Ваграм Кеворков "Алёна" рассказы
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Ваграм Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского, а ранее - историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института. Режиссер-постановщик, актер, журналист. Работал на телевидении, снял много телефильмов, в том числе фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте", в 70-х годах вёл передачу "Спокойной ночи малыши". Член Союзов писателей и журналистов. В 2005 году в Московской городской организации Союза писателей России вышла его книга «Сопряжение времён». В «Нашей улице» печатается с № 76 (3) март 2006. Участник альманахов издательства "Книжный сад" "Ре-цепт" и "Золотая птица". В 2008 году в Издательстве писателя Юрия Кувалдина "Книжный сад" вышла книга повестей, рассказов, эссе "Романы бахт". В 2009 году Юрий Кувалдин издал новую книгу повестей и рассказов Ваграма Кеворкова "Эликсир жизни".

вернуться
на главную страницу

АЛЁНА

рассказы

ТЕОРИЯ ВЕРОЯТНОСТИ

Летом 19... года наш эстрадный ансамбль преобразовали на лето в агитбригаду и отправили по колхозам. После концерта в клубе мы ночевали обычно на сцене, а вот если выступали на полевом стане... Тут уж всяк устраивался по-своему: в автобусе, на скамейках открытой столовой или в степи. Молодые легко переносили все это, а наш виолончелист Мих-Мих, небольшой человек с мешочками под глазами, мучился. Ему уже стукнуло шестьдесят пять, и крепко стукнуло: уйма болезней. Особенно донимала грыжа: раздеваться при всех, в автобусе, чтобы на ночь снять грыжевой бандаж, стало для него испытанием - почти ежедневным и неизбежным. И однажды он обратился ко мне:
- Слушайте, вы вот все время спите чуть не в степи, вы что, не боитесь? Можно с доярками в домике, я узнавал! Давайте там ляжем!
Перспектива ночевать в душной саманной каморке, где окошко вмазано наглухо и не открывается, меня не грела.
- Мих-Мих, давайте ляжем прямо здесь, на траве! - я любил спать в степи, среди полыни и чобора, под звездным роскошным небом. - Сенца набросаем, и отлично выспимся!
- Где - здесь? Вы что, с ума сошли?.. Слушайте, вы же умный человек, вы аналитик, и я аналитик, мы с вами два аналитика! Вы что, не боитесь хулиганов, разбойников?..
Еле уговорил я его набросать сена под стенку этой самой мазанки, где ночевали доярки, и улечься спать под открытым небом.
- Но если я простужусь, вы сорвете работу агитбригады! - Мих-Мих ударил последним козырем.
Я набросал ему сена побольше, и он кое-как, озираясь во тьму и охая, улегся.
- Мих-Мих, смотрите, какие звезды!
- Ужас! Кошмар! Спать под открытым небом! Как Павел Корчагин!
Мих-Мих снимал бандаж, я слушал его сетования, глядел на звезды, и скоро уснул - глубоко, сладко! И приснился мне сон: будто я стою у доменной печи и из топки на меня пышет жаром! И жара становится все больше и больше, и этот жар тяжело наваливается мне на грудь и вот-вот раздавит меня!.. С трудом, сквозь сон, сообразил я, что уж дышать не могу, что какая-то страшная сила сдавила меня на самом деле, а не во сне, и я стал вырываться, выбираться из-под этой невероятной тяжести - и тут увидел прямо у своих глаз чью-то ужасную морду и почувствовал, что не могу выбраться из-под нее, а морда обдавала меня жаром и наваливалась все тяжелее!.. Отчаянным, диким усилием я немножко сдвинулся в сторону, потом еще и еще, и, наконец, вырвался из-под этой тяжести и, вскочив на ноги, увидел, что это бык! Вот оно что! Значит, огромный бык на меня улегся, подогнув ноги прямо на груди моей, и обдавал своим жарким дыханием мое лицо!..
Я стал кричать на него, пинать, прогонять! От моих криков проснулся Мих-Мих и, разглядев в темноте быка, вскочил, как подброшенный, и с воплем "Ааа!.." шарахнулся вправо, куда-то за домик, и вдруг раздался страшный крик, истошный гусиный гогот, и слева из-за домика выскочил Мих-Мих, а за ним с расставленными крыльями вынеслись гуси, целая стая, и все это промчалось мимо меня и быка и скрылось за домиком справа, и тут же из-за домика слева снова выскочил Мих-Мих и, крича "Ааа!", промчался мимо и скрылся, а гуси снова вынеслись слева и с ужасным гоготом едва ли не пролетели мимо, а Мих-Мих тут же выскочил слева и пробежал вправо!.. Гуси гогочут, Мих-Мих вопит: "Ааа!.." Я захохотал. Я понял, что Мих-Мих, шарахнувшись от быка, убегая, спугнул спавших гусей, и они с Мих-Михом бегают друг от друга вокруг мазанки и кричат еще больше, пугая друг друга!.. Слева опять вымчался Мих-Мих и вдруг шарахнулся от меня, хохочущего, почему-то назад, и тут выскочили гуси, и Мих-Мих врезался прямо в них, упал и пуще прежнего завопил: "Ааа!.." Гуси от него шарахнулись в обратную сторону, загоготали истошно, и тут взревел бык!.. Подобной какофонии еще никто не слыхал!..
Выскочили разбуженные шумом доярки, стали бегать туда-сюда, пытаясь понять, в чем дело! А когда поняли, прямо-таки заржали во всю мощь своих глоток!..
Долго все это успокаивалось под звездным, жемчужным небом!.. Наконец, прогнали быка, - доярки рассказали, что он болен ящуром, ноги его плохо держат, и он часто ложится где-либо, его уж неделю назад собирались убить и сжечь, но рука все не поднималась его уничтожить... Гуси угомонились, а Мих-Миха доярки увели спать к себе...
Утром Мих-Мих заявил, что уходит. Что он больше не может ездить по Хацапетовкам и спать в антисанитарных условиях.
Но агитбригада вскоре закончилась, начались привычные концерты в санаториях Кавминвод, и Мих-Мих остался. И слава Богу! Без Мих-Миха жизнь была бы скучнее.
- Слушайте, почему вы всегда говорите: "Нет хлеба! Нет хлеба!" - Мих-Мих обращается ко всем в автобусе. - Я специально зашел в магазин - полно хлеба!.. - Мих-Мих юморит. Его глазки-мешочки смеются. Он хорошо знает, что мы ждем не хлеба, а Глеба.
В автобусе улыбаются. Ободренный успехом, Мих-Мих продолжает:
- Знаете, сейчас всем делают переливание крови. Всем поголовно!
- Как - всем? - изумляется пианистка.
- Абсолютно всем! - утверждает Мих-Мих. - Вот смотрите, он конферансье? Ему тоже делают переливание крови!
Опять улыбки в автобусе. И Мих-Мих пускается дальше:
- Смотрите, какие я наиграл себе мышцы! Двадцать шесть концертов в месяц! Это же уйма! Когда играешь на виолончели, становишься, как атлет! Вот, пощупайте! - И согнув руку, он подставляет ее пианистке. Та пробует мускул, смеется:
- Да, Мих-Мих, можно подумать, что вы гирями в цирке кидаетесь!
