Владимир Купченко "Страна междометий" повесть

Владимир Купченко "Страна междометий" повесть "наша улица" ежемесячный литературный журнал основатель и главный редактор юрий кувалдин москва
Владимир Петрович Купченко родился 12 июня 1938 года в Свердловске. Окончил факультет журналистики Уральского университета в 1961 г. Прозаик, исследователь творчества Максимилиана Александровича Волошина, член Союза писателей с 1990 г. Книги: “Остров Коктебель”, “Странствие Максимилиана Волошина”, “Киммерийские этюды” и более трехсот статей и публикаций (Максимилиан Волошин, поэты Серебряного века). Основатель и первый директор Дома-музея М.А. Волошина в Коктебеле (1979-1983 гг.). Как прозаик дебютировал в “Нашей улице” в № 6 за 2000 год. вернуться на главную страницу	Владимир Купченко СТРАНА МЕЖДОМЕТИЙ ПОВЕСТЬ Я не говорил бы так много о себе, если бы знал кого-нибудь другого так же хорошо, как знаю себя... Со своей стороны, я жду от каждого писателя, плохого или хорошего, простой и искренней повести о его собственной жизни, а не только о том, что он знает понаслышке о жизни других людей: пусть он пишет так, как писал бы своим родным из дальних краев, ибо если он жил искренне, то это было в дальних от меня краях. Г.-Д. Торо. Он полюбил ее сразу - и случилось это у развалин монастыря, в пронизанном солнцем крымском лесу. Отбившись от группы экскурсантов, с которыми приехал, Алексей Влахов вскарабкался на соседний склон, откуда, как он догадывался, лучше всего были видны руины. Здесь, на небольшой лужайке, сидела девушка с рисовальным планшетом и набором фломастеров. Тихо подойдя сбоку, Алексей встал за ее спиной. Здороваться не стал, чтобы не отвлекать, - и залюбовался, как уверенно и красиво ложатся на бумагу цветные штрихи. Неожиданно художница отложила фломастер, вырвала лист с рисунком и, смяв, бросила в сторону. Пружинно выпрямившись, резко повернулась к Алексею... и он пропал. Огромные миндалевидные глаза, стрельчатые, гневно сдвинутые брови, водопад иссиня-черных волос по щекам, прямые плечи под лямками цветного сарафана - все это Алексей увидел в одно короткое мгновение и запомнил навсегда. Ничего не сказав, девушка подхватила куртку и побежала вниз. Алексей завороженно смотрел ей вслед - и успел еще разглядеть, что у нее мальчишеская фигура с узкими бедрами, а волосы не так уж длинны, чуть ниже плеч. На другой день он увидел ее на пляже и узнал от завсегдатаев, что это дочь московского скульптора, студентка художественного училища и зовут ее Дина... Уехав в свой городок на Волге, Алексей продолжал работать диктором заводского радиовещания: платили там не густо, но зато оставалось много свободного времени. А наш герой, которому только что исполнилось 23 года, писал стихи, переводил с английского и мечтал о литературе. Кроме того, Алексей страстно любил искусство, - что уже сыграло в его молодой жизни роковую роль: проучившись три года на факультете иностранных языков, он бросил университет, чтобы поступить на искусствоведческий. Однако в Ленинградский институт имени Репина его не взяли; не удалась и вторая попытка. Мать - инженер на том же заводе - пилила сына, переживая за его будущность. И была отчасти права, так как, при крепком сложении и отменном здоровье, Алексей был опасно близорук. Истонченное глазное дно, дважды потревоженное кровоизлияниями, могло расслоиться и привести к серьезной - если не полной потере зрения. Врачи запрещали физический труд, работу внаклон, надо было ограничиваться даже в чтении. Алексей же часами не отрывался от письменного стола, переходя от чтения к письму, - благо, мать была весь день в цехе. Однако в ту осень работа шла плохо. Он подолгу смотрел на незаконченный пейзаж, - бережно разглаженный им и повешенный, под стеклом, на стену; снова и снова вспоминал стремительную стройную фигурку и испепеляющий взгляд... Найдя в справочнике Союза художников адрес скульптора, Алексей написал Дине сумасшедшее письмо: рассказал о своей любви и просил разрешения приехать. Ответа не было. Просидев еще месяц, Влахов поехал в аэропорт, надеясь сесть в самолет зайцем (небольшую свою зарплату он отдавал матери). Этот номер не прошел, но зато по пути, в автобусе, ему удалось продать - за 10 рублей - часы. За эту сумму ему дали билет только до Рязани - и почти сутки он сидел на боковом месте, глядя на проносившиеся мимо столбы и деревья. Молоденькая проводница с удивлением, а потом и сочувственно поглядывала на словно приклеенного пассажира - рослого парня в очках и с рыжеватой бородой, неотрывно глядящего в заливаемое дождем окно. Заметив, что он совсем не ест, она угостила его яблоком и в Рязани (Алексей забился на третью полку) не разбудила: то ли пожалела, то ли, правда, забыла. Выходя из вагона в Москве, юноша благодарно посмотрел на нее и едва выговорил “спасибо”: горло перехватила спазма. На перроне лежал снег - а он был в плаще и без шапки. Но ему все было нипочем... Дверь открыл сам скульптор, Дины не было дома. - Что-нибудь передать? - уже готовясь закрыть дверь, спросил хозяин. - Я люблю Вашу дочь, - выдохнул Алексей. Башлыков удивился, по-новому вгляделся в непрошеного гостя. - Это Вы ей писали с месяц тому? - Да. - Ну, заходи; поговорим... Сергей Федорович был человеком широким и неожиданным. Его тронула одержимость Алексея, понравились его стихи, да и вся фигура волжанина-русича. Зная неукротимый нрав дочери, он сомневался в успехе у нее этого провинциала, - но мало ли что бывает! Во всяком случая, ему вдруг захотелось помочь молодому человеку, похоже, одаренному, залепиться в Москве и выйти “в люди”. Он сам начинал когда-то почти так, приехав в столицу из-за Урала... - В общем, так: я могу тебя пустить в свою мастерскую и постараюсь помочь с работой. Ну, а с Динкой - твое дело: как уж получится... Почти два месяца Влахов ночевал на антресолях просторной мастерской Башлыкова, - днем уходя бродить по Москве. Выставки, музеи, книги, кино, стихи - вот чем были заняты его часы. Работу Сергей Федорович все не находил, - но несколько раз просил позировать и затем заставил взять деньги, по три рубля за сеанс. 50 рублей (больше Алексей не позволил) прислала мать, - едва не сошедшая с ума после неожиданного исчезновения сына. Жил он впроголодь, изредка наедаясь до отвала у немногочисленных московских знакомых. Дину видел редко; раза два она была с ним мила, даже проказничала: затеяла игру в пятнашки, разрисовала лицо мелками (и как же ему было приятно прикосновение ее рук!) - но обычно едва разговаривала, уклонялась от встреч наедине: поговорить с ней было нельзя. Написать? Но, оказывается, то, первое письмо она читала вслух - всей семье и гостям: Алексей сгорал от стыда, представляя все это... Против скульптора, с его поучениями, как “пробиться”, все больше нарастало раздражение. Алексей писал другу по университету: “У меня сейчас время просеивания. Все идет на слом. Еще полгода назад я хотел быть искусствоведом... Мне хочется оставить эту пену, пляшущую на поверхности, и уйти в землю. Уйти к корням. Только как это совместить: неизбежность “всепонимания” и беспощадность? Колодезную доброту, открытость - с требовательностью огня? Нужно молчание. И нужны самые проникающие слова. Значит - молчание должно стать проникающим. Должно стать словом. Для меня важное сейчас: как жить? Сколько еще выгребать из себя дрянь? Чистить, просеивать? Шарить вокруг себя?..” В начале января ему неожиданно повезло: один новый знакомый предложил устроить его рабочим на газопровод. “Работа физически тяжелая, но заработок хороший. На свежем воздухе все время и от Москвы недалеко. Подходит?..” Алексей не колебался: это был выход... Часть первая 1. 9 января 1963 года Алексей Влахов был принят в одно из подмосковных СМУ слесарем 3 разряда. Получил на складе валенки и ватник б/у (“бывшие в употреблении”), нашел жилье в ближнем поселке. Их участок находился сразу за поселком, в чистом поле. Стояло несколько вагончиков: столовая, прорабская, склады, бригадные. В стороне стояли трактора, трубоукладчики, сварочные агрегаты (САК-и); лежали ряды огромных труб, в полметра диаметром (“пятисотка”). Пахло бензином, ржавчиной, растоптанным снегом. Первое время Алексей был на подхвате: считал рейсы трубовозов, такелажничал, - зацеплял крючья тросов к сгружаемым наземь трубам, а потом снимая их. Когда работы не было, замерзнув, уходил в вагончик-курилку. Забирался наверх, чтобы не стеснять рабочих, и жадно слушал их разговоры, стараясь не думать, что табачный дым вреден его глазам. Шоферы, с негритянскими от мазута руками, сварщики в брезентовых и кожаных комбинезонах, дизелисты в спецовках х/б и ватниках - понемногу он начал узнавать их профессии и имена. Играли в “сику” и “буру”, иногда по-быстрому (обычно - из одного стакана) выпивали. И, как дым, стоял в воздухе непрерывный мат... Огрызком карандаша, отвернувшись к стенке, Алексей записывал в блокнот характерные или чем-то понравившиеся ему реплики... - Давай трояк - будешь третьим. - Ума нет - считай, калека. - Какая колбаса брыкучая! из-под дуги, знать. - Да, сейчас бы визжатинки полкило... - Супчик жиденький, но вкусный: будешь худенький, но шустрый! - Лучше летом у костра, чем зимой на солнце... - Имей сметку: люби жену, не забивай соседку! И все - через “мать”, через так и разэтак! Первую ночь Алексей провел в вагончике. Глаза уже слипались, но он стеснялся лечь. И тогда Саша-татарин (они виделись впервые) подбодрил: - Ложись давай! Возьми ватник вот, укройся. А свой - под голову... И в один из этих пустопорожних дней Алексея озарило: их мат - только междометия, способ выразить эмоции! Интеллигент (он судил по себе) вкладывает в эти слова буквальный смысл, - во всяком случае, помнит о нем. И это только ругань, сквернословие, злость. А у них мат бывает насмешливым, добродушным, даже ласковым! Ну, и “выразиться” - при их тяжелом труде, при постоянном физическом напряжении, - естественно, хочется крепче. Отвести душу, выложиться... “Страна междометий” - вот куда я попал”, - думал Алексей, радостно. 2. “Жизнь выражается не состояниями, а действиями, - выписывал Алексей в блокнот. - Кто же я такой, если я не участник общего дела? Чтобы сознавать свое бытие, я должен участвовать”... (Сент-Экзюпери. “Военный летчик”.) И вот, 18 января Алексей стал “участником”. До сих пор он толком не знал ни своих слесарских обязанностей, ни людей, с которыми будет работать. Не совсем ясно было ему и назначение стеллажа: двух сваренных вместе труб - толщиной в телеграфный столб, но раз в пять длиннее - уложенных на возвышение, к которым вели с одного бока перпендикулярные покаты. Оказалось вот что: сначала слесаря (их в бригаде двое) выравнивают помятые края труб. Эти вмятины - дубы - выбиваются кувалдой (в полпуда весом) и звон при этом стоит - будьте-нате! Затем проволочной щеткой надо счистить ржавчину с фасок. С помощью лома труба (весом с полтонны) вкатывается по покатам на кондуктор, следом, в тот же ряд - еще две или три. Лебедкой две смежные трубы - уже по кондуктору - сдвигаются вплотную и обхватываются по краям широкой коленчатой цепью с винтом - центратором. Сцентрованные края труб сварщик прихватывает, - заполняя небольшой, специально оставленный зазор в нескольких местах. Затем центратор сбрасывается - и трубы сваривают сплошным швом, сначала электродами, а потом, поверху, - с помощью специальной машинки, полуавтомата. И мощные грузовики-плетевозы везут тройки плетей на трассу, где сварщики-потолочники соединяют их в бесконечную нить газопровода... Кроме слесарей, на каждый стеллаж приходится по два прихватчика, два дизелиста, один полуавтоматчик и, естественно, бригадир. Эту должность в бригаде Алексея занимал Иван Брус - маленький, подвижный, как ртуть, с надорванным хриплым голосом мужичок. Нрава он был независимого, то и дело собачился с начальством - и Алексей с уважением отметил эту прямоту, так не хватавшую ему самому... Вообще он быстро убедился, что рабочие свободно высказывают свое мнение о чем угодно, - естественно, не заботясь о дипломатичности выражений. При изготовлении пробной плети, когда Влахов впервые взял в руки кувалду и лом, сварщик Игорь Куклин досыта поорал на него: одно было не так, другое не вовремя... Но после работы, как ни в чем не бывало, пожал ему руку и дружески попрощался. Вторым слесарем был Сергей Печников - долговязый и сумрачный малый, с сонными глазками-щелочками, вечно чем-то недовольный. Впрочем, матюгался он также весьма энергично - но Алексей не обижался, сознавая, что вполне заслуживает, пока, этот вид поощрения. С автоматчиком, Виктором Попковым (по кличке “Попок”), маленьким и кругленьким человечком в длинной кожаной куртке, он почти не общался: сбросив центратор и освободив, таким образом, ему поле для действия, Алексей бросался готовить следующую партию труб. Самым старым человеком в бригаде был Казимир Ярмульский - плотного сложения, сутулый дизелист, степенный и обстоятельный. На их участке было два стеллажа: две бригады по девять человек. Их обслуживали два трубоукладчика, два такелажника, тракторист, наладчик. Из начальства постоянно присутствовал прораб - молодой, но всегда суровый Анатолий Захарович Мороз. Часто бывал начальник участка - Семен Матвеевич Генералов. Лишь иногда появлялся главный инженер, и совсем событием был приезд начальника Управления... Впрочем, всю эту иерархию Влахов постиг очень нескоро: пока еще его целиком поглощала собственная работа... Первый раз поработать по-настоящему пришлось на следующий же день, - когда они скатили семь плетей. Очень скоро шапка стала не нужна, ватник был расстегнут: теперь Алексей понял, почему ребятам хотелось пить даже в мороз! И, хотя он пообедал, вроде бы, неплохо, к четырем часам есть хотелось снова - да как! А вечером, когда Алексей сел за дневник, руки у него дрожали, так что вместо прямой линии под датой получилась волнистая... - Иди посиди с нами! - позвала его тетя Маня, хозяйка. - Хоть расскажешь чего... Она мотала нитки в клубок, очки спустились на кончик носа. Однако Алексею больше хотелось слушать - и скоро дядя Ваня (64 года, седая, уже не растущая щетина по щекам) рассказывал, как воевал с Деникиным. “Тогда театры и кино были бесплатные. И сами мы ставили спектакли... А хлеба давали осьмушку: ты, чай, и не знаешь, сколько это?.. Осьмая фунта”... У тети Мани было Евангелие - и Алексей, раскрыв наугад, наткнулся: “И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю рубашку. И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся... Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали, так поступайте и вы с ними”... В эту ночь Алексею приснилась Дина: в чем-то легком, в прозрачной какой-то рубашке. И все понимала, не надо было слов... С этих пор мысль о любимой снова заполонила его: в столовой, в бригадном вагончике, в перерывах между работой, по пути на квартиру - Алексей вспоминал прошлые мгновения с ней и представлял невероятное будущее. 23 января он написал ей (пусть читает хоть на площади!): “Здравствуй, Дина. Ты снова моя. Мы бродим среди пустых дач, стоим, провалившись до колен в снег, у березы; рвем шиповник - чуть кислый - через забор; пьем воду из заснеженного колодца... А вот ты кладешь мне руку на грудь, твоя голова на моей руке: в комнате темно, но я вижу твое лицо... Тебя отнимают у меня твои родственники, товарищи по институту, ваша дача, твои летние поездки, непрочитанные тобой книги... Я один против всех. Вообще я могу многое - и каждый день учусь еще. Могу в мороз мыть в бензине части дизеля (и кожа потом слезает с концов пальцев). Могу толкнуть с места татакающий грохот бульдозера, - пока снег не встанет валом и нож, дергаясь назад, оставляет обрывистый, как яйла, хребет... Я могу многое. Но не могу, чтобы ты меня полюбила... Что для этого сделать?.. если бы знать...” 3. Приезжая по субботам в Москву, Алексей сразу звонил Олегу Дёмину. Они вместе учились в университете, но Олег кончил курс и стал заправским переводчиком. А еще до этого, студентом, он женился на москвичке и жил теперь на Арбате. Коренастый и широкоплечий, в цыганской курчавой бороде, Дёмин не отличался многословием, с ним хорошо было молчать. При этом он был в курсе всех новостей, в том числе - из западных газет. У него были хорошие пластинки: Бах, Гендель, Равель - но Алексей слушал их только за компанию, меломаном он не был. Сам он просил ставить только негритянские спиричуэлс в исполнении Мариан Андерсон, это ему никогда не надоедало. Приехав, Алексей, прежде всего, принимал душ, влезал в Олегов халат (короткий ему) - и они садились поболтать, потягивая “Мукузани” или “Гурджаани”, прихваченное гостем по дороге. Иногда с ними садилась Вера, жена Олега. Она была художником-графиком, оформляла книги. Когда разговор иссякал, Алексей находил себе на Олеговых полках книгу и листал или погружался в чтение. “Новый мир”, каждый номер которого был в ту пору событием, и некоторые иностранные книги Олег давал ему с собой. В ту зиму Алексей прочел “По ком звонит колокол” Хемингуэя (еще не переведенный на русский), томик Сэлинджера, “Портрет художника в юности” Джойса, “Место наверху” Брэйна, а по-русски - “Моби Дик” Мелвила и “Уолден” Генри Торо. “Уолден” он купил в Академкниге, и читал снова и снова, открывая наудачу. Здесь он нашел: “В те дни руки мои были постоянно заняты, и я мало читал, но зато всякий клочок печатной бумаги... доставлял мне не меньшее удовольствий, чем “Илиада”. “Как же мне обзаводиться обстановкой? Лучше уж я посижу и под открытым небом - ведь на траве пыль не скапливается...” “Утренний ветер веет всегда, и песнь мироздания звучит неумолчно, но мало кому дано ее слышать...” “Время - всего лишь река, куда я забрасываю свою удочку... Этот мелкий поток бежит мимо, а вечность остается. Я хотел бы пить из глубинных источников, я хотел бы закинуть удочку в небо, где дно устлано камешками звезд. А я не умею даже считать до одного...” В воскресенье Алексей отправлялся в город - один или с Олегом. Во Дворце спорта в Лужниках они побывали на вечере поэзии, где выступали Владимир Костров, Римма Казакова, Белла Ахмадулина, Юнна Мориц, Андрей Вознесенский. А на выставке Фернана Леже в Музее изобразительных искусств Влахов был один - и прямо там, присев отдохнуть в фойе, написал большое стихотворение: свободный поток ассоциаций, где впечатления от картин перемешались с тем, чем жил он сам. И Дина снова шла с ним - на этой выставке для избранных, где он один был в валенках: Он ведет ее за руку (холодные руки волн холодные руки поэтов) они не смотрят друг на друга Акробаты жонглеры скорбящие Богоматери - он ведет ее мимо их всех Она в брюках он в цветном свитере вышли они на рассвете Прохладные руки рассвета над ними Любовь как это неожиданно Почему бы им не стать жонглерами или акробатами? почему бы им не стать рассветом? У них теплые теплые руки Теплые теплые... 4. 31 января Алексей записал в дневник: “Сегодня бугор не поставил башмак, а я тоже не заметил. И вторая труба полетела за кондуктор: пришлось поднимать с земли. Ребята были страшно злы. Вася-трубоукладчик кладет трубы перед покатами как попало, потом надвигаешься с ломом! А сегодня таких кривуль набросал... Одна труба попалась вообще без калибровки. Иван предложил поставить ее на край: “Пусть потолочники возятся”. Я не согласился, осёл, и чуть не сдох, выбивая... Снова красное солнце утром в белой однотонности. А днем - волокнистые облака, как чесаная шерсть, по голубому. Или как поземка. И весь день вышину полосовали белыми лентами невидимые самолеты - только иногда мелькнет серебряным пятнышком. К вечеру прихватил морозец, леса вдали словно размыло. Завтра должны начать работу как следует - “попрём”!” И они поперли: 1 февраля столкнули 15 плетей! Первую половину дня Алексей то и дело зажмуривал правый глаз, особенно болевший. Но после обеда пришло второе дыхание, он работал четко, сноровисто. И когда второй сварщик, здоровенный медведь Точилин, заорал на него, не разглядев, что виной задержки Серега, Алексей тоже вызверился: - Кончай орать, надоел!.. А после работы руки дрожали так, как в первый день его слесарничанья... В этот вечер по радио читали рассказ Паустовского “Старый повар”. Алексей слушал со все возрастающим раздражением. Когда-то он открыл для себя Паустовского и захлебывался от “Романтиков”, “Блистающих облаков”, “Кара-Бугаза”. А потом вдруг возник протест: возвышенные, благостные герои начали казаться конфетными, розовое масло лилось через край - особенно в рассказах. А в радиопередаче все эти задыхания и благородный восторг были особенно подчеркнуты: музыкальное сопровождение, проникновенные голоса актеров... Тошнотища! Едва Алексей лег, в комнате хозяев послышался шум. Вернулся Виктор, сын дяди Вани и тети Мани, - по-видимому, сильно пьяный. “Чем-то здесь пахнет... - подозрительно-угрожающе тянул он. И вдруг выкрикнул: - Ты, соплюк! Я - любого-каждого...” Мать урезонивала его, а когда дверь хлопнула, бросилась к Алексею: - Не спишь? Это он на тебя, ведь... Выйди пока в дедову комнату, мы скажем, что ты ушел... А то он цепь отвязывает... - Нет, я с ним поговорю... Алексей едва оделся, как Виктор уже встал в двери. Рожа красная, глаза опухли и сузились. Он был невысок, но плотен, - а главное непредсказуем. - Витя, ты что-то против меня имеешь? Скажи, я ведь могу уйти. - Нет, что ты, я и сам так жил, на квартире... Но тут же понес какую-то ахинею про зайцев, которых надо уметь бить, размахивал руками прямо перед лицом Алексея. Потом вытащил из кармана плоскогубцы с красными ручками и опять нахмурился. - А хошь, я пряху тебе разобью?.. Разбить?.. Алексей встал. От напряжения его трясло; он примеривался, как укрыться от удара и куда дать горлопану. Но тот снова сник, стал выкрикивать отвлеченное: “Куркули! Фашисты!” - и, наконец, вывалился за дверь... Пошли снегопады. Каждое утро надо было чистить стеллаж. В пятницу не подвезли труб - и Алексей был несказанно рад отдыху: до обеда они сбросили всего шесть плетей. Потом ездили на трассу, спрессовывали плеть с соляркой - тоже передышка. Эта неделя далась Влахову трудно - но он все больше чувствовал себя своим в этом, недавно неведомом ему мире. И когда ехали назад в грузовике с будкой, он с нежностью поглядывал на сидящих напротив Ивана, Игоря, Серегу - в зеленом брезенте спецух, с цигарками во рту, с красными обветренными лицами. “Зеленые мои медвежата”, - думал он. - Трассовики”... А ночью снова приснилась ему Дина. И поцеловала его - возле старых берез, рядом с какой-то деревянной неошкуренной скамейкой... Алексей проснулся (было три часа) и все думал: не забыть бы до утра, продлить... И она снова приснилась ему - и опять поцеловала... 5. В вагончике-столовой работали три женщины: повар Зина, кассир-продавец Валя и уборщица Надя. При них мужики отнюдь не стесняли себя в выражениях - но и те не отставали. Вот, входит в столовую слесарь второго стеллажа Серегин и, глядя на уборщицу чистыми голубыми глазами, запевает: “Как у нашей Нади все подруги - б...” - Дурак трепаный! - парирует та. - Дурак вниз головой болтается, - укоризненно объясняет Вася. К раздатке подходит косоватый, ухмыляющийся Куклин. - Валя, дашь? - Ты бы вечером просил, а то утром! - смеется та. - Дашь папирос?.. Общий хохот. Валя шутливо отругивается. Однажды, зайдя в столовую первым, Алексей услышал, как Зина честила Надю: - Так твою мать, борона х...ва! Ты долго п...ой мух ловить будешь?! - но, увидев Алексея, не смутилась, запела сладко: - А вот и Лешенька! Счас он нам поможет, мы ему тоже напиз...чек наденем... Разговоры о женщинах в перекурах имели четко сексуальный и циничный характер. “Нашу Лену-сучку повезли на случку!” - это Алексей услышал в один из первых дней о медсестре, проехавшей мимо вагончика с прорабом. Когда к Попкову приехала однажды жена (был день получки) и кто-то спросил: - Вить, откуда она у тебя такая?.. В ответ посыпалось: - С конского завода! - Ей жеребцы надоели, а у Витечки такая монтировка - как у ишака! - Ага! Пять ног, одна тормозная! Виктор добродушно отругивался. Только резонер Точилин иногда притворно тянул: “Полно вам, ребята, на девчат нападать!” Но сам тут же теоретизировал: “По мне лучше затяжного дать, чем так - дрыг-дрыг! - скороходных...” Особенно лют был до женского полу дизелист Толя Комаров. Высокий и наглый красавец, кровь с молоком, он не пропускал ни одной юбки: или заденет, или скажет что, - а уж смотрит всегда так, что Алексею становилось стыдно. Однажды они проезжали через село и остановились у школы. Несколько девочек, лет по 12, в лыжных костюмах, толкались, со смехом, на снегу. Комаров чуть не вывалился из кузова: “Эх, я бы им впёр!” И, когда тронули, закричал вслед возбужденно: “Сисёночки-то растут?!” Алексею не нравился этот самодовольный самец - и он прямо оторопел, увидев однажды на его пиджаке комсомольский значок... Иногда ребята рассказывали об армии, - но, в общем, редко. Серегин служил на морском охотнике в погранвойсках, в Анапе: Алексей узнал об этом только потому, что спросил его о тельняшке, с которой тот не расставался. А Куклин однажды начал вспоминать, как перед демобилизацией, в Германии, они играли в карты ночи напролет - и в столе торчал армейский нож: предупреждение тому, кто захотел бы выйти из игры до срока. Тогда он спустил фотоаппарат, часы и эстрадный аккордеон, полученный им от магистрата Шверина за спасение утопающих: во время наводнения Игорь вывозил жителей на своей амфибии. Воевал из ребят один Ярмульский: у него было, по его словам, “две Славы первой степени и медаль “За отвагу”. С фронта была у него и хромота: - Снайпер захерачил. В августе, в Эстонии... как раз рожь жали. Я на Третьем Прибалтийском сражался... Некоторые из ребят сидели: за пьяную драку, за аварию на машине, за мелкие хищения - но об этом особо не распространялись. Легенды ходили лишь об одном водителе трубоукладчика по кличке “Ус”: он будто бы продал на запчасти несколько тракторов - и получил, как следует. 