягшись, осторожно спросил он.
Воскресенье прошло в идиллии семейных отношений. Теще стало лучше, и жена вернулась раньше запланированного времени. Зоопарк, летнее кафе, вечерний романтический ужин при свечах с дальнейшим бурным завершением в постели; текущий понедельник с предотпускными служебными хлопотами, и вдруг сейчас, после работы, опять какие-то проблемы, судя по всему, связанные с эпизодом, казалось бы, еще позавчера заброшенным на середину Леты.
– Ну-ну! Не скромничай, – сосед интригующе хихикнул. – Ленка с Викой пообщалась, поделилась впечатлениями. Только, говорит, еще окончательно не решила: то ли с тебя денег за колготки слупить, то ли заявление в милицию накатать. Чем-то ты ее здорово поразил. А она ведь дура, с нее станется.
Ни до, ни после, Петр не испытывал такого моментально накатившего животного ужаса. Вроде как в знакомом тихом переулке навстречу вышел африканский лев, с клыков которого свисают клочья мяса и падают в тонкую пыль тяжелые капли крови. Все, что он живописно представлял себе, бредя домой под звездным небом, оказалось детским садом по сравнению с очевидной перспективой колонии общего режима. Видимо эмоциональный столбняк, превративший руки и ноги в сухие мертвые стебли, что-то изменил и в его лице, так как Вадик, поперхнувшись на полуслове, смахнув дурацкую улыбку, вдруг заторопился и, напоследок, нарочито беспечно махнув рукой, бросил:
– Да не переживай ты так. Дело житейское. Ленка хоть и дура, но не сволочь же. Все обойдется.
И он ушел, хлопнув подъездной дверью, а Петр остался стоять, чувствуя, как, одеревеневшее поначалу тело, обращается в резиновую куклу, способную лишь только, прислонившись к холодной стенке, понемногу обмякать, беспомощно слушая тонкое шипение воздуха, выходящего через неожиданно полученный прокол.     
Оставшиеся дни недели Петр ходил, как в трансе, сам не свой, ежеминутно ожидая катастрофы. Растревоженное воображение рисовало какое-то безликое чудовище, которое, затаившись среди лабиринта кварталов района, прячась за пахучими кустами сирени, терпеливо ждет, когда он расслабится, чтобы больнее нанести неожиданный удар.
Каждое утро он собирался пойти к соседу, взять Ленкин телефон, встретиться и поговорить, возможно подарить новые колготки, хоть целую упаковку, или предложить другие, более существенные материальные способы урегулирования проблемы, но всякий раз малодушно не решался, боясь выдать свою испуганную заинтересованность, тем самым, спровоцировав на неконструктивные, с его точки зрения, действия.
Страшнее всего было, когда ложились спать. Ему почему-то казалось, что это произойдет непременно ночью: сверлящий звук дверного звонка взорвет тишину, и жена с всклокоченными волосами будет переводить с него на милицейские мундиры ничего не понимающий дикий взгляд, а сын, проснувшись, громко заплачет, испуганный присутствием чужих людей. И что он скажет им на прощание, когда его в наручниках, обязательно в наручниках, будут выводить из дома?
Отпуск все-таки благополучно начался и, был, тем не менее, безнадежно испорчен, пройдя под «дамокловым мечом» неизвестности, таившейся по его окончании у пирса речного вокзала.
Вдоль борта теплохода плыли местные красоты, а у него перед глазами стояло видение исчезающего в женской сумке вещественного доказательства его минутной прихоти; ясно слышалось, четкое в ночном безмолвии, шарканье кроссовок по асфальту и в голове вертелись два, прежде абстрактные, знакомые исключительно по кино и литературе, а теперь обретшие обжигающую реальность понятия: «очная ставка» и «судебно-медицинская экспертиза».

*  *  *
Петр грубо оттолкнул жену, когда она хотела открыть почтовый ящик. Бросив на пол сумки, он здесь же на лестничной площадке, отгородившись от семьи приподнятым плечом, снова и снова просматривал накопившуюся за три недели корреспонденцию. Россыпь разноформатных рекламных буклетов, несколько счетов и парочка районных газетенок – все, чем была заполнена жестяная коробка, он перелопатил трижды. Сын, зацепившись за его карман, требовательно сказав: – «Дай!», запрыгал, стараясь дотянуться до пестрого бумажного многообразия. Пошарив еще раз в пыльной пустоте ящика, Петр, шумно выдохнув, не в силах сдержать ухмылку облегчения, повернулся.   
– Письмо любовницы искал? – жена, обидевшись на грубость, не удержалась от сарказма.
– А что, ты мне писала? – находчиво парировал он, думая, как недалеко она была от истины, если, конечно, считать повестку из милиции приветом от объекта его случайной похоти.

*  *  *
Все это лето Петр старался по улицам района с семейством не гулять, да и один еще года два ходил, тревожно всматриваясь издалека в лица встречных девушек, готовый, узрев знакомые безобразные черты, трусливо порскнуть в ближайший проулок. Однако механизм случайных встреч большого города по каким-то неведомым причинам на этот раз сработал в его пользу, милосердно избавив от тягостного рандеву. Сосед историю не вспоминал, видимо, со своей точки зрения, считая мелким эпизодом не стоящим внимания, а сам Петр ему наводящих вопросов не задавал, при встрече ограничиваясь коротким: – «Привет!».
Ленку Петр больше так никогда и не увидел, однако аромат сирени забился намертво в его подсознание, своим благоуханием оживляя события той летней ночи. Наткнувшись на цветущий куст, он зябко ежился, стараясь усилием воли изгнать болезненные ассоциации, наделяя их эфемерным статусом случайного «дурного сна».

"Наша улица” №286 (9) сентябрь 2023