Ваграм Кеворков "Мутель-Тютель" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Ваграм Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского, а ранее - историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института. Режиссер-постановщик, актер, журналист. Работал на телевидении, снял много телефильмов, в том числе фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте", в 70-х годах вёл передачу "Спокойной ночи малыши". Член Союзов писателей и журналистов. В 2005 году в Московской городской организации Союза писателей России вышла его книга «Сопряжение времён». В «Нашей улице» печатается с № 76 (3) март 2006. Участник альманахов издательства "Книжный сад" "Ре-цепт" и "Золотая птица". В 2008 году в Издательстве писателя Юрия Кувалдина "Книжный сад" вышла книга повестей, рассказов, эссе "Романы бахт". В 2009 году Юрий Кувалдин издал новую книгу повестей и рассказов Ваграма Кеворкова "Эликсир жизни".

вернуться
на главную страницу

МУТЕЛЬ-ТЮТЕЛЬ

рассказ

- Тихомиров, есть будешь? - Яновчик чистил сваренное вкрутую яйцо, сестры Марина и Зина резали хлеб, Волков пошел за чаем, и Тихомиров с удовольствием "приземлился" на полку Яновчика: голод не тетка.
В соседнем купе ехал Игорь со своей Машкой (танцоры, "русские дела"), жонглер-клоун Митька и акробатка Светка. Все ехали на "чес", за деньгой, все были на пределе - в кошельках только звон остался, - и всю дорогу гадали: сколько концертов в день получится.
Пустые кишки вели себя вызывающе, голодная слюна накатила, залила рот, и Тихомиров поскорей вышел в коридорчик и, ухватившись за поручень, встал у окна:
Проплывали безлистые белогрудые березки, лес кое-где заснежен, - зима вот-вот грянет.
В Тюмени их поселили в центре: гостиница старая, зато теплая, и - самое главное - филармошка рядом и пельменная - вкусная и дешевая. Очередь туда постоянная, и, чтобы спуститься в этот подвальчик, где на столах красный молотый перец и уксус, а в клубах пара белохалатные краснолицые употевшие тетки огромными шумовками вылавливают из котлов хорошо проваренные пельмени и щедро сыплют их в глубокие тарелки, и подают, подают, подают эти тарелки гораздым поесть мужчинам, надо хотя бы полчаса поторчать на морозе, ухватисто цапающим за нос и уши. А уж когда ввалишься в это едалище, когда с двойной порцией сядешь за столик, когда сыпанешь на это Богом данное яство красного перцу и, поддев вилкой, отправишь в рот это сибирское лакомство, - жизнь прекрасна! А поглотив все двадцать четыре пельменя, выходишь на улицу - и нет никакого мороза: жаркая сытость делает тебя неуязвимым для холода!..
Программу сдали на удивление быстро, - только-то и посидели в гостинице три денька, - Яновчик на радостях угостил всех нельмой и муксуном, но с выездом на маршрут пришлось подождать: во всех райцентрах гостиницы заняты!.. Отправились в воскресенье на "тучу" - толкучку местную, - огромную, жутко денежную: сапоги женские, джинсы, прихваченные в Москве, шли за двойную цену! "Гешефт!" - восклицал Яновчик и "таранил" на "тучу" очередной чемодан со шмотьем!.. Тихомиров взирал на это, увы, безучастно: сам он был, как и некоторые иные, без шмоток. Только Игорь да Волков, подобно Яновчику, "толкнули на раз". Сапоги, джинсы, кофты и шарфы мохеровые, меха - чернобурки, песцы, соболь, куница, горностай, шапки пыжиковые, нерпичьи, норковые, нутриевые, ондатровые, - все уходило, улетало, перекочевывало из одних рук в другие, из чемоданов в чемоданы, из мешков в мешки! Пока не раздавался вдруг резкий свист и крик истошный: "Облава!" И тогда все убегало, исчезало, растворялось куда-то, а милиция, окружив группу торгующих (спекулянты!), предвкушала барыш: отступное! Получив мзду, исчезала до следующего набега, и "туча" опять разбухала, шумела, рядилась, трясла изобилием!
В гостинице к ним с Волковым (номер трехместный) подселили молодого парня откуда-то с севера. Разговорились за чаем, оказалось: парень - зав. ОРСом в какой-то дыре за полярным кругом - привез сюда джинсы, на "тучу".
- Я получил вагон джинсов. Ну что ж я - дурак продавать их все через ОРС? Так, пустил на прилавок пар тыщу - для видимости, - а остальное сюда! Фуру пригнал! Денежками отчитаюсь по стоимости, а разница - вот она, цацочка! Вся моя!.. Я уж три года там, не сопляк какой!
Тихомиров попытался представить себе эту уйму деньжищ, эту денежную страшную массу - и понял, что не может вообразить въявь мешки, чемоданы денег у этого парня, лет двадцати двух-двадцати трех от силы!
- А я, мудак, басист знаменитый, в администраторы податься решил! - запричитал Волков, и едва не завыл от тоски: - Вот куда надо: в дыру, на север!
- Ты что ж, думаешь, туда всех берут? Охотником или рабочим - пожалуйста, а в ОРС!.. Большую лапу надо иметь, мохнатую!
Парень жил скромно, не пил-не курил, и девок не трогал: "Ну их на хрен, здесь триппер как насморк! Лучше на большую землю слетаю, - там этих сказочек-чимитерочек в маленьких городках навалом брать можно: чистеньких!"
Через два дня парень отбыл к себе в дыру ("Джины все уплыли - золотая рыбка!"), прихватив с собой огромные чемоданы с деньгами - в обеих руках. Тихомиров с Волковым сокрушенно смотрели вслед ему.
Его место занял очередной северянин - полупьяный пожилой мужик в росомашьей шубе и шапке пыжиковой, - директор какого-то предприятия. Бухгалтер и шофер привели его под белы рученьки в конце дня, уложили на кровать прямо в шубе, унтах и шапке. Среди ночи мужик проснулся, стал требовать коньяку, с трудом уразумел, что здесь не буфет, и отправился искать оный, бормоча: "Все пропью, падла буду!" Шапка осталась лежать на полу. Утром за ней пришли бухгалтер с водителем, сказали, что нашли своего директора на первом этаже - в стельку. - "А шуба где?" - "А он в шубе ушел!" - "Ну, ребята!" - ушли, и вернулись с мильтоном, и Волкову с Тихомировым пришлось подписать протокол о том, что мужик ушел в шубе. "На кой нам хрен эта шуба? Мы бы тогда и шапку его "пропарили"!" Мильтон не возражал, но паспорта их, на всякий случай, вписал в протокол.
А когда вернулись из пельменной, встретил их новый третий: "Господа офицеры, коньяк с шампанским - "Огни Москвы"!" Им, упельмененным, пилось трудно, цедили едва-едва, а мужик - с первого же взгляда хитрован и пройдоха - хлопал стакан за стаканом, заедая шоколадными трюфелями, - и хоть бы хны! "Я ведь, екалэмэнэ, как дорогу веду? Щебень и прочее говно не кладу, - только песок и асфальт! Все! Ударными темпами!" - "Так ведь после первой же зимы расползется!" - "И хрен с ней! На меня уж писали-писали, прокуроры-следователи приезжали, - а я им бах взяточку, - и уехали мои милые: "Состава преступления не обнаружено!" Я полмиллиона хапнул, на все комиссии двести тыщ истратил, а триста-то у меня!.. А сейчас еще за дорогой приехал: тыщ пятьдесят отвалю - и куда они денутся?!"
Торчать бы им в этой гостинице в ожидании, но Яновчик нашел чудный выход: забросят их вертолетом на север, на железку одноколейную; и начнут они молотить по три в день: в пять, в семь и в девять. Автобус местный подвезет их к разъезду - на полустанок, - поезда там стоят минуту, за это время надо загрузить колонки, чемоданы и самим влезть! Конечно, придется стоп-кран рвать, ну да не велик грех, в тюрьму не посадят!
