Валерий Босенко "Конфеты от Вити Дёмена" рассказ

Валерий Босенко

КОНФЕТЫ ОТ ВИТИ ДЁМИНА

рассказ

 

В благословенные времена, отнюдь не тоталитарные, но еще шестидесятников, когда взрослая наша жизнь только-только начиналась и грозила быть бесконечной, оба мы - и я, и моя подруга Маша Чугунова, - были просто вгиковскими первокурсниками киноведческого набора профессора Ростислава Юренева.

Мы были самыми молодыми на курсе. Как малолеткам нам многое прощалось, но и многое на нас взваливалось.

Меня, к примеру, в первые же недели учебы Комитет ВЛКСМ спровадил на четвертый этаж, к актерам, чтобы выяснить, почему у двух студенток выпускного курса актерского факультета - Нелли Пянтковской и Кати Васильевой, - так много учебных пропусков. И я, дурак, пошел.

В ответ на так и не начавшееся с моей стороны разбирательство Пянтковская как истая лицедейка высунула язык и умыкнулась с глаз что твоя обезьянка.

Катя же Васильева уже тогда вела разговор с горних высот собственного величия:

- Что?.. Пошел на хуй! Я - актриса!

Актриса? Бесспорно. И великолепная! В отличие от канувшей в небытие Пянтковской.

Но ныне, сорок лет спустя, когда я вижу Катю Васильеву в облике богомолки с повязанной платочком головой, то неотвязно думаю о том, что ей и вправду есть что замаливать. Да и истина-то куда проще эйнштейновских выкладок! Никогда не обижай младших - они вырастут и не забудут обиду, тобой нанесенную. А, может быть, и не простят...

Но были поручения и обратного свойства. Правда, не часто. Но хорошего ведь, как говорил Булат Шалвович, много не бывает.

Именно нам с Машей поручили отнюдь не нагрузку, но "ответственное задание" - для вгиковской газеты "Путь к экрану" взять интервью в киноредакции издательства "Искусство".

Кто из нас созвонился и договорился о встрече - уже не припомнить. Может, вовсе и не мы. Только хорошо помню, что принять нас должен не кто-нибудь, а Дёмин. Сам Дёмин! Дело было на редкость важное и серьезное. Ответственность момента с нами наверняка разделял, будучи с нами заодно, и 48 троллейбус, что вёз нас к Сретенке, от которой до Цветного бульвара было рукой подать - в тот раз он катил, видимо, от энергии нашей миссии.

Какими бы желторотыми мы ни были, то адрес издательства знали точно. Тогда по книжечкам "Искусства" ценою в тридцать девять или шестьдесят четыре копейки мы не только открывали новый мир, учились будущему ремеслу, но еще и выбирали собственную судьбу.

Единственные экземпляры этих книг - благо, что были дешевыми, - я отсылал на Бьеннале ди Венеция, где в рамках Венецианского кинофестиваля проходила тогда ежегодная выставка книг по кино, которая почиталась чуть ли не единственной и одной из лучших в мировой практике. Когда издательство "Искусство" получило Золотого Льва святого Марка за советскую кинолитературу, мне перепал - и перепадал еще дважды, - персональный Диплом участника (то бишь пособника) этих фестивалей. Дипломы эти были и оставались предметом моей молодеческой гордости.

Где ж, как не в издательстве "Искусство" той поры и было работать Виктору Дёмину, чей только что вышедший "Фильм без интриги" нами был зачитан разве что не до дыр. Его термин "порог кристаллизации" отлетал от зубов еще на вступительных вгиковских экзаменах, дёминскими цитатами пестрели первые наши киноведческие курсовые.

Сильно сомневаюсь, что мы визуально представляли нашего собеседника. Кумиры черт во плоти не имеют. Почти уверен, если б нам "подсунули" вместо Дёмина тогдашнего зампреда Комитета по делам кинематографии Владимира Евтихиановича Баскакова, мы бы поначалу не просекли подвоха.