6. В очередную субботу, 16 февраля, работали до обеда - и, приехав в Москву, Алексей еще успел посидеть в Библиотеке иностранной литературы. В Академкниге он купил третий том Монтеня, а вечером устроил постирушку. Воскресенье ушло на Исторический музей - и еще они с Олегом посмотрели документальный фильм про “Кон-Тики”. В этот день Дёмины уходили на чей-то день рождения. И вот, едва Алексей устроился на часок в кресле с очередным журналом, за хозяевами пришли. Невысокая полная девушка, коротко подстриженная, с большими карими глазами - переводчица из “Интуриста”. Ее спутник, стройный рыжеватый парень с вычурным перстнем, - хирург из Боткинской больницы. - Рита, - представилась она. - Борис, - он. Рита держала в руках прелестную, с льняными волосами, куклу (явно из валютного магазина) и пояснила, что они тоже идут на день рождения. (У Бориса также был в руках сверток.) - Вы художник? - спросил он Алексея. Тот поколебался, потом бухнул: - Я писатель. И ждал: “А что вы написали? А где печатались?..” (“Нигде я не печатался. И мало что написал. Но я все равно писатель! Потому что это - мое, потому что я без этого не могу! И всегда буду кропать, - как бы оно там ни получилось! - Может, Вы графоман?.. - Не думаю. Мне трудно писать...”) Однако никто ничего не возразил. Выяснилось, что Борис работает с иностранцами и не только знает язык, но даже перевел кое-что из Элиота. Они вхожи к вдове одного непечатающегося сейчас поэта и - на “Никитинские субботники”, недавно возобновленные. - Вы там не были? - Нет. (“И не хочу!” - подумал он, начиная злиться.) Вера поставила пластинку Эдит Пиаф, приготовила всем растворимого кофе. Затем Рита пересказала “Любовник леди Чаттерлей” Лоренса. “Недавно этот роман, написанный еще в 20-х, судили в Лондоне - и оправдали”. - А Лоренс жив? - поколебавшись, поинтересовался Алексей. - Да нет, он умер еще в тридцатом. - Она приятно картавила. Потом Борис показал, как танцуют чарльстон, а Рита - твист. И когда им всем пора было уже уходить, она встала перед Алексеем с куклой в руке: - Можно, я вам это подарю? Алексей залился краской. - Можно, но... - Никаких “но”. - Спасибо... Борис стоял с опрокинутым лицом. - А что же ты нам подаришь?.. - Найду что, это мое дело... Алексей вспомнил, что у него есть экземпляр “Ночных колонн”. - А я вам подарю свое стихотворение, можно? Только вы потом прочитайте... - Конечно. В такси я читать не буду. В метро и потом в электричке все смотрели на куклу. И на Алексея - тоже. 7. Стало известно, что участок переводят под Клин. 19 февраля стеллаж сломали - чтоб везти на новое место. Алексея поставили такелажничать. Он любовался, как Семен точно и быстро грузил трубы, но - дыму было от его МАЗ-а! А в конце дня состоялось собрание - и их участку вручили переходящее знамя. Их бригада получила вымпел, бригадира же смежной, Нюхтилина, наградили часами. Снова поразило Алексея, как один из работяг, Тимоша, кричал на Годунова - самого начальника СМУ: - Чего вы темните, чего из нас дураков делаете? Начальник удивленно переспросил: - Кто это? Тимоша ничуть не смутился: - Вы, вы лично! Вечером тетя Маня угостила Алексея блинами на свином сале. И затем он погрузился в Монтеня, - время от времени делая выписки в блокнот. “Путь истины - единственный, и он прост; путь заботящихся о своей выгоде или делах, которые находятся на их попечении, - раздвоен, неровен, случаен”. “Общее благо требует, чтобы во имя его шли на предательство, ложь и беспощадное истребление...” “Чтение служит мне исключительно для того, чтобы, расширяя мой кругозор, будить мою мысль, чтобы загружать мой ум, а не память”. “Если людям не нравится, что я слишком много говорю о себе, то мне не нравится, что они занимаются не только собой...” “Всякий располагает возможностью пофиглярствовать и изобразить на подмостках честного человека; но быть порядочным изнутри и в сердце своем, где все дозволено, где все шито-крыто - вот поистине вершина возможного...” 22 февраля они перебазировались. Шел быстрый, как дождь, снег, непрерывными, точно начерченными наискось линиями. Алексей ехал в кабине МАЗ-а, нагруженного трубами, с Николаем Шафинским. Несколько раз за дорогу тот просил прикурить - и Алексей, достав папиросу, подносил ее прямо к губам водителя, а потом - и зажженную спичку. В Кунцеве они не могли развернуться на узком перекрестке, и вылезший из будки толстомордый старшина орал: “Ты чего мне дорогу загородил?!” И Алексею до слез было жалко побагровевшего и бормотавшего оправдания Николая... Ночевали в машине. Вечером ударил мороз, ноги в сырых валенках мерзли. Коля жал на газ: тепла прибывало, но и дышать становилось нечем. Задремывая, они склонялись друг к другу. Среди ночи Алексей вышел продышаться: тяжелые, как соль, звезды гроздьями висели над твердым пластом снежного поля. Что его ждет впереди? Какие люди, какие события?.. Встала перед глазами фигурка Дины - и растаяла в ночи... 8. Из дневника А.Влахова: “24 февраля. Первое воскресенье, когда я не в Москве. Сижу за столом в избе Пелагеи Семеновны, позавтракал картошкой с молоком. Квартира эта - в деревне Меленки, километрах в двух от участка. Кроме меня, сюда никто не добрался. А я встретил в поле Сашку, сына тети Поли, и он затащил меня к ним. Мой ровесник, красивый стройный брюнет; только что получил права шофера. Разбитной, остроумный малый. - Далековато вы от нашего участка... - Ничего, ты парень здоровый, будешь по утрам разминку бегать! Но мне и самому понравился этот путь заснеженными полями (где тропа обозначена вешками), мимо сенных копен, по мостику через незамерзающий ручей. Со взгорков далеко видно: деревеньки, прозрачные перелески; где-то за холмами - блоковское Шахматово. А в Меленках только десять дворов. Тетя Поля тоже веселая, за словом в карман не лезет - и, при этом, такая же простодушная. Жильцов она никогда не держала и сколько брать, не знает. “Ну, сколько дадите...” А через пять минут: “Ну, а сколько все же платить будете? интересно...” За молоком отвела к соседке. Та настроена решительно: “Полтинник -литра, и отвали, моя черешня!” Узнал, что вчера был “прощеный день” - в память изгнания Адама и Евы. Так ли?..” Алексея уложили на русской печи, заснул он мгновенно. И приснилось: огромный овальный бассейн, без воды, народ ходит вокруг под самым потолком. Внизу ковыляют два броненосных четырехлапых зверя, бесшумно разворачиваются у края. Рядом с Алексеем вытягивает шею огромный жираф, косится двумя парами глаз (верхние - словно разрывы в коже, без зрачков, как голубые бельма). И вдруг - гигантский леопард бросается вскачь с одного конца арены к другому, набирает скорость и - невероятный прыжок, в 3-4 этажа высотой, прямо к зрителям... Алексей - у самой двери, и он молча (все тоже молчат) вываливается на лестницу. И, уже стуча, тарабаня по ступеням, спрыгивая тяжело на площадки (лестница узкая и темноватая), слышит дикий, растущий сверху вниз, этаж за этажом, крик. И растет слепой безрассудный ужас... К чему все это? Как с чем связано?.. разберись... Двадцать шестого притащили со старого места вагончики, дизель, два бойлера. Положили кондуктор, привалили покаты. Алексей был занят на разгрузке, потом учился газорезке, прошел полметра. Он работал в плаще и сильно его извозил. Точилин принялся выговаривать: “Ты, Леша, тоже п... порядочная: не мог ватник надеть!” И посоветовал: “Постирай плащ в бензине - за два дня высохнет”. После обеда привезли аванс, ребята “засосали” три бутылки. Домой он шел в седьмом часу. Справа, над закатным разливом, висел остро отточенный серп - и снега с этой стороны быстро наливались темнотой. А слева, над пластами снежной белизны лежала синяя полоса неба, выше сменявшаяся ярко-фиолетовой. Вдали помигивали россыпи огоньков - впереди, и вдали слева, и справа... “Нет, место не станет твоим, если видишь его из окна вагона, - думал Влахов. - Или с шоссе, по которому идешь налегке... Надо пожить в каждом, увидеть его в разное время, не один раз...” - Ну что, Хью; таким, значит, путем? - приветствовал его Сашка. - Штаны протираем - и 130 в кармане?.. Он получил старую, разбитую машину, ругается, но духом не падает. - Работа - это слово греческое. Пусть они и работают! - И зовет: - Пойдем, Леха, к девкам на Зубовскую фабрику! Что ты все глаза мозолишь, так и жизнь пройдет! Он уходит с соседским Ваней. Тетя Поля выключает радио, ворчит: - Симфония... На фиг вас слушать! Передают каку-то, не поймешь чего... “Эх, надо было пойти с Сашкой! - думает Алексей. - Вдруг бы что получилось...” В свои 23 он еще не знал женщины - и потребность в ней временами сводила его с ума. Не получив никакого полового воспитания (рос без отца), Алексей побаивался женщин. А, главное, не представлял себе близости с ними без любви. Еще студентом, в праздничных, подвыпивших компаниях, он порой попадал в благоприятные, по всему, ситуации. И всегда это кончалось ничем! Он терялся, хмель уходил из головы, нужные слова не шли на язык... Услышав однажды о ком-то насмешливое: “сексуально озабоченный!”- Алексей смутился: “И я такой же...” Но потом разозлился: “Так ли уж это смешно?.. Разве не сама природа вложила в нас эту потребность - более сильную, чем разум человека?! Тот, кто сказал: “Любовь и голод правят миром”, - был тысячу раз прав! И он явно имел в виду физиологию, а не чувства... Да вот и Монтень пишет: “Всякое побуждение в нашем мире направлено только к спариванию: этим влечением пронизано решительно все”! И еще: “В чем повинен перед людьми половой акт - столь естественный, столь насущный и столь оправданный, что все как один не решаются говорить о нем без краски стыда на лице?” Кстати, работяги как раз не боятся “запретных слов” - и вообще чужды интеллигентского ханжества. “Бросить палку”, “поставить пистон”, “задуть”, “впереть” - эти “термины”, конечно, выглядят циничными. Но разве зачастую, на практике, не циничны сами отношения полов?.. А вот Алексей, проснувшись однажды в вагончике, с нежностью думал, какой хороший пистон он мог бы поставить Дине - и ни его, ни ее это не оскорбляло... “Я князь и я делаю хорошо, что без страха люблю ту, что любит меня!..” Увы - не любит... 9. В субботу рабочим дали автобус, довезли до электрички. В Москве Алексей был в 5 часов - и прямо с вокзала позвонил Рите. - Есть будем? - спросила она с порога. Алексей кивнул. У нее была однокомнатная квартира с балконом и окнами во двор. Оглядевшись, Алексей вынул из шкафа французскую монографию о Родене - но долистать не успел: Рита уже несла огромную скворчащую сковороду. Вареная картошка, перемешанная с кусочками колбасы и залитая яйцом. - Называется “Воспоминание о Грузии”. Кетчуп вы едите? Алексей разлил по бокалам принесенный им “Токай”. - Вперед? Она посмотрела на него пристально и долго. - To you. Алексею становилось все проще и уютнее. Они вместе посмотрели ее английские книжки (в основном - серии “Penguin books”) - и она рассказывала о незнакомых ему писателях: Айрис Мёрдок, Уильям Голдинг, Колин Уилсон, Эвелин Во... Потом они сыграли в шахматы - и незаметно перешли на “ты”. - Что ты обо мне думаешь? - неожиданно спросила она. Алексей смутился. - Я тебе потом лучше напишу. Она расчертила листок на два столбика. Слева проставила: “ум”, “интеллект”, “секс”, “внешность”, “характер”, “обаяние”, “изюминка”, “вкус”, “душа”, “темперамент”. Справа - цифровые оценки этих качеств у себя. Довольно скромно: только “интеллект” и “изюминка” получили 100, остальные - 50, 30, а на “обаяние” и “душу” достались прочерки. - А чего ты хочешь в жизни? - спрашивает Алексей. - Сама не знаю. В Москве живешь - только время проводишь, день за днем... При прощании она потрогала его волосы: - Можно? Такие светлые, мягкие... мечта всех девок! Алексей поймал себя на ощущении, что ему не хочется уходить - и обрадовался этому. Засыпая вечером у Олега и на другой день в электричке, он все размышлял, как ответить Рите. Ее автохарактеристику он мог принять только на веру: у него пока были лишь немногие собственные ощущения. С ней было просто - и, в то же время, она была непредсказуема. Он ей явно нравился (и это возвышало его в собственных глазах). И, похоже, у нее нет тех ханжеских предубеждений, рабом которых он был всю жизнь, а сейчас восставал. Кстати, свою внешность и обаяние Рита явно занизила! Как это говорил Джо Лэмптон, герой Брэйна? “Я бы не выгнал ее из своей постели...” Да, если быть честным, то он сформулировал бы свое отношение к ней так: он бы был горд иметь такую любовницу.... Но, если сказать это вот так, прямо - поймет ли она его? Женщина обычно хочет мужчину целиком и - навсегда. (Хотя - какие тут могут быть гарантии!) И нечего думать - сказать ей о Дине! А его чувство к художнице оставалось таким же мучительным. Именно после встречи с Ритой, еще в Москве, Алексей снова написал ей. “Динка, надо нам поговорить. Как человек с человеком. Мне надо знать, что ты обо мне думаешь. Что ты знаешь обо мне?.. Может быть, половина - неправда... Где встретиться и когда - выбери сама. В фойе филармонии, в метро, просто на улице. В музее народного творчества (там всегда пусто)... Свободен я в субботу и в воскресенье. Но могу приехать и в любой другой день”. Ответа, конечно, не последовало. 10. Из дневника А.Влахова: “5 марта. Пришли пять трубовозов: семисотка. Сгружал трубы с Володей Балабановым. На солнце было тепло, я разделся до пояса. Комаров подбежал, впился взглядом, оценивая мою мускулатуру. “Сколько поднимаешь?” Я не понял. “Сколько на штанге поднимаешь?” Да, кувалда и лом свое дело делают... Вечером тетя Поля вспоминала мужа: “Лучше б он меня пять раз дома ударил, чем один на людях! И за что? Не захотел, чтоб я пела. А люди просят: пой. На гулянке было. И чуть голову в петлю не сунула: попробуй-ка, останься с четверыми... Да, трезвый-то он душа! А пьяный был как зверь... Действительно: деревенские бабы. Ой, такие только неучи! Такие забитые, темные... Так век и прожила в деревне, не видала никакого разума...” 7 марта. Сегодня сгрузили 78 труб. Володя брал трубоукладчик немного вперед - и из них текла вода. Первая грязь. Дождь со снегом - и утром, вдобавок, ветер. Капает, дальние леса в тумане. Вчера вспоминал “Люблю тебя, Петра творенье...”, сегодня - Есенина. Снег на земле пошел темными пятнами и хорошо лепится. 