Кирилл Ковальджи "Шестьдесят лет назад..." юношеские стихи
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Кирилл Владимирович Ковальджи родился 14 марта 1930 года в селе Ташлык, в Бессарабии, входившей тогда в состав Румынии. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Первая публикация в 1947 году, первый сборник стихов “Испытание” в 1955 году в Кишиневе. Автор многих поэтических и прозаических книг, среди которых книги стихотворений “Лирика” (1993), “Невидимый порог” (1999/2000) и “Обратный отсчет” (2003), выпущенные Юрием Кувалдиным в его издательстве “Книжный сад”.

вернуться
на главную страницу

Кирилл Ковальджи

ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ НАЗАД...

юношеские стихи

Мне повезло. Не каждому пишущему дано дожить до шестидесятилетнего "юбилея" своей первой публикации. Как не оглянуться, как не вспомнить?..
Главный редактор этого журнала, писатель Юрий Кувалдин, отважно пошедший навстречу моей рискованной затее, был еще грудным, когда в местной городской газете появилось мое стихотворение к окончанию школы. Первое напечатанное, но далеко не первое из сочиненных. А написано их было к тому времени более двухсот. Уровень был, конечно, любительский, но в контексте обстоятельств и "в свете дальнейшего", стихи, по-моему, представляют некоторый интерес, если не обязательно художественный, то определенно биографический, личный.
Представьте себе послевоенный бессарабский городок, еще не отстроенный, но полный радужных надежд. Ко мне последнее относилось в особенности. В России я не бывал, если не считать осаду Одессы, куда я попал с мамой в 41 году. После школы я собрался в Литературный институт.
Отец отговаривал:
- Стихи - не профессия. Они твоя любовь. А зарабатывать на жизнь надо, опираясь на твердую специальность. Поверь мне.
После мучительных раздумий, я согласился с отцом. И хорошо, что согласился - я семнадцатилетним не попал бы в Литинститут! Вместе с двумя друзьями-выпускниками - "за компанию" поступил в Одесский институт инженеров морского флота на судомеханический факультет. Началась новая студенческая жизнь, но тут же оборвалась...
В ноябре отца арестовали. Об этом я писал в книге "Обратный отсчёт". Мама осталась одна, без средств.
Пришлось вернуться домой в Белгород-Днестровский (Аккерман). Меня приняли переводом в местный Учительский институт на физмат, одновременно пришлось работать репетитором, лаборантом кабинета физики и химии в бывшей своей школе, зарабатывал и как фотограф...
...Однажды ранним апрельским утром 1997 года я прибыл в Кишинев. Потащился с чемоданом на троллейбусную остановку, решил прокатится без билета - молдавские купюры лень разменивать, да и неохота спрашивать сколько стоит проезд... Вдруг всплыли в памяти строки 47 года:

В сыром предутреннем тумане
Я зайцем прибыл в Кишинев...

...Я тогда студентом в Одессе прокутил с Зиной и Галей стипендию в каком-то ресторанчике, а в общежитии меня огорошило известие: отец арестован, мама зовет домой...
Что делать? Денег - ни копейки. Бегаю по этажам, пытаюсь занять, мне советуют - Жора, старшекурсник едет этой ночью в Кишинев за товаром (чтоб спекульнуть потом в Одессе): давай, мол, с ним, подработай. Под это дело мне одолжили кое-что, и я с Жорой отправился в Кишинев. Он меня шпынял как новичка и неумеху. Ехали мы врозь (безбилетники), "выкручивайся сам" - сказал Жора и исчез. Я устроился на третьей полке, договорившись с какой-то сердобольной теткой, что перелезу к ее вещам, накроюсь шалью, когда пойдет контролер, а потом - обратно. Удалось.
В Кишиневе я был на побегушках у Жоры, он отобрал мои деньги, накупил орехов, водки - знал, что нужно.
Помню, - невыспавшийся, неумытый, сижу на ступеньках какого-то дома. Неприютно, зябко, голодно. Напарник велел ждать, но уж больно долго не возвращается... Достаю блокнотик, стихи кропаю.

В сыром предутреннем тумане
Я зайцем прибыл в Кишинев,
Решив или набить карманы,
Или остаться без штанов...

