РОМАНЫ БАХТ

Проснулся Серёжка Дворников в свой выходной ни свет - ни заря. Чувствует: трубы горят! Если не выпить сейчас - помереть можно! Поскорее оделся и, не умываясь, потрусил рысью! Примчался в гараж, - сидят, вся шобла! А бутылка перед ними - пуста-ая! "Да что ж вы, суки, всё выжрали, ведь пять утра только!" "А ты б ещё позже пришёл!.."

На следующий день Серёжка пришёл в полседьмого: в семь у него был выезд. Комендант дядя Стеша ему предлагает: "Выпей с нами!" А шоферня-охламоны смотрят с интересом!..

Серёжка молча выгнал автобус из гаража, подогнал к пандусу, чтоб аппаратуру грузить было удобнее. Стал ждать.

Первым пришёл Ромка Вагаев, ровно к семи, - жил он неподалёку от телевидения, на Гоголевской. И хотя шёл ранним часом, на улице у своих подъездов уже сидели на стульях старики-армяне, и когда мимо них проплывала какая-нибудь пышнотелая дева, провожали жадными взглядами колеблющийся зад её, и восхищённо: "Вах, вах, вах! Ножом резать, вилким кушать!.."

Валька Ширьянц снимал квартиру выше студии, шёл через рынок, - там уже открылись ларьки винные, и мужики, кучкуясь, пропускали стаканчик - с утра пораньше!..

Юрка Супрун шёл снизу, от речки; видел, как хозяева частных домов кидают в клетки к нутриям кольраби, свёклу, и думал: "Значит, выгодно, если держат!"

А Ванька Бурмак жил в другом городе, еле успел там на электричку, здесь скорее с вокзала в автобус, и до самой студии докатил!..

Бурмак был мужик не шибко грамотный. "Девушка, плеклатите этот натиск!" - кричал он в телефонную трубку. И Валька Ширьянц бегом разыграл: "А почему ты пишешь "пиджак"? Ведь надо "пинжак"! "Что ты! - бросился оправдываться Бурмак, - я не пишу "пиджак", я пишу "пинжак"!" Бурмак лэкал на букве "р", и за это его прозвали французом.

Когда на Ставрополье пришло телевидение, Бурмачок кантовался в районной газетке.

Много было таких, как Бурмак. Все они понаехали, понаперли на TV из районных газеток, "Блокнота агитатора", - все привыкли рассказывать об успехах, сообщать о вывозе на поля навоза и держать под козырек при слове "крайком"! "Мы врагов советской власти пили, пьём и будем пить!" Кадры были проверенные!..

"Француз" Бурмак был шефом "Новостей" и еженедельника "С кинокамерой по Ставрополью". Это лафа, особенно "С кинокамерой..." Тут и деньгу подшибешь и мясца привезешь по себестоимости, и рыбы за бутылку возьмешь - уйму!

Чтобы "проверенные кадры" не грызлись, "С кинокамерой..." делали по очереди. Несколько дней снимали, потом монтировали, в воскресенье эфирили, а в понедельник - вперед, на творческие просторы!

Творческие просторы начинались в ближайшем дорожном кафе, и камертоном настройки творческой служил стакан водки с обязательным гуляшом. Далее ехали не торопясь, похохатывая, утопая в не раз слышанных анекдотах, останавливаясь для поддержания вдохновения у очередных шинков, и так добирались до места назначения, заваливались в гостиницу, где номера были забронированы по телефону, и падали в объятья Морфея...

А уж утром, после чая крепкого начинали работать: наносили визит знакомому предколхоза, снимали о нём репортаж или очерк, заодно договариваясь о мясе по себестоимости; потом снимали передовиков; переезжали в соседний колхоз, там "воспевали" нечто подобное; ещё что-нибудь по случаю; затаривались колхозным мясом и отбывали, наконец, восвояси...

На этот раз ехали в родные края Бурмака: Левокумку. А рядом Прикумск, Прасковея... Самое виноградное Ставрополье!..

Дорoгой Бурмак тяжело нагрузился, но в комнату - отведённый им под жильё совхозный "красный уголок" с поставленными раскладушками - вошёл сам, и сразу упал на крайнюю койку. Как заснул на спине, так и проснулся утречком...

Дирекция совхоза находилась в старом одноэтажном здании - бывшем барском доме, просторном и прохладном.

Кабинет Ивана Порфирьевича, директора, - в большой длинной комнате. В углу - оплетённое паутиной переходящее красное знамя, на стене засиженный мухами портрет Брежнева. Под потолком ровными рядами натянуты проволоки, на проволоках виноград. Кисти висели годами, пылились, и когда Иван Порфирьевич тянулся за гроздью - закусить сушёной ягодой огромный фужер вина, - приходилось стряхивать пыль, сдувать её, тереть ягоду о рукав...

Поставили свет. Посадили рядом с Порфирьевичем главного винодела, такого же невысокого и сероглазого; сидят оба, опустив указательные пальцы в бокалы, - вино греют, - и беседуют... Стали снимать: панорама на них с винограда под потолком... Сельский жанр!.. Бурман, конечно, настаивал, чтобы снимали на фоне знамени, - паутину-то счистили, - но Валька и Ромка его задавили...

Валька и Ромка лучше всех делали "С кинокамерой...", и Бурмак с ними не заводился, хватало ума понять: во-первых, их двое, а он один; во-вторых, они ведь всё делают, он просто потом пишет текст, а денежки огребает как за сценарий с текстом; в-третьих, и так хватает скандалов между редакторами и остальными из-за того, что на экране сплошные коровники; инструктор крайкома однажды прямо сказал: "Не ссорьтесь! Ведите линию партии, но не ссорьтесь!.." Линию партии на коровники Бурмак вёл неуклонно! А уж как этот коровник снять, пусть они думают: сами же говорят, что всё дело в "как" е!..

Бурмак был школьным приятелем Порфирьевича, и записку его - с указанием пропустить съёмочную группу в подвалы - получил сходу... Но сперва выехали на виноградники. А уж потом, вооружившись светильниками и резиновыми грелками, спустились в подвалы. Там в огромных бочках хранились "Саперави", "Мускат Прасковейский", "Рислинг" - виноматериал для шампанского... Много чего хранилось... Поснимали это подземное царство, а потом дегустацией занялись. По стакану из каждого бута!.. Грелки наполнили, спрятали под рубахи, - охрана "не увидела": раз по записке директора!

Тут самое время в рабочую столовую заглянуть! Поснимали и там, - накормили их до отвала и заходить приглашали!

А вечером к ним приехали гости: свои же, телевизионники, шуруют в соседнем районе, тоже "С кинокамерой..." делают. Похвастали: такой сюжет о несучках надыбали! - О курах, значит!.. Водяры привезли, консервы на закусь!.. Тут же все вместе и задымили: в восемь вечера закурил - в пять утра закончил пачку, одну от одной!.. Распрощались; гости в свой район подались, а наши "творцы" на свою съёмку: самое режимное солнышко утром - свет рассеянный.

Целый день снимали, - далеко в поля забрались. Питались капустой с грядок. Зато вечером по полной оторвались - успели на ужин в столовую: каждый по две котлеты, два гуляша, два шашлыка и по кружке пива с молоком пополам! Буфетчица смеялась: "Это беременные пиво с молоком пьют, - вы что, беременные?"

А утром Юрка над своей койкой плакатик вывесил: "Кто много ест, тот своими зубами роет себе могилу".

Тут к ним нежданный гость пожаловал, но не татарин, - еврей: директор картины "Утоление жажды", от Центрнаучфильма. Их группа без осветителя, без приборов, - он и пришёл занять осветителя, за плату, конечно.

Заняли ему Юрку на пару дней - у самих-то натура сплошь, а подсветки фольговые и Валька с Бурлаком подержать могут, - сами подались к дальним озерам, к дюкеру: сюжет о мелиорации снять. Чтоб не возвращаться за сто километров, там и заночевали. Сазанов у рыбаков купили, юшку густую на костре сотворили... У костра же, на полыни и чоборе, спали... С утра опять поснимали, а когда вечером возвратились, директор "Утоления" Юрку вернул им в целости и сохранности, с деньгами и благодарностью: "Большое вам русское спасибо от всего нашего еврейского общества!"

В этот вечер никуда не пошли: решили отдохнуть. И вина особо не пили, хоть в грелках его полно было: изжога у всех от этого "Рислинга".

Ромка читал книжку об операторском мастерстве. Ромка любил читать. И девочек любил. И девочки Романа любили; но они же и других любили! Роман не брал в голову, но так хотелось верности, преданности... Знать бы, что своё, на сто процентов своё - женился бы, не раздумывая! А так - раздумывал, всё искал искренности... Но где ж её найдёшь в наше время?..

Валька Ширьянц приехал из астраханского ТЮЗа... Русский знал - дай Бог каждому! Только три слова произносил не верно: лубов, турма, батынкы! Но так здорово сыграл Бабу Ягу, что ему простили эти три слова, и взяли в театр. Валька был рад. В нем всегда жила провокация, и с тремя словами тоже: он умел говорить их правильно. Но то, что взяли его с провокацией, особенно грело: значит, он и вправду хороший актер!

А в театре поработал недолго: друзья перетащили его сюда, на TV. Друзья устроились режиссёрами, а Вальке вакансии не хватило, и он стал ассистентом.

Валька обожал розыгрыши. Встретил у входа в здание директрису и подобострастно: "Здравствуйте, Валентина Ефимовна!" "Здравствуйте, Валентин Алексеевич!" - она ему. И поднимается на второй этаж. А Валька бегом к дальней лестнице, там на второй этаж, и в коридоре опять навстречу ей: "Здравствуйте, Валентина Ефимовна!" Она в изумлении: "Здравствуйте, Валентин Алексеевич!" И в свой кабинет... "Сольёмся в экстазе!" - смеялся Валька...

Юрка Супрун совсем пацан, лет семнадцати; быстро понял: на TV больших денег не сделать. А где? Вот и шевелил молодыми извилинами...

Сережка Дворников, подвыпив, схватил вилку и, размахивая ею, заорал: "Порублю на капусту!" Грудь выпятил, всю в наколках!.. А Юрка ему спокойно: "Как же ты вилкой порубишь? Лучше б нож взял!" Сережка скрипнул зубами - и охолонул!.. Вообще-то Сережка был тихий. Но если выпьет, первому встречному мог разбить морду в кровь!.. "Садился" на год или два... И снова на телевидение: "Возьмите!"

Сережка любил рассказывать, как писали зэки письмо в Президиум: "Товарищ Ворошилов, красный комиссар! Товарищ Ворошилов, письмо вам написал! Товарищ Ворошилов, просит народ: сделай амнистию, ё... рот!"

Ванька Бурмак очень смеялся, услышав это, и записал себе в книжечку... Бурмак был на фронте разведчиком. И "языка" брал, и дислокацию вражескую выведывал... Однажды пришлось часа три сидеть в ледяной воде, все насмерть простыли. Иван обошёлся без пневмонии, но ангину схватил жестокую. Всю ночь на костре воду грел в котелке, почти кипятком полоскал глотку. На всю жизнь прополоскал: никогда всерьёз не болел! А вот Лидой болел - машинисткой студийной! Здорова была баба! Тёмной масти! Ещё та кобылица! Иван ей в пупок дышал! Но разведку боем провёл успешно: "Мне Лида два лаза давала!"

Амуры на TV буйствовали! В студийном дворе по весне при таянии проглядывали, как подснежники, резиновые изделия баковского завода... Впрочем, амуры буйствовали круглый год!..

Решили и здесь, в совхозе, воздать им должное, и следующий вечер отвели приключениям. Бурмак взял Вальку с собою: "Пойдём к знакомым! Мне - мать, тебе - дочь!" В маленьком домике об одну комнату обеих и застали. Иван остался с матерью, а Валька с дочкой пошли к ней на работу, в редакцию многотиражки. Бабка-вахтёрша покосилась - чего тут ночью делать, - но ничего не сказала. Светка работала машинисткой, на столах стояли её орудия производства, а на диван - чёрный кожаный, старый - они и легли. Светке хотелось поиграть, прежде чем... Но Вальке было уж невтерпёж! А потом не стал продолжать, хотя Светка настроилась до утра: нехорошо от неё тянуло!..

Пришёл Валька в "красный уголок", а там никого: все умотали.

Часа в четыре явились: Серёжка, Ромка и Юрка, - видно, в одной компании были. "Вареники с сомятиной ели!" "Что ж товарищам не принесли?" "Так там отрабатывать надо было!.." Тут и Бурмак вернулся...

Покемарили часок, и собираться "на творчество": в соседнем совхозе коровник есть, а в коровнике доение механическое... После коровника снимали у арыка машины дождевальные: маленькую - круговую, и большую, со стометровыми трубчатыми поливными крыльями...

