Евгений Блажеевский "Лицом к погоне" из книги стихотворений

Евгений Блажеевский

"Лицом к погоне"

Издательство Юрия Кувалдина "Книжный сад"

Москва

1994 год

Книжная фабрика №1 Комитета РФ по печати.

144003, г.Электросталь Московской обл., ул. Тевосяна, 25.

Тираж 3.000 экз.

Из цикла “ПРОФИЛЬ СТЕРВЯТНИКА”

***

Те дни породили неясную смуту

И канули в Лету гудящей баржой.

И мне не купить за крутую валюту

Билета на ливень, что лил на Большой

Полянке,

где молнии грозный напарник

Корежил во тьме металлический лом

И нес за версту шоколадом “Ударник”

С кондитерской фабрикой за углом.

Веселое время!.. Ордынка... Таганка...

Страна отдыхала, как пьяный шахтер,

И голубь садился на вывеску банка,

И был безмятежен имперский шатер.

И мир, подустав от всемирных пожарищ,

Смеялся и розы воскресные стриг,

И вместо привычного слова “товарищ”

Тебя окликали: “Здорово, старик!”

И пух тополиный, не зная причала,

Парил, застревая в пустой кобуре,

И пеньем заморской сирены звучало:

Фиеста... коррида... крупье... кабаре...

А что еще надо для нищей свободы? -

Бутылка вина, разговор до утра...

И помнятся шестидесятые годы -

Железной страны золотая пора.

1992

МОСКОВСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

В морозный вечер мимо гастронома

Рысцой веселой до пристройки низкой

Затерянного в переулках дома

Спешили мы с подругой по Мясницкой.

Малиново-сиреневые тени

Сгущались и, как помнится теперь,

Вели в пристройку стертые ступени,

И старую обшарпанную дверь

Нам открывала странная хозяйка -

Огромная, на тоненьких ногах.

Кипели щи. На кухне сохла байка

Ее рубах и кофточек, но, ах!..

Как хорошо картошкою печеной

Закусывать и верить, закурив

В компании бухой и обреченной,

Что это только краткий перерыв,

Что не оставит пьяное подполье

В твоей душе тоски и синяков,

Что впереди раскидистое поле

И горы ненаписанных стихов,

Что женщина, которую привел ты,

Минуя долгий темный коридор,

Войдет с тобою в комнату, где желтый

Огонь страстей ворвется в разговор.

И ты - студент, гуляка и бездомник -

Рукой рассеешь дыма пелену,

Чтоб трепетные груди, как приёмник,

Настроить на безумную волну...

О, молодость!.. Давно совсем другие

Жильцы в пристройке каменной, но вот

Кривая тень внезапной ностальгии

Ползет за мной от Кировских ворот...

1991

1972 ГОД

А жил я в доме возле Бронной

Среди пропойц, среди калек.

Окно - в простенок, дверь - к уборной

И рупь с полтиной - за ночлег.

Большим домам сей дом игрушечный,

Старомосковский - не чета.

В нем пахла едко, по-старушечьи,

Пронзительная нищета.

Я жил затравленно, как беженец,

Летело время кувырком,

Хозяйка в дверь стучала бешено

Худым стервозным кулаком.

Судьба печальная и зыбкая

Была картиной и рассказом,

Когда она, как мать над зыбкою,

Спала, склонясь над унитазом,

Или металась в коридорчике,

Рукою шарила обои,

По сыну плакала, по дочери,

Сбежавшая с офорта Гойи.

Но чаще грызли опасения

И ночью просыпался зверь.

Кричала: “Сбегай к елисееву

За водкой!..”, - и ломилась в дверь.

Я в это время окаянное,

Средь горя и макулатуры,

Не спал. В окне галдели пьяные,

Тянуло гарью из Шатуры.

И я, любивший разглагольствовать

И ставить многое на вид,

Тогда почувствовал, о Господи,

Что эта грязь во мне болит,

Что я, чужою раной раненный,

Не обвинитель, не судья -

Страданий страшные окраины,

Косая кромка бытия...

1973

Как обозвать тот год, когда в пивных

Я находил забвенье и отраду

За столиком на лавках приставных,

Вдыхая жизни крепкую отраву?..

Еще не зная, что и почему,

В квартире у татарина Джангира

Я пил вино в махорочном дыму

Жестокого расхристанного мира,

Где в подворотне властвовал кулак

И головы звенели от затрещин,

Где мутный бар напоминал бардак

И пахло рыбой от весёлых женщин.

Как обозвать тебя, безумный год

Москвы, уже исчезнувшей в овраге

Глухих времён, где шелудивый кот

Читал свои доклады по бумаге.

И ожидал тюрьмы да Колымы,

В Рязани не тоскуя по Вермонту,

Писатель, будораживший умы;

И слух гулял, как ветерок по понту:

“Что выручил коллега по перу,

Что рукопись увез прозаик с Рейна...”

О, год, ушедший в черную дыру

Дымящейся Шатуры и портвейна!

Как обозвать тебя, как обласкать?..

Немытый, словно кружка в общепите,

Ты был прекрасен!.. Если обыскать

Словарь, то не найду другой эпитет.

Ты был прекрасен!.. Хоть в чужом дому

Я ночевал и пиво пил в подвале,

Но молодость была и потому

Со мною времена не совпадали.

1988

***

Любитель ножа и перца,

Даритель тюремных благ

Несёт в груди вместо сердца

Рыжий слепой кулак.

За ним, вдоль ночных становищ,

Идут в толпе старожилов

Угодливый Каганович,

Подвыпивший Ворошилов.

Сейчас начнется охота,

Опричники выловят план...

В тумане кровавого пота

Залег ночной котлован.

Хозяин молчит надменно,

Но, прежде чем сделать знак,

Капризной ноздрей нацмена

Занюхивает табак.

Так вот она - русская прерия!..

В просторы ее босые

Ягода, Ежов и Берия

Скулят, словно псы борзые.

И в местности неухоженной,

Где ветер свистит во мраке,

Сидят на перчатке кожаной

Соколики-вурдалаки.

Сейчас начнется потеха:

За совесть, а не за страх

Побор коллективного меха

На голых крестьянских полях.

Сейчас в небесах бабахнут,

В ночи запоет рожок

И разом от боли ахнут

Житомир, Ростов, Торжок,

И двинется, как пехота,

Колючая ночь сквозь сон...

От страшного поворота

Я временем отнесён.

И что мне имбирные башни

И мускус испанской печали,

Упавшему в русские пашни,

Глядящему в русские дали...

ФРАГМЕНТЫ ДИАЛОГА С АНТОНИНОЙ ВАСИЛЬЕВНОЙ

- Лаврентий Берия мужчиной сильным был.

Он за ночь брал меня раз шесть...

Конечно,

Зимой я ела вишню и черешню,

И на моем столе,

Представь, дружочек,

Всегда стояла белая сирень.

- Но он преступник был,

Как вы могли?

- Да так,

Я проходила мимо дома Чехова,

Когда "Победа" черная подъехала

И вылезший полковник предложил

Проехать с ним в НКВД...

О Боже,

Спаси и сохрани!..

А за углом

Был дом другой,

И я ревмя ревела,

Когда меня доставили во двор.

Но расторопно-вежливый полковник

Помог любезно выйти из машины,

По лестнице провел проходом узким

И в комнате оставил у бильярда

Наедине со страхом ледяным.

Прошло минут пятнадцать...

Я пришла

В себя,

Когда раскрылась дверь внезапно,

И сам Лаврентий вышел из-за шторы

И сразу успокоил,

Предложив

Сыграть в "американку" на бильярде.

- Как это страшно!..

- Поначалу страшно,

Но я разделась сразу, -

В этом доме

Красавицы порою исчезали,

А у меня была малютка-дочь.

Да и к тому же это был мужчина -

В любое время деньги и машина,

Какая широта,

Какой размах!

Я отдавалась, как страна - грузину,

Шампанское - рекой,

Зимой - корзины

Сирени белой,

Он меня любил!..

- Но он сажал,

Расстреливал, Пытал!..

- А как бы ты с врагами поступал?

Не знаешь...

И поймешь меня едва ли.

А он ходил в батистовом белье,

Мы веселились,

Пили "Цинандали"

И шел тогда

Пятидесятый год...

1977

***

Сегодня проносятся бесы

Над мокрою мостовой.

Мой город, без интереса

Расстанемся мы с тобой.

Метель окружает, свищет

С пронзительною тоской.

Незримое пепелище:

Козицкий... Страстной... Тверской...

Несбыточность кажется жалкой:

Так в десять, в пятнадцать так

Пытаются зажигалкой

Рассеять вселенский мрак.

Но тут появляются гости,

Бутылка на пьяном столе

С наклейкой, где - кожа да кости -

Ведьма летит на метле.

Но гости уже, как потери,

О коих не стоит жалеть.

Прощайте, друзья из артели,

Желающей голос иметь.

Прощайте, поэты-Корейки!..

Вперед протянув пятерню,

Тяжелые бедра еврейки

Устало к себе притяну.

Родная, о прошлом ни звука...

К чему канитель и возня,

Когда нас разводит разлука,

Тоску под лопатки вонзя!

Мне холодно в этом просторе,

Где пусто - зови, не зови -

И ложью попрали простое

Понятье добра и любви.

Мне холодно в шумной толкучке,

Где роком больна молодежь,

Где ты до горячки, до ручки

Вдоль сточной канавы дойдешь.

Где нам, захлебнувшись минутой,

Не выжить в строке и в мазке.

О, бесы, что рыщут в продутой

И полубездомной Москве!..

1973

ДРУГУ

По улице Архипова пройду

В морозный полдень

Мимо синагоги

Сквозь шумную еврейскую толпу,

Сквозь разговоры об отъезде скором,

И на меня - прохожего -

Повеет

Чужою верой

И чужим презреньем.

И будет солнце в медленном дыму

Клониться над исхоженной Солянкой,

Над миром подворотен и квартир,

В которых пьют "Кавказ" и "Солнцедар"

По случаю зарплаты и субботы.

И будет воздух холодом звенеть,

И кучка эмигрантов в круговерти

Толкаться,

Выяснять

И целоваться,

И будет дворник,

С видом безучастным,

Долбить кайлом.

Лопатою скрести.

И ты мне будешь объяснять причину

Отъезда своего

И говорить

О праве человека на свободу

Души и слова,

Веры и судьбы.

И будем мы стоять на остановке,

Где гражданин в распахнутом пальто,

Такой типичный в этой обстановке,

Зашлепает лиловыми губами,

Но только кислый пар,

И ни гу-гу.

И ты меня обнимешь на прощанье,

А я увижу рельсы,

По которым

Уедешь ты

Искать и тосковать.

Ох, это будет горькая дорога!..

И где-нибудь,

В каком-нибудь Нью-Йорке

Загнутся рельсы,

Как носы полозьев...

Свободы нет,

Но есть еще любовь

Хотя бы к этим сумеркам московским,

Хотя бы к этой милой русской речи,

Хотя бы к этой Родине несчастной

Да,

Есть любовь -

Последняя любовь.

1976

Обращаюсь к тебе, хоть и знаю - бессмысленно это,

Из осенней Москвы обращаться к тому, кто зарыт

На далеком кладбище далекого Нового Света,

Где тебя Мандельштам не разбудит и не озарит.

Твои кости в земле в тыщах миль от московских околиц

И прощай ностальгия - беда роковая твоя!