Но улетели в Нефтеюганск: там неожиданно появились места в гостинице - огромной, жутко холодной, с пальмами, дорогущим буфетом и названием броским "Нефтяник"! У каждого свой номер отдельный с удобствами, вторые одеяла с постелей водрузили на окна (прибили гвоздями), чтоб не так уж тянуло морозом от огромных стекол (на кой такие на севере!), соорудили каждый себе переноски (жесткая проволока в мощном обжилье двумя концами крепится к электровилке, а на другие два спираль сажается), вонзили это чудо инженерной мысли в розетки - стало чуток теплее! Сбегали в магазин, купили болгарских консервов - голубцы и курица с рисом, навернули по банке, чайком запили (у каждого кипятильник, заварка, да из Тюмени прихватили чесноку с луком); Яновчик с Волковым подсуетились, расклеили афиши по городу (безымянки: "Эстрадный концерт"), и этим же вечером - в пять, семь и девять - рванули три аншлага в тысячеместном зале кишкой все с тем же названием - "Нефтяник"! Для фокусов Яновчика, эквилибра Митькина и акробатики Светкиной колонка с магнитофоном - под музычку, а Тихомирову пришлось горло драть (без микрофона), чтоб и в последнем ряду был слышен его конферанс, а уж на парных сценах его с Игорем - танцором и клоуном - и подавно! Игорь выходил из зала на сцену в шубе, но под шубой не оказывалось ничего, кроме трусов, и Тихомиров комментировал: "Из последней мочи Игорь съездил в Сочи!" - и зал укатывался: ситуация была всем знакомой, из отпусков возвращались пустые, вытряхнувши на юге все денежки!.. Так, на хохоте зрительском, и шли их парные сцены с Игорем, и связочкам голосовым пришлось потрудиться!.. Марина и Зина пели дуэтом опять же без микрофона, и в гостинице все четверо полоскали потом горло содой!.. А утром - в девять часов - были уже в детском садике, там первый концертик - минут на сорок! Ребятишки были в восторге от клоунов Митьки и Игоря, с открытым ртом глядели, как Яновчик палочки превращает в цветы, как вынимает карты у них из-за шиворота, как достает изо рта бесчисленные цветные шарики, ленты и прочую дребедень, - и после концерта все хотели с ним сфотографироваться (то-то радость местному "фотохудожнику"); покормили их детсадовским завтраком (шара!), и налили спиртику - святое дело в мороз!.. А в одиннадцать, в час и в три отбабахали в школе, в огромном спортзале, и каждый раз надо было перекрыть шумящую двухтысячную ораву, а в пять, семь и девять снова аншлаги в "Нефтянике"! Семь концертиков в день лупанули - и все зауважали себя: такие "бабки" на большой земле трудяги за месяц делают! А в гостинице скорее за соду - и полоскать, полоскать, полоскать! Потом врубили по банке консервов, напились чаю, снова прополоскались и баиньки под одеяло - как есть в одежде и в шапке с опущенными ушами; и с горящей спиралью! И с усладой в душе: пошли "бабуленьки", и суточные пошли!
А утром в девять подкатили к очередному детскому садику - и облом: карантин! В городе эпидемия гриппа! Не сразу сообразили, что это финиш, поехали, было, в школу, и только там дошло: карантин во всем городе, и зрелищные мероприятия отменены! Приехали! Кинулись в горсовет - точно, надо выматываться из Нефтеюганска! А в гостинице и вовсе "порадовали": сегодня же освободить помещение, завтра здесь открывается Всесоюзное совещание нефтяников, с утра заезд! Куда деваться?! Яновчик пустил в ход все свое хитрое обаяние фокусника и шулера карточного, - куда там! Назвали в горкоме комсомола одну точку - общагу для вахтовиков, сейчас, вроде, свободную - за восемьдесят километров от города; туда и поехали, - спасибо, Яновчик у комсомольцев автобус выколотил!.. Приехали потемну, зашли - ахнули! Окна в одну раму, стекла треснутые, форточки не пригнаны и плотно не закрываются, в единственной комнате о двадцать коек сквозон с сифоном, - а деваться-то некуда!.. На кухоньке два мужика пьют водку, запивая водою, - без закуси, по стенам шуршат тараканы...
- Неужели здесь нет ничего получше?
- Куда же лучше? Вода горячая, и топят! Вы ж в Сибири, тут водярой греются!
Сдвинули кровати в одно, бросили на них матрасы, кои нашлись, собрали все одеяла, легли, прижавшись друг к другу - все равно колотун! А за окном - тайга, и мороз под тридцать! И режет-режет носоглотку острый ледяной воздух: батареи чуть теплые! Кое-как забылись, задремали, заснули. Все, кроме Тихомирова! "Зачем я сюда поперся, - думал он в полном отчаянии, - простыну ведь на хрен! И денег не заработаешь, и остатки здоровья убьешь!" Вспомнил знакомого мима (встретились с ним на гастролях в Туле), тот рассказал, что подписался, было, аж на семьсот концертов в Сибири! Потерял счет дням и ночам (вертолет - концерт, вертолет - концерт), после трехсот концертов за три месяца стал дистрофиком, и, потеряв все здоровье, оказался в больнице! "Да пропади они пропадом, эти деньги!" - "Да, влип, - сокрушался и каялся Тихомиров, - только б не заболеть, не дать простыть носоглотке - тотчас на грудь пойдет!" Достал кружку из сумки, пошел в ванную - обшарпанное нечто с подобием унитаза и расколотой раковиной, открыл воду горячую и, набрав ее в кружку, стал полоскать горло. В огромных дырах шмыгали здоровенные крысы, с потолка сочилась испарина, свет мигал - видно, энергия шла от движка, - Тихомиров полоскал до рассвета. Потом, плотно замотав нос и рот шарфом, вернулся к лежбищу, с трудом втиснулся на свое место и задремал. Разбудил всех Яновчик. Он успел смотаться на автобазу и вернулся с автобусом: нужно срочно ехать отсюда, нужно сегодня же добраться в Пыть-Ях!.. Что за Пыть-Ях, никто, кроме него, не знал: он один изъездил, "испахал" тут все Приполярье, ему здесь нравилось.
До Пыть-Яха не добрались, заночевали в какой-то "финской" гостинице - щитовом деревянном доме, жарко натопленном, со многими комнатами, хорошей мебелью, ванной и туалетом - рай после вахтовки! В окна виднелись высоченные мачты с мощными светильниками, в ярких лучах роились тончайшие иглы-льдинки: снег в этих широтах шел редко, чаще сыпались льдинки-мга.
Утром отправились на разведку: Яновчик к властям, а Тихомиров с Игорем разузнать, нет ли столовой. По снежной пустыне расхаживали огромные северные псы, пушистые и клыкастые, и, не обнаружив поблизости никакого присутствия человека, Игорь и Тихомиров сочли за благо вернуться в гостиницу: псы стали сходиться в стаю, и показалось опасно.
В гостинице дулись в карты, - Митька с Мариной против Зины и Светки. Машка стала кормить Игоря, а Тихомиров скорее спать - наверстать упущенное.
И опять разбудил Яновчик. Он прильнул к окну и звал всех: "Смотрите! Скорее!" Бросились к окнам и увидели сполохи: слабые цветовые волны - зеленоватые, оранжевые, синеватые - едва уловимо перетекали друг в друга! Минут через десять цвета растаяли, растворились в сером. Воздух наполнили льдинки-иглы.
"Хороший знак!" - улыбнулся Яновчик, и рассказал, что Волков - передовой - уже уехал на заделку концертов по всей линии железной дороги, и что сегодня в ночь они дергают отсюда, и по ж/д покатятся вниз, на юг, и что с завтрашнего дня молотят по три на одной площадке, в ночь переезжают на новую точку, - словом, все, как сперва намечали! На радостях вдарили по консервам, потом долго чаевничали.
Ночью автобус отвез их на полустанок. Когда прибыл поезд, за минуту побросали в вагон чемоданы и реквизит, успели влезть сами - поезд свистнул и тронулся. В четыре утра их встретил Волков, сам покатил дальше с этим же поездом, а автобус отвез их в гостиницу - отсыпаться. В полтретьего разбудил Яновчик, повел деревянными тротуарами в столовую, вломили там по капустке квашеной - супчику - двум гуляшам и компоту, и в пять начали первый концерт - битковой, даже на полу сидели, лежали, и - что отрадно - не грызли семечек: их здесь в глаза не видали. Второй концерт работалось тяжелее, а третий - после чая - опять в накат пошел! "Спасибо, артисты, в следующий раз с обезьянами приезжайте!" - народ всегда любил цирк!
У Яновчика с Мариной возник роман, он теперь ставил ее на контроль (на "мутель-тютель": отрываешь от билета не контроль, а корешок, билет с контролем забираешь себе, а с корешком в руках впускаешь в зал зрителя; билет с контролем потом в гостинице пройдешь утюжком горячим - и опять в продажу, по новой, - для того и ездят по "дырам", чтоб карман подогреть; кто на контроле - тот и банкует, а в данном случае банковал, конечно, Яновчик). Он был от Марины в восторге: восемнадцать лет телке, а все в постели умеет, видно, обслужила уже пол-Москонцерта. "Красная профессура, только на таких и надо жениться!" Зинку - как сестру фаворитки - теперь селили в отдельный номер, но всем это было "до фени": лишь бы "бабульки" клепать!
Все шло чин-чинарем, пока Яновчик не застал однажды Марину с Митькой: целовались взасос! Набил морды обоим (гримом потом замазывали синяки), а сам распереживался: надо срочно выгонять Митьку, а заменить некем! Дал телеграммы в Москву, "опекунам", те обещали помочь, но не уследишь же за каждым шагом Марины, да и какая юбка ширинку не обхитрит? Может, пока он, Яновчик, спит, она с Митькой где-нибудь в коридоре устроилась!.. Яновчик перестал спать, похудел, а руки на фокусах дрожать стали - как будто опять его за шулерство бить будут, как тогда, в Феодосии! "А если заложит Марина меня с "мутель-тютелем"?! Да и Митьке, наверное, разболтала! И Митька заложить может! Задрожишь тут!" - жаловался Яновчик Тихомирову.