9 марта. Сгрузили 137 труб. Снова метель. Привезли центраторы, роликоопоры. Вчера Сашка с другом снова пошли на Зубовскую - в метель, за три километра... А я остаюсь читать про подвиги Джо Лэмптона! Тетя Поля рассказывает прошлогодний случай: сына соседки не взяли в армию, и он зарезался. А перед этим видел сон: два солдата роют яму, он пятится и падает туда. А еще раньше шел домой с девчонкой - вдруг догоняет старик с палкой. И заглядывает в глаза ему снизу, молчит. “Ты чего?” Молчит. “Вот я тебе!” Забежал в дом, схватил что попало - а на улице уже никого нет... А мать еще за год видела: выносят в окно гроб, гляднула - а там Витя. Поднимает голову: “Не плачь, мама, так оно и будет...” Вот дичь! 12 марта. Работаем без выходных. Вчера сгрузили 50 труб, сегодня 130 (на километр трассы приходится 88). Заклинили под покаты лёжки. Похолодало, солнца нет. Вчера затянуло пальцы под блочок, а сегодня снимал трос с гака - и дал себе по носу. Слезы из глаз, зажмурился... но кровь не пошла Вечером зашла тетя Настя, - как оказалось, мать самоубийцы, о котором рассказывала тетя Поля. “Когда он пришел с комиссии: “Не взяли меня, мама!” - я засмеялась: “Ну и хорошо!” А он говорит: “Как бы плакать не пришлось...” Не хотелось ему поваром-то работать... И ранение - прямо в сердце, крови ни капли, рубашку белую не замарал! А уж такой титешник был! Прибежит утром к соседкиным девкам - они еще в постели: “Дай пощупаю!” Так просто, без всякого стеснения... И, если вдуматься, то ведь - к общему удовольствию! 15 марта. Сегодня поставили считать рейсы трубовозов. Один шофер (14-71, у которого ломался вертлюг) пристал: “Запиши мне еще пару рейсов!” - “Как же я могу?..” Смотрит в сторону: “Запиши, надо заработать что-нибудь...” Да, из-за ремонта у него был день простоя, жалко парня... Но все равно врать я не хочу. Володя уговаривал: “Иди ко мне в такелажники, хули кувалдой бить! Бригадир у вас сопляк, здесь больше заработаешь...” Снова мороз, снег твердый и поскрипывает. Кончил “Путь наверх” Брэйна”. 11. Когда на вокзале Алексей позвонил Рите, она сразу сказала: - Я твое письмо получила. - Ну и хорошо. - Не знаю, хорошо или плохо... Но больше об этом не заговаривала. Они обсуждали - куда пойти, и Алексей вдруг начал рассказывать, какой замечательный парень Олег. - А что же ты его не привел? Алексей обрадовался: - Можно? - Где он живет? Возьмем такси и поедем... И вот они втроем уже сидят в шашлычной “Встреча”. Олег читает стихи, которых знает прорву (каждый день заучивает стихотворение), официантка приносит все новые бутылки “Алеатико”, в зале уже полно и очень шумно. К ним подсаживаются какие-то парни. Один оказывается прорабом и настойчиво приглашает Алексея “на Второй подшипниковый”. Потом они снова вдвоем с Ритой, в каком-то сквере. Яркий фонарь - и он зачитывает ей некоторые из монтажных эпитетов и метафор. Она говорит о своей мечте: чтоб у нее дома был “проходной двор”: “Кого-то накормить, кому-то носки заштопать, третьему дать излить душу...”, “И не надо мне, чтоб за рубль - рубль пять... Хотя бы полтинник...” (“А я?” - думал Алексей в электричке. Он вспомнил цветаевское: Проста моя осанка, Нищ мой домашний кров. Ведь я островитянка С далеких островов!.. Взглянул - так и знакомый, Взошел - так и живи! Просты наши законы: Написаны в крови...) Прощаясь, она протянула ему левую руку ладонью вверх. Они долго стояли в темном подъезде, но Алексей так ни на что и не решился... 12. 20 марта скатили первые, на новом месте, пять плетей. Генералов потребовал, чтобы до апреля сделали 4 километра: тогда будут премии и прочие блага. “А нет - я вас на черный хлеб посажу!” Ребята матерились, куражились - но “поперли”. 22-го скатили 8 плетей, в следующие два дня - по девять, а 25-го - одиннадцать! Алексей начал вести счет: 26 марта сбросили пятьдесят четвертую плеть (это 216 труб, почти два с половиной километра!). А когда однажды он, сбившись, спросил у Ивана: “Сколько уже всего?” - тот, ответив, махнул рукой в поле: “Наши плети уже центруют!”. Только тут Влахов разглядел вдали нитку трассы на снегу, посверкиванье огоньков сварки и услышал далекое буханье кувалды (свой брат, слесарь!). Вообще же, с бригадиром у Алексея что-то не заладилось. Слишком много тот орал - и, главное, по-пустому. Вот требует: “Принеси лом”. А когда принесешь - уже не надо... В другой раз приказал грузить стеллаж трубами, когда еще не было косяков: “Ничего, таскай”. - “Не пойду, пока косяки не приварят”. - “Ну, и уябывай из бригады на х.. !” - “Иди ты сам туда!” И бугор сдался, побежал, матерясь, к сварщику. “Ты бы приварил ему, чтоб не орал”, - посоветовал Печников... Зато у остальных ребят Алексей все чаще видел признаки расположения к себе. Бульдозерист Ваня предложил: “Давай, будешь у меня стажером?.. Потом курсы кончишь, научишься!” Куклин шутит: “Фидель у нас уже есть - можно революцию делать!” Когда один раз ездили обедать в Клин, Славик “Шнурок” начал ощупывать Алексея в кузове: “Ну и телосложение у тебя! Сколько же ты весишь? - 85. - Я думал, сто...” Двадцать восьмого скатили семьдесят вторую плеть - а на другой день “накрылся” полуавтомат. Прихватчики начали варить второй и третий швы ручной сваркой - но уже ясно было, что им не успеть... Брус совсем охрип от крика и, ко всему, одну руку просверлил, другую сунул под горелку, ходил весь в бинтах. “Непруха!” - вздыхали мужики... Идя в то утро на работу Алексей встретил егеря. Оказалось, что вокруг много лосей (“стадами!”), есть барсук, недавно завезли косулю... А вечером Сашка завел разговор о грачах: почему они знают, что еще холодно, не летят? “У них нет телеграмм, нет писем - кто им говорит?..” Через день, тридцатого, грачи прилетели. 13. В эти две недели без города Алексей истосковался по Дине. Хотя бы увидеть ее, услышать ее голос... Получив отгулы, он 2 апреля полетел в Москву. Позвонил, открыла она. Что-то хмыкнула, но впустила. Встала у косяка. Алексей сел на пол. - Дина, мне надо поговорить с тобой... Только искрение... Что ты обо мне думаешь? - А ничего. Я о тебе совсем забыла... редко вижу. - Письмо мое получила? - Да, спасибо. Он усмехнулся: - За что же? - За внимание. Алексей собрался с духом - Дина, человек попал в беду. Правда. Совсем плохо... Мне бы тебя хоть видеть раз в месяц... Я вот думаю: другие могут тебя видеть, хоть им, может, и не надо, а мне так надо - и нельзя... Она молчит. Потом предлагает: - Расскажи какой-нибудь стих. - А ты любишь стихи? - Нет. Но надо же о чем-нибудь говорить. - Зачем? Молчание - тоже неплохо... Она смотрит на часы: - Мне надо идти через пять минут. Он сидит, не отрывая от нее глаз - и уже понимая, что прощается - Ты подожди маму с папой, я пойду. - Нет, я тоже. По дороге Алексей горько шутит: - Эх, напал бы на тебя разбойник какой - я бы ему... У входа в метро она, не глядя, бросает: “До свиданья!” - и исчезает. Все. Это все... Ну, что ж: надо как-то жить дальше. Не он первый, не он последний... В этот день Олег затащил его в бассейн “Москва”, потом они посмотрели “Пожнешь бурю” со Спенсером Трэси. Идти к Рите он не хотел. Но, когда Олег ушел, ноги сами занесли Алексея в телефонную будку, а рука набрала номер... Она внимательно на него посмотрела. - Ты злой? - Нет. Мрачный... немного. - Поехали. И уже в такси сообщила: - Я тебя познакомлю с одним искусствоведом, он преподает в Строгановке. “Ну и ну!” - подумал Алексей. Искусствоведу было за пятьдесят, звали его Аркадием. Обширный лоб, крупный нос, выпяченная верхняя губа. Стены комнаты обшиты досками, потолок - в цветных разводах, низкая неудобная мебель. Репродукции Дерена, Матисса, Риверы. Стереопроигрыватель. (“Это лучшая из сонат Моцарта”.) Растворимое кофе в чашечках из сервиза, тонный разговор. “Кто более велик - Шекспир или Сервантес?” - А как Вы со студентами? - спрашивает Алексей. (Боже, ведь он наверняка знает Дину!) - Меня студенты любят, я шучу всегда с ними... болтаем о посторонних вещах... Потом он танцевал с Ритой, а Алексей, закрыв глаза, неожиданно задремал... - Он тебе понравился? - спрашивает она в автобусе. - Нет. Обыватель от искусства! И - идти ему уже некуда, все есть. Пошутил: - Тебе он не подходит! - Почему же? Может, мне и нужно: благополучие, спокойствие?.. - Ну да! - фыркнул Алексей. - Ты такие штуки можешь выкидывать! - Она слегка нахмурилась. - А ты знаешь: мне ведь к утру надо перевод один сделать... Придется всю ночь сидеть. - Хочешь, я помогу? - Правда? Ну, ладно: будешь слова искать! Переводить надо было с русского; Алексей рылся в словаре. Рита строчила - страницу они делали за полчаса. Когда работа была кончена, она захлопала в ладоши. - Слушай, у меня есть немного коньяка - хочешь? Французский! Она села рядом с ним на тахту - и тут у Алексея вдруг заурчало в животе... Он напряг пресс, задержал в легких воздух - ничего не помогало... - Ты не стесняйся, пусть урчит, - шепнула Рита. Алексей положил руку ей на плечи, прижал к себе - и почувствовал, что она его тоже обняла... Потом они лежали рядом, но сон не шел и разговор все время возобновлялся. - Тебе никто не говорил, что с тобой спокойно очень, отдыхаешь? - спросила она. И потом: - Когда ты будешь великим писателем, ты пустишь меня к себе?.. В больших ее глазах была нежность, из недоступной аристократки она вдруг стала для него Золушкой. - Как ты будешь жить, если узнаешь, что остается - год? - не к месту задал Алексей вопрос, над которым порой задумывался сам. Она засмеялась. - Прирежу пару буржуев, а потом буду развратничать! И еще он сморозил: - Ты веришь в настоящую любовь? Она переспросила: - “Настоящая любовь”? Это же масло масляное.. Алексей покраснел. 14. Из дневника А.Влахова: “5 апреля. Стало известно, что следующая наша трасса - “Дружба”, где-то в Белоруссии. “- Скорее бы на другое место, - говорит бугор. “А что?” “- Охота, б...., поездить по России, посмотреть...” У него трое детей - и ограничиваться этим он не намерен: “Сколько есть в п.... - пусть бегают в избе!” Пришел ответ из журнала. “К сожалению, опубликовать Вашу поэму мы не смогли, хотя она и имеет немало поэтических достоинств. Дело в том, что из большого потока произведений, поступающих к нам, мы смогли отобрать только лучшие (и на современную тему)”. - Я тебя угощу чем ворота запирают! - грозит тетя Поля козе. - Ты у меня дождешься! Проходит по двору Сашка, поет: “Мы с тобой два дерева, остальные - пни!” 6 апреля. Полнота существования. Солнце, снежные слепящие поля, чувство весны. Я хорошо позавтракал, хорошо отдохнул - и запросто, играючи, выбиваю здоровенную губу на стеллаже у Сереги. Мы запускали дизель, САК; ребята разбирают брезентухи; подходят Иван с Васей; Славик (в таких же болотных, как у меня) залез в дизель; Куклин с пачкой электродов под мышкой - мы, бригада! Разговоры о минувших трассах: где что было, “а помнишь такого-то?” Трубы еще холодные, но солнце все выше - и они нагреются, из них потечет растаявший снег, закурится парок... Трубоукладчик тащит гирлянду лёжек - как бананы железные. Всё так удивительно и необычно! А на прицепе покачивается торжественно, как катафалк, дизель. 7 апреля. Утром пошел в церковь в Голяково. Серые платки, черные шушуны бабок (где они их берут?), красные веточки вербы с редкими серыми шариками. Седовласый вальяжный батюшка в очках. “Господу помолимся!” “Исповедуйтесь господу небесному!”... Тут же читают, поют, ходят со свечками... А у ворот бабка продает вербу: 10 копеек ветка. - Дорого. - Да сколько же я ее несла, испростыла вся! По дороге - орут грачи среди гнезд. Попискивает снегирь, чьи-то следы непонятные возле тропки... Мои стога начинают растаскивать. Написал Рите. “Сегодня мы не работаем (воскресенье), шесть часов вечера - и я понял, что надо было поехать к тебе. Весь день я был занят тем, что о тебе думал - так же, как вчера, и позавчера, и в четверг. У меня нет денег - но не в этом дело. Просто я не знал еще утром, что мне так надо поехать к тебе. Сегодня - День учащенного дыхания. Я попираю правила “войны”, меня это не заботит. Я отдаю себя тебе... И еще: если я допущу нетактичность, скажу пошлость - не стесняйся в выражениях. Можешь просто дать мне по морде. Но не отворачивайся от меня сразу!” 9 апреля. Поля оседают, в колеях - вода. Снова видел снегиря. Скатываем по 8-9 плетей в день. Получил письмо от пожилой художницы, с которой познакомился в Крыму: “Я не работаю с декабря, все время болела мама, дело доходило до кислородных подушек. Я сама колола ее напропалую, но в больничку ее не брали, боялись проморгать. Мало приходилось мне спать. Сейчас получше. Все же очень хорошо прошла зима. Работы мои прошлого года мне сейчас не нравятся, я знаю, что надо, но нет сил это осуществить. Нет красок, никак не ухитрюсь за ними съездить. Много узнала нового - жаль, что не писатель. Вот хотя бы - чабан Николай Иванович. Он и сам не подозревает своего величия, а как рассказывает о войне, голоде, газе, которым его травили на Керченском перешейке, госпиталях, отнятых ногах, драках. И - о баранах своих, которых он пасет и которым он доктор и акушерка! Вот это величие маленького человека - тема сегодняшнего дня. Ведь при всем разврате, все держится, по-моему, благодаря страстному желанию чистоты и маленьким героям, которые и сами спасаются своим самопожертвованием. Вспомните “Очарованного странника” Лескова”. Сегодня - три месяца моей работы. 