А вечером надумали в Левокумку ехать, в баню: здесь-то, в совхозе, нету. Сели в автобус студийный, поехали. Окна открыты, в них влетает тёплый упругий воздух, а вместе с ним аромат винограда: по обе стороны дороги сплошь виноградники, на километры...

У бани лежат толстенные брёвна, ошкуренные стволы. Бог его знает, зачем они здесь лежат. Может, специально, чтоб посидеть на них вот так, после баньки, с пивком в руках... Ветерок налетает волнами, доносит голос далёкой балалайки, - не иначе в центре села радио на столбе... Хорошо, спокойно... Сидеть бы так и сидеть... Но свежеет. Пора в обратный путь... Серёжка едет неспешно, умиротворён баней, пивом и всей этой степной негой... Луна заливает молочным светом, видны и сами ветвистые лозы и их опоры бетонные... Асфальт блестит... Звенят цикады... Валька попросил: "Останови машину!" Сергей остановил, открыл дверь, но Валька не двигался. "Ну? Чего ты? Иди отлей!" Валька спросил: "Слышите?" Ромка и Юрка поняли, слушали: цикад и всю эту райскую лунную ночь... Бурмак спросил: "А чего?" Сергей ругнулся и тронул машину...

В комнате Валька настежь отворил окна, и виноградная ночь затопила их...

На следующий день и снималось как-то иначе. Вальке и Ромке всё хотелось сделать получше, придумать что-то... Бурмак ворчал: "Чистое искусство!.. А надо лаботать!" Валька Ширьянц обозлился, подошёл к Роману и шепнул ему: "Ванечка в туалет пошёл! Неплохо бы запечатлеть это для истории!" И только Бурмак сел под кустик, Роман с кинокамерой подкрался к нему, и Бурмак, увидев его и поняв угрозу оказаться запечатлённым для истории в смешном виде, подхватил штаны и бегом за соседний куст, но Роман и там настиг его, и Бурмак со спущенными штанами бежал настоящий кросс от кустика к кустику, верещал, лэкая: "Ломан, перестань! Ломан, как не стыдно!" И так удалился на длинную дистанцию под хохот своих коллег!.. Творческое начало было отмщено!..

Перед отъездом зашли к Ивану Порфирьевичу, попрощались. Винца попили, с грелками в подвал заглянули...

Заехали к рыбакам, в плавни: рыбки за бутылку добыли, рыбарей поснимали, и - самое главное - природы добавили; а уж солнышка, через колыханье тростника неровно блиставшее, поснимали в охотку.

Напоследок заскочили в родное село Ивана, в его дом "французский", саманной кладки: две смежные комнатки с полом глиняным, да кухня крохотная, да него в ней. Матушка Ивана - такая же, как он, - небольшая, округлая, - рыбу им жарила. И ту, что они привезли, и ту, что отец Ивана толовой шашкой добыл: два мешка!

Сбeгал Иван к знакомому председателю, выклянчил у него четверть вина сухого, и понеслась душа в рай! Мешок рыбы слопали, четверть всю выдули, матрасики на полу постелили - и захрапели спьяну!..

Утром проснулись в восемь, да опять за стол: рыбку доесть надо, хороша рыбка! А Ванюшкина матушка опять жарит: принёс Бурмак-старший ещё мешок свеженькой, молчит, где раздобыл... Ванька опять к председателю, - вино в грелках домой предназначено, - опять приволок четверть... До трёх часов досидели. А в три часа кап-кап-кап с небес, и полил сразу. Пьяные-пьяные, а сообразили: скорей в автобус, и давай отсюда, с просёлка глинистого! Скорей на асфальт выскочить, а нето на "растащщи" попадёшь, в смысле "Раз - тащи! Раз - тащи!" И надо же, метров двести до асфальта осталось - забуксовали! Дворников уж взад-вперёд, взад-вперёд, чтоб раскачкой выскочить, - да куда там!.. Пришлось вылезти и толкать!.. Автобус ведёт по грязи - то влево, то вправо рыскает, так и в кювет ускользишь, Серёжка руль, как штурвал, крутит! Грязеплавающее авто! А грязь из-под колёс прямо на толкающих!.. Так и дотолкали до асфальта, "доплыли" - все в грязи по уши, только зубы белеют в мате многоэтажном, да глаза белками светлеют. Под ливнем и стали мыться-стираться, струи-то вроде душа!.. А Серёжка дверцу открыл и ржёт! Чуть ему не накостыляли в сердцах...

А ведь по дороге надо ещё к председателю знакомому заглянуть, мясца по себестоимости раздобыть! "Скажем, что через палу недель заедем и тогда поснимаем!.. А поснимаем, тогда ещё выпишем!" Так и сделали. Договорились сперва о съёмках, потом о мясе. В бухгалтерии заплатили копейки по записке председательской; прямо из колхозного погреба взяли мясо - кому полбарана, кому полтёлки, а Бурмаку и то, и другое!.. Теперь, не спеша, домой: программа выполнена!..

Всё б ничего, но Валька чувствовал себя как-то не так, поламывало в грешном месте... А так, вроде бы, никто не простыл, хотя мокрыми ехали: видно, винишко спасло, много его в организмах гуляло!.. Словом, Бог миловал!..

Но не жена Бурмака! Та открыла дверь Ивану Ивановичу, зашёл он с грузом, дверь, было, закрылась за ним, но почти тут же опять открылась: вылетел оттуда Бурмак, как пробка из бутылки шампанского! Отобрала у него супруга и вино, и мясо, и рыбу жареную, а самого под зад коленом: не приходи домой с перегаром!.. И переночевал бывший разведчик, а ныне боец идеологического фронта у собственных дверей! Долго кашлял от бетона холодного...

Подрулил Серёжка к проходной в двадцать три ноль-ноль... Вахтёр открыл нехотя, но, получив рыбки жареной, повеселел, и поставил в журнал прибытие в ноль часов тридцать минут. Ещё суточки обломились - с суточными! Успешно съездили!

Через пару дней материал проявили. Стали смотреть на экране, - не хуже других... Председатели, передовики, коровники, трактора, поля, свиньи... Хотя, вообще-то, есть кое-что: рыбаки колоритные; дюкер неплохо снят - в ракурсах; дождевалки с радугами при поливе; а уж кочаны капусты под струями дождевальными - прямо из Довженко цитата, "Земли" его продолжение... А если лейтмотивом протащить солнышко, через колебание тростника снятое, - нормально получится!.. Но что было вне конкуренции, отчего хохотали - Бурмак со спущенными штанами! Жаль, в монтаж нельзя вставить!.. Валька слепил-смонтировал, Бурмак текст настрогал, музычку подложили... В воскресенье отэфирили.

В понедельник на летучке их расхвалили: воспели тружеников села! Особенно усердствовали авторы "несучек": сегодня мы вас, а завтра вы нас! Валька с Ромкой понимающе переглянулись, а Бурмак раздулся от гордости: "Мы, тволцы, лаботаем для народа!.."

Всю оставшуюся неделю Валька Ширьянц донимал директрису своей провокацией. А в следующий понедельник с утра пораньше забежал в аптеку дежурную, добрал таблеток для самолечения... Юрка Супрун, проходя мимо частных домиков, уже знал, что уйдёт с телевидения: нутрий разводить куда прибыльнее... Ромка Вагаев, как всегда, шёл мимо старых армян, те цокали вслед девахам... Кашляющий Бурмак спешил с электрички... А Серёжка Дворников сидел дома: запил, и его уволили. Вместо него ехал Стёпка.

В семь утра собрались - и вперёд, на творческие просторы!..

Творческие просторы начинались в ближайшем дорожном кафе...

Было это лет десять назад.

Ехали мы с женою на юг, отдыхать. В купе оказались трое, одно место свободно: видно, дорогой кто-то подсядет. Попутчик - седой мужчина в белой рубашке с воротником "апаш" и милицейских брюках с тонким красным кантиком по серому полю - не спеша разбирал вещички: мыло, зубную щетку, пижаму...

Перекинулись парой слов, - он тоже ехал на отдых, только не в Крым, как мы, а на Харьковщину... Переоделись в дорожное, выпили чаю, потом вздемнули... На первой же станции, в Туле, попутчик пошел на перрон - посмотреть съестного.

Много раз ездил я этой дорогой. Все здесь было знакомо, каждая станция... И весною, и летом, и осенью отправлялись мы со своим ансамблем "Ромэн" на гастроли, и чаще всего этой дорогой, к югу... В купе всегда Жемчужный с женой, Ольгой Сергеевной, и я с женой... Жемчужный руководил этим ансамблем лет тридцать, а я конферировал там и директорствовал много меньше, лет десять... Мы с ним сразу сдружились и так привыкли друг к другу, что уж понимали всё с полувзгляда... Уютно было тогда в нашем купе!.. В Туле Жемчужный всегда поспешал на перрон и вскоре возвращался довольный - с бутылочкой... В Скуратове покупали горячую рассыпчатую картошку с укропом и солеными огурчиками... Доставали из своих припасов колбаску, консервы... Чего же более? - Царский стол!.. Подтягивались из других купе братья-артисты - всё цыгане, конечно, - и начиналось неспешное, по семейному теплое разговорчивое застолье... Пили помалу, "понaбутко", и время текло незаметно и ласково...

Воспоминания мои прервал вернувшийся попутчик... Как и Жемчужный - с бутылочкой!... Грустно мне стало... Не будет уж более таких чудесных гастролей, не будет такой семейной, родственной атмосферы... Да и самого Жемчужного больше не будет...

- Давайте выпьем по маленькой! - обратился к нам с женою попутчик. - Глядишь, дорожка быстрей побежит!

Выпили за знакомство, заели, чем Бог послал... Оказалось попутчик наш подполковник...

- Где же служите? - спросил я его.

- А где и живу - в Юрьев-Польском!

Оживилось мое сердце при этих словах! Городок этот на Владимирщине мне хорошо знаком, не раз бывали там на гастролях...

- Как же вам там живется? - спросил я его с любопытством.

- Трудно и напряженно! Работка у меня сумасшедшая: ни днем, ни ночью покоя нет!

- Да ведь городок-то, вроде бы, тихий? - задал я провокационный вопрос. С Юрьев-Польским была связана некая детективная история, приключившаяся однажды на наших гастролях там.

- Тихий-то тихий! - возразил попутчик. - Да ведь я не просто подполковник, а как вы уж, наверно, приметили по штанам, в милиции служу, - мент, как сейчас говорят!

- И что же?

- А то, что и в советское время разные штуки бывали, а сейчас и подавно!..

- А расскажите! - попросил я.

- Да что ж рассказывать!.. И так надоело! Правда, одну историйку не грех рассказать!..

- Ну, пусть одну!

- Экой вы!.. Давайте выпьем сначала!

Выпили, закусили, и, видя мое ожидание, "мент" начал рассказ.

- Было это в восемьдесят четвертом году, давно уж!

Всё во мне навострилось слушать, потому что именно в восемьдесят четвертом мы впервые гастролировали в Юрьев-Польском.

- Был я тогда капитаном... И вот в ночное дежурство звонят мне однажды: артистов ограбили!

Опять во мне екнуло: уж не про наш ли случай?

- И не простых артистов! А любимого моего артиста! Ну, не его самого, а в его коллективе!.. Колеса у них украли!..

"Боже мой! - поразился я. - Бывают же такие коллизии!.. Как же мы не узнали друг друга! Хотя - оба стали седые, не узнать уж!.."

С трудом подавил я в себе порыв открыться! А "мент" продолжал:

- Звонит директор ансамбля и говорит, что у них с машины колеса сняли!

Точно! Так все и было! Мы вернулись с концерта, в фойе нас встречают постояльцы-кавказцы и "радуют": "Вы только не волнуйтесь, но с вашей машины колеса сняли!"

Вечерами выезжали мы на автобусе, а машина одного из наших артистов "Жигули-трешка" оставалась возле отеля.

Кинулись к этой машине - а она на кирпичах стоит! И багажник вскрыт - увели и запаску!

Потерпевший артист возмущается, машет руками, кричит, кричит, а я думаю: "Кто сообщил, тот и украл! На воре шапка горит!.." И тут же звоню в милицию!

- Как сказал мне директор, что их коллектив-ансамбль Жемчужного, так все взыграло во мне! Ну, думаю, из-под земли достану ублюдков, а Жемчужного в обиду не дам!.. "Ждите, - говорю, - я приеду!.." А сам всех офицеров, весь наличный состав вызвал - все дороги в районе мы перекрыли! Тут же весь преступный элемент собрали! Я говорю им: "Не будет колес к завтрему - всех вас опять в тюрьму засажу, вы меня знаете!.."

Так вот почему мы так долго ждали его! Мы сидели в гостинице, а он действовал!

Только около часа ночи в номер к Жемчужному - я сидел у него, пили цыганский крепкий чай в ожидании, - постучали, и вошел капитан.

- Вы Жемчужный? - обратился он ко мне.

- Нет, Жемчужный вот! - указал я на Николая Михайловича.

