Амаяк Тер-Абрамянц “Мы поём” быль
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Амаяк Павлович Тер-Абрамянц родился 15 июня 1952 года в Таллине. Окончил 2-й Московский мединститут и Литературный институт им. М. Горького. Работал по различным медицинским специальностям: врач СП, анестезиология, функциональная и ультразвуковая диагностика.
Член Союза писателей Москвы. Автор восьми книг прозы. Публиковался в журналах "Таллинн", "Литературная Армения", "Смена", "Новая Юность", "Знамя", "Волга", "Дружба народов", "Крещатик", "Литературная Америка" (США - альманах), "Гостиная" (США) и прочих изданиях. В "Нашей улице" публикуется с №273 (8) август 2022..

вернуться
на главную
страницу

Амаяк Тер-Абрамянц

МЫ ПОЁМ

быль

Было около восьми утра, и доктор Спиркин, молодой человек лет тридцати, как всегда радовался, что дежурство подходит к концу. "РАФ", на котором он возвращался с вызова, вкатил на территорию станции скорой помощи и остановился. Спиркин соскочил с подножки машины и прошел в диспетчерскую. Судя по заполненному фишками табло, почти все бригады тоже возвратились с вызовов. Сдав ящик с медикаментами, Спиркин направился во врачебную комнату.
В этот час здесь, как всегда, стояло веселое возбуждение. Одни доктора сворачивали одеяла на топчанах и собирали сумки, другие тут же располагались. Перебрасывались новостями, шутили. Новая смена появлялась свежая, умытая, выбритая, принося бодрящие запахи пудры и одеколона, закончившие вахту предвкушали близкий заслуженный отдых, снисходительно посматривали на прибывших, чувствуя себя еще на одно дежурство мудрее, качали головами, повторяя многозначительно и загадочно: "Ну и ночка была!"
Однако сегодня во всем этом возбуждении чувствовалось что-то тревожное.
- Слышал, что директриса наша учудила? - спросил встретившийся в дверях Спиркину доктор Лисниченко - Репетиция собирается.
- Какая еще репетиция, когда? - не понял сразу Спиркин
- Да хора нашего скоропомощного. Никто же ходить на него не хочет, так она репетицию решила на пересменке устроить, чтобы народу заловить побольше.
- Да вы что, с ума спятили, восемь утра! У меня рабочий день закончился, - взорвался Спиркин, неожиданно почувствовав, как хорошее настроение дало трещину.
- Это ты ей объясни, - сказал Лисниченко, угрюмо усмехаясь, - за художественную самодеятельность самые большие очки дают, соцсоревнование ведь между коллективами, а скоро подведение итогов. Надо удержать переходящее знамя.
- Какая еще репетиция? - закричала доктор Трещеткина, худая с неукротимо горящими глазами женщина. - Мне ребенка надо кашей кормить, мужа отправлять на смену, в цех, да имела я в виду... я - пролетарий медицины!
"Надо бежать, пока не поздно", - пронеслось в сознании Спиркина, и он бросился к топчану, на котором стоял его портфель. Он помнил, что Анфиса Петровна, начальница отделения скорой помощи, не раз игриво заводила с ним разговор об участии в хоре, а однажды вызвала к себе и поставила вопрос ребром.
- Учтите, ведь я вам иду навстречу, когда составляю график дежурств и отпусков, - сказала она ему, и он, кажется, даже почти согласился, чтобы не портить отношений с начальством, надеясь как-нибудь, по ходу дела, открутиться. Однако молодой доктор опоздал.
В комнату один за одним, с растерянным видом, нехотя, будто кто-то их гнал сзади, входили фельдшера.
- Товарищи, товарищи! - закричала появившаяся в дверях круглолицая директриса, закрыв их своим полным телом. - Никому не расходиться, будем репетировать. Петр Иванович сделал нам такую любезность и уже приехал!
Возмущенный рев был ей ответом.
"Эх, опоздал! - подумал Спиркин. - Теперь не выпустит, не драться же с ней!"
Однако директриса не растерялась (подобную разъяснительную беседу она провела с большинством) и, подняв пухлые руки, махнула ими, как дирижер.
- Товарищи, не волноваться, вы должны понять.
- У меня ребенок голодный дома, - крикнула Трещеткина.
- Мы устали, - жалобно протянула доктор Вернигора, симпатичная хрупкая девушка, работающая первый год после института.
- Что ж, доктора Трещеткину мы отпустим раньше всех, если у коллектива не будет возражений, а от вас Вернигоpa, мне просто удивительно слышать такое, да в ваши годы я дежурила по два дежурства подряд и потом еще на свидание бегала!