10 апреля. “Каховка” - прекрасная какая песня, хватающая за душу... “Ты помнишь, товарищ...” А я вчера надрался. Сашка приволок бидон браги, пили ковшом - и я выдул литра полтора, под кислую капусту. И еще был без обеда... Утром не хотелось вставать. Но в столовой засадил стакан сметаны, оладьи, пару чаю - и к обеду вся дурь прошла. Столкнули 10 плетей. 12 апреля. Утром - туман, теплый, - и капало. Тропинка моя поднялась над полями; вокруг повыступали коричневые бугры с прошлогодней травой. Привезли получку. Первым увидел Славик: сбросил маску и заорал ликующе. Мне - 202 рублика! Сдельно + повременно + премия + монтажные + квартирные... По пути домой - трактористы. Сначала Остапчук, остановился и вопросительно потер щепоткой пальцев: “Привезли?” Потом Гончаров - и тот же жест в приоткрытое окошко. Загорелые же у всех морды! (Только у сварщиков - белые.) Хороший мог бы быть натюрморт: маска, держатель, зубило, электродница... “Строили” с Васей и Серегой. Надо было показать класс - и я показал (стакан - залпом, и “под рукав” вместо закуски). Написал художнице: “Я сейчас смотрю на жизнь настолько светло (солнце во все окна!), такая во мне дикая, через край, сила, густая такая кровь, - что порой как-то неудобно даже. Все так интересно, неповторимо, столько всего впереди... Дух захватывает! Главная моя радость: я начинаю любить людей. И - не придуманных, а таких, какие они есть. Я люблю парней, с которыми “упираюсь” каждый день, среди рева дизелей и грохота металла, в запахах бензина и ржавчины. Если взглянуть со стороны - это, в большинстве, пьяницы, воры, распутники. Но, при этом, они все еще романтики. И, как ни парадоксально, в них много чистоты... Я очень бы хотел о них рассказать - всем, и Вам тоже”. 15. За вербой Алексей сходил сам, взяв у Сашки лыжи. В Москве, даже не позвонив, сразу поехал к Рите. И не застал. Но в квартире была ее подруга Марина: высокая, смуглая, с кольцами в ушах. Она поставила вербу в вазу, и они вместе стали ждать хозяйку. Марина рассказала, что водит экскурсии по Оружейной палате, Третьяковке, по городу. С приходом Риты сразу ушла. Когда они нацеловались, Алексей спросил: - У тебя можно помыться? - Спрашиваешь! Я тебя сама помою, хочешь? Он смущается. - Да нет, что ты... Я сам. - Ну, доставь мне удовольствие! Не упрямься!.. - Ну, ладно... Потом она вымыла волосы (“Надо красоту навести”) - и они отправились. Сначала было кафе-мороженое с общительным гардеробщиком. - А Вы знаете историю Колхозной площади? - спросил он Алексея. - Нет, я не читаю историй, - ухмыльнулся тот. - Он у меня не любит книг, - подтвердила Рита. Гардеробщик не поверил: - Неправда... Вы - по научной части, я уж вижу... Алексей заказал ассорти и бутылку шампанского. Рита предложила: - Давай, угостим деда? Гардеробщик отказался (“Нет, мне надо смотреть за пальто...”), и Алексей принес ему полный фужер в гардероб. Рита стала фантазировать, как они поедут в отпуск - в Карелию, с палаткой, будут спать у костра... Она будет каждый день стирать ему носки и рубашку. И - жарить рыбу, которую он поймает... По какому-то поводу Алексей заметил: - Нельзя все разложить по полочкам. Разве что их будет миллион! - Всегда будет миллион-первая, - сказала она. - Ну, ты молодец! - восхитился Алексей. Они угостили официантку; Рита принялась “угадывать” сидящих вокруг: кто он и она, где и кем работают, в каких отношениях друг с другом... В магазине на углу они взяли бутылку водки и поехали к подруге Риты, переводчице с французского. (“Она тебя видела в Коктебеле”.) - А как ее зовут? - Аннет. Она открыла им в халатике: стройные ноги, золотистые длинные волосы. В комнате сидел Леня - тот самый, с которым Рита когда-то пришла к Олегу. - О, Леша! Салют! На стене висел узенький мужской галстук - и Рита усмехнулась: - Это все, что тебе удалось с него снять?.. Алексей прилип к полкам. Найдя “Евангелие” на английском, начал читать вслух “Нагорную проповедь”. - Слушай, почитай свое! - предложила Аннет. Алексей читает “Ночные колонны” - и упругий ритм стихотворения понемногу возбуждает его самого. Ночью начинаются стихи. Ночью отпускаются грехи. Бродят заблудившиеся сны. Мается бессонницей жасмин... - Здорово! - кричит Леня. - Это же античный мотив: борьба дня с ночью! Аннет целует Алексея в щеку: - Молодец. - И предлагает: - Давайте выпьем! Следует анекдот: жена парфюмерного короля Коти принимает любовника... Алексей сгибается от смеха. Леня сообщает, что сильно подорожали машины. (“Но я все равно куплю...”) Поставив руку локтем на стол, он шевелит кистью: - Давай, Муромец! Хочу доставить тебе удовольствие побить меня! Алексей садится напротив, зацепляет его худую ладонь своей, гнет к столу. (“А, может, надо было уступить?” - думает запоздало. - Ну, плевать”...) - Вот, попал в жидовскую компанию! - смеется Аннет. Они договариваются пойти завтра на кинопросмотр и прощаются. У дома Алексей берет Риту на руки, переносит через лужу. - Я рожу троих сыновей, - предлагает она. - Поможешь? - По мере возможности, - обещает он... На другой день встали поздно. Выпили кофе - и Рита потащила Алексея в консерваторию. Наталья Архипова, Игорь Маркович, какая-то британка в голубых чулках. Дебюссии, Моцарт, де Фалья, Мусоргский... Просмотр состоялся в Доме архитектора на улице Щусева. Они зашли к Аннет в будку переводчика: ее фильм, на французском, уже кончался. Следующим был итальянский - и они втроем прошли в зал. “Вон Уланова сидит, - шепнула Аннет по дороге. - А вон - Тихонов”. Фильм оказался кинокомедией, довольно пустой, но были красивые женщины и дивные пейзажи. Прощаясь, Аннет сказала Алексею: - Ты береги ее. Ходят вокруг трупы или дерьмо; а тут - живой человечек... Он благодарно кивнул: - Ладно... Обедать Рита повела Алексея в ресторан “Баку”. Когда они делали заказ, в зал вошел полный усатый дядя - и она шепотом назвала фамилию известного скульптора. Алексей надеялся, что он сядет с ними. Но, по-видимому, заметив их взгляд, он, не дойдя, опустился за соседний столик. Одна бровь у него была заклеена наискосок - и Рита объяснила: - Недавно он в “Арагви” начал ругать Сталина - и его избили грузины... Они ели маринованный чеснок, голубцы в виноградных листьях, пили вино “Баян”. А потом официант принес довгу - суп из кислого молока - и, после него, Алексей почувствовал, будто еще ничего не ел. - Ритуля, ты можешь выдумать порох? Она усмехнулась. - А ты как считаешь? Он подумал. - Ты можешь. Но - не выдумаешь. Она засмеялась. - А Аннет? - Не может и не выдумает. - А ты? - Я?.. Не могу. Но выдумаю! Она прищурилась. - Я считала тебя глупее... Алексей обиделся, но промолчал. А Рита снова фантазировала: - Я пойду на панель, буду брать по 50 рублей. Потом мы достанем тебе джинсы, толстый свитер - черный, с зеленым оттенком и узкие туфли. Ты будешь самый красивый... И потом меня бросишь... - Это точно, - кивнул Алексей. Она грустно посмотрела на него. - А я думала, ты скажешь: “Никогда”... И стала рассказывать, как недавно познакомилась с капитаном сборной Грузии по волейболу - и он звал ее к себе. Алексей нахмурился. Подозвал официанта, рассчитался. - Пойдем. Она не вставала, спросила: - Ты рассердился? - Да, что-то у меня настроение испортилось! - отчеканил он. Они шли по Горького, и она молча смотрела на него снизу. - Ты теперь месяц не приедешь, да?.. - Он упрямо молчал. - Приезжай... А то я могу глупостей наделать... Месяц - это очень много... Глаза у нее потемнели, она снова стала похожа на девочку. Алексей положил руку ей на плечо, слегка прижал. - Я приеду. Скоро... 16. По утрам стоял туман: конец плети едва проглядывал. А днем становилось жарко, трубы накалялись, их слегка изгибало. В дни отгулов попал в милицию Балабанов: разгрохал, по пьянке, два окна в общежитии. Уехал на курсы автоматчиков Куклин. Но бригада все же скатывала по 10 плетей (полкилометра) в день, стабильно. Потом Влахов три дня сгружал трубы на станции, с Васей Печниковым. Раза три едва успел увернуться от полутонной махины, плывущей над платформой. В воскресенье пошли с Сашкой на охоту. Дали были в дымке, но солнце проглядывало и скоро разогнало туман. Пересвистывались птицы, зеленел среди кустов папоротник. Они спустились к речке. Там на сене сидело уже трое парней - в болотных сапогах, с двустволками. - Здорово, браконьеры! - Пошел ты на ... ! Поздоровались за руку (“по петухам”). Вокруг то и дело бабахало. Парни замечали: “В лугах...”, “А это на Голиковском...”, “За Клинково. Витька Журавков, наверное”... - Сосчитать - сколько свинца переводят? - хмыкнул в армейской фуражке и зеленой стеганке, Иван. - На корову хватит! - поддержал другой, в тельняшке и коричневом берете. - Сейчас 50 уток на нас смотрят и плюются! - подначил Сашка. - Не убьешь - х... с ним, но душу отведешь... Разговор перешел на рыбалку. Начались рассказы, как кто-то брал в заводи по пуду, и как били рыбу острогой (“по пять человек сидели - и никто пустой не уходил!”). - Да, насчет рыбы здесь ни х... не страдали, - заключает Валька (моряк). Толкает Сашку: - Это твой квартирант виноват, загородили реку трубами! Неожиданно из-за кустов вылетела птица. Солдат вскинул ружье, бабахнул... Через минуту принес дрозда. Глаза его были открыты, клюв широко открывался... ходил желтый язык на перепонке. “Зачем это? - думает Алексей с досадой. - В баню такую охоту!” Вечером, читая Монтеня, он находит: “Как только женщина становится нашей, мы перестаем ей принадлежать...” Природа любви не терпит, чтобы она была лишена пылкости, а природа пылкости - чтобы любовь была прочной. При отношении с женщинами я всегда изображал им свою страсть такою, какою она представлялась мне самому, сообщая со всей искренностью и непосредственностью о ее ослаблении, ее пылкости, ее зарождении, ее приливах и ее отливах. Ведь не всегда идешь одной и той же походкой... Я не позволял себе погружаться в подобные дела с головой; я получал удовольствие, но не забывался... я бывал немного взволнован, но не впадал в беспамятство...” Что ж, все правильно. У него сейчас тоже так... Но ведь это и не любовь - времяпровождение... Сашка снова отсутствует. А тетя Поля принимает соседку - и их разговор то и дело перебивает Алексеево чтение. Бабки раздавили четвертинку и “забалдели”. - За все хорошее: за старое, за новое и за два года вперед! Вот так. Тетя Поля запевает: “Умершую Лукерью в часовенку несут!” И коммен- тирует: - Готово. Царство небесное, одной меньше! Алексей фыркает. - Эй, молодой человек с пожилыми чувствами! Хорошо пою?.. Сходи за четвертинкой - пирогом угощу! Верея ль ты моя, ты Вереюшка! Поддержи ты меня, бабу пьяную! Сашка вернется - захерачит мне хороших... - Ну да? - не верит соседка. - Чего да, у него не заржавеет, наподдаст. Появляется самовар. - Пей, кума, чаю не жалко! Вода дырочку найдет... Во вторник Нюхтилин вывесил на столовой объявление: “Субботник по оборудованию волейбольной площадки”. - Сегодня же не суббота! - удивился Алексей. - А это я специально для грамотных написал! - огрызается тот. - Дурак - он не поймет, а грамотный сразу заметит... Двадцать шестого апреля пошел дождь. Алексей разбил палец, не мог согнуть. Думал, что не сможет работать вообще, но понемногу разошелся. Привезли аванс, бугор и еще двое вернули Влахову долги. (К концу каждой недели у него постоянно просили по два-три рубля.) На другой день сломался полуавтомат. Иван озверел, кидался на всех. Потом сели играть в очко, Алексей делал в блокноте наброски партнеров, и бугор не выдержал: - Покажи, как меня нарисовал! По пути домой Алексей остановился понаблюдать лягушек. Сначала они попрятались, потом снова высунули головы (голубые снизу) - заурчали, зарёхали... А ночью ему опять приснилась Дина. На юге, на какой-то веранде снизу лестница - и она его поцеловала. И долго, нежно смотрела... Как ни разу наяву. 17. Тридцатого работали до двенадцати. И вот - Алексей уже в электричке, а впереди - пять дней выходных! В дверях Ритиной квартиры - записка. “Darling, меня срочно вызвали на работу. Возьми ключ в квартире 21. Dying to see you”. Она пришла всего через полчаса, но Алексей извелся за это время. Налетел с поцелуями, начал ее раздевать... - Потерпи, малыш! Нас ждут. Мы приглашены, вместе с Аннет и Леней, в гости... Пришлось смириться. По пути взяли шампанского, молдавский коньяк - и вот, они, уже вчетвером, в квартире молодого кинорежиссера. Ему сорок лет, но выглядит он всего на тридцать. Очень красив, смугл, черная повязка на глазу делает его похожим на пирата. Книжные стеллажи составлены здесь из стеклянных полок, положенных на кирпичики, на березовые чурбачки. Большая Фотография Чаплина. Шифоньер залеплен ярлыками отелей - Париж, Венеция, Кембридж; сверху аккуратная горка чемоданов. На кухне выстроилась по полкам разноцветная керамика. На столе - толстенная тетрадь: режиссерский сценарий. Выясняется, что Алексей видел два фильма, поставленных хозяином: “Голубой фургон” и “Капитан старой лайбы”. Он рад, что помнит оба, смотрел с интересом. На столе появляются разноцветные бокалы, сардины, сыр. Хозяйка, дочь известнейшего актера, - чуть повыше мужа; приветлива, но более молчалива. А он весь искрится юмором и сыплет рассказами! Как они, студентами ВГИКа, были у Эренбурга. Как армянский режиссер привез домой, к родне, невесту Светлану... Коньяк выпит, шампанское тоже. Появляется графин с водкой на лимонных корках. Леня явно пьян - и просит Алексея прочесть стихи. Хозяева не возражают?.. Отнюдь. Он читает “Отлёт”. ...