Михаил Бутов "Реликт" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Михаил Владимирович Бутов родился 2 августа 1964 года в Москве. Окончил Институт связи. Первая публикация - в "Новом мире". Первую книгу Михаила Бутова "Изваяние Пана" издал в 1994 году Юрий Кувалдин.

вернуться
на главную
страницу

Михаил Бутов

РЕЛИКТ

рассказ

Если бы кто-то заинтересовался Максимом настолько, что спросил его о самом первом воспоминании, Максим бы вспомнил медведя, который забрел в их поселок на Тарухане однажды весной, когда семьи возвращались с промысла и людей в поселке опять стало много. Первого в году, медведя убили по ритуалу: мужчины стали кольцом и выстрелили по разу - раня, но оставляя живым. Тогда, под улыбки охотников, отец передал ружье и ему, но Максим не имел еще сил держать его твердо, и отец помог, взялся за ложе рукой. Последний выстрел принадлежал самому старому в поселке человеку, и Максим потом всю жизнь помнил, древнюю, почерневшую старуху, совсем дряхлую с виду, которая послала пулю в глаз зверю почти не целясь.
С тех пор медведей было много - Максим не мог бы даже приблизительно сказать сколько, он не думал такими числами. Много лет спустя он с удивлением обнаружил, что не осталось ни тех кто его учил, ни тех кто учился вместе с ним, и, значит, теперь он убивает медведей лучше всех. А раньше лучше всех их убивал его отец, забиравший Максима с собой в тайгу, едва тот стал достаточно крепок.
Тогда он еще не был Максимом. Так назвала его русская учительница, имевшая страсть переименовывать все вокруг - даже озера и лесные поляны. Сверстников его она крестила в Нинелей и Рэмов - должно быть, и в имени, выбранном для него, ей тоже чудилось что-то революционное. Как раз тогда и появились русские: в те годы, с которых он стал осознавать себя. Открыли школу и разделили всех жителей на две группы: взрослую и детскую, чтобы учить грамоте. С ними пришла водка: в краю, где пять-шесть собак за лето мошка заедает до смерти, они плохо справлялись с тоской и пили все, что горит. И если раньше по ближним городкам и поселкам продавать селькупам спирт было строжайше запрещено, теперь все доставлялось прямо на место.
В школу Максим ходил с удовольствием. Воздушные замки светлого будущего и лучшей жизни оставляли его равнодушным, ибо ему не по силам было понять, как можно ждать какой-то другой жизни, кроме той, которой живешь уже. Очаровывало, скорее, ожидание чуда, которое он угадывал во всем, что говорила учительница; чего-то сказочно-невероятного, что наступить должно было прямо здесь, на берегах реки, от которой народ его вел свою родословную.
С русскими уживались не все, и каждый год все меньше семей возвращались на старое место. Максим остался, с родителями. Родителей уже водка привязала, а его в чужих, в общем-то, все устраивало. Он и держался ближе к русским детям, и с языком их справлялся лучше, чем они с его. Так, незаметно, этот язык стал ему родным, он начал и думать на нем, а прежнее свое имя вспоминал теперь все реже, тем более, что и родители быстро привыкли к новому.
Когда учительница стала рассказывать им о идущей где-то большой войне, Максиму часто казалось, что она выдумывает нарочно - ему трудно было представить огромные толпы людей, убивающих друг друга. Но вскоре пропали и учительница, и большинство привычных уже русских, а всех селькупов, от мала до велика, поставили на добычу рыбы. Каждые три дня по реке приходили летом - катер, зимой - странная машина с вращающимися в воздухе лопастями; человек в кожаном пальто с меховой оторочкой следил, как грузят бочки, и кричал, выставив перед собой два растопыренных пальца: "Больше, чурки краснорожие, вдвое больше надо, ясно?!" Только к третьей весне он понял, что сетями им все равно больше не достать, и стал привозить динамит. Теперь вокруг поселка рыбы не осталось совсем, и приходилось уходить на несколько дней, чтобы вернуться с уловом. Тех, кого считал лучшими, кожаный премировал спиртом, и Максим уже получал наравне с другими.
Так же глухо дошло до него известие, что непонятная эта война наконец закончилась. Селькупов в армию не брали, но население поселка уменьшилось почти вдвое - сказались зимы, без отдыха проведенные на льду. Выше по реке открыли метеостанцию, и мужчины стали ходить туда менять шкуры на водку и патроны. Теперь в поселке то и дело появлялись люди с рюкзаками, ружьями и предметами, назначения которых Максим разгадать не мог. Они что-то искали в тайге и часто оставались в ней навсегда - Максиму случалось набредать на то, чем побрезговали звери. Он уже тогда считался лучшим охотником, поэтому они сами стремились говорить с ним. Максим описывал им местность и повторял, качая головой: "зачем идете? зачем умирать?" Они снисходительно посмеивались. Он научился определять, кто вернется, кто - нет.