Откуда-то из-под мышки директрисы вынырнул Петр Иванович, который был на голову ниже ее, худрук районного Дома культуры. Баяном он уже заранее вооружился в директорской комнате. Несмотря на почти сорокалетний возраст, лицо у него было как у ребенка - безвольное, гладкое, без единой морщинки, только красное, будто из печки, глаза – светло-голубые, выпитые. Не теряя времени, обходя докторов, он прошел вперед, сел посреди комнаты на стул и, поправив ремень на плече, круто развернулся к двери. Операция оцепления закончилась.
В это время за спиной Анфисы Петровны показалось полное лицо в роговых очках. Она оглянулась.
- А-а, доктор Веточкин, - радостно запела директриса, как будто случилось какое-то необыкновенное событие, - а мы вас ждем, пожалуйста, проходите! - и вежливо уступила дорогу.
- Меня? - удивился Веточкин, пожилой упитанный холостяк, он уже давно забыл, где бы его могли ждать, кроме вызова, и лихорадочно стал вспоминать, не мог ли про¬пустить по рассеянности собственный день рождения. В руках доктор нес свой обычный портфель, не менее десяти килограммов весом, с запасом еды на сутки.
- Да, вас, именно вас, - рассмеялась начальница чистым звонким смехом, удивительным для такого грузного тела.
Веточкин вошел, недоуменно улыбаясь, однако уже догадавшись по вспыхнувшему ехидному смеху, что угодил в какую-то ловушку.
- А мы сегодня поем, у нас хор, - объявила ему директриса торжественно, будто сообщила, что его награждают значком "Отличник здравоохранения".
- Вот как? - сказал врач в тон общей атмосфере розыгрыша, поставив свой кожаный, похожий на желтого борова портфель, и усаживаясь. - Это просто замечательно, и что же мы сегодня репетируем?
- Петр Иванович, что у нас сегодня в программе? - спросила Анфиса Петровна.
- То, что было в прошлый раз: "По Дону гуляет казак молодой" и еще парочку вещей, если успеем.
- Не успеем, не успеем, - закричали врачи.
- Тихо, тихо, - задирижировала снова директриса, а Петр Иванович взял бодрый аккорд, перекрывая звуки возмущения.
- Как петь, - робко заметил Спиркин, - ведь по селектору вызова не услышишь?
Однако слова его остались без внимания.
- Петр Иванович, начинайте, - скомандовала директриса и присела у входа, - я с вами тоже попою, не понимаю тех людей, которые не любят песни: когда поешь, чувствуешь себя такой молодой!
Около тридцати белых халатов сидели на стульях и топчанах и смотрели на Петра Ивановича, берущего перебор и притопывающего ножкой для ритма. У многих после бессонной ночи под глазами темнели круги и, глядя на мэтра, медики по-совиному моргали. Однако среди присутствующих находился все же один искренний энтузиаст. Это был доктор Сидоркин, большой почитатель Шаляпина, обладатель протодиаконского баса, от которого начинали мигать лампочки в помещении и которым он, при случае, любил воспользоваться. Репетиции всегда доставляли ему искреннее удовольствие.
- Ну, начали, три-четыре! - объявил Петр Иванович и нажал на клавиши.
- По До-о-ону гуляет, по До-о-ону гуляет... - вяло заголосили тридцать халатов.
- Э, нет, стоп-стоп-стоп, - прервал Петруша, - так не пойдет, вы что, на похороны собрались? Надо пободрее. Ну, еще раз, я буду помогать, ну, попробуем, три-четыре!
- По До-о-ону гуляет... - запели вначале тихо доктора, и Петя в самом деле активно помогал им, округляя и вытягивая губы, словно дул на кипяток, боясь обжечься, - ...по До-о-ону гуляет... - прозвучало уже на ступень выше и как бы с вызовом, Петя подбадривающе кивнул головой, тряхнув мальчишеским русым чубчиком, мол так, давай-давай... - по До-о-ону гуляет... - здесь звуки делали какой-то особый перебор, изобретенный Петрушей, - ...казак молодой! - уже довольно уверенно, даже чуть-чуть презрительно, закончи¬ли музыкальную фразу выездные бригады.
- Стоп-стоп-стоп, - закричал Петя, - опять вы акаете: не ма-ла-дой, а мо-ло-дой, не пА Дону, а пО Дону - что-то среднее между "а" и "о", для этого надо округлить рот, понятно? Вот посмотрите.
- ...По До-о-ону гуляет казак мо-ло-дой, - пропел он задушевно, идиотически дуя на кипяток.
Спиркин смотрел на белые спины впереди и думал - не спит ли он и не следует ли незаметно прикусить себе губу, однако, все вокруг - и доктора, и Петр Иванович, и зеленые стены, и местами выбитая плитка пола, и складки на халате, было настолько убедительным, что как тень растворилось закравшееся сомнение в реальности происходящего.
У Вернигоры был такой вид, как будто у нее болел зуб, у полной шестидесятилетней Анны Афанасьевны, матери большого семейства, на лице было написано обычное выстраданное смирение, Веточкин ухмылялся как-то по-особенному - одними глазами из-за невозмутимых роговых очков, Лисниченко выглядел так, словно потерял близкого родственника, доктор Сидоркин сидел важно и сосредоточенно слушал, что еще изречет мэтр, фельдшер Боборыкин смотрел на мэтра, не иначе как замышляя убийство.
