Елена Троянова “Сцены жизни Николая Недбайло” эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Елена Георгиевна Троянова родилась 29 мая 1946 года в Москве. Окончила режиссерское отделение ЛГИТМИКа (Ленинградского Государственного Института Театра, Музыки и Кинематографии). С 1969 года работала на телевидении. Автор и режиссер большого числа передач и документальных фильмов, многие из которых отмечались премиями и призами. В 1991 году за фильм "В ожидании пришествия" получила приз "Серебряный Ангел" в Голливуде, а за серию документально-художественной ленты "Поэт в России - больше, чем поэт" (автор Е. Евтушенко), состоящую из 104 фильмов, в 1998 году вместе с творческой группой получила приз ТЭФИ. С 1999 года плодотворно сотрудничала с каналом "Культура". Автор фильма о диссиденте, поэте Вадиме Делоне, премьера которого состоялась в Париже в 2000 году. Опубликовала несколько материалов в "Нашей улице". В планах на 2002-2003 год стояло создание фильма об Анне Герман. 
Умерла от тяжелой болезни 27 июля 2003 года. Похоронена на Ваганьковском кладбище. 
Фильмография (выборочно) 
1985 - "Три дня у Терентия Мальцева" 
1991 - "Пережитое. Парад 7 ноября 1941 года" 
1991 - "В ожидании пришествия" 
1992 - "Другой Карабах" 
1995 - 1998 - "Поэт в России - больше, чем поэт" 
2000 - "Дуэль Вадима Дэлоне"

вернуться
на главную страницу

Елена Троянова

СЦЕНЫ ЖИЗНИ
НИКОЛАЯ НЕДБАЙЛО

эссе

На снимке (слева направо): Михаил Шатров, Фазиль Искандер, Николай Недбайло, Юрий Кувалдин на персональной выставке Николая Недбайло в театре Ленком 10 ноября 1988 года

“Александра, лети к театру Ленинского комсомола, там что-то необычное обещают!” - быстро проговорила подруга Александры и повесила трубку. Подружка часто сообщала Александре об удивительных культурных событиях, о которых не писали газеты, и, самое главное, что они исполнялись.
На афише театра им. Ленинского комсомола висел затейливый плакат: художник Николай Недбайло на аукционе “Задворок” показывает и продает свои картины. Сам Николай был изображен мушкетером, красивым, стройным, с французскими усами. Александра остановилась, прочитала афишу, улыбнулась и подумала, что рисунок Недбайло напоминает руку Анатолия Зверева, гениального художника, недавно умершего. Его работы стоили от нескольких тысяч до сотен тысяч долларов, и их невозможно было купить. Зверев свои работы не продавал, он постоянно рисовал и дарил их знакомым за тарелку супа или бутылку водки. На своих творениях Анатолий Зверев писал две буквы - A3.
Александра зашла в театр. Она работала корреспонденткой московской газеты, печатала материалы по искусству, любила театр и кино, художников и артистов, режиссеров и сценаристов. Через несколько минут главный художник театра, ее старый знакомый, подвел ее к НиколаюНедбайло, который оказался невысоким молодым человеком, с лукавыми глазами, хитрющим лицом, немножко корявый мужичок с каким-то странным, будто и не московским выговором. Он растягивал гласные звуки, повышал и понижал голос, разговаривал, будто сказку рассказывал. Вместе с помощниками Николай оформлял большое Голубое фойе, развешивал свои работы. Александра огляделась. Такую наивную живопись она любила больше всего. На первой картине, которая на нее посмотрела, была изображена маленькая девочка, уставившая на Александру васильковые глаза, на голове восседал большой венок из белых ромашек, в плоских ручках она удерживала букет с голубыми колокольчиками. Вокруг летали разноцветные пестрые бабочки, цвели желтые цветы, справа зеленели березы. Около Александры остановился бородатый, симпатичный, крупный мужчина, который поинтересовался, что она знает о Недбайло.  “Ничего? - удивился он. Тогда я вам о нем расскажу”. Все складывалось очень хорошо. Они пошли в театральный буфет, взяли кофе, и Владимир Алейников, старинный друг и почитатель Николая, начал свой рассказ.
