Валерий Босенко

МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ОТАР!

эссе 

Началось это задолго до того, как уже в новом веке из Москвы вновь понесло великодержавным хамством...

Когда в середине 60-х годов молодого грузинского автора трех короткометражных фильмов Отара Иоселиани принимали в Москве в Союз кинематографистов, то в соответствующей графе анкеты творческих кадров он прямодушно указал - "из дворян".

За свой трудовой стаж архивной крысы мне всего-то и попадалась, может, пара таких нелукавых карточек про социальное происхождение с таким открытым текстом.

Восхищенье вызывало, в первую очередь, то, что потомки дворян могли выжить в эпоху, по Ахматовой, - "в никуда и в никогда, как поезда с откоса" - было нормой жизни в родном отечестве. А во-вторых, восхищало, что люди эти не чинились и не чванились собственным дворянством, а жили среди нас, как все.

Еще помнится, как в 70-е Отар приезжал из Тбилиси в Госфильмофонд и с таким обаянием уламывал научного сотрудника архива, еще не доктора искусствоведения и не директора Института культурологии Кирилла Разлогова перевести ему фильм - "Ну, Кирилл, ну какое там собрание?! Пойдем, лучше кино нам покажешь..." И таки ведь уламывал, шармёр... Отказать ему было просто невозможно.

Воды с тех пор утекло много, куда больше, чем обычно утекает за треть века. У Отара Иоселиани, как у всякого уважающего себя гражданина мира или матроса, корсара ли, который, отправляясь в плаванье, цедит сквозь зубы: "Прощай, насиженный шесток!" (именно так в перевода с оригинала, а не "In vino veritas", по русскому прокатному названию называется один из лучших его фильмов конца минувшего века), - есть свой дом в любом порту. И не только в порту приписки.

Грузия, Советский Союз, Франция, Россия... В режиме этих памятных сердцу режиссера географических и биографических вех значится и Госфильмофонд, в котором хранятся практически все его фильмы.

Умный Отар не поддался на истерию периода развала СССР - верните нам наше культурное кинематографическое достояние в Грузию, мол, мы им распорядимся сами. Кричали-то, как водится, одни, а вот спасти не довелось другим, когда недавно на студии "Грузия-фильм" сгорела фильмотека с ее фильмами.

Так или иначе, Отар Иоселиани, в отличие от кликуш и политиканов, знал, где его фильмам будет сохраннее, а потому и завернул в Госфильмофонд как по-накатанному.

Домой к себе Отар прикатил на электричке, на той самой, хуже которой встретишь лишь в Пхеньяне и, проехав на которой как-то разок стоя в раздолбанном ее тамбуре, наши польские коллеги-архивисты весомо заключили: что такое "Москва - Петушки", знаем теперь не понаслышке.

Правда, совсем недавно архивисты-французы остались довольны - наверняка, им хватило мест в самом вагоне. В ожидании машины Отар зря времени не терял. На станции Белые Столбы, на привокзальном пятачке, где раньше располагался шалман, который в просторечье называли "Голубой Дунай", он посетил ближайшую торговую точку "Светлячок" и, вставши - для узнаваемости - посреди дорожки, хлебал из горла прихваченное там пиво.

В поисках машины я припаздывал, наказав Отару по телефону дожидаться на этом пятачке. Дожидайся мы ее на пару, я бы под пивко мог поделиться с Отаром новейшей, на злобу дня, грузинской загадкой: как по-абхазски тот же "светлячок", - в которой обыгрывалась фонетическая речевая особенность абхазцев? Ответ на нее до Парижа мог и не дойти - "А-муха - а-комарик, / а-жопа - а-фонарик".

Впрочем, хорошо, что не рассказал. Вряд ли Отару понравились бы эти вирши, которые могли тешить лишь бытовых националистов. Зато мой рассказ про заведение "Светлячок", которое тот, приватизировав, переделал, вполне мог и заинтересовать. То, что именно в "Голубом Дунае" с его высоким крыльцом с приступками я помянул стаканом вина в розлив только умершую Анну Маньяни, вызвало бы него только солидарность.

А чего бы стоил мемуар про наше возвращение с очередной картошки, которую мы убирали под "осенний, мелкий дождичек", когда никаким хлебным кваском царских времен Домодедовский горком КПСС для нас не озаботился, председатель же колхоза, потирая ладони, нашёптывал свои ближним, что картошка эта у него уже списана как гнилая, а местные бабульки никак не могли поверить, что мы свои, госфильмофондовские, когда с моим дружбаном Червяковым мы просили у них воды из колодца - "Нет, мы при помещике картошку в дождь никогда не собирали... Не иначе как вы зеки..."

