...Но в реальной жизни, при встречах, разговорах и даже за совместными трапезами - всегда "Марат Павлович". Зато за глаза называли, как и было принято, по негласной установке - "Марат" или "Маратик", - как бы стесняясь своей фамильярности и амикошонства. Так, любовь робеет себя выказать, прячась за привычный, накатанный декор...

А началось все ровно 40 лет назад в 323-й аудитории ВГИКа.

Школьный выпуск тогда был сдвоенным - аттестаты о среднем образовании получили одновременно 11-й и 10-й классы по всему СССР. Соответственно конкурс в институты во всей стране более чем зашкаливал.

После творческого конкурса на киноведческий факультет ВГИКа допустили какое-то астрономическое число абитуриентов. Раньше помнил сколько, но и тогда не верил, настолько это казалось невероятным. Боюсь соврать, но порядка чуть ли не трехсот. И это на 15-то мест в реале. Поговаривали, что изначально было 75 человек на место. Может, оно и не так, но за что купил, то и запомнилось...

Как бы там ни было, в конце концов, зачислят 16 человек, включая тех, кто шёл по направлениям из республик Союза, а сверх того прибавится еще четверка иностранцев по другой квоте, и курс профессора Ростислава Николаевича Юренева набора 1966 года будет сформирован. Оставалось лишь отобрать претендентов...

- ...А с Власовым Маратом Павловичем вы смогли бы побороться? - спросил меня вдруг Юренев на первом собеседовании (тогда их было два в числе восьми вступительных экзаменов) в той же самой 323-й аудитории, когда приемная комиссия была уже ни жива, ни мертва от жары и потока прошедших перед нею абитуриентов.

То был один из последних вопросов вызванному из Астрахани школяру после уже заданных - "чем отличается Гриффит от Чаплина?", "что такое гротеск?", "кто режиссер "Голого среди волков"?", "вправду ли вы не считаете "Брак по-итальянски" аморальным фильмом (в отличие от одного директора школы из Баку, который впрямую называл его похабным)?" и т.п.

"Нет, не смог бы", - мелькнуло у школяра, который бегло успел взглянуть на молодого стройного мужчину, из всей комиссии молча наблюдавшего за происходящим. Школяр только что отстоял свою правоту перед преподавательницей зарубежного кино Колодяжной Валентиной Сергеевной, которая наставительно заявляла, что "Голого среди волков" поставил Конрад Вольф. "Нет, Фриц Бауэр", - упорствовал абитуриент. Уставшая же приемная комиссия, как-то расслабившись, чему-то откровенно потешалась. Наверняка на тему: "Ай, Моська...".

Насчет всякой там борьбы школяру крыть было нечем. Прыжками в высоту - единственно чем он вдруг поразил в школе учительницу физкультуры, что его тут же взяли на какое-то соревнование на местный стадион "Труд", - здесь не козырнешь. Быстрой ходьбой, чуть ли не спортивной ходьбой с телеграммами по родному городу - тем более. Первый его начальник случился еще до ВГИКа: для поступления в вуз в хрущевскую пору требовался трудовой стаж в два года. Пришлось на горе родителям и знакомым перевестись в вечернюю школу, устроившись доставщиком телеграмм Центрального узла связи г. Астрахани. У начальника же участка доставки, 70-летнего Петра Григорьевича Мелешкина, недавно женившегося на молодухе Гране, были совсем иные приоритеты, нежели вольная или классическая борьба. Юного почтаря он наставлял не иначе как: "Девки любят - собаки боятся!".

Над сбитым с толку и стушевавшимся школяром потешались уже и Юренев, и все присутствующие.

- Нет, в самом деле, что шупленький-то такой? И правда, что два года трудового стажа уже есть? Да такого Марат Павлович Власов одной рукой сможет обороть...

Марат Павлович, сидя напротив слева в сторонке, отмалчивался, школяр приглядывался. Так и состоялось знакомство. Если и не заочное, то молчаливое...

Самое поразительное, что спустя почти сорок лет, в последнюю встречу с Маратом Павловичем на могиле Юренева на Введенском кладбище, Марат помнил все так же, как и былой школяр - чуть ли не слово в слово. Наташа Чертова и Коля Изволов, коллеги-киноведы, при сем присутствовавшие, могут засвидетельствовать...

ВГИК той поры по своему преподавательскому составу мог дать фору любому институту и не только в СССР. Таким ярким, блистательным составом педагогов и сотрудников мог похвастаться далеко не каждый творческий вуз Москвы.

Кафедру литературы возглавлял Михаил Степанович Григорьев, который с начала 20-х годов уже профессорствовал под эгидой Валерия Брюсова - в основанном им Высшем литературно-художественном институте. Нашего дорогого "МихСтепа" и полвека спустя после Брюсовского института помнили и любили не только у нас, но и в ГИТИСе.

