Валерий Босенко

ДВЕ МОИ ПОЧТИ НЕВСТРЕЧИ С ИГОРЕМ ВОРОШИЛОВЫМ

По чести, конечно же, не мне вспоминать Игоря Ворошилова. Он и по возрасту был человеком предыдущего поколения, да и в повседневной жизни мы с ним практически не смыкались, и сомкнуться нам вряд ли бы удалось. Девушки нашего круга, трепеща, явно сторонились его - могучего ростом богатыря, который всегда, мягко говоря, был под хмельком. Да не только девушки, любому приходилось оцепенеть, если вдруг на узкой лесной тропке идет прямо на тебя этот великан с остро наметанным глазомером. Да, витал вкруг него распутинский дух, некая визуальная пелена попа-расстриги, которая изрядно пугала непосвященных. Но справедливости ради, стоит сказать, что и вдрызг пьяным его никогда не видели. Богатырская крепость тела препятствовала, видимо, винным парам растечься по их носителю навроде растаявшего студня, как это частенько водится с русскими выпивохами.

Напротив, как раз в таком состоянии, где "точность точно под хмельком", он оказывался если и не прозорливым, то куда более сосредоточенным и откровенным в своей немногословности. У моего коллеги он мог присмотреть какую-то особенную, только ему видимую форму ушей, на его, Игоря взгляд, отличавшую того от остальных: "А у Саньки-то ушки торчат... Ой, торчат..." Или, наблюдая копошение муравьев в муравейнике, он заговорщически убеждал собеседника, что может их гипнотизировать и собак тоже.

Эти и многие другие чудачества резко отмежевывали Игоря Ворошилова от киноведов - вгиковцев его призыва начала 1960-х, вместе с которыми он и попал в подмосковные Белые Столбы, в государственный киноархив, в Госфильмофонд, тогда еще - СССР, в один из научных его отделов. Отмежевывали в силу явной нестандартности его натуры, и это при том, что оригинальность, отступление от канона во времена оттепели были более чем в цене. Чуть ли не каждый из "научников" был, как тогда говаривали - "ёб твою мать, экзистенциалист..." И, действительно, если и не экзистенциалистами, то яркими художническими индивидуальностями, они были.

С Игорем Ворошиловым, как мне представляется, все было и так, и не так.

В отличие от тогдашних молодых коллег, службой так или иначе тяготившихся, но все же под нее подлаживавшихся, он для нее совершенно не был создан. Его органика заключала в себе прямое противостояние самой идее службы, ежедневного пребывания в департаменте, к тому же в режимном, во многом сохранившем в себе черты и свойства режима сталинской эпохи. Потому-то Игорь в Госфильмофонде долго не продержался и надолго удержаться не мог. Да и - наверняка - к тому не стремился.

Избежав сохранявшейся по инерции и в оттепель сталинской разверстки на службе, Игорь не избежал "бериевского" быта.

Тут необходимо пояснение фактического характера.

Так или иначе, почти все "научники" в Госфильмофонде, как правило, иногородние пришельцы, зацепившись за здешнюю прописку, какое-никакое, но жилье все же получили. Чаще всего в виде комнатки в махровой коммуналке и в поныне существующем доме ИТР. Так традиционно назывался дом инженерно-технических работников киноархива, чье название заставляет порой вздрагивать мелких клерков уже компьютерной эпохи. "В XXI веке такого, мол, не водится". Еще не то водится, милые! Стоящий особняком в лесу, дом ИТР ночью напоминал собой странный даже в здешних краях какой-то диккенсовский дом, а если ты был не в духе - то и чистой воды крематорий: из-за тянувшихся в звездное небо нестандартных вытяжных труб.

Игорю же, как мало перспективному служаке досталась комнатушка не в нем, а в одном из так называемых "бериевских" бараков неподалеку, как их и до сих называют в просторечье.

Бараки эти действительно были возведены в эпоху Берии для его полевой охраны. Когда после трудов праведных Лаврентий Павлович ехал на выходной к себе на дачу в Ильинское, что на Лопасне - знал бы Антон Павлович, кем через полвека будут "освящены" его места, - то по маршруту наркома отборные сыны народа залегали в дорожных кюветах вдоль Каширского шоссе, предотвращая не исключаемый теракт. Отслужив родине и надышавшись выхлопными газами с пылью и грязью, соколы возвращались в специально возведенные для них в Белых Столбах двухэтажные барачные срубы, казавшиеся тогда могучими и неколебимыми. Довольные собой и гордые службой, они, осушив граненый стакан, укладывались на боковую вплоть до возвращения шефа в Москву. Злые языки поговаривают, что кое-кто из этих сынов партии дул на свисавшую лампочку Ильича, чтобы ее потушить. Может, и дул, спорить не буду. Не в том суть. А в том, что с расстрелом Берии синекура для них кончилась, и вчерашним рыцарям щита революции приходилось доживать и дорабатывать в том же качестве охранников, но уже Госфильмофонда. Все сходится: созданный Сталиным, он продолжал охраняться верными слугами Берии. Поколение шестидесятников и наше еще в 1970-годы застало этих мастодонтов на их сторожевом посту в прямом смысле слова.