Но Волков делал свое дело исправно, автобусы встречали и провожали их, номера в гостиницах забронированы, билеты везде проданы на аншлаги, и группа мерно катилась на юг.
В Тобольске поселились все вместе в люксе, в огромной ледяной комнате: раскладушки в ряд, без матрасов (приходилось стелить тулупы свои), в маленькой комнатке (с ванной и туалетом) Яновчик с Мариной. Яновчик купил всем талоны питания (как туристам), и харчеваться в ресторане было очень даже неплохо.
Концерты шли вяло, по одному в день (вечером), днем ходили смотреть Рентарею - хранилище казны царской, на местную "тучу" у Иртыша (Игорь взял там подешевке отличных песцов), и тут выяснилось, что Марина с Митькой сбежали! Яновчик кинулся звонить в филармонию, чтоб не выдавали им деньги в расчет, сам скорей на поезд в Тюмень, - но беглецы как в воду канули, и только потом выяснилось, что они сразу улетели в Москву! Работа остановилась. Яновчик позвонил, чтоб уезжали в Сургут: там будут новогодние елки.
В Сургуте обосновались в общежитии филармонии - четырехкомнатной квартире с удобствами и тараканами, ждали Яновчика: он должен был привезти деда Мороза, Снегурочку. Прикидывали, сколько елок в день можно будет рвануть.
Вскоре выяснилось: Яновчик в больнице под капельницей; предательство Марины свалило его.
А к Тихомирову вдруг стала проявлять интерес акробатка Света, чуть не силком тащила в койку к себе. Тихомиров насторожился: никак беременна?! Да и зазноба владела сердцем его безраздельно, и никакие Светки не нужны были. Раз в сутки ходил он на почту, звонить ладе своей на большую землю, - когда днем, когда ночью: как разговор дадут. Идти приходилось сперва через лес, потом через "бидонвиль", еще через лес, а уж потом опять начинался город. Самым страшным был отрезок пути в "бидонвиле" - поселке из бочкообразных вагончиков. Огромные псы, сбившись в стаю, пропускали только жителей "бидонвиля", и Тихомиров всегда - туда и обратно - шел через оскал и рычание, и ужас холодил спину, а сердце стучало, как барабан! Он ни разу не остановился, шел все так же мерно и ровно, и, видимо, это удерживало собак от нападения. Но поджилки тряслись, ох, тряслись!
До Нового года оставалось три дня, и Тихомиров с Игорем решили: здесь ничего не высидишь, надо катить в Тюмень. Схватили автобус, погрузили туда вещи и реквизит, и достигли станции. Там презентовали кассирше огромную коробку конфет (еще из Москвы), сунули денег - и дефицитные билеты в руках! Разыскали пустой состав на дальних путях, заплатили проводникам-азербайджанцам, те впустили их. Заняли полтора "купе" в плацкартном вагоне (иных не было)
В шесть подали состав к перрону, и начался штурм. Тихомиров живо вспомнил эвакуацию, когда так же вот стремились уехать - во что бы ни стало! Дверей уже было мало, полезли в окна! Когда поезд тронулся, все было забито людьми с "фугасами" - огромными бутылками румынского "Вермута". Здесь был сухой закон, но под Новый год завезли в магазины спиртное, и люди - вдвоем, втроем, вчетвером - несли в Сургуте по два, три ящика с водкой, шампанским или вином: отпускали по ящику на каждого, ставя отметку об этом в особых талонах... Бородатый мужик, усевшись на полку, где лежал Тихомиров, протянул ему "фугас": "Пей!" Тихомиров отказался, и бородатый, изумившись, объяснил: "Угощаю!" - "Спасибо, не пью!" - "Чо, рехнулся?!" И бородатый, глянув на него, как на тяжко больного, "засосал" с горла весь "фугас", после чего достал из недр пальто еще один, откупорил штопором, и снова протянул Тихомирову: "Буш?" - "Я же сказал: не пью!" И бородатый, махнув рукой, употребил и второй, после чего повалился на ноги Тихомирову и захрапел. По вагону катались пустые бутылки, работяги, ехавшие в Тюмень гульнуть в Новый год, заняли даже багажные полки, и, опьянев, сразу уснули. Внезапно поезд остановился, от резкого толчка с багажной полки слетел какой-то мужик и грохнулся об пол! Тихомиров перепугался: убился! Но вскоре после удара мужик испустил храп - могучий и торжествующий! Три метра пролетел, ударился головой, - и не проснулся даже! Поезд дрогнул, пошел, и Тихомиров, подчиняясь мерному покачиванию вагона, уснул. Проснулся ночью, с трудом освободив ноги от бурно храпящего бородатого "фугасника", направился в туалет, переступив через "десантника": тот все так же - после падения - лежал на спине, и все так же храпел: мощно, заливисто! Казалось, особые свистки установлены у него в носу и соревнуются между собой... В туалете окно уже "высадили", видно, ударив изо всех сил ногою - жарко стало от "Вермута", - мороз рвался в пробоину и прохватывал до костей. Среди ночи прикатили в Тобольск, там ввалились новые толпы - все рвались в "столицу", в Тюмень: деньги жгли руки, карманы, - надо было уничтожить их, эти деньги, прокутить, прошиковать в ресторане на Новый год, чтоб потом, горбатясь и вкалывая, и загибаясь порою от трудовых перегрузок, вспоминать, как пил-гулял, как сорил деньгами - во, житуха была! Человеком был!
А в тюменских ресторанах их уже ждали, лопухов этих северных, - официанты, музыканты, сводники, "собутыльники", "друзья до гроба" и "свои в доску" - профессиональные отъемщики шальных денег! И "шмары", на раз подставлявшие свое гонорейное лоно приехавшим сюда тешить душеньку, развеяться от трудов непомерных, взалкать "настоящей" жизни, урвать ее, в полосы, в клочья рвать ее, жизнь эту гребаную, мать ее так! "Эх, держись, душа: трудовой человек гулять будет!"
В гостинице "Восток", где их поселили, - новой и жутко холодной, но со "вдобствами", - нагляделся Тихомиров, как валяются в нижнем белье прокутившие! "Шакалы" тюменские, московские, свердловские, ленинградские, пермские, челябинские, курганские - подсыпали снотворное и обирали до нитки! И плакал потом, проснувшись и протрезвев, прожигатель жизни слезами горючими, и напрасно искал - спрашивал, где же "дружки" его, куда подевались, и с протянутой рукой стоял в кальсонах у этого же ресторана, где еще вчера был богачом, хозяином жизни, а сегодня молил: "На дорожку собрать! Христа ради!" А настоящие богатеи, "зарабатывающие" "хищениями в особо крупных размерах" вели себя сдержанно и с достоинством, не сорили деньгами, берегли "трудовые", и швейцары были к ним особо почтительны: птицу чуяли по полету!
После Нового года группа перебралась в старую гостиницу: без "вдобств", но в тепло, и филармошка, и пельменная рядом. Получив деньги, рванули на "большую землю".
А через пару недель снова встретились на тюменской земле, - уже в Заводоуковске: Яновчик выздоровел, добрал новых артистов, и понеслась! Три, четыре, пять в день! Игорь вставал в шесть утра, чтоб наесться от пуза - первое, второе, третье, - чтоб днем только поддерживать себя: танцорам нельзя есть много, иначе не спляшешь. А Тихомиров приспособился и научил других во время концерта греть консервы на радиаторах отопления - "дешево и сердито"!
Как-то, после пятого концерта, поздно вечером, Яновчик решил заглянуть на очень дальнюю точку, там сто лет не был. Приехали, объявили о концерте по местному радио. Из автобуса не вылазили, ждали: будет, нет. Собралось человек пятнадцать. Яновчик сказал им, что для такого количества концерт проводить нельзя, не рентабельно, но услышал в ответ от блатного золотозубого: "Скажжи, скока "бабок" надо, проблем не будет!" Стал объяснять, опасаясь ОБХСС, что дело не только в деньгах, но и в проданных билетах, и услышал в ответ: "Скажжи, скока "бабок" надо, и порви на это свои билеты!" Что-то показалось Яновчику подозрительным, он заявил, что концерта не будет, сел в автобус, и уехали. Отъехав километра четыре, вдруг обнаружили: за ними гонится "газик" с прожектором на крыше, и этим прожектором им мигает! "Топи!" - приказал Яновчик водителю, и тот утопил педаль газа. Но преследователь шел явно быстрее, и вскоре обогнал их, умчавшись вперед, а там развернулся и, врубив прожектор на полную силу, слепя их, устремился навстречу - лоб в лоб! Чудом водителю удалось уклониться, вильнув вправо, но "газик", развернувшись, опять обогнал их и снова попер навстречу, ослепляя прожектором, и снова в бешеном напряжении шофер автобуса сумел избежать столкновения, а "газик", проскочив, опять развернулся и погнался за ними! "Слушай, они же концерта требуют, давай вернемся и дадим им концерт - за "бабки"!" - предложил Тихомиров Яновчику, но тот уже закусил удила, и адский аттракцион продолжался! Двадцать пять километров проехали так, слепимые встречным прожектором, рискуя расшибиться в лепешку от столкновения иль улететь в кювет, и лишь когда впереди обнаружился пост ГАИ, преследователи отстали. У ГАИ водитель остановился, трясущимися руками написали они с Яновчиком заявление о хулиганском поведении на дороге, и - водитель не смог опять сесть за руль: руки-ноги тряслись, прыгали, голова стала дергаться. Пришлось сесть за руль Яновчику, и тихо-тихо плестись к Заводоуковску. После этого Яновчик снова угодил в больницу - уже на два года.
