Сахиб Айдар "Алёна" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Cахиб Айдар (Айдар Файзрахманович Сахибзадинов) родился 2 декабря 1955 года в Казани. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Подписывался ранее как С.Айдар. В 2000 году его товарищ по Литературному институту Леонид Артюшенко, создавший крупный частный холдинг, издал книгу С.Айдара «Скованные одной цепью» (ЗАО «Информационное Агентство «Норма», тираж 10.000 экз.), в которую вошли повести «Скованные одной цепью», «Невеста», «Таня». Помимо этой книги С.Айдар издал еще две книги в других издательствах. Публиковался в “Литературной учебе”, “Литературной России”, “Московском вестнике". В "Нашей улице" опубликованы следующие произведения: "Свет в заветном окне", рассказ, № 3-2001; "Моя улица", рассказ, № 6-2001; "Ягодка", повесть, № 10-2003; "Пунктир", рассказ, № 11-2003; "Ласточка, трактор и вагон", рассказ, № 12-2003; "Алена", два рассказа, № 5-2004; “Потерянная война”, повесть, № 5-2005. Прозу С.Айдара отличают высокое художественное мастерство, искренность и беспредельная вера в добро.

вернуться
на главную
страницу

Сахиб Айдар

АЛЁНА

рассказ

Дмитрий нашел свою дочь через семь лет, когда она уже поступила в школу. До этого девочка жила то у теток в городе, то в деревне у бабки, куда ему был путь заказан: не ладил с тещей... Да и прежде чем ехать туда, один приезжий осокинец посоветовал ему выпилить из фанеры большие лосиные рога... И часто представлял себя Дмитрий на главной улице Осоки - бредущего в пыли вместе с блеющим стадом, а в окна кажут сельчане пальцами: глядите, Любкин козел!
В деревню его не тянуло... А Люба тогда, прожив у матери год, тайно вернулась в город, и тщательно, с каким-то мстительным чувством до сих пор скрывала от него дочь.
Дмитрий заочно подписал присланную бумагу на алименты и развод. И вот через несколько лет вернулся - тощой и шароглазый, в мешковатом костюме такой фабричной новизны, что, казалось, от него несло типографской краской. Когда он появился в дверном глазке, коротко стриженный, бедово подвижный, и нервно топтался, в новеньких, будто пластмассовых, полуботинках, мял руки и вскидывал кадыкастую голову, - родные Любы или смолкали за дверью, или, по наущению Любы, острого языка которой побаивались, на вопрос о дочери называли ему ложные адреса. Алименты же Люба получала по адресу, где не жила вовсе. А в горсправке Дмитрию отвечали, что Любовь Чемодурова прописана в его собственном доме, и от этой дурацкой вести становилось как-то тепло и грустно в одичалой душе, будто тяпнул стакан вина в одиночку...
Дмитрий начинал поиски внезапно, в порыве острой тоски. Иногда во хмелю видел сквозь слезы, как бежит к нему с радужной высоты ясноглазая девочка со взбитым пушком волос. Он знал, что Алёна выросла, но плакал по той, по маленькой, бессмысленно преданной.
И вот удача. Неожиданно Дмитрий узнал, что Люба работает в горбольнице буфетчицей, и сразу поехал туда.
Запроизводством, тучная, пучеглазая женщина, одиноко обедавшая в собственном кабинете, остановила на нем судачьи глаза, преодолевая одышку... Они потрудилась сказать ему, что буфетчицы уже третий день нет на работе. Звонил на квартиру - короткие гудки. Дала Дмитрию номер ее телефона.
На звонок ответил глухой бас пожилого человека. Это был новый свекор Любы, неродной дед его дочери. Не задумываясь, он выдал Дмитрию свои координаты, и был не против того, что отец Алёны приедет к нему на квартиру повидаться с девочкой, которая пока была еще в школе.