Однако репетиция шла своим ходом, доктора и фельдшера довольно успешно справились с первым куплетом и перешли дальше. Они в песне спросили, о чем же плакала дева над быстрой рекой, и сами же ответили на этот воп¬рос - мол, цыганка не нагадала ей ничего хорошего.
Одним словом, песня лилась, а песню прозой не передашь, ее слышать надо.
Вечная тема любви, выраженная в песне, кажется больше всего коснулась женщин коллектива, каждая вкладывала в нее долю своей мечты и страдания: у Вернигоры прошел зуб, она задумалась вдруг о том, когда же, наконец, явится ее суженый, и чувство подсказывало ей, что скоро, скоро, и было почему-то как-то сладко, жутко и страшно расставаться со своим девичеством, Анна Афанасьевна вся ушла с головой в свою судьбу - в душу неслышно входил тот, единственно любимый и потерянный навсегда, о котором она не хотела часто вспоминать, но и забыть не могла уже сорок лет, и бабья тоска одолевала. Каждая была сама в себе, и губы двигались сами собой. "О че-о-ом дева плачет? О че-о-ом дева плачет?.."
Спиркин пел, пел и неожиданно начал чувствовать прилив новых сил. Он чувствовал, как сникшие за дежурство легкие расправляются, утомленная грудь расширяется, кровь бежит быстрее, дышится легче и глубже. С каждой минутой голос все более креп и рос (дело в том, что в жизни ему петь как-то не приходилось, не считая уроков пения в детстве, а тут, впервые, Спиркин обнаружил его силу). Из обычного тенора он на глазах превращался в бас, все более упругий и плотный. Спиркин пробовал свой голос еще и еще, все смелее, и бас его догонял и мчался наперерез мощному гласу Сидоркина. "А ну я ему покажу, кто из нас Шаляпин!" - подумал азартно Спиркин, опьяненный внезапно открытым в себе вокальным могуществом, мгновениями ему казалось - еще усилие и распахнутся двери врачебной комнаты, двери подстанции и освобожденный звук рекою покатится по улицам родного городка, останавливая удивленных прохожих... Уже оглядывались на него, одни с удивлением, другие испуганно, никто не подозревал в нем, внешне тщедушном и невзрачном, такой силы голоса.
Напрасно Сидоркин тряс львиной гривой, выкатив глаза, - напрасно вздувались жилы столбовой шеи над расстегнутым воротом голубой рубахи, халат широко распахнулся до пояса, открыв побитый молью пуловер - молодой, трубный, нарождающийся глас мчался наперерез и рассекал его густой расползающийся бас надвое; Спиркину казалось: еще немного напрячься и Сидоркин будет посрамлен, в груди играло торжество. Весь удивленный и потрясенный хор слов¬но отступил куда-то на второй план.
- Ма-ала-адой! - выдавал Спиркин, сгоряча позабыв обо всех уроках мэтра, оранжевые искры запрыгали перед глазами.
Но в этот момент их творческая дуэль была прервана. Дверь в комнату внезапно с треском распахнулась, и на пороге появился шофер Вася Сухов. Овчинный полушубок его был широко распахнут, так, что мех торчал клоками наружу, зимняя шапка с подвязанными сверху ушами съехала куда-то набок и на затылок, что придавало разбойную лихость коренастой фигуре, глаза блуждали, словно в поисках жертвы.
Песня невольно прекратилась, все повернулись к двери. С секунду Вася стоял на пороге и смотрел на хор, а хор на него, потом, набрав воздух в свою широкую грудь, словно кидаясь из бани в прорубь, гаркнул:
- Мать вашу! Сколько можно доктора ждать? Вызов три раза объявляли, полчаса в машине мерзну, больной повесился, не дождался врача!
- Селектор! - очнулся Спиркин. - Вызов по селектору не расслышали! Увлеклись, запелись! - розовый туман эйфории стремительно рассеивался, и он недоуменно огляделся, ведь только полчаса назад он был категорически против пения!
Поднялась Анфиса Петровна.
- Товарищи, товарищи, тихо, спокойно... какая бригада на вызов?
- Да Сидоркина, тринадцатая... - скривился шофер.
- Доктор Сидоркин, прошу на вызов, - пригласила Анфиса Петровна, - а мы, товарищи, продолжаем репетировать. Петр Иванович...
- Ну что там еще такое, Василий, - недовольно спрашивал уже в холле Сидоркин, застегивая на ходу пальто. Василий сморщился снова, будто проглотил кислое.
- Да не повесился - отравление.
- Любишь ты, Василий, эффекты, а тебе бы в хоре петь, - покачал головой Сидоркин. – ты же прирожденный артист...
- А видал я ваш хор там за горизонтом, там-тарам-там-там, - ответил Вася.

