Виктор Боков

ЧТО ДЕЛАТЬ?

миниатюры с натуры

1.  "Эй, ты!" - кричат старухе. А она не слышит. "Эй ты!" - а она не слышит. " Бабка! Ты как Бетховен!" - сказал крикун и перевел бабку через дорогу - Она что-то дала ему. "Чего ты у нее взял?" - "Пять копеек. С паршивой овцы..." - и не договорил. Дальше все знают!

2.  "Барышня!" - обращается милиционер к девушке. Она прибавляет шагу, идет, идет, идет. "Это кто?" - спрашивает у меня милиционер. "Моя знакомая" - "Она нормальная?" - "В гимназии на одни пятерки учится". Девушка, шла и оглянулась, замахала рукой. "Это вам?" - спросил милиционер. "Мне! Я с вами поделюсь!" - "Это вы здесь писателем работаете?" - "Я везде писателем работаю" - "Молодец!". Я шёл и думал, в каком смысле?!

3.  Я посадил и вырастил три больших клёна. Они неразлучны. "А почему три?" - спросил у меня корреспондент, приехавший ко мне за интервью. "Для России число три притягательно. Три сосны. Три сестры. Три карты. Тригорское...".

4. Черный, волосатый и полосатый, как тигр, червь ползет через дорогу. Водитель увидел его и остановил машину. Спросил меня: "Пожалеть червя?" - "Конечно, пожалей!". Водитель закатал червя в крупный лист орешника, положил в кювет и поехал. Сказал мне: "Вот и хорошо! Не буду всю дорогу думать, что я убийца!".

5. "Дай в долг!" - "Не дам!" - "Боишься?" - "Боюсь" - "А чего?" - "Дал одному, теперь он каждый день ко мне ходит. Берет, а не отдает!".

6.  На усадьбе живут две вороны. То и дело ссорятся. Одна найдет что-то, а другая начнет у нее отнимать. Когда в саду захотела поселиться сорока, вороны объединились и встали на защиту родины. Сорока положит сучок в завиваемую на ветвях дерева стенку гнезда, вороны скинут на землю. Прогнали сороку. А я стал звать их вороны-оборонщицы!

7. Как сумасшедшая, на полном форте трубит электричка. Я проводил ее глазами и понял причину. Во всем составе ни одного пассажира. Электричка просто жаловалась!

Визитная карточка

На аккуратном осеннем кустике крушины алел несорванный листик. Я подошёл и сказал дереву, как знакомому человеку: "Предъявите визитную карточку!". Единственный листик, который волновался от ветра, слетел ко мне под ноги. Я поднял его и, шутя, вслух прочел: "Здравствуйте, Виктор Федорович!".

Что делать?

Уставши от забот и напряжений дня, я сел в оцепенении и спросил: "Что делать?". Прочел совет Чернышевского. Прочел совет Ленина. И вдруг меня осенила хорошая мысль. Надо открыть холодильник и хорошо поесть. Еда успокоила меня и подарила мне крепкий сон. Проснулся я с такой ясной головой, что стал писать короткую прозу. Мне по душе пришлась форма миниатюры. Ею не брезговал Тургенев, Бунин, Пришвин, Абрамов, и аз грешный, не без влияния своего мудрого наставника М.М.Пришвина. Он первый, кто похвалил меня за маленькие рассказы. Первый из них назывался "Ряски", напечатанный в журнале 'Дружные ребята". Пришвин в Сергиевом Посаде сказал мне: "Мой Петя рассказ прочитал. Я похвалил. Поинтересовался, а кто это написал. "Наш Витя!" - сказал ему сын Петр. "Хорошо!". Шутка ли - классик признал доброго молодца, выбравшего путь своего учителя.

Надоело!