Один из них, некто Пугачев, сидевший, как в будке, в бюро пропусков, уходя лет в сто на пенсию, разочарованно протянул: "А-а, так, значит, вы кино не снимаете? А я-то думал..."

Вот в этом окружении в одной из комнатенок барачного клоповника или блохотерия Игорь Ворошилов и прожил если и не четверть века, то изрядную часть второй половины своей полувековой жизни.

Совсем напрасным было бы считать такое житье подобным классической ссылке где-нибудь в Акатуе. Нет, во-первых, Москва как-никак была рядом, куда ближе, чем Петушки, в каких-нибудь 50-ти километрах по Павелецкой железной дороге. А коктейль "Слеза комсомолки" или "Сучий потрох" или чего-нибудь не менее забористое можно было приготовить к употреблению и в Белых Столбах.

Недаром Игорь регулярно, примерно на полгода, из них исчезал, пребывая, по слухам старожилов, в психушке. Уж не в соседней ли Столбовой?.. Откуда, с легкой руки Галича, и пошла гулять песенная поэтическая вольность про Белые Столбы и про братана да про психов, напрочь путая многочисленных маловеров, нетвердых в топографии Подмосковья.

Однажды на традиционной советской картошке, которую на сей раз не убирали, а, гнилую, перебирали, мы, "научники" 70-х из Белых Столбов воочию осуществили трудовую смычку с пациентами из Столбовой - в совхозе Повадинский, что на самой оконечности Домодедовского района, в единственно верном для такой смычки географическом направлении, к югу или на юго-запад от нас. Мы с ними выполняли ту же самую, едва ли не по Высоцкому, нехитрую работу - "Небось, картошку все мы уважаем..." В тот день и у психов, и у "научников" в руках была та же самая картошка и ведра с нею. Одеты мы были с ними одинаково - по-полевому. Единственно, что нас с ними различало, так это то, что у приезжих из Столбовой (разумеется, у тихих - буйных на такой прорыв не брали) оставалась в глазах явная искательность, желание, чтобы их как-то выделили, поощрили или, на худой конец, приветили ласковым словом...

Игоря Ворошилова среди них не было.

Зато всякий раз в Белые Столбы он возвращался с новой "комсомолкой", куда моложе и краше прежней. Женщины его явно отличали, а его возлюбленных было не счесть. Игорь же был нескрываемо женолюбив.

Однако вряд ли женолюбие привело его в нашу квартиру дома ИТР по соседству.

Между прочим, в этой квартире № 16, которая находится на четвертом этаже, чуть не под стрехой, висела картина его, Игоря Ворошилова, кисти - "Женский портрет". Картина довольно эффектная: на ней изображена была женщина с наклоненной в сторону головой и настолько вычерненными глазницами и губами, что ни самих глаз, ни формы губ было не распознать. Полуразмытый фон картины также оставался мало различим. Зато в чертах лица женщины можно было угадать некоторое сходство с прототипом. Миниатюрность головки выдавала Таню Запасник (которая для нас уже была Татьяной Евгеньевной), бывшую сотрудницу Госфильмофонда из числа киноведов первого призыва.

Картина эта висела на внутренней стороне двери в комнате, которую занимала Ирина Николаевна Янушевская, старший научный сотрудников Госфильмофонда, куратор французской коллекции киноархива и страстная ценительница не только кино, но и изящных искусств. В ее домашней коллекции, в ее единственной 16-метровке хранились и были развешены эскиз Льва Бакста к "Спящей красавице" и ранний Константин Сомов, акварель Леонида Пастернака и подаренная ей самим Ладо Гудиашвили его чеканка, а также миниатюра художника пушкинской эпохи Петра Соколова. В серванте у Янушевской в неприкосновенности хранились образцы советского фарфора - чашки с блюдцами работы Сергея Чехонина и Александры Щекатихиной-Потоцкой, которыми хозяйка очень гордилась и справедливо держала их за музейную редкость.

"Женский портрет" Игоря Ворошилова висел прибитый к дверному полотну четырьмя гвоздиками. Один из них пропорол картон картины, и угол годами оставался загнутым.