- А у вас? - лукаво спрашивает Мих-Мих и щупает ее руку. - Ну, это ручные мышцы, а ножные? - и пытается взять ее за ногу повыше колена. Пианистка, смеясь, отводит его крепкую, плотную руку.
- А что вы стесняетесь? Вот, смотрите, у меня и ножные мышцы хорошо развиты! Дайте руку, пощупайте мою ногу. А я вашу!..
Мих-Мих юморит, коротая время, но приходит, наконец, опоздашка Глеб, и автобус трогается.
- Слушайте, а почему мы не ездим на электричке? - возникает Мих-Мих. - Вы читали Эйнштейна? По теории вероятности, на автобусе мы разобьемся!
- А на электричке? - полноватый Глеб режет батон пополам, потом каждую половинку вдоль, мажет маслом, кладет кружки колбасы, ломтик сыра и отправляет все это в рот.
- Актерский бутерброд! - комментирует Мих-Мих. - Электричка идет по рельсам. Разве можно сравнить?..
В те стабильные времена не знали, что такое теракты... Мих-Миха никто не поддерживает, и он обращается ко мне:
- Слушайте, вас так посадят! Помните, вчера, у Пушкинской галереи? Солдат с девушкой целуются, а вы что сказали? "Какое единение армии и народа!" Вас так посадят! И кто вам будет носить передачи? От него, - он кивает на Глеба, - вы не дождетесь ни крошки!
- Почему это? - тут же вскипает Глеб.
- Так вы же все съели, разве хоть крошку оставили?
В автобусе хохот.
Глеб обижается, и Мих-Мих переключается на меня:
- Кстати, признайтесь, а ведь приятно приехать после концерта домой и скорей к молодой жене под бочок?
- Мих-Мих, а вы еще не забыли это? - съязвил я.
- Хм! А вы еще не забыли, как на вас бык лег? - парирует он. В автобусе снова хохот. - По теории вероятности, он мог вас раздавить!
- По теории вероятности, он мог и вас раздавить!
- Вот именно!.. Нам давно уже пора ездить на электричке!.. - Его опять не поддерживают, и Мих-Мих замолкает. Потом с укором: - И чего это я так переживаю за вас? Это в нас роевое!
- При чем тут роэ? - удивляется Глеб.
- Не роэ, а рой! Толстого надо читать! Рой! Мы ведь жужжим друг за друга, как пчелы!.. А Шопенгауэра вы читали? А Ницше?.. Вы знаете, власть всегда оторвана от народа!..
- Мих-Мих! - вмешиваюсь я. - Так вас посадят раньше меня!..
- Ой, ой, вы правы! Вы аналитик, и я аналитик, мы с вами два аналитика!.. Кстати, у меня к вам есть предложение. Я сделаю его вам в антракте!.. Антр ну! Между нами!..
В антракте он, действительно, подходит ко мне:
- Слушайте, давайте озолотимся! Давайте займемся бизнесом!
Ах, Мих-Мих, Мих-Мих! Юмор и авантюра шли у него рука об руку.
- Вы красивый парень, я покупаю фотоаппарат, и мы с вами идем на Провал. Там же масса курортниц! И вот вы садитесь один на скамейку, а я гуляю себе... К вам подсаживается какая-нибудь курортница...
- Не обязательно!
- Обязательно! Обязательно сядет, вы ведь красивый парень, зачем же она тогда на курорт приехала?.. Подсаживается какая-нибудь курортница, а я тут как тут с фотоаппаратом: "Давайте я вас сфотографирую, вы же такая пара!" - И все! Я вас фотографирую, беру с вас по рублю (ваш рубль я вам потом возвращаю), а ее рубль делим потом пополам! Нет, конечно, затраты тоже пополам - фотопленка, бумага, проявка, фиксаж, - иначе какой же мне смысл?.. Вы что, не верите, что мы с вами озолотимся? Давайте попробуем!..
- Мих-Мих, даже если мы будем ездить в Ессентуки, Кисловодск и Железноводск, через пару недель нас вычислят и раскусят!
- А что тут такого?.. Ну, не хотите фотографироваться, давайте сделаем номер! Давайте сделаем номер! Вы меня объявляете, я выхожу и играю на виолончели! Вы же знаете, как я играю и как меня принимают! (Играл он много из Минкуса, но чаще - сперва "Полонез" Огинского, потом "Гитану", пиццикато - а принимали его, действительно, великолепно, всегда с бисовкой). И вот я заканчиваю играть, ухожу и по дороге роняю виолончель! На сцене! Вы представляете, что творится в зале? Разбили виолончель! Это же интересно!.. Вы выскакиваете из-за кулис и - "Ох! Ах!" - ну, вы знаете, как это делается!.. Мы с вами вовсю страдаем - "Ох! Ах!" - зал шумит и переживает, и тут вы достаете из виолончели гитару!.. Зал ахает, он не ожидал этого! И вы тоже! А я беру гитару и играю на гавайской гитаре! Вы слышали, как я играю на гавайской гитаре? (Мих-Мих укладывал гитару себе на колени, левой рукой брал аккорды, а правой дергал струны и водил по ним обыкновенной расческой - действительно, иллюзия звучания гавайской гитары была удивительная). Играю "Гуцулку Ксеню"!.. Зал падает!.. Я играю на гавайской гитаре, масса аплодисментов, я ухожу, вы меня вызываете, я снова играю, снова аплодисменты, вы меня вызываете, я кланяюсь, ухожу - и падаю! И разбиваю гитару! Вы себе представляете? Я разбиваю гитару - что в зале творится?! - "Этому еврею опять не везет!" - Это же здорово!.. Вы бросаетесь ко мне, мы оба - "Ох! Ах!" - чуть не плачем, а вы из гитары вынаете скрипку! Вы слышали, как я играю на скрипке? Как Ойстрах! Только я держу ее, как виолончель!.. Вы вынаете скрипку - вы представляете, что в зале творится?.. А я развожу руками - и играю на скрипке! Как на виолончели!.. И в зале снова аплодисменты - вы знаете, как меня принимают!.. И вы меня вызываете, я кланяюсь, вы опять вызываете - и так далее. И все! Мы с вами озолотимся!.. А что вас, собственно, не устраивает?.. Кстати, почему вы открываете концерт так серьезно? Вы что, волнуетесь? Так вы скажите так: "Добрый вечер!" - вслух. А про себя: "Идиеты!" - "Здравствуйте!" - А про себя: "Дураки!" - Вас на руках будут носить.
Я попробовал. В самом деле, волнение как рукой сняло, а зал сразу заулыбался, стал теплым, моим.
Позднее я понял, в чем тут секрет: в раскрепощении. А тогда сообразил только, что Мих-Мих сам пользуется этим приемом, сам мысленно иронизирует над зрителем, и от этого-то его глаза-мешочки излучают и юмор, и обаяние, и так располагают к нему зрительный зал.