Болотам вопреки - леса идут на север; Плывет по рекам солнце, как лимон; И в снегопадной, перелетной карусели Средь птичьих голосов - раздастся пусть и мой. Тугие небеса нанизаны на стаю, Рожденье ветра празднуют крыла... Как будто землю вновь открыть пора настала! И вновь в рассвет отчалил Магеллан... Это стихотворение посвящено Дине - но слушателям это знать не обязательно... Глотаю воздух я звенящими кусками, Недели и дожди проходят подо мной; И чудится, что там, где я спущусь устало, Лежат закаты - сини неземной. Но ты - в любом краю со мною будешь. Я сну нелепому не в силах изменить. И что ни ночь, - опять: доверчивые губы, Круженье волн и медленный зенит... - Слушай, Ром, - просит Аннет, - сними Лешку в каком-нибудь фильме! Тот явно озадачен, но потом вежливо кивает: - Подумаем... Я позвоню... Они прощаются - и Алексей чувствует, что и он-таки “хорош”... Первое мая провели дома. Долго лежали, лениво переговаривались. Потом Рита выстирала Алексееву рубаху - и он сидел в ее кофте, надетой на голое тело. - Пойдем на кухню, я буду салат делать. - А я? - Ты будешь на меня смотреть. Но Алексею не хочется слезать с уютного дивана. И Рита делает салат в комнате. Потом ему хочется пива - она готовно отправляется в магазин. - Попроси холодное! - кричит Алексей вслед. И, оставшись один, спрашивает себя: “А не очень ли вы обхамели, мистер Влахов?” Когда она возвращается с пивом, предлагает: - Нет ли в этом доме дел для мужчины? - Да, кстати! - спохватывается Рита. - Ты не наладишь мне утюг? Алексей чинит утюг, потом берется натереть пол. Сбрасывает кофту и вытанцовывает на паркете. Рита влюбленно смотрит на него. - Красив же ты, Лешка!.. Тебе это многие говорили? - Нет, ты первая... Она целует его в шею. - На скольких языках ты знаешь “я тебя люблю”? Он принимает надменный вид. - Я такого слова вообще не знаю! Она усмехается. - Что ж, давай играть в дружбу... - Не-ту! - кричит он, подражая ломаному иностранному говору, обхватывает ее. - Не вый-дет “друж-ба”! Надо лю-бовь, мно-го! - У нас с тобой - прямо “римские каникулы”, - говорит она в одну из пауз. Этот фильм, с Одри Хэпбёрн и Грегори Пеком, недавно прошел по экранам... 18. - Куда сегодня пойдем? - спросил он утром. - Куда глаза глядят... Поехали в зоопарк. Алексей на раз бывал здесь - но теперь, с Ритой, все видел будто впервые. Его поразили кошачьи немигающие глаза, нервные хвосты, неслышная, как у теней, поступь... “Разлинованные решеткой тропические пейзажи”; “испятнанные тенями промельки пустынь и джунглей”, - приходило в голову. Вытащив блокнот, Алексей прямо у клеток записывал: “Лев. Поза сфинкса, песчаная мудрость сфинкса; тупое достоинство царя... Тигр - полосатый маятник. Размашистые, неостановимые лапы; вдумчивые старушечьи глаза... Сонливо-желтые мелькания леопардов. Черные цветы ягуара... Пантера, черная камея. Внезапно раздернутый алый зев - вздрагивающие клыки, жесткий хриплогорлый гром...” Они постояли у круга с бегущим в запряжке пони. Трое мальчишек завороженно сидели, вцепившись в борта таратайки. - Давай, бросим им по конфете? - предложила Рита. - Нужно ли? - усомнился Алексей. - Ну - как-нибудь выразить свою симпатию... “Она счастлива, - догадывается он. - Во всяком случае - ей хорошо...” У него теплеет на сердце. - Теперь поедем на ВДНХ, - командует она. - А это зачем?! - Там очень славно, вот увидишь! И, правда: неожиданно для себя, Алексей скоро почувствовал себя в каком-то совсем особом, сказочном городе. Пряничные дворцы, лабиринты дорожек, фонтаны - словно из “Тысячи и одной ночи”... И все это принадлежало им двоим: людей было совсем немного. - Пожевать бы чего? - предложил он. Они зашли в ресторан “Подкова” - и там случился казус. Официантка приняла их за иностранцев; Рита, чтоб ее не разочаровывать перешла, в разговоре с Алексеем, на английский. Взяли бутылку шампанского, киевские котлеты. “Икорки не желаете?” - осведомилась официантка. “Нет, спасибо”. (У Алексея оставалось семь рублей.) Поглядывая на немногочисленных посетителей, Рита вздохнула: - Почему самцы всегда красивее?.. Смотри, какой ладный парень - а с ним такая мымра! Вроде меня... - Неправда. Ты самая красивая женщина на континенте. Она целует его в лоб: - Thank you, pussi! Хорошо бы - хоть в своем подъезде! Они снова бродили по аллеям, целовались; сидели на скамейке над озерком - и она исполнила какой-то фантастический танец с шарфиком: - Только для тебя, my king! Потом предложила: - Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь на заданную тему? Что придет в голову! Он усмехается. - “Самовар”! И она тут же начинает историю, как две девочки ездили летом в деревню... Снегири. “Это была деревня - как вечерняя улица: вроде темно, но еще видно, вроде есть люди - и почти пусто”. Девочки ходили в лес за шишками, болтая - без взрослых - обо всем на свете. (“И у них навсегда осталось: “пойти за шишками” - значит - о чем-то тайном, своем”...) Как потом самовар фыркал, будто недовольный чем-то... - Это ты все выдумываешь - или правда так было? - не выдерживает Алексей. - А как тебе больше нравится? - смеется она. Он гладит ее по голове. - Ты хорошо рассказываешь, спасибо. Давно зажглись фонари, упал туман. Они не знали, сколько времени - и, когда вышли к павильону механизации, столкнулись с милиционером. - Вы что: правил не знаете? - начал он жестко. - Пребывание после десяти часов запрошено! - Простите, мы без часов... На центральной аллее их остановил уже майор. - Ваши документы. - Рита попросила: - Простите, мы первый раз... Алексей возмутился: - Да что мы: ломаем что-то?.. шумим?.. Задержались немного - так вот, уходим, никому не мешаем... - Он у меня спокойный, - подтвердила Рита. - Отпустите нас... Тот махнул рукой: - Чтоб в последний раз! У ворот грузный старшина мрачно разглядывал растрепанную пару. До них донеслось: - Ну, хорошо он тебя хоть отпорол?.. Рита вскинулась: - Пойдем, выручим девочку! Алексей взял ее за плечо: - Лучше не связываться. Он и нас может задержать - потом не отмоешься! Настроение у обоих испортилось. На остановке Рита грустно заявила: - Я хочу собаку. И ландышей... Алексей огляделся, сорвал желтый одуванчик. - Это вместо ландышей. А за собаку, давай, буду я. Она улыбнулась... 19. Алексей проснулся от звука дождя по крыше, прямо над собой. На сеновале было еще темно, и где-то рядом вдруг начало капать. Он был благодарен, что на него не попадает и не надо отодвигаться. Был благодарен за дождь, за этот ритмичный освежающий стук над головой... А днем пришла настоящая жара. Всюду лез песок, рот пересыхал. Приехал Годунов, начальник СМУ, - пообещал сатураторы. Подошел к Влахову. - Ну, как вы? Не думаете уходить от нас? - Нет пока. - А, может, - на курсы полуавтоматчиков? - Спасибо. Надо подумать... Едва он отошел, к Алексею подскочил Серегин. - Что, Леша: с начальством лись-лись? - Иди ты! Стало известно, что отъезд в Белоруссию будет числа пятнадцатого (Значит, в Москву остается съездить всего раз!) По пути домой Алексей теперь залезал в ручей, через который шел. Смывал пыль с рук, с лица, потом приседал и плюхался (вода шлепала в нависающий правый берег, ноги, отталкиваясь, поднимали муть). Проплыть можно было всего метра два, при этом - держа руки внизу, чтоб не напороться на что-нибудь. И все равно это освежало... Из дневника А.Влахова: “9 мая. До обеда сцентровали семь плетей. Купались в речке со Славиком. Гоняли с ребятами мяч: Генералов бросил из окошка вагончика. Подходил к участку пастух с коровами: однорукий, кнут обмотан вокруг груди... Письмо от Риты. “Хочу тебе написать, пока у меня остается запас нежности от наших с тобой каникул...” Вечером Сашка: “Ладно, прощай, молодость! Здравствуй, туберкулез!..” Его “харлей” починили. 13 мая. Привезли вчера сатуратор, накрутили до двух атмосфер. У Нюхтилина долетел дизель, пришлось сидеть. (“Бортовые текут, компрессии нет ни хрена... Его давно списывать надо к такой матери!”) Вспомнил, Годунов еще говорил: “Это золотые ребята, вы не смотрите, что мы иногда ругаемся...” Голубенков показывает мне газету с фотографией Кастро: - Видел своего друга? Ковры, вон, ему дорят! А ты с трубами возишься... Определил по справочнику веронику-дубровку. 15 мая. С утря шел дождь и весь день было прохладно. Растащили стеллаж. Привезли получку, Точилин занял четвертак. До сих пор всегда отдавал... Ходил с Попком и Славиком рыбалить. Вода казалась неподвижной, но отражения ив слегка подрагивали. Иногда проплывал лист - и это тоже указывало течение. Густая, мокрая трава. Возвращаюсь рано - и Сашка удивляется. - Ты что-то совсем мышей перестал ловить! - У них праздник, - подхватывает тетя Поля: - Перенесение порток на другой гвоздок! Монтень: “Нам следует иметь уши более стойкие и выносливые и не изнеживать их, слушая одни только учтивые слова и выражения, я люблю общество людей, у которых близкие отношения основаны на чувствах сильных и мужественных, я ценю дружбу, не боящуюся резких и решительных слов, так же как любовь, которая может кусаться и царапаться до крови...” 20. Риты дома не было. Алексей позвонил Олегу. - Отец! - обрадовался тот. - А мы тебя ждем! - Кто это “мы”? - насторожился Алексей, представив кого-то из бывших сокурсников. - А ты разве ни с кем не хочешь поговорить? - темнит тот. - Нет, - отрезает Алексей сухо. Но Олег уже передал трубку - и он слышит теплое, с легкой картавинкой “Здравствуй”... - Рита! - Ты где?.. Это можно - тебя увидеть?.. Алексей вылетел из телефонной будки... Но, когда, выпив у Дёминых кофе, они вышли на улицу, он все же упрекнул ее. - Что ж ты не ждала меня, золото? Она вспыхнула. - Дурак! Я сидела, не сходя с места, никуда не уходила вечерами! - А сегодня? - Сегодня вышла с работы и зашла к ним - не знаю сама, почему. - Он трогает ее рукой. - Прости. Просто я так хотел тебя видеть. Они идут по бульвару, прижавшись. Темно, никого нет... - Утром она вспоминает: - Мы же сегодня приглашены на обед! В “Метрополь”. Ты там был когда-нибудь? - Нет. А кто нас приглашает? - Марина. Помнишь ее?.. Но сначала мне надо сделать один перевод, опять зашилась! Поможешь?.. - Какой разговор... На Рите красное красивое платье, и Алексей, переводя свой кусок про какие-то “серво-моторы”, то и дело поглядывает на нее. - Что ты обо мне думаешь? - снова спрашивает она. Алексей медлит, подбирая слова. - Ты плюшевая... уютная... Для всех. Ищешь людей, чтоб погладить каждого... Она отмахивается. - Зачем они мне! Ты знаешь, как от людей можно уставать?.. Рассказывает, что Леня тогда “облевал” квартиру режиссера. “Каково было Аннет?.. Разве можно так - когда ты с женщиной?..” - Эх, Риточка! - вздыхает Алексей. - Нельзя, конечно. Да ведь чего с нашим братом не бывает... Она меняет разговор: - Ты возьмешь меня с собой в отпуск? Он мнется. - Ведь я еще сам не знаю... И вообще: боюсь наобещать больше, чем... - Ну и дурак! - Она сердито отворачивается. Тогда Алексей говорит о своем переводе в Белоруссию. - Как?.. И ты оттуда не приедешь?.. - Далеко... Она отодвигает перевод, садится с ним рядом. - Что же мы ерундою занимаемся... Обними меня лучше... Разумеется, к сроку они опоздали. Марина уже ждала. Оказалось, что она ведет их в зал для иностранцев: переводчикам “Интуриста” выдают туда обеденные талоны - и у Марины их скопилось несколько. У метро Рита купила два воздушных шара, желтый и голубой. Алексей свой выпустил сразу - “пусть живет на воле!” - и они смотрели, как, покачиваясь с боку на бок, он уходил все выше, пока не скрылся за домом. - А я свой приручу! - решила Рита. И в ресторане привязала к спинке стула... Алексея поразила величина и купеческая роскошь зала: лепнина, позолота, хрустальные люстры... Подошедший к ним официант мог бы сойти за дирижера. Было много негров; белокурая девочка за соседним столом (“Американцы!” - определила Марина) с интересом поглядывала на шарик, подрагивающий на нитке. “Подарить?” - подумал Алексей. Потом, положив руку на спинку стула, незаметно распустил узелок. И шар быстро заскользил вверх, поднимая за собой взгляды всего зала, рождая восклицания и смех. Ткнулся в стеклянный потолок на недосягаемой вышине, покачивался там... Рита поведала подруге о скором отъезде Алексея. Та понимающе кивнула. - А, может, вам поработать в Суздале? Там можно найти что-нибудь. У реставраторов, например... - Главное, ему же нельзя! - возмущалась Рита. - У него глаза плохие! Алексей помотал головой. - Нет. Рано еще... Я еще не все там взял... Они прощаются с Мариной - и Рита провожает Алексея, на вокзал. По пути ломает веточку яблони, дает ему. - Нас оштрафуют, - улыбается он. - Пускай. - You are wonderful woman, - говорит он ласково. - Ты врешь... - You are beautiful woman... - I want you very much... - шепчет она. Они стоят, прижавшись, и обоих бьет дрожь. “Может, правда: никуда не ехать?”- думает Алексей. На перроне темно, он яростно целует Риту, - и дрожь постепенно отпускает, уходит через поцелуи. - А хочешь, я к тебе приеду? - предлагает она. “Да что ты!” - чуть не срывается у него с губ. Но он говорит только: - Там посмотрим. Не торопись... Он любил ее в этот вечер - и ему очень хотелось об этом сказать. Но нет: наобещать больше, чем... Словно чувствуя это, она спрашивает: - Что ты мне скажешь? “На прощанье”, - понимает он. И говорит нежно: - Живи хорошо... - Она гладит его по спине. - Пиши мне. И приезжай, когда сможешь... - Поезд трогается. Что-то хрустит в пальцах Алексея, он поднимает руку к лицу. Яблоневая ветка. Пополам... Часть вторая 1. Из дневника А.