Женщина! Ей за пятьдесят. Одета весьма скромно, видно, что нелегко ей живется. Всем время трудное, но она одна из тех, кому особенно тяжело. "Раньше-то!.." - вспоминает она. И тут возникают времена, когда одеться и прокормиться, если честно работать, не было проблемой. Мне особенно врезалась в память одна ее фраза, кинутая мне на ходу. Женщина несла тяжелое бревно без единого помощника, сама. "Надоело быть мужиком!" - резко пожаловалась она. А потом плела и плела свои бытовые, житейские были: "Дура я была! Ох, дура! Мужа из дому выживала, а все комсомол меня на него натравливал: он у тебя не спасет родину, в трудный час не останется в ночную смену, когда надо план выполнить. Не зря девки-торфушки поют: "Вот и кончилась война, Я осталася одна. Я и лошадь, я и бык, Я и баба и мужик" - Хоть бы плохонького какого волной прибило, всё бы легче. Две лямки тяну - и бабью, и мужичью. Надоело! Хочу быть женщиной. Помоги бог! Я отмолю. В долгу не останусь!".

Тихоня

Вся она была робость и мягкость и податливость и тишина. То и дело ее щёки заливал румянец стыдливости от любого сколько-нибудь смелого слова. В постели она тихо и робко лежала, стыдясь обнять и поласкать руками. Но стоило взять её за пружинистые колечки лобка, как вся она зазвенела, и заходила. Сильные ноги ее сдвигались, как ножницы, режущие кровельное железо. Губы лица как-то сразу высохли и не отвечали на поцелуй. Всё у нее было теперь только т а м! И когда всё случилось, она попросила: "Не уходи!" Тело, вспоминая всё только что случившееся, вдруг закипело новой волной нового звона. Снова начались конвульсии и сладостные содрогания, и "гость", ставший сонным и потерявшим упругость, буквально переваливался в глубине из стороны в сторону, и было впечатление, что кто-то пожёвывает его добрыми, но внушительно властными губами. Так делает лошадь, намереваясь вытащить клочок сена из слежавшегося зимнего остожья. "Гостю" нельзя было оставаться без дела, и он ушёл. Тихоня положила руки под голову, блаженно закрыла глаза. Она отдыхала, как пашня после только что свершенного сева, как пчела после дальнего полёта за нектаром. Чуть всходили подглазия. Это была заря проведенной ночи. Светало.

Храбрый муравей

Большой, рыжий муравей по имени Онуфрий пробирался по лесу. На тропинке, по которой ходят грибники, нашел он новенький гвоздик, ухватился и понёс. Он думал, что это пригодится. Гвоздь был тяжелый, и муравей хотел было бросить его, но вспомнил, как старший брат Анисим наставлял Онуфрия: "Не бойся тяжелой клади! На то ты и муравей, чтобы всех в лесу удивлять своей силой!". Где дорога была гладкой, там хорошо было тащить тяжесть, где на пути лежала трава, приходилось напрягаться. Один раз у Онуфрия что-то даже в суставах хрустнуло. "Эва! - в сердцах выпалил муравей, - этак я еще надорвусь!" - "Не надорвешься!" - сказал ему в самое ухо брат Анисим, который мог передавать свой голос на любые расстояния.

Онуфрий осмотрелся и окончательно понял, что дороги он не знает, лес чужой. "Бросать мне гвоздь!" - подумал он. Но можно ли было бросать находку, если столько сил было отдано ей?! "Во что бы то ни стало, я доставлю железо своим собратьям - муравьям", - решительно подумал Онуфрий и положил на видное место гвоздик, забрался на ночную фиалку. У него закружилась голова от дурманящего запаха, но Онуфрий справился с легким опьянением и трезвыми глазами стал оценивать обстановку. Вышка была так мала, что ничего не увидел Онуфрий, кроме кустов орешника и старых пней. "Низко слишком",- подумал муравей и перебрался на куст бересклета. Но и отсюда не увидел он своего дома, кругом был сумеречный лес, становилось все темнее.