- Ох, извините, - смутился капитан, - не признал! У вас в коллективе колеса украли?

- У нас, - вмешался я, - это я вам звонил.

- Пишите заявление!

Я стал писать, а он все извинялся перед Жемчужным: "Не признал, давно вас не видел!.. Да и на сцене вы другой совсем! Я вас лет десять назад в Горьком видел!.. Я вас выше всех цыган ставлю, даже выше Сличенки!.. Я этот ваш концерт во всю жизнь не забуду! Я, извините, плакал тогда от вас - так вы пели!..

Жемчужный, приветливо глядя на него, слушал молча.

Я отдал заявление, капитан прочел его и сказал: "Завтра в два часа будьте дома. Разобьюсь, а найду колеса!"

Он ушел, мы с Жемчужным переглянулись скептически, и я отправился спать.

Но заснуть сразу не удалось, пришел ко мне пострадавший артист, сказал, что он позвонил во Владимир - домой знакомому директору автосервиса - и тот, любя его за талант, пообещал завтра же продать ему эти дефицитнейшие тогда колеса!

Я занял артисту казенных денег, сразу на пять колес, он ушел с тем, чтобы с утра первым автобусом двинуть во Владимир и успеть вернуться к вечернему выезду на концерт - с колесами.

Честно сказать, никто из нас не верил, что колеса найдут. Ясно было, что они уж припрятаны или проданы... Хотя - кто его знает!.. Ведь Жемчужного на Владимирщине, да и везде, по всей России, любят, на концертах всегда аншлаги, аплодисменты, цветы, а на улицах и в гостиницах удивленно-радостные узнавания!..

- Эх, давайте выпьем! - вдруг вздохнул "мент". - А то вы что-то задумались, видно, плохой из меня рассказчик!

- Да что вы! - возразил я. - Рассказываете вы замечательно!

- Правда? - оживился он. - Ну так давайте еще по маленькой!

А тогда, вечером следующего дня, после концерта, капитан пришел к нам с коньяком. Расположились в номере у Жемчужного. Сообразили мы с Николаем Михайловичем кое-какую снедь - закусить, и капитан поднял тост: "За вас, товарищ Жемчужный! За ваше искусство!"

Выпили, бросили в рот по дольке лимона, и капитан вдруг спросил: "А почему это в картине "Табор уходит в небо" написано, что музыка Доги? Там же кроме народных песен и вашей, ничего нету?" Капитан был прав. Я тоже задавал этот вопрос Жемчужному, ведь лейтмотивом фильма стала его песня "Дэвэс и рат" - "День и ночь", но он, по обыкновению, отвечал только: "Мэк!" - "Пускай!" И капитану ответил: "Мэк кaди!" - "Пусть так!"

Взял свою знаменитую "краснощёковку" и запел: "Кай, кай, э бахт?" - "Где, где счастье?" Это очень сильная песня! - "Дромa" - "Дороги". Есть песни - та же "Хозяйка", - которых никто не мог спеть, как он! Песни, исполненные драматизма, трагизма даже - эта мощь была под силу только ему!

Капитан слушал страстную песню о дорогах счастья, все проникаясь и проникаясь ею, чуть хриплый голос Жемчужного набрал серебро и звучал все сильней, все трагичнее, - и капитан вдруг вскричал: "Да что ж ты мне душу рвешь, Коленька!" - вскочил - бледный, губы трясутся, в глазах слезы... У меня самого комок в горле... Жемчужный, весь еще в песне, оборвал ее, утишил гитару, уйдя на переборы, и капитан, от волнения перейдя на "ты", сказал потрясенно: "Ты чудо! Таких, как ты, нету более!"

Он был прав, этот наш капитан: таких, как Жемчужный, в двадцатом веке более не было!.. Талантливейшее, магнетическое племя цыгане, немало знаменитых имен подарило оно миру, чаруя своим искусством, - но и в этом славном ряду имя Николая Жемчужного светит ярко, ярче многих и многих!.. Он был самородок, был чудо!..

- Да откуда он вообще-то этот Жемчужный? - "любопытствовал" я.

- Эт еще Крупская нашла его под Воронежем, приметила в таборе! В интернат для талантов определила!

Ай да "мент"! И это он знал! Видно, читал газеты - тогда об этом не раз писали!..

- Жена у него, знаете, танцовщица была! Прям статуэтка. Всё у нее отточено, каждый жест!

"Да уж, - вспомнил я присказку, - не зря говорят: "Не дорог танец - дорога выходка!"

- Чyдная была пара! Особенно, когда он поет и на гитаре играет, а она пляшет рядом! Он поет, знаете: "Мы с тобой под звездным небом будем танцевать!.."

А ведь Жемчужный написал эту песню в юности, когда встретил свою Лёлю - Ольгу Сергеевну! - красавицу!.. Об их любви написал!.. А в старости трогательно заботился о ней: "Лелюша, Лелюша, вы кушайте, кушайте! Я вам для чего курицу-гриль купил?", - корил он ее.

Ольга Сергеевна мало ела и много курила. И с утра до вечера пила чай! Она его изумительно вкусно заваривала!

"Лелюша, Лелюша, кушайте, наконец! Вы же своего мужа в лотерее выиграли - это ж не муж, а сто тысяч!"

Мало он ценил себя, мало: цены ему не было!

Я познакомился с ним во Владимире, весной 82-го, у здания филармонии. Вид у него был какой-то незначительный и уж совсем не сценичный!.. И только когда начал работать с ним - увидел, что это за артист!.. А уж потом вспомнил: как-то смотрели "Голубой огонек" вместе с приятелями-режиссерами и один цыган поразил нас: и поет, и пляшет, и на гитаре играет - и всё блистательно! Да кто такой?!. А диктор и объявляет: "Артист из Владимира Николай Жемчужный!" - Ах, из Владимира... То-то не знаем!..

- Знаете, он ведь в кино снимался! "Мой ласковый и нежный зверь", "Табор уходит в небо"... Такое там выдавал!..

Точно! В "Таборе" он поет в кадре песню "Матo" - "Пьяные" - задористо поет, озорно!

- Такое там выделывал! Я такого никогда не слыхал!

Аккомпанировал он себе сам... Только у него был неповторимый, коронный его удар большим пальцем по струнам вверх!..

- Он же большой артист был! Я смотрел по телевизору "Цыганскую клятву" - он там в главной роли, рассказчик! Такая в нем силища!..

Верно, верно! Артист он был редкостный! В нем жил и вожак, и комик, и характерный!.. Я часто про себя сокрушался: как драматический актер он мог бы многое сделать! - ярчайше!

- Ведь, знаете, мне приятель о нем рассказывал, - видел он его в Омске! Так это ж не концерт, а целый спектакль был! Шатры на сцене, кибитки! Всё продлевали и продлевали гастроли, народ валом валил, по несколько раз смотрели!..

"Что Омск! - подумал я. - Двадцать аншлагов во Дворце спорта ЦСКА в Москве, двадцать во Дворце Ленсовета в Питере, двадцать во Дворце спорта "Сокольники"! Шестьдесят аншлагов за два месяца - и каких аншлагов! Дворцы-то - "четырехтысячники"!

- Что ж, давайте выпьем за светлую его память! - предложил подполковник.

- Давайте! - с чувством согласился я.

Выпили, вышел подполковник курить, жена взяла книгу, и остался я со своими мыслями...

Немало мы с Жемчужным поездили... Больше трехсот городов Союза, не считая зарубежных гастролей...

Как-то в Нижнем Новгороде на концерте, в свой сольный выход, он запел вдруг: "Палсo, палсo?" - "Зачем, зачем?" - песня называлась "Мой мальчик", это песня о сыне... Я наблюдал за сценой в приоткрытую дверь из фойе, и стал свидетелем, как пожилые супружеские пары, чтоб не разрыдаться в зале, выскакивали поскорее в фойе и тут уж давали волю слезам, - видно, и у них болело сердце за своих детушек!.. Или из-за них!.. Почуяв неладное, я вернулся на сцену, дождался, когда Жемчужный ушел за кулисы, и пока в зале бушевали аплодисменты, обнял его за плечи - у него в глазах слезы, спросил: "Что с тобой?" Он только махнул рукой: "Гoга!" - и опять вышел на сцену... Гoга, сын! - это была вечная боль и забота, он любил его страстно и отчаянно переживал его неудачи, а уж как радовался победам его!.. Надо знать, что для цыгана сын! Это больше, чем жизнь! Это всё на свете!.. А при страсти, при глубине чувств Жемчужного!.. Он был скала, глыба, но и глыба иногда плакала!..

На выездных концертах в автобусе он обычно читал газету - от корки до корки. А если откладывал чтиво, задумывался - я знал: сочиняет. Так полчаса или больше в молчании, потом подсаживался ко мне, спрашивал: "А можно так сказать?" - и выдавал только что рожденное стихотворение. А на следующий день это уже становилось песней или романсом.

Он оставил более двухсот песен на свои же слова, их поют в цыганских коллективах и коллективчиках, зачастую объявляя: "Музыка и слова народные!" А в театре "Ромэн" идут спектакли с его музыкой... Он был народный не только по званию...

- Все вспоминаешь? - оторвалась от книги жена.

- Да! Знаешь, будто вчера все было.

- А вы никогда на его концерте не были? - вошел подполковник.

- Нет, никогда! - опередил я жену, раскрывшую было рот.

- Жаль! Таких артистов обязательно надо видеть!.. С ними ушла эпоха!

Да, это уж точно! Сейчас таких и не встретить! Немало талантливых, - но другие! Совсем другие! Как время!..

Звонит мне однажды домой Жемчужный: "Мoрэ, брат, что делаешь?" "Да ничего!.." "Тогда собирайся, я жду тебя через два часа у входа в "Сокольники", пойдем на концерт, - там будут Петя Деметр, Таня Филимонова... Посмотрим, мoрэ, послушаем, побеседуем!.."

Встретились. Поговорили с артистами... Посмотрели концерт. Выбираемся после концерта из зала - и вдруг Жемчужный встретил двух женщин - пожилых, но моложавых... Оказывается, его давние знакомые, сестры Петра Степановича Деметра, главы знаменитого актерского рода Деметров... Приехали с ними домой к Жемчужному - там никого, все на курорте, в Пицунде... Достал Жемчужный из холодильника коньячку, лимончик, икорки, взял в руки гитару - и они запели втроем: Жемчужный и сестры Деметр!.. Я был потрясен! Так вот, оказывается, как пели в начале двадцатого века, а то и в девятнадцатом!.. Такой красоты уж не услышать!.. Столько души в этом пении, столько чувства - негромкого, целомудренного - дух захватывает!.. Пели они дивно, сладчайше, - а потом женщины заплясали - да как! Я ничего подобного не видел - ни па таких, ни такой легкости ног, - всё было очарование!.. И Жемчужный был совсем иной, не знакомый мне - тоже из девятнадцатого века!..

- И ведь знаете, - вернул меня в действительность подполковник, - уж сколько я наслышан о нем, - любил он пожить, но никогда не позволял себе выйти на сцену выпивши!..

Это так!.. В Ярославле всё журил нас водитель автобуса: "Что вы за артисты такие - без чимиргэсу работаете?" "Чимиргэсом" он называл водку. "Вот я с москвичами работал, не с вами, - так то и правда артисты: отработал номер - и бах за кулисы: пока ему хлопают, он хвать стакан чимиргэсу - и опять на сцену!.. Вот это артисты!.. А вы?.. Даром - цыгане!"

Господи, кого и чего не бывало на наших гастрольных дорогах!

В Угличе администратор предложила нам: "День до вечера все равно свободен! Давайте днем в тюрьме поработаем?!"

- А что за тюрьма?

- Да тут колонии огромадные! Мужские, женские! По пять тысяч человек в каждой! Но мы в мужской!

- А не опасно?

- Да что вы! Я туда всех знаменитостей перевозила, деньги-то всем нужны!

Приехали мы в колонию. На проходной высадили нас из автобуса, прошли мы через металлоискатель, автобус с нашим водителем - так и прозвали его "Чимиргэсом" - просветили отдельно, потом все опять в автобус, и поехали в клуб.

А там за проволокой колючей - тысячи! Не всех же на концерт поведут! Жадными глазами смотрят, отталкивают друг друга от проволоки - только б на артистов взглянуть, - глоток свободы для них мы!

А в клубе всё зэки хозяйничают: и начклуба зэк, и машинист сцены, и надзирающие за порядком - все в черных одинаковых робах с повязками на рукавах. Стали мы аппарат звуковой выставлять, заодно афиши разглядываем - все стены ими увешаны, все звезды автографы свои оставили!.. Повесили и мы свою, тоже написали - пожелания здоровья и веры в лучшее!..