Как не без оснований подмечала Ахматова, память подобна прожектору, что выхватывает лишь отдельные моменты, оставляя вкруг себя непроглядный мрак. В луче такого прожектора осталась довольно большая комната, опустевшая вместе с предвечерними сумерками. Впрочем, возможно, мы никого кроме нашего кумира в ней и не разглядели. За столом в одиночестве сидел молодой человек плотного телосложения. Он ничего не делал, а просто сидел и ждал. Никто бы нас не уверил в обратном: он оставался на работе просто потому, что ждал нас.

В холодном по-казённому помещении, куда мы впервые попали, нам стало как-то сразу уютно. Наш визави с ходу взял нас под крыло, растопил с непогоды, сам же и разговорил - вряд ли у нас были заготовлены четкие вопросы к нему. Потом повел в буфет, принёс нам чаю, положил перед каждым по конфете. В комнату редакции мы возвращались уже обогретыми щенятами и чувствовали себя по-свойски.

Представить не могу, как удалось нам что-то записать. Магнитофонов у нас не водилось, про диктофоны тогда и не слыхивали. Писали авторучками (и даже не шариковыми), еле поспевая, преодолевая с трудом собственную завороженность собеседником. Не разговор - зримая песня.

Было бы соблазнительно документировать нынешний мемуар цитатами из того, давнего интервью. Еще заманчивее было бы опрокинуть в наши 60-е общие воспоминания о Дёмине - блистательном критике 70-х - 80-х годов. Зоркость ироничного взгляда, острота критических суждений, лишенная снобизма авторская культура, нонконформизм гражданской позиции - мало кто мог встать в те годы вровень с Дёминым, мало кому из коллег-сверстников было все это свойственно в столь щедрой мере.

Из заоблачной нирваны нас вывел сам интервьюируемый.

- Пишите: одним из самых любимых авторов редакции является Ростилав Николаевич Юренев.

Перья наши заскрипели в мажорном экстазе.

Но воспаривших от ликования нас мигом спустил на землю неведомо откуда взявшийся строгий начальственны глас.

- Я бы этого не сказала! - заключил женским голосом невидимый демиург из-за фанерной перегородки.

"Запасник!" - вздрогнули мы с Машей. Кроме Дёмина, мы никого в издательстве не знали и ничьего присутствия не предполагали. Правда, фамилию заведующей киноредакции Запасник Татьяну Евгеньевну все же откуда-то слыхивали. И незримое ее вмешательство да еще в такой выигрышный для интервью момент одобрить мы никак не могли. Надо же, такой кусок загубить! Чего бы нам в буфете, зайди разговор уже тогда, за чаем, этого не записать. Никто бы ничего и не услыхал.

- Пишите, говорю. Вы же у меня интервью берете, - Это наш герой отмахивался, как от мухи, от непрошенного вторжения. Спасая нас от судьбы Икара, он перебинтовывал наши крылья.

В тот момент восхищение наше Дёминым не знало границ. Надо же, саму Запасник не побоялся и отбрил! Да и она-то за фанерой у себя шибко на своём не настаивала, видать, знала, что с Дёминым шутки плохи.

Пассаж этот мы записали тщательнее других.

"Пронесло!" - облегченно вздохнули мы.

Так всемогущий Дёмин спас нас от судьбы "Титаника", от чего, кстати, не уберёгся наш сокурсник Юрка Славич. Оказавшись в аналогичной ситуации, когда на пару с Виталиком Позниным брал интервью у самого Утёсова, он, навроде нас, почувствовал себя в своей тарелке и расслабился. Вконец потеряв бдительность, на вопрос классика, чьими же учениками они будут, Юрка, преисполненный гордости заявил патриарху: "Мы студенты профессора Ростислава Николаевича Юренева!" Ответное восклицание собеседника по силе было сравнимо с выросшим из глубин океана айсбергом. "Как, ученики этого прохиндея, выскочки, щелкопёра?!" Всё пошло насмарку и комом! Простодушный Славич не удосужился прочесть, что в своей книге "Советская кинокомедия" Юренев нелицеприятно аттестовал Леонида Утёсова в "Весёлых ребятах" как слабого киноактера. Юреневское суждение об невысоких актёрских задатках звёзд эстрады сполна подтвердилось уже в наше время. Но Утёсов, по счастью, до него не дожил, однако критических юреневских стрел в свой адрес не забыл и не простил. На интервью с классиком советской эстрады пришлось поставить крест.