А мы и были, если не зеками, то уж точно подневольными. Так вот чуть ли не тогда же в "Голубой Дунай" завезли - редчайший случай! - светлое и кислое пиво, а продавщица, не забывшая меня еще по стакану на помин души Анны Маньяни, щедро нацедила пенную кружку с верхом. На ропот же местных выпивох, мол, поят без очереди, а нам не хватит, - она так яростно на них цыкнула: "Что я, мол, своего, не могу напоить?!" - что очередь из страха репрессий в виде возможного неналива замолчала на гробовой манер...

Наконец, на подвернувшейся в гараже машине я подкатил к привокзальной станции. Увидев встречавшего его, Отар развёл руками, в одной из которой, как стяг, оставалась початая бутылка холодного пива, низко поклонился в пояс. За то, что встретили. Годы прожитой поместной жизни, полагаю, дают мне право утверждать, что никаких поклонов в пояс по адресу рядового архивиста не водилось. Ни разу и никогда.

Напротив, пересевшие ныне в иномарки чиновники всех мастей, а иже с ними и придворные классики, как правило, именно тут-то и принимались надуваться твоя лягушка-путешественница. Пуще московского чванясь своим величием, которое даже с величавостью было не перепутать. Отар же по дороге в архив, под ту же пивную бутылку, которой щедро делился, так же взахлёб делился дорожными впечатлениями от Павелецкого уезда. По его словам, он доехал чуть ли не до Каширы и лишь оттуда вернулся в Белые Столбы. Конечно же, режиссерские маршруты неисповедимы, но не настолько же, чтобы приезжать в Белые Столбы по каширскому мосту через Оку! Но как бы там ни было, блевотина в углах электрички в его дорожных рассказах по свежему следу выглядела золотой россыпью.

Для Отара вообще все не предписанное куда более ценно, нежели предначертанное.

Помню первые дни своей давней парижской стажировки. Нас, приехавших во Францию на несколько недель россиян и представителей СНГ, тамошнее Министерство культуры расписало по департаментам, городам и пригородам, где нам и предстояло быть стажерами. Но пока суд да дело, первая неделя была заполнена лекциями парижских чиновников из разных ведомств. Скучнее этого ничего нельзя было придумать - мухи дохли!

Французские бюрократы учили нас своей бюрократии!

Находчивей всех оказался архитектор Борис Пастернак, внук великого поэта, он на минутку появлялся в аудитории и тут же выходил, якобы, покурить... на весь день.

День в Париже стоил не только мессы, но и затяжного перекура. Из-за этих-то мероприятий я не мог вовремя созвониться и встретиться сразу же по приезде с Отаром. Когда же лишь на третий день дозвонился, впервые услыхал его нарочито ворчливый голос: "Какие лекции?.. Какие лекции! Комсомол давно уже отменили..."

Стоило ему об этом напомнить, как мы тут же встретились. Тогда же, в канун столетия кино и во время моей стажировки в столь же государственный, как и Госфильмофонд, французский киноархив, что под Версалем, привезли группу провинциальных журналистов со всей Франции. И привёз ее не кто-нибудь, а великий актёр современности Мишель Пикколи.

Как же были счастливы французские газетчики из глубинки такой экскурсией! И как был горд сам Пикколи возложенной на него миссией. Не чванясь и без фанаберии - а мог бы! - он так просто признался мне, случайному стажёру из бывшей советской России: "Вы были для нас светом, которого мы не понимали".

Не могу - хоть убей! - представить ни одного из родных классиков, чтобы он, как Мишель Пикколи, водил бы по Госфильмофонду представителей СМИ из Сыктывкара, Сызрани, Астрахани или там Камызяка и делал бы это - не под телекамеры! - с нескрываемым удовольствием. Ну, разве что за исключением Марлена Хуциева.

А Отар Иоселиани точно был создан - в том числе! - и для этого. Может, при нашей укоренившейся (если не врожденной кастовости) тут потребна именно неизбывная грузинская щедрость и неподдельный демократизм южанина? А в случае с Отаром и дворянство в крови с его чувством непреложного долга, которое не светит кухаркам у кормила даже в третьем колене? И, конечно же, любовь к ближнему так же, как и к дальнему... Ею же щедро пропитаны все фильмы автора с их необязательностью повседневного течения жизни и непреложностью бытия. Можно наудачу привести любой характерный пример, даже не самый памятный. Чего стоит лишь венецианский эпизод одного из последних фильмов режиссера "В понедельник утром"!