А Тихомирова осенью опять позвали сюда: работать с ВИА "Самотлор". Тут и узнал Тихомиров правду о Самотлоре, этом озере, беременном нефтью. Чтобы нефть ровно выбирать из недр, надо было сначала бурить у берега, постепенно идя к центру озера: там давление толщи воды заставит нефть сильнее рваться наружу. А как же движение "За большую нефть"? Как же рекордный план и бешеные деньги? И начали бурение с центра! Нефть перла сумасшедшим потоком! Но ведь не вечен этот поток! Пришлось постепенно отступать с бурением к берегу, давление здесь было намного слабее, и, чтобы выжать, вытолкнуть нефть фонтаном, пришлось закачивать в пласты воду. После нефти эта вода била из скважин, разливалась на многие смертельные километры, уничтожая собой всю растительность; вода - "нефтянка" образовала огромное мертвое море вокруг нефтеродного озера. После нас хоть потоп!
"Самотлорские" лабухи - все москвичи и свердловцы - рассказали Тихомирову, что Яновчик валяется в больнице Феодосии, исхудал до сорока килограммов - результат нервного истощения, Марина по-прежнему с Митькой - отираются в Москонцерте, а Светка родила от Яновчика! Так вот почему тащила она Тихомирова в койку, говоря: "Я к этому серьезно отношусь!" - хотела на него взвалить свою беременность от Яновчика! Ну, бабы!
У ВИА было две тонны аппаратуры, и им выделили ЯК-40, в котором снята половина кресел - для реквизита. Самолет забросил их в Ханты-Мансийск и вернулся в Тюмень. Оказалось, Ханты-Мансийск - это бывшие царские земли. В самом деле, богатство: пушнина, много оленей, лосей, медведей, в изобилии боровая дичь - глухарь, тетерев-косач, рябчик, и рыба в Оби! И лес! А городок напомнил Финляндию - ту, царскую: Тихомирову довелось бывать в Райволе (Репино), Териоках (Зеленогорске), Куоккале... Те же деревянные строения - с той же архитектурой, те же ели и сосны, а вместо Балтики берег Оби!
В центральном гастрономе - жареные бифштексы, чудесные пирожки с клюквой, с капустой, с печенкой, с картошкой; даже сосиски бывают изредка. В гостиничном буфете - яйца вкрутую и рыба сырок, хорошо пропеченая! Здесь все должно быть хорошо проваренным или прожаренным, иначе можно подхватить описторхоз - общесибирскую болезнь, глистную напасть, коей заражены животные, рыба, птица и даже овощи и картофель... Гостиница огромная, новая, ледяная; как и в Нефтеюганске, с пальмами и названием "Нефтяник". Тихомиров врубил в своем номере спираль на проволоке - и Африка! Жить очень даже возможно!
Поработали здесь неделю - по два аншлага в день, прилетел за ними ЯК-40, доставил им на смену Вуячича - местные руководящие дамы, млея, на черных "Волгах" тут же увезли его на банкет! А лабухи Вуячича "умылись" - не про них честь! ЯК-40 унес "Самотлор" в Нижневартовск - там прошли "на ура".
Много лет спустя, уже в перестройку, Тихомирову довелось не раз бывать тут с цыганами, с народным артистом Николаем Жемчужным, своим товарищем. Однажды знакомый цыган "усадил" их на месяц в "Бизнес-клуб". Ежевечерне концерт начинался в девять, заканчивался в одиннадцать, а после их отъезда в гостиницу, после двенадцати, здесь раздавалась пальба: особо "принципиальные" бизнесмены, не церемонясь, "угощали" друг друга свинцом! Официантки, визжа, убегали в подсобку, и только полуручная крыса Раиска взирала на все это из своей норки в углу зала спокойно: чуяла, видно, что пуля ее не достанет! Очередную жертву бизнеса увозила "скорая"!..
С "Самотлором" облетал Тихомиров едва ли не весь Запсиб: когда на ЯК-40, а чаще всего вертолетами МИ-6, МИ-8. Эти летучие гиганты шли над тайгой метрах в четырехстах, а то и двухстах, и, пролетая над леспромхозами, Тихомиров сразу понимал, чье хозяйство. Ежели доски, бревна разбросаны беспорядочно, хаотично - это наш леспромхоз. А коли бревна отдельно, доски отдельно, а опилки в огромные груды собраны, - то японский. Японцы с удовольствием брали нашу тайгу в концессию.
Нередко внизу, в распадках горных, проплывали кладбища техники - можно было различить самосвалы, бульдозеры, трактора, какие-то железяки... Знакомый директор прииска рассказывал, что какой-нибудь шоферюга, устав от изношенной "Татры", разгонял ее - и в обрыв, сам в последнюю минуту выскакивая... Потом - за мзду, конечно, - с начальством составляли акт на списание, и шоферюга садился в новенький мощный "Магирус"...
Когда надо было лететь в Салехард, Тихомиров наотрез отказался: слышал, что там из-за непогоды можно застрять на месяц. И улетел в Москву. А ребята из ВИА потом звонили ему: проторчали они в Салехарде два месяца - в пургу и туман ничего не летало. Денег проели уйму. Оленьи шкуры, которые они привезли с собой, в московском климате быстро осыпались. Одни лишь рога остались - в память о севере.
Еще там, в Запсибе - в Березове, Игриме, Октябрьском - достигали Тихомирова телеграммы: "Сидим без разговорника выручай". Когда-то он работал с этими ребятами в Туле - "Цветах радуги", "Алых маках". Но телеграммы приходили из Брянска - значит, туда перекантовались.
В Москве Тихомиров вспомнил о них, позвонил в Брянск, и выехал. Нашел их в общаге филармонической: злые, голодные, они уже два месяца сидели без денег. Их посмотрели на худсовете, но без разговорника на маршрут не выпустили. Увидев их глаза - у затравленного зверя такие, - Тихомиров тут же отправился в магазин. Накупил хлеба, консервов, сала, конфет, чаю - все, что там было, - и к ним. Никогда в жизни, даже в войну, он не видел, чтоб люди так ели, с такой свирепой, звериной жадностью. Они кромсали эти консервы, сало, рвали на части хлеб, - они не ели уж трое суток. Тихомиров отправился в магазин еще раз: принесенное было сметено в пять минут. Продавщица удивилась такому стремительному повтору, и посмотрела на него с сожалением: какую ораву он кормит? Вторично принесенное шло медленней. Наконец, насытились, и перешли к чаепитию - свежезаваренный чай с конфетами показался им подарком из рая! И попросили: купи еще, чтоб не волноваться об утре, о завтраке! Тихомиров купил. Через день был просмотр, их выпустили на маршрут - ребята возликовали!
В первом же райцентре зал забили девчата и парни, - и появились суточные! Правда, сельские, и получалось втрое меньше, нежели на севере. Деньги в кармане водились, но с едой было трудно: в магазинах только соль и горчица. Очередь за хлебом надо было занимать с ночи, но и это был пустой номер: привозили (как в войну!) пятьсот буханок (в будке, запряженной мерином), но продавали хлеб без ограничения, и брали по двадцать-тридцать буханок; хлеб был до смешного дешев, и самое выгодное было - кормить им скот. Коровы и свиньи жевали замоченный хлеб; куры, гуси, индейки и утки исправно клевали его; а люди сидели без хлеба.
В ресторанах, столовых кормили одним и тем же: супом гороховым и поджаркой из сала; хлеба давали мало, а драли втридорога!
Тихомиров вспоминал север: там в последнее время тоже ухудшились дела со жратвой, но артистов прикрепляли к рабочей столовой, а в магазинах было полно мозгового горошка и других овощных консервов. Брянщина жила впроголодь.