Но похожий лицом на грача или, скажем, на Мориц,

Хлопнул крышкою гроба, души своей не затворя.

И остался твой дух - скорбный вихрь иудейской пустыни,

Что летает по свету в худых небесах октября,

Что колотится в стекла и в души стучится пустые,

Справедливости требуя, высокомерьем горя.

Но смолчали за дверью в уютной квартире Азефа,

Чтобы ветер впустить - не нашлось и в других чудака.

Лишь метнулась на лестницу кошка сиамская Трефа -

Ей почудился голос в пустых парусах чердака.

Это голос хозяина звал ошалевшую кошку

И ушел по России, и сгинул за гранью границ,

И оставил раскрытым в ночи слуховое окошко,

Словно вырвалась стая каких-то неведомых птиц.

И навеки пропала за серой стеной небосвода,

И растаяло эхо, идущее наискосок...

Поколение это другого не знало исхода:

Голос - в русское небо, а тело - в заморский песок.

И когда колченогий режим, покачнувшись, осядет со скрипом,

То былой диссидент или бывший поэт-вертопрах

На развалинах родины нашей поставит постскриптум:

Только прах от разграбленной жизни остался, лишь пепел да прах...

1977

***

Беспечно на вещи гляди,

Забыв про наличие боли.

- Эй, что там у нас впереди?..

- Лишь ветер да поле.

Скитанья отпущены нам

Судьбой равнодушной, не боле.

- Эй, что там по сторонам?..

- Лишь ветер да поле.

И прошлое, как за стеной,

Но память гуляет по воле.

- Эй, что там у нас за спиной?..

- Лишь ветер да поле.

***

А. Васильеву

Мы - горсточка потерянных людей.

Мы затерялись на задворках сада

И веселимся с легкостью детей -

Любителей конфет и лимонада.

Мы понимаем: кончилась пора

Надежд о славе и тоски по близким,

И будущее наше во вчера

Сошло-ушло тихонько, по-английски.

Еще мы понимаем, что трава

В саду свежа всего лишь четверть года,

Что, может быть, единственно права

Похмельная, но мудрая свобода.

Свобода жить без мелочных забот,

Свобода жить душою и глазами,

Свобода жить без пятниц и суббот,

Свобода жить как пожелаем сами.

Мы в пене сада на траве лежим,

Портвейн - в бутылке, как письмо - в бутылке.

Читай и пей! И пусть чужой режим

Не дышит в наши чистые затылки.

Как хорошо, уставясь в пустоту,

Лежать в траве среди металлолома

И понимать простую красоту

За гранью боли, за чертой надлома.

Как здорово, друзья, что мы живем

И затерялись на задворках сада!..

Ты стань жуком, я стану муравьем

И лучшей доли, кажется, не надо.

1976

ОБСТАНОВОЧКА

Вы не ругайтесь,

Я сейчас уйду.

Я на подъем необычайно легок -

Лишь рукопись да выходной костюмчик,

Лишь только фото бабушки да мамы,

Лишь простыню

Засуну в саквояж.

Вы не ругайтесь из-за чепухи.

Пустое.

Я однажды не ужился

В квартире,

Где бутылки -

Вместо книг -

На стеллажах стояли

И висела

На гипсовой,

Такой бугристой шее

У шадровского пролетария

Зачем-то

Медалька чемпиона Украины.

Вы не ругайтесь из-за чепухи.

Ведь комната - не женщина,

Оставить

Брюзжащих

Матерящихся соседей

Большое удовольствие,

Поверьте.

Я ухожу.

Пожалуйста, проверьте

На кухне газ

И потушите свет.

Я ухожу,

Вы только не ругайтесь.

Моя квартира не имеет стен,

Ее картины не имеют рам.

Она свистит,

Смеется

И течет,

Визжит на поворотах

И кричит.

Мои диваны в скверах,

А комоды

Мои -

Многоэтажные дома.

В одном из них,

Любезные соседи,

Сидите вы,

Как черти - в табакерке.

Я ухожу.

Вы только не ругайтесь.

Мне весело.

Какой блаженный бред -

Поставить кошке клизму под диваном

И вылететь из ванной в вентиляцию,

И пригласить любимую под крышу!..

Дивана нет.

И ванной нет.

И крыши нет.

Целуй меня на площади Восстания!

Гостиную мне эту предоставили

И жизнь,

И ЖСК,

И Моссовет!..

1976

ПЕРВЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

В шашлычной шипящее мясо,

Тяжелый избыток тепла.

И липнет к ладони пластмасса

Невытертого стола.

Окурок - свидетельство пьянки

Вчерашней - в горчичницу врос.

Но ранние официантки

Уже начинают разнос.

Торопят меню из каретки,

Спеша протирают полы

И конусом ставят салфетки,

Когда сервируют столы.

Меж тем посетитель фронтально

Сидит от прохода левей

И знает, что жизнь моментальна,

Бездумна, как пух тополей,

Легка от ступни до затылка,

Блаженно опустошена...

К руке прикипела бутылка,

И хочется выпить вина.

И он вспоминает, как силою

Желанья

завлек ее

Кустодиевски красивую

В запущенное жилье.

Туда, где в матрасе вспоротом

Томилась трава морская,

И злым сыромятным воротом

Душила тоска мужская.

Туда, где немыслимо пятиться,

И страсть устранила намек,

Когда заголяла платице,

Слепя белизною ног,

Когда опрокинула плечи,

Когда запрокинула взгляд...

Казалось, в Замоскворечье

Он любит сто лет назад.

Казалось, что в комнате душной

Сквозь этот ленивый стон,

Услышится стук колотушный

И колокольный звон...

Красавица влажно дышала

И думал он, как в дыму,

Что не миновать централа

И Первого марта ему...

Что после,

Под пыльною каской,

Рукой зажимая висок,

Он встретится с пулей китайской

И рухнет лицом на Восток.

Что в спину земная ось ему

Вопьётся,

а вдоль бровей,

Как пьяный - по зимнему озеру,

По глазу пройдет муравей...

В толкучке трагедий и залпов,

В нелепом смещении дней

Безумие бреда!.. Но запах,

Идущий от кожи твоей,

Но шорох Страстного бульвара,

Но жажда ночной наготы...

Вошла симпатичная пара,

Неся в целлофане цветы.

Сидит посетитель фронтально

К окну от прохода левей

И знает, что жизнь моментальна,

Бездумна, как пух тополей,

Легка от ступни до затылка,

Блаженно опустошена...

К руке прикипела бутылка

И хочется выпить вина.

1976

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ

Как хорошо в рождественскую ночь

Лежать в обнимку с милым существом,

Которое смогло тебе помочь,

Все беды отодвинув "на потом".

Как хорошо не числиться, хоть миг,

В составе городского поголовья,

Захлопнуть время - худшую из книг -

И нежный воск зажечь у изголовья.

И что бы там ни ожидало вас,

Но не пройдет сквозь временное сито

Со шлаком жизни просветленный час,

В котором и единственно, и слитно:

Жены уснувшей тихое тепло,

Шажки минут и беглый запах елки.

А за стеной морозно и темно,

И кажется, что где-то воют волки.

1978

***

На горестном ветру

В начальных числах марта

Бессилие души

Не описать пером.

Проносится такси

И хриплый голос барда

В приемнике поет

Про Волгу и паром.

Проносится такси

По улице Волхонке,

Рекламы мельтешат,

Шофёр к рулю припал.

Хохочет за стеклом

Красавица в дубленке,

Но смеха не слыхать -

Проносится оскал...

А ледяная ночь

Уже летит на зданья

И хрупкий мир висит

На скрюченном гвозде,

И возникает дом

На площади Восстанья,

Как будто крокодил,

Застывший на хвосте...

1978

***

Дается с опозданьем часто,

С непоправимым иногда,

Кому - взлохмаченная астра,

Кому - вечерняя звезда.

Воздастся с опозданьем вечным

Художнику за то, что он

Один в потоке бесконечном

Был для потомков почтальон.

Даётся с опозданьем горьким

Сознанье, что сказать не смог

О тех, что горевали в Горьком,

В Мордовии мотали срок.

Воздастся с опозданьем страшным

За то, что бросил отчий дом

И, пусть небрежным, карандашным

Родных не радовал письмом.

Даётся, душу поражая,

Как ослепительная новь,

По-настоящему большая,

Но запоздалая любовь...

1986

ОТРЫВОК

...Упала тьма и подступил озноб,

И жар вконец защекотал и донял,

Когда он тронул свой горящий лоб

Легко и быстро, словно печь - ладонью,

И разглядел светильники в ночи,

И пристальней вгляделся в звездный хаос:

Их было семь... и острие свечи

Зловещее

над каждым колыхалось...

И ветер дул, неся в ноздрях песок,

И голый путь был холоден, как полоз,

И - от безумия на волосок -

Он услыхал идущий с неба голос

И оглянулся, и повёл плечом, -

Была темна безлюдная дорога,

Но голос шел невидимым лучом,

И плавились слова в душе пророка.

И в ухо, как в помятую трубу,

Текло дыханье воздухом горячим,

Подсказывая верному рабу

Посланье в назидание незрячим,

Посланье в назидание глухим,

Как приговор и страшное возмездье...

И замер Иоанн, когда над ним

Застыло роковое семизвездье,

Когда запели трубы и когда

Под всадниками захрапели кони

И вспыхнула зловещая звезда -

Полынь-звезда на мутном небосклоне...

1986

***

Я ждал его, как воскресенья,

Я думал: арбузы... ранет...

Но вот - пролетели мгновенья

И летнего времени нет.

Моё человечье, земное

Вдоль каменного парапета

Ушло в измеренье иное,

Уплыло короткое лето.

Хоть я до веселия падкий,

Закрыли моё шапито.

Страницей из школьной тетрадки

Судьба от рожденья и до...

У памяти в душном кармане

Слова из больного напева.

Прочтение, словно в Коране,

Обратное: справа - налево.

Обратно листаются годы,

И вдруг понимаются как

Российская сущность свободы -

Распад, растворение, мрак...

1989

ПОКОЛЕНИЕ

Уже не надо вразнобой

таранить

стену.

В проломе видим мы с тобой

немую

сцену:

Башкой пробившие дыру

и зло,

и слепо

Бодают лбами на юру

родное

небо...

Мечтанья обратились в дым,

в морскую

пену.

Как пусто в этой жизни им -

пробившим

стену!

Они на фоне синевы

почти

уроды

Не осознавшие, увы,

своей

свободы.

А где-то звякают ключи,

проводят

сверку.

И ожидают палачи

отмашки

сверху.

1990

***

Лагерей и питомников дети,

В обворованной сбродом стране

Мы должны на голодной диете

Пребывать и ходить по струне.

Это нам, появившимся сдуру,

Говорят: "Поднатужься, стерпи..."

Чтоб квадратную номенклатуру

В паланкине носить по степи.

А за это в окрестностях рая

Обещают богатую рожь...

Я с котомкой стою у сарая

И словами меня не проймешь!

1990

***

Больная смерть выходит на дорогу,

Тяжелый воздух лапами когтя.

Мы пожили свое, и слава Богу,

Но каково тебе, рожденное дитя?..

Но каково нечаянно зеленым

Побегам вдоль вокзалов и дорог?..

Давай подышим воздухом казенным,

Поскольку платим за него налог!

Чего стесняться, мы же не в сорочке

Явились в мир кирзового труда,

Где очень поздно набухали почки

И рано подступали холода.