Позже нас похвалят в институте за успешных поход в издательство и богатый "трофей". Интервью с редактором "Искусства" Виктором Дёминым замёт тогда же целую полосу "Пути к экрану". Звёздный нимб над нами с Машей, воспылавший в конце 1966 года, не рассасывался, сдаётся, изрядно долго.

А потом каждая связка прожитых годов давала нам своего Дёмина, нового и непредсказуемого.

Помню, с какой законной гордостью наша подруга Надя Целиковская, выпускавшая "Спутник кинозрителя" и бывшая его главным редактором, рассказывала о том, как отрадно было работать с Дёминым, который с ходу просекал суть вещей. Просмотрев очередной идеологический блокбастер эпохи - то ли "Укрощение огня", то ли "Выбор цели", - он бурно восклицал: "Нет, Надя, вы только подумайте, какова степень фальсификации истории!" Стоит ли напоминать, что в начале 70-х да еще в кабинетах госслужбы громко такое говорить было не принято. Чай, не московские кухни!..

Зато совершенно иной регистр суждений и анализа был свойствен вышедшей накануне их в соавторстве с Ириной Янушевской книге "Жан Марэ". Человек. Актер. Миф. Маска" в серии "Мастера зарубежного киноискусства". Искусствоведческие монографии, замешанные на идеологической квашне и зашоренные ошибками если не веков, то эпохи, как правило, стареют быстро - в следующую историческую пору они уже не читаемы.

Дёминско - янушевскому "Жану Марэ" суждена была иная, счастливая участь.

Волею судьбы я оказался душеприказчиком Ирины Янушевской, скончавшейся уже на излете перестройки. Передавая по завещанию ее коллекцию и имущество, я волей-неволей вынужден был разбирать и бумаги покойной, с которой мы проработали вместе в Госфильмофонде и прожили под одной коммунальной крышей добрых полтора десятка лет. Среди бумаг попались мне и благодарственные письма авторам от самого героя книги. Не шибко литературно, не скажу, грамотные, но изощренные (как-никак не Жан Кокто!), они были неподдельно искренни! Вряд ли Жан Марэ прочел русскую книгу о себе. Но актерским чутьем он ее все же оценил. И оценил по справедливости - таких книг о нем во Франции не писали и вряд ли напишут. Выпускали еще выпустят роскошные фотоальбомы, дорогостоящие увражи, а вот скромной книжечки, в которой весомей всего было бы слово, не будет. Эпоха Анри Базена в Европе минула с ХХ-м веком!

Стоит лишь пожалеть, что не вышла следующая их книга об Алене Делоне, не чета нынешним, компилятивным и переводным, но, вне всякого сомнения, которая была бы не ниже уровнем книги о Марэ.

Как куратор коллекции французских фильмов в Госфильмофонде Ирина Янушевская знала кино Франции как никто другой - знала его фибрами души и сердца. Это могут подтвердить франкофонные франкофилы старшего поколения, которых раз-два и обчёлся в стране. Все, что было ей доступно и недоступно, при этом искренне любя Витю Дёмина (а как можно было его не любить?!), она предоставляла своему соавтору в собственных переводах. А уж тот, основательно сведущий не только в кино, но и в литературе, в филологии и в искусствоведении, в зрелищных искусствах и в фотографии, препарировал полученную из первых рук информацию, подвергал ее аналитической вивисекции и претворял на русском высокой пробы их с Ириной совместный текст.

Так они договорились меж собой. И никто не вправе оспорить правомерность их творческого союза!

Зато как же они умели веселиться и предаваться отдыху и неге! Это была другая, для меня совершенно новая ипостась Вити Дёмина. И тут есть что поведать!

Как-то так выходило, что сбор друзей у Ирины Янушевской не был ежегодным, зато неизменно раз в два года он имел место быть. Формально он был приурочен в мартовскому ее дню рождения, но проходил всегда в мае, уже в распогодившийся сезон.