Но голь на выдумки хитра. Мальчишкам, которые крутились у клуба, стали давать задания: принеси из дома хлеба, сала, огурцов соленых или капусты квашеной, - и будешь сидеть в первом ряду! Мальчишки, не в силах одолеть искушения, несли, и торжествовали потом! А артисты сметали все подчистую, и со сцены веяло оптимизмом!
Те, кто помоложе и пошустрее, старались пристроиться к поварихе или буфетчице, на худой конец познакомиться с какой-нибудь зрительницей, - авось, "полюбит" и будет подкармливать. "Искусство рождается от избытка сил!"
Тихомиров решил при первой же возможности слинять отсюда, и, дотянув до конца поездки, оказался сперва в Москонцерте, а потом во Владимире. (В Москонцерте, чтобы получить зарплату, приходилось немало "отстегивать": организация эта давно уж была убыточной и сидела на картотеке). А Владимир глянулся: чистый, ухоженный, с хорошей филармонией и отличной гостиницей рядом, и хорошим снабжением. Славный город! "Та же Москва, но на один перекресток дальше". Здесь Тихомиров и начал работать с Жемчужным, с цыганами. Ездили по средней России, но однажды пришлось выехать в Мурманск. Это был совсем другой север - ухоженный, упорядоченный. Снабжался город на удивление: полно живой рыбы в огромных аквариумах с морской водой, в изобилии вареные крабы, копченая скумбрия (тогда немыслимая редкость в Москве), обилие овощей и фруктов, даже бананов и винограда, а картофель - отборный, мытый! Бывали изредка и тушенка, и мясо, и колбаса. У светофоров дисциплинированно стояли в ожидании зеленого пешеходы. А льготы - те же, что и в Сибири! С погодой фантастически повезло: в конце сентября было плюс двадцать шесть! В открытые окна новой гостиницы крепко тянуло морем, чайки кричали, толклись в воздухе у окон в ожидании хлеба, город пронизывал морской воздух, и дышалось легко, упоительно, и Мурманск казался северной Ялтой.
А когда выехали на полуостров (Колу) и увидели с высокого берега свинцовый Баренц, дохнуло Арктикой. В городах и поселках у открытых лотков поеживались на ветру зябнувшие продавцы, черные тучи снежной крупой обрушивались на их виноград и бананы. Чувствовалось, скоро тут мало не будет! Так и случилось: вскоре после их отъезда север дунул - и полетели, кувыркаясь, металлические киоски "Союзпечати", и вылетели стекла гостиницы "Арктика", где они жили, и город накрыло белой свистящей бурей, и снежная круговерть поглотила все.
В Крыму Тихомиров часто вспоминал Колу: так же пронизывал улицы морской ветер, так же кричали, парили чайки. Только гранит был здесь иной - темный, а Кола вся из светло-серого, покрытого красными лишайниками и морошкой.
В Крым они выезжали всегда в феврале, чтоб к двадцать третьему быть в Феодосии - там уж привыкли к их концертам в эти дни в Доме офицеров флота. А потом Симферополь-Саки-Евпатория-Севастополь-Ялта. Их любили, признали лучшим цыганским ансамблем страны, и Тихомиров, помимо Крыма, включал в маршрут Кисловодск, Сочи, Анапу, Геленджик, Туапсе, Украину и Белоруссию.
Во Львове уступил место в трамвае: "Садитесь, дедушка!" Старик зыркнул зло, ненавидяще, и остался стоять. Тихомиров тотчас поправился: "Та ну шо вы, диду, сидайте!" Старик смягчился и сел. А в Запорожье все говорили по-русски, и только в филармонии, когда он обсуждал текущие дела с зав.концертным отделом, ворвались две толстые тетки и возмутились: "А чого вы по-вкраиньски не розмовляете?" - "Почекайте трошки!" - обозлился Тихомиров, и тетки замолкли недоуменно: "Розмовляют! А чого ж не розмовляют?!" Ансамбль поселили в бывшей обкомовской гостинице, в самом центре, и идти приходилось мимо облисполкома.
Однажды Тихомиров увидел в скверике возле него небольшую палатку с коротким плакатиком: "Голодую!" Рядом сидел парень, вокруг головы его был туго повязан жгут. Несколько человек молча смотрели.
На следующий день блондин со жгутом неспешно ходил возле палатки, но рядом с плакатиком "Голодую!" появились вирши: "Нам не треба "Жигули", нам не треба масла, - тильки б зирка над Кремлим николы б не згасла!" Глазеющего народу прибавилось.
На третий день появился еще плакатик: "Украина - це велыка европэйська дэржава, а нэ шматок импэрии!" А неподалеку какие-то толстые тетки развернули желто-голубое полотнище и, держа его по углам и краям на уровне опущенной руки, вдруг с криком: "Гэть!" устремились ко входу в облисполком. Дежурный милиционер, оторопев, отскочил, и тетки с полотнищем исчезли внутри. А вечером, когда возвращались после концерта, над зданием в лучах подсветки развевались рядом два флага: УССР и тот самый жовто-блакитный.
В Киеве, как и в Запорожье, Днепропетровске, приветливо и спокойно говорили по-русски, но когда Тихомиров передавал рекламу с попутным автобусом, то сидящие там артисты при его приближении мигом перешли с русского на украинский. Впервые почувствовалось, что люди опасаются говорить на привычном русском. Хотя в самой филармонии, как и прежде, обыденно переходили с русского на украинский, и наоборот. А на Крещатике, недалеко от гостиницы "Москва" стояла группа с плакатиком "Рух". Люди рядом молча смотрели, как демонтируют огромный памятник Ленину. Работа шла трудно: памятник был связан мощной арматурой с гостиницей, и о взрыве не могло быть и речи.
А когда уезжали в Москву, состав подали с часовым опозданием - на самый последний путь! И какой состав! Обшарпаные грязные вагоны с разбитыми стеклами: дорогой в москалей швыряли камни. А на первом пути сверкал чистотой и ухоженностью состав "Киiв - Iвано-Франкiвськ"!
В Белоруссии было по-прежнему, но дотации русским театрам скостили. Запретили вывозить из республики продукты и промтовары. На минском вокзале патруль отловил бабку со свининой и салом, стал отбирать, а старушка плакала и кричала, что у нее сын в Москве, что это ему, но патруль был безжалостен!
В Минске, Киеве, Запорожье, Кисловодске, Анапе - везде смотрели сквозь пальцы на то, что в номерах они готовят на плитках, понимали: всю жизнь на колесах, некоторые с детишками. Конечно, иногда в гостиницах "возникали", но до поры до времени удавалось утрясать, сглаживать. Теперь доброжелательность исчезла, и когда директор гостиницы "Беларусь" в Минске "засек" с плиткой цыганку Вербицкую - крохотулю с огромным голосом, - и велел за нарушение выселить, - пришлось защищать ее, протестуя против выселения и настаивая на штрафе! А потихоньку цыганки в одном из номеров накрыли шикарный стол - с икрой, коньяком, лимоном, бравинтой (водкой), балавасом (салом), горячей картошкой, селедочкой. Тихомиров встрепанным воробьем прилетел к директору: "Засек! Наши готовят!" Директор - в злой мстительности - устремился за ним (поймать за руку, выгнать, выселить!), влетели в номер - и директор остолбенел перед столом! Жемчужный встретил его гитарными переборами, цыганки, поднеся хрустальную рюмку с "бравинтой", спели: "Пей до дна, пей до дна!" - и директор расплылся, оценив "прикуп": "Ну, рома, ну, рома!" Выпил рюмку - и не одну, посидел за столом в усладочку, все отведал, а напившись чаю цыганского, махнул рукой: "Хрен с вами, готовьте!" А вечером, на концерте, слушая страстный, исполненый трагической силы огромный голос крохотули Вербицкой, всплакнул: "Не зря Толстой так любил вас!"
Тихомиров подсчитал однажды: за время гастролей он объездил более трехсот городов страны. От Москвы до Соликамска, от Ленинграда до Усть-Илимска и Братска, от Еревана до Мурманска, от Иркутска до Бреста. Триста двадцатым стал Апшеронск.
Выезд туда был дальний: из Лабинска через горный Майкоп к Черному морю. Начало концерта в семь, выезд - на всякий случай - в пятнадцать. Дорогой с высокого берега увидели вздувшуюся бурной водой Белую, а когда пошли балки, ущелья, - струхнули: реки ревели, вплотную "подпирая" мосты! Змеисто блеснули молнии, рассыпались страшным грохотом, и вода с небес ударила ливнепадом! Только бы молния не вонзилась в автобус!.. Перед очередным мостом остановились: ревущая река уже перехлестывала через него, в любой момент могло снести! Но и назад не вернешься: теперь там наверняка то же самое! И стоять не выход: ловушка и, может, надолго! А может и с дороги смыть через пару часов! Надо ехать! Медленно вполз автобус на мост (сердце замерло!), медленно переполз - и выехал на дорогу, всю в потоках! Только тут услышали, как бухает в груди!.. Медленно поехали дальше...