Но так как я еще неопытен,
Не смыслю в сделках ничего,
То без штанов - скажу вам шепотом -
Останусь я скорей всего...

Через пятьдесят лет прибываю в Кишинев довольно известным писателем, смешно: опять - "зайцем"... Однако это была иллюзия: когда я "похвастался" друзьям, мне объяснили, что и в Кишиневе пенсионеры катаются бесплатно...
Итак, страницы 1947 года. Кстати, ряд стихов этого года уже был опубликован в "Нашей улице" № 74 (1) за 2006 год...
Тексты разные: диссонансы вызваны не только поэтическим "переходным возрастом", но и крутыми перепадами событий.
В личном плане - полный сумбур. Лопнула надежда летом съездить в Ташкент - к первой моей любви. Увлечение другими девочками - половинчатые, раздражающие самолюбие, потому неловкие, досадные.
Единственная отрада - стихи. Я чувствовал нарастание сил, быстро писал, взахлеб читал, впитывал впечатления и не терял веры в свою путеводную звезду. Писал я свободно, без всяких внешних установок, но выполнял и институтские "социальные заказы" для стенгазеты. А первое опубликованное стихотворение "Родному городу" ("Знамя Советов" 1 июля 1947 г.), конечно, было "правильным", но, слава богу, смягченным толикой лиризма...
Воспроизвожу его начало, присовокупляя и несколько фотографий той поры:

Вот последний промелькнул экзамен,
Десять лет учёбы за спиной.
В жизнь вступая, расстаюсь с друзьями
И с тобой, городок родной.

Ты такой уютный и зелёный,
На дома твои и улиц сеть
Вышел я со школьного балкона
На прощанье вдоволь поглядеть...

Ярким светом запылало лето,
Счастьем дышит ветерок-шалун.
Снова молод ты, дитя столетий,
Город древний, ты чудесно юн...

(На самом деле получилось не так. Попрощавшись, пришлось вернуться... И всё-таки исполнилось: через два года я добился своего, поступил в Литературный институт им. Максима Горького и уехал в Москву.)

БЕЛАЯ КРЕПОСТЬ
(вступление к поэме)

На горизонте тёмно-синем
Овидиополь освещён,
Прожекторов косые линии
Перечеркнули небосклон.
Сегодня ночь такая ясная,
Луна играет серебром,
И дремлет крепость, опоясанная
Широким потемневшим рвом.
А от былого нет и пепла,
Не звякнут в полночи мечи,
И то ли было, то ли не было -
Теперь попробуй отличи.
Лишь сказка медленная связывает
Века, ушедшие в борьбе.
Мне бастионы пересказывают
Легенду о самих себе...

1947-1952

***
Мир покрывается ночью,
как черной с рубинами шапкой,
Месяц игривым котенком
на тучу румяную влез,
Кажется вот-вот взмахнет он
хвостом или выпрямит лапки
И кувыркнется в меху
опрокинутых шапкой небес...

13 января 1947

НАШ ДЕНЬ

Утро жизни, догорая в грезах,
Уступает вспыхнувшему дню.
Жизнь горит в волнующих вопросах,
Мотыльками мы летим к огню.

Детство наше, утро наше гаснет;
Беззаботного веселья нет.
Утром луч хоть свежий и прекрасный,
Но к полудню ярче солнца свет.

Увлечет нас жизнь в иные дали,
Расставаясь, будет плакать мать...
В жизни нам не избежать печали,
Солнцу хмурых туч не миновать.

Милый друг мой, протяни мне руку,
Хочешь, вместе к свету полетим?
Не страшны нам никакие вьюги,
Верим солнцу сердцем молодым!

Так забудем жизни недостатки:
Сладко делать первые шаги.
Жизнь горит заманчивой загадкой,
Мы летим к огню, как мотыльки.

18 января 1947

ЗВЕЗДНОМУ МИРУ

1
Вот луна разбросала лучи, словно лопасти.
Я стою на краю звездной пропасти.
Там не хаос... О, нет! В звездном рое бесчисленном
Все до мелочи строго осмысленно.
Вот луна из-за тучи мигает испуганно...
Я стою, высотой убаюканный.
Ты скажи, бесконечность, шепни мне, где истина,
Укажи мне маяк верной пристани!
Но, застынув в холодном величии твердости,
Нет ответа их царственной гордости.