И тут я приметил, что администратор наш - Таня - сумку свою прижимает к себе, - старательно так прижимает!.. Я спросил шепотом: "Что у вас там, - выручка?" "Да, - и она мне шепотом, - три тысячи! Сдать не успела! В гостинице ж не оставишь!" Тогда, в советское время, три тысячи - полжигулей! "Не отпускайте от себя ни на секунду!" "Да нет, что вы!"

Заполнился зал зэками, начали концерт... Сказать, что принимали нас горячо - ничего не сказать!.. - Восторженно! Каждый номер! На сцене-то девчонки-красавицы, плясуны с "Цыганочкой"! - Рев в зале! Всё бисировали!

Выдал свое под рев и восторженный свист Жемчужный; еле-еле надзирающие прекратили аплодисменты, и вышли начклуба и машинист сцены с подарками. Жемчужному вручили резного деревянного медведя - своей работы, нам всем различные лукошки плетеные, а Тане-администратору - резного орла деревянного! И тут-то я и просек, что она без сумочки за подарком вышла, - глянул - сумочка лежит за кулисами на скамейке, спокойно лежит - я уж глаз с этой сумочки не спускал, пока Таня не вернулась за кулисы с подарком, не взяла ее!..

А вечером, во Дворце культуры часового завода стали аппарат разгружать, вижу - Таня эта сидит на ступеньках у сцены, ревмя ревет!

- Что случилось?

- Де-е-ньги украли-и!..

- Как украли, когда?!

- Да там, на концерте-е!..

- Да что ж вы молчали?! Надо немедленно звонить в колонию, пусть всех обыщут!

- Не надо-о! Не звоните туда-а! Они потом выйдут из тюрьмы - зарежут за это-о!

- Да кто вас зарежет, никто вас не тронет!

- Зарежут-зарежут, вы их не знаете-е, одну кассиршу нашу зарезали, она пожаловалась, что у нее деньги украли в колонии, так через год вышли - ее и зарезали-и!.. А денег все равно не нашли-и!..

Та-ак! Значит, каких-то секунд им хватило расправиться с сумочкой!.. Ай да психологи! Рассчитали, что Таня не выйдет на сцену с сумочкой!..

- Да как вы с филармонией разочтетесь?..

- Не знаю-у! Всю жизнь выплачивать буду-у!..

Поговорили мы после концерта с Жемчужным, собрали артистов, объяснили им ситуацию, и решили помочь ей, с каждого концерта из ставки своей отстегивать!..

А Жемчужный от себя сразу сотню ей дал! А потом все опекал ее - все с собой да Лелюшей обедать водил!..

- Вот и Орел! - возвестил наш попутчик.

Я глянул в окно - да, Орел!.. На перроне бабки-торговки... Вышел, купил у них огурчиков соленых, капусты квашеной. Выпили мы с подполковником под эту прелесть, и "мент" опять пошел покурить...

Здесь, в Орле, мы тоже не раз бывали - театральный город! Концерты шли, как по маслу!..

Жемчужный никогда не говорил коллективу: "Надо, чавалы! Надо выдать!" Всегда сам работал с полной отдачей, и это подтягивало всех - без слов! Только однажды, в Мурманске, нарушил это правило... Там перед нами "провалился" известный народный артист, и администратор филармонии умоляла меня отработать так, чтоб "спасти площадку и филармонию"! Я глянул в глазок на занавесе - зал битком, первые ряды сплошь адмиралы с женами! Подошел к Жемчужному, сказал о ситуации... А все уж стоят полукругом на сцене, мне уж - после третьего звонка - пора выходить за занавес, начинать концерт...

- Ромалэ! - обратился Жемчужный к артистам. - Пошуненьте! - Послушайте! Я вам никогда ничего не говорю. Только сегодня скажу: надо мозги отбить! Понятно?

- Понятно!

- Традaс! Поехали!..

И я вышел за занавес...

Успех был невероятный! В антракте адмиралы с коньяком и своими женами - в панбархате и бриллиантах - пожаловали к нам за кулисы и очень удивились, когда мы попросили их: "Только не сейчас, друзья, - после концерта!" Удивились, как Чимиргэс!..

А в Минске на концерте Жемчужный раздухарился, кричит брату своему Александру: "Давай-давай, романeс! По воронежски!" Ну, тот хохмач не приведи Бог: "По воронежски? Это как?" Упал на пол, на руки опирается, а сам ногами такое выкомаривает! "Так, что ли?!" Тут мы и покатились все, и зал весь хохочет, а Жемчужный тоже смеется, но все подзадоривает: "По-воронежски! По-воронежски!.."

А надо сказать, что цыганских племен множество: и ловaри (денежные), и котляре (лудильщики), и влaхи, и кэлдэрaри, и русско ромa, и украинско ромa, и сибирско ромa, и сэрвы (украинские, городские цыгане)!.. И говорят почти все по-разному! Жемчужный был сэрво, но воронежский сэрво!..

В Греции, в Солониках, на гастролях, встретили на улице - ну, явно цыгане! Вперились мы друг в друга, как магнитом потянуло навстречу, сошлись на середине улицы. "Ромa?" - "Ромa!" "А савэ ромa? (Какие цыгане?)" - "Сэрвы!" - "Сэрвы?!" Ну, пошла беседа, слово в слово все понимаем друг друга! А в греческой же Александрии встретили других цыган. "Ромa?" - "Ромa!" "А савэ ромa?" - Не понимают! "Савэ рома?" - спрашиваем еще раз. - Пожимают плечами. Потом сообразили: "Спaнья!" - Испанские! Но дальше - ни мы по их, ни они по нашему! Так и расстались, помахали друг другу ручками, и укатили они на машине шикарной!.. Ну а в Сербии с влахами понимали друг друга, хотя и по разному говорили - много общего в языке, или похожего!..

А по-инспански у нас танцевала одна цыганка - Рая Вингилевская, - такое фламенко выделывала! Собственно, фламенко - это не испанский танец, а танец испанских цыган! Махмуд Эсамбаев как-то на нашем концерте был, так Рае после танца бросился ручки целовать на сцене, потрясен был!.. И в самом деле чудо - только ноги да кастаньеты выстукивают, и никакой музыки, - но как выстукивают! По десять минут такой дроби - и шквал аплодисментов, овация!..

Сколько талантов прошло через коллектив Жемчужного! Не зря газеты называли ансамбль наш "цыганской академией": и Эрденки, и Волшаниновы, и Вингилевские, и Земфира Жемчужная, и Якулов - скрипач, и танцоры изумительные, - да что там, говорят, сам Сличенко - родственник Жемчужного, между прочим, - в свое время хотел работать в ансамбле!.. Но мудрый Жемчужный сказал ему: "С нами ездить - никто о таком таланте не узнает толком! А в театре работать, в Москве - и самому прославиться, и цыган прославить!.." Так все и вышло!..

- А вы кто по профессии, извините? - вернулся в купе подполковник.

- Я-то? - не сразу сообразив, что сказать, - учитель! - соврал я, вспомнив свой первый диплом.

- И что же, вы и по радио его никогда не слышали?

- По радио слышал! По радио слышал! (Я, действительно, не раз слышал его по "Маяку").

- И как вам?

- Здорово!

- Вот именно! У такого артиста, наверное, всё в жизни здорово!..

Ох, милый мой "мент"! Знал бы ты, как не проста была его жизнь!..

- Ой, мoрэ! - обратился он как-то ко мне. - Чего только за мою жизнь не было!.. Знаешь, в начале пятидесятых, еще при Сталине, все цыганские ансамбли закрыли, решили, что пошлость!.. Ни с Пушкиным, ни с Толстым, мoрэ, не посчитались! Чем кормиться, куда деваться?.. Пошел я в министерство культуры - к одному чиновнику, к другому, к третьему... Все сочувствуют вроде, но разводят руками: ничего, мол, сделать не можем!.. И Сталин умер уже, а все никак!.. Долго я так ходил, пока один чиновник не подсказал мне: "Да что ты все ходишь впустую, ты напиши заявление! Пусть тебе письменно и откажут! А с этим отказом иди в ЦК, пиши там жалобу!.. А так ничего не добьешься!" Так я и сделал. Написал заявление, зарегистрировали его, получил потом отказ письменный, - и бах телеграмму в ЦК Поспелову - он тогда ведал этим! Так мол и так, что нам, артистам цыганским, делать теперь? Вы ж нас сами на воровство толкаете!.. И ты знаешь - подействовало! Два года я в министерство ходил, - а тут подействовало! Нажал Поспелов на министерство, а дальше опять застряло! Ни один директор филармонии не соглашается цыган взять! Спасибо, нашелся один - во Владимире, - Решетов, царство ему небесное, - сказал: "Надо послушать: если хорошо поют, то возьму!" Ну, мoрэ, мы ему так на просмотре спели, со всеми "примочками" - романeс! - он аж прослезился, морэ: чуткой души человек был!.. Так вот я во Владимире на всю жизнь и остался! Полюбил этот город, как родину! В Москве живу, а душой - во Владимире!

"Эх, Владимирская наша сторона!" - была у него песня такая. И цыганская - а по-русски раздольная!.. Легко он писал, все как бы само собою!.. А за душу возьмет - не отпустит!

- Ну, что же, - вздохнул подполковник, - скоро Курск! Надо б вздремнуть перед Харьковом! - и улегся на полку...

Да, всякое бывало...

После Челябинска и Уфы, из башкирского Сибая, где мы сделали восемь аншлагов (люди ходили на концерт по несколько раз), нас вывезли с концертом в большое село, кажется, Красное... Приехали, стали выгружать аппаратуру, но тут администратор Магнитогорской филармонии, возившая нас, вдруг остановила меня: "Подождите с разгрузкой: здесь не все билеты проданы!" "Ну и что? - удивился я. - Ведь до концерта еще полчаса! Раскупят всё!" "Нет, пока не разгружайтесь!"

Мы остались в "Икарусе", а администратор отправилась в клуб.

Народец любопытствующий бродил вокруг автобуса всё пьяненький, и я забеспокоился: как там администратор? Взяв с собою двоих крепких цыган, отправился в клуб: посмотреть, что да как.

А там администратор вовсю возвращала зрителям деньги, а билеты забирала обратно! Она взяла себе за принцип работать с нами только с аншлагами, - но ведь ясно было, что придут обязательно. Да в любом случае здесь концерт отменять нельзя: пьяный народец в селе не шутка! Здесь и из ружья пальнут могут: охотников-то полно, леса кругом!

И только я успел об этом подумать, кто-то вдруг швырком опрокинул стол с деньгами и билетами и закричал: "Бей ее!" Замелькали кулаки, посыпались удары!.. Мы бросились к ней, вытащили перепуганную и побитую из ревущей толпы, и давай Бог ноги к автобусу! Спасибо, шофер, оценив ситуацию, не глушил мотор, и наш "Икарус" сразу же тронулся - мы вскочили в него на ходу. Но от клуба уже подбегала разъяренная толпа и с криками: "Бей их! Концерта не будет - бей их!" стала забрасывать нас камнями. Я тут же крикнул: "Ложись все нa пол!", бросился к Жемчужному - он сидел у окна, - повалил его на сиденье, упал сам на него - и тут же раздались выстрелы!

На нас обрушились битые стекла, но шофер уж набрал скорость - хорошо, в него не стреляли!..

Автобус мчится, вслед гремят выстрелы, - а за окном минус десять!.. В напрочь снесенные пулями окна рвется ледяной ветер, слепит нам глаза - да мы и так их боимся открыть: кругом стеклянное крошево!..

Домчались до поста ГАИ, там остановились, сообщили о нападении, - пришлось составлять протокол. И так уж задубели от холода, а тут еще тягомотина!..

В два часа ночи добрались мы, окоченевшие, в гостиницу, а в семь утра отъезд в Магнитогорск, - там вечером два концерта. И знаем: билеты все проданы, и приставные тоже!..

Да как туда ехать по морозу в таком автобусе, без стекол?! Ведь километров сорок, не менее!

Пока дозвонились утром директору филармонии, пока она дозвонилась до директора автобазы, пока тот выделил нам новый автобус, пока этот другой "Икарус" дошел до Сибая - уж два часа дня. Пока погрузились, перегрузили аппаратуру из одного автобуса в другой, пока тронулись - вот уж полтретьего. Приехали в четыре в Магнитогорск - и тут заковыка: не хотят нас пустить в единственную городскую гостиницу "Азия". Что такое? Да почему? Оказывается, только сегодня оттуда выехала цыганская группа известной артистки. И они такое там вытворяли! Водка лилась рекой, скатертями сапоги чистили, а в сегодняшнюю ночь, перед отъездом, в люксе костер запалили!

Когда вся эта передряга с гостиницей закончилась, было уже шесть часов, а в шесть тридцать начало первого концерта. И хотя я заблаговременно - по пути - забросил во Дворец культуры нашего радиста с рабочими и аппаратом, - начали мы только в семь - злые, голодные, измотанные перипетиями. Кинулись было во дворцовый буфет - там только печенье и чай, что мы и проглотили наскоро.