Говоря дудинцевским языком, к Ирине в Белые Столбы воистину съезжалось целое московское "кубло".

С женой Таней Дёминой за рулем Витя наверняка рассказывал семейству что-то интересное о своей белостолбовско - госфильмофондовской жизни, которая заняла первую половину 60-х. Хотя бы Таня также уже разделяла ее с Витей, ставши из Понариной Дёминой, когда и родился у них Иринин любимец, первенец Илья Дёмин. В ответ на любовь Илюшка отвечал Ирине в поздравительных открытках размашисто, по-дёмински, но и с делоновским налётом - "Дьявольски ваш"! Тем временем, пока же ехали к Столбам по старой Каширке, Витя экзаменовал младшего, Андрюшку, в русской грамматике. "А Заборье от какого слова?" - "Забор! - с ходу отвечал Андрюха, недоумевая на такой детсадовский вопрос. По приезде же, хохоча, Илюха с победительностью старшего в охотку пересказывал мне братнины промашки.

Электричкой же обычно прибывали критик и исследователь широкого профиля, тяготеющий к Серебряному веку Михаил Долинский с женой Еленой Карцевой, специалистом, напротив, по американскому кино. Как правило, вместе с ними приезжала и бывший издатель всех их Татьяна Запасник. Хоть в 70-е годы ее и скинули, как говорят, по доносу одного из авторов и перевели в Комитет по Ленинским и Государственным премиям, она уже не казалась столь устрашающей, как тогда, за фанерой, в "Искусстве", на Цветном.

Всегда на пару прибывал тандем, порой публиковавшийся как Иноверцева и стабильно и стабильно состоявший из Инны Соловьевой и Веры Шитовой. Причем, Вера Шитова органично вписывалась в светско - ритуальную часть вечера, тогда как Инна Соловьева неизменно оставалась его золотым запасом, источником удивительных историй и фактов. "Слово имеет Инна Базилевская!" - возглашал за столом Дёмин. И за столом у Ирины в нашей вольной коммуналке рассказывались вещи, оглашать которые и доныне время еще не настало.

Вечным молчуном и тихоней просиживал за столом Юра Грейдинг, вместе с Ириной в конце 50-х начинавший в Госфильмофонде как итальянист и испанист. И куда чаще его самого был слышен голос его красавицы жены Лили, искусствоведа из Музея древнерусского искусства, или, как привычней, Музея Андрея Рублева, что в Спасо - Андрониковом монастыре.

Компания была стабильной и не менявшейся из двухлетки в двухлетку. На моей памяти лишь единственный раз Дёмин привёз с собой Гелу Канделаки, отаро-иоселинианиевского Гию - Певчего дрозда. Он был не только узнан и признан всеми завсегдатаями белостолбовских сходок у Янушевской, но и был принят в ближний круг. Хотя его самого эта московско - подмосковная вольность заметно смущала и чуть-чуть леденила.

А за столом тамадой царил Дёмин, и крики, смех, перебивки, тосты за Ирину, один другого неожиданней не умолкали.

Сейчас, спустя десятилетия, все это спрессовалось воедино, когда уже не различимы года и источники того или другого рассказа. Да и стоит ли ныне их расслаивать? Так ли уж это важно?..

Помнится, как-то, кажется, в канун перестройки с советской киноделегацией Витя Дёмин посетил ким-ир-сеновскую Корею. Войдя в местный контекст, в первые же дней пребывания там в узком кругу соотечественников, за завтракам, он поделился сокровенным - мол, нигде и никогда он еще не видел такого порядка, как в Пхеньяне. Уже с обеда в том же гостиничном ресторане ему стали приносить порции, которым позавидовали бы Гаргантюа и Пантагрюэль вместе взятые. Корпулентный Дёмин от такой заслуженной добавки отказываться не стал.

Уже в апогей перестройки в другом конце раздвинутого нами накануне ирининого стола Татьяна Запасник "по секрету" поделилась замыслами своего Комитета по Ленинским и Государственным премиям присудить ряд премий деятелям отечественной культуры, вклад которых советская власть, прямо скажем, не переоценивала. В частности, присудить посмертно Ленинскую премию Анне Ахматовой.