Пожилой бас - седовласый высокий старикан, в пижаме и шерстяных носках с большими дырами, доцеживал на кухне банку пива с копченой ставридой. Рядом с ним крутилась шустрая, голубоглазая девочка двух-трех годков, лицом - вылитая Люба. Они подходила к Чемодурову и, задирая голову, тащила его за штанину:
- Мама на работу шла... - Букву “у” она теряла в широкой улыбке, - а Алёнка у нас есть, она в школе. Троечку вчера получила...
Девочка ябедничала, потягивая кверху руками соломенный пук волос.
- Настя... - ласково кивал дед.
Настя была зануда, но не раздражала. Она даже была приятна Дмитрию своей детской наивностью, удивительной схожестью с Любой. И он подумал еще, что эту девочку здесь любят гораздо больше, чем неродную Алёну.
Потом дед пригласил гостя в курить в ванную.
- А все-таки ты правильно сделал, что с Любкой разошелся, - вдруг сказал он.
- А что?..
- Да не болеет она, Любка!.. - разразился дед. - Дома не ночевала. Вот Витька и засветил ей глаз. Оба. В переносицу попал. Сейчас в больницу пошла , больничный делает, проныра. Недаром продавщицей работала. Вот целый месяц носки прошу починить, глаза у меня плохие, а ей до фени. Дурак Витька!.. Такая девчушка у него была!.. Он тоже выпить любит. Сейчас на ТЭЦ устроился этим... как его?.. ну, врежет по кнопке - вся дребедень эта из вагона в топку падает. Таксиста бросил. Дурак!.. Вот носки ... я иглы не вижу... - Казалось, обида из-за этих носков терзала деда больше всего на свете. Он был вдов, и когда Дмитрий входил в квартиру, заметил в смежной комнате на спинке стула широкий пиджак старика с двумя орденами боевого Красного Знамени.
Алёна не возвращалась. И Чемодуров, чтобы унять волнение перед встречей, решил пройтись до школы. По дороге внимательно всматривался в лица встречных детей...
В школе была перемена: шум, беготня. Расположившись на полу, между брошенных шубок и ранцев, группа мальчиков обувалась в лыжные ботинки. У них Дмитрий узнал, что первых классов в школе - четыре, находятся они на втором этаже. Он пошел к директору. Девушка-секретарь подала ему список первоклашек, но Алёна в нем не значилась. На всякий случай проверил вторые классы - нет. С разрешения девушки позвонил деду.
- Как нет?.. Там! - басил дед в трубку - Школа около бани, правильно? Фамилия? Чума... Чума... Твоя фамилия-то! Ищи!..
Пока не поздно, Дмитрий решил идти к подъезду и ждать девочку там: хотелось встретить ее одну. По пути забежал в магазин, купил две шоколадки. Минут двадцать стоял под аркой углового дома. Когда озябли ноги, хотел погреться в подъезде... И вдруг увидел Любу. Узнал по походке: шла торопливо, глядя перед собой, держась рукой за ворот плаща-пальто. Показываться ей на глаза было рискованно, но чувства взяли верх: он окликнул ее. Люба остановилась, не отнимая руки от горла, смотрела в его сторону мутновато-напряженным взглядом, близоруко прищурилась.
- Это я, не бойся... - подошел Дмитрий, глядя на ее туго стянутый в талии пояс.
- А чего мне бояться? - узнала она его. - Зачем пришел? Нечего тут делать... - Люба была недовольно: на белых щеках из-под пудры выступил румянец, оттенив два очень аккуратно и плотно приклеенных, будто втертых, пластыря под глазами.
- А я к другу пришел. - Дмитрий неопределенно махнул рукой в сторону дома, решив врать как можно беззаботнее. - Вчера веселились здесь, перчатки оставил. А ты разве здесь живешь?..
- Как зовут друга?..
- Друга?.. Женька. С первого этажа-то...