На следующий день я решил разговорить Мих-Миха, выудить из него еще что-либо интересное и полезное. И Мих-Мих стал рассказывать:
- Вы знаете, я ведь на эстраде с пяти лет! Как цыганенок! Да-да, в пять лет я уже шел красной строкой - "Вундеркинд Миша! Пять лет!" А в восемь лет я уже получал рубль золотом, вы что, смеетесь? Это же адские деньги!.. Моему товарищу - он тоже играл на виолончели - платили два рубля за концерт! Он тоже был вундеркинд! Ему было двенадцать, мне восемь, и он сказал мне: "Миша, пойдем в бордель!" Он уже ходил туда и повел меня тоже! А я не знал, что и как, и так испугался!.. Кошмар!.. Вы знаете, мы с ним любили играть в бильярд!.. И вы знаете, когда была революция, мы играли в бильярд! Кто-то сказал: "Вон какие-то хулиганы идут брать Зимний!" Мы посмотрели в окно, - правда, шли какие-то люди с винтовками!.. Ну, шли себе и шли, - а мы играли в бильярд!.. А через день выяснилось, что они-таки взяли Зимний!.. Но вначале никто ничего не понял. Даже концерты не отменили. А потом началось! За концерты нам стали платить продуктами - нечего было кушать! Я даже Шаляпину компанировал! Даже у Луначарского дома концерт был! Нам заплатили сливочным маслом!.. И вы знаете, Шаляпин такая сволочь! Ему платили два кило масла - и он уехал! А мне платили четыреста грамм - я остался! Так кто из нас патриот?.. Время было ужасное!.. Мне сказали: "Миша, если ты хочешь выжить, меняй одежду на соль! Пока можно!.." Я взял пустой футляр от виолончели, - знаете, такой деревянный, как метроном, - набил туда всех вещей и поехал на поезде!.. В деревнях я менял одежду на соль, а когда вещи кончились, я поехал обратно! Но поезд остановили казаки, и я спрятался в туалет. Вместе с футляром, где была соль. Но они стали стучать в туалет, и я скорей снял штаны! И сел, прямо мертвый от страха, на унитаз! Они открыли двери и сказали; "Что ты здесь делаешь, жидовская морда?" - И я сказал: "Что делают в туалете?" - "Поговори еще!". "Что это у тебя?" - И показывают на футляр. - "Это виолончель, - сказал я, - такая музыка!" Они закрыли дверь и ушли. А если бы они посмотрели в футляр?! Они б расстреляли меня!.. А так я поменял соль на картошку, и жил себе в Питере!.. А концерты играл бесплатно! Для Революции!.. Да, как вы думаете, мне дадут за это персональную пенсию? Нет? Я тоже так думаю!.. Мы с вами два аналитика!.. Кстати, почему мы не ездим на электричке?..
И вот однажды нам не дали автобуса, и мы все же поехали на электричке. На трамвае доехали до вокзала. Я побежал в кассу брать билеты на всех. И - о ужас! - увидел на перроне жену Мих-Миха под руку с каким-то полковником.
- Слушаете, вы видели мою жену? Молодая, красивая женщина! Ей надо много, а я могу мало! Но она так любит меня, так любит!..
И вот теперь эта "молодая красивая женщина", краснолицая еврейка раза в полтора выше самого Мих-Миха, прогуливалась под руку с высоким полковником!
Я схватил билеты, опрометью кинулся назад, к трамваю, успел перехватить там Мих-Миха, на ходу шепнул остальным, в чем дело, и повел всех на электричку самым длинным, самым окольным путем, чтоб он не увидел этой ужасной картины - его жены с полковником! И Бог пожалел его! Он-таки не увидел этого!
- Знаете, когда во мне раз в полгода проснется мужчина, я сразу бегу к жене! И ни к кому другому! Ведь она так любит меня, так любит!..
Но в отношении автобуса он оказался прав: "По теории вероятности, в автобусе мы обязательно разобьемся!" - И он все же ушел из коллектива.
А вскоре и я ушел, и мы с Мих-Михом долго не виделись. Я случайно встретил его в начале Гоголевской улицы, где он жил.
- О, здрасьте, пожалуйста! Рад вас видеть! - приветствовал он меня.
- Здравствуйте, Мих-Мих! - обрадовался и я.
- Вы знаете, вы все время проходите естественный отбор. Прямо по Дарвину. Смотрите, сначала вы поступили в пединститут. Потом вы прошли на эстраду. А теперь вы уже диктором телевидения! У вас хорошо получается! Вас все любят, потому что вы стали говорить, как лучшие дикторы, - ровно, гладко - как пидорас!.. Нет, что вы смеетесь, вы знаете, что наши разбились? Я же ушел, я же знал, что, по теории вероятности, нельзя все время ездить в автобусе, - вот они и разбились!..
Новость была ужасной. Я обзвонил телефоны всех своих бывших коллег, - да, в самом деле разбились!..
Но и Мих-Мих не ушел от судьбы, от теории вероятности.
- Я еду в Ленинград. На операцию! - заявил он мне при следующей нашей встрече. - У вас еще нет аденомы простаты? Так будет!.. Мне говорят, чтоб я резал здесь, здесь ведь полно светил! Но в Ленинграде, я думаю, режут все-таки лучше!.. И потом, у меня же там дочка! От первой жены! Она умерла... Дочка - сволочь! Знаете, я приезжаю к ней, а она говорит: "Папа, ко мне сегодня хахаль приходит, так что ты погуляй себе пару часиков!" И это после того, как мы столько не виделись!.. Но я все же поеду к ней: она будет ходить мне в больницу!..
Мих-Мих поехал в Ленинград за своей смертью. Он умер во время операции: сердце не выдержало.
"Вы видели моих пасынков? Старший - красавец, ему двадцать восемь, он спит в той комнате, где моя жена, его мать!.. А младший, ему тринадцать, - спит со мной в мансарде. И все время сует мне под подушку свои носки вонючие: он хочет, чтоб я жил в той комнате, с матерью и его братом! А он чтоб остался один!.. Нет, я все понимаю, но разве можно дркать человеку носки под подушку, даже если он просто старый еврей?".
Да будет Господь хотя б на том свете добр к Михаилу Михайловичу Ясиновскому, Мих-Миху - одному из самых безобидных и нестандартных людей, встреченных мною на долгой дороге жизни.

АЛЕНА

Поезд мчался на юг. Колеса ровно постукивали, и Алене снилось, что они с бабушкой опять едут в Ялту. Когда мама разбудила ее, Алена не сразу поняла, где они. А потом, еще не совсем проснувшись, вспомнила и стала напяливать платье, чулки и ботинки.
Они с мамой ехали к дяде, с которым теперь будут жить в новом месте. Дядя этот должен был встречать их на станции, но сейчас стоял с ними рядом в купе и поторапливал их. Значит, они уже приехали. Дядю этого Алена видела только однажды, но сейчас сразу узнала его. В прошлый раз, когда он был у них дома, то говорил с Аленой о школе, а Алена показала ему свою игру в телевизор. Сейчас он взял чемоданы и двинулся к выходу.
- Алена, скорей! - волновалась мама и перекладывала из руки в руку большой яркий букет.
Они оказались на маленькой чистенькой станции. Мама, Алена и дядя пошли, не спеша, вдоль пути. Было рано и пасмурно. Дядя рассказывал, что жить они будут на даче. Алена вспомнила, как они с бабушкой жили на даче, и это ей не понравилось.