В уличной толчее в карман героя, которого уже обчистили, залезает потрепанный итальянский вор, герой же, обернувшись, в ответ сам выворачивает оба пустых кармана. Мол, у самого ничего нет, дорогой! Здесь не могу не поделиться одним воспоминанием, впрямую имеющим отношение к Отару и к его режиссуре жизни. Летом того же года, на который выпала парижская стажировка, в итальянском Пезаро проходил ХХХ Международный фестиваль нового кино.

При обилии его ретроспектив конкурсную программу составляло меньше десятка фильмов. Когда же под конец фестиваля в жюри разгорелись споры за лидерство, Отар, будучи членом жюри, отмолчаться, естественно, не мог. "Бразилец кричал - приз бразильскому фильму! "Почему бразильскому?" - спрашиваю его. "Потому что я бразилец" - "А я грузин", - сказал я ему и поднялся, там, к себе в номер..."

А за пару лет до Пезаро в Москве в очередной раз с чем-то было плохо. То ли с деньгами, то ли с водкой. Но на Маросейке, по счастью, выбросили настоящую грузинскую чачу. И разжиться ею было вполне по карману. Никто тогда имбарго грузинским напиткам - от Боржоми до вин не устраивал. Не до того было - выжить бы!

Одну из привезенных в Венецию бутылок с запечатанной сургучом головкой я и передал тогда на Лидо, где проходил 49-й Международный кинофестиваль в Венеции, Отару Иоселиани в знак восхищения только что показанной там "Охотой на бабочек". Льщу себя надеждой, что аналог той самой грузинской чачи и решил будущий спор в Пезаро. Бразилец был сломлен, и главный приз благодаря Отару был поделен между тремя (!) среди восьми конкурсантов. Треть приза не обошла стороной и грузинский фильм.

Дальше - больше. Юбилейный фестиваль в курортном Пезаро был хоть и довольно громким, но региональным.

Несмотря на конкурсную картину из Грузии, ни грузинская делегация, ни автор фильма на нем не присутствовали. Отар строго наказал мне вылезти на сцену за призом. А затем и взять приложенный к нему валютный эквивалент. Пришлось посамозванствовать.

Вечером же вместо отвального фестивального банкета виновник интриги собрался на встречу с другом в прибрежный ресторанчик по соседству. Долларовые купюры в конверте в нагрудном кармане моего пиджака изрядно тяжелили одёжку и в ночную июньскую жару. "А пиджак можешь бросить у меня в номере, я запирать не буду, будет открыто". - "Но там же деньги в кармане! А вдруг сопрут?" - "Ну, сопрут, значит, не судьба", - резонно заключил Отар.

По счастью, валютный приз всё же уцелел, благо что с банкета я то и дело вспархивал в номер Отара и в темноте проверял на хруст наличие конверта. Контрабандой провел его и через родную таможню, благо, сдается, для прибывших там еще не водилось ни зеленых, ни красных коридоров. Провёз-то, провёз и даже передал по приезде в надежные руки, чтобы переслали в Грузию призёру.

Но вот через пару-тройку дней в Белых Столбах, в доме ИТР, под крышей которого я тогда жил, на чердаке случился пожар. Сгори вместе с домашним скарбом эти сколько-то там тысяч долларов, боюсь, один Отар поверил бы в непредумышленность факта. Сказал бы - "Значит, не судьба..." Ни Отар, ни автор "Колыбельной" Ната Джанелидзе из троицы призёров Пезаро этих подробностей не знают. Но сказанное вполне могло составить канву фильма Отара или вписаться по боковой линии в очередной замысел автора со всей необязательностью происшедшего, равно как и непреложностью итога в виде упомянутого случайного пожара.

Стоило ли всё это рассказа? Как знать...

Отар, в конце концов, добрался до Госфильмофонда, куда он приехал, чтобы напечатали так называемые промежуточные исходные киноматериалы его собственных грузинских фильмов 60-70-х годов. Этих материалов ему недоставало во Франции. Их негативы эти, технически, конечно же, слабые, снятые отнюдь не на Кодаке, требовали и реставрации, и тщательной работы по световому режиму и многого другого, что и поныне делается не только машинами, но и вручную. Так, ручная стирка качественней самой совершенной машинной. Печатницы-мастерицы из Опытного производства Госфильмофонда сделали чудо, которому во Франции - когда получили! - не поверили.