И без антракта, чтоб не задерживать начало второго концерта, отработали первый. Еле успели билетеры публику выпроводить, да новых полторы тысячи впустить. Словом, к двенадцати ночи только мы и закончили, - всё нас не отпускали, многое приходилось бисировать... Да-а, как говорили в советское время: "Тяжела и неказиста жизнь эстрадного артиста!.."

Жемчужный выдержал все это стоически.

Он вообще был стоик.

Осенью 92-го занесла нас нелегкая в Ереван, - после Сочи, Кисловодска, Ростова... Он себя плохо чувствовал уж вначале поездки - все жаловался на печень, исхудал и ничего не ел, кроме борща - цыганского, замечательного... "Поешь, морэ, со мною: цыганский борщико!"

В Ростове и Кисловодске я заставил его пойти к врачам, обследоваться. И там, и там результатом было: совершенно здоров! А он все худел, желтел и жаловался на печень! Мы уж решили было - желтуха, но медики отвергали это... А в Ереване, за два дня до отлета оттуда, тамошние врачи мне шепнули: "Рак поджелудочной железы!"

Но в Москве оказалось хуже: метастазы съели всю печень! Ему не сказали об этом, но он и сам все понял. В раковом корпусе на Каширке, где я его навещал, он - исхудавший до невозможности - все плакал и вопрошал небо: "За что? За что?.."

А на последних концертах в Ереване, когда мы его чуть не силком оставляли в гостинице, он, превозмогая жуткую боль, все-таки выходил на сцену - и преображался! Никто б не сказал, что этот пламенный артист болен!..

Перед гастролями в Югославии мы провели весь день у него дома: его выписали из больницы. Он был рад: с ним, с ним его артисты, его друзья, его актерская сценическая семья!..

А темным январским утром следующего дня автобус, который вез нас в Шереметьево, остановился у его дома, и мы разглядели в окне его, машущего нам - его последний привет!..

Слезы душили нас: все понимали, что он прощается навсегда!.. Но все же не верилось, что более не увидим его живым...

- О! Вы все думаете о чем-то! - пробудился попутчик.

- Да, - согласился я, - вспомнилось, как этой дорогой ездил раньше...

- А знаете, где похоронили его?

- Кого? Жемчужного?

- Да, Жемчужного... На Ваганьковском, рядом с Олегом Далем...

А панихида была в театре "Ромэн"... Занавес на окнах был задернут, мрачновато было... Сличенко и говорит: "Отдерните шторы, светлей будет!.." И только шторы эти раздернули - тут все и ахнули: над гробом крест воссиял!.. Белым светом таким! Успели сфотографировать. Я у сына Жемчужного фотографию выпросил!..

Я тоже видел эти фотографии. Георгий Николаевич показывал их мне после нашего возвращения из Югославии: Николай Михайлович умер, когда мы там гастролировали... Действительно, над гробом белый световой крест - утолщенный по краям, тонкий в перекрестье!..

- Ну, а что с колесами-то было, - спросил я подполковника на всякий случай, прекрасно помня окончание этой истории.

- Колеса-то? - встрепенулся он. - Колеса на следующий день сами воры и принесли. Ровно в 14.00. Как я и обещал!..

Да, все так и было. Ровно в четырнадцать часов мне в номер постучали. Я крикнул: "Входите!" Вошли те самые кавказцы, только уже с фингалами и пластырем на лице. Сказали: "Мы принесли вам колеса!"

- Что значит принесли?! - возмутился я. - Умели снять, умейте и поставить!..

Не знаю уж где, но разыскали они домкрат, ключ-завертку, болты, и одели колеса. А запаску принесли ко мне в номер на третий этаж...

Несколько дней спустя ехали мы на этих "Жигулях" по трассе, водитель - пострадавший артист - нарушил правила, гаишник тормознул нас, но, увидев Жемчужного, разулыбался и взял под козырек: "Извините, товарищ Жемчужный, не признал сразу! Можете следовать дальше! Счастливого пути!"

Я рассмеялся и сказал не без иронии, обращаясь к Жемчужному: "Так ты кто - артист или генерал?"

Сверкнув черными глазами и улыбнувшись лукаво, Жемчужный ответил: "А я, мoрэ, генеральный артист!.."

Давно уж попрощался, ушел в ночь капитан-подполковник - я так и не открылся ему: кто я... Пожелали мы с ним друг другу удачи и хорошего отдыха... За темным окном плыли далекие мерцающие огни, а во мне все звучала и нарастала мощью своей песня, - та самая, которую Жемчужный пел тогда в Юрьев-Польском, - "Кай, кай мирu э бахт?!" - "Где, где мое счастье?!"

Ох, до чего ж не хотелось Кириллу вставать, переться в такую рань!

Но Семен в пять утра уж входил в правление, чтобы принимать посетителей, а в шесть быть в гараже на планерке - и тут от бригадиров и от шоферов не оторвать его... Только и поговорить с ним можно с пяти до шести, а то и до полшестого... Приходил главбух, начинались ведомости, визиты начальничков, - Кириллу и любопытно, и надо бы сидеть в кабинете (книжка о колхозе обещала быть интересной), но каждый день в такую рань...

После планерки вернулись в правление (Семен завел перспективное дело с соседними председателями - маслобойку совместную), потом компанией отправились было завтракать - через дорогу, в столовую ("Вы яичницу с салом едите или палестинские казаки?"), но тут примчался шофер: "Семен Васильевич, беда, хлеб наш не принимают! Четырнадцать машин на пункте стоят!.."

Семен враз кинул всех председателей - благо свои, собутыльники, церемониться нечего... И Кириллу: "Поедешь со мной, поможешь селянину?"

Васька-шофер повернул ключ стартера, "Волга" лихо пошла по дороге, и не было за ней пыльного шлейфа - асфальт теперь все двадцать пять километров до города (Семен у начальства под соревнование с немцами пятнадцать километров выколотил, остальное с соседним колхозом напару осилили), - теперь на мотоцикле дуй - не хочу!

"За Пал Бурэ заедем!" (Пал Бурэ был давний приятель Семена - грек Петр Макарович Галиди, - старик хитрый, веселый, участник всех не частых пирушек).

Заскочили в магазинчик потребсоюза. От пустых полок шагнул продавец, горохом рассыпался:

- Ай, Семен Васильевич! Ай, дорогой!

- Коньяк есть? - с ходу прервал Семен.

- "Плиска", Семен Васильевич, "Плиска" только!..

- Давай "Плиску"!

В машине Семен ругнулся: "Хрен его знает, чем они живуть, энти армяне! Полки пустые, а сам на"Волге" гоняет!"

У города остановились, купили огромный арбуз, - Пал Бурэ долго шлепал его по бокам.

Так, с арбузом и "Плиской", подъехали к дому "Заготзерно".

Варилас, директор, гутарил о чем-то со сдатчиками.

Семен кабанчиком двинулся к ним и - дипломат! - разулыбался.

- Здорово, селяне! Со встречей!

- Здравствуй, Семен Васильевич! - ответствовал Варилас. - А мы тут без тебя заскучали.

- Да вот, понимаешь, Васька-то "Волгу" собрал с запчастей. Обкатки еще не прошла! - поддержал дипломатию Семен. - Пока заведется!..

- Искры не хватало! - поддел Варилас.

- Не привыкла еще! Да садись, сам попробуй!

Варилас сел за руль, газанул, дал задний, передний ход, выключил стартер, вылез.

- Нормально ходит!

- А чего ж не нормально ходить? - возразил Семен. - Не беременная!

Посмеялись.

- А теперь ты, Семен Васильевич, мой "Газон" попробуй!

- Слыхал, слыхал, что ты отхватил! Молодец!

Семен сел в "Газон", потыркал туда-сюда, вылез: "Тожить свежая!"

- Как зерно у тебя! - опять поддел грек.

- Зерно у мине кондиционное! - утвердил Семен. - Где лаборантка?

Девушка принесла пробы: влажность повышена.

Семен для виду прошел к машинам, сам залез в кузов, помял зерно, посыпал его с руки на руку. Вернулся: "Пока мы завтракать будем, подсохнет!.. Вы ведь, поди, тожить с утра не ели?"

На двух машинах доехали до "Пельменной" заказали гуляш и шашлык - для сытости и для удовольствия.

- Что пить будем, Семен Васильевич? - подкатилась было официантка. (Любили официантки Семена за чаевые.)

- Боржом! - отрезал Семен.

Развалили арбуз на закусь, разлили "Плиску".

- Ну, за встречу! - опять утвердил Семен.

После рюмки Варилас решил снять напряженность:

- Как же ты, Семен Васильевич, сыну-то старую "Волгу" проспорил?

- На Новый год! Дoма у него были, утром к себе ехать надо, а мороз! Я говорю Кольке: "Заведешь за минуту - твоя будет!" Она ж у мине на воде! Думаю, хрен заведет!.. А он кричит: "Засекай время!" И завел, паразит!.. Пришлось отдать, а потом запчасти доставал вот...

Опять посмеялись.

Потом пили-ели, балакали о подводных лодках, - зять Семена служил каперангом на атомной, - о женах - не менее атомных, Кирилл поддержал анекдотом, и на этом распрощались, разъехались: вопрос с зерном был решен.

- Давай в четвертую! - скомандовал Семен Ваське. - Два года там не был! Хрен их знает, как там на самом деле, а не в отчетах! Запустить - и с добра зло сделать можно!..

Солнышко припекало, "Волгу" трясло на ухабах - здесь не центральная усадьба, асфальта не было, - стриженная "под бокс" голова Семена все чаще ныряла... Кирилл смотрел на эту седоватую голову, думал: "Надо ему сейчас, на старости лет, тащиться в эту четвертую! А потом допоздна крутиться! И все выбить, все протолкнуть!.."

- Невжели ж они из-за завтрака мине дернули, чтобы пожрать? - отринул дрему Семен.

- И выпить! - дополнил Бурэ.

- Не! Уходить надо, не могу вже больше! Шестьдесят пять будет - уйду!

- Не отпустят! - улыбнулся Бурэ. - Ты уж три разa подавал - что толку то?

А Семен, как после тяжкого, на посошок, коньяка, помотал головой, подтвердил: "Не могу больше!"

Семен стал председателем в тридцать восьмом.

В войну - тракторист - сел на танк.

Но сразу в начале сорок третьего, как только очистили Ставрополье от немцев, вернули его домой: колхоз поднимать.

И без техники, без скота, без мужиков, с одними лишь бабами да мальцами Семен принял на себя непомерный труд.

Голодуха была ужасная, - на селе-то!

Кирилл хорошо помнил, как в их городскую квартиру постучала какая-то женщина с пацаном, просила милостыню.

Мама, увидав на женщине зимнее пальто, возмутилась: "Как вам не стыдно, нам самим есть нечего, и у меня лично нет пальто!"

Тогда женщина молча распахнула пoлы, и оказалось, что она совсем голая; надавила пальцем на тело - от этого образовалась белая ямка, - сказала: "Я опухла от голода. У нас в колхозе есть нечего".

Мама заплакала, пошла в комнату, вернулась оттуда с хлебом и сухарями: "Все, что у нас есть! Возьмите, пожалуйста!"

Тогда заплакала женщина. Взяла хлеб, сухари, поклонилась в пояс, и ушла, держа за руку мальчика, куда меньше Кирилла...

Долго колхоз выползал из этой страшной разрухи - с пустыми трудоднями и пустыми желудками...

А в кино крутили "Кубанских казаков" - сладкую сказочку, от которой тошнило...

Оклемывались постепенно. Сперва на бабах пахали, потом после победы - на мужиках.

Жизнь зашевелилась сильнее ближе к пятидесятым.

Тут почувствовал Семен: самое тяжкое позади.

Несмотря на бесконечный ремонт тракторов, работали МТС. Что-то на трудодни перепадать стало. Ларьки колхозные на городском рынке открылись - стали торговать фруктами, овощами - все деньга! Так и пошло...

Теперь-то колхоз в миллионеры вышел, попривыкли к достатку.

А на достаток потянулись сперва казаки - ставропольские, терские, а потом и со всей России люди. Приезжали к Семену с одной только просьбой: принять в колхоз.

Когда Сему впервые двинули в председатели, старик-сосед внушал ему: "Ежели в пять утра будешь в правлении - будить с тибе председатель!"

И верно: с пяти не начнешь работать - ничего потом не успеешь.

Семен принимал-выслушивал всех, дотошно расспрашивал, стремясь уяснить, нужен ли тот в хозяйстве.

Даже цыган не гнал. И когда их грудные детишки "струйки пускали", ободрял: "Ничего, мы маленькие были, тожить писалися!"

При Хруще Семена заставили сделать в колхозе бригаду цыганскую. Никита хотел приучить это племя к оседлости.

Определили цыган в четвертую, куда сейчас ехали, дали им на семью по дому с участком.