Семья Николая жила до войны в московском районе Царицыно в небольшом деревянном доме. Места там всегда были красивые, для художников раздолье. Когда-то императрица Екатерина Вторая хотела построить для себя дворец около прудов, архитекторы выложили первый этаж, построили ажурные мосты, и вдруг строительство прекратилось. Почему-то Екатерина потеряла интерес к своему проекту. Заказ оказался невыполненным. Остался великолепный парк и разрушенный дворец, к которому никогда больше не прикасалась рука архитектора. Родители Николая Недбайло были художниками. Они закончили знаменитые художественно-технические мастерские, или ВХУТЕМАС, на Мясницкой улице. Отец Николая - Михаил Иванович - во время Первой мировой войны был опасно ранен. Хирург, который лечил его, удивлялся фамилии и говорил: “Ты, паренек, должен выжить, фамилия у тебя больно необычная!” После ВХУТЕМАСа Михаила Недбайло отправили в Париж на несколько месяцев. В столице он был членом Московского Союза художников со дня его основания, входил в “Группу 13-ти”. Мать Николая, Нина Кашина, была пермячкой из очень бедной семьи, но замечательно рисовала. С большим трудом, питаясь только картошкой, в лаптях она приехала в Москву и сразу поступила на художественные курсы.
Михаил Недбайло и Нина Кашина полюбили друг друга, они были молоды, талантливы, обещали очень многое. В январе сорокового года у них появился сын Николай. Когда началась Отечественная война, отец Николая ушел на фронт, и погиб в Белоруссии в сорок третьем году. Судьба большинства его картин осталась неизвестна, хотя несколько работ попали в Ленинградский Русский музей, в Псков, в Третьяковку, в Пушкинский в Москве, в Пермскую галерею.
Николай скучал об отце, ждал его, а потом пришла похоронка. Мать тяжело заболела, и все заботы по хозяйству легли на плечи маленького пятилетнего мальчика. Он приносил воду, топил две печи, собирал дрова, колол их. С продуктовыми карточками ходил за продуктами, пёк пироги, летом с ягодами и грибами, что находил в парке. Зимой пироги с картошкой, если доставал картошку, а так были просто пирожки. С тех пор Николай ничего не боялся и все умел. Он часто сидел вечерами перед единственной работой отца, тридцать девятого года.   Михаил Иванович нарисовал зиму: шел мягкий снег, он запорашивал Царицынскую улицу, снежинки легкими тюлевыми занавесками падали на прохожих, которые с сумками спешили домой. Николай выдумывал им судьбы, характеры и часто засыпал около картины. Мать тяжело хрипела, она болела потом много лет, а он мечтал, что скоро кончится война, он купит краски и станет знаменитым художником. А выучит его мама, Нина Васильевна Кашина, чьи работы тоже находились в музеях страны.
И, действительно, первым учителем Николая стала его мать. Когда она увидела, что сын всерьез взялся за кисточку и начал рисовать на бумаге, она присела на стул около него и сказала: “Николай, ты должен относиться к творчеству так, чтобы и оно к тебе вернулось. Ты должен сделать то, что никто до тебя не делал. Душа художника в его произведениях. Ты рисуешь состояние природы - оно напоминает состояние твоей души. И запомни, искусство, как радуга или северное сияние, ими можно наслаждаться или восхищаться, но управлять невозможно...”
Владимир Алейников приехал в Москву из Кривого Рога, познакомился с Николаем Недбайло в компании студентов филологического факультета. Алейников поступил в университет, был молод, общителен, хотел дружить со всеми студентами своего курса, писал стихи и первую прозу. Некое брожение умов начиналось на “психодроме”, это маленькое пространство университета на Моховой. Владимир снимал комнату на Автозаводской и почти каждый день приглашал к себе друзей поговорить о поэзии, истории, литературе. Пили сухое вино “Столовое” или “Гамзу”, воодушевлялись своими и чужими стихами, хотели громить Евтушенко, Вознесенского, Грибачева и кого-нибудь еще, но пока не знали, кого. Главное, в этих встречах было присутствие молодости и невероятная энергия - всех удивить собой. Пожалуй, потом они всех и удивили. Была безумная, прекрасная, сумбурная жизнь.
Однажды к Николаю пришел его приятель и сообщил, что нечего рисовать картины, которые никто не видит, писать стихи и прятать их в письменный стол. В Москве есть группа, в которую принимаются все молодые и талантливые поэты и художники. Они приехали к Алейникову. В большой комнате, скудно обставленной, лежала вобла на маленьком столике, печенье, стояли начатые бутылки с вином. Был полный хаос. Читали стихи, пели песни под гитару, а молоденький юноша около окна протяжным голосом читал свои вирши. Потом этот мальчик станет замечательным поэтом - самородком Леонидом Губановым. Это он выдумал общество СМОГ - смелость, мысль, образ, глубина - и снежным вечером поделился новостью с Алейниковым, который принял известие с радостью и воодушевлением.
Николай Недбайло ничему не удивился, вынул листок бумаги и нарисовал то, что видел: горящие свечи, склоненные головы, выпивку. Губанов у окна. Потом прилепил листок к стене. Его художества всем приглянулись. Володе Николай понравился, они подружились, приняли его в СМОГ, и подолгу не расставались. На много лет образовалась общая компания.