Где долго принимали за святыни

Усатый бюст и бронзовый парад,

Где молодость, как пленку, засветили

И поломали фотоаппарат.

Такие времена...

Но мы пока что дышим.

И пусть в ночи поют не соловьи,

Ты слышишь: кошки пронесли по крышам

Сухое электричество любви?..

1989

***

От мировой до мировой,

Ломая судьбы и широты,

Несло героев - головой

Вперед - на бункеры и дзоты.

И вот совсем немного лет

Осталось до скончанья века,

В котором был один сюжет:

Самоубийство Человека.

Его могил, его руин,

Смертей от пули и от петли

Ни поп, ни пастор, ни раввин

В заупокойной не отпели.

И если образ корабля

Уместен в строчке бесполезной,

То век - корабль, но без руля

И без царя в башке железной.

В кровавой пене пряча киль,

Эсминцем уходя на Запад,

Оставит он на много миль

В пустом пространстве трупный запах.

Но я, смотря ему вослед,

Пойму, как велика утрата.

И дорог страшный силуэт

Стервятника

в дыму заката!..

1990

ИЗ АРМЕЙСКОЙ ТЕТРАДИ

***

Когда забирали меня

И к Марсу везли на арбе,

Когда я свободу менял

На блеклую шкуру х/б,

Когда превращали в раба,

Совали в лицо автомат

И делала власть из ребра

Народного

серых солдат,

Когда мое время текло,

Судьбу половиня, инача,

И маму метелью секло

Всю в хохоте жалкого плача,

Тогда у истока разлук,

Явившись на сборное место,

Ударил, как репчатый лук,

По зренью армейский оркестр.

И бритый солдатский набор

Качнулся, разбитый на роты,

И Марс превратил в коридор

Дорогу и съел горизонты.

И я, покачнувшись, побрел

Туда, где ручищами сжата

Душа и горит ореол

Вкруг матерной рожи сержанта,

Туда, где становится мир

Тщетою солдатских усилий,

Где спутник тебе - конвоир,

И где проводник - не Вергилий -

Проходит пространством пустым...

Я многое дал бы, о Боже,

Чтоб сделаться камнем простым,

Лежащим на бездорожье.

1974

***

Я выпадаю из обоймы вновь,

Из четкого железного удушья.

Так выпала случайная морковь

Из рук того, кто заряжает ружья.

Но все же у моркови есть удел,

Которого не ведаю с пеленок:

Стрелок стрелять морковью не хотел,

Но подобрал и съел ее ребенок.

А мой удел, по сути, никакой.

Во мраке человеческих конюшен

Я заклеймен квадратною доской,

Где выжжено небрежное "не нужен".

Не нужен от Камчатки - до Москвы,

Неприменим и неуместен в хоре

За то, что не желаю быть как вы,

Но не могу - как ветер или море...

1974

***

Солдатские домики в легком налете снежка.

Зима не спешит и уйдет, очевидно, не скоро.

И пусть порошит!.. Моя участь в итоге смешна

И я ограничен дощатой спиною забора.

Ну что же, я рад, что года улетают в трубу,

Тому, что забор обступает доской повсеместной,

Что он - не чета лицемерно-негласным табу,

Что грубо сколочен из истинной плоти древесной.

Так проще, пожалуй; казарма не знает вранья,

Но я интереса к ее простоте не питаю.

В зеленой толпе наблюдаю полет воронья,

Как будто со дна утомленных пловцов наблюдаю...

1974

ПЕТР СОЛОВЕЕВИЧ СОРОКА

Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю

оно покажется несколько странным и выисканным,

но можно уверить, что его никак не искали,

а что сами собой случились такие обстоятельства...

Н. В. Гоголь

В солдатском клубе шел английский фильм:

"Джен Эйр" -

Немного скучный

И немного

Сентиментальный фильм о богадельне

Для неимущих маленьких сирот

И о любви -

Возвышенной и трудной -

Любви аристократа с гувернанткой.

Сержант Шалаев,

Так же, как и все,

Курил в кулак,

Смотрел картину,

Думал

О том,

Что скоро ужин и отбой.

Но в память красномордого сержанта -

В берлогу, где всегда темно и пусто,

Запали занимательные кадры:

Там,

На экране,

За непослушанье

На табурет поставили девчонку,

Которая мучительно,

Но гордо

Выстаивала это наказанье.

Сержант Шалаев гадко ухмыльнулся...

И вот уже

Не в Англии туманной,

Не в армии какой-то иностранной

На табурет щербатый, как наседка,

Далекий от ланкастерских по форме,

Поставлен провинившийся солдатик.

Он - Петр Соловеевич Сорока -

Фамилии пернатой обладатель,

С глазами голубыми идиота

На табурете замер

И стоит.

Сержант Шалаев курит и смеется.

Он чувствует,

Что шутка удается,

А за окном проносится метель.

Она летит во тьме,

Под фонарями

Ее поток напоминает рысь.

Она летит,

А там -

У горизонта -

Сжигают ядовитые отходы

За крайними постройками Тольятти,

И полог неба смутен и зловещ.

А Петя Соловеевич Сорока

Стоит на табурете,

И в глазах,

Совсем стеклянных,

Отражен размах

Всей этой скверны

И почти животный,

Пронзительно-невыносимый страх...

1975

ШМЕЛЕВ

Дышала степь и горячо, и сухо.

Шмелев сказал:

"Я не вернусь в отряд.

Я больше не желаю,

Я - не сука,

Которую пинает каждый гнус..."

И на глазах у нас переоделся:

Ремень солдатский - на ремень гражданский,

Вонючие большие сапоги - на башмаки,

подаренные кем-то

И грубую стройбатовскую робу -

на синюю рубашку и штаны.

Переоделся,

Сплюнул на прощанье

И повернулся,

И побрел по полю,

Которому, казалось,

Нет конца.

Будь проклято безоблачное небо!

И рыжая резвящаяся лошадь,

И птица,

Пролетающая косо,

И паутинок медленный полет

Внушали мысли об освобожденьи,

О бегстве...

И Шмелев услышал этот

Идущий из глубин природы зов.

Он брел по полю.

- Надо задержать!..

- Иначе дело пахнет керосином!..

- Иначе дело пахнет трибуналом!..

- Шмелев, постой!..

- Шмелев, вернись назад!..

Но он уже бежал.

И мы по полю

Пошли с какой-то странной прямотою

И внутренней опаскою слепцов.

Мы шли ловить

Прыщавого подростка

В рубашке синей

И в чужих штанах.

Мы шли ловить

Большого человека,

Который наши тайные мученья

И нашу человеческую трусость

Перечеркнул попыткою побега.

И мы ловили родственную душу,

Не понимая этого еще,

И не Шмелева,

А себя ловили -

Рабы всепобеждающей казармы,

А он бежал

И плакал,

И бежал...

Мы беглеца поймать бы не сумели,

Но та лошадка,

Что его дразнила

Свободою своей издалека,

Любезно предоставила и спину,

И ноги,

И ефрейтор мускулистый

Погоню продолжал на четырех!

Какая лошадь

И какое счастье,

И похвала от командира части!..

И был беглец настигнут

И доставлен

В комендатуру,

Где перекусил

Себе зубами

Вены за запястье...

ВСТРЕЧА

"А что мы в сущности знаем -

Любители сделать дыру

В картоне,

В своем виске

Или в глазу соседа,

Или пальцем - в песке?..

А что мы в сущности значим -

Любители бормотухи

И крепкого табака,

Валяющие дурака

Пока не наступит отбой?.."

Такие смурные мысли

Во мне возникали,

Когда

В горящей июльской степи,

На камень горячий усевшись,

Ребристый кусок арматуры

Я в норы бесцельно совал.

И думал:

"Далеко же суслик

Забрался..."

Такое занятье:

В норе ковырять

Или в зубе

Спасает стройбат от безумья.

Но только мне холодно стало!..

Ожог ледяного металла

Волною прошел по загривку.

Я вздрогнул...-

За мокрой спиною

На выжженой тверди,

Как фаллос,

У камня змея поднималась

И тонкое жало

Дрожало.

Ну что же, гадюка,

Сапог мой

Твою размозжит головенку,

Подкова моя холоднее...

Смелее, гадюка!

Но, Боже,

На этой узорчатой коже

Такие сверкали глаза!..

Что я,

Отступая с пригорка,

Дрожал от удара тоски,

От желчи,

От мудрости горькой...

О змейка

С глазами поэта,

Убитого близ Пятигорска,

Откуда они у тебя?!.

Откуда?..

О страшное чудо...

Я брел наугад,

Но, казалось,

Что мне не уйти от пригорка.

Я брел,

И вокруг загибалась

Земли воспаленная корка...

1976

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я вернусь в ноябре, когда будет ледок на воде,

Постою у ворот у Никитских, сутулясь в тумане,

Подожду у "Повторного" фильма повторного, где

Моя юность, возможно, пройдет на холодном экране.

Я вернусь в ноябре, подавившись тоской, как куском,

Но сеанса не будет и юности я не угоден.

Только клочья тумана на мокром бульваре Тверском,

Только желтый сквозняк - из пустых подворотен...

1975

ЧУВСТВО ПОКОЯ

Безмерное чувство покоя

В ту ночь посетило меня.

Огромное тихое счастье

Сидеть в одиноком тепле

И знать,

Что тебя не настигнет

Холодная дикая степь,

Что руки ее ледяные,

Что вьюга пустых полустанков,

Что ящик солдатской казармы,

Отравленный газом кишечным,

Остались за тысячи верст.

Как чудно!..

Как чутко!..

Чуть слышно

За стеклами лепится снег.

А лягу в постель

И увижу:

Безбрежное летнее утро.

Спят куры в пыли золотистой,

Спят мухи на стеклах веранды,

Спят люди:

Один - под телегой,

Другой - в старомодной карете,

А третий,

Наверное, я,

Лежит под раскидистым дубом,

Блаженно во сне улыбаясь,

И птица

Сидит на руке...

1975

ВОСПОМИНАНИЕ О МЕТЕЛИ

Мокрый снег. За привокзальным садом

Темнота, и невозможно жить,

Словно кто-то за спиной с надсадом

Обрубил связующую нить.

Мертвый час. Не присмолить окурка,

Мерзнут руки, промерзает взгляд...

Вдоль пустынных улиц Оренбурга

Я бреду, как двести лет назад.

Что-то волчье есть в моей дороге -

В темноте да на ветру сквозном!..

И шинель, облапившая ноги,

Хлопает ноябрьским сукном.

Хлопают дверьми амбары, клети,

Путь лежит безжалостен и прям.

Но в домах посапывают дети,

Женщины придвинулись к мужьям.

Но, уйдя в скорлупы да в тулупы,

Жизнь течет в бушующей ночи.

Корабельно подвывают трубы,

Рассекают стужу кирпичи.

И приятно мне сквозь проклятущий,

Бьющий по лицу колючий снег

Видеть этот медленно плывущий

Теплый человеческий ковчег...

Из цикла "ВСЕСОЮЗНАЯ ГЕОГРАФИЯ"

КИЕВ

Еще не расцвели каштаны,

Но розоватый воздух нежен.

И этот праздник долгожданный

С весенним солнцем перемешан.

И бабы - как из молока -

Хохочут у днепровской кущи,

Свои сгущенные бока

Покачивая так зовуще.