Влахова: “21 мая, вторник. Я в Белоруссии, на родине моих отцов... Выехали вчера утром. В Клину вышла девушка Коли Волкова, нового нашего слесаря. Наши подвыпившие ребята лезли к ней прощаться, пожимали руку. Она смотрела мимо и - слезинки по щекам... А бугор едет с женой и детьми. По дороге запомнился памятник Зое. Особенно удачен ракурс сзади: сильное движение, уходящее - на фоне грозовых вечерних облаков. В “Красном строителе” взяли зубровку и горный дубняк, колбасы. Вечером пили на траве, Иванова детвора бегала вокруг. Спал на заднем сиденье автобуса, замерз. Сегодня были Смоленск, Орша, а потом - маленький городишко Сенно. В километре от него - наш новый участок. Лежат трубы в штабелях, но еще - ни стеллажа, ни трубоукладчиков, ни начальства. Выпили в чайной “за встречу”. Искали жилье. И вот - сижу в избе тети Кати: за окном улица, в углу радио, на крыльце - хозяйка с младенцем. Со мной в комнате еще двое наших. Попок читает “Поджигателей” Шпанова, Волков насвистывает “Я хочу, шофер, чтоб тебе повезло”... Я взял у Риты английскую книжку: Алан Силлитоу, “Суббота вечером, воскресенье утром”. Про воскресенье у него: “Один из 52 праздников в медленно вращающемся большом Колесе года”... Герой - рабочий парень, охочий до баб и выпивки, любитель подраться. 23 мая, четверг. Сегодня Вознесение, вчера был Никола. Пришел стеллаж, трубоукладчик, но нам пока делать нечего. Ходил по окрестностям, написал Рите. “Холмы, а за ними небо. И, когда залезешь наверх: лес, деревенька вдали справа, поле. Видно во все стороны и все близкое. Красноватый камень на меже, круглое полузаросшее озеро внизу. Я бегу по склону - все быстрее и быстрее, клевер цепляется за ноги, а над лесом туча - молния вдруг - и огромная стая грачей кружит и снова с криком опускается на сосны. Дождь пошел, когда я уже был у избы. Крупные теплые капли, запах пыли и свежести, и ветер несет березы во дворе. Молнии. Я подумал, что у тебя, может, тоже дождь. И ты тоже можешь выйти. И мы оба будем под дождем...” В избе разговоры. Волков мечтает: “Пересдаю права, кончаю с этим делом... На самосвале работал - каждый день калым. Мы гравий возили: машина - 5 рублей, после работы пару рейсов свободно делаешь...” Попок рассказывает о себе: “Она говорит: давай распишемся. Я говорю: на хер нужно. Палку я тебе бросаю, бутылку ты мне покупаешь, чего еще. “Ну, давай так жить”. - “Да мы и живем ведь!” За работой Артур (у Силлитоу) думает “о приятных событиях, которые случатся с тобой когда-нибудь, или о том, на что ты надеешься в будущем”. Так и у меня бывает: бьешь кувалдой, а мысли где-то далеко... мне надоело сидеть в комнате. Надоело не работать. 25 мая, суббота. Четвертый день. А кажется - уже месяц здесь живем... Тетя Катя: “О чем бы слепой плакал, если б стежку видел... Вси поушли, один Леша у нас штатный...”. Вчера считал рейсы трубовозов: 16 километров навезли. Выдали аванс (50 рублей). В “Комсомолке”: 1200 писем - на статью об Евтушенко. О комсомольском контроле: воруют в парикмахерских, ларьках, мастерских, таксисты. Сегодня и я участвовал в “мероприятии”: достали пилу и поехали на тракторе - “на пропой заработать”. Напилили сосенок на опушке, подвезли к крайним избам. Бугор просил 15, дали восемь. Пошли в “рыгаловку”, взяли бутылку на четверых, салат из помидор, по холоднику. Катались на лодке, снова пошли в город. Взяли бутылку столичной. Выходя из чайной, Волков потянулся: “Побить бы кого!” 27 мая, понедельник. Вечер. Вчера был “Праздник весны” - и он стал днем моего падения... С утра проезжали грузовики в ветках, с лозунгами. На лугу оркестр. Митинг, потом концерт. Не дожидаясь окончания, мы устраиваемся на холме, под кустами. Бугор открывает чемоданчик: семь бутылок столичной (сбрасывались по трояку). Селедка, перец, гречневая каша с говядиной. Мне налили первому - “по солнцу”. Пролетел самолет, сбросил листовки. Славик сходил за пивом, принес бидон. Мы спустились к пруду, “скупнулись”. Я пошел к волейбольным площадкам, там разминались девчонки. С местными играла команда из Толочина - в желтых маечках, черных трусах. Загорелые, гибкие... Мы сели на землю, орали “Держись, канарейки!” Но они продули. Мне понравилась номер пять - и после игры я подошел к ней. Принес им воды, молол что-то - веселил. “Каков у тебя носик... и глазки... и ножки... Давай поженимся?” Улыбается. Шофер их автобуса, начал меня гнать. Я, нахально: “Дай семечек!” Насыпал. Подъехал с ними до чайной, угостил Аллу и Катю пивом. Потом еще пил с кем-то водку за сдвинутыми в ряд столами... - и это последнее, что я помню. Очнулся я ночью, в каком-то сквере: меня, ругаясь, тряс Попок. Помог подняться - и мы пошли по пустой улице. Качало меня - метра по три в каждую сторону... Утром увидел, что брюки в грязи сверху донизу, одно стекло у очков разбито. Точилин рассказал, что встретил меня на площади с каким-то моряком - и я бросился ломать ему руки, пока не узнал. Попок приходил за мной трижды, но не мог ничего сделать. Шел дождь, он кое-как затащил меня на скамью: “такого тушенка!” Подходил милиционер: “Это ваш друг?” - “Да”. Ушел... Не помню ни-че-го: чернота! Ни разу еще со мной такого не было... Утром кое-как натянул х/б, дотащился до участка. И все: лег среди труб, в голове звон, сердце бухает... В обед встал, начал двигаться... Выпил я около двух литров плюс пиво. Сегодня положили кондуктор. Хозяйка: “Сынок мой милый, золото мое любое...” 29 мая. Приснилась Дина. Не помню, где, но много солнца, и она вся в солнце. - Что ты любишь? - спрашиваю я. Она улыбается. - Мороженое. - А куда ты хочешь? - На футбол. - Ну, пойдем в следующий раз? И мороженое будем есть... - Пойдем. Вчера весь день ветер. Пыль - в глаза, в уши, в башмаки. Вокруг участка посеяна картошка (бульба). Приварили покаты. Прораб записывал, что нам еще надо: троса, краги, щетки, электроды - тройку русскую и шведку, радиоприемник, волейбольную сетку - всего 25 номеров. Он уже 16 лет на трассе. Любимое изречение: “в курсе дела” (“Вы не в курсе дела”. “Я в курсе”...) Ярмульский рассказывал: - Это мы в Чехове были, с Лешкой Новиковым, знаешь? Во-от. Идут, значит, бабы по трубе, а там кустики. И вот мы кувалдой к-ак шарахнем! Она: аа! Аж подпрыгнет... А одна так и села! “Дина, напиши мне что-нибудь. Пару слов. Я еще не знаю своего адреса, но завтра напишу. А, может, не завтра. Мы сейчас - как в Кара-Кумах: стеллаж стоит на вспаханном поле, ветер все время, пыль... Не знаю почему, но в снах ты очень хорошо улыбаешься мне. И, когда проснешься, сразу - и светло, и грустно. У каждого, наверное, есть что-то безнадежное - и это надо отодвинуть совсем назад, чтоб жить было можно. Только сны вот не отодвинешь. Снятся - и все. Через сколько я тебя увижу. Увижу ли. Какая - ты будешь, как одета. Дина...” “Комяшка” - долбленая лодка, душегубка. “Дёжка” - это где замешивают тесто. (У Есенина, вспомнил: “На скамейке в дёжке квас”...) 31 мая, пятница. Перебрался на новую квартиру - в деревню по соседству. Здесь меня обещают обстирывать и кормить (два раза в день). Картошка - в неограниченном количестве, “в молоке можете купаться”. И за все это - 20 рублей! Сейчас вот ел щавелевый суп, и сметана - так, что дна не видно... Приладили вращатель, поставили лебедку. Вчера сцентровали одну плеть, сегодня - еще пару. Автомат еще не варит. С утра хмарно, раза два начинался дождь. Когда припустил, мы спрятались в трубы. Молния по-белорусски “моланка”. И еще - “плескавица”. А “жито” - это рожь! 1 июня, суббота. Tender words without roots - “ласковые слова без корней” (Силлитоу). Не это ли у меня было к Рите?.. Да нет: были минуты, когда, казалось... А сейчас, вот, так далеко отошла... Сильно похолодало (огурцы на ночь надо прикрывать). До обеда сцентровали пару плетей. Потом приехали наладчики, привезли новый полуавтомат. Сидели в дизеле, грелись. Бугор рассказал о своей истории в Ярославле. Как он, напоив, изнасиловал одну девчонку. Утром она пошла в милицию: “Я тебя посажу!” Он ее стал отговаривать. “Что ж, женишься - не пойду”. - “Женюсь!” Стал ходить на законном основании. Тут его забрали (в армию). Когда вернулся - сразу пошел к ней. С товарищем и подарками. Уже знал, что у нее сын. Дверь открыл мужчина: - Она вышла. А вы кто? - Брат ее. - Заходите... - Я тут подожду. И когда пришла, увидела - слезы по щекам. Муж тогда догадался: “А это не тот Иван?..” Жили у них неделю - и она предлагала: “Хочешь, к тебе уйду?” - “Ты мне и на... не нужна!” (Не дождалась.) Завтра Троица. “Дяды” - праздник поминовения умерших. “Пойти в примуши” - это кто к девке идет в дом. 3 июня. Пришли вагончики, трубы. И вот, я нагружаю стеллаж. Залезаю на штабель, цепляю трос. С другого конца - Серега. “Вира!” Внизу ребята отцепляют. Моросит дождь. В перекур я залез в дизель, смотрел, как с откинутой крышки часто капают капли. Вдали дорога поднимается светлой поблескивающей полосой на бугор, скрывается за ним и потом снова выныривает - к лесу, что по горизонту. Ветер то тихонько ерошит придорожные кусты, то, налетая, треплет во все стороны. Пришел домой - хозяйки нет. Стоял под стрехой, мерз. Потом залез в окно. Думал: где же мне найти ее? Я бы все бросил и только ходил: год, два... Но где? Может быть, - в геологической партии?.. Поступить снова в институт?.. Если бы научиться видеть человека сразу! Тогда можно бы - просто на улице... To win meant to survive (победить - значит выжить). 6 июня. Поперли! Делаем по полкилометра в день. Устаю. Но снова одни мышцы. Вспоминал киплингово: Я пил вашу воду и пил вино. Я ел ваш хлеб и ел вашу соль; Я шел с вами рядом под огненным градом. Я с вами прошел через радость и боль... “Свирепица” (сурепка?) - плохая трава. Если корова поест - молоко горькое. Лубин = люпин. Плакат на заборе: “Ты хочешь, чтоб страна была крепка? Давай ей больше мяса, молока!” Ловили с Попком и Славиком раков. Прошли всю речку. Славик вытащил одного - “столетнего”. А икру Попок лопал прямо с хвоста, зубами! Читал Славе Багрицкого. “Давай еще...” 9 июня, воскресенье. До обеда скатили девять плетей. “Динка. Счастье мое нетроганое... Если б можно было взять тебя с бою - я пришил бы любого. Если б ты захотела, я подарил бы тебе все, что у меня есть. Всю землю, все облака, цветы и травы, и реки, и камни. Если бы выдумать все снова... Какой он - о ком ты думаешь? Остроумный, ловкий, галантный, озорной? С хорошими манерами, эффектно одет?.. Да и не один он, наверное. Не у одного засела ты где-то во внутренностях: в сердце в мозгу, в печенках... У меня ты, наверное, в легких. Ну - что мне делать? Ты извини, маленькая, что я все трепыхаюсь, бьюсь об лед - об твой лед. (Динка - льдинка!) Не могу не биться, не выходит. Одно предложение. В конце месяца я увольняюсь. Давай поедем в Херсонес - работать на раскопках. Платят там мало, только на хлеб, но народ обычно веселый и находят разные чудные штуковины. Писать там тоже есть что. А вообще, лучшая работа, о которой я мог бы мечтать, - это таскать твои подрамники, или мольберт, или что там у тебя еще есть. И, пока ты работаешь, я скроюсь с глаз, чтоб не стеснять тебя, my sweet gipsy. А, может, у тебя каникулы и ты уже уехала. Может быть, тебя вообще нет. И ты только приснилась... Ты не сердись на меня, ладно? И живи хорошо. Хотя, может быть, лучше, если бы тебе жилось плохо... Может, правда, плохо?.. Может, напишешь?..” Приехала Колькина Валя. Алик из колхоза (“сябра”) рассказывал: на трудодень дают 1 кило грамм хлеба, 2 кг. бульбы и 30 копеек. Можно заробить 40 трудодней, это хорошо. А есть колхозы, где по 7 копеек дают... 10 июня. Свалили 15 плетей. Сказал бугру о расчете. Соседка просит сходить за нее в ночное. “Ну, если можно, дорогй! Я свиньей не остануся... 19 лошадей и 4 жеребеночка - вот такие...” (Показала рукой от пола) 12 июня. Вчера был Годунов. Подошел. - Сколько же кувалдой стучать?.. - Да вот: думаю совсем уходить. Он помолчал. - А мастером? И я - мягко, но твердо: - Нет. - Ну, вы с нами связи не теряйте. Что напишете - пришлите. - Конечно... Потом подошел Захарыч, прораб. “Тебя что, зарплата не устраивает?.. Жалко, жалко...” Лицо у него - бронзовое, литое, египетское.. Скатили 15 плетей, один глаз совсем не смотрит. Ночное. Плащ был без единой пуговицы, я его прихватил поясом. Сапоги. Кнутик. Закатный полосатый запад. Идем по деревне - и моя бабка - двум на завалинке: “Вот я какого на ночь выбрала!” Поле аэродрома и вот они - кони. Мокрая трава. Красная, мутная, пятнистая луна над лесом. Бабка не знала ни цветов (“хвороба их знает, тут их много таких!”), ни какая птица кричит. А о луне сказала: “Чи за якой горой уходит?” Я лежу на животе, руки под грудь, лбом в землю. Ветер, ветер все время. Без него было бы теплей... Обхожу свое “хозяйство”. Сивая кобыла поворачивается задом, косит. И вот - взбрасывает тяжелые скопыченные ноги. Я размахиваю кнутом... Потом я заснул. Поднял голову: все разбрелись. Думал, как мы будем ночевать с Ритой в такие ночи. Лучше всего в стогах; может быть - на сеновалах... Потом стало светать - и в четыре я пошел домой. Гнали стадо, собирали коров по дворам... Полуавтомат накрылся, с обеда стояли. Ребята подходили: “Значит, провожаем Леху?” - “А как же, с аванса... - Пусть только связи с нами не теряет. Мы ему еще сгодимся...” Гриша-бригадир предложил: - Может, пойдешь на потолки? Потом - на переходы... Или ты решил? Кто-то заговорил о Гиляровском. “Его звали “летучий репортер”. Тоже в народ ходил, хотел все на своей шкуре испытать...” 