Кофе был выпит, рассказ Алейникова подошел к концу. У Александры больше не было времени, впрочем, остальное она узнала бы у Недбайло сама. Но рассказ Владимира был так интересен, что они обменялись телефонами и разошлись. Александра поднялась в фойе.
Развешивали последние работы художника: симпатичный кареглазый мальчик дует на одуванчик. Вокруг цветка струятся белые парашюты. Большая картина рыбной ловли. В шумящей воде плавают диковинные рыбы, они смеются зубастыми пастями, сидят рыбаки, оскалившие рты и похожие на рыб, в тонких сетях только трава. “Смешная и милая работа, хотя и рыбы и рыбаки кусачие”, - подумала Александра. Она задержалась около деревенской картины. Чего там только не было! Дома, жмущиеся друг к другу, река, где купаются полные женщины, с моста прыгает в воду мужичок в длинных, ситцевых трусах, лошадь, везущая сено, утки, гуси, куры. В Рязанской области Александра видела подобную деревню. Узнав, что “Задворки” Ленкома проводят аукцион завтра, Александра уехала в редакцию. Она села в троллейбус и стала напевать давно известную песенку студентов театрального училища им. Щукина - Филатова и Кочана. Когда-то, учась на первых курсах, они приходили к ней домой, и часами пели свои песни. “За окном встает зеленый восход, по мосту идет оранжевый кот, и лотошник у метро продает апельсины цвета беж...”
Александра еще тогда говорила Филатову, что ему давно пора выпускать сборник стихов, но кто ему, никому не известному, дал бы такую возможность. Вспоминая картины Николая Недбайло, Александра подумала, что он путает цвета или отдыхает на севере, где краски гораздо ярче, чем в Подмосковье. Договорившись с заведующим отдела о публикации аукциона на “Задворках”, Александра позвонила Недбайло домой и вечером была у него в гостях.
Николай жил в старом доме недалеко от Ленкома. У него была жена с маленьким ребенком, замечательная теща и большая квартира сделанная из бывшей коммуналки. Две комнаты он занимал сам, там стояли и висели его работы, всюду были краски и какие-то канистры, лежалиорголиты. Николай курил, а Александра разглядывала работы. Некоторые картины были очень большими. Какой-то старинный зимний город, в двухэтажных домах горят огни, около заборов судачат женщины, мужчины чему-то смеются. Бегают собаки, сидят на заборе толстые кошки, летают вороны. Были работы поменьше. Церкви, странники с длинными белыми бородами, розовое солнце, развилка дороги в синем лесу.
“Я безумно люблю деревню, Александра, отдыхать и работать стараюсь не на море, а на севере. Северную деревню люблю больше всего на свете. Может, поэтому у меня так много этих работ. В деревне сплю на сеновале. Деревенские гораздо чище, чем городские. В городе всего хватает, и в деревне тоже всего хватает, но в деревне люди не такие злобивые, с хитринкой, но не хитрые. Я люблю рыбалку и грибы. А рыбак, говорят, я отменный. Я знаю такие потаенные места, что и местные рыбаки не знают. И плаваю, как рыба. Если селюсь в развалюхе - избе, могу привести ее в божий вид. Смастерить табуретки, лавки. Каждое лето я наблюдаю сценки сельской жизни. И когда я наполняюсь этими сценками, внезапно возникает картина. Я ведь работаю без черновиков, без этюдов и набросков. Ставлю белый холст и жду вдохновения, А потом хватаю кисточку левой рукой и начинаю рисовать... правда, пишу письма правой”.
Николай Недбайло рос без отца, ухаживал за нездоровой матерью, и постоянно слышал, как ему говорили: “Шпана, безотцовщина...”. Жил он в Подмосковье, вместе с ним ютились такие же ребятишки без отцов, хулиганили, били друг друга, стреляли из рогаток, разбивали оконные рамы, такое трудное было послевоенное детство. У Николая на руках была больная мать, пенсии отца не хватало. В двенадцать лет, когда он шел в школу, ранним ноябрьским утром, Николай увидел небольшую лужу, покрытую стрелочками льда. Подо льдом просвечивались желтые листья. Это была картина, которую нарисовала Снежная королева!
Он остановился, взволнованный, выломал кусочек льда и побежал домой, показать красоту маме. Но пока он несся, лед в руках растаял, и лежали сморщенные, пожухлые листья. Красота поникла... Николай даже всплакнул, и пошел в школу, поняв, что мир красоты остается только в живописи.
В этот день Николай решил - он хочет быть художником. После семилетки Николай поступил в художественное училище “Памяти 1905 года”. Он остался трудным, малоуправляемым, с неровным характером. Он постоянно писал картины и постоянно сомневался. Его учили классической живописи. Он ее освоил, но хотел сказать свое и только свое. Часто пропускал занятия, потому что пропадал на вокзалах, рынках и за городом. С ним говорили преподаватели, он их слушал, но думал о той живописи, с которой выйдет к зрителю.