Кто ковать стал: лопаты, совки, цепи неплохо расходились на рынке.

Кто проломил крышу, да и давай костер палить!

Через год смотались они, кто куда. Дома пожгли, порушили, многие продать колхозное жилье ухитрились, а сами с денежками смылись...

В горкоме отметили: мероприятие провели.

Четвертая была для Семена палочкой-выручалочкой.

Развернули в крае хрущевский призыв: вырастить пионерам за лето миллион уток! Все колхозы этой разнарядкой снабдили.

Семен, как мог, откручивался: "Да у нас в предгорьях-то и прудов нету, - где ж уток водить? Разве что в четвертой бригаде, в степи, - кинул Семен наживку, - так и там прудов мало, много не выведешь!.." Клюнуло - и вменили ему четвертую!

В крае летом на подножном корму миллион этот вырастили, но осенние холода настали - куда девать? Вот-вот снег пойдет!.. На мясокомбинаты везти - где ж столько клеток и грузовиков взять? Да и холодильники заняты! Судили-рядили на бюро крайкома. Один партиец предложил здраво: давайте раздадим все крестьянам, кто хочет - забьет, кто не хочет - пусть кормит!

- Как? Даром? Поощрять частную собственность?!

Дали здравомыслящему выговор, издохших от голода уток бульдозерами сгребли в холмы, вызвали из армии огнеметчиков и все эти горы спалили!

А в четвертой уток вырастили, да и раздали потихоньку колхозникам. Для видимости сожгли кучи мусора. Правда, ящик армянского коньяка Семен свозил, куда надо. Зато не краснел потом от головотяпства.

Коньяк - это был вездеход! С таким ящиком Семен во многие двери входил, только не каждому они отворялись...

В четвертой не ждали Семена. Растерялись, забегали: "Семен Васильевич, как же это вы нас попроведать решили?"

- Да эт все он! - лукаво указал Семен на Кирилла. - С проверкой к нам!..

У бригадира лицо вытянулось, воззрился на Кирилла недоуменно: кто? из края?

А Семен: "Решил вот узнать, как у вас тут метод американский!"

Кирилл слышал об этом: в загоне сперва держат свиней на откорме, потом их перегоняют в другое место, а в загончик пускают уток. Желудок свиной не все зерно переваривает, много выбрасывает целехоньким, вот утки его и подъедают. Какая-никакая, а экономия.

Бригадир смущенно повел их к загончикам - визг и кряканье раздавались оттуда.

Уже издали увидали: по загону бегают с окровавленными задами свинки, а за ними, словно орлы, с расправленными крыльями гоняются голодные утки и долбают их в зад: выклевывают прилипшие зерна...

- Что ж ты, ирод, творишь?! - заорал Семен. - Умом тронулся?!

- А мы решили совместить два загона в один, - ответствовал бригадир, - усовершенствовать!..

Ну и материл же Семен бригадира! Тут же снял его и назначил другого.

"Утвердим потом на правлении!"

В кафе, куда зашли остудиться кваском, за соседним столиком комбайнеры - после жатвы! - заказали себе шампанского. Разлили в стаканы, хлеб горчицей намазали...

Бурэ участливо обратился к ним: "Ребята, вы бы взяли к шампанскому конфет или фруктов!.."

Комбайнеры ухмыльнулись презрительно, а один обернулся и срезал: "А мы не явреи!.."

Тут и угас гнев Семена: "Едрить твою налево!" - и засмеялся!..

Рванули в третью бригаду: жатва там только что начиналась.

Семен с холма, из окна "Волги" в бинокль озирал поле в предгорьях возле Юцы. Справа и слева в косой ряд шли комбайны, сжиная хлебушко. И Семен не сдержал восторга: "Бородинская битва!.."

А в правлении их оглушила весть: первый секретарь крайкома Гуськов застрелился!

Крепко давили на него из ЦК: возьми да возьми повышенные обязательства! Он и поддался! А теперь, когда жатва почти прошла, стало ясно: не собрать столько! Гуськов на приписки пошел, думал, сойдет: в газетах трезвон!.. А вскрылось!..

"У Гуськова в сейфе всегда пистолет лежал, - маленьким язычком рассказал Семену знакомым крайкомовец, - из него и порешил себя: не вынес позора! А разве на одном Гуськове вина?" - и показал глазами наверх...

Семен и сам не любил Хруща: "Сталина икону убрал, а свою поставил! Конечно, репрессированных надо было вернуть, то он правильно сделал! А МТС порушил! У мине комбайны в год две недели работают, а остальное время ржавеют! А в МТСе комбайнов было не сравнить меньше, а на все колхозы хватало! И ремонтная база у них посильней была!.. Оно, конечно, кому с председателей лестно энто - вон, сколько техники теперя в хозяйстве! А если вдуматься - баловство! Только дорогое больно!.."

Но притом же Хруще Семен съездил в Швецию, купил там электромельницу, поставил здание двухэтажное силикатного кирпича, разместил там аппараты. Красные емкости принимали зерно, ссыпали его в жернова, тончайшего помола мука ссыпалась в другие емкости, а уж оттуда в мешки... И всего-то четыре человека там было занято!..

Мололи муку и другим колхозам, из их зерна.

А сами стали высокий хлеб печь, - огромные буханки шли в городе нарасхват. Прижмешь книзу буханку, отпустишь - сразу же распрямляется: сильной пшеницы мука!..

Новый Первый воткнул Семена в состав нашей делегации в Индию. Возглавлял делегацию Ворошилов, а Семен замыкал ее, - после Фурцевой.

В Дели Ворошилов собрал их всех: "Товарищи, мы никак не можем получить приглашение на съезд Индийского национального конгресса - правящей партии... Мы их на все съезды КПСС приглашаем, а они нас - нет... Завтра будет встреча с Неру, надо ему как-нибудь намекнуть, чтоб нас пригласили..."

И на следующий день на встрече, после обмена любезностями, Семен возьми да скажи: "А что ж это вы нас, господин Неру, не приглашаете на съезд вашей партии? Мы вас приглашаем, а вы нет!"

Все напряглись, а Неру рассмеялся, и тут же пригласил их на съезд!

Когда Кирилл спросил у Семена, что ему больше всего понравилось в Индии, тот, ухмыльнувшись, ответил: "Фурцева! Поджаристая баба!"

А во время ответного визита Неру в Москву был прием, и туда, на всякий случай - вдруг премьер-министр вспомнит о нем, - пригласили Семена, благо тот находился в Москве, получал приз на ВДНХ...

После приема - разъезд гостей.

"Швейцар", как окрестил его про себя Семен, говорил в "матюгальник", и тот громко разносил: "Машину посла Французской республики к подъезду!", "Машину посла Итальянской республики к подъезду!" А машин этих шикарных десятки, целая очередь...

Пал Бурэ, ожидавший Семена с Васькой-шофером в "газике", просек, что к мужику с "матюгальником" иногда подходят, что-то суют в карман, и тот, вне очереди, выкрикивает их машину. Бурэ, при попущении охраны, тоже подошел к командующему разъездом, шепнул ему на ухо, и тот, подогретый червонцем, возгласил, ломая очередь: "Машину посла Юцкой республики к подъезду!"

Из темноты вывернулся на свет председательский "газик", и Семен, провожаемый иронично-недоуменными взглядами, кабанчиком двинулся к своему "лимузину", матеря довольно Бурэ и его изобретательность!..

А "Юцкая республика" так и прилипло к хозяйству...

На ВДНХ получил Семен призовую "Волгу" - как один из победителей Всесоюзного соревнования колхозов... Получил свой приз - приемник "Днепр" - и первый секретарь горкома Лазарев...

Вместе, на новенькой "Волге" без номеров, домой и поехали. "Дорогой длинною да ночью лунною", - Лазарев - так, невзначай, - и предложи Семену: "Давай махнемся призами!"

Будь Семен неопытней - ни за что бы не согласился! А битый-перебитый на всяких парткомах, многими "строгачами" воспитанный, вроде бы даже обрадовался.

Так и стоял с тех пор этот "Днепр" в кабинете Семена...

А Лазарев машину продал: зачем ему, когда казенная возит...

По советской линии колхоз подчинялся райисполкому, а по партийной - горкому.

Тут "по сурьезу" свои каверзы были: горожане так и норовили селянина ободрать, за чем только в колхоз не ездили: за малиной - свининой, за квасом да мясом... И все на халяву, на шaру... "Шаром после них!" - жаловался Семен, припрятав, конечно же, сколь городским и не снилось.

Как-то он показал Кириллу свое "убежище".

Прямо из столовой нырнули они в подвал - глубокий, метров на пять под землей спрятанный... "Если война будет, тут года два продержаться можно!"

Полки заставлены солью, сахаром, мукою, консервами, макаронами, крупами! И все залито светом и обдуваемо вентиляцией... Один зал, другой, третий... Метров на семьдесят - до запасного выхода, железной дверью задраенного!..

Семен был хозяин по-настоящему!..

В горкоме решили посылать к нему делегации: позвонили, предупредили.

- А деньги на прием? - тут же возник Семен.

- Деньги вам пойдут по линии "Интуриста"!..

Бурэ пошутил: "Теперь для гостей стриптизьм делать будем!"

Семен возразил "сурьезно": "Стриптизьм у городян лучше получится. А мы покажем производителей с яйцами - почище стриптизьма будет!"

Вскоре завернул в колхоз Гарст, знаменитый фермер американский. И уж так один бык ему глянулся - и пять тысяч долларов сует, и семь, и восемь!.. А Семен ни в какую: "Чо я энтими долaрами коров осеменять буду?"

Так и уехал Гарст при своих...

Француженки прибыли - учительская делегация, одни женщины. Как рассказали им про искусственное осеменение, так они чуть не заплакали, - вот как коров стало жалко: что ж это за варварство такое - коров от быков отлучать, а сперму им шприцем вводить?! Где же секс?!

А немцев мужики напоили вусмерть, да сами с их немками в кустах развлекались!.. Вот и секс!..

Но были и ответственные делегации - американские.

Одну даже госдеповец возглавлял... Ух и боялись его эти фермеры!.. Спрашивают, интересуются, - а сами все на него с оглядкой - одобряет ли?..

Повели их на племенную ферму, красной степной породы скот...

Доение механическое, кормораздатчик медленно движется, силос и сено сочные, чистенько... Стали пытать доярок в халатах: сколько им платят? Те отвечают, как есть: зарплата сто семьдесят, плюс пшеница на трудодни, да хлеб колхозникам по копейке за килограмм, детские садики вовсе бесплатно, в школе обеды-завтраки, книжки-учебники, одежда форменная - бесплатно... Санатории колхозные в Кисловодске и Сочи - бесплатно...

Один фермер пожилой, Гершт - костюмчик отутюженный, старенький, туфли с аккуратными латками, кинокамера - гроб допотопный, - к удовольствию переводчика-майора в штатском, - сказал: "Я бы хотел быть здесь дoяром!.. Я с женой и двумя дочерьми восемь коров имею, в четыре утра встаем - в час ночи ложимся, так двадцать лет без выходных, еле денег наскреб на эту поездку!.." Но только один и был такой, - все холеные, открытки почтовые с фотографиями своих ферм показывают, многие имеют свои газеты, радиостанции - сельскохозяйственные... У кого двадцать работников, у госдеповца - пять инженеров и полная механизация фермы, транспортеры кормораздачи по километру...

Однако стогометатель увидели - рты раскрыли: что за машина неведомая? Где купить? Сколько стоит?

Семен видит: сразил их стогометатель; хитро сощурился, сигаретный пепел стряхнул мизинцем, подошел к стогу, свежесметанному умной машиной, клок сена выдернул, пожевал - бросил наземь... Фермеры подошли, клок сена выдернули, пожевали - воткнули обратно!

Повез их Семен поля показывать!

Возит вокруг да около, зигзагует нарочно, чтоб по самым лучшим участкам, да вдруг на сурепку нарвался. Все поле желтое!.. Фермеры всполошились: "What's? What's?"

Нашелся Семен: "Горчица это! Переведи - горчица!"

И отлегло у фермеров.

Много казаков среди них было - Семен их сразу учуял, особенно когда одна дылда переспросила: "Какрyза?"

- Э! Да вы наша, казачка, по-казачьи сказали! Давно уехали?

Та покраснела - выдала, - но ответила чисто по-русски:

- Родители в четырнадцатом году уехали! Я уж там родилась!

Тут и выяснилось, что Тим - Трофим, Ханна - Анна, а Найк - Мыкола!

На банкете Семен вместо положенного - денежки-то Интуристовские за коньяк получены, - выставил на стол водку - и ту сожрали до капельки, сорок бутылок!

- На халяву и уксус сладкий! - отвесил Семен и, когда принесли еще водки, провозгласил: "За дружбу!".

А через день Тима-Трофима поймали на секретном объекте: спрятался в кукурузе и оттуда фотографировал!