И обожают петуха -

Его изображенье в "крестик" -

И с буквой "Ге" гуляет "Ха",

Как будто крестная и крестник;

И бычьей кровью крашен вуз,

И краску пробивает мясо...

Идет колхозник - вислоус -

Похожий чем-то на Тараса.

И, среди прочих быстрых ног,

Мелькают посреди проспекта

И адидасовская кеда,

И крепкий жмеринский сапог.

Здесь выбивается исток

Наречий костромских и брянских.

Любая вывеска - урок

Разросшихся корней славянских.

Здесь тот живительный раствор

И крепь строительного леса,

Из коих слеплен и Ростов,

И многодетная Одесса...

1980

***

Покуда полз фуникулер,

С трудом одолевая выси,

Бурлил в котле окрестных гор

И глухо клокотал Тбилиси.

Брусчатка шла заподлицо

Морковно-красной черепицы,

Текло и булькало в лицо

Густое варево столицы,

Которую, как песнь - на слух,

В дохристианское столетье,

Наверное, напел пастух,

Играя на вишневой флейте.

Что думал юный полубог

В тени развесистого бука,

Когда, цепляясь за дымок

И за руно, рождалась буква?..

Был город зеленью увит

И пыльным буйством винограда.

В глаза бросался алфавит

Бугристый, как баранье стадо.

Крестьянский, плодоовощной,

Овечий и высокогорный,

Простой, как в лавке мелочной -

Бесхитростный мундштук наборный,

Он с вывесок куда-то звал

И приглашал побыть в духане;

И город честно раздавал

Свое чесночное дыханье.

И город был собою горд -

На шумном перекрестке мира

Прекрасный, словно натюрморт

С бутылью и голубкой сыра...

1983

НА КАВКАЗЕ

Висит кинжальная звезда,

Протянешь - и поранишь руку...

Протяжно воют поезда,

Летящие по виадуку.

Как нестерпим железный свист,

Который будоражит горы!

Но, слава Богу, путь кремнист,

И в темноте растаял скорый...

ТУРКМЕНСКАЯ ЗАРИСОВКА

Верблюд и черная цистерна,

Стоящая наискосок...

Моя тоска почти безмерна:

Верблюд, цистерна да песок...

И нищая до безобразия,

Тондырный пробуя замес,

На корточки уселась Азия

Вдоль полотна: барса-кельмес!*..

(• Барса-кельмес (туркм.) пойдешь - не вернешься.)

Барса - на выжженные тыщи...

Кельмес - тебе не хватит ног...

И, как зола на пепелище,

Повсюду властвует песок.

О, это смуглая окалина

В солончаковом серебре!..

О, Родины моей окраина,

Где на горячем пустыре

Верблюд, поджавший губы тонко,

Орел о четырех ногах,

Где зноя выцветшая пленка

Легла на стекла в поездах...

1980

ЯЛТА

В удушливой влаге слова солоны,

Горячее бремя погоды.

У пристани пестрой стоят, как слоны,

Ленивые пароходы.

Купальщицы бродят густою толпой,

Фотограф, пригнувшись сутуло,

Снимает "на память", и дым голубой

Плывет от жаровен Стамбула.

Татарская слива ломает забор,

Трещит от приезжих квартира,

Но бронзовый Горький стоит среди гор,

Как путник - на пачке "Памира".

Но есть одиночество, есть высота

И вкрадчивый холод телесный,

Когда на машине ползешь возле рта

Гудящей над городом бездны.

Но есть непреклонный витой кипарис,

Что стал звездочетом у Бога,

И собственной жизни отвесный карниз,

И ночь у морского порога.

Густая, как деготь, несущая ритм

Откуда-то издалека,

Где бродит, крепчая, йод, и горит

Печальный огонь маяка.

И нет исчисления прожитым дням

В пространстве разъятом, разверстом,

И женщина в белом по мокрым камням

Уходит во тьму, как по звездам...

1984

МОНОЛОГ ПРОВИНЦИАЛА

Мне думалось,

Что я преодолел

Провинцию,

Ее родные парты

И жаркий дух,

Что голубел и млел,

И смачный стук -

Всей пятерней о нарды,

И тень резную

В августовский зной,

И жирный день,

Щипящий на мангале,

И этот потаенный

Земляной

Озноб в парадном

И озноб в подвале...

Мне думалось,

Что я почти герой -

Тянули миражи,

Вокзалы,

Сходни

От улицы,

Где пробегал порой

Большой петух

В проеме подворотни,

От медленных

Восточных вечеров,

От музыки,

Смакующей обиды,

От пыльного величия ковров,

Висящих,

Как сады Семирамиды...

Мне думалось,

Что можно извинить

Себя за все,

Легко забыв про это,

И душный быт

Беспечно изменить

Простой покупкой

Авиабилета.

Из мусульманства,

Из дашбашных дел,

Из местной жизни,

Чуждой славянину,

Я непременно вырваться хотел.

И променял

Чужбину

На чужбину...

1980

ТРАНЗИТНЫЙ ПАССАЖИР

Он в апреле

Под утро приехал туда,

В этот полузабытый

Чинаровый город,

Где прошло,

Как сквозь пальцы проходит вода,

Голубиное время;

И явственный голод

По былому

Его охватил целиком,

Целиком охватила душевная смута.

На пустынном перроне,

Ища телефон,

Он вдыхал наплывающий запах мазута.

Все, казалось, дышало забытым теплом,

Щекоча возбужденные ноздри и нервы:

Здесь

На грустную жизнь получил он диплом

И отсюда ушел ни последний, ни первый.

Здесь

Упругое сердце звенело мячом,

И на стену шампанского брызгала пена.

Здесь

Он гроб выносил, и гремел за плечом

Похоронный оркестр под диктовку Шопена.

Здесь,

Как деку, озвучила душу струна

И незримые пальцы живое задели.

Здесь,

Готовя себя (о, искатель руна!)

Он не ведал размаха безумной затеи.

Здесь...

Но только вокзал показался ему

Незнакомым,

Такого не знал он вокзала...

И рассветную площадь

В безлюдном дыму

Фонари освещали, горя вполнакала.

Незнакомая улица к центру вела,

Незнакомый бульвар подступал парапетом...

И невольно подумалось: "Ну и дела!

Да и жил ли когда-то я в городе этом?.."

Ветерок налетевший

Листву теребил,

А приезжий смотрел на фонтан и на зданья.

Но от мест,

Что он помнил и с детства любил,

Не осталось, увы,

Ни кола,

Ни названья...

УРАЛ

Вороны прославляют Каргалу,

Вороны каркают, последний слог глотая.

Исщипан воздух весь, похожий на золу,

Бежит волчицей степь, петляя и плутая.

Весенний день оглох от гомона ворон,

Стоит, облокотясь, у заводской конторы.

И если поглядеть, то с четырех сторон

Свинчаткою небес окружены просторы.

Но если подышать всей грудью, то на миг

Почувствуешь размах, не знающий опоры,-

Вот почему сюда бежали напрямик

Солдаты, кузнецы, раскольники и воры.

Здесь нету суеты заласканных земель,

Здесь все наперечет, здесь "только" или "кроме".

Как исповедь души, вобравшей вешний хмель,

На сотни русских верст разбросанные комья

Передо мной лежат в суровой наготе,

Но что-то в них живет мучительно и свято.

Такая нагота присутствует в Христе,

Распятая земля - воистину распята...

1976

ПРОГУЛКА

Во мне воспоминаний и утрат

Уже гораздо больше, чем надежд

И радостей,

А потому не буду

На будущее составлять прогнозы,

Но хочется воскликнуть невзначай:

"Как быстро мы состарились, приятель,

От Пушкина спускаясь по Тверскому!..

И радости,

Которыми, казалось,

Пропитан воздух,

Поглотил туман.

И женщины,

Которых мы любили,

Уже старухи..."

Дует ровный ветер,

Кленовый лист влетает в подворотню,

И я приподнимаю воротник.

На мне чернильно-синие штаны

И скромное пальто из ГДР -

Страны, не существующей на свете...

1990

***

Сжимается шагрень страны

И веет ужасом гражданки

На празднике у Сатаны,

И оспа русской перебранки

Картечью бьёт по кирпичу,

И волки рыщут по Отчизне,

И хочется задуть свечу

Своей сентиментальной жизни.

Но даже там, где рвется нить

Судьбы, поправшей дрязги НЭПа, -

На дальних перекрёстках неба

Души не умиротворить...

1992

***

Невесело в моей больной отчизне,

Невесело жнецу и соловью.

Я снова жду слепого хода жизни.

А потому тоскую или пью.

Невесело, куда бы ни пошел, -

Везде следы разора и разлада.

Голодным детям чопорный посол

В больницу шлет коробку шоколада.

Освободясь от лошадиных шор,

Толпа берет билеты до америк,

И Бога я молю, чтоб не ушел

Под нашими ногами русский берег...

1990

Из цикла "ПЕСОК И МРАМОР"

***

Благословенна память,

Повёрнутая вспять.

Ты будешь больно падать,

Да редко вспоминать.

Осядет снегом горе,

Дитя увидит свет...

В естественном отборе

Для боли места нет.

Лишь память о хорошем,

О том,

Что стало прошлым,

О нежности,

Которой

Ещё принадлежу,

О голосе любимом,

О том,

Что стало дымом,

Необъяснимым дымом,

Которым дорожу...

ПЕТЕРБУРГ

Холодный град Петра

И неба бумазея,

И коммунальная

Угрюмая кишка...

Здесь люди бедные

И холодок музея

Соседствуют,

И жизнь Течет исподтишка.

Здесь ржавчина времен

Сползает по карнизам,

Здесь медленный туман

Вползает в рукава,

Здесь,

Камнем окружен,

Смотрю на то, как низом

Уходит под мосты

Холодная Нева.

Здесь не найти домов

Купецких да простецких,

Кариатиды спят

В чахоточном дыму.

Здесь русские живут

Среди красот немецких

И город людям чужд,

Как и они - ему...

1980

ОКТЯБРЬ

Когда идет вдоль сумрачных полей

Согбенною цепочкой велокросса

В затылок перелету журавлей,

Затылком к ветру - тонкая береза,

Когда гнетет какой-то грустный долг

И перед прошлым чувствуешь вину,

Когда проходит день, как будто полк,

Без музыки идущий на войну,

Когда вокруг пугает пустота

И кажется, что время убывает,

Когда в пространстве правит простота,

С которой холод листья убивает,

Когда в моем заплаканном краю

Веселый мир освистан и повергнут,

В такие дни я потихоньку пью

Остывший чай и горьковатый вермут.

Я в комнате своей сижу один,

Кренится дождь, уныл и бесконечен,

Толпится небо в прорези гардин,

Но все-таки приятен этот вечер

И память о подробностях лица,

Забытого, как карточка в конверте...

А дождь идет, и нет ему конца,

И нет конца житейской круговерти.

1975

МИХАЙЛОВСКОЕ

Пустые небеса.

Туманом, словно войлоком,

Укутаны поля и облетевший лес.

И день,

Что грязь месил

И в дождь волокся волоком,

Уже сошёл на нет

И в сумерках исчез.

И конь уже устал.

Но вот за палисадником

Сквозным, как решето,

Гнилой навес навис

И в сени со двора

За спешившимся всадником

Из темноты вошёл,

Кося зрачком, Борис.

Кто звал его сюда,

Какая ворожея?..

Неужто есть резон

Повесе привечать

Бездомного царя -

Кошмар воображенья,

На чьи черты легла

Кровавая печать?..