- Не знаю нижних... - призналась Люба. Но все же в глазах ее мелькнул подозрительный огонек, она быстро прошла в подъезд. Минут через пять вышла. Молча встала рядом, приминая носком замшевого сапога снег; из голенищ виднелись узорчатые концы модных гольф-самовязок, уплотняющих без того упругие икры.
- Люба, тебе что, делать нечего? Пошла бы занялась делами по хозяйству, - начал паясничать Дмитрий, зная наверняка, что она никуда отсюда не уйдет, а будет с ним дожидаться дочери. - Или ты опять в меня влюбилась...
- Слушай, хватит!.. - сказала она. - Уходи. Нечего ребенка травмировать. У него отец есть, ясно? Не нужен ты ей. - Она хотела явить ненависть, но в горле застрял ком обиды.
“Ах, так! Как деньги - так днем с огнем ищете, а тут - не нужен! И вообще, нужен ли отец, это у ребенка еще надо спросить!..” - с этими словами Дмитрий хотел вспылить, но опомнился. Встреча и без того по лучилась глупой, враждебной. А ведь он желал Любе только добра, был благодарен ей сейчас за эту встречу... Но в то же время, видя ее упорство, вспомнив, как его нагло водили за нос, решил стоять до конца, как бы это не выглядело: уж эту возможность увидеть родную дочь, извините, он не упустит.
- Если хочешь знать, - сказал он, - я имею право по закону раз в неделю забирать ребенка на прогулку. Даже обязан принимать участие в его воспитании. Отцовства меня еще никто не лишал.
Люба молчала, смежив крашеные ресницы, и вдруг пошла мимо него прочь. Чемодуров, помня ее привычку - молча делать свое дело, пошел следом.
- Ты куда?
- В милицию. Пусть тебя заберут...
- Да тебя самою первую заберут за оговор! - пытался шутить он, петляя по тропке.
- Не меня, а тебя, - уверенно отвечала Люба , - хотя бы за то, что потратили на тебя время, оштрафуют. А я - женщина, мать, мне вера...
Она зашла в незнакомый подъезд. Тотчас вышла и направилась в середину двора, где стояли в низинке хоккейная коробка и сколоченная из досок горка для катания. Там играли дети.
Люба остановилась, вглядываясь. И, подождав, когда он приблизится, сказала вдруг умиротворенно:
- Вон она, на горке. Смотри свою дочь, - и крикнула: - Алёна!..
От группы детей отделилась девочка, в красном пальто и с ранцем за спиной.
- Мам!.. - спешила она оправдаться, подбегая с виноватым видом. - Я только на полчасика...
Люба ничего не ответила. Бывшая семья гуськом направилась в сторону дома по узкой дорожке, утоптанной в снегу. Чемодуров шел последним.
- Люб, ну ты скажи ей...
- Что?.. - лукавила Люба.
- Ну, кто я ей...
- Алёна, - сказала мать, и Дмитрий сзади почувствовал, что она улыбается, - ты Димку помнишь?..
- Слыхала, - пропищала девочка.
Они остановились на площадке. Чемодуров подал девочке шоколадки. Алёна, глянув на мать, приняла.
Нет, не о такой встрече мечтал Дмитрий в течение нескольких лет! Не узнавал и себя: побоялся обнять, поднять на руки родную дочь. Неужели это была она? Та самая Алёнка, озорная, ясноглазая пышка, бесстрашно падающая в визгливом смехе из рук матери в его руки?.. И сейчас, глядя на эту нескладную, веснушчатую девчушку, в некрасивом пальто, купленном на вырост, которая посматривала на него из-под косой челки как на чужого, чуть сощурившись в невеселой улыбке с рядом широких передних зубов, - он с болью вспоминал свое грустное детство. Узнавал в ней себя, неуклюжего, мнительного и какого-то несчастного мальчика, которого в школе дразнили Чумадуром. Последние годы Дмитрия прошли трудно и серо, с одной лишь яркой мечтой о дочери. И сейчас это внезапное разочарование, эту боль не хотелось пускать глубоко в душу. Ценой былых горьких потерь было выработано в душе устойчивое противоядие от всяких стрессов и бед, искалечивших его молодость. И вдруг он поймал себя на том, что среди этих двух людей он все же больше тянется к бывшей жене, когда-то жестоко предавшей его, и все-таки доброй, красивой и веселой женщине, с которой сейчас было намного проще.