Скандал раздувать не стали, вернули его в делегацию и поскорее отправили их на Кубань, - там, вроде, секретных объектов нету...

Приехал из Кисловодска, где отдыхал, Косыгин: с председателями потолковать.

Киношников московских "шестерки" да "девятки" с утра в сельскую гостиницу заперли, окна ставнями заложили, чтоб не снимали ("Алексей Николаевич скромность любит!").

А местные "съемщики" подсуетились, разрешение у КГБ выпросили, но на всякий случай оператора своего в георгины спрятали, в палисаднике.

И вот, когда Косыгин, наконец-то приехал (с утра до пяти вечера ждали), вылез из "Чайки", - оператор с камерой встал из георгинов! У охраны челюсти отвисли, "варежки" закрыть не могли...

Семен, видя это, с крыльца, где курил с председателями, кабанчиком навстречу Косыгину двинулся, скрип-скрип туфельками, сигаретку на ходу выбросил, ладошку вперед протянул: "Здрасьте, Алексей Николаевич, рады Вас видеть!", а другой рукой на крыльцо указывает, приглашает взойти!..

Косыгин ладошку ему пожал, а сам влево, к селянам, почтительно выстроившимся у крыльца. С каждым за руку поздоровался - и растаяли селяне от этакого политеса: "Уважительный Алексей Николаевич!"

Председатели сигаретки выкинули, Косыгин с ними поручкался и вошел, наконец, в здание.

Утром Кирилл жадно спросил Семена: "Ну, как он?" И Семен, сосредоточенно почесав коротко стриженую макушку, ответил: "Видать, умный!.. Я спрашиваю: "Алексей Николаич, а война будет?" Он целый час говорил, а так и не сказал толком! Все сам больше спрашивал! А под конец посоветовал: "Гречихи побольше сейте да пасеки ставьте, форель разводите, - условия у вас подходящие... Не бойтесь коммерции!.." Мол, думайте, пока думалка думает!.."

Напряг Семен думалку - решил пирожки печь с яблоками: на продажу. Консервный завод поставил, банок да крышек добыл, стал огурцы-помидоры мариновать. Товар оказался ходкий, шибко шел из колхозных ларьков на рынке, но проблемы сбыта почти не решал.

Сбыт всех на юге заел. Яблок, груш, абрикосов, черешни - прорва. А транспорт - отвезти в крупные города - лопнешь, не выбьешь.

Семен сравнивал с тем, что услышал от американцев. К ним на фермы приезжали и все скупали. А у нас если и был какой "Райпотребсоюз", то ни хрена не работал.

Кирилл как-то взялся помочь. Поехал в аэропорт: договориться насчет самолета в Москву - под завязку забили бы овощами и фруктами.

Засмеяли Кирилла: людей возить не хватает, а ты морковь да яблоки!

Кинулся Кирилл на ж.д.: хотя бы пару вагонов-рефрижераторов, - нету вагонов.

Только и удалось, что выбить в автоколонне два грузовика-холодильника.

Набили их яблоками, повезли в Москву, - ближе-то некуда, кругом своих яблок хватает. А там импортных полно, не берут наши на базу, хоть вкусней они и дешевле. Пришлось выгнать грузовики на улицу, да так и продавать, самодеятельно. Спасибо, никто не оштрафовал, и за два дня продали все подчистую.

Вернулись - материли Кирилла на чем свет! Не стоит овчинка выделки: бензин прибыль низит, буза получается!..

Но Семен еще раз послушал Кирилла: снял людей с тока, послал в сад черешневый... До вечера собирали в ящики, две машины загрузили, срочно подались в город: черешня вот-вот мокнуть начнет, надо поскорей в холодильник! Примчались к начальнику городской торговли, - так, мол, и так, примите от нас черешню - бычье сердце сорт, красно-розовая, крупная!.. А начальник хитрые глазки уставил в них, да и спрашивает: "А почем килограмм?" - "Двадцать восемь копеек, куда уж дешевле!" - "Не могу, - отвечает, - дешевле тридцати двух копеек не имею права!" - и бумажку сует в подтверждение. - "Так давайте по тридцать две копейки!" - "Не могу, вы уж сказали, что двадцать восемь!.."

Позвонили Семену: что делать? - "А чо делать, подгоните грузовики к "Цветнику", весы возьмить у нас в ларьке рыночном, да и продайте по двадцать восемь!"

То-то радости было северянам-курортничкам: до двенадцати ночи шли за почти дармовою черешнею, всю разобрали!

А утром, ни свет ни заря, звонят Семену: "В девять быть на бюро горкома!"

И влепили ему строгача: за продажу в целях личной наживы! "Через ларек колхозный - пожалуйста, а так - нет, ни под каким видом!" - "Дак ларек-то на рынке, а рынок в шесть вечера закрывается! Да и какая разница?!" - "Не положено!" Напрасно Семен доказывал, что сгнила бы черешня, что из-за формализма не взяли на городской склад! Строгач - и все тут! "Не поймете вину - расстанетесь с партбилетом!"

Ну и материл же Семен их потом! "Уберить от мине энту партию, не дают работать нормально!.." Никогда более Кирилл не видел Семена таким! Красный от ярости, кулаки сжаты, а в глазах боль-болючая!.. "Я ж для людей старался, все ж людям делаю!.."

Кирилл и сам не думал, что так все тупо и плохо!.. И не раз корил себя: "Инициатива наказуема! Наказуема!"

А Семен под горячую руку закрыл пирожковое дело, яблоками стал коров кормить, черешневый сад - шестьсот га - напрочь вырубил, а консервный завод переоборудовал под столовую для механизаторов: "Тут рабочий класс будет исть, - понял?.."

Семен, если встречал, направляясь в город или на ферму, грузовик свой колхозный, - останавливал, и не стеснялся сам заглянуть в кузов, проверить путевку и накладные. Не всем это нравилось, ворчали, но против председателя не попрешь! А сам Семен давно уж думал, что без души, из-под палки работать можно, конечно, но плохо это. Контроль нужен, но пора уж людям самим дать вожжи в руки, так все устроить, чтоб на себя впрямую работали, чтоб каждый себя хозяином чувствовал! И не раз об этом заводил разговор с председателями соседних колхозов. Все понимали: надо что-то менять! Но что? Как? Давно уж Семен замыслил сдавать землю в наем, в аренду самым трудолюбивым семьям. На дальних хуторах семьями хозяйничали, но там на хутор по семье-то и приходилось, а как здесь, на центральной усадьбе?

На собрание уполномоченных приехал в колхоз Первый крайкома.

Телевизионники местные не успели к началу свет размотать - поставить, да к нему: "Нельзя ли задержать на полчасика?"

А Первый: "Я здесь не хозяин. Тут Семен Васильевич командует!"

А Семен уж встал за трибуну. Сперва рассказал о доходах, делах, о планах, какие имелись, а потом перешел к наболевшему.

- Теперь мы вже сурьезные люди, будем говорить, все как есть! Пьют у нас сильно. В основном, мужики. Бабов пока не видали. Кто в открытую пьет, а кто осторожно. Как говорится, в пьянке замечен не был, но по утрам сильно пьет холодную воду. Жизнь есть жизнь: все кричат: "Дай гроши!" А я так скажу: "Нет денег пьяницам!"

Женщины в зале поаплодировали. А мужики заворчали.

Семен, оценив обстановку, продолжил:

- Ведь у нас как выходить? Мужик получает, а домой не приносит, все пропивает. А как семье жить? Ведь деньги сичас стали маленькие, носить их в кармане легше, а жить чижалее!

Все захлопали.

- И если мы сичас решим: не давать, - никакой прокурор нам не указ. Потому как уполномоченные есть верховная власть в нашем колхозе! Юцкая республика!

Из зала закричали бабы: "Нет денег пьяницам!" Одна бойкая всех перекрыла: "У нас как? Не пьешь, значит против советской власти! Пусть зарабатывают, а денег им не давать!"

- Ишь ты какая! - вскипел мужик рядом. - А ты их заработала? Чего ж тогда руку за ими тянешь?

- А ты обязан семью кормить или нет?

- Я обязан сибе кормить, а семью по возможности!

- Твои возможности на сеновале остались!..

Бабы заржали.

Семен вмешался: "Ты чо сичас орешь? Ты у мине в кабинете трепещал! А не хочешь гроши жинке отдавать по хорошему - сключим тибе с колхозу!"

- Сключим! Сключим! - закричали бабы, - мужик заткнулся и сел, посрамленный.

А Семен добавил: "Смотри, парень, а не то, как говорится, не достучисся, так достукаисся!.. Голосуем: кто за то, шоб не давать денег пьяницам?"

Взметнулись все бабьи руки и немного мужицких.

- Попов! - обратился Семен к парторгу. - Щитай! Хоть какая-то польза с тибе будет, а то держим тибе как Попова!..

В гомоне и шуме Попов сосчитал: четыреста двадцать!

- Вопрос, по сурьезному, решен положительно! - заключил Семен. - Уполномоченных у нас шестьсот пятьдесят! Большинство - за!.. Перейдем к дальшему.

Бабы захлопали, а Семен, выждав, продолжил:

- Вы знаете, что мы строим здания с армянского туфу. Это исключительный матерьял. Его не нужно щикатурить и красить - никогда, ни с нутри, ни с наружи.

Говорят, когда кушать есть, и культуры не надо. Это не правильно. Дворец нужен? Нужен, мы в нем сидим сичас. Школы нам надо? Надо. Одна стоит, четырехэтажная, а надо две. Библиотеку - читать - надо? Надо. Часто нам говорят: "Вот армяней все нанимаете!" А чо делать, будем нанимать! Строить с туфу надо уметь! А они умеют! Вот такую сильную работу нам и с правления надо потребовать. А то нахвастать мы можем, а сделать когда надо - ничего нет!

Все одобрительно зашумели.

- Вот я с горгазом связался, знаете, они газ ведут. Так проклятые больше женятся, чем сваи бьют. Я прямо скажу, хотя мы грань между городом и деревней стираем, но стираем плохо. Все у город, у город, а у деревне по грязи ходят!

Семен лукавил. На центральной усадьбе все главные дороги и тротуары давно уж заасфальтированы, а в бригадах тоже взялись за асфальт.

- И вобще, Максимыч-бухгалтер и я не вечные, надо брать молодых, не бояться, но брать надо хороших, работников. А то кукурузу совсем запустили, не хoчут рoстить! Глядите, Хрущеву пожалуюсь, враз кукурузу полюбите! И еще женам по ночам про нее петь будете!

Бабы оживились, довольные.

- Как говорят в одной умной книжке: опыт жесток, товарищи и братья!.. А то одни собрались ехать, а колеса пропили!.. Отвратительно плохо стали работать!.. А пьяниц мы отучим, конце концов, на тружеников смеяться!

Бабы бурно захлопали. А Семен продолжал:

- Конечно, иногда выпить можно, но не так - без бабов, по фулюгански, а в гости позвать кого! Едрить твою налево, русский народ всегда сам в гости звал! Это будет вже не пьянка, а выпивка!.. И не в рабочее время!.. Мы пока еще не монахи! Мы русские люди!.. Вот я вам расскажу анекдот небольшой и короткий... В Риме был съезд священников! И Алексей наш там был, патриарх!

Семен налил воды в стакан.

- Так Алексей всем попам так сказал: "В меру пить водку можно, потому что она чиста, как слеза божьей матери, и крепка, как народная власть!"

И выпив воду под аплодисменты, добавил:

- А сичас будет концерт и кuна!

После собрания вышли на крыльцо покурить.

- Да, повезло вам всем с председателем! - сказал Кирилл возбужденно. - Не сравнить с другими!

- Композиторы разные, а музыка та же! - неожиданно возразил ему старый колхозник. - Я вот садовый сторож сейчас. А когда-то с Семеном на "Фордзонах" работали, а допрежь оба в батраках были. Два класса образования у него и у меня.

И, видя внимание Кирилла, продолжил:

- Работали мы как-то ночью. Луны нет, фонари чиним. Приходит Семен - он тогда бригадир был, старшой - худенький, маленький... "Что вы тут делаете, почему не пашете?!" Раз - и фонарь об землю!.. А я хвать второй - и тоже об землю! Тогда Семен наскочил на меня, в грудки вцепился и ну дергать!.. Я смотрел, смотрел, потом как мотанул разик - он и покатился!..

Семен видит: дело швах, и говорит: "Ладно, завтра день будет!"

Ну, днем встрелись, как ни в чем не бывало.

Так, вроде, и шло все по-хорошему. Почитай, уж годков сорок прошло... А как дошло мне до пенсии, так двадцать рублей начислили. Я к Семену, по старой дружбе. А он говорит: "Подавай на собрание уполномоченных". А собрание два раза в год бывает.

Подал я.

Пришло и собрание.

Мое заявление первое.

- Ну, - думаю, - Семен подсобит!

А он лупнул глазами, закурил и вышел.

