Валерий Босенко

МАЭСТРО ФЕЛЛИНИ В 2-х АКТАХ

эссе

***

Чурается поэзия листа -

Все в воздух норовит: струна, столбы...

Так, Феникс, будто жухлая листва,

Сгорит в огне предвестником судьбы

И дымом, ветром, прахом и золой

Начнет раскачивать тугую медь,

Избранниками метя выбор свой -

Тому-то петь, тому-то онеметь.

НОЧНЫЕ ИГРЫ

"... Соленость острая литературной шутки..."

Анна Ахматова

Претит сомненью полуночный час,

Чреватый трезвым, петушиным ором.

Красноречиво мрак ночи безглас,

Не все то золото, что скопом или хором...

Сплетаются в причудливую вязь -

Ночному, цепкому подвластны только глазу, -

Со - мнений колкие резоны, что, резвясь,

Себя ж парируют, опережая разум.

Со - мнений сонм сомнительности чужд

(А мнительность грешит уклоном в леность):

Сонм и сквозь сон перетолкует чушь

Сомнительных резонов в несомненность.

Но чтобы не расторгнуть эту связь,

Не дать ей обескровиться при свете,

Осталось лишь успеть, не раздвоясь,

Уснуть без сновидений на рассвете.

***

"Тоска по родине и тоска по чужбине

в русской литературе" -

тема лекции на афишной тумбе

одного из провинциальных городов России

в начале ХХ века

Расплатившись кровавой тризной,

Были люто, нещадно биты

И чужбиною, и отчизной

Патриоты, космополиты.

Им чужбина да вышла боком,

Их отчизна зачла петитом.

Не хватило вагонных окон

Патриотам, космополитам.

Шли сквозь век, как полки пехоты,

Шли, тоскою и болью квиты, -

Не сподобились общей квоты

Патриоты, космополиты.

На восток шли - от шторма к буре, -

Шли на запад - со скорбным сердцем.

Что Уссури, что Миссури -

Однолюбам и иноверцам!..

Восток дальний и Запад дикий

Принимали чужих пиитов.

Океан разделял их Тихий,

Патриотов, космополитов.

Оплатить - не достало б валюты

По слезам, ими пролитым.

Не нашлось захудалой каюты

Патриотам, космополитам.

И расплачивались - кровью, -

За себя - живых и убитых, -

Неуёмной своею любовью

Патриоты, космополиты.

...Ибо валютой становится кровь,

Когда расплата идёт за любовь.

Валерий Босенко

МАЭСТРО ФЕЛЛИНИ В 2-х АКТАХ

Акт 1-й

Невстреча

До чего же быстро недавние (и относительно недавние) события претворяются в некую породу. И образцы ее разнятся меж собой лишь местом залегания, размерами (а то и масштабами) залежей, но только не пробой.

Порода истории неоспорима.

Всего лишь каких-то пару десятков лет назад Феллини, прилетев на Московский кинофестиваль в канун его закрытия, брал Главный приз за "Интервью", свой предпоследний фильм. А спустя уже несколько лет в залах "Киноцентра" в той же Москве и Госфильмофонда России покажут "Всего Феллини" - самую полную из ретроспектив мастера, включая его даже рекламные фильмы. Покажут, правда, уже после смерти классика. А в тихой, крайней аллее городского кладбища в Римини, на родине великого режиссера, за железной решеткой невысокого фамильного склепа будут упокоены тела Федерико и Джулии Анны, которую весь мир узнал под именем его Джульетты.

Столь же бесспорна и порода памяти. Пусть она куда локальней и текучей, но кто оспорит бесспорность ее прав?! Во всяком случае, пока ты жив. В памяти ведь даже шлаки именуются минералами.

Отпластовались первые впечатления венецианской Мостры. Со всеми их ошеломленьями и сумятицей, восторгами и недоуменьем. С их неизбежными радостями и горестями. Вопреки общепринятому почему-то помнятся забавные несуразности, ничуть не адекватные старейшему из кинофестивалей мира.

На пляжа отеля "Экчельсиор" шоколадного цвета бабулька-швейцарка, стоя в купальнике по чресла в воде Адриатики, пристрастно расспрашивала про Москву, где никогда не была, но куда собиралась отправиться. Реакция ее была соответствующей хронике тогдашних событий. "Как это фруктов нет? Танки есть, а фруктов нет?" Да есть, есть и фрукты, и танки. Порядка вот нет, как не было его и раньше. Но этого ей было совсем уж не понять, как это все есть, а чего-то и вовсе нет.