Минут через пятнадцать Спиркин шел домой. Петр Ива¬нович семенил рядом со своим огромным баянным футляром. Им оказалось, к несчастью, по пути. Петр Иванович очень любил поговорить о медицине, всегда обеспокоенный состоянием собственного здоровья, задавал различные вопросы, и Спиркин отвечал, не всегда внятно, пытаясь отделываться по возможности односложными "да" или "нет". Он устал. Они шли вдоль шеренги пятиэтажек, однообразных и скучных, как бред параноика, бесконечно повторяющего одну и ту же бессмысленную фразу.
Худрук вытащил смятую бумажку и, показывая Спиркину, озабоченно спросил: "Вот мне врач выписал рецепт, скажите, а это для жизни не опасно?"
- Это ж обычное средство от простуды, с чего вы взяли? Врач-то, наверное, вам объяснил?
- А я ему не верю.
- Почему же? - удивился Спиркин.
- Вы знаете, - сказал вдруг Петр Иванович, - я человек простой, вы на меня не обижайтесь, но я честно скажу, что все врачи - убийцы!
- Как так? - опешил Спиркин, - с чего вы взяли?
- Убийцы, убийцы, - твердил Петруша, - не переубеждайте меня, я много случаев знаю, все убийцы!
Спиркин посмотрел на него: Петрушина челюсть тряслась, глаза стали еще более пустыми и смотрели куда-то в точку. "А ведь он настоящий алкоголик, - подумал Спиркин равнодушно. - Такому и по морде-то дать как-то не по-гиппократовски".
- Дальше мы разойдемся, - сказал он.
- Да-да, мне как раз сворачивать, до свиданья.
- Будьте здоровы, - сказал Спиркин.
Когда он подходил к дому, шел тихий снег, уже покрывший землю напротив подъезда нетронутым следами слоем. И вдохнув холодную свежесть он вспомнил, что сегодня Воскресенье.

"Наша улица” №287 (10) октябрь 2023