С четвертого курса Николая выгнали из училища. Он рисовал вразрез с учебной программой, да и прогуливал. Его это не расстроило, он знал, что станет художником. Через выдуманные приметы времени Николай рисовал нашу жизнь. Мать рассказывала ему, что давным-давно ее предки были богомазы. Они расписывали храмы, но никогда не оставляли своих имен на иконах. Часто богомазы ходили со скоморохами от села к селу, где стояли церкви, от города к городу, скоморохи носили с собой кукольный театр, главным героем был Петрушка. Ни одна ярмарка, ни один праздник в московских слободах, ни один базар за Уралом не проходили без скоморохов и кукольников. Богомазы обожали эти представления! Растягивали платок, привязанный к палочкам, над ним появлялся Петрушка и заставлял хохотать гуляющую публику. Сколько юмора вкладывали в свои стихи самодеятельные художники, сколько острого бытового и политического сарказма можно было увидеть в их представлении! Бывали скоморохи биты, если приходило смотреть их спектакль какое-нибудь важное лицо. Их выгоняли из города, они шли дальше и снова показывали представления. Ими восхищались, возмущались, смеялись, но никогда не скучали. Может быть, у Николая Недбайло проявились гены богомазов, таинственный процесс таланта, сила воображения и фантазия диктовали ему дух предков. Именно поэтому он стал примитивистом, наивным художником.
Вечером следующего дня состоялся аукцион. Его вел артист театра Александр Абдулов. Среди присутствующих были известные актеры и писатели Марк Захаров, Леонид Броневой, Фазиль Искандер, Николай Караченцов, Юрий Кувалдин, Инна Чурикова, Александр Збруев, Олег Янковский... С некоторыми Александра была знакома, они беседовали, приглашали ее на премьеры. Пришла теща Недбайло. Милая, приветливая женщина очень хотела, чтобы талантливый зять продал как можно больше картин. “Я люблю работы Николая, особенно пейзажи, там, где вода, большие валуны. Его картины зависят от творческого настроения. Хорошее настроение и живопись хорошая, радостная. Как настроение похуже, пишет одиночество - красная тропа ведет к маленькой церквушке. Крест поник. Окна распахнуты. На душе становится тревожно. Последние дни он проводил в волнении, какой будет аукцион? Это первый раз в его жизни. Вчера Николай сказал мне, если все пройдет хорошо, останется пустяк, перенесу все краски на холст, напишу новую картину, и это будет счастьем”.
Алейников подошел к Александре, и повел ее к картине “Пиры Валтасара” по роману Фазиля Искандера “Сандро из Чегема”. В романе Искандер рассказывал о коллективизации в Абхазии. Полотно впечатляло: на диване, застеленным красным флагом, лежал отец народов, в одной руке трубка, в другой список людей, подлежащих расстрелу; около него небольшой железный сейф с тюремными окнами; из-за плеча товарища Сталина выглядывал Берия, с ужасными вывороченными губами, он что-то нашептывал своему вождю; Сталин усмехался, одна его нога стояла на трудах Ленина, Маркса и Энгельса; вытянулся мальчик с испуганным, бледным лицом, он поднял руку в пионерском салюте; к нему прижалась несчастная женщина с кандалами на руках, сзади нее держал топор палач; у ног Сталина лежали трупы казненных  людей; голые худые ступни - в крови; здесь же сидела толстая черная крыса.
Около этой картины стояла немолодая женщина, она украдкой вытирала слезы. Александра остановилась возле нее: “Вас взволновала эта картина?” Женщина промокнула глаза и шепотом проговорила: “Моего отца, который занимался в двадцатые годы золотым рублем, арестовывали несколько раз. Первый арест прошел на Соловках. Он называл его отдыхом, может быть, он намекал на нашу безмятежную жизнь на даче, которая находилась по Казанской железной дороге, станция “Отдых”. Мы с мамой приезжали к нему несколько раз. Второй арест - тоже были Соловки на более длительный срок. Третий раз его отправили на восток. Больше мы его не увидели. Мы получали письма от него, его уважали в лагере, но он там очень ослаб, потерял зрение, и, когда надо было проехать в другой лагерь несколько сот километров, он умер от сердечного приступа. У нас отняли все, что мы с мамой имели, мы постоянно боялись, что папу расстреляют. Я ненавидела Сталина, но когда он умер, я почему-то плакала, а многие от радости смеялись. Папу реабилитировали. Мне уже немало лет, и только недавно я перестала бояться жизни... Извините, я вам столько рассказала...”
Напротив, на стене висели работы из цикла “Сны разума”. “Когда же его смешная и печальная живопись подтолкнула художника к этой серии? Рога, страшные глаза, туфли. Бутылки, часы с одной стрелкой, голые женщины, лежащие головой вниз...