Дядя устал и поставил чемоданы на землю. Мама начала расспрашивать, как у него дела на работе, но тут мимо них загрохотали, помчались вагоны, и мама поспешно прижала Алену к себе. Дядя посмотрел вслед электричке, взял чемоданы, и они пошли дальше.
На работе у него было по-прежнему. Но скоро он собирался взять отпуск, чтобы побыть с ними месяц на даче.
Тут к ним подошел какой-то старый толстый мужчина. Дядя ему очень обрадовался, опять поставил чемоданы на землю и стал знакомить с ним маму:
- Семен Захарович!
Мама протянула ему руку, и он сказал:
- Очень приятно!
Мужчины взяли чемоданы, и они зашагали дальше. Идти было интересно. На деревьях краснели вишни, висели орехи... Алена знала здесь почти все деревья, потому что раньше они жили с мамой и папой неподалеку отсюда, в городе.
- Ну вот, пришли! - сказал дядя, а толстый добавил:
- Будьте как дома!.. Собаку не бойтесь, привязана! Вера, Дуся! Встречайте гостей!
Из калитки навстречу им вышли две женщины, молодая и старая, и стали знакомиться. Мама назвала себя по имени, и обе женщины сказали:
- Очень приятно!
- А это Лена, - сказала мама. И все стали смотреть на Алену, а тети сказали:
- Здравствуйте, Леночка!
И Алена сказала им:
- Здрасьте!
Все стали входить во двор и разговаривать о погоде, о саде, который был за забором, а из конуры вылезла и заворчала собака, но толстый Семен Захарович сказал ей:
- Рекс!
И она перестала.
- Ваш дом направо, - сказала старая тетя Дуся, - а наш дальше, налево. Располагайтесь, отдыхайте с дороги, а там и позавтракаем. - Мама и дядя сказали "Спасибо!", и Алена следом за ними вошла в дом.
В окна обеих комнат заглядывали яркие ягоды вишни, и мама вдруг обняла дядю за шею и вскрикнула:
- Боже мой, как хорошо тут!
Дядя обрадованно засмеялся, потом отвел мамины руки, а сам наклонился к Алене и спросил:
- А тебе нравится?
Алена молчала. Тогда дядя сказал:
- Я уже говорил с тетей Дусей, с хозяйкой, она выделит тебе целое дерево!
Алена молчала. Не то чтобы дядя заискивал перед нею, но все-таки... Дядя опять засмеялся и сказал ей:
- Ладно, сама облюбуешь!
И это Алене понравилось.
- Ну, а теперь умываться! - сказала мама, и они с дядей стали снимать с Алены пальтишко.
Рукомойник стоял во дворе. Алена никак не хотела мыть руки с мылом, но дядя заставил. И Вера стала кормить их котлетами, а тетя Дуся принесла слив и вишен. Алена аккуратно брала вишни за тонкие ножки-веточки и мягко кусала ягоду, и во рту разливался и таял кисло-сладкий вишневый сок, алые капли его текли у Алены по подбородку, и мама, укоризненно улыбаясь ей, время от времени отирала их тряпочкой. А после пошли гулять.
Мама, Алена и дядя шли по дну небольшого лесного оврага. Весной здесь, наверно, шумел ручей, а сейчас под ногами шуршала листва. Все вокруг было зелено, и солнечно, и умыто... И такое синее-синее небо сверкало над чистой листвою чинар, и так гордо и мощно проявлялась из-за деревьев солнечная вершина горы, и в лесу было так тихо, тепло и прохладно, что всем троим было хорошо, и радостно, и покойно.
Одно только смущало Алену: кто им теперь этот дядя?
"С мальчишкой связалась!" - вспомнила Алена бабушкины слова. Бабушка любила Алену и из-за нее ссорилась с мамой. И вот сейчас они приехали к этому самому дяде-мальчишке... И как Алене с ним разговаривать, и как его называть?..
Он шел рядом с Аленой и мамой и рассказывал об этих горах и о лесе, и еще о том, где они будут жить и работать... "А бабушка и не знает, где мы, - соображала Алена. - И где я тут буду учиться... А учебники и тетради в Москве остались... А мама сказала, что мы отсюда скоро уедем, только поживем немного и уедем... В Симферополь или Владивосток... Лучше Владивосток... Далеко и не жарко, там море... А в Симферополе жарко..."
Алена споткнулась о корень и, верно, упала бы, если бы дядя не подхватил ее. Алена всегда спотыкалась и падала. И еще ставила ноги носками внутрь. И мама от этого огорчалась и часто ругала ее. Но Алена любила маму. И когда мама в театре играла Аленушку и была такая красивая... И когда мама нигде не работала, и это было лучше всего, потому что тогда Алена и мама были всегда, целыми днями вместе... Алена очень любила маму. Больше бабушки. И больше всего на свете.
А папу она не так вовсе любила. Да он ей и папой-то был понарошку. Тот папа, тот, настоящий, остался в Новосибирске. Алена помнила, как он наказал ее, побил и запер в ванной. А мама пришла и освободила ее. Мама думала, что Алена не помнит того, настоящего папу, а Алена все помнила. Алена все помнила, и когда мама сказала ей, что они больше не будут жить с папой, - с другим ее папой, не настоящим, - Алена только спросила: "А я с тобой буду?" И когда мама сказала ей, что да, она всегда, всегда будет с нею, Алена успокоилась и больше уж ни о чем не спрашивала и сердилась, если бабушка очень ругала маму и требовала оставить Алену ей, бабушке...
Алена споткнулась, и снова дядя не дал ей упасть, а потом вдруг хлопнул возле самого носа в ладоши, развел их, стряхнул комара и засмеялся:
- Во какого убил!..
"А если и там ничего не выгорит, тогда в Красноярск поедем, не пропадем!.." - Алена еще не успела обдумать про Красноярск, как дядя спросил ее:
- В Красноярск хочешь?
И она опять промолчала.
- Ах ты, молчуха, - сказал дядя и, посмотрев на маму, добавил: - Философ!
Алена обиделась.
Утром Алена не сразу вспомнила, где она, а вспомнив, повернулась на спину и, поймав лицом солнце, долго лежала, зажмурившись, и слушала, как за окном гудят пчелы, как на огороде толстый Семен Захарович кричит:
- Дуся, ну куды же ты столько картошки сыпешь!
А тетя Дуся сердится и объясняет, "куды"...
А мама с дядей за дверью тихонечко разговаривали, и мама все нервничала и смеялась...
Прогудел поезд, за окном раздался грохот колес, и Алена почувствовала, как густо дрожит весь дом и она на кровати... Алена потихоньку шлепнула босыми ногами об пол - свежевыкрашенный, усеянный солнечными пятнышками, - подумала, что ей из-за астмы нельзя ходить по полу босиком, и с наслажденьем стала ступать босыми ногами прямо на этот пол, свеженький, как пирожное, и ногам стало легко и приятно от этой разбросанной по полу теплой солнечной сетки... Она уселась на теплый, ласковый подоконник, свесила ноги наружу и стала смотреть, как желтые с черным, похожие на малюсеньких тигриков, пчелы лазят внизу по желтым цветам и вынюхивают своими черными носиками все, что есть в них хорошего... Одна пчела села к Алене на ногу и теперь ползла по ноге и рубашке, среди нарисованных цветочков... Дверь в комнату отворилась, Алене подуло в спину, и пчела улетела.