"Такого не бывает!" - сказали спецы по цифровой реставрации. "Только так и бывает!" - ответили бы русско-советские "левши" женского рода, если бы это услышали. Даром ли Отар стоял на коленях и целовал ручки Наталье Андреевне Самохиной, которая возглавляет Опытное производство архива!

Право, средь блевотины электричек стоило ехать в Белые Столбы за золотом рядовых печатниц! Но и этим сия столь попутная вязь рассказа не исчерпывается. Параллельно в Госфильмофонде работали над видеоциклом "Фильмы моей жизни". Классики отечественного кино говорили об одном и самом главном фильме, который повлиял на их творческий метод, выбор профессии да и сам жизненный выбор. Каждый из них говорил о самом главном фильме в своей жизни! Такой вот венок киносонетов!

Этих персональных фильмов и должно было быть что-то вроде того, чтобы венок из полутора десятка получасовых фильмов составился. Именно в эту пору как незаконная планета - со всеми вытекающими отсюда последствиями - и случился в фонде герой нашего рассказа. Ответственные за проект наши коллеги-архивистки Наталья Яковлева и Тамара Сергеева пустили в ход весь свой шарм, использовали всю аргументацию, чтобы залучить Отара в число заглавных героев. А он, собственно, и против-то не был.

Просто надо было вписаться в график его наездов и отъездов в Госфильмофонд из Москвы. То был получасовой монолог о том, как фильм великого режиссера Жана Виго "Аталанта", снятый еще в 1934 году, на заре звукового кино, сформировал нынешнего классика, грузинского режиссера Отара Иоселини, который с четверть века работает уже, в основном, во Франции. Отар говорил в камеру такими же словами, будто стоял в булочную в Бельвиле, неподалеку от дома, где родилась Эдит Грасиан, которую мир узнал как Пиаф, или у себя, на Сабурталинской или в Верийском квартале. Ему не нужно было выбирать слова любви. Они у него сами слетали с губ!

Что такое для него "Аталанта", да это же очевидно без слов! Нетленный шедевр мирового кино, сюжет банальный как сама жизнь, но пропитанный такой любовью к сущему, в котором улыбки, слёзы, горечь, печаль, тоска по несбывшемуся и неосуществленному составляют воистину дивный конгломерат бытия, запечатленного на хрупком целлулоиде самыми скромными, самыми простыми средствами художественной выразительности. Они оказались подвластны Жану Виго, сыну известного на Западе анархиста Мигеля Альмерейды.

Здесь стоит вспомнить главный завет анархизма, не тот, что вдалбливала советская история, "анархия, мол, мать порядка", а тот, по которому первее и важнее самой жизни нет ничего на свете, нет никаких законов и иерархий.

...Надев свою кепочку и помахав на прощанье всем нам, выходя из кадра, Отар Иоселиани сказал в "Фильмах моей жизни" о Жане Виго, конечно же, другими словами, но суть сказанного оставалась той же, что и в его собственных фильмах, и в самой его жизни.

Истина сознания и истина бытия художника, которые жизнь и история решительно разводили одну от другой за все последние века истории культуры, в творчестве Отара Иоселиани оказываются счастливо совмещенными.

Не иначе, как здесь имеет силу и власть всё тот же магический кристалл, о котором обмолвился еще Пушкин! Так, вывернутые пустые карманы героя по имени Венсан, он же Винченцо в Венеции, из фильма "В понедельник утром", равно как и сам автор, преклоняющий колени перед главной архивисткой-печатницей фильмокопий из Госфильмофонда Натальей Андреевной Самохиной и целующей ей ручки, - все это, как в калейдоскопе, складывается в искусную и такую естественную, но при том и взвешенную режиссуру жизни, по Отару Иоселиани.

Весёлую и лукавую, как сам автор, печальную и горькую, как текущая жизнь, с ее необратимым рефреном: "Прощай, насиженный насест!". Как, впрочем, и вправе называться если и не все поставленные режиссером фильмы, то ленты последнего десятилетия - это уж точно. Тут не грех и повторить - "Мы любим тебя, Отар!.."

P.S. Архивисты - народ и строгий, и пристрастный. Другие от них такого признания и по разу не удостоятся.

"НАША УЛИЦА" № 74 (1) январь 2006