“Нет. Это не живопись, - говорил высокий седой художник. - Я говорю, как профессионал. Нет воздуха, гармонии. Да и люди какие-то странные. Уродливые, неприятные...”.
“А я считаю выставку трагикомической! - в эмоциональном запале повторяла несколько раз эту фразу, странно одетая тетка. На ней была юбка с воланами и дикий шарф, украшенный невероятными цветами, который несколько раз обвивался вокруг ее шеи. - Посмотрите на этот чернильный закат, на этих согнутых людишек, идущих вверх. Куда, зачем они идут? Что найдут они в вышине? Это страшная картина”.
“Я-то считаю, что выставка прекрасная. Когда кончится аукцион, я бы хотела купить в-о-о-н ту работу. Розовое солнце. - Артистка театра показала рукой на большую работу, которая висела выше других. - В ней столько аромата, красоты, что делается хорошее настроение. Мне мой муж пообещал, что купит ее”.
Аукцион начался со звона серебряного колокольчика. Все замолчали и расселились на стулья. Продавать начали маленькие работы. Николай вместе с Владимиром Алейниковым стоял в конце зала и наблюдал за продажей. Разошлись небольшие картины о Москве: серые дворики, сплющенные высокие дома, покатые крыши, узкие городские улочки в центре. Николай хорошо изучил Москву, и многие старые переулки для москвичей были неузнаваемы.
Эти картины уходили за триста - пятьсот рублей. Потом наступила пора больших работ. Двое состоятельных людей купили при Александре по картине, сказали после аукциона, что повесят на работе.
У нас знали о Недбайло понаслышке. Прав был хирург, что оперировал отца Николая, в первую мировую войну - фамилия больно любопытная!
Николай Недбайло не был принят в Союз художников, поэтому выставлялся в институтах, клубах, домах культуры. И все же его не знали. Афиша театра принесла ему некоторую известность. Поэтому те, кто пришел на продажу картин, открыли для себя новое имя. Александра убежала в редакцию, чтобы успеть на завтрашний день написать статью и поместить фотографию “Пиров Валтасара”. Вечером Недбайло пригласил Александру на чай с баранками. Аукцион закончился, большинство работ было продано. Николай ликовал. За чаем с баранками и вареньем Александра познакомилась с бывшими СМОГовцами, некоторые писали стихи, хотя прошло много лет. Другие, изгнанные из институтов, пошли работать дворниками, истопниками, охранниками. Многие стали профессиональными поэтами, литераторами.  Леонид Губанов, придумавший СМОГ, умер от сердечного приступа у себя на квартире в восемьдесят третьем году. У него один раз в жизни было напечатано в “Юности” двенадцать строчек из поэмы. И помог ему... Евтушенко, которого Губанов с друзьями решил сбросить с поэтического пьедестала. Его близкий друг Вадим Делоне, диссидент и поэт, выступавший против введения советских войск в Чехословакию в шестьдесят восьмом году, отсидел свой срок в лагере, и был отправлен с женой во Францию, где умер раньше Губанова на два месяца.
Многих гэбисты отправили за границу, произведя у них в домах обыски, протыкали даже подушки, швыряли и рвали книги. Других посадили в “желтые дома”. В больнице им. Кащенко врачи, которые беседовали с “больными”, спрашивали, интересуются ли они поэзией, живописью, знают ли Губанова, Алейникова, Пахомова, Сергиенко, Недбайло и других. Именно эти ответы записывали врачи в истории болезни смогистов.
Что же произошло со СМОГом? Когда молодые талантливые поэты и художники объединились, они решили выступить вместе против признанных художников и поэтов. Они заявляли о себе повсюду. Они дарили друг другу пропуска, на которых было написано, что они гении. Они устраивали творческие встречи. Самые удивительные вечера были в библиотеке на Беговой улице. Их придумала Мария Марковна Шур, литератор, которая исключительно относилась к Губанову. Она научила Леонида любить и понимать многих поэтов Серебряного века. Она держала фотографию Губанова у себя на комоде.
Губанов писал стихи у Марии Марковны, внизу всегда приписывал - “писал на подоконнике”. Дом Марии Марковны находился на Беговой улице, и когда Леонид садился на широкий подоконник, он видел Бега и рвущегося к небу коня. Николая Недбайло Шур запомнила, потому что накануне они разукрашивали зал библиотеки. Николай делал всевозможные плакаты - “Пей сырую воду!”, “Не пей сырой воды!”, “Долой соцреализм!”, “Да здравствуем мы!”. Мальчишество, да и только... За несколько дней библиотеку посетило не менее трехсот людей. Выставка, конечно, была вызовом. В книге отзывов часто мелькали похожие фразы - удивительное рядом с МОСХом. Союз художников находился поблизости. Поэтов в СМОГе было много, художник только один - Недбайло.