- А-а! - раздался голос дяди. - Мы уже встали, пятаки уж открыты!..
Про пятаки Алена не поняла и не обернулась. Дядя подошел к ней, обнял за плечи и тоже засмотрелся на пчел во дворе. И вдруг сзади еще кто-то - мама! - обняла их обоих, поцеловала ее, прижалась к ней и сказала:
- Зачем же ты босиком ходишь?
И все трое долго молчали и слушали, как гудят пчелы.
А потом Алена сказала:
- А бабушка знает, где мы?
И мама вздрогнула и сказала:
- Нет, но я сегодня же напишу ей. И всем им... А сейчас пошли завтракать, и проводим тебя на работу. - Это уже относилось к дяде.
Они поели картошки, огурцов с медом, и пошли на станцию. Там дядя купил билет, сел в электричку и скоро уехал, и Алена с мамой остались на пустом перроне одни. Все вокруг было тихо, дремотно, и даже далекие петушиные крики не могли разбудить этого сонного дачного царства. Они побрели в лес - туда, где вчера гуляли с дядей. Там было солнечно и пятнисто, и также лениво и ласково, но что-то все-таки изменилось. Алена никак не могла понять, что же, пока мама вдруг не сказала:
- А все-таки одним здесь страшно!.. Идем-ка домой!
И они поскорее вышли из леса на шоссе, и потом уж пошли медленно, не спеша.
- Мама, - спросила Алена, - а мы здесь всегда будем жить... с дядей?
Мама остановилась, и Алена увидела, как у нее на шее бьется-бьется синяя жилка. И тогда Алена сказала: - Мама, пойдем снова на станцию, там хоть городом пахнет!
И они долго гуляли на станции, и Алена разглядывала фонари, висевшие на столбах, словно виноградные гроздья, и приходившие-уходившие поезда - из них то вываливались целые толпы, а то выпрыгивало два-три человека... И все тут было интереснее, чем на даче, и чем... у них тут... И самое главное - Алена с наслаждением вдыхает смолистый, волнующий воздух железной дороги, и ей хочется снова поехать куда-то, и ехать на поезде долго-предолго, всю жизнь...
- Алена, следи за ногами, опять носками внутрь ходишь!
Что такое?.. Ах, это мама!.. Следи за носками, а толку-то? Ведь не Алена же командует своими ногами, они сами ходят! Как хотят, так и ходят, как им удобнее!.. А вот новый состав из города!
- Алена, ты что, не слышишь?
Ну почему же не слышу, очень даже прекрасно слышу! Попробовала б сама, как ходить и следить!..
- Аленушка, пожалуйста, ставь ноги правильно, тебе это необходимо!
Все! Все! Нет ни вокзала, ни поездов, ничего больше нету, а есть только ноги, которые надо ставить правильно!
- Мама, пойдем домой!
И они молча идут вдоль пути - по гравию, по тропинке, вдоль кудрявых кустов, мимо дачек, собак и колодцев, все вверх и вверх...
- Мама, а дядя давно тут живет?
- Нет, детка, недавно, сколько и мы.
- А раньше он где жил?
- Раньше? Здесь рядом, в городе.
- А почему он теперь не живет там?
- Теперь... теперь там нельзя жить ему... неудобно...
- А почему неудобно?
- Неудобно... Мы здесь, а он там.
- А ездить сюда удобно?
- Ездить тоже, конечно... Но все-таки... Так он с нами!
- А мы с ним всегда будем жить?
- Мы с ним, Алена, всегда... Наверно...
Дядя приехал поздно. Рекс в темноте не узнал его, бросился, поцарапал и слегка укусил. И мама намазывала дядю йодом.
- А вам не больно? - спросила Алена из кровати.
- Больно, конечно. Щиплет.
- А вы подуйте, тогда пройдет.
Дядя подул и сказал:
- Зато завтра я выходной. И мы пойдем в лес.
- А мы на гору пойдем завтра? - спросила Алена.
- Пойдем! Только не на большую, а тут рядом, поменьше!
- А на большую?
- На большую сразу нельзя, надо вначале акклиматизироваться.
- Что надо вначале?
- Акклиматизироваться!.. Привыкнуть к местному климату.
- А мы же тут жили раньше! - сказала Алена. - Помните, вы к нам тогда в гости пришли?
- Помню, - ответил дядя. - Но ведь после этого ты в Москве жила и отвыкла... А помнишь, как ты мне про телевизор рассказывала?
- Помню... А вы в шахматы умеете играть?
- Умею... Ну вот, все, теперь раны мои обработаны... - И дядя пришел из маленькой освещенной комнаты и сел на кровать к Алене. - Хочешь, научу?
- Нет, это я так спросила, - сказала Алена и отвернулась.
- Ну, спи, - сказал дядя и поцеловал ее. - Спокойной ночи. До завтра.
Алена лежала и думала. "А мама сегодня не написала письмо бабушке... И завтра тоже... Завтра пойдем гулять, и ей будет некогда... А послезавтра? Дядя сказал, что он выходной только завтра... А послезавтра напишет?.."
Утром Алену заставили делать зарядку. Заставил дядя. Алена терпеть не могла делать зарядку, но в саду все было по-новому, интересно... Упражнения у нее, конечно, не получались. Но дядя делал их сам и ее подбадривал, и Алене временами казалось, что и она тоже делает все хорошо. Рекс, во всяком случае, глядел на нее с любопытством и даже лаял, тоже, наверное, подбадривал. А мама, улыбаясь, наблюдала за ними с веранды и готовила завтрак.
В лесу они долго шли вдоль небольшого оврага. И когда сели отдохнуть на поваленную ветром чинару, Алена молчала. Она почувствовала, что устала, ей стало досадно и захотелось чего-то такого непонятного, чего, наверное, и не бывает, и все-таки Алена сердилась, что этого нету, сердилась на дядю, на маму, на лес, на себя и на все на свете...
- Алена, поставь ноги ровно, - сказала мама.
"Не буду я ставить ноги!" - про себя сказала Алена.
- Алена, поставь ноги ровно! - еще раз сказала мама.
- Не буду я ставить ноги! - буркнула вслух Алена.
- Что ты сказала?
- Не буду!
- Да брось, Аленка, ну что ты! - сказал примирительно дядя. - Я, знаешь, раньше сам не так ноги ставил... Только ты - внутрь носками, а я - наружу... А потом ничего, стал следить за собой, и вот, видишь - нормально! - И дядя показал, как нормально.
- А я не буду! - опять пробурчала Алена.
- Алена, в чем дело, ты что, устала? - строго спросила мама.
- Ни в чем! - рассердилась Алена.
- Ну, раз ни в чем, - опять подхватил примирительно дядя, - так и говорить не о чем. - Смотри лучше, как капли падают! - И он показал на высокое дерево, с которого после утреннего тумана падали на камни у корня маленькие блестящие капли. Было видно, как эти капли собираются вверху, на самом краю листа, набухают, большеют и, набравшись силы и солнца, внезапно срываются, разбиваясь о нижние листья, и с них уже маленькими веселыми брызгами сыплются на замшелые камни. И от этого мох на камнях унизан прозрачными бусинками, такими яркими и сверкающими на солнце, что во рту возникал их холодный, ледяной вкус и слегка ныли зубы.