Но, бросив трость на стол

И встав возле камина,

Хозяин поглядел

На отблеск вороной

Решётки

И на то,

Как в сумерках карминно

Горит ушедший век

Рельефной стороной.

Подумал: хорошо,

Что облаком владею.

Мирская власть - обман,

Когда слетает лист

И гордый властелин,

Подобный лицедею,

Уходит в никуда

Из-за пустых кулис.

Не лучше ли вина

Пригубить и забыться,

Как мёрзлые поля -

Под вой осенних пург,

И вовсе позабыть,

Что где-то есть столица -

Холодный истукан,

Туманный Петербург...

Но нет, ещё нужны

Забавы и округлый

Прохладный локоток,

И вальса круговерть,

И карты, и метель,

Пока играет в куклы

Подросток Натали -

Его любовь и смерть...

Но нет, ещё нужны

И молодость, и поза,

И лёгкого пера

Причудливый каприз,

Хоть и присел в углу

Предчувствием допроса

Томимый и вконец

Измученный Борис...

ЧИТАЯ СТАТЬЮ

О ГЕНЕРАЛЕ М. Д. СКОБЕЛЕВЕ

Я в памяти событья перебрал.

Точнее, не событья, а наметки

Неясные, как легкий след подметки:

Где вестовой прошел, где генерал,

Где проходил Желябов, где пустой

И ветреный, но симпатичный денди?..

Одно лишь ясно: вот ходили дети,

Вот Тютчев, Достоевский и Толстой.

А вот спешит Кибальчич проходным

Сквозным двором, неся в пакете порох...

Следы... следы...

Журналов жухлый ворох

С похмелья ворошу по выходным.

А вот еще один неясный след

Героя Плевны и других сражений,

Что в ресторане был без сожалений

Отравлен кем-то... Заглянул - ослеп.

История, как Библия, темна,

Настолько безвозвратна, что не надо

В подвалах затоваренного склада

Искать архивы, путать имена...

1978

ПАМЯТИ БАБУШКИ

За стёклами хлопья витали,

Разъезжая площадь пуста.

В ночные безбрежные дали

Вокзал отпустил поезда.

И с Богом!..

Когда отъезжали

Тоску за границей лечить, -

Дома Петербурга бежали,

Стремясь на подножку вскочить.

Красавица в шубке, ужели

Грядущего груз по плечу?..

Железной верстою Викжеля

За вашим составом лечу.

А вы улыбаетесь тонко

Какому-то звуку в себе...

Всего вам, родная, но только

Не думайте о судьбе.

Живите в беспечном угаре

На грани любви и греха...

Пусть после на грязном базаре

И кольца уйдут, и меха.

Летите сквозь промельк нечастый

Огней за кромешной чертой...

Пусть после ваш мальчик несчастный

Оставит меня сиротой.

Я буду амуром сусальным

Незримый полет совершать,

Над вашим сидением спальным

Стараясь почти не дышать.

Живите, пока ещё рано

Платить за парчу и атлас...

Я после Ахматову Анну

Прочту как посланье от вас.

А нынче, безмолвие кроя,

Свистит вылетающий пар

И, словно забрызганный кровью,

Во мраке летит кочегар...

1976

***

Туманное утро, заляпанный снегом откос,

Что тянется вдоль, а за ним - то кусты, то березы.

Туманная жизнь. И под сердцебиенье колес,

Хватаясь за воздух, танцует дымок папиросы.

И город туманный, исхлестанный снегом, уже

Исчез, и несется состав, подгоняемый ветром.

И я возвращаюсь, но только заноза в душе,

И хочется петь о несбыточном, о безответном...

1976

***

Мне снилось, что с тобой,

Моей подругой ранней,

На невских берегах

С приятелем гостя,

Я встретился опять,

Почти что как в романе,

И если подсчитать -

То двадцать лет спустя.

Мне снилось, что мы шли

Вдоль Невского и Мойки,

Что плыл осенний день

В оранжевом пылу,

Но мелкий дождь пошел

И мы слегка промокли,

Что пили кофе мы

В кофейне на углу.

Мне снилось, что потом,

Не говоря ни слова,

Мы под руку вошли

В один печальный двор,

Где с мусорным ведром

Навстречу вышел Лева -

Художник из армян -

И руки распростер.

Мне снилось, что потом

В неряшливой квартире

Творился кавардак,

Раскатывался смех

И за стеной урчал

Пустой бачок в сортире,

Но были мы одни,

Далече ото всех...

Мне снилось, что потом

Мы долго были вместе

На сломанной софе,

Стоящей у стола,

И я тобой владел

В порыве жгучей мести

За то, что ты моей

Ни разу не была.

За то, что не сошлись

Ни карты, ни орбиты,

За то, что эту жизнь,

Увы, прожили врозь...

И я тебя любил

За все свои обиды,

За все, что потерял,

За все, что не сбылось.

А ты, припав ко мне,

Губами лба касалась,

Охапкой красоты

В объятиях горя...

И я не знаю сам:

Была или казалась

В туманном серебре

Пустого октября.

1985

ОСЕННИЙ ПАРК

Окончено лето.

К зиме застекляют теплицы.

Блюститель за куревом лезет в карман галифе.

Цветы увядают,

И, словно подбитые птицы,

Старик со старухой

Сидят в опустевшем кафе.

***

Кладбища, оснащенные гранитом

И тишиной, которая густа,

Ни русским, ни армянским, ни ивритом

Уже не осквернят свои уста.

Здесь люди спят, что некогда устали

Любить, плодить, страдать, и навсегда

Их тени призвала к себе страда

В страну надежды и большой печали,

Где не запоминается вода...

А кто куда причалил и когда

Не скажет сразу, грубый команданте.

Вот турбюро Вергилия, а Данте

Сонетами торгует у пруда...

Не избежать полезного труда

Ни гению, ни птице, ни сатрапу.

Чудовищу я пожимаю лапу

И понимаю: больше никогда

Не насладиться, не опохмелиться,

Не распрощаться - ты попал в загон.

И нечем человеку расплатиться

За эту плоть, за молодость, за кон...

1993

***

...Тёмный дуб склонялся и шумел.

М. Лермонтов

Телефон молчит в ночи,

Дикий ветер бьётся в рамы.

Что же сетовать, начни

Третий акт житейской драмы.

Будет действо сведено

В зале, где идут поминки.

Прошлой жизни полотно

Надо распустить по нитке,

И всему наперекор

В мутном сплаве амальгамы

Разглядеть судьбу в упор

В переплете старой рамы.

До чего ж она пуста:

Бабы да катанье с горок...

Трудно начинать с листа

В тридцать и с копейки - в сорок.

И нелепо дорожить

Прочерком деяний в смете,

И всего сложнее - жить,

Ибо жизнь страшнее смерти.

И уже не оправдать

Ни застолья, ни похмелья.

Да и щуки не видать

За твоей спиной, Емеля.

И нельзя в тепле свечи

С головой уйти, как в сено,

В сладкий сон

и спать в ночи

Без вина и седуксена.

Спать... Но это не дано.

Видно, срублен дуб старинный.

Хочется уйти на дно

Затонувшей субмариной...

1986

ВОЗРАСТ

Вот и ко мне грядет сорокалетье -

Земной рубеж, который был неясен

Моей душе, но пожелтевший ясень

Отбросил тень закатную туда,

Где резче ветер, холодней вода,

Где видится в гармонии прореха,

Где пугало не вызывает смеха,

Где время проявляет негатив,

Где понял я, что жил, не заплатив

За лень, за нежеланье быть собою,

А нынче заплачу сполна судьбою,

Да что там сетовать, да что там говорить -

Не переделать и не повторить!

Дочитана ещё одна страница;

На всё готов, но не могу смириться

И страшным пониманием живу,

Что мать свою вот-вот переживу...

1986

МАМЕ

***

Сознанье распадалось на куски:

По черепку, по камню, по осколку...

Беспамятство моё страшней тоски,

Которую приписывают волку.

Сквозь этот голый нищенский пейзаж,

Сквозь строй венков, поставленных у входа,

Мерещится какой-то странный пляж,

И с ветром, набирающим форсаж,

Ревёт над крематорием свобода!..

И к сердцу подступает пустота

Большая и ритмичная, как море.

И, словно рыба, судорогой рта

Хватая воздух, выдыхаю горе...

А блёклый день ползёт за парапет,

И надо мной плывёт моя утрата

В осенний мир, где растворился свет,

И некому уже послать привет,

И не найти другого адресата...

1987

***

Ушла и, словно не бывало

Тебя, родная, среди нас...

Ни материнского овала,

Ни серых материнских глаз

Уже не встречу в мире этом,

Но мне всё чудится, что ты

Под нестерпимо-лунным светом

Стоишь в провале немоты...

В своей торгсиновской беретке,

С небрежной сумкой на боку

На фоне первой пятилетки

Стоишь одна в ночном Баку.

И голос оживить не может

Былые дни, былые сны.

И силы мраморные множит

Кладбищенский зрачок луны...

1988

***

Эта ночь не имеет конца;

Ты засмейся в стекло и аукни

Своему отраженью лица

И неясному контуру кухни.

Эта ночь лишена перспектив

Обернуться румяной зарёю.

Я уйду, ничего не простив,

И таланта в сугроб не зарою.

И туда поспешу наугад,

Где деревья худы, как подростки,

Где во тьме шелестит снегопад

И пространство в накрапах известки,

Где вечернего света пузырь

Темнотою окраин распорот,

И открывшийся разом пустырь

Объясняет, что кончился город,

Что пора прикусить удила

В этом поле и зябком, и жутком,

Где на мусорной свалке зола

Между нами легла промежутком,

За которым земной небосвод

Растворяется в призрачной бездне

И души одинокий исход

Обрывает и мысли, и песни.

И в тебе поселяется он -

Твой последний посредник в юдоли...

Что ему суета похорон

И сквозное январское поле!..

Он... снежинкой уйдет в пустоту,

Не заботясь о брошенном теле,

И заменят портрет в паспарту

На картинку "Грачи прилетели".

Он... вернется в обличье ином,

Что ему погребальная яма

И забрызганный красным вином

Рубаи из Омара Хайяма?!

Он... влетевший в московский подъезд,

Невесомый почти и незримый

Старожил неизведанных мест,

Для которых величие Рима

Было б скопищем жалких камней

В мишуре самодельной рекламы,

И меня посетит, и ко мне

Долетит извещенье от мамы,

Что не только она, но и я,

Забывая ненужное знанье,

Обрету в темноте бытия,

Как бессмертье, другое сознанье...

1987-1993

***

В. Е.

Я умер и себя увидел сразу

В раздвоенности небывалой,

Где

Под потолком,

Невидимая глазу,

Из дымчатого мягкого стекла

Душа витала

И прощалась с телом,

Как с домом

Отъезжающий навеки

Прощается жилец,

Последним взглядом

Окинув окна,

Дверь

И палисадник...

Прощай, берлога радости

И боли,

Которая дается напоследок,

Чтоб было нам - зажившимся -

Не жалко

Оставить свет

Похожий на версту.

И всё бы ничего,

Да только вот

Душа - сиротка, беженка, простушка -

Потерянная на большом вокзале,

Не знает где приткнуться,

Как войти

Безденежным

Безликим существом

В холодные потёмки мирозданья.

Ни друга, ни подруги, ни страны

Здесь не найдёшь

И, видно, потому

Лишь 41-й день смиряет душу,

Которой плохо

Без любви и цели

В бездомном одиночестве парить...