Запомнился еще такой же безымянный юнец из детей эмигрантов явно послевоенного призыва. Как мотылька на огонь, его несло на родную речь. "Вы, кажется, из русских?" - безапелляционно и со значением вопрошал он, и соотечественники шарахались от нахального тинейджера. Своими, мол, сыты. А когда в номере того же "Экчельсиора" он пил у меня стакан за стаканом чай вперемежку с кофе (к тому же без сахара, которого в магазинах Москвы 90-го года не водилось по факту), - он все не мог выговориться на родной мове. Мне же в качестве гонорара за гостеприимство перепала от него "Утопия у власти" М. Геллера и А. Некрича, шедшая за учебник истории у него в вузе, у нас же тогда еще не изданная.

В числе полузнакомых был еще третий, собственно итальянец. Этот пусть останется безымянным. За полгода до того, принимая в Риме нашу, советскую миниделегацию и будучи хозяином положения, тогда он был на уровне или почти. Во время своего ответного визита в Москву синьор был весьма сговорчив и любезен. И я поспешил в комплиментарных тонах печатно откликнуться как на его радушие, так и посулы. Был ли я прав - судить не мне.

В Венеции он всем своим видом показывал тамошней честной и праздной публике, что мы как-то вовсе даже и не знакомы. Эта в своей непостижимости комичная демонстрация длилась добрых две недели фестиваля. Урок был ясен: что хорошо при исполнении официальных обязанностей в Риме или там, в красной Москве, то совершенно недопустимо на венецианской Мостре. Что люди-то скажут?!

Он был и оставался человеком партии, пусть своей, итальянской, какой-то там большой или маленькой, но партии. И ситуация диктовала ему законы партийного и никакого другого поведения. Или пренебрежения, что в данном случае фактически одно и то же.

Мне оставался лишь красноречивый немой укор ему в спину. Видимо, градус этого укора все же причинял ему определенный дискомфорт. Что-то да заставляло же его поеживаться! Как бы там ни было, но что-то его да проняло из того, что свербило две фестивальные недели!

В последний раз мы столкнулись с ним в кулуарах Дворца фестивалей на Лидо. Вот-вот должна была начаться церемония закрытия. Я шел по своим каким-то мелким делам и отнюдь не за смокингом, которого негде мне было взять. Внезапно шедший впереди мой недруг заметался предо мной, как заяц угорелый, кинулся в какую-то дверь и, прежде чем по-булгаковски исчезнуть навсегда, он со словами: "Федери, я познакомлю тебя с одним интеллектуалом из Москвы", - вытолкнул кого-то в коридор, сам растворившись что твой Чеширский Кот.

Невольно посторонившись, я обмер. Передо мной стоял Феллини.

Большего афронта было не вообразить. Феллини стоял предо мной в коридоре и ждал. Интеллектуал же из Москвы напрочь утратил дар речи человеческой.

Ну что, было бы подготовиться загодя, переведя с родного какой-нибудь спич собственного сочинения. Ох, мерзавец-итальянец! Главное-то, ведь и придумывать ничего не надо было...

Стоило лишь сказать, что первым моим итальянским фильмом были "Ночи Кабирии", которые и порешили судьбу. Что в России тогда, в самой что ни на есть ее глубинке, над бедной Кабирией рыдали как над собственной любимой, хоть и заблудшей, дочерью. Что еще раньше, в 56-м, с первого показа "Дороги", настоящие интеллектуалы уже тогда знали у нас ему, Феллини, цену и, как могли, пытались это публично или печатно, сказать. Что триумф "8 1/2" в той же Москве и по сей день считается в числе бесспорных побед левого крыла нашего общества. Что даже оскопленный и обесцвеченный в нашем прокате "Амаркорд" и поныне любим, как и его творец. Что в отсутствии его, Феллини, фильмов выходил по-русски книги о нем и его собственные, каждая из которых была долгожданным событием, не обманывавшим ожиданий. Что имя Феллини у нас давно уже стало паролем, нет, не левизны, а нонконформизма, скрытой оппозиции официальным догмам. Что в России и по сей день трепетно и нежно любят Джульетту Мазину...

Все сказал - ничего не сказал.

Быть может, все эти банальности, бессчетное количество раз говоренные ему, вовсе и не нужны были маэстро. А, может, были бы снисходительно приняты. Кто знает - сказаны они так и не были.