Изменилась тайга в один день. По Турухану поплыли баржи, а с них высаживались, подгоняемые другими, люди в негодной для здешних мест одежде. Они валили лес, строили длинные низкие дома и натягивали на столбы колючую проволоку. Когда прорубили просеку, Максим узнал, что здесь будет дорога, по которой повезут грузы, чтобы что-то строить в краях, о которых он никогда не слышал. Однажды несколько человек в форме пришли в поселок, расспросили женщин и постучались потом к нему. Максим к этому времени остался один: мать еще на рыбе угасла, а отец замерз, пьяным заблудившись в пургу. Он начинал томиться в поселке и работать у них согласился сразу. Обязанности его заключались в том, чтобы обходить раз в неделю тридцативерстную линию телеграфных столбов и сообщать, если заметит повреждения. Теперь его окружали изможденные, полуживые люди: они таскали бревна, вкатывали на насыпь тачки и забивали сваи в мерзлую землю. Многие умирали. Максим знал места, где другие такие же рыли большие ямы, в которые сносили мертвых. Не то, чтобы он совсем не спрашивал себя, какая судьба бросила их сюда, на работу, которая превосходила их силы, и почему другие обладают над ними властью, какой человек, по его представлению, вместить не мог - ибо он видел, как они убивают, не прячась и не страшась возмездия. Но некая мудрость рода подсказывала ему: происходящее настолько вне существующей в нем картины мира, что даже попытка понять может стать для него губительной.
Он стал известен на дороге. Начальники приезжали за ним, когда требовалось устроить развлечение высокопоставленному гостю. Охотники из этих людей были никудышные, и в глубине души Максим их презирал; а после того, как одному пришла блажь уложить лося гранатами, соглашался уже через силу, но соглашался, чувствуя, что отказываться - опасно.
Тогда он и женился. Всего одна невеста была в поселке, но родители недолго выбирали кому ее отдать - близкий к начальству Максим женихом казался выгодным. Забирая ее к себе в дом, Максим купил в подарок в лагерной лавке синий ситцевый платок.
А потом и эти люди исчезли. Оставили бараки, километры ржавеющих рельсов и могильники, быстро затянувшиеся подлеском. Те, кто вырос в поселке вместе со стройкой, потянулись следом - прошел слух, что селькупов будут теперь селить в городе. Остался Максим и несколько стариков. Уехал бы и он, но незадолго до того, на обходе, встретился без ружья с поднятым кем-то шатуном, и зверь успел, прежде чем Максим сумел достать ножом до его сердца, опустить лапу ему на бедро. Кость торчала наружу, но от заражения жена все-таки смогла уберечь, подвязывая травы, и нога кое-как срослась, стала теперь дугой, выгнутой внутрь. Поразмыслив, Максим решил, что таким ему в городе не прижиться.
Жена Максима, родив ему двоих детей, стала расти в землю и, прежде статная по меркам своего народа, теперь уменьшалась, как ему иногда казалось, с каждым днем. Когда последняя, полурусская старуха Марья ушла умирать в тайгу, он перебрался с семьей в ближний к лесу дом - бывшую школу. Появившиеся над тайгой вертолеты к жизни его ничего не добавили. Те, кто прилетал на них, задержались всего на один сезон; остались потом только неразобранные буровые вышки, да на два года уходила из реки рыба.
Однажды весной дети, играя, забрались в одну из его лодок и не заметили, как отвязалась веревка. Лодку подхватила стремнина, и, испугавшись, они решили выпрыгнуть - берег казался близким. Тельца их, запутавшиеся в осоке, Максим выловил далеко от дома, но могилки выкопал прямо перед крыльцом и украшать никак не стал - так и остались два травяных холмика.
А по зиме в доме у него появились двое. Кто они были - он так никогда и не узнал. Сытые и сильные, они хлестко матерились и подливали ему спирт, так что потом он мог только жалко корчиться в углу, глядя, что они творят с его женой. Очухавшись, когда, собрав в доме все ружья и сети, они собрались уходить, он сумел выбраться незамеченным, достал двустволку, припрятанную в лодке, и разрядил два жакана им в головы.