1994

ВЫСОЦКИЙ

Я хочу видеть этого человека

С. Есенин

Мучительный оскал

Сурового лица,

Весёлая тоска,

Хохочущее горе,

И голоса пивных,

И голос удальца,

И злая хрипотца

В гитарном переборе.

Но вот оборвалась,

Поправшая запрет,

Гитарная струна

И нет вестей с Таганки,

И выброшен билет,

И он сошел на пред-

последнем

и безлюдным полустанке

Повсюду рос бурьян -

Растенье сатаны,

И рыбья голова

Плыла в похмельной пене.

Но голосом большой

Измученной страны

Ему казалось собственное пенье.

И он шагнул туда -

За тишину оград;

Внизу играл овраг,

Белели чьи-то кости,

И положил свою

Гитару наугад

С рязанской лирой на одном погосте.

1982

***

Мелькала за кровлею кровля,

Но лес подступал все смелей

И шла вдоль дороги торговля

Дарами садов и полей.

И охра вдоль ярких обочин,

Как проседь - на тёмных висках,

Мелькала и без червоточин

Лежали плоды на весах.

Согбенная, словно старушка,

Что смотрит на тихий погост,

Порой возникала церквушка

Во весь перекошенный рост.

Мы ехали к другу, который

В родной деревеньке исчез.

Вокруг пролетали просторы,

Рябил облетающий лес.

Мы знали, что песенка спета

И грусть наплывала, как дым,

Но бабье прекрасное лето

Текло за стеклом ветровым...

1980

***

Профиль стула, напоминающий букву "h",

Зеркало, вобравшее смуту осенней ночи,

И душа, пополняющая нелепый багаж

Впечатлений от бессонницы, а короче -

Меловое безумие света в моём окне

И сияние нимба торжественное, как на иконах...

Говорят, что души умерших лежат на луне

(если верить Ванге, то в продолговатых флаконах).

Только кто мы и что мы в немыслимой бездне лет,

Коли наша судьба: произвол, слепота, беспечность...

И не надо замысла, чтоб сколотить табурет,

И не нужно губ, чтоб в пространство вдохнуть

бесконечность...

1990

***

Несовпаденье. Путаница карт.

Ещё не вечер, но уже не утро,

Готовое направить свой азарт

По голубой спирали перламутра

Туда, где сад особенно тенист

И звонкий лёд кладут в стаканы с виски,

И, ставший на колено, теннисист

Шнурует кеду юной теннисистке.

Когда ты это видел и причём

Картинка под Набокова, где Ева

Не яблоком, но теннисным мячом

На корте искушает пионера?..

Откуда этот непонятный пласт

Воспоминаний, наслоенье ила,

Когда тебя негаданно обдаст

Волной того, что не происходило?..

И ты живёшь, как будто по другой

Программе телевиденья в концерте

Участвуешь, и нету под рукой

Ни жизни доморощенной, ни смерти!..

1990

***

словно плесень на темном сафьяне

пред глазами плывут круги

из десятого века славяне

абрикос в лице кураги

говорили идите лесом

где на склон наплывает склон

я всегда считал эдельвейсом

голубой гранённый флакон

за поляною лес замшелый

продолжал свои горы гнуть

ах какая была у Анжелы

в ту весну голубая грудь!

ИРОНИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ

О, я хотел бы стать

Таким как тот повеса -

Московский Дюруа

Из винных погребов,

Что женские сердца

На ниточку повеся,

На Пушкинской стоял,

Как продавец грибов.

О, я хотел бы стать

И гордым, и бесстрастным -

Надменные глаза,

Вишнёвый "шевроле"...

Чтоб женщинам вокруг

И сытым, и прекрасным,

Внушать любовь, держа

Ладони на руле.

Но вышло всё не так.

Я не того замеса,

Иду на поводу

Раздумий, а не фраз.

И женщины во мне

Не видят интереса -

Им нужен легкий смех,

Витиеватый фарс.

И не нужны стихи -

Волшебные названья.

Желаннее всегда

Гусар или пошляк.

У женщин есть свои

Большие основанья

Не понимать, увы,

Поэзию никак.

Им надобно спешить

На собственном рассвете

Затем, чтоб разменять

Невинности жетон.

За дурости свои

Они всегда в ответе

И трудною судьбой

И круглым животом.

Но то, что есть они -

Какое это чудо!..

Пускай во мне тоска,

Пускай сомненья жгут -

Я верую в любовь

И не умру, покуда

Надеждою богат,

Хотя меня не ждут.

И пусть я не кумир

Для милых, а поклонник,

Который "ничего",

Который "все равно".

Кладу, пока темно,

Цветы на подоконник

И помогает мне

Приятель Сирано...

НИНА

***

Есть женщины,

С которыми лежать

В постели -

Бесконечное блаженство.

Они не для театров и бесед

На, якобы, возвышенные темы.

Их свитера и юбки, и пальто

Вульгарно-противоречивы.

С ними

Всегда чуть-чуть неловко,

Но когда

Одна из этих чувственных особ,

Решив отдаться,

С грацией кошачьей

Медлительно выходит из белья

И выпускает груди,

Как пружины

Стесненные обивкою дивана,

И непременно в трусиках ложится,

Чтобы еще немного потомить,

То понимаешь:

Этих женщин портит

Стыда и моды пышный камуфляж,

Что ты сейчас ослепнешь...

Нина С.

Была из этой сладостной породы,

У коей

Между телом и бельем

Всегда и неожиданность, и тайна,

Которую не осознать...

А так,

Какая в Нине тайна?

Ну, росла,

Ну, в институт ходила,

Изучала

Язык английский

И мечтала встретить

Высокого брюнета на Арбате,

А встретила меня

И увлеклась...

Но ненадолго,

Я же - навсегда,

Поскольку не могу понять секрета...

1977

Напрасно ищу

Начало нашей весны

В бесцветных глазах

Хозяйки магазина,

Торгующего свеклой.

Неужто любви

Не было и в помине?..

И что общего

У тебя с этой тёткой,

Кроме паспорта, Нина?!

1992

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР

- Алло, любимая, какая нынче ночь!

- Ты сумасшедший...

- И летят снежинки.

- Мне надо спать.

- Родная, не сорочь,

Я жду тебя в квартире на Дзержинке.

- Я не могу.

- Сейчас беру такси!..

- Я не могу, ты что на самом деле!

- Любимая, и снег по всей Руси,

И город пуст, а ты лежишь в постели?!

- Ты пьян?

- Конечно, - голосом твоим...

Вокруг Москва застыла в лунном свете...

- Мы завтра обо всём поговорим,

Да и к тому же у тебя соседи...

- Любимая, я от любви ослеп...

- Чего-чего?..

- Не предавайся лени!

Нужны мне, словно воздух, словно хлеб,

Твои глаза и губы, и колени.

- Ты пьян и у тебя, наверно, сдвиг.

- Любимая, ты отвечаешь резко,

Но разреши приехать, хоть на миг,

Моя зеленоглазая Франческа!

- Я голая. Мне холодно стоять.

Давай договоримся на неделе...

- Любимая, вели четвертовать, Но не могу...

- Да что ты в самом деле!

Я вешаю. Мне трудно говорить

И слушать эти шутки-прибаутки.

- Алло... Алло...

Кому же мне звонить

Из этой тёмной телефонной будки?

1976

ПОВЕСТЬ

Метро "Новослободская".

Декабрь.

Стою под фонарём у турникета,

Ищу в толпе желанное лицо.

Но ты подходишь незаметно сзади

И от того становишься прекрасней,

Внезапностью своею ослепив,

Чем есть на самом деле...

Мы берём

Вина в каком-то позднем магазине,

Выходим из вечерней толчеи,

Пытаемся поймать такси,

Но тщетно:

Машины,

Занавешенные снегом,

Плывут во тьму,

Не замечая нас.

В троллейбусе

Холодном, как сарай,

Мы едем к близлежащему вокзалу

И ты на каблучках переступаешь,

И я рукою чувствую озноб,

Бегущий по твоей спине к ногам.

Купив билеты в привокзальной кассе,

Мы ожидаем нашу электричку,

А снег идёт,

Ложится на киоски,

На крыши подошедшего состава,

Такой уютный Домотканный снег!..

Но вот уже мы в тамбуре.

Одни.

Проплыл пустой заснеженный перрон,

Колёса набирают обороты

И я пытаюсь продышать глазок

В стекле заиндевелом,

А вокруг

Хохочет очумелое железо

И двери открываются внезапно...

Минут через пятнадцать мы выходим

На подмосковной станции.

Хрустит

Безлюдный снег под нашими ногами

И я тебя веду вдоль полотна.

Нам открывает дверь мой старый друг,

Смеётся виновато

Приглашает

Войти,

Раздеться,

Потирает руки,

Как человек - сидящий у костра.

Но мы совсем некстати,

Мы грешны,

Мы чем-то оскорбили добродетель,

Но я твою удерживаю руку...

- Мы не уйдём - я говорю. -

Простите.

Пустите нас,

Нам некуда идти...

Хозяин,

Растерявшись,

Достаёт

Заветную бутылку коньяка,

Мы пьём за всё на свете,

Поезда

Уже не ходят,

Наступил разрыв

Между делами

И ночная близость

Легла на мир уснувший...

Но с утра

В обратной электричке

Предо мной

Лицо, опустошенное любовью,

Холодное,

Пустое,

Словно мы

Друг другу не знакомы,

И слова

Скупы,

Невыразительны...

И я

Спешу сказать - Пока!

И распрощаться,

Чтобы побыть с тобой,

Ещё вчерашней,

Ещё ночной

Совсем наедине...

Чтобы вкусить блаженную свободу,

И радость бытия,

И беспричинность

Блуждания по утренней Москве.

Будь счастлива

И будь благословенна!..

1980

НАВАЖДЕНИЕ

Возможно, бред всё это, но зачем

Я не могу насытиться тобою?..

Как за копьё судьбы, берусь за член,

Готовясь к упоительному бою

С томлением грудей и живота,

Уже освобождённых от рубашки...

О, как уходит жизни прямота,

Тугою силой раздвигая ляжки,

В глухой горячий космос, где числа

Нет мокрым звёздам и цветам заречным,

Где мужество упругого весла

Вобрали бёдра в повороте млечном!..

Но вспышкой обрывается полёт

И ты не стоишь ни гроша, ни пенса,

Когда рукою утираешь пот

И под подушкой ищешь полотенце.

Я ухожу. Вокруг туман и грязь.

Но знак метро маячит у дороги,

Где буква "М" вольготно разлеглась,

Согнув и разведя в коленях ноги!..

1990

***

Одутловато-слякотный февраль.

Испачканная сковородным салом,

Блестит под фонарями магистраль

Из темноты бегущая к вокзалам.

Квартира спит, как пыльный чемодан.

Неслышный даже коммунальным Фёклам,

По Красносельской улице туман

Ползёт, щекою припадая к стёклам.

Бессонницы угрюмый пистолет

Нацелен на скрипучую кровать,

Где женщина, которой на сто лет

Поручено с тобою есть и спать,

Всей нежностью раскрылась в полусне,

Мерцая поволокой из-под чёлки,

И мы лежим на смятой простыне

В пяти шагах от грязной Каланчёвки...

Казалось мне студенческой порой,

Что от тоски и дикого удела

Меня спасёт её души покрой

И молодое ласковое тело.