Онуфрий спустился на землю и подбежал к большой березе. Т1олезу-ка я на нее",- подумал он, но побоялся. Чего доброго еще украдут его красивый гвоздик. Оставалось одно - ночевать в лесу. Приходилось слышать Онуфрию от одного пожилого муравья о ночлеге в лесу. Теперь вот случилось, что и самому надо было думать о ночевке в темном, темном лесу. Онуфрий выбрал помягче место, положил на листок осины гвоздик и улегся бок о бок с ним. Честные труженики после трудов праведных засыпают быстро, муравей тоже был честным тружеником, и потому сон тотчас же овладел им. Снилась ему кузница, наковальня, раскаленный кусок железа, из которого кузнец делал гвоздь. Муравей проснулся и потрогал лапкой, тут ли его гвоздик, гвоздик лежал на месте. Муравей успокоился. Левый бок Онуфрия очень охладел от соседства с гвоздиком, Онуфрий растер его лапкой и немного отодвинулся от железа. Спал он теперь ровно и, наверно, мог бы еще долго пребывать в этом безмятежном состоянии, если бы его не толкнули в бок. Онуфрий притворился спящим и чуть приоткрыл один глаз, чтобы узнать, кто это так грубо толкается. Два муравья с запахом чужого муравейника остановились около Онуфрия и стали разговаривать.

"Мертвый или спит?" - спросил первый муравей. "Спит!" - ответил второй муравей и пощекотал Онуфрия лапкой. "Я щекотки боюсь!" - закричал Онуфрий и подскочил над своей железной добычей. "Не столько ты щекотливый, сколько заполошенный, - сказал первый муравей, - что это ты в лесу ночуешь? Тебя что, в муравейник не пустили?" - "Я заблудился", - признался Онуфрий и почти заплакал. "Жадина, - сказал второй муравей, -  зачем это тебе гвоздь понадобился, что, строиться думаешь?" - "Да, нет, -  признался Онуфрий, - очень мне гвоздик понравился, шляпка у него красивая, я хочу брату Анисиму показать". Упоминание о брате немного примирило двух муравьев с Онуфрием. "Ты чей будешь?" - спросили они в два голоса, словно исполняли дуэт на сцене. "Я из муравейника, что у дуба с горелым дуплом и двух больших елок"... Когда, наконец, он очутился около родного муравейника, он увидел опечаленного Анисима.

"Братка!" - крикнул Онуфрий. Анисим вздрогнул, бросился к Онуфрию, подхватил с другого конца железную ношу, и теперь уже ее волокли два брата, которые очень любили друг друга. "Всю ночь тебя ждал! - счастливим голосом сказал Анисим Онуфрию, - хотел пойти искать, да фонарь поломался, во тьме боязно". Анисим заботливо покормил Онуфрия, живот которого основательно подвело за ночь. "Ты, братан, спи, - сказал Анисим, - а я пойду на Сосновую гриву, там много хвои осыпалось, надо убрать, а то еще соседи с Анискиной сечи нагрянут, после них ничего не останется, я их знаю, она хваты!". Онуфрий блаженно уснул. Анисим смотрел и смотрел с любовью на своего брата и клялся про себя, что никогда, никогда не разлюбит его.

"Эй, соня!" - кто-то толкнул Онуфрия в бок. "Не трогайте! - решительно заступился Анисим, - это мой брательник! Он в ночную смену работал" - «Ой, ли!" - не унимался нарушитель муравьиного порядка. "Не бузотёрь, не бузотёрь, - сказал ему Анисим, - вроде бы и не пьян еще, а уже дебоширишь!" Онуфрия оставили в покое. Онуфрий проспал ровно три часа. Когда он проснулся и вытянул свою тонкую, перехваченную ремешком талию, то почувствовал силу, уверенность, желание немедленно начать работу. Он вспомнил, что около гвоздика лежала в лесу красивая синяя стружка. "Пригодится и это в муравьином хозяйстве" - подумал Онуфрий, и, как молодой матрос по трапу, побежал по березовой палке, которую кто-то воткнул в муравьиную кучу. Он передвигался легко и весело и всю дорогу напевал свою любимую песенку: "Трунди - бурунди, Алырын - балырын, Деди - редеди, Толырын - болырын" - В переводе на язык людей это значило: "Мал да удал, Всё на свете видал. Честно тружусь, Никого не боюсь!" - "Хорошо поешь, Онуфрий!" - сказала лиса, облизывая куриные перья. "Я тебе не колобок и не курочка-ряба!" - отбрил ее Онуфрий, свернул с тропинки и скрылся в траве. Вслед за ним звучала на весь лес любимая песенка: "Трунди - бурунди, Алырын - балырын, Деди - редеди, Толырын - болырын!".

«Наша улица», 1-2000