Потом поднял трупы на жерди сушилки для сетей, чтобы не добрались звери, и пешком - собаки передохли от болезни, еще псами нефтяников занесенной, и некого было ставить в упряжку - отправился в Красно-селькуп. Добравшись туда через полторы недели, ночью, он постучался в первый же дом и спросил, где живет председатель. Три дня спустя, уже из Туруханска, его доставили вертолетом к дому, заставили показывать кто где стоял, потом втолкнули обратно и увезли, забрав промерзшие трупы и конфисковав в доме все оружие. Вернулся Максим через восемь лет и даже жене своей никогда не рассказывал о том, что было с ним в эти годы. А она стала уже совсем маленькой - не больше ребенка. Без него ела она только то, что попадалось в обрывок сети, который ставила прямо здесь, где тропка от крыльца спускалась к воде. От этого ноги ее закостенели и каждый шаг давался теперь с болью.
В окружающем мире Максим нашел только одну перемену - шкуры стало проще менять. Люди на станции будто перестали бояться чего-то, чего боялись всегда. Одно время даже лодки ходили, скупая мех за деньги, и Максим смог тогда заказать себе "Казанку" и мотор к ней.
Вместо геологов теперь приходили туристы - их все больше тянулось на Мертвую дорогу. Для Максима все они были на одно лицо: все они долго не могли поверить, что он живет здесь один, что зимой ездит на собаках и способен выйти на медведя с рогатиной. Максим показывал им обветшалые лагеря. Некоторые оставляли кое-что: чай, перец. И обязательно фотографировали их с женой, обещая выслать карточки на метеопункт. Никто не прислал ни разу.
Жена его жила еще долго, хотя почти уже не передвигалась на омертвелых ногах. Максим стал хуже спать ночами и часто рассматривал ее карликовую фигурку. Однажды утром он не нашел в ней дыхания и даже не сразу сообразил, что случилось - так мало жизни оставалось в последние годы в ее теле. Нужно было сушить рыбу, и зарыть ее он решил позже, когда все закончит; но не хотел оставлять в доме и вынес на крыльцо. В тряпье, на котором она спала, Максим нашел купленный к свадьбе синий платок.
Когда он вернулся с берега, тела на крыльце уже не было. По вытоптанной траве и пролому в кустарнике Максим определил, что медведь приходил большой -такой большой, каких до сих пор в этих краях он еще не встречал.
Не то, чтобы он что-то понял, не то, чтобы открылось ему нечто прежде тайное - но медведей он с того дня больше не убивал. Побывав в последний раз на станции, он оставил там лодку с мотором, и за нее патронов и табака ему привезли столько, что было ясно - теперь хватит. Максим не знал сколько ему лет, никогда не подсчитывал их, но чувствовал, что живет уже давно - дольше чем все, кого он помнил. Он быстро дряхлел: все хуже видел и мучился болями в изувеченной ноге. Пищу его составляли теперь птицы, которых удавалось подстрелить прямо с крыльца. Но иногда глаза отказывали совершенно, и тогда ему казалось, что в белесой мути, застилающей мир, он различает большие темные пятна - расплывчатые медвежьи силуэты.
Завербовавшийся на год на Туруханский метеопункт радист Коля Бурканов первого своего медведя застрелил в полукилометре от развалин бывшего селькупского поселка. Коля знал толк в оружии и не был стеснен в средствах: на карабине у него стоял оптический прицел, а в обойме были разрывные пули, так что, выстрелив с пятидесяти метров, он убил зверя наповал, разворотив ему горло. В приятном возбуждении он дошел до построек, выискивая место, куда можно подогнать лодку, чтобы вывезти шкуру и мясо, и на крыльце единственного сохранившего крышу дома обнаружил мертвого человека, смотревшего в никуда белыми слепыми глазами. Коля что-то слышал уже об этом последнем туземце, доживавшем здесь век. Он покурил, философски почесал в бороде и поискал лопату, но не попалось ничего, что он мог бы использовать. Тогда оттащил тело в небольшую ложбинку и завалил ветками, решив похоронить по-человечески когда вернется с лодкой.
Но тем же вечером напарника его забрал с приступом аппендицита вертолетный санрейс, а когда через неделю прислали замену, о шкуре нечего было и вспоминать. Но о мертвом старике Коля вспомнил и передернул плечами, представив во что теперь превратилось тело. "Нечего там хоронить,- буркнул новый сменщик, когда он рассказал ему об этом. - Медведи о нем уже позаботились". Согласиться с ним Коля был только рад.

В книге, изданной Юрием Кувалдиным в 1994 году: Михаил Бутов "Изваяние Пана"