Потом он говорил с Любой о пустяках и общих знакомых. И между тем думал о том, что вот какая это странная штука - жизнь. Два человека, которые когда-то не могли жить друг без друга и стремились к встрече, - теперь уже несколько лет живут поврозь, как чужие, враждуют из-за ребенка. Он знал, что подобное творится во многих семьях. Малышам с пеленок наговаривают небылицы о нехороших отцах, пытаясь воспитать в детях успокоительную для себя нелюбовь к родителю. Дети вырастают, в большинстве находят отцов, сравнивают запавшие в душу характеристики с живым, уже немолодым человеком, что часто не совпадают, - и видят, что их обокрали самые близкие люди. Умышленно, в родительском эгоизме привили им вирус ущемленности, которая с годами превращается в хроническую грусть при воспоминаниях о безотцовом детстве.
Чемодуровы расставались.
- Не приезжай. У нас свой папа есть, - заученно говорила девочка, поглядывая на мать. - Не приезжай...
Чемодуров ехал домой в холодном, дребезжащем троллейбусе, успокаивая себя в конечном итоге тем, что увидел родную дочь. Он вспомнил о том, что она ни разу не назвала его отцом, и сам он не пытался хоть как-то внушить ей это. Со временем ребенок всему даст свои имена, думал он. А пока его дело - платить хорошие алименты и не забывать о праздниках, которые ждут и любят дети.
Однако через неделю он не выдержал, набрал номер телефона.
- Не звони! Папка ругается. Нельзя... - услышал он тонкий голос, утверждающий старый приговор, и долгие, как тоска, гудки... И все же однажды они разговорились. Как понял Дмитрий, Алёна была в квартире одна. Он расспрашивал ее о школе, она подробно отвечала, и все говорила, что мечтает уехать в деревню к бабушке, где провела почти все детство.
Ко дню рождения Дмитрий выслал девочке два красивых платья, заказанных в Москве. Сам не появлялся: боялся новых разочарований; и на самом деле ему казалось, что встречи выбьют девочку из привычной колеи. А под Новый год отправил ей в конверте билет на детский спектакль в оперном театре, приложив пять рублей на мороженое и записку, написанную крупными печатными буквами. А через неделю после спектакля позвонил.
- Я не ходила... - тянула девочка в трубку. - Никто меня не отвез. Так жалко!.. И билет целых рубль восемьдесят стоит... Пять рублей у меня взяли, сказали: в получку отдадут. Не надо, не высылай, у меня все равно ключа от почтового ящика нет. А ты один живешь? А когда женишься?.. А я хочу, чтобы дядя Витя женился. Всегда ругается. И пьет, и пьет...
- Бьет? - спросил Дмитрий.
- Н-нет... А Настя про меня все ябедничает. Я в деревню хочу, я бабушку больше всех люблю... А сколько до лета осталось?.. Посчитай... Ой, много!..
- Скажи мне, Алёна, только честно: дядя Витя тебя обижает?
- Н-нет... Ну, не сильно... Вчера его на диван тошнило, где я сплю... Приезжай...
Чемодурова лихорадило. В голове проносились решения: встреча, удар в нахальную образину, - но опрометчивые он тотчас отбрасывал.
- Слушай, Алёна!.. - кричал он в трубку. - Никому не говори о нашем разговоре! Даже маме не говори. А бабушку люби. И не горюй. Все зависит от тебя... На днях я приеду и мы с тобой обо всем поговорим. Хорошо?..
- Хорошо...
Дмитрий как никогда аккуратно и твердо установил трубку на рычаги.

«Наша улица» № 5 (54) 2004