14 июня. Вчера смотрел картину “Канал”. Славик, в белой рубашке и черном галстуке, - совершенный ежик. С полкартины нежно склонился в мою сторону, я его почти вынес. Сначала решил идти домой, но около почты помочился, пукнул - и повернул на танцы. Я шел в темноте и снова - все о ней, о ней, проклятой! (В фильме у одной девушки были волосы, как у нее.) Что же это делается со мной?! И как быть с Ритой?.. “Взялся за гуж”?.. Нет, не то! Сегодня скатили пять плетей: мешал дождь. Прораб привел лаборантку от строителей: “Вот, принимай в бригаду!” В желтом пальто, черных брюках, белой кофточке (груди вперед). Тома. Попробовала поднять кувалду. - Ого! Сейчас читал книжку о Луговском - и почувствовал, что я как-то в стороне от жизни: не в потоке, не там, где самое течение! Мало знаю, мало слышу, не вижу больших людей... “Поэт, кочевник по натуре, человек безудержных страстей, он жил в мучительном разладе с какими бы то ни было нормами и правилами. Это был “кот, который ходил сам по себе”. Он ненавидел все, что стесняло человеческую личность, отнимало свободу у человеческой души...” И я ненавижу. Ну и что?.. 15 июня. Сегодня “день монтажника”. Не работали. Опять была эта птичка, Тома. Я ей подарил жасмин, а мне Семен - трубоукладчик. Бугор: “Жалко мне тебя отпускать... Мы попали в хамово племя... Ты связи не теряй... Я тебе адрес... адреса нет! Ну - СМУ-2...” Пошли в город, в “ганделовке” на горке взяли по “стопетьдесят”. На почте Славик отправил матери 40 рублей. Потом катались на лодке, искупались. На холме наткнулись на лежащих Точилина и Попка. Первый, с трудом подняв голову, продекламировал (вот уж к месту!): Лежит безжизненное тело Среди широкого пути. Лежит - а вам-то что за дело? Лежит - и мать его ити! Вчера побили Толю Комарова - Коля и Володька-механик. Будто бы полез на них с ножом. Зашли в книжный, потом в библиотеку. Я взял “Феликса Круля”, а Славик - “Время жить и время умирать”. - Тетя Варя сходить за водой? - Кабы можно было... 16 июня. Не могу забыть “Канал”. Главное там - схватка. Схватка человечности с бесчеловечием. - Ты грубый человек. Мне тебя жалко... - говорит Михал поручику Мондрому. В клоаке, среди испарений, во тьме, источающей ужас. Действительно, Дантовское зрелище: борьба за выход из ада. Галинка. Маргаритка. Стройный парень, мечтавший строить самолеты; покачиванье гранат над его головой... Поручик Заглада, возвращающийся во владения смерти: “Они мне верили...” Сегодня впервые она приснилась мне злой ведьмой: с толстой коренастой шеей, с дикими лохмами... “Хочешь - я стану красивым? Умным? Сильным?.. Я стану любым - и еще лучше. Я только не могу быть гордым. Не могу отбросить тебя, перейти, пройти по тебе... Почему ты молчишь?.. Это нечестно. Пошли меня к черту, обругай, высмей, скажи, что я тебе противен, что тебе нет до меня дела... Не молчи! Не отсиживайся в своем окне за шторами, не отгораживайся холстами и бумагой! Я так тобой болен, что ты не можешь делать вид, будто тебя это не касается! ...Чувствую, что все это бесполезно, я кричу в пустоту. Если б в этом был выход - я просто порвал бы тебя, разнес на части. Кто тебя только выдумал...” 17 июня. Льнянка обыкновенная. Буковица (вроде василька). - Какой Леха? - Борода! (обо мне). Дождь, забивали козла в будке. Захарыч злой. Может, еще и потому что с Томой спал Джан. Приходил сапер: трассу проверяют, в земле - снаряды, мины и что угодно. Потолочники все еще пьют. Кого-то взяли в милицию, у Шафинского отняли права... “Сябра” не пришел, центровали втроем. В обед Тома сидела с нами. - Чего ты не бреешься? Хочешь - побрею, бесплатно? - Чем, стеклом? - Языком. - Придется его потом выбросить... Бугор хвалился: “Я и каменщик, и плотник, и столяр. Еще одно ФЗУ кончил сантехником. И сварщика корки у меня есть, по третьему разряду...” Скатили 18. 19 июня. ...”Вить, у тебя нет фотоаппарата? - Что ты, тут на водку не хватает...” - “Коля, а зачем тебе деньги так надо зарабатывать? - На пропой”... Одного сварщика (чердачника) зовут Адам. И он носит перстень с кораблем. Дождь начинался несколько раз - все же 14 сделали. Сегодня открыли чайную. И снова эта черноглазая, с гладкими волосами. Чем-то она напоминает Динку: как поводит (передергивает) плечами, вскидывает голову. “Крылатый реализм”. Может быть - это? Вспомнилось волошинское: Все видеть, все понять, все знать, все пережить, Все формы, все цвета вобрать в себя глазами. Пройти по всей земле горящими ступнями, Все воспринять - и снова воплотить... Удастся ли мне? 21 июня. Вчера, в дождь, снабженец рассказал о ЧП в Клину: механику Ивану разделало ногу трактором, отрезали... Сегодня тоже сильный, косой дождь. Мы со Славиком лежали в трубах, я читал доклад Ильичева, он - Ремарка. “Сябра” опять не пришел; оказывается можно работать и вдвоем! Но глаз совсем на пределе. В обед получил посылку от мамы. Мелькнула мысль наврать: мол, плащ, ботинки... Потом представил, как сижу в избе один и пью чай с кексом... Раскрыл ящик напильником и угостил всех своих. (Кекса, кстати, не оказалось.) Итак, мне двадцать четыре. Особых перемен не ощущаю... 22 июня. На кондукторе - двухсотая плеть. Снова мешал дождь. “Светило” Борис рассказывал о газопроводе - что, где и как. Одоран - для обнаружения утечки газа. Метан: газовая подушка под землей, лет на сто. При взрыве - огонь на 350 метров. При такой аварии одна труба, падая, вошла в землю отвесно: ни одного сломанного сучка. Другую (это тыщевка!) перекрутили, как мокрую простыню... А в Штатах трубы сваривают полуавтоматами сразу в нитку, по сто стыков в день. Славик кончил Ремарка, дал ему список книг для чтения. Вспомнил письмо художницы Наташи: как она видит людей! Почему мне не встречаются такие характеры, такие судьбы?.. Или я просто слепой?.. Полгода был рядом, ухожу - и ничего толком не узнал! Чего они хотят, о чем мечтают... Может, чаще надо было пить с ними?.. Или я еще подхожу к людям, боюсь входить внутрь - не спешу, не умею... Подумать только, что Манн сделал “Буденброков” в 23! ...Рассказ тети Вари, как ходила за коровой в Латвию. За 8 тысяч “Обратно неделю велись...” 23 июня. Приснились рыбы - красные, с жесткими, как клешни крабов, плавниками. Я их вытаскиваю по одной - и одна начинает выгибаться, стискивает мои пальцы, я бью ее по морде, осыпаются глаза, голова - по кусочкам, а она все хватает меня плавниками и хвостом... Сегодня столкнули 10. У бугра заболела спина, он пошел за “сяброй”. Тот, оказывается, проштрафился: вся их радиолиния завалилась. Ямы под столбы, вместо 1,5 метра, они копали по 0,5! Точилин: “Сейчас самые деньги, а ты уходишь. Поработал бы еще!” Ему пришло письмо от “б...”. “Сладкий мой... Ангел мой... Я даже изменилась, и это на работе заметили”... - Почему же ты так ее зовешь?! - Такая уж поговорка. Б... б...ища... Ну и ну... 26 июня. Сделали полкилометра - и трактор полетел. Жара. Привезли аванс (мне 40 рублей). Пошли со Славиком в город - сначала в библиотеку, потом в кино (“В Риме была ночь”). Хотел послать Рите шоколадку. Увы, шоколада в Сенно нет! 28 июня. Снова сломался трактор - а уже сделали 9 километров! Трубоукладчика Лешку посадили на 10 суток, “Седого” оштрафовали на десятку (“свое “я” стали в милиции показывать”). Газовики гудят. Слышал стороной: “Чи ты дурной, чи с газопровода?” Сашу-“татарму” уволили... “Получил получку я - 92 рубля. Два рубля несу домой, девяносто - на пропой!” Ручка моей кувалды треснула. 29 июня. Утром читали Есенина: сначала Попок, потом я (“Онегину”). - А все естественно написано. - Да, сильный был поэт! - Начался разговор. - Травлю ему дали, он не выдержал. Такие люди любят вообще простор мысли, идеологию свою развивать. - Свободной идеологии у нас не может быть. - Да, какая бы ни была власть, власть есть насилие. Бугор поясняет: - Сталин сказал: “Серега не так стал писать”. Вызвал к себе Есенина, и Маяковского, говорит: “Чтоб писали, как мне надо, я буду подписывать”. И Маяковский послушался, а Есенин нет. Вот его и прижали... Кто-то вставляет: - Он денег за стихи свои не брал. Сифилис у него был, его лечили, а он оттуда сбежал... Вот она - популярность! Заговорили о Левитане. - Ажно дрожь по коже - как начнет говорить! - А низкий ростом. - Ну да: высокий, лысый! - Он что, еврей? - Еврей. - Голос у него отработанный... Еще чья-то реплика: - Фадеев писал роман про Сталина. А тут - все это, он и застрелился... Началась гроза. Мир в окне вагончика стал матовым. Град. Один раз молния разрядилась где-то совсем рядом - с сухим, точно в физическом приборе, треском. 30 июня. “Солнце вышло, ветер стих - не пора ли на троих?” Прощался с ребятами. Попок сказал: - Ты приезжай к нам. Из института. Когда каникулы... Ни про какой институт я, вроде бы, никому не говорил.. Часть третья 1. Это пришло к Алексею в поезде. Что ж он так разбрасывается?.. предает любовь?.. Она ведь одна у него - Дина... Еще из Сенно он послал Рите нежное письмо, а теперь решил: хватит. И вот, он сидит в ее комнате. На проигрывателе - кантаты Баха! о Долухановой; на столике - румынский рислинг. Отхлебнув, Алексей говорит: - Плохие новости, Рита. Я пришел в последний раз. Она улыбается. - Новости я тебе уже рассказала. - Ты не поняла... - Да? Слушай: мы можем поехать с тобой на две недели... - Он перебивает: - Я не поеду. - Почему? - Не хочу. Она молчит. Потом усмехается: - Довольно ясно... И выходит из комнаты. Пластинка все крутится. Алексея бьет мелкая дрожь. Он встает, снова садится. Говорит громко: - Я пошел. Рита входит, останавливается перед ним. - Почему ты уходишь?! Это же бесчеловечно! - Потому что это не любовь. - С чего ты взял?! - Я говорю про себя. - А, тогда уходи! Он выходит, опускается на два этажа - и слышит глухой, надрывный крик наверху. Мигом взлетев до ее площадки, сталкивается с ней - уже мокрой от слез и вздрагивающей всею телом. Прижав, он гладит ее по плечу, отирает слезы со щек. - Пойдем, успокойся... Они снова сидят на диване. - Как я тебя ждала, Лешка! - стонет она. - Успокойся, - бормочет он. - Стоит из-за такого дерьма... - Мне это лучше знать! - кричит она. Потом, умоляюще: - Ну, съездили бы на две недели куда, спали бы с тобой... Я столько об этом мечтала! - Не могу я! - кричит теперь он. - Не хочу так - наполовину! Это не любовь, пойми! - А я не верю в обмен взглядами! - парирует Рита. - Любовь появляется, когда люди вместе живут, страдают, делят хлеб и радости. Алексей снова начал про любовь, которую надо ждать (мол, еще будет настоящая...). Она прервала зло: - Мне через месяц - 25! Довольно! Я теперь на все плюну, мне тут один каждый день звонит... - Давай напьемся? - предлагает Алексей. - Нет, - говорит она. - Не хочу. Они еще сидят молча и Рита вдруг вздыхает: - Я себе платье сшила, нарядное такое... А ты его так и не увидел... 2. Из дневника А.Влахова: “4 июля. Какой-то притончик, вроде бы - на Каляевской. Я ору на кого-то. Потом шнурую кеды в прихожей - и они вваливаются толпой, с вилками и ножами в руках. И вот, я уже поднят с места, с вилкой меж ребер, но мне не больно, я кричу от страха и ярости. В дверь лезут еще люди, но я проталкиваюсь наружу, весь в крови, и вижу за головами ее... Иду, шатаясь, по улице, обгоняю стайку школьниц - и понемногу начинаю скользить: наклон вперед, носки еще касаются земли... Огибаю торец дома - впереди поле. Машу руками, тело совсем невесомо - и все яснее в мозгу: “а почему бы?..” И, еще не веря себе, отрываюсь. Уже над телеграфными столбами, еще выше... Развертываюсь к саду... Лечу! 6 июля. Утром - “Русское чудо”. Сделано посредственно, но документальная сила кадров - вышибает из всяческих колей. Какая все же была в этом сила: все сбросить, размести и рвануться за мечтой - из смрадного, вековечного болота! Через какие крови, смерти, муки надо было пройти! Только вера тысяч, где на место гибнущего - двое, трое других, могла все это вынести... Этот слесарь, решивший в девятнадцатом работать бесплатно по 10 часов, - когда нечего было жрать... Эти лица... Надо быть достойным величия этого народа. Надо самому быть великим”. Позвонив в Подольск, Алексей узнал, что наряды закроют только через неделю. У “Метрополя” продавали билеты на чешскую “Латерна магика”. Он купил два, один сразу же послал Дине. На телеграфном бланке написал: “Тебя нет, я знаю. Да если бы и была - все равно не пошла бы... Но рядом со мной будет свободное место - твое. И прости мне бред, который я тебе посылал...” Ему вспомнилось “Из логова змиева...”: прямо про нее. “Покликаешь - морщится, обнимешь - топорщится...” В Ленинке за эти дни он прочел “Треугольную грушу” Вознесенского, Ф.Лорку, сборник Стейнбека, “Путешествия на край ночи” Селина. В каком-то журнале попалось: “Бродяги, ищущие дхарму”, - и он пожалел, что не им такое выдумано... На представлении “Латерны” Алексей долго ждал: вдруг придет?.. Несколько раз пришлось защищать пустое место: “Занято!” Потом подходить перестали, но и надежды уже не было... 3. Поезд шел в Крым. Лежа на верхней полке, Алексей бормотал: Ведь я люблю тебя, как бог - созданье рук своих. Как легкие - рассвета вдох, как небо - взлет зари. Как ночь - звезду. Как конь - узду. Как грудь скалы - волна. Как скряга - золота сундук, как борозду - феллах. Как дождь - траву. Смычок - струну. Отшельник - горсть акрид. Как путешественник - страну, которую открыл... Он ехал в Херсонес на раскопки. Может быть, там найдет он свою девушку?.. Санкт-Петербург "Наша улица", № 7-2000

	Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008 Охраняется законом РФ об авторском праве