Что мокрый снег, летящий с высоты

И февраля убогая фактура,

Лишь только фон для этой красоты:

Мерцали груди, двигалась фигура...

И возглас: "Ах!.." И всей спиной попятной -

В постельный развороченный бедлам,

Когда касалась розовою пяткой

Холодного паркета по утрам!..

Когда лежал и весело, и смело

Зигзаг одежды сброшенной в пылу,

Как сломанный хребет велосипеда,

На стуле и частично на полу!..

Но где же мы, любившие когда-то?

О, жизни ускользающая тень!..

И возникает в памяти, как дата,

Глухая ночь и подступивший день,

В котором, оживляя воздух сизый,

Весна в снегу стояла чуть дыша,

Оттаивали медленно карнизы

И стих лежал в стволе карандаша...

1994

***

Прощай, любовь моя, сотри слезу...

Мы оба перед богом виноваты,

Надежду заключив, как стрекозу,

В кулак судьбы и потный, и помятый.

Прости, любовь моя, моя беда...

Шумит листва, в саду играют дети

И жизнь невозмутимо молода,

А нас - как будто не было на свете...

***

В том мире, где утро не будит тебя

Надеждой в оконном квадрате,

В том мир, где больше не будет тебя

На старой арабской кровати,

В той жизни, которую выстроил сам

Своей утомленной рукою

И время течёт по моим волосам

Незримой осенней рекою,

Нам больше встречаться уже ни к чему,

Привыкни к дурдому, который

Под "Сникерсы", "Мальборо" и ветчину

Киоски отдал и конторы.

Я больше к тебе никогда не приду -

Любовь не имеет возврата.

Мы встретимся, может, в последнем году

В долине Иосафата*.

1994

(*Долина Иосафата - предполагаемое место Страшного Суда.)

ЛЮБОВЬ

О нервные ноздри

Гордой красавицы и аристократки!

О этот взгляд

Обжигающий презрением и одновременно внушающий любовь!

О эта гневная стать гнедой кобылицы!

О эти коралловые губы

И белая рука с пахитоскою на отлёте!

Испанка?.. Креолка?.. Рыжая шотландка?..

Русская княжна?.. Дочь Елисейских полей?..

Американская журналистка?..

Не знаю.

Но нужны критическая ситуация и беспредельное мужество,

Которым вполне наделён ты, -

Вырывающий её из рук индейцев,

Защищающий от пьяной компании на балу,

Спасающий на необитаемом острове,

Выносящий из горящего здания,

Прикрывающий от выстрела грудью,

Бросающий к её стопам всё золото Клондайка,

А затем покоряющий её,

Обольщающий её,

Побеждающий...

О этот романтический бред Фенимора Купера и Вальтера Скотта!

О великолепная мишура Александра Дюма и Эжена Сю!

О грёзы, превращенные в пошлость голубоглазым американцем!

О дешёвая парфюмерия несбыточной любви

И юность,

Отравленная липкой патокой кустарного воображения!

Юность ещё не знающая,

Что любовь, по сути своей, не страсть, а сокровенная жалость -

Чувство, на которое трудно рассчитывать женщине,

Если она тебе не дочь и не мать...

1986

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Всего полжизни за спиной,

А сколько пустоты и хлама!..

В потёртой книжке записной -

Умерший, съехавшая дама.

Мужская дружба на века,

Без видимой на то причины,

И семизначная тоска,

И семизначные личины.

Толпятся цифры, но уже

Ни радости, ни интереса.

Что говорят моей душе -

Марина... Михаил... Агнесса?..

Иль вот, к примеру, телефон

Записанный на всякий случай, -

Не верится, что прежде он

Затменьем был и страстью жгучей,

Что в трубку я шептал: "Люблю..."

Когда вокруг спала столица...

Такой инфляции рублю

Не снилось да и не приснится.

Толпятся номера друзей

Забывших и забытых нами, -

Какой-то числовой музей,

Перемежённый именами.

***

Теперь, когда надо проститься

По совести и по уму,

Не надо обратно проситься

В свою голубую тюрьму.

Не надо надеяться втайне

На лунный серебряный след.

Осталось одно очертанье,

Названья которому нет.

Осталось горенье заката,

Далекого моря прибой.

Осталась глухая утрата

Того, что случалось с тобой.

Того, что могло бы случиться,

Того, что в себе износил...

Но нету, увы, очевидца

Слепому горению сил.

А молодость - штучка, Лолита, -

Кивнув равнодушно душе,

Сошла, как выходит из лифта

Чужой

На чужом

Этаже...

1986

ЭКСПЕРИМЕНТ

Е. Бершину

Когда я верить в чудо перестал,

Когда освободился пьедестал,

Когда фигур божественных не стало,

Я, наконец-то, разгадал секрет, -

Что красота не там, где Поликлет,

А в пустоте пустого пьедестала.

Потом я взял обычный циферблат,

Который равнодушен и усат

И проявляет к нам бесчеловечность,

Не продлевая жалкие часы,

И оторвал железные усы,

Чтоб в пустоте лица увидеть вечность.

Потом я поглядел на этот мир,

На этот неугодный Богу пир,

На алчущее скопище народу

И, не найдя в гримасах суеты

Присутствия высокой пустоты,

Обрёл свою спокойную свободу.

***

Бег на месте любит судьба, сама

Расставляя часы над истерзанным ухом.

От ночного топтания можно сойти с ума,

Если вдруг обладаешь хорошим слухом.

И часы подбегают к постели, держа

На китайском подносе письмо анонима...

Я и так понимаю, и без дележа

На секунды, что жизнь бесконечно гонима

По скрипучему кругу слепых лошадей,

Но не будет в скитаниях точки последней.

И не надо пугать одиноких людей,

Забегая вперед и толкаясь в передней.

1991

ПОСТСКРИПТУМ

Я обернулся. Жизнь моя

Напоминает скомканный платок,

Потерянный прохожим возле урны.

Не надо врать и становиться на котурны,

На них не перейти бушующий поток

И не спасти сомнительное "Я".

Что делать, если суть искажена

И трудно мне на переходе этом

Из мрака в темноту... До новой жизни

(она случится, но в другой Отчизне)

Довольствоваться буду слабым светом

И степью, что ветрами сожжена.

Я появился в первый раз давно -

В Ирландии в тринадцатом столетье,

И, видно, потому люблю камин,

Пустое море, скалы и кармин

Заката, и глухое лихолетье

Средневековья... Мне другого не дано.

Но все же я хочу родиться вновь

Не на угрюмом Севере, а, скажем,

В далекой и прекрасной Аргентине,

Где танго и цветы, как на картине,

И где душа, с её суровым стажем,

Согреется и обновится кровь.

Кричу: "До новой встречи, господа!.."

И чувствую - волна кадык подперла

И вертится безумная рулетка,

И ставки душ повышены, и ветка

Маршрута обозначена, и горло

Приятно холодит летейская вода.

1989

ОСЕННЯЯ ДОРОГА

Венок сонетов

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень

Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь.

И опала листва, и плоды разбиваются оземь,

И окрестные дали оплавила тусклая медь.

Что случилось со мной на ухабистой этой дороге,

Где осеннее небо застыло в пустом витраже,

Почему подступает неясное чувство тревоги

И сжимается сердце, боясь не разжаться уже?..

Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось,

В обрамлении белом летят придорожные лужи,

А душе захотелось взобраться на голый откос,

Захотелось щекою к продрогшей природе припасть

И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: "Почему же

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть?.."

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть...

Беспощадное время и ветер гуляют по роще.

Никому не дано этой жизнью насытиться всласть,

И судьба на ветру воробьиного клюва короче.

Мимолетная радость в изношенном сердце сгорит,

Ожидание смерти запрятано в завязи почек,

Да кому и о чем на могильной плите говорит

Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк!..

Неужели всю жизнь, все богатство ее перебора

Заключает в себе разводящее цифры тире?!

Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофера,

Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам,

И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе,

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь...

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,

Не приемлет душа, но во времени выбора нет.

Как постылого гостя, мы с ней тяжело переносим

Зажигаемый рано худой электрический свет.

На осеннем ветру мир туманен, суров и немолод.

Жизнь запряталась в шкуры, в берлоги, за стекла теплиц.

Подворотнями мается мучимый слякотью холод,

И небесное бегство закончили выводки птиц.

Опустело вокруг, и такая большая печаль

В эту пору распада, расхода, разлета, разъезда...

Мой возница, ругнувшись, нажал тормозную педаль,

Заработали "дворники", веером сдвинули грязь,

И тогда я увидел за черной чертой переезда,

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась...

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась,

Запишу на полях своей повести небезупречной,

Где нескладный герой, от насущных забот удалясь,

Пребывает в тоске и бессмысленной муке сердечной.

Где с мостами сгорели его корабли за спиной,

Где он склеил гнездо из осколков разбитой посуды

И притом повторял, что ни встречи, ни жизни иной

Не предвидит уже и пора прекратить пересуды.

Только что это?! Вновь возникает наплыв силуэта,

И тебя узнаю сквозь рябое от капель стекло...

Наважденье мое, отголосок счастливого лета,

Это правда, что я из прекрасного возраста выбыл,

Что взаимное время для нашей любви истекло,

Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор?..

Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,

Понимаешь не сразу, но бесповоротно уже.

Как продутому Невскому снится заснеженный Выборг,

Так ребенок приснится твоей беспокойной душе.

И куда бы ни ехал, куда ни спешил бы отныне -

Ощущенье вины подавляет тебя изнутри.

И пора позабыть о своей чистокровной гордыне,

Позабыть хоть на день, хоть на год, хоть на два, хоть на три...

А возница опять нажимает шальную педаль

И скрипят тормоза, проверяя изгиб поворота.

Налетает снежок, подмосковную зябкую даль

Оживляет солдатик с развернутым красным флажком.

Переходит дорогу из бани спешащая рота,

И душе тяжело состоять при раскладе таком...

И душе тяжело состоять при раскладе таком,

Где тепло очага охраняет незримая Веста

И стоит, среди прочих, недавно построенный дом,

Но в квартирном быту для тебя не находится места.

Разорвать бы пространство, его заколдованный круг,

Нескончаемый круг, из которого вырос и вызрел!..

Мимолетная жизнь, как метафора наших разлук,

И судьба одинока, как дальний охотничий выстрел.

И куда убежишь!.. Пожелтели твои перелески,

Промелькнула церквушка, со стекол стекает вода.

И пространство летит, и туман опустил занавески

На осенний пейзаж, и дороги - куда ни вели бы -

В эти тусклые дни возвратятся с тобою туда,

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр...

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр,

Там округлая форма реки, заточенной в трубу.

И по ней не плывут корабли, а ленивые рыбы

Не стоят косяком, на крючок направляя губу.

И течет твоя кровь, в темноте замедляя движенье,

По гармошкам бормочет, стоящих в дому батарей,

И семью согревает железное кровоснабженье,

Целиком поглощая все замыслы жизни твоей.

И уже не хватает ни правды, ни слов, ни тепла,

Ни тревожной надежды, ни тайны, ни внутренней силы,

Хоть в горячих потемках сошлись и совпали тела,

Хоть любовь замерцала в остывшей золе угольком...

Но приходит пора, когда быть молодым - некрасиво,

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком.

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком,

И с подружкой под ручку спешить переулком холодным,

И давиться любовью, как послевоенным пайком,

Но, вкусив молодой поцелуй, оставаться голодным.