Ирине Николаевне по-своему льстило, что в ее коллекции, наряду с классиками, есть и местный художник, к тому же из своих, из "научников", иначе бы картина Игоря Ворошилова не украшала ее комнату. Но вместе с тем в ее отношении к нему было какое-то непроизносимое вслух, но снисхождение. Вроде того - "Ты, Анечка, поэт местного, царскосельского значения..." Потому и висел картон на двери, прибитый гвоздиками, потому и пропоротый угол топорщился...

Наверняка, Игорь в тот раз, придя в квартиру № 16, искал именно Ирину Николаевну. И сдается, что приходил он сюда не раз, и не два, как приходит в музей художник, где развешаны его картины - нет, не по-хозяйски, но как бы, по-свойски. Также сдается, что приходил сюда Игорь исключительно для того, чтоб стрельнуть у Ирины трояк или рубль, в которых та ему по широте душевной никогда не отказывала, это уж точно.

На этот же раз дверь ему открыла не корпулентная Ирина Янушевская, а крохотная персиянка Лала, жена молодого киноинженера и сама киноинженер, которые, будучи выпускниками ЛИКИ, недавно поселились у нас как молодые специалисты.

- Ой, какая вы маленькая, - невольно вырвалось у Игоря. - Давайте я вас поцелую.

- Нет - нет - нет - нет - нет - нет! - заверещала советская Шагане.

- Нет? Почему: - искренне подивился Игорь, забыв, за чем и пожаловал в эту квартиру. - Ну, тогда поцелуйте меня вы...

Когда под вечер моя молодая соседка, рассказала мне про этот пассаж, то ввиду случившегося хохотали мы с ней уже вдвоем.

Однако отнюдь не до смеху было молодому и ревнивому мужу Лалы. Наутро вместе со мною в качестве секунданта отправились мы с ним в барак к Игорю на свирепую разборку в защиту супружеской чести. Дело запахло Сицилией. Либо грозило обернуться скверным анекдотом самого дурного пошиба.

За прошедшие с той поры двадцать - двадцать пять лет не помню ничего, кроме крошечной каморки Игоря, где одному-то было уместиться с трудом - не то чтобы троим взрослым мужикам. Лала, с моих же слов, позже вспоминала, что на во всю стену там висело красочное панно с любовно выписанными на нем женскими ягодицами. Может, и висело - не спорю, - сейчас уже не упомнить.

Зато отлично помню, как Игорь с ходу просёк ситуацию. И не за ради политесу или там, в силу дипломатической хитрости, сразу взял быка за рога.

- Мужики, я прочту вам сейчас мою поэму, - и действительно начал читать длинные, исписанные белым стихом листы, как мне показалось, бесконечной поэмы.

У любого другого все выглядело бы уловкой, эпатажем, понтом или как угодно иначе. Здесь же все это оказалось совершенно натуральным: Игорь Ворошилов читает свою поэму, значит, он не только даровитый художник, но и самобытный поэт. А то, что он читает ее свирепому ревнивцу, так что с того? Что, мужья разве не годятся в слушатели?..

Собственно, никакой свирепости и не было. Муж, прямо скажем, больше понтярил, чтобы потрафить супруге да не уронить собственную честь в ее глазах. Может, чуточку еще в моих - в глазах соседа. Мы спокойно после этого могли разойтись по домам, не захоти Игорь сделать подарок обиженному супругу. Он подарил ему - свидетельствую! - пару своих женских портретов и один пейзажный этюд.

Просто так подарил, просто ради того, чтобы доставить человеку приятное. В этом, кстати, сказалась присущая ему стихийная доброта без руля и ветрил. "Я своей доброты никогда не разбрасываю..." - нет, это было не про Игоря. А то, что чужой муж пришел учинить разборку, так про это все трое к тому времени уже и забыли. Как-то само собой отмелось за ненадобностью.

Вот так в квартире № 16 дома ИТР на проспекте Госфильмофонда собралось несколько работ Игоря Ворошилова. Полагаю, что за неполные тридцать лет его безлошадного жилья в Белых Столбах работы художника расходились в изрядном количестве подобным же образом.

Другую нашу встречу, в отличие от первой, могу даже приблизительно датировать. Это была уже горбачевская эпоха, причем, отнюдь не достославная ее страница борьбы с алкоголизмом. А точнее, пожалуй, это был самый исход 1980-х, кажется, ранняя весна 1988-го года.

Я провожал тогда к станции Белые Столбы молодого московского следователя.