Шоферы все время протирали тряпкой стекло, чтобы не запотело, но это не помогало: "дворники" не успевали смывать водяной занавес, включенные фары не пробивали стену воды. В страшном напряжении, сменяя друг друга, водители продвигались вперед... А ливень набирал силу, теперь "Икарус" едва ли не плыл по дороге - и это было самое страшное: чуть-чуть съехать с асфальта - и все, стянет по грязи вниз, и тогда кувыркаться с кручи! Женщины стали молиться! Молнии белым слепящим светом выхватывали из тьмы пораженные страхом лица! "Господи, спаси, сохрани и помилуй!" Крыша автобуса не выдержала, и капли дождя полетели за шиворот! Через задраенные окна потекли тонкие струйки, и вскоре все были мокрые! "Пресвятая Богородица, помилуй нас!" Практически в полутьме двигаясь через водяную стену, с трудом угадывая в слабеньком свете фар дорогу, по которой неслись потоки, - достигли через напряженные часы Апшеронска! Живые! Да кто ж пойдет на концерт в такую грозу?! Но зал забит до отказа, переполнен даже балкон, проданы все приставные! И в громовых раскатах, в грохоте ливня по крыше - пели, плясали, "подогретые" зрителем, орущим: "Еще! Еще!" Надо же, как бывает - тревожно (стихия не на шутку разбушевалась!), а такому зрителю сердце отдашь! Но ведь надо ехать назад! Как?! Через ущелья?! Там уж, наверно, мосты снесло! Шоферы категоричны: только в объезд, через Краснодар - степью, все время степью! "Солярки-то хватит?" - "Сейчас зальемся и в Краснодаре зальемся!" Заправились и поехали. Ливень стихал. Уставшие, вялые, - прикидывали: часов в пять доберутся, не ранее. Приехали в семь.
А через неделю, нежась в сине-зеленом море у Туапсе, вспоминали об этом с улыбкой, но в сердце все же осталась горечь опасности.
Почему не заработать, если можно заработать? И из Домодедова - на восток! Теплой ночью - во время дозаправки самолета - прогулка в Свердловске, а утром приземление в Абакане. Сонное томление в ожидании багажа. Тихомиров послал коллегу узнать, как дела, - тот вернулся растерянный: "Чавалы, в Москве переворот, хотят Горбача скинуть, как Хруща когда-то! Сейчас мужика встретил, он мне это сказал, говорит: "Что ж вы, сволочи, прилетели сюда, Горбача одного в Москве бросили, - кто ж его защищать будет?" Усмехнулись: "Ну не рома же!" В гостинице сразу бросились к телевизорам в холлах. Не работают! Скорей в номера, к приемничкам, вытащенным из чемоданов. Страшные помехи, но все же поймали Москву. Голос Политковского: Горбач в Форосе, в столице ГКЧП! Рома перестройке сочувствуют, но к Горбачеву отношение скептическое: "Болтает много! Зеленый еще!"
"Москва - не Ставрополь, а страна - не край! Куда ему совладать с СССР! - не раз думалось Тихомирову. - Куда он спешит, толком не забрав власть?! А эти декоративные "ускорения"? Этот играющий новатора Лигачев? Самодеятельность, да и только! Посеет ветер - буря его же сметет!"
Все иронизировали над Горбачевым, но сейчас - горячее сочувствие к нему! А уж когда услышали, что в Москве танки! "Что они, с ума посходили, будут людей давить?!"
И после концерта - скорее к приемничкам (телевизоры и репродукторы "не пашут" по-прежнему).
А у зрителей на концерте - спокойствие и благодушие! Хоть бы хны! "Эти москвичи всегда с жиру бесятся, у них своя жизнь, у нас своя!" Подходят за автографами, и на вопрос: "Ну, как там в Москве?" - ответ: "Да пропади они пропадом со своей политикой!"
Всю ночь Тихомиров слушал приемничек, а утром вышел на улицу. Там - обильная колхозная ярмарка! Полным-полно овощей, фруктов, птицы! Все разговоры о ценах - и ничего о Москве! Ни слова! Попробовал заговорить о перевороте, - смотрят подозрительно: "А вам зачем это? Слава богу, живем - не жалуемся!"
А телевидение и радио как молчали, так и молчат! Всю неделю в Хакасии - в Абакане, Черногорске, Минусинске с его сибирским раздольем (таежными отрогами Саян и разливистым Енисеем) - всюду тишина и покой, а Москвы будто и нет на свете!
А в Туве (здесь говорили - Тыве), в Кызыле, куда перелетели над темно-зеленой тайгою Саян, - телевидение работает: трансляция сессии народного хурала. Пару часов говорят по-русски, но потом большинство решает: "Нет русскому языку!" Но и на тувинском понятно: клеймят тех, кто еще вчера был начальником! Чувствуется, что сводят личные счеты! А вскоре решение: "Вон из СССР, переходим в Монголию!"
А на грязноватом рынке полупьяные тувинцы торгуются из-за помидоров. А в парке Кызыла все так же шумят, сливаясь в одну реку, три Енисея: Белый, Голубой и еще какой-то. А в поселке Сарыг-Сеп полнехонькие товарами и продуктами магазины, аптеки с дефицитнейшими лекарствами, спокойные и доброжелательные тувинцы и русские, и огромные деревянные дома у Голубого Енисея - он здесь неширок, чист, и видно, как ходят в нем хариусы! А сразу за Енисеем - стена Саян, покрытая кедрачом, уходящая за облака! И тишина, и покой, и вечность!..
В Москве Тихомиров застал уходящие по Садовому кольцу грузовики с солдатами - бесконечным потоком. "Зачем эта прорва войск, разве война? В кого стрелять - в население? Да не будут эти юнцы стрелять в свой народ! Не будут!" А на устах у всех: "Ельцин! Ельцин!"
Жизнь менялась стремительно! Одна за другой стали приходить телеграммы: "Воздержитесь гастролей ввиду ликвидации филармонии". Или: "Связи прекращением деятельности филармонии". И даже: "Связи самоликвидацией Молдоваконцерта". А в Москве приказал долго жить "Росконцерт" - приют многих взяточников, дутая никчемная структура, и Тихомиров стал работать с оставшимися филармониями напрямую: гастрольное удостоверение уже было не нужно, и отчисления в "Росконцерт" тоже!
А в Волгодонске, куда они каждый год заезжали, картина и вовсе неожиданная: фонтаны в центре города разбиты, замусорены, следы вандализма на всем, улицы не убираются, и ноль продуктов! За мылом очередь с ночи! И плакаты: "Вся власть казачеству!"... А в Кисловодске, в гостинице "Кавказ", которую прежде холили и лелеяли, теперь дежурные на этажах отсутствуют, полно жильцов-карачаевцев - они требуют возврата им Кисловодска, и по ночам в коридорах и номерах постреливают.
В Сочи, где им дали автобус "на двоих" (с группой Ларисы Долиной), концерты идут в полупустых санаториях, в Адлере слышна канонада абхазо-грузинской войны, и отдыхающие спешат поскорее убраться отсюда! И тысячные очереди на вокзалах и в аэропорту - бегство!
А в Ереване и вовсе мрак: электричество с огромными перебоями, метро не работает, транспорт парализован, круглые сутки очереди за хлебом, и ночами в огромных кострах - люди греются в ожидании хлеба - гибнут деревья бульваров.
А в Адлерском аэропорту приземляются три самолета: один с мебелью, другой с посудой, третий с обслугой. Готовятся к прилету на отдых Б.Н.Ельцина - Е.Б.Н., как стали тогда говорить.
Тихомирову (да и многим) стало ясно: в стране о концертной деятельности надо надолго забыть. Слава Богу, открыли границы - и все, кто смог, хлынули за рубеж!
У них - Жемчужного с Тихомировым - получилась Греция! Они вышли на сочинца Калмановича, "крутившего" шоу-бизнес на побережье, и после концертов в Одессе загрузились в югославский автобус "ТАМ", пришедший из Сочи, и теперь вместе с Калмановичем едут в Салоники! Дорогой выясняется, что автобус не застрахован, и Тихомиров сообразил: надо из Кишинева самолетом отправить в Сочи номера их автобуса, а из Сочи получить номера - вместе с документами - такого же застрахованного, и прилепить их на свой. Конечно, остается риск проверки номера двигателя, но вряд ли таможня дойдет до этого! Пришлось сутки торчать в Кишиневе, удивляясь тому, как быстро в центре города появились конные скульптуры румынских королей! Девчонки-цыганочки гадали: поедут-не поедут в Грецию, но все получилось! Номера, страховка пришли, и решили ехать через Леушены: там, вроде, народу на границе будет поменьше. Как бы не так! Вместе с Калмановичем дошли до таможни - через три километра очереди на выезд, - нашли капитана-начальника, объяснили ему ситуацию (нельзя на концерт опоздать!) и, получив "Добро!", вернулись в "ТАМ", и двинули быстро вдоль бесконечного ряда машин. Водители, поняв, что "ТАМ" едет без очереди, подняли рев клаксонами, махали им, чтобы остановились, но, слава Богу, никто не успел выехать на их полосу, перегородив дорогу.