И поспешно одевшись, сказав на прощанье: "Мерси",

Убегать в никуда, растворяясь в осеннем тумане,

И, поймав на пустынной дороге пустое такси,

Озираться опасливо, словно Печорин в Тамани.

А вокруг темнота. Только лист вдоль дороги шуршащий,

Только ветер, шумящий в шатрах облетающих крон,

Да предутренний голос, усталой душе говорящий,

Что любви не догнал, не схватился рукою за стремя...

Кто бы ни был попутчик - шофер или пьяный Харон,

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время...

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время

Не песочно-стеклянный бессмысленный катамаран.

Сокращаются сроки, беднеет на волосы темя,

А в глазах, как и прежде, ночует весенний дурман.

Не считаются чувства с неловкой усталостью плоти,

Как чужие, живут на харчах и довольстве твоем.

Ты едва поспешаешь в мелькающем водовороте

И качели, скрипя, пролетают земной окоем...

А водитель опять закурил голубой "Беломор"

И нашарил приемник тяжелой мужицкой рукою.

Говорили о спорте: Пеле... Марадона... Бимон...

А я думал о том, что не надо судьбу ворошить,

Что покрой бытия, да с подкладкой своей роковою -

Не кафтан, и судьбы никому не дано перешить...

Не кафтан - и судьбы никому не дано перешить -

Этот мир, что надет на тебя поначалу на вырост

И просторен вполне, но потом начинает душить

Воротник и потертый пиджак, из которого вырос.

Ни вольготно плечом повести, ни спокойно вздохнуть -

И в шагу, и под мышками режет суровая складка.

И уже не фабричная ткань облегла твою грудь

И запястья твои, а сплошная кирпичная кладка!

Впрочем, это гипербола выгнула спину дугою,

И кирпичный костюм - вроде сказачки Шарля Перро.

Видно, время прошло и, возможно, настало другое,

Непонятное мне... И куда-то уходит горенье

Суматошного сердца, и падает на пол перо,

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье...

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье -

Не вина, а беда беспробудных ваньков и марусь.

Безрассудному пьянству не буду искать объясненье,

Но насколько он безрассудно сказать не берусь.

В этой слякоти дней, в этом скучном ничтожестве быта,

Как забвенье - бутылка, как счастье - граненый стакан...

Керосинная бочка судьбы да четыре копыта,

И куда доходяге-коню подражать рысакам!..

"Ну и прет же алкаш!.." - возмущенно бормочет шофер.

Промелькнуло пальто, и фигура качнулась слегка...

Что хотел он сказать, когда руки свои распростер

И в стекло погрозил, и прошел в направленье забора,

Этот жалкий прохожий, спешащий домой из ларька,

Коли осень для бедного сердца плохая опора?!

Коли осень для бедного сердца плохая опора,

То дождись декабря, где тяжелому году конец.

Наряжается елка и запахи из коридора

Воскрешают страницы пособия Молоховец.

И снежинки, слетаясь, стучатся в оконную раму,

И дубовым становится стол перо чинно-складной...

Ты веселых друзей пригласи и покойную маму

Усади в уголок, чтоб ей не было скучно одной

В этот вечер, когда за спиной открываются бездны

И на миг вспоминается зыбкая детская тайна...

- Вам салат положить или крылышко?.. - Будьте любезны!..

И пошла мешанина, и начали свечи тушить,

И опять вперемежку - Высоцкий, Матье, Челентано

И слова из романса: "Мне некуда больше спешить..."

Про себя повторяю в застольном пустом разговоре.

И мотив продолжает в прокуренном горле першить,

И пролетка стоит на холодном российском просторе.

И сидит в ней надменный писатель в английском плаще,

Словно кондор, уставясь в сырое осеннее небо.

О, старинная грусть и мечтания, и вообще

Чепуха, вспоминать о которой смешно и нелепо!

Как любил я тебя в девятнадцать рассеянных лет,

Навсегда покидая свой край, где Кяпяз и Кура!..

Но меня уже нет и девчушки хохочущей нет,

И машина за КрАЗом уныло ползет с косогора,

И о том, что спешил неизвестно зачем и куда,

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера:

- Не гони лошадей по разбитой своей мостовой!

Им уже не нужны ни ямщицкая глотка, ни шпора,

И зеленый бензин заменил табунку водопой.

Пусть они постоят бестелесные, холочка - к холке...

Колеся вдоль погостов, базаров, ангаров и школ,

Я вполне преуспел в запоздалой своей самоволке

И без них обойдусь, догоняя того, кто ушел.

Лошадиные силы души и душевные силы мотора!..

Перепуталось все: из камней создают виноград

И детали растят на бесхозной земле у забора,

И тебе самому твой угрюмый характер несносен;

Только как разобраться в потерях и кто виноват?

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень...

МАГИСТРАЛ

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень

Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,

Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,

Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.

Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,

И душе тяжело состоять при раскладе таком,

Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр

И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком...

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время -

Не кафтан и судьбы никому не дано перешить,

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,

Коли осень для бедного сердца плохая опора...

И слова из романса: "Мне некуда больше спешить..."

Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.

1978-1985-1987 гг.

ИЗ ЦИКЛА

"ЯПОНСКИЕ ПОДСТРОЧНИКИ"

ПИНГ-ПОНГ

Хищность замаха,

Раскачка согнутых спин,

Выброс ладони

С розой иероглифа

На цокающем яйце!..

НА РОДИНЕ

О душная ночь!..

Где-то собака лает,

Краскою пахнут

Стены родного дома,

Сладко и страшно заснуть...

3.ПОРТРЕТ

На нашу семью

Четвёртый десяток лет,

Как из окошка,

Смотрит, одетый в раму,

Из небытия отец...

ВДОВЕЦ

В комоде дома,

В ящике-комнатушке

Живёт старичок

Ненужный, словно носок,

Оставшийся без пары.

СТЕННЫЕ ЧАСЫ

Чтобы разглядеть

Невидимое время

Дождусь кукушки,

Хлопающей створками,

Словно злая кухарка...

ДЕД

В тридцатых мой дед

Белые брюки носил

Из парусины.

Таким я его не знал,

Но помню его таким...

НОЯБРЬ

Мимо церквушки

На мокром грузовике

Провезли кирпич,

Как убитое солнце

...А к вечеру выпал снег.

ЯНВАРЬ

Праздник окончен.

Иглы сметаю в совок.

Хвойный скелетик

Вижу в колодце двора

На снегу обещаний...

ПОСТФАКТУМ

Запомнилась ты,

Наверное, навсегда,

Как сожаленье

О блеске кофейных глаз,

О пепле восточных губ...

10.

КУПАЛЬЩИЦА

С юга приехав,

Казалась мулаткою,

Но, ах!.. Не загар -

Треугольник слепящий

Меня поразил во тьме...

II.

ДИАЛОГ

Спросил в темноте:

"Что с тобой, дорогая,

Не спишь почему?.."

Сладко зевнула в ответ

И придвинула ногу...

12.

ЦЕНЗУРА

На горле рука,

Но впустили в темницу

Мерцающий свет.

И у окна чиновник,

Играя ставнем, стоит.

13.

ПСИХОЛОГИЯ

Будь хоть Пушкиным,

Не поймут, не поверят...

Но накинь китель

И все сразу же решат,

Что ты - милиционер...

14.

ПОЧЕМУ?

Гениал ьностью

Поэта Хлебникова

Пренебрегают

Со странной небрежностью

Взрослого превосходства!..

15.

СЛОВО "ЕВРЕЙ"

Застенчивое

И скабрезное слово,

Как будто горбун

Жмется на медосмотре,

Пряча в ладонях якорь...

16.

КАМНИ

Любимой отдам

Изумруд изумленья,

Гагаты - негру,

Рубины - кочегару,

А углекопу - алмаз!..

17.

НАЧАЛО

Мартовской ночью

Провожаю женщину

Загадочную,

Словно кисти жасминов,

Тревожную, как весна...

18.

ЗАБВЕНИЕ

Вспомнить хотелось

Юную прелесть твою,

Робкие губы...

Но не сумел припомнить,

Начисто все позабыл.

19.

КАЗАХСТАН

Снег лежит в гнезде,

Степь летит бескрайняя.

Стрелочник возник

С яблоком негаданным

Фонаря зеленого...

20.

СТРОКА

Зажглась внезапно,

Словно Моисеев куст

Внезапно вспыхнул,

И остолбеневшие

Молча стояли слова...

21.

ЭЛЕГИЯ

Годы проходят.

Как мимолетная судьба!..

Но не жалею,

Что потерял мастерок

На вавилонском ветру.

ИЗ ЦИКЛА

"ДАЛЕКАЯ ТЕТРАДЬ"

ПТЕНЕЦ

Когда птенец, не знающий полета

И силы притяжения гнезда,

Восходит одиноко вдоль болота,

как маленькая черная звезда, -

Под ним сентябрь ветвеет и дымится

Нутро трясины с самого утра,

И старенькая мама, мама-птица,

Лишается красивого пера.

Оно летит в безмолвие лесное

И, тихо завершая свой полет,

Ложится с облетевшею листвою

На первый голубой от неба лед.

Детеныш, не стремящийся к подобью,

Обороти прощальный взгляд на лес, -

За этот выбор платят только дробью

Да одичалой пустотой небес...

1969

ДВОЕ

В седые дали ноября

Уходят ветлы...

Б. Пастернак

С прошедшей ночи мир белес,

И в нем, уже безжуравлином,

Засыпал кто-то нафталином

Листву, опавшую с берез.

А справа, в сумраке осеннем,

Как образ горя - за словами,

Кладбище странным поселеньем

Возникло сразу за стволами.

И вдоль него, через кустарники,

Я вышел к полю в свете слабом,

Где встретил двух, что взявшись за руки -

На сквозняке да по ухабам.

Она была в пальтишке кожаном,

А он - худой - в плаще линялом.

В пространстве тусклом и скукоженном

Терялся день за перевалом.

Но было что-то очень вешнее

В повадках пары мимолетной,

Была раскованность нездешняя

И ощущенье силы взлетной.

И я, пока хватало зрения,

Следил за тем, как эти двое

Несли над бездной невезения

Рукопожатье молодое.

И предо мной, почти как правило,

Что жизнь не делится на три,

Была рука, что нежно правила

Другую, гревшей изнутри...

1970

БАЛЛАДА О БЕГЛЕЦЕ

Бежал мужчина на рассвете

Туда, где лодка у причала,

А следом, расставляя сети,

Погоня по полю рычала.

Он продирался через лес,

Ломая взрыв куста коленом,

Прислушивался, падал, лез

На склоны, порывая с пленом.

И вот, удерживая грудь

И сердце, стукнувшее в глотку,

Мужчина выбрал верный путь

И впереди увидел лодку...

Она дрожала у доски,

Толкалась поименно, как чалый,

От нетерпенья и тоски

Стуча в терпение причала.

Казалось, вот и повезло:

Бери весло - и разве горько

Взглянуть, как будто на село,

На прошлое свое с пригорка?..

Но оказалось, что оно

Влечет неотвратимей, пуще,

Чем алкоголика - вино,

Чем раненого зверя - пуща.

Мужчина рухнул на настил,

Вдохнул дыхание норд-веста

И понял, что остаток сил

Истрачен в сумтохе бегства.

И, разворачивая грудь,

Безропотный, как вол в загоне,

Он двинулся в обратный путь -

Лицом к погоне...

1970