За два-три года до того жертвой борьбы с пьянством оказался наш заведующий архивом, он же заместитель секретаря партбюро по идеологии Витя Жуков. Он не был ни алкашом, ни пропойцей, он просто попивал, особенно в последние годы (из-за неудачной, как все полагали, женитьбы), попивал так, как нередко пьют русские люди - бездумно, а порой и отчаянно. Счеты - и счеты свирепые, - свела с ним местная милиция, которой он помогал как глава дружинников. Я уверен, что Витя стал жертвой своей принципиальности перед распоясавшимися Очумеловыми поздней советской выпечки. Украдкой уловив его, они зверски избили его ногами в живот и едва не бросили на рельсы железнодорожных путей. Виктор Жуков скончался в больнице на девятый день после операции брюшной полости.

Стать общественным обвинителем на первом, а затем и втором судебных процессах выпало мне - никто из сотни партийцев архива не взял на себя защиту своего идеолога. Зато я смог со всей определенностью судить о случившемся, дважды прочтя оба тома следственного дела.

Будучи общественным обвинителем на обоих процессах, я не то чтобы проиграл оба судебных разбирательства, я не мог их выиграть по определению. Непосредственные участники и обвиняемые по делу находились все это время на свободе. Наверняка свобода была им дарована местными властями с целью уничтожения всех возможных улик, которые могли бы фигурировать в суде. Улики, естественно, были уничтожены в первые дни после случившегося, свидетели обработаны в нужном направлении - они стали Молчалиными в перестройку. Как бы там ни было, но гнев общественности мог беспокоить лишь главу местного КГБ, но никак не районные власти - ни горком, ни прокуратуру, ни милицию - все было надежно схвачено!

И только мне тогда еще мнилось, что попади дело в руки честных и порядочных судейских да стряпчих, то справедливость восторжествует... сможет восторжествовать...

Вот я и охаживал залетевшего по этому поводу в Белые Столбы следователя....

Как на беду на повороте дороги случился Игорь Ворошилов, который по-распутински двинулся на нас. Ему и нужен-то был рубль или трояк (еще вопрос, как бы я ссудил ими его ввиду следователя!). Но со стыдом признаюсь, что, не замедляя шага и выгораживая собой гостя, я отмахнулся от Игоря с его просьбой, как от назойливой мухи. Он, впрочем, и не настаивал.

Примерно тогда же мой коллега, который состоял в месткоме, еле вырвался из цепких его объятий, когда Игорь чуть ли не в истерике стал требовать от него улучшения жилищных условий.

Их требовал человек пятидесяти лет. Никто тогда не знал, что век его уже прожит.

Тогда говорили "бич" - сейчас сказали бы "бомж". Но хоть горшком назови, жилья Игорю не дали бы ни тогда, ни сейчас. А если бы даже и дали, то он до него бы не дожил. По факту.

Бог ты мой, как же должно быть стыдно всем нам, которые к кому угодно, но только не к себе относят пушкинское: "Они любить умеют только мертвых...".

P. S. Из двух "бериевских" бараков в Госфильмофонде сохранился лишь один. Другой - именно тот, в котором вплоть до конца 1980-х жил Игорь Ворошилов, сгорел несколько лет назад. Все погорельцы, согласно законодательству, получили жилье. Квартира № 16 дома ИТР, в которой висел "Женский портрет", досталась семейству тунеядцев, не проработавших в Госфильмофонде ни одного дня. Тех самых тунеядцев, которые ни Бродскому, ни Ворошилову генетически не сродни.

Ворошилов Игорь Васильевич (1939-1989), живописец. Относится к числу легендарных художников так называемой "второй волны авангарда" 1960-х годов. Участник многих неофициальных выставок. Родился в городе Алапаевске Свердловской области. В1957 году поступил во ВГИК на факультет киноведения. Живопись и графика Игоря Ворошилова в 1960-х начинает получать признание в узких кругах нонконформистов и ценителей подпольного искусства. Его произведения появляются в собраниях Леонардо Данильцева, Андрея Волконского, Геннадия Айги, Вадима Столлера, Михаила Гробмана, Виталия Стесина и др. Вадим Столлер устраивает тогда первую квартирную выставку работ Ворошилова. Безмятежные девушки, выразительно статичные юноши, странные лирические пейзажи - любимые ворошиловские мотивы, почти нездешние, не скованные натурализмом, весьма далекие от агрессивного и разрушительного авангарда. "Я рисую не людей, я рисую ангелов. В моих портретах все женщины угадывают себя",- писал художник. Для своих работ предпочитал в основном гуашь, уголь, сангину, реже темперу. После смерти Игоря Ворошилова его работы в 1990 году выставлялись в Центральном доме литераторов вместе с работами уже именитых авторов и его личных друзей. Выставка называлась "Владимир Яковлев, Анатолий Зверев, Игорь Ворошилов". В последнее время интерес к творческому наследию этого незаурядного художника и человека растет. Известные московские коллекционеры начали собирать его живопись, графику и даже его архивы.

"НАША УЛИЦА" № 90 (5) май 2007