На той же кафедре не знал себе равных как лектор и педагог Владимир Яковлевич Бахмутский, пришедший в институт чуть позже Григорьева. По его универсальному курсу зарубежной литературы - от Гомера до Томаса Манна - мы впитывали в себя историю европейской культуры человечества в ее непреложных закономерностях. Охватить, скажем, американскую литературу не позволял по времени двухгодичный академический курс: ведь мы проучились-то во ВГИКе всего 7 семестров из четырехлетнего срока!

Столь же универсальной в области литературы была на кафедре Ольга Игоревна Ильинская, без которой мы бы никогда не узнали про театр абсурда, ибо в советских книгах того времени он подвергался лишь заушательству. Ольга же Игоревна, помимо своих курсов зарубежной литературы и теории литературы факультативно - нам, чуть ли не трем-четырем студентам, рассказывала про "Лысую певицу" Ионеско и цитировала "Последнюю ленту" только-только объявленного Нобелевским лауреатом по литературе Бэккета в своем переводе.

На кафедре изобразительного искусства хранитель Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина (которому по праву нызываться бы Цветаевским как основанному Иваном Владимировичем Цветаевым) милейший Андрей Александрович Губер излагал нам, первокурсникам, историю зарубежных пластических искусств.

А в историю русского изобразительного искусства нас посвящал Николай Николаевич Третьяков. От него-то, помимо древнерусской иконописи и классического искусства, мы узнали о том, что был в России Серебряный век не только в поэзии и литературе, но и в живописи, графике, в стиле модерн. В те годы об этом не только не писали, но и не говорили вслух, преимущественно по незнанию.

Кафедру иностранных языков возглавлял Георгий Степанович Кнабе, ученый-латинист, автор книг о культуре и истории Древнего Рима, культуролог и семиотик, чьи научные интересы простираются от Тацита до Булата Окуджавы.

В кабинете зарубежного кино блистала Беатриса Бернардовна Дворман. Тогда мы еще не знали, как ее, вернувшуюся в СССР из Франции, наставляла сокамерница в подвалах КГБ, чтобы Беатриса перед вызовами на допросы переобувалась в ее, зечки, стоптанные тапочки: ведь многочасовые допросы о том, какой западной разведке служила эта залетная штучка с дипломом Сорбонны, снести можно было не в парижских туфельках на каблучках. Это уже потом, во ВГИКе, когда наша Беатриса будет с лёту переводить любой зарубежный фильм с английского, немецкого, французского, итальянского, польского языков, Сергей Юткевич, подойдя к ней, почтительно скажет: "Вы цены себе не знаете!".

А близкая подруга Беатрисы, любимая всеми нами Мириам Борисовна Астрахан, наша преподавательница французского языка, блистательная женщина редчайшей рафинированной красоты! Их обеих можно было встретить не только на третьем этаже ВГИКа, но и в Концертном зале им. Чайковского на гастролях Театра Жана Вилара или в Театре эстрады на концертах французских шансонье.

В Кабинете советского кино мы застали еще Гиту Соломоновну Авербух, которая вскоре передала бразды правления киноведу первого призыва Кэтти Элькононовне Клевицкой, заложивших и собравших фонды нынешнего Кабинета киноведения института.

И, конечно же, на кафедре киноведения не было равных нашему мэтру - Ростиславу Николаевичу Юреневу, - в чем мы были безраздельно убеждены. Красавец и аристократ, человек, щедро наделенный не нынешним острословием, но именно остроумием, бесконечно любящий кинематограф, знаток поэзии, театра, изящных искусств! Он нас не только возил в Белые Столбы, в Госфильмофонд - чего мог бы и не делать, поручив другим, - но и водил на выставку работ художников театра и кино в Манеж, устраивал просмотры закрытых фильмов тогда еще не в Госкино, а в Комитете по делам кинематографии, в Гнездниковском переулке. Мы буквально трепетали перед ним!

Нет, ВГИК тех лет - а мне знаком был один лишь киноведческий факультет, обитель третьего этажа! - представлял собой аналог Афинской академии. И даже, когда в 70-е сместились ценности и изрядно ужесточились нравы, во ВГИК на кафедру философии пришел изгнанный отовсюду Мераб Константинович Мамардашвили и читал факультативно свой курс, нам, вгиковским аспирантам. Нет, и вправду был оазисом непрофанированных либерализма и демократии.

Ну, что говорить, если бывший проректор института, а впоследствии его ректор вплоть до последнего своего срока Александр Николаевич Новиков, эстетик и философ, является автором работ по французскому интуитивизму. Ведь не по Ефиму же Придворову, то бишь Демьяну Бедному, а по Анри Бергсону!