Но лукаво щурясь на стушевавшегося интеллектуала, Феллини, думаю, прочел их и без слов.

Вместо невысказанных комплиментов пришлось нескладно представляться куратором итальянской коллекции фильмов тогда еще советского государственного киноархива. Интересно, слыхивал ли прежде Феллини о Госфильмофонде?..

На счастье вспомнился недавний 70-летний юбилей маэстро, когда все в Москве лихорадочно и навзрыд покаянно каялись в своей любви к Феллини. И даже робкий интеллектуал тиснул в газетку "Дом кино" статейку по случаю.

- Правда? - оживился уставший дожидаться Феллини, наверняка, обрадованный, что мхатовская пауза наконец-то иссякла. - Пришлите мне ее. Ничего, что по-русски. Мне переведут.

Обомлевши от неожиданности, московский интеллектуал начал лихорадочно соображать: по какому из адресов, указанных в справочнике, столичному или загородному, отправлять текст. В памяти, по счастью, всплыла знаменитая римская улица.

- На Виа Маргутта. На Виа Маргутта посылайте.

На том и порешили. С тем и расстались.

Через несколько минут на сцене Дворца фестивалей Марчелло Мастроянни, по-актерски суеверный, с каким-то нескрываемым раздражением принимал Золотого Льва святого Марка за творческую карьеру. Утешить, успокоить, обнадежить своего актера, что это еще не конец его карьеры, поднялся на сцену фестивального Дворца Феллини, ради этого и прилетевший в Венецию на торжественную церемонию. По своему обыкновению, он даже пообещал снять с ним свой будущий фильм. Окрыленный Мастроянни едва ли не воспарил. Зал в ликовании разразился аплодисментами. Это был триумф не столько Мастроянни, вполне заслуженно получившего своего Льва, сколько самого Феллини. Во всяком случае триумф его мастерства внушения. Даже я на галерке это ощутил. Аплодисменты в зале гремели добрых десять минут. Засекал по часам.

Позднее я отправил на Виа Маргутта свою статейку, снабдив ее комментариями чисто советских реалий в тексте. Надеюсь, что она затерялась в огромной почте маэстро, не дойдя до адресата. Даже если б он успел ее прочесть, вряд ли пришелся бы ему по вкусу черный юмор, если не желчь нашей перестроечной поры.

Другой встречи, увы, уже не было, как не было, впрочем, и первой. Хоть ладонь и помнит размашистое рукопожатие маэстро, но помнит и язык собственную немоту.

Знал бы, знал бы мой коллега Дима Попов, когда-то заказавший и напечатавший моего "Феллини-70" в своем "Доме кино", какой вираж во времени и в пространстве проделает сей непритязательный текст, благодаря ему, Диме Попову и осуществившийся...

Акт 2-й

Встреча (посмертная), срежиссированная самим маэстро

В Римини я впервые оказался спустя немногим более чем полгода со смерти Феллини и через несколько считанных месяцев после кончины Джульетты Мазины.

Без особого труда я отыскал городское кладбище. Ухоженное, по-западному вылизанное, оно было совершенно безлюдно в июньское полдневное пекло, от которого рисковали растрескаться даже внушительных размеров могильные постаменты.

Мое броуновское движение по кладбищенским дорожкам вынудило меня все же осмотреться вокруг и себе на удивленье заметить другого одиночку, который выделывал сходные виражи вдоль могильных рядов. В какой-то момент наши маршруты, хотели мы того или нет, скрестились.

Незнакомец оказался пожилым мужчиной, как-то не по сезону наглухо одетым во все черное и даже чуть ли не в войлочной темной шляпе. Уже потом, когда мы каким-то образом разговорились, эта странность все же объяснилась. Его экипировка выдавала в нем исконного крестьянина, которому пристало только так, а не иначе выходить в поле. В поле по соседству, на котором, наверняка, и прошла вся его жизнь.

Как мы разговорились - вопрос тоже не праздный. Ибо говорил он на романьольском диалекте, понятным лишь коренным жителям Эмилии Романьи да Тонино Гуэрре, уроженцу тех же мест.

Но как бы там ни было, друг друга с пятого на десятое мы понимали, как поняли и то, что ищем здесь одно и то же - могилу Феллини и Мазины. А поскольку спросить было больше не у кого, то и рассчитывать нам приходилось только на самих себя.