Николай впервые выставлял в таком количестве свои работы. Подготовка проходила у Владимира Алейникова и Леонида Губанова. Однажды Марии Марковне позвонили и сообщили, что сегодня вечером в библиотеку придет милиция. Стоял февраль шестьдесят пятого года. Когда наряд вошел в помещение, Шур с ребятами тихо вышла из здания через черный ход. Работы Недбайло милиционеры забрали с собой. На этом все и закончилось, но на участников СМОГа началось давление. Однажды на пленуме Союза писателей один известный поэт рассказал всем присутствующим о смогистах. Прочитал их стихи. Предложил кое-что отдать в журнал “Юность” - напечатать. Но в этот момент из бара поднялась не совсем трезвая поэтесса и заявила: “Почему мы должны идти навстречу этим мальчишкам, пусть поработают с наше, а потом печатаются!” Удивительно, но ее слова оказали решающее действие, и правда, пусть помучаются, помечтают, а потом, когда-нибудь мы их, может быть, и напечатаем... О Николае Недбайло даже и не говорили. Были свои совковые художники.
В это время Николай ютился в маленькой комнате в доме-бараке. Дом был одноэтажный, с тридцатью соседями. Чудовищная коммуналка. В Советском Союзе началась война с тунеядцами. Всех, кто не работал, судили и отправляли в места не столь отдаленные. Вечерами к Николаю наведывались друзья. Приходил Евгений Нутович, фотохудожник и коллекционер, бывал Петр Беленок, человек с мистическими предчувствиями. Он был очень образован, знал польский язык. Родился в деревне недалеко от Чернобыля, и задолго до трагедии рисовал толпы людей, улетающих в небо. Его терзали видения, которые он записывал. Когда приходили к Беленку домой, он показывал свои работы на полкомнаты, ставил музыку Пендерецкого, и шел как бы фильм о Чернобыльской трагедии, поток уплывающих и рассыпающихся людей. Это производило сильное впечатление. Рисовал он за два десятилетия до взрыва, и только теперь стало понятно, что Беленок никогда туда не вернется. Часто приходил Анатолий Зверев с Владимиром Алейниковым. Зверев ёрничал, юродствовал, скоморошничал. Известная на Руси форма защиты. Он довольно часто попадал в самые неприятные истории, его считали ненормальным, он почти все время выпивал, мастерской у него не было. Зверев по два, три дня жил у своих друзей, рисовал и дарил им работы.
Если у него было хорошее настроение, он рассказывал прибаутки или присказки. Если в доме было пианино, он играл что-то вроде Дебюсси, если встречался иностранец, говорил  по-английски,  но  понять  его  было  невозможно,  шел импровизированный речевой поток. Английского он, конечно, не знал. Анатолий Зверев был абсолютный гений, художники это понимали. Пабло Пикассо покупал его картины на парижской выставке шестьдесят пятого года и говорил, что Зверев лучший русский рисовальщик. Он был замечательный акварелист, и Фальк заверял всех - подобные художники рождаются раз в столетие.
Звереву рассказывали об этих похвалах, он смеялся, выпивал и снова рисовал. Однажды он, посмотрев на Недбайло, увидел его мушкетером и нарисовал прекрасную работу, которую потом напечатали как плакат для “Задворок” театра. Конечно, художники у Недбайло пили, шумели, не давали спать соседям, ночевали. И каждый раз соседка Николая бежала в милицию заявлять на него.