- Вы ещё Николаю Гумилёву её присудите! - раздался чей-то "диссидентский" голос явно не в пандан сказанному.

- На этот счет есть другое мнение! - парировала Запасник тем самым железным голосом из-за фанеры, которым оспаривала дёминское утверждение четвертьвековой давности о Юреневе как о любимце редакции кинолитературы "Искусства".

Как бы там ни было, но попытки посмертного присуждения этих государственного статуса премий в те годы делались. Сдается мне, что уже в начале 91-го, когда праздничные застолья начали плавно перетекать в поминки - и первой скорбной ласточкой стала Иринина смерть в 89-м, - я собственноручно бросал в уличный парижский почтовый ящик письмо от Комитета по Ленинским премиям, адресованное парижскому адвокату Тарковских с тем, чтобы он, как мог, нейтрализовал бы ситуацию между вдовой режиссера и Комитетом в связи с посмертным присуждением Андрею Тарковскому Ленинской премии в 90-м году. Помнится, Лариса Павловна Тарковская из Парижа сильно противилась то ли самому присуждению, то ли церемонии вручения.

Собственно, в том же в 91-м, Булат Окуджава отказался получать присужденную ему Государственную премию СССР по литературе. Хорошо помню, как у себя в Переделкино, уже перенеся операцию шунтирования в США, буркнул: "Тридцать лет назад надо было давать, а не теперь!"

Так, Союз нерушимый на последнем издыхании своими госпремиями тщился вернуть себе утраченное реноме, задаривая тех, кого сам же гнобил.

Поэт же справедливо писал еще в год Пражской весны:

Вселенский опыт говорит,

что погибают царства

не оттого, что тяжек быт

или страшны мытарства.

А погибают оттого

(и чем больней, тем дольше),

Что люди царства своего

не уважают больше.

А пока ещё все были живы, я притаскивал на очередное Иринино застолье притаскивал свой "Юпитер-М", располагал его на единственном окне и ставил окуджавскую катушку с новыми записями 80-х.

"Римская империя времени упадка

Сохраняла видимость твердого порядка..." -

- вызывала у гостей полный фурор и взрывы ликования с каждой новой строфой.

- Нет, Бог диктовал, Бог диктовал, - обращаясь почему-то ко мне, говорил Витя Дёмин, не скрывая восторга.

В параллель белостолбовским съездам и сборам в ирининой комнате в коммуналке дома ИТР у Вити шла интенсивная творческая жизнь, о которой мы узнавали, как и все, отраженно. Писались и выходили новые книги, рецензии, статьи, обзоры. Горбачевская перестройка прошла у него под знаком бурной общественной деятельности в Союзе кинематографистов Элема Климова. А самые последние годы он возглавил переставший быть советским "Экран", но так и не успел его реанимировать.

Впрочем, обо всем этом уже написано теми, кто знал Витю Дёмина куда лучше моего и видел его непосредственно участником событий конца 80-х - начала 90-х.

У нас же всё начиналось с нашего с Машей похода в издательство "Искусство" на Цветной бульвар за интервью к Вите Дёмину.

Каждому в жизни перепадало что-то значительное, исторически весомое. Нам с Машей - конфеты от Дёмина.

Ей-богу, чего-то они стоили, были важны нам тогда, если за добрых четыре десятка лет со всеми их торжественными трапезами и дружескими междусобойчиками всё же не стерся их вкус, не рассосалась сладость дёминских конфет.

Может, и не стоило бы вспоминать об этом мелком эпизоде, если б он не множился на другие. Восхищение по адресу Дёмина уже тогда мы были готовы принять от кого угодно, заведомо веря в законность этого восторга. Мы с Машей уже вкусили дёминской чары. Нам было ведомо.

Возможно, того не предполагал и сам Витя Дёмин, когда давал нам интервью.

Всего не знали тогда и мы, когда брали это интервью. И лишь годы спустя стало ясно, что мы получили тогда от Дёмина непредумышленный урок. Смысл его был чёток и категоричен: если тебя не любят молодые, то ты живёшь зря.

"НАША УЛИЦА" № 97 (12) декабрь 2007