Проскочили нашу таможню (пронзительные глаза погранцов - "рентген"), потом нейтралку; румынскому офицеру сунули водку и сигареты, и, опять-таки минуя очередь, покатили по румынской земле.
В Бухаресте увидели свои афиши (концерты на обратном пути). В центре - сплошь из старинных и старых зданий, рождавших ощущение классической Европы, - остановились спросить у прохожего, как надо ехать, чтобы поскорее миновать город. Молодой румын, владевший английским, узнав, кто они, решил сам указать им дорогу, и, влезши в "ТАМ", стал штурманом. И показал им ночной Бухарест - с новым центром, воздвигнутым Чаушеску. От недостроя веяло древнеримской мощью, величием, и было похоже на наш Ново-Кировский. Выведя автобус на улицу, которой им нужно покинуть город, румын простился: "Good luck!" - "Thank you very much!" - отвечали цыгане...
Следующим вечером достигли границы, опять водка и сигареты сделали свое дело - сходу проскочили таможню, выехали на нейтралку - и застряли там до утра: болгарская таможня ночью не утруждала себя.
Скопились километры автобусов - "Татры", "Мерседесы", "Каросы", "Икарусы", "ТАМы"... Справа вверх мокрый крутой косогор, по вершине которого изредка громыхает поездами железка. Слева от дороги - другой косогор, вниз на полкилометра. Метрах в ста внизу одинокая дощатая будка - сиротливо торчащий нужник. Туда не спуститься: земля страшно размокла после таяния снегов, ноги предательски разъезжаются - и двух метров не пройдешь, ляпнешься в грязь. Дорога занята полностью: автобусы в два ряда. Облегчиться негде: отовсюду глаза, изо всех автобусов. Страшная вонь сотен и сотен выхлопов: двигатели не глушат, чтоб не замерзнуть без печек; в салонах глаза уже слезятся от смога, и люди закрывают нос и глаза платками и шарфами, но, не выдержав отравленного салонного воздуха, выскакивают наружу, а здесь и вовсе не продохнуть.
Тихомиров пошел было - рядом с автобусами - к болгарской границе, но через пару километров вернулся: выяснилось, что до Дуная еще километров восемь. Далеко не все автобусы оборудованы туалетами, и немцы, румыны, болгары, французы, русские, итальянцы - изнемогают от невозможности помочиться. И это Европа?! Наконец, в восемь утра болгары открылись, автобусы с остановкой поползли к Дунаю. Румынскому солдатику в начале нижнего косогора, - в тончайшей шинелишке и завязанной тоненькой шапке-ушанке, иззябшему до синевы, - кинули в окно пачку сигарет, спички - он схватил на лету, - так изголодавшийся пес ловит брошеную ему доброй рукою кость. Бедняга-бедняга, сколько тебе еще здесь коченеть на этом никому не нужном посту!
В одиннадцать добрались до болгарской таможни - и скорей в туалеты! Болгары содрали с них немалую мзду за транзитное пересечение страны, - и вот он, Дунай - огромный, могучий, по-весеннему бурный и полноводный, поражающий ширью! Калманович тут же всучил им левы - в счет расплаты, - и Тихомиров не сразу сообразил, что левы им ни к чему: зачем покупать что-то в Болгарии, когда надо купить шубы в Греции? Собрал у всех левы и к неудовольствию Калмановича (видно, давно у него этот "мусор") вернул ему. Калманович надулся, и за всю Болгарию не проронил ни слова.
Застряли на греческой таможне: нужна была оплата страховки на время пребывания в Греции. Они были далеко не первыми "проколовшимися": на таможне тут же предложил свои услуги таксист, и, с разрешения чиновников, Калманович поехал с ним в соседний городок, чтоб оплатить там в банке страховку и вернуться с квитанцией. Пока Калманович ездил, гуляли возле таможни, где на виду лежала убитая проезжавшей машиной огромная норка - роскошный мех! Норки здесь частенько перебегали дорогу - из леса в лес: здесь полно звероферм.
Когда выложили все из чемоданов на длиннющий железный стол, таможенник тут же прицепился к паяльникам, кипятильникам, фотоаппаратам, будильникам и прочей "контрабанде" - и стал отбирать это! Но девчонки-цыганки окружили его, затискали, зацеловали, всунули ему в пазуху пару бутылок водки, блок сигарет, и грек, рассмеявшись, махнул рукой: что тут поделаешь с этими цыганами, с пройдохами этими - и пропустил все!
И покатил их "ТАМ" по ровному, как железный таможенный стол, автобану вниз к морю, к Салоникам! Скорость сто двадцать в час, сбоку бежит светящийся бордюр, а полный до краев стакан воды на столике, ни капли не расплескав за сто с лишним верст, благополучно прибыл к самой гостинице!
В подвальном кинозале заполнена половина из пятисот мест! Шок! Ведь ждали аншлага! Но культуратташе доволен: "Это успех! Потом у вас будет зрителей на три-четыре ряда, не более: вы ведь здесь десять дней!" Выяснилось, что реклама расклеена только в районе, прилегающем к кинозалу: весь город поделен между рекламными фирмами, и за расклейку афиш в их районах нужно платить особо! Расклеить афиши по всему городу будет дороже аншлагов!
Так или иначе, но драхмы за концерты пошли, и все озаботились шубами, пледами: где получше и подешевле? В "копалках" за "копейки" подбирали себе майки, джинсы, куртки. А ведь надо еще "контрабанду" пристроить!
Миновав портовые подъездные пути и пакгаузы, Тихомиров вышел на улицу, параллельную набережной. Останавливался возле больших деревянных киосков, в них продавалось все, от мыла до презервативов, от часов до трусов. И стоял черный дисковый телефон: заплати денежку, хозяин выставит тебе телефон - и звони! Тихомиров вглядывался в лица торговцев, искал поприветливей. Пожилой грек-хозяин посмотрел на него внимательно, чуть улыбчиво. И Тихомиров решился: достал из пакета паяльники и будильник, протянул торговцу. Тот удивился: "What do you want? Change?" - "No, I want money!" - "Money?" - "Yes!" - "How much?"
Тихомиров развел руками. Грек внимательно оглядел паяльники, потом - скептически - будильник, положил все на прилавок, полез за кошельком и вынул оттуда тысячу драхм. "No, - покачал головой Тихомиров, - that?s no mach!" Грек достал еще тысячу. Тихомиров опять покачал головой. Грек достал третью бумажку: "Three thousands!" - "No, - отвечал Тихомиров, - five thousands!" - "Five?" -удивился грек и улыбнулся: "Rossi?" - "Yes,Rossi!" Грек протянул ему пять тысяч драхм.
Тихомиров углядел меховой магазин недалеко от гостиницы, рядом с вокзалом, и потащил всех туда. На огромной витрине сидели, стояли, расхаживали красотки в шубках. Увидев толпу мужиков-цыган, стали жестами приглашать их зайти, распахивали шубки - там только прозрачные трусики! Тихомиров был посрамлен общим хохотом: он привел всех к борделю!
В тот же день разыскали недорогой меховой салон, познакомились с его молодым хозяином - Маки, потом чуть не каждый день заходили туда (все сбивали цену), и Маки, встречавший их уже как старых знакомых ("О! Яссу! Яссу!"), усаживал, поил черным кофе, и, в конце концов, продал им отличные шубы задешево! И они благодарили сердечно: "Эвхаристо! Эвхаристо поли!"
Как-то встретили сэрвов-собратьев, разговорились. Они внимательно следили за ситуацией в России, по доброму говорили о Горбачеве, а Ельцина называли бандитом. Такое же отношение к этим двум политикам было в Румынии, Болгарии, Венгрии, Сербии - везде, где удалось побывать на гастролях. "С Ельциным лучше на темной улице не встречаться!" А в Салониках грек - хозяин киоска - на ломаном русском языке спросил: "За Ельцина или за Горбачева?" - "За Горбачева!" - и обрадованный эллин надарил игрушек и сладостей ребенку беседовавшей с ним цыганской семьи.
А в очаровательном курортном городке Кавале, поразительно похожем на Ялту (тот же, как и Поликуровский, холм слева от порта, так же охватывают бухту горы - только лесистые), на приморском рынке их угостили устрицами. И с наслаждением выпив этих моллюсков, мгновенно почувствовали мощный прилив энергии! А весь рынок кричал им: "Лимона! Лимона!" (На устрицу надо было капнуть лимонного сока). Рыбу здесь продавали только свежайшую, прямо из моря - скумбрию (макрель), ставриду, кефаль, - и если за два часа это живое серебро не продавалось, рыбаки уносили его назад в лодки, - это уж только семье пойдет! А огромная рыба-молот (акула!) - метровое туловище, приделанное к такой же (поперек) голове-суперкувалде, - все дышала, раскрывая метровую пасть и грозя жутким набором зубов - рядами. Чистенькие торговые ряды ломились от фруктов, овощей, даров моря - крабов, омаров, лангуст, гигантских кальмаров (в Мурманске мариманы спасались ими от импотенции). Если на апельсине появлялось пятнышко, торговец тут же выбрасывал плод в мусор.