В совместных поисках выяснилось, что у каждого из нас случилось по единственной встрече с Феллини. Правда, разделяли их добрых сорок лет. Про мою, фактически "невстречу", более чем случайную, одну из многомиллионных у Феллини и говорить как-то не пристало. А вот встреча с Феллини моего кладбищенского спутника была куда как колоритней и небанальней.

Сорок лет тому назад (а теперь уже и более чем полста) Феллини, снимавший в родных местах "Дорогу", предложил моему спутнику подзаработать. Когда они столковались, то режиссер одолжил на время съемок у владельца его полевой мотофургон, на котором и раскатывал в фильме Дзампано с Джельсоминой.

Стоило подивиться этому свалившемуся как снег на голову живому свидетелю и очевидцу съемок шедевра, а заодно и владельцу мобильного реквизита в нем. Как водится (как это было и с Мастроянни в Венеции без малого четыре года назад), Феллини пообещал своему новому приятелю встречу (и приработок) на будущем фильме, да только вот следующая встреча вышла на кладбище в Римини сорок лет спустя.

За разговором, в котором нами все же как-то ухватывалась суть, мы вдруг остановились перед маленьким, выложенным из кирпича коричневым домиком с решетчатой дверью под стеклом. С виду он напоминал чуть ли не избушку или, скорее, скромную баньку какого-нибудь захудалого нового русского. Строение же это, как мне и рассказывали, оказалось семейной усыпальницей Феллини. Табличка же на газоне возвещала имя главы семейства - "Убальдо Феллини".

Сквозь застекленную дверь были различимы имена родителей режиссера да выставленная недавно фотография Федерико Феллини с Джульеттой Мазиной счастливой поры их жизни - 50-х годов.

Мы постояли, помолчав, возле этой непарадной семейной усыпальницы. Уходя, мы оставили два скромных дешевеньких букетика, купленных у входа на кладбище, прикрепив их к решетке фамильного склепа.

Уже на обратном пути мой теперь уже знакомый по присущему искони южанам закону гостеприимства попытался было пригласить меня к себе на обед, благо дом его был где-то неподалеку. Да мне назавтра надо было уже возвращаться из Рима в Москву - апексный билет обмену не подлежал.

А обменяться адресами тоже как-то не пришлось: совсем не факт, что мой приятель был учен грамоте, так же как и я, мягко говоря, не был силен в романьольском диалекте.

Тогда не было у меня под рукой (и по факту) ни диктофона, ни фотоаппарата, за что мне на обратном пути домой с укоризною попенял Петя Шепотинник, мой коллега по ремеслу.

Так и осталось от этой встречи одно лишь воспоминание.

Но что-то наводит меня на мысль, что встречу эту - взамен той, невстречи, - подстроил и осуществил въяве великий визионер. В этом совпадении случайностей, которые просто так не выпадут, ощутима рука знающего свое дело мастера-фантазера.

...А спустя еще лет десять мне снова довелось быть в Римини, но уже на международном симпозиуме, который теперь регулярно проходит на родине великого режиссера в день его смерти и который организует учрежденный Фонд Федерико Феллини.

На том же кладбище на мой вопрос о могиле Феллини и Мазины привратник дал более чем исчерпывающий ответ: "20 шагов от входа". Не поверив сказанному или усомнившись в том, что правильно понял его слова, я снова принялся было без руля и ветрил блуждать по кладбищу. Когда же вернулся к исходной точке, то, присмотревшись, действительно увидел у самых ворот выстроенный за эти годы монумент в виде форштевня огромного океанского корабля. Рассеченный надвое, он точно бороздил водную гладь под собой. Настоящая вода журчала по бороздкам под ним, растекаясь по мраморным плитам, выложенным на уровне земли. Совсем как "Рекс" в "Амаркорде" или "Глория Н." в фильме "А корабль плывет...". Его борта представляли собой одновременно и внутренность раскрытого рояля и партитуру какого-то симфонического произведения, в свою очередь уже напоминания "Репетицию оркестра" или так и не поставленное маэстро "Путешествие Масторны".

Лишь на этот раз мне удалось запечатлеть и старую родительскую усыпальницу, и новый надгробный монумент как дань памяти Римини своему великому земляку, его Джульетте и их единственному сыну, умершему в канун Освобождения.

Только вот моего оставшегося безымянным спутника десятилетней давности по тому же кладбищу в Римини мне встретить уже не довелось. ...Как пела когда-то Новелла Матвеева: "О дивная Италия! / Оглядываюсь, где ж она?! / Но песенка растаяла / Там, где белье развешано..."

"НАША УЛИЦА" № 9-2006