Приходил участковый, делал замечания, рассматривал картины, усмехался и уходил. Заявляла на Недбайло и член МОСХа, некая Наталья Александровна Гиппиус. Травля началась. Роздыху не давали ни группе Леонида Губанова, ни Николаю Недбайло. Николай всерьез не воспринимал действий Гиппиус. Но сама Наталия Александровна и участковый отнеслись к ее заявлениям серьезно. После третьего прихода Гиппиус в милицию к Николаю постучали в комнату. Он курил у окна, обдумывал новую работу. Участковый показал ордер на арест, понятые осмотрели все вокруг, затем взяли Недбайло за белы руки и повели в “воронок”. Все закрутилось с бешеной скоростью! Николай неожиданно исчез и многие знакомые решили, что он уехал в Карелию, которую обожал. Через несколько дней состоялось судилище, у Николая не было адвоката, он не знал, как надо защищаться, не знали друзья, не предупредили его мать. Нине Васильевне сообщили, что сын арестован, когда вынесли решение суда - четыре года высылки в Салехардскую тундру. Делать ничего не оставалось, решение не подлежало обжалованию. В судебном зале у Николая не нашлось ни одного знакомого. Боже, где взяли столько народу, чтобы зал ликовал! Николай был один, он  оказался совершенно беззащитен. Какое же преступление совершил Николай Недбайло? Он вставал после полудня, пил чай, читал книги или ехал к друзьям. Ходил на выставки, смотрел фильмы, приходил в мастерскую к своей матери, глядел, как она работает. Вдохновение приходило постоянно - он писал картины. Николай любил работать ночью, ему никто не мешал. Иногда работал неделями. Соседям такая жизнь была непонятна. Жег ночами электричество, а ночами надо спать, а не электричество жечь, днем надо работать на государство. “Ты, Николай, повкалывай, а потом, когда-нибудь, мажь свои картинки. Такое рисуешь, смотреть совестно, у тебя мужики - уголовники, на руках написано - “Не забуду мать родную”. Женщины похожи на фонари, улыбаются, а глазенки хмурые. Корявые, как старые пни в лесу. Деды, будто деревенские корни. У дворника - ноги в разные стороны. Пастух у тебя - будто дитя рисовало. Нехорошо это, Николай, ты уж научись писать-то, а то у меня дети, как ты малюют”, - выговаривал ему участковый. И, между прочим, по-своему он оказался прав. Участковый был тем человеком, в котором искусство Недбайло вызывало возмущение и раздражение.
“Бог мой, - думал Николай все дни, пока везли его на север в арестантском вагоне. - Я ни у кого ничего не просил, постоянно работал, жил достаточно бедно, варил серые макароны и картошку. Почему они со мной так поступили? Я не виню соседей, их черствость, недоверчивость и ограниченность. Вначале, меня это обозлило, но ничего, время пройдет, я все забуду, а Господь сделает так, как надо, он вышивает свои узоры судьбы”. С такими мыслями пошел Николай в Салехардскую тундру по этапу. Вначале Николай переживал, ему не дали попрощаться с друзьями. Они узнали о его “путешествии” спустя несколько дней. Он не мог взять с собой холсты и краски, их надо было покупать на месте. А какое это место всем известно! У него была трудная работа, и там за четыре года Николай выполнил все нормы, которые определило ему Советское государство. Хорошо, что жил в деревне и деревенская доля никогда не казалась ему особенно трудной. Среди сельских людей он казался своим. Когда, наконец, Николай получил от матери посылку с кистями и красками, он снова начал писать. Как же радовались его друзья, получая от ссыльного художника бандероли с рисунками. Именно тогда родились циклы Недбайло “Сны разума”, “Дневник рецидивиста”, “Дневник провинциала”. Он на много лет запомнил злобные физиономии своих сограждан в дни его суда. Конечно, когда слышишь слово тюрьма, это одно дело, когда видишь - другое, можно рассказать словами, но зачем?
Тундра Николаю понравилась. Зимой белый-белый снег, летом - ковер из разноцветных трав. Летом белые ночи и северное сияние, о котором говорила Николаю его мать. Увидишь и никогда не забудешь. Летними ночами, как обещал уполномоченный на месте ссылки, можно Флобера читать...
Николай рисовал деревенских. Главным героем он выбрал старика Макарыча, грибника и рыбака. Когда было время, они вдвоем ходили за грибами, и Макарыч рассказывал Николаю северные истории. Ходил старичок в валенках с галошами, в ситцевой рубашке, подпоясанной пояском, и курил самокрутку. Дома у Макарыча можно было перекусить черным хлебом, репчатым луком. Попить молока и съесть рыбку. Готовил старик в печи, никогда не требовал от Николая картин, дома у него на спине всегда сидел толстый, объевшийся рыбкой и мышами черный кот. Одну работу Николай оставил Макарычу - тот сидел и читал Вечную книгу, которая досталась ему от бабушки. Страницы книги были белыми.
Но ничто не вечно под луною, и решением Мосгорсуда Николай Недбайло был оправдан и возвращен в Москву. В столице Николай несколько дней приходил в себя, встречался с друзьями, смотрел новые работы художников. Потом решил показать свои работы. Некоторые академические институты дали залы. С тех пор у Николая прошло огромное количество персональных выставок. Он не бедствует, но и не шикует. Как привык жить скромно, так и живет.
Прочитав о себе статью Александры, Николай Недбайло еще раз пригласил ее к себе. “На чай с баранками”, - сообщил он, как всегда. Александра пришла к Николаю с радостной вестью. Прочитав ее статью, Александру пригласили на телевидение делать фильм о Недбайло. Николай растрогался и радостно пообещал в присутствии друзей, что он подарит Александре картину. Многие художники дарили работы своим знакомым, и ничего особенного в этом не было. Но, видно, у Александры судьба распоряжалась по-другому. Фильм был снят очень быстро, никуда не выезжали, работали в Москве. В один из дней приехали к Недбайло в мастерскую, он занимал ее после смерти матери. Дом стоял на Верхней Масловке, смотрел на город большими окнами, которые давали художнику много света. Мастерская, так же, как и комната Николая, была заставлена банками с кистями, холстами, написанными картинами. Настроение Недбайло было никудышним.