Через два года они опять побывали в Греции - Афинах, Пирее. Концерты шли на огромной площадке ( высокий берег изумительной красоты залива); на этот раз были аншлаги!
А в Београде им отвели лучший зал - "Коларчев". Концерт снимало телевидение, и потом его несколько раз показывали, и на улицах их узнавали, подходили, обнимали, благодарили... А концерты частенько заканчивались скандированием: "Живео, Руссия! Живео, Руссия!"
Здесь остро чувствовалась война. Инфляция бешена. Сегодня костюм стоит три миллиона драхм, а завтра на шестьсот тысяч дороже. Београдцы делали запасы - единственно возможные в то время: яблоки. Корзины яблок! Но рестораны полны, русских кормят отлично ("адлично" - говорили сербы; язык легко понимаем, как в Словакии). Сербы пьют чай, только если больны. Поэтому на столах графины с водой; быстро привыкли и пристрастились к этому. На завтрак омлет ("со сиром? Со млеком?") и кофе или кава (чехи говорят: "какава"). В обед суп-чорба (угадывается "шурпа"), огромные ломти говядины и свинины, жареные на прутьях ( под прутьями жар), и кусок торта (с водой). В ужин - мясо и торт.
По поводу распада СССР сербы кратки: сперва вас, теперь нас. "При Тито мы жили лучше, чем Соединенные Штаты, - разве они стерпят это? А Коль нам не может простить, что мы насмерть сражались с немцами!" но о Тито говорят с неприязнью ("Что он - царь, чтобы иметь виллы по всей Югославии?"), и на сценах его скульптурные портреты уставлены носом в угол.
С сербами сразу сложились сердечные отношения (они какие-то удивительно свои), особенно с Жико-водителем: он все шутил, рассказывал анекдоты, ему дарили московские сувениры, а он отдаривал значками и песнями.
Как-то после их выступления пожилой администратор Югоконцерта Градимир (Градо) повел всех в ресторан на ужин; в благодарность за бурный аншлаг угощал - от себя - коньяком, вином, водкой, пивом, - кто что пожелает! В огромном зале играл чудесный ансамбль сербской музыки, а певица-красавица потащила их всех танцевать коло (тут же мелькнуло: Кола) и, взявшись за руки, они бесконечною змейкой растянулись по ресторану, едва успевая выделывать положенные коленца! Через двадцать минут все чуть не "околели", и певица, поняв это, повела их в танце к столу, а сама, ухватив новую группу ресторанных гостей, "колобродила" еще и еще, и цыгане - профессиональные чечеточники - поражались силе ее и выносливости. "Да, - удивленно вопрошал себя Тихомиров, - красавица, талантище - и в ресторане! За "парнос"? Наверное, на "мутель-тютель" побольше б вышло!"
Работали почти как на севере: концерт - ужин - ночлег - завтрак - переезд в другой город - вселение в гостиницу - обед - концерт... А Тихомиров, прихватив с собою певца-гитариста Володю, вместе с Градо перед концертом отправлялись на местное радио: каждый день они выходили в эфир на Европу - их турне стало событием в блокадной Сербии.
Градимир опечален: "Я должен был лететь с вами в Софию - на два концерта, оттуда в Скопье - на два концерта. Все отменяется: албанцы начали обстреливать самолеты!"
Воюют все сразу: сербы, хорваты, албанцы, босняки, словенцы. Все, кроме сербов, хотят отделиться. Сербы мечтают о Великой Сербии, албанцы - о Великой Албании. Значит, главная война еще впереди: война сербов с албанцами.
Из южного сербского города Вранье - выезд в Косово. Контраст между опрятными сербскими городами и неряшливыми албанскими разителен: здесь, в Косово, все покрыто липко-грязноватым налетом, на улицах мусорно, во дворцах культуры - семечная лузга и крысиные дыры, и на всем печать запустения. А на улицах торговцы-албанцы пытаются всучить дешевенькие польские духи как "Шанель". Но православные сербские храмы у дорог еще целы, и богобоязненные "рома" не пропускают ни одного: молятся.
В столице Косово Приштине - красивом полумиллионном городе - концерт в новом дворце культуры. Здесь вообще много нового: жилые здания, дворец культуры, стадион - с раздвижной крышей, такого нет и в Београде. Чтобы смягчить, сгладить национальные противоречия, сербы вложили в Приштину уйму денег.
Во дворце часть бархатных красных сидений сломана, на всем сальный налет. Много цыган-влахов, - здесь большая цыганская община, и цыгане-артисты дают интервью местному цыганскому радио.
Градимир предложил им поработать в Приштине: жить в пятизвездном отеле, а вечером, одев в номере концертный костюм, спуститься на первый этаж, - концерт в ресторане. Но после концерта во дворце сербские военные усадили их в автобус, и Жико повез их назад во Вранье: албанцы убили нескольких сербов, в крае Косово-Метохия объявлено военное положение, и русских надо оберегать от албанцев.
В курортных Лучанах - на севере - увидели рекламу: огромная вульва. Эти плакаты стриптиз-концерта были развешаны возле минеральных ванн и в центре, и потому решили, что к ним никто не придет, - да еще днем. Но зал постепенно набился, а концерт прошел с таким неожиданным - оглушительным - успехом, что приходилось бисировать едва ли все номера, и, начав в час, закончили в пять! Пока свернулись, пока добрались красивейшей горной дорогой до второго концерта - в Чачаке, - приехали как раз к началу, к восьми. Настраивать аппаратуру пришлось уж при полном зале, Градо страшно нервничал: опаздывали на час! Но Тихомиров знал, что с первых же его фраз все будет в порядке: русский знали, практически, все. Он извинился, объяснил причину опоздания и добавил: "Но вы не волнуйтесь! Как говорят в таких случаях опытные конферансье: "Чем позже мы начнем, тем раньше закончим!" Зал засмеялся, оттаял, и можно было продолжить: "Мне кажется, в глазах у многих из вас я читаю немой вопрос: не напрасно ли пришли сюда? Могу сказать откровенно: вы пришли сюда не даром!" Дошло! Рассмеялись, и далее все, как по маслу! И много бисировали, и долго не отпускали, и закончили ночью - в час! После концерта Градо познакомил его с украинцем из Николаева. Тот приехал сюда по туристской визе, но вот уж два года держит детскую цыганскую группу в кафе. От парня тянуло конюшней, и Тихомиров, поняв все, спросил: "А коней мусульманам на мясо?" Парень смущенно сознался, добавив: "Хохлов тут полно!"
В два часа ночи ужинали: обслуга ресторанная ждала их, и была вежлива и радушна!
На следующий день в Београде им выдали деньги, они долго бродили по центру, потом Градо повез их на рынок: может, там удастся купить что-то путное.
Цыганка Тамара, решив заодно сбыть оставшиеся кипятильники, стала объяснять торговцу б/у гвоздями, болтами, шурупами, что надо включать в розетку, вода будет кипеть (при этом Тамара втыкала пальцы в воображаемую розетку, вовсю крутила руками, изображая кипение), - и можно чай пить (и причмокивала, будто пьет с блюдца)! Торговец смотрел на нее тупо и равнодушно. Тамара еще раз повторила ему - ноль реакции. Тогда ярко повторила все это в третий раз! И услышала: "Да на хрена мне твои кипятильники?!" Почти все на рынке - из России и Украины.
Едва они взлетели над Будапештом, им предложили выпивку и еду. Тихомиров с удовольствием выпил стакан сухого вина, откинулся в кресле, закрыл глаза. И тотчас возник перед ним красавец Буда-Пешт, отражающийся в Дунае; и последние концерты в Нови-Саде и Секешфехеваре; и Снежана, настойчиво звавшая его в гости к себе и вложившая-таки ему в карман свой београдский адрес и телефон; и греки в бильярдной, объяснявшие, что кий должен быть кривоватым; и приштинские влахи; и београдский рынок; и "туча" в Тюмени; и Марина на "мутель-тютеле"; и Светка, родившая от Яновчика; и Яновчик - еще здоровый; и больной мим в Туле; и Жемчужный в раковом корпусе; и Градо - во Вранье, сообщивший о его смерти...
Москва встретила непогодою: дождь, холод, ветер! Выйдя на трап самолета, Тихомиров поднял ворот плаща, втянул в себя смолистый березовый воздух, подставил лицо дождю: "Боже! Как хорошо! Наконец-то дома!"

“Наша улица” №86 (1) январь 2007

адрес в интернете
(официальный сайт)
http://kuvaldn-nu.narod.ru/