Так двадцать рублей и оставили.

Вот он какой, Семен-то!..

Семен съездил в отпуск в Воронеж, и после рассказывал, как в одном воронежском колхозе-миллионере председатель хвалился, что у него кран во дворе.

- А у нас в простых колхозников ванна дома, - с краном и газом! - смеялся Семен. - Не, их колхозы против наших не пляшут! Я тебе скажу, люди там куды хуже живут, чем на юге!.. Прям как другая страна!..

Когда пришел страшный, лютый хрущевский приказ: забить весь скот на мясо, - Семен затосковал от бессильной ярости.

- Это ж кем надо быть, чтобы племя сничтожить! А чем людей после кормить, ежели весь скот забить подчистую?

А тут и еще московский приказ подоспел: у кого в частной собственности коровы - всех в колхоз сдать, а у колхоза молоко получать. У кого ишаки, ослы есть - налог платить!..

Что тут началось! Коров режут, ослов на улицу выгоняют, подальше от дома, - голодных! Те и ревут смертным ревом!

Кончилось все это спецкомандами, на улице стрелявших несчастных ослов, - прям как врагов народа!

Ну и кляли же селяне Хруща, каждую его косточку выматерили!

А Семен и вовсе озлобился: понимал, что тут не в одном Хруще дело, что того спровоцировали, и он, чувствуя, как почва под ним ходуном ходит, готов не то что ослов - петухов пристрелить, лишь бы самому удержаться!

Горькие думы одолели Семена: и скотину всю забить страшно, и не забить - страшно!..

Исполнить приказ - загнется колхоз. А не исполнить - сам загнешься.

Как же спасти племенной скот, как? И себя - как?

Сломал себе мозги Семен, думаючи.

Позвал в помощь Пал Бурэ...

Вскоре развернули в колхозе шумиху: "Сдадим стране скот на мясо!" Плакаты Попов развесил, да и стали машинами - постепенно, день за днем, чуть свет - отправлять коров с главной фермы.

И только самые надежные знали, что машины до города не доходят, сворачивают в предгорья, а там, тайком, размещают скот на дальних, у черта на куличках заброшенных хуторах, где годами пустовали коровники... А вместо племенных коров отвозят в город свинину, тут же в колхозе забитую, - с ящиком коньяка, конечно! И становится свинина говядиной, и идет кило за полтора, а уж куда вездеход-ящик идет - то не суть.

Так и выполнил Семен план по мясу, так и обманул партию и правительство и весь советский народ, а скот племенной для хозяйства сберег - весь, до единой головушки!

Знали б колхозники, что Семен сотворил - не сносить ему головы, выдал бы кто-нибудь, уж как пить, - выдал бы! "А если из шоферов кто проболтается?"

Смертельный шаг Семен сделал, смертельный риск теперь таился в каждой минуте жизни его!.. И сколь так терпеть в охоронке, о себе, семье, о колхозе думаючи?!

Плакал Семен ночами... Вспомнил, каким он принял колхоз в сорок третьем... Ни коровенки, ни свинюшки... Кур и то чудом пять штук сохранилось - все увез ненасытный герман... Ни плуга, ни бороны - весь металл ушел в неметчину... Первую весну комлем пахали... Найдут помощнее комель, затешут его - и паши!.. Семен тогда ходил каменный, крепко себя в кулак сжал, - как только сердце не лопнуло от одного вида баб, на себе пашущих... "А теперь? Выходит, на своей же земле захватчики?.. При Сталине были рабы без прописки, а теперь с пропиской рабы?!"

Похудел Семен, поседел. Карие глазки его еще зорче стали в каждую душу вглядываться, а нос - прямой, крупный - аж заострился...

"Да ты чо, Сема, нельзя же так убиваться: сгоришь ведь!" - всполошилась жена.

Тут-то и вспомнил Семен историю с кагэбэшником.

Как-то под выходной рванули они компашкой на дачу крайкомовскую в Кисловодск. Не в первый раз собирались там, знали друг дружку, ну как облупленных, - казалось бы, какие могут быть нелады между ними - все председатели да начальнички, - а вот поди ж ты!..

Приехали, выпили хорошо, закусили, разбрелись - кто в бильярдную, кто в свою комнату - отдыхать... И тут Пузкова, председателя именитого, дернуло ноги парить. Позвал горничную, принесла она ему таз с кипятком, - по-простому, по-сельски, - он и давай совать туда ноги. А вода-то нестерпимо горячая, он и говорит горничной - так, с издевкой:

- Мой мне ноги!

- Да я не обязана мыть вам ноги, сами мойте!

- Мой, тебе говорю!

Тут Семен заглянул: кто с кем гутарит?

Как увидал он, как понял, аж затрясся весь, да и давай Пузкова стыдить: "Ты чо из сибе барина корчишь? Забыл как батраком был?"

Пузков ему: "А ты не суйся, куды не просють!"

Семен и вмазал ему. Пузков с копыт с табуретом вместе, горничная визжит, - тут кагэбэшник-полковник и сунулся, - а пьяный ведь, ничего не понял, - хвать за оружие, - пистоль-то всегда при нем - да и давай палить!.. "С переполоху - пьяный - и пристрелить ненароком может!" - Семен раз - и в окно сиганул, со второго этажа!

А Васька-шофер увидал это - и со своей комнаты тоже вниз!.. В машину - и с глаз долой!

Спрятался Семен после этого, затаился в дальней бригаде у своей тайной любовницы: опасны органы безопасности! А Пузков крепко дружил с полковником!.. Колхоз Пузкова был убыточный... Мало кто знал об этом. Полковник знал: лет двадцать он у Пузкова на полном довольствии!.. И Семен знал, только помалкивал: колхоз пузковский был показушный, на всю страну гремел! "Да, - скреб себе макушку Семен, - при Сталине меня б уже не было!.."

Подруга Семена звонила Галиди, спрашивала: тихо ли? Пал Бурэ ближе к вечеру ежедневно бывал в правлении, узнать, что и как. А о Семене объяснял: ему в крайком надо было, туда уехал.

Неделю пробыл Семен в нетях, - пора на свет божий, а то родная жинка тревогу бьет: "Куды от мине дели Семена, у какой-такой прошмандовки он обретается?" Скандал, "несурьезно", надо вылазить... И явился Семен - как ни в чем не бывало: в командировке был, и все тут, дело "сурьезное"! Поручение!.. И воссел в свое кресло!.. Кто, чего поручал - тайна покрыта мраком! Ясно только: человек государственный, просто так не пошлют дела делать! Стало быть - голова!

Голова-то голова, да что с полковником-кагэбэшником делать?

Взял Семен "вездеход" в подпорку, - коньяк-то служивый принял, а пить с Семеном не стал: обижен, дескать!.. А чего обижаться-то, вроде бы и не ссорились?

Ну, и на том спасибо! - решил Семен, поулыбался пошире и отбыл - не то, чтоб с души спало, а все же как-то полегче!

"Ну и хрен с ним, - думалось тогда, - время от времени буду ему бутылочку посылать: от коньяку кто откажется?.."

"А если теперь он про скот узнает? Ведь он и сейчас в силе, хрущевская чистка его обошла, уберегся, слыхать, в генералы выйдет!"

Знобко стало Семену.

Ждал он, тянул резину: авось, не долго Хрущев продержится, не простят ему и Сталина, и деленье обкомов на сельские и промышленные, - но что после будет?.. Опять сталинский прижим? Или чего поновее придумают?..

Когда Хруща скинули, у селян праздник был! А уж у Семена-то!..

Но, хоть нервишки и разгулялись, сдержал себя; не спешил с покаянкой, смотрел, куда повернет время.

И только спустя полгода, робея, приехал в крайком, к Первому.

Тот принял Героя труда радушно.

И Семен бyхнул отчаянно: так, мол, и так, грешен я перед партией и правительством, подлог совершил: вместо говядины сдал свинину, а племенной скот сберег, сохранил!

Не веря ушам своим, глядел на него ошарашенно Первый. Молчал растерянно. Пауза вышла долгой!..

Первый не знал, что делать, - и Семен понял: жизнь его на волоске... "Видать, здесь и пальнул в сибе Гуськов!"

Медленно, задумчиво Первый отвернулся от Семена и пошел к сейфу.

"Вот и все! - сказал себе старый Семен. - Что ж ты, дурень, с семьей-то не попрощался?! Ведь пристрелит он тибе сичас, как собаку паршивую, шоб других не портил!.." Ноги ватными стали, в горле сухо, - едва удержался, чтоб не упасть... "Да чо ж ты возисся там, доставай пистоль, да кончай мине разом, чо уж тянуть!" И застыл, смерти ждучи: белый головою, меловой лицом...

А когда увидел, что Первый идет к нему не с пистолетом, а с рюмками и лимоном, прошибла-таки слеза его, прошибла, проклятая! "Это он перед смертью моей выпить хочет!"

А Первый все так же раздумчиво подошел к Семену, протянул ему полную рюмку и строго, серьезно глядя в глаза его, слезой замутненные, сказал просто: "На таких, как ты, Васильич, Россия держится!.." И чокнулся с ним!

А, выпив, добавил:

- Езжай спокойно, работай! Скот на ферму верни! А йоркширов тоже забил?

- Оставил! - выдохнул Семен, еще не веря своему счастью.

- Ну, езжай... Я тебя в обиду не дам! Слово!..

И поехал Семен с песней в душе и со страшной опустошенностью в ней же...

Семен вернул скот без шума. Всем доверенным велел говорить, что в Кабарде купили, в Осетии... Люди радовались и удивлялись, до чего ж скот на свой колхозный похож! А доярки своих любимых коров узнавали! Хитро улыбались, но помалкивали: прибыток не убыток. Только головами качали: Ай да Семен!"

А Семен - с ящиком коньяка - к полковнику: "Мало ли, что сказал Первый, а как на самом деле?" Полковник явно пронюхал что-то: и ящик принял, выпил с ним, глядя недобро...

Вскоре поставил-таки Семен маслобойку. И тут же выстроилась к ней очередь: другие колхозы, оценив качество - не масло, а эликсир духмяный - поспешили сюда. Ссыпал семечки - получи масло.

И холодильник Семен поставил. Теперь есть где держать фрукты-овощи, теперь торгуй ими всю зиму и весну!..

Тут-то и пожаловал к нему главный комсомолец страны, - не молодой уже, но еще и не старый, на Политбюро не тянул по возрасту...

Семен, понятное дело, с гордостью стал показывать ему колхоз - свое детище, радость и заботу свою.

Тот осмотрел школы, детские садики, дворец культуры, правление - все розовым туфом светится. Послушал о заработках, о трудоднях, о копеечных ценах на хлеб, а теперь и на масло, - да и говорит вдруг: "А кто вам дал право вводить коммунизм в отдельно взятом колхозе?"

Семен, удивленный, и давай ему объяснять, что решает все собрание уполномоченных, что коммунизма никто не вводил, а просто - для себя ведь работаем, для себя и живем, что жить хотелось бы еще лучше, что передовиков уже можно смело выводить в фермеры, наделив их землею в аренду - так будет ответственней, урожай будет лучше!..

Главкомс аж зашелся, вскричал: "Самоуправство! Волюнтаризм!" Да и стал орать, словно с цепи сорвался, аж до фальцета дошел - при всех-то!

Семен и вспылил! Послал этого главкомса по самым далеким, самым забористым адресам, - куда далее всех известных!..

Эх, главкомса рдяною краской прошибло, кинулся он к своей "Чайке", а Семен развернулся молча и пошел прочь, чтоб глаза не видали более этого "вождя" со всей его свитой!..

На другой день позвонил Семену Первый крайкома, пожурил отечески: "Что ж ты, Семен Васильевич, себе позволяешь? Мало ли кому у тебя не понравится, нельзя ж материть за это!"

- А вы к мине его больше не присылайте! Да и других не надо! А свою жисть мы и сами себе построим, потому как за нас никто не работает, а стало быть, и не нужен!

Первый, видно, обиделся, сказал:

- Ну, бывай!

- Бывайте и вы, - ответил Семен, - а на меня не серчайте! Не могу вже больше работать!..

Может, после жалобы главного комсомольца, может, потому что скот весь не забил - команды не выполнил, а только вторую Звезду, как обещали раньше, Семену не дали, повесили орден Ленина...

Через год - еще орден, "Октябрьской революции"...

Через год - "Знак Почета".

Не затаил на него Первый крайкома, понял селянина...

А еще через год Семен вырвался все же на пенсию! Радостный ходил - только что не летал! "Я теперя перпенс, понял? Сто восемьдесят мине дали! И квартиру трехкомнатную у городе, окромя моего старого дома в селе!"

И загулял на радостях!

Долго гулял!

Пока не умер внезапно.

В первые годы после кончины его Кирилл с Галиди иногда приходили к нему на могилку. Там редко не бывало цветов...

"НАША УЛИЦА" № 82 (9) сентябрь 2006