Кругом густо стояли сухие сосны, и на них капель не было видно, а это веселое дерево стояло одно над оврагом, и солнце играло этими каплями, как жемчужинками. В другое время Алене понравилось бы, но сейчас ей не хотелось отступать от своего настроения, и она упрямо и зло пробурчала:
- Некрасиво!
- Разве? - удивился дядя. - Нет, по-моему, очень красиво!
- А в Москве лучше, - подумав, зло сказала Алена.
- Разве? - опять удивился дядя. - Ну, что ты?!
- Не надо! - прервала его мама. - Ей сейчас хочется портить другим настроение, не надо с ней разговаривать.
- А-а... Ну, ладно, тогда пошли! - произнес дядя, и они с мамой поднялись с дерева.
- Не холодно? - спросил дядя.
- Нет! - ответила мама, и они пошли дальше мимо капающего дерева, берегом того же оврага.
Алена осталась сидеть. Ей не хотелось сидеть, но и идти не хотелось, и соглашаться никак не хотелось, и слушаться не хотелось, а хотелось только... она и сама не знала, чего ей хотелось, но только ей не хотелось... И она потихоньку поднялась и пошла за ними, но только так, чтобы не совсем за ними, а так - отстав и чуть сбоку, и она долго шла так, опустив голову и глядя в сторону, и ставя ноги носками внутрь, цепляясь за корни и спотыкаясь...
Несколько раз мама и дядя останавливались и ждали ее, но Алена не подходила, а останавливалась шагах в десяти, и тогда мама и дядя шли дальше, а Алена опять тащилась за ними и спотыкалась, изнемогая от собственного упрямства... Наконец, мама остановилась и строго спросила:
- Тебе что, надоело гулять? Тогда сейчас же пойдем домой, и будешь целый день сидеть в комнате!
Алена глядела в землю и, краешком глаза наблюдая за муравьями у дерева, упрямо молчала.
- А как же гора? - поинтересовался дядя.
- Гора?.. - Это было новое! Про гору Аленка забыла. Ей захотелось, чтоб не было того, что было на самом деле, но чтоб все было по-другому, нормально, как раньше... Но побороть себя, подойти к ним Алена была уже не в силах. Мама крепко взяла ее за руку и быстро пошла обратно, вниз по тропинке.
Алена плакала, ей не хотелось идти домой, а хотелось гулять, ей теперь так хотелось гулять, а мама тащила ее домой, и Алена не успевала за нею и все спотыкалась и чуть не падала, а все из-за этого проклятого дяди, который шел сзади и насвистывал, и разговаривал с мамой, как ни в чем не бывало... Но Алена все равно знала, что он притворяется, что ему сейчас тоже плохо, только он делает вид, что это не так, а все равнодушничает и разговаривает, и свистит, и все только для того, чтобы было еще хуже ей, Лене... И Алена, роняя на гибкую темную тропинку тяжкие капли слез, изнемогая от собственного слепого упрямства и теряя последние силы в этой борьбе с дядей, с мамой, с собою, в последнем отчаянном выпаде против, почти закричала:
- А ты не свисти там, мальчишка!
Ах, как задрожал дядин свист!.. Так вот и надо, так надо... Пусть теперь он опять свистит ровно, пусть, все равно - он мальчишка, мальчишка!
И, дергаясь, как неисправный прицеп, спотыкаясь, Аленка чуть не бегом тащилась за мамой, обессилев от собственной злобы и неправоты...
Дядя вскоре умолк, а когда притащились домой и Алена осталась одна в большой комнате, он вышел на веранду, и Алена слышала, как он вздыхал и вздыхал там...
Алене пришлось извиняться... Она лежала в кровати, свет был погашен, мама сидела рядом. А он стоял рядом с кроватью, и Алене надо было сказать ему эти трудные слова извинения: "Я больше не буду..."
Нет. Кажется, это слишком тихо... Так и есть. Мама требует громче. Алена сопит, вздыхает и потом снова - чуть громче:
- Я больше не буду!..
- Чего не будешь?..
- Не буду... Вас называть...
- Как? Вообще не будешь? - Голос дяди повеселел!
- Нет!.. Только мальчишкой...
- Ну, что же... Тогда давай потолкуем.
Дядя присаживается на кровать рядом с мамой, ближе к Алене.
- Вот ты говоришь, Алена, что я мальчишка. А ты знаешь, что у меня сын есть?..
- Что?!.. - Алена аж вздрогнула.
- Да, Алена. У меня сын есть. Правда, он маленький, меньше тебя... Но раз у меня есть сын, разве я могу быть мальчишкой?
Этого-то Алена никак не ожидала! Бабушка этого не говорила!
- Как ты думаешь?
- Н-н-ет...
- По-моему, тоже...
Утром Алена сразу вспомнила, как вчера дядя рассказал ей о своем сыне. "А кто я теперь? Дочка?.." - подумала Алена, но мама не дала ей раздумывать, а заставила быстро подняться (чего Алена, впрочем, попросту не умела), быстро одеться (это было тоже почти непосильно) и выйти во двор, на зарядку.
- Ну, что же ты стоишь? - спросила мама с веранды. - Делай!
- А где?.. - спросила Аленка и замолчала. - Где?
- Он уехал, - поняла мама.
- Куда?
- На работу!.. Ну, делай, делай!
И Алена, вздохнув много раз, помявшись, стала делать зарядку.
- Алена, ну что же ты вяло так? - укоризненно произнесла мама и вышла к ней в садик. - Руки надо поднимать энергично, свободно, а у тебя руки, как плети!
Нет, все-таки делать зарядку - это бессмыслица. Ну, кому это нужно - поднимать руки-ноги и дышать под команду? Кому это нужно? Кому нравится, тот пусть и делает! И вовсе глупость все это!.. Вдох - выдох, вдох - выдох... Удовольствие. Для недоразвитых!.. Дураки все какие-то!.. Лучше сидеть, как Рекс... Поел - полаял... Если захочется...
- Леночка, а чего ж ты, как капуста какая, вся сквасилась!
Ну вот, еще тети Дуси не хватало... Сами зарядку не делают, а только командовать все... Попробовала б... А я командовала б... Животастые!..
- Ты зарядку-то хорошо делай! Будешь хорошо делать, я тебе еще дерево отведу какое!
И не буду!.. Деревьями покупают... Я их и так есть буду... Вот... Вот придет... с работы... я ему все расскажу!.. Или бабушке напишу!.. А мама бабушке так и не написала!..
- Мама, а ты написала бабушке?!
- Не разговаривай во время зарядки!.. Энергичнее, энергичнее!..
Значит, не написала!.. А я напишу, как они меня все заставляют! И не буду я больше делать!.. Пусть они сами делают!.. Вот и все!..
- Ну, а теперь попрыгай, ну, сложи ручки над головой и прыгай!.. Руки в стороны - вместе, в стороны - вместе! В стороны - вместе... в стороны - вместе... Рекс - тетя Дуся... Рекс - тетя Дуся...
- Ну вот, видишь, как хорошо, и заулыбалась сразу!