Нет, в институте была, была своя аура... Но, естественно, неизбежно была и оборотная сторона, своя обратная сторона Луны. Как же без нее-то?! Кого следует опасаться, с кем не водиться, а лишь делать вид, что водишься, - это мы хорошо ведали. Недаром, что ли, были ведами! Студенты всегда всё знали наперед всех, опричь, как говорится, остальных. Не учите, мол, дедушку кашлять!..

С одной стороны, как же легко было затеряться на таком ярком преподавательском фоне института любому из пришедших позже. И столь же легко было влиться в традиционный советский негатив, став всегда востребованной его составной частью.

А вот Марат Павлович Власов, возглавлявший киноведческую кафедру практически четверть века - в 70-е и в 80-е годы как исполняющий обязанности ее заведующего, а в 90-е годы как заведующий кафедрой, - был и остался человеком золотой середины. Он не стушевался и не сник перед светочами института! Но и не скатился до его стукачей. Он вписался в стабильный ценностный круг учебного заведения.

Порукой тому вещь действительно поразительная! Вгиковский академический курс прошел у нас, минуя Власова. Мы и защищали диплом, и выпускались как бы помимо него. Распределившись редактором на "Ленфильм" и загремев оттуда в армию, я вернулся на студию дорабатывать положенный трехгодичный срок, по истечению которого и вовсе соскочил с питерского асфальта в белостолбовский лес, в Госфильмофонд.

Все эти годы мы с Маратом Павловичем даже не виделись, не было не то что нужды, но именно случая. Он подвернулся ровно десять лет спустя с описанных выше вступительных экзаменов, когда поступал во вгиковскую аспирантуру. Тогда, в 1976-м на считанные места заочной аспирантуры поступили - нонсенс! - двое аспирантов по итальянскому кино: Любовь Алова по его истории 70-х годов, и я - по минувшему десятилетию 60-х. Ни тогда, ни после мы не соперничали и места под солнцем делить не собирались, оставаясь доныне добрыми друзьями.

Именно тогда мы встретились с Маратом Павловичем уже как исполняющим обязанности заведующего кафедрой киноведения на вступительных экзаменах по истории кино. Минувших десяти лет меж нами как и не было - корова языком слизнула! Это был экзамен, на вопросы которого, поставленные Власовым отвечать было всласть и в охотку! Как, впрочем, и сдавать экзамен по итальянскому моей преподавательнице языка с заочных курсов Ин-Яз в присутствии Юренева и Кнабе! Марат же Павлович чуть ли не tete-a-tete в ректорском зале института или в кабинете первого этажа поблизости задал вопросы и получил на них ответы. И этот экзамен остается для меня образцом экзаменовки.

Когда-то, современник Велимира Хлебникова, прообраз главного героя его поэмы "Председатель чеки", впоследствии изобретатель стереоскопического кино, автор послевоенного объемного "Робинзона Крузо", Александр Николаевич Андриевский отказался в 1967 (!) году читать нам, второкурсникам, марксистко-ленинскую эстетику по причине, как он объяснил в коридорах власти, что таковой просто-напросто не существует! И вел у нас курс кинорежиссуры. По завершении его он выставил нам оценки автоматом - "Я же вас всех знаю! Вы же меня слушали..."

Умевшая слушать, моя коллега по Госфильмофонду Ира Бориневич - Роскина внимательно выслушивала наши вгиковские рассказы: "Какой же маленький институт ВГИК! У нас в МГУ с его потоками ни во время учебы, ни после такое было бы не представимо!" ВГИК, действительно, институт не валового производства. Штучного!

Наши долгие невстречи с Маратом Павловичем ничуть не влияли на градус встреч, никак не способствовали его ослаблению. Все всё понимали - ВГИК далеко от Госфильмофонда, сидя в Белых Столбах на бессрочном поселении особо не разбежишься.

Даже когда после защиты диссертации мне по явному наущению Ростислава Николаевича Юренева выпало с первой половине с 90-го года по 94-й включительно читать курс истории зарубежного кино у киноведов-юреневцев курса, то по субботам я приходил в совершенно безлюдный, просто-таки вымерший институт... и никого не встречал, включая студентов. Время было такое, смутное, фактически безвременье, в вузы - особенно, творческие, - были тогда тихой заводью, чтоб отсидеться в мутной воде, а в конце получить диплом на халяву.

Зато по завершении этого своего бесславного курса мы как-то, встретившись с Маратом Павловичем, принимали с ним на пару экзамен по истории кино у молодой жены русско-американского певца-эмигранта, которых тогда расплодилось что твоих горе-целителей. В истории мирового кино она разбиралась примерно так же, как ее муж ориентировался в стробоскопическом эффекте.