Он работал в фартуке, заляпанном красками, что-то сумрачно шептал про себя. Александра огляделась. Она выбрала три картины - “Беседу”, “Наши гуляют” и “Хорошее натуральное хозяйство”; за большим деревенским столом сидят и выпивают двое мужиков; с ними хозяйка; на скатерти бутыль с самогоном, огурцы, лук и картошка; мужичонка помоложе что-то рассказывает тому, кто постарше; заливает про огромную рыбину, которую он поймал, руками показывает ее размеры; ну и рыбища!; второй удивляется; в правом углу висит икона с полотенцем, по дому гуляют куры, греется старик у печи, а с печки высовывается голова сына рассказчика; около постели сидит и печалится старуха, её жизнь, как не политая дождем земля.
Горький и добрый юмор окружал картины Недбайло. Пусть мужичок привирает, это ж не со зла! А чудес в жизни всегда хватало...
Картина “Наши гуляют”: деревенские посиделки на реке; в лодке плывут бабы и мужики, чокаются большими кружками; слева бородатый балалаечник; рты раскрыты, все горланят песни; под лодкой плавают недбайловские рыбы и тоже поют; на горе стоит, как гнутая проволока, деревня, домик к домику; у реки стирают белье женщины.
Последняя работа Николая о деревенском дворе: осень, трава под ногами кирпичная, будто ситец, раскрашенная в белый цветочек; деревья с красными листьями, куры, гуси, цыплята; тощая лошадь на худых ногах; свинья кормит детенышей из корыта; ее соски похожи на пилу, которой распиливают бревна мужики с тюремной татуировкой на руках. В общем, карикатурные сцены нашей жизни.
Николай сломал кисть, и бросил ее в ведро, раскрыл окно и закурил:
“Понимаете, я все время в движении, не бываю спокойным. Если я не рисую, то натягиваю холст на подрамник, сколачиваю рамы, окантовываю гуаши. Пишу стихи, правда, их не издают. Люблю простую жизнь, простую мебель, может быть, даже старинный уклад. Разбираюсь в драгоценных камнях, иконах, архитектуре. Однажды, вы, конечно, этого не знаете, я поджарил для своих друзей на даче яичницу из... двухсот яиц! Не очень люблю разговаривать, меня это отвлекает от работы. А вообще, мне нужно четыре жизни, чтобы выполнить то, что я задумал”, - быстро говорил Николай Недбайло.
Вдруг художник замолчал, обернувшись к городу, который хорошо смотрелся с шестого этажа, и снова начал что-то бормотать.
Группа тихонько постояла, Николай не оборачивался. Александра сделала знак, и все ушли, не хотели мешать, кто знает, какая сейчас ему мерещилась картина. Действительно, художники - удивительные люди.
Фильм хорошо приняли и выпустили по первой программе телевидения. Его показали несколько раз. На телевидение посыпались письма. И опять, как всегда, Николая Недбайло ругали и хвалили.
Сам Николай был в восторге, он записал фильм, и показывал его друзьям и заказчикам. Вместо обещанной картины он не сразу подарил Александре свои графические, черно-белые работы. Стоили они недорого, пятнадцать рублей. Она приняла их с улыбкой, хотя точно знала, что никакой картины от Николая не получит.
У Александры были статьи о художниках, они обещали ей свои работы, но потом обещания не выполняли. Возможно, они были скуповаты. О подарке узнал Владимир Алейников, разругался с Николаем, и однажды приехал к Александре с большой работой. Они развернули бумагу, и тут оторопела Александра. На нее загадочно смотрела красивая темноволосая женщина, и даже напоминала Александру. В кудрявых волосах извивались две большие буквы - A3. Такого подарка Александра не ожидала! Анатолий Зверев дружил с Владимиром Алейниковым, жил у него, писал в комнате картины, часто дарил их Владимиру.
Прошло много лет.
Александра Георгиевна стала возглавлять отдел культуры в своей газете. Часто работала на телевидении. Когда к ней приходили гости и узнавали портрет Зверева, восхищались и удивлялись, спрашивали, как он к ней попал. “Я работала с художником Недбайло, - отвечала Александра. - Он обещал подарить мне картину, а подарил черно-белую графику. Об этом узнал его близкий друг, и вместо работы Недбайло привез мне работу Зверева. Я была невероятно обрадована, хотя и Николая Недбайло очень люблю. Ну, что, дорогие мои, выпьем за непостижимых, странных и удивительных художников!”

"Наша улица", № 11-2002