- Ото ж и я говорю, це ж здоровье!.. А я вам сейчас огурчиков с медом, нехай Лена побалуется!
- Спасибо, Евдокия Мироновна!.. Ну, а теперь умываться!
А завтра не буду делать зарядку, и умываться не буду.
Дядя приехал рано.
- Алена, а я привез тебе шахматы!
Дядя, весь нагруженный сетками, сумками, свертками, влазил в калитку!
- А где они?
- А тут, в свертке!..
- А вы их на работе купили?
- Нет, что ты, на работе такого не продается!
- А когда мы играть будем? Сейчас?..
- Нет, милая, давай пообедаем вначале, тогда будем думать получше!
- Почему?
- А как почему? Очень просто. Паровоз без воды и угля поедет?
- Поедет!
- Нет, не поедет!
- А почему?
- А потому! Ему топливо нужно! Калории... Как и нам!
И дядя, разбираясь на веранде с покупками, стал рассказывать, почему нужен стране хлеб и уголь, и электричество.
Алена слушала, и когда дядя давал ей подержать что-нибудь, она держала охотно... С нею еще никто не говорил на такие важные темы, и она держала и слушала...
- Ну, вот, наконец, и шахматы!
- А откуда вы все это знаете?
- Ну, я же учился! В школе и в институте!.. И читал ведь!
- А это все знают?
- Кто учится и читает - конечно, знает!
- А где я здесь буду учиться?
- Посмотрим, Алена! Здесь или еще где - найдем что-нибудь подходящее!
"Подходящее... Про школу так бабушка не говорила..."
- Пошли руки мыть!.. Сейчас Семен Захарович придет, обедать с нами...
Алена сидела вместе со взрослыми и старалась все есть без хлеба. Хлеб она ела после обеда, отдельно. Залезть с книжкой на дерево, усесться там, читать и есть хлеб!.. А дядя рассказывал Семену Захаровичу про то, чего Америка хочет, а Египет не хочет... А Семен Захарович наливал бражку и тоже рассказывал про Америку и Египет, и про пожарную команду свою тоже рассказывал, и опять про Египет... Только он там не был ни разу. И дядя там тоже не был. Но они там все знали, как будто тыщу лет там прожили, и Алена слушала их, и ей все было интересно...
- Алена, возьми хлеб и ешь, суп остынет!
Алена взяла хлеб, ложку, а когда мама пошла за вторым, потихоньку хлеб положила обратно, и стала есть суп скорее, чтобы съесть его весь без хлеба, а сама слушала... И после обеда она слушала, как дядя рассказывал про другие страны... И когда дядя, проводив Семена Захаровича, сказал:
- Ну, а теперь в шахматы! Алене совсем не хотелось играть...
Какой, оказывается, у них был сад! Ровные ряды деревьев увешаны медовыми сливами, и сливы эти рассыпаны по всей земле под деревьями, и Алене хочется поднять их и съесть, и дядя, угадав это, говорит:
- Возьми, возьми, и нам с мамой тоже... Бери, что потрескались, они самые сладкие!
И Алена, жадно глотая медовую мякоть, спрашивает:
- А это муже мора? Дядя смеется и говорит:
- Начало горы, Аленка, это только начало...
И они проходят сливовый сад, идут по дороге мимо домов и коровников, и потом уже, правда, гора... Аленка сразу понимает это, потому что вокруг теперь нет никаких домиков, а только травы и травы... Дышать тяжело, ноги скользят, и теперь они часто останавливаются отдохнуть, посмотреть вокруг, и все такое синее и красивое, а поля внизу желтые... Алена спрашивает:
- А почему здесь не живут люди? Ведь так красиво!..
И дядя начинает рассказывать ей, что здесь бывают сильные ветры, и потому жить внизу легче, а здесь, наверху, и воды нет, хоть раньше здесь было море...
- Как было море? - пораженно спрашивает Алена, и дядя рассказывает ей о Сарматском море, которое здесь было давным-давно, об аланах и нартах, которые жили потом... И Алена крепко берет дядю за руку и просит рассказать ей еще и еще, и дядя рассказывает обо всем, что она ни попросит, и оказывается, все на свете так интересно! Почему же ей никто раньше не рассказал об этом?
А дядя смеется:
- А ты просила? - И вдруг останавливается, говорит: - Ну все, дотопали!
И тут Алена соображает, что они уже на вершине, пусть перед ними высокие синие горы, и справа такие же горы, и слева, но все равно - они на вершине!
Мама смеется:
- Заговорил девчонку!
А дядя улыбается:
- Вот и наши вулканы!
И Алена сразу спрашивает его:
- Где? Где?
И дядя, махнув рукой вокруг, говорит:
- Да вот, все они! - И рассказывает ей о вулканах, об этих и о других, и о самых больших вулканах на свете, которые в океане... И Алене кажется, что она и сама в океане, на самых больших вулканах на свете, и вокруг нее синие горы и волны... И она еще крепче ухватывает дядю за руку и смотрит, как исчезает за лесом покрасневшее солнце...
А мама вдруг шепотом произносит:
- Боже мой, как красиво!
И Алена тоже видит, что все это очень красиво, и говорит - тоже шепотом:
- Как в океане!
А дядя слегка усмехается:
- А может, и лучше! Да-а! Этого Алена никогда не забудет!
Вечером, попив теплого молока, они с мамой и с дядей усаживаются на скамеечке перед домом и смотрят на крупные звезды, и Алена опять просит дядю:
- Расскажи еще что-нибудь!
И дядя, переглянувшись с мамой, рассказывает о высоких снежных горах и лавинах, а потом вдруг, прервав себя, говорит:
- Знаешь, Алена, давай лучше песни петь!
И, оказывается, песни петь тоже прекрасно, и даже смешно бывает, когда песня попадается такая веселая... И Алена ложится спать совершенно счастливая, дядя и мама целуют ее, желают ей доброй ночи, и она, погружаясь в дремоту, бормочет им: "Доброй ночи..." - и плывет, плывет по синим волнам на красивом зеленом вулкане...
И вот утро. И надо делать зарядку. И кажется, не было ни вчерашней горы, ни рассказов, а была только зарядка и Рекс с тетей Дусей... И Алена сразу вспоминает о своем утреннем вчерашнем решении.
- Аленочка, та шо ж ты опять такая вареная!
- Ничего, сейчас проснется! - отвечает хозяйке дядя.
"Подумаешь! А вот и не проснусь!".
И как потом дядя ни бьется, как ни уговаривает ее, - Аленка стоит, поджав губы, глядя вниз - в сторону, и не делает ни движения! И ни мама, ни тетя Дуся не могут ему помочь. Но дядя не отступает. Он ходит по кругу сам, и за руку водит с собою Алену и, делая вольное дыхание, сам поднимает и опускает ей руки - вроде делает сам зарядку, но ее руками... И Алена, сопротивляясь, вместе с ними поднимает и опускает руки, и наклоняется влево-вправо, и поворачивается, но все это - упираясь и морщась, и бурча постоянно:
- Не буду!
И вот, наконец, когда дело доходит до "ласточки", Аленка нарочно обвисает на его руках и падает... Он удерживает ее, но Алена снова валится, будто вещь, и он ругает ее, заставляет стоять на одной ноге, но из этого ничего не выходит... Он раздражается, а Алена стоит - руки за спину, скривив губы, и смотрит вниз - в сторону.