Но как бы там ни было с голубками-молодоженами, главным героем действа был Марат Павлович. Допускаю, что он вовсе и не знал, кто такая она была, и знать не хотел. Да и я-то узнал это по случайной наводке! Насколько же он сам был доброжелателен, терпим, незлобив к студентке. Готов был подсказать забытую дату или имя, которое она вдруг запамятовала. Ненароком при этом гасил мои собственные выпады по ее адресу, в которых действительно и не было особой нужды. Действительно, нужна ей была история кино в Америке в сфере шоу-бизнеса воистину, как рыбке зонтик!

Зато какие теплые слова говорил в адрес Власова мой друг Гонзаг Плювинаж из Франции, когда стажировался во ВГИКе. Выпускник Университета Мирай в Тулузе и друг Тулузской синематеки, где мы и познакомились с ним на симпозиуме, посвященном "сталинскому кино" в 2000 году, Гонзаг приехал той же осенью в Москву и был прикреплен к Марату Власову как руководителю своей развернутой аналитической работы по "Обломку империи" Фридриха Эрмлера. Всякий раз, когда он из ВГИКа наезжал в Госфильмофонд, я только и слышал: "Марат Власов мне сказал...", "Власов Марат Павлович порекомендовал найти...". И только в таком и никаком ином градусе! Это было так приятно и так отрадно, что я и не знал, за кого больше радоваться - за Гонзага Плювинажа или за Марата Павловича Власова!

В последние же годы мы встречались с Маратом Павловичем чаще всего на фестивалях "Белые Столбы", куда он приезжал регулярно. Как же приятно видеть друг друга после тридцати лет достаточно дистанционной, но такой проверенной дружбы, которая выстояла за все эти годы и никогда не имела никакой шкурной подоплёки, а одну лишь только взаимную приязнь.

Марату было интересно на архивных фестивалях все, любая программа, любой показ. В отличие от пристяжных журналистов, он не выходил из просмотрового зала с утра и до ночи. Он успевал отсмотреть не только программу фестиваля как таковую, но и все, что показывалось сверх нее. Так, на одном из последних фестивалей уже нынешнего века именно Марат был в числе зрителей материалов к фильму Марлена Хуциева о Толстом и Чехове, просмотр которых не выходил за пределы ближнего круга режиссера.

Помню, как последний раз мы - Наташа Чертова, ... и я - были вместе с Маратом Павловичем на могиле Юренева на Введенском кладбище в день его рождения 13 апреля, где мы регулярно встречались. Стоял не по-весеннему жуткий холод, и даже сквозь перчатки ладони Маратика начинали порой холодеть...

И помню, как на панихиде по Марату Павловичу Марлен Хуциев сокрушался, в частности, о том, что на все его советы и рекомендации сниматься в кино - с его-то Марата внешними данными, худобой и смуглостью, - тот совету так и не внял, как всегда отмалчиваясь и как-то удивительно деликатно улыбаясь.

Так и осталась недописанной история института, которую много лет вёл Марат Власов, будучи по-своему вгиковским Нестором. Даром, что ли, он проучился и проработал в нем более полувека. История эта осталась недописанной, как оно и водится у большинства историков, зато имя летописца пребудет в анналах.

Сам же Марат Павлович был куда как далек от какой-либо звездности.

Он удивительным образом чурался саморекламы, совершенно немыслимого в применении к нему пиара, теле- и всякой другой раскрутки. Это настолько ему не подобало, что и заговаривать об этом было как-то не привычно, да и не прилично.

Ему и не пристал бы навешенный или прилепленный имидж навроде какого-нибудь шоумена или диска-жокея. У него было имя, достойное и проверенное десятилетиями академической работы, которое стоит куда дороже и ценится куда выше, нежели дешевая популярность нынешних старлеток от профессии.

Ему это было как-то даже и невдомек, пиарить... Он любил говорить: "Я ученик Юренева. Мой учитель - Юренев. И дни рождения у нас с ним в один месяц. И разница в возрасте ровно в двадцать лет...". И Ростислав Николаевич как бы вторил любимому ученику, ласково называя его Маратиком...

Поразительно именно то, что, как подметила Наташа Чертова, возглавляющая ныне Кабинет киноведения во ВГИКе, на последней церемонии вручения телевизионной премии "ТЭФИ" за лучшую телепередачу о кино в числе претендентов сошлись трое их студентов, Юренева и Власова - Виталий Трояновский, Петр Шепотинник и Ирина Изволова. Первый из них юреневец, двое других - ученики Власова. Поразительно не столько это совпадение, сколько сама его взаимосвязь.

С Маратом Власовым ушел человек удивительно щедрой души, настоящий академический киновед-педагог, с энциклопедической памятью, знаток подлинных источников и множества справочников, свода литературы по кино и самого кинематографа, его истинный приверженец и апологет...

Наш добрый Марат...