- Дрянь! - яростно кричит дядя и убегает в дом. Алена, скривив рот, усмехается. А на веранде грустно-грустно смотрит на все это мама. Так начался дядин отпуск.
- Мам, а пойдем сегодня куда-нибудь?
- Не знаю. Спроси...
Алена молча уходит в дом, проходит мимо дяди, строгающего доску, берет в своей комнате книжку и отправляется в сад, на орех. И, удобно усевшись на ветке, читает и потихоньку ест хлеб. В доме и в саду тихо. Мама варит обед, дядя красит забор. Хозяева на работе.
Рекс прячется от жары в своей будке, погромыхивает там цепью. Гудят на пасеке пчелы, изредка тукает о землю перезревшее яблоко...
- Мам! - просит Алена с дерева. - Пойдем на станцию?
- Нет.
- Почему-у?
- Не хочу.
- А я хочу-у!.. Мам!..
Мама молчит.
Дядя красит забор.
Алена спускается с дерева, проходит мимо дяди, идет на террасу. Мама пишет письмо. Алена тихо подходит и читает через мамино плечо строчки: "Здравствуйте, мои дорогие! У нас все хорошо, не волнуйтесь..."
Духота уже спала. С далекой снежной цепи ветер приносит иногда свежее дыхание ледников, и тогда в окрестных горах ровно шумят леса. Алене удобно здесь, на орехе. Высоко. Никто не мешает. Мама и дядя сидят на скамеечке возле дома, обсуждают про города, куда написали и откуда ничего нету... Алене удобно здесь, на орехе. Надо вот только немножко подвинуться и... Что-то ухнуло, вроде как бы грохнулось оземь... Женщина еще ничего не успела понять, а мужчина уже мчался к ореху... Когда, мгновенье спустя, женщина тоже рванулась туда, мужчина уже нес девочку к дому...
Что такое? Почему капают с дерева капли? Ах, это дядя брызгает ей в лицо... Почему все так кружится? Ах, да!.. Как это было?.. Ой, как неприятно он брызгает!.. Она хотела сесть поудобнее и... Где же книжка?.. Ох, как неприятно он брызгает... Что это он ее спрашивает?.. Не болит ли у нее голова?.. Нет, нет, не тошнит, просто она упала... Она упала с ореха!.. Они сидели и разговаривали... Она падала, а они разговаривали!
Алена заплакала, и мама тоже заплакала вместе с ней...
Алена и дядя шли в поле. Ноги погружались в мягкую теплую пыль и оставляли четкие следы-ступни: маленькие - Аленины, и рядом большие - дядины. Они с дядей шли делать костер. Дядя нес на плече лопату, а Алена ничего не несла: жарко... Конечно, они не сейчас будут делать костер, - днем какие костры - а вечером, ночью... Только прежде, сказал дядя, нужно все приготовить...
Они выбрали ровное место возле бугра, и дядя старательно окопал круг. Потом вскопал землю в круге и сел на бугор отдохнуть.
- А зачем все это? - спросила Алена.
- А чтоб огонь не елозил! Ведь земля не горит, верно?
- Я не знаю...
- Земля не горит... Вот мы и разведем тут костер... А трава загорелась бы, и поползло бы по полю... Такие пожары бывают!..
- А вы здесь все знаете? - задорно спросила Алена.
- Все никто на свете не знает! - вздохнул дядя. - И хорошо: а то скучно было бы! Правда же?
- Правда! - охотно кивнула Алена. - А вы мою бабушку знаете?
- Нет! - удивился дядя. - Не знаю.
- А дядю Кешу, который был моим папой?
- Конечно, знаю! - с улыбкой сказал дядя. - Мы ж с ним работали вместе. Знаю!
- И дядю Мишу знаете? - обрадованно спросила Алена.
- Нет, Ален, дядю Мишу не знаю.
- Жалко!.. А тетю Люду?
- А вот тетю Люду я знаю, теть Люду знаю!
- Откуда же? - удивилась Алена.
- А нас с нею мама знакомила... Даже чай вместе пили... Вот как!
- А бабушка вас не любит! - Начиналось самое главное.
- И правильно: за что ж ей меня любить? Сперва узнать надо, а потом уж - любить или нет! Правда же?
- Правда, - опять согласилась Алена. - А вы напишите ей, она вас простит тогда.
- А за что ей прощать меня? - возразил дядя. - Я ей худого не сделал!.. Все это, Аленка, пройдет! - дядя обнял ее за плечи. - Все пройдет, а вот костер останется!.. Правда?..
Стемнело, и стало таинственно, непонятно... Дядя пропал в темноту, потом вернулся с охапкой сена. Алена смотрела, как он достает спички, чиркает - клок сена вспыхнул, дядя быстро сунул его под хворост, и пламя прилипло к веточкам... Они сели на сено и стали смотреть, как медленно набирает силу огонь. Мама тихо запела...
- Ален, ты когда-нибудь раньше сидела вот так у костра? - шепчет дядя.
- Не-а...
- А нравится тебе сейчас?
- Очень!
- У древних огонь божеством считали... - мама завороженно глядит на костер. - Прямо гипноз какой-то... Можно понять их...
- У армян есть легенда, - негромко говорит дядя. - Бог сделал из глины - Адама, а из огня - Лилит... Адам очень любил Лилит, но никак не мог поспеть за нею: она порхала, была как искорка... Устал Адам... Бог пожалел его и, когда он заснул, сделал из его ребра Еву... А Лилит улетела... Проснулся Адам и понял, что Бог дал ему новую спутницу... Но только любить Еву так, как Лилит, он не смог. Ева была тяжелая, как он сам, а Лилит была легкой, свободной!.. Как огонь!
Алена смотрит, как мелькают языки пламени: какой из них больше похож на Лилит? Потом вспоминает, зачем они здесь, и спрашивает:
- А картошку мы скоро печь будем?..
Ах, какая сегодня мама веселая!.. Балуется, выхватывает у дяди горячие картофелины, а он, перебрасывая их из руки в руку, обжигаясь, дует на них и, слегка очистив, угощает ими Алену и маму, и Алена солит и отправляет в рот это жаркое, неподражаемое вещество, пахнущее дымом и полем. Мама хохочет, искорки улетают в небо, а темная, сладкая ночь обнимает костер, заглушает его треском цикад... И это глубокое, темное небо, и крупные звезды над ними, и луговой запах сена, и вереницы пляшущих искр над расплавленным кругом огня, и мамина песня, и эта легенда, и все это южное, новое охватывает все ее, Аленино, существо и заполняет сердце... А бабушка не хотела пускать ее!.. Да ведь ей сейчас так хорошо, ей лучше всего на свете!..
И дома, засыпая, Алена опять сидит у костра и опять ощущает во рту млеющую мякоть печеной картошки, и мама поет и смеется, а дядя что-то говорит, говорит ей, глядя на пляску огня... И в этой теплой, счастливой сонности тихо всплывает: "Все это, Аленка, пройдет! Все пройдет, а вот костер - останется!"

“Наша улица” №81 (8) август 2006

адрес в интернете
(официальный сайт)
http://kuvaldn-nu.narod.ru/