2
Нет, не жалобам место. Растет человечество.
Эта ширь ему будет отечеством.
После долгих сражений, достигнув желанного,
В бой вступаем за новое заново.
Бросим ввысь все энергии, пар, электричество -
И померкнет вселенной величество.
Не вертись понапрасну, Луна, озабоченно -
Человек и тебе даст пощечину!
Слушай, слушай мой голос, о мир без окраины, -
Преклонись пред растущим хозяином!

Вечер 22 января 1947
(Это стихотворение в сильно сокращенном виде тоже было опубликовано в городской газете.)

СВЕТЛАНЕ

Все, что было мило и знакомо,
Унесет поток идущих лет.
Я хочу, как водится, в альбоме
Уходящих дней оставить след.

Сердцу дороги лиман и школа,
Наш незнаменитый Аккерман,
И твой дом с компанией веселой:
Карты, танцы, споры и баян...

Сквозь снега к тебе я пробирался,
И за нос кусал меня мороз,
А войти я долго не решался -
Во дворе носился черный пес.

Черный пес! Какой-то зверь проклятый!
Как ни гнал меня он от ворот,
Я все шел, предчувствием объятый,
Что штаны и душу раздерет!

Эти дни умчатся без возврата,
Разлучится нам придет пора...
Вспомню я, как черный пес проклятый
Гнал меня, как дьявол, со двора!

Промелькнет пора веселий юных.
Снова мысленно лечу вперед.
Босиком ходили накануне,
А уже студенты через год.

Если все в порядке будет (если!),
То, наверно, лет чрез сорок пять,
Отдыхая в стариковском кресле,
Будешь кофе пить и вспоминать.

Если лист вот этот сохранится,
Может быть, раскрыв старья сундук,
Пальцем ткнет в забытую страницу
Любопытный карапузик - внук.

Подрастет и станет сам влюбляться,
Назначать свидания в саду,
Целоваться в шелесте акаций
И писать в альбомы ерунду!..

16 февраля 1947
(Светлана Лозовская, теперь - Капырина - моя соученица, жива-здорова, долгие годы работала в Моссовете, потом помощницей Ю. Лужкова; работает в Мэрии и сейчас.)

НОВАЯ ТЕТРАДЬ

Исписываю первую страницу.
За нею много чистых. Сколько их!
На белом фоне нет стихов моих,
Но знаю, что они должны родиться.

Еще в пути событий вереницы,
Которым влиться суждено в мой стих.
Дрожат вдали грядущего зарницы:
Я рвусь, я к ним бегу, я верю в них!

Ловлю из жизни быстрые минуты.
В себе избыток ощутив огня
И торопливо рифмами звеня,

Я рад писать стихи. Пустяк, как будто.
А, может быть, они - чем черт не шутит? -
Переживут и грешного меня!

2 мая 1947

***
Я не знаю, был ли птичий щебет,
Плыл ли месяц в высоте ночной -
Я не слышал птиц, не видел неба,
Потому что ты была со мной.
Мир и звезды проносились мимо;
Любовался я одной тобой,
Удивительной, неповторимой,
И, наверно, ночь была такой.

2 июня 1947

СВЕТ

От всего, что ни есть -
оскомина.
Долго ль мне еще
груз неудач нести?
Тоской надвое сломанный,
Бреду воплощением мрачности.
Видно, у бога
не так уж много смекалки:
Звезды развешены, что ль, для прикрас?
Нет ни спичек, ни зажигалки -
От звезд же прикуришь...
как раз!

Врываюсь домой.
Натыкаюсь на стулья.
Ищу выключатель -
да будет свет!
И вмиг темноту, словно ветром, сдуло -
И прочно на месте каждый предмет.
Давлю, разъярясь, меланхолии змеи.
Рывком выпрямляюсь
и - в сторону груз!
На зло всем чертям
веселею -
я тоже умею
Включить в себе радость
и выключить грусть!

20 июня 1947

***
Г.Ш.

Уехала в южные дали
В тот полдень палящий июля,
Лелея надежду на встречу
Один я остался. И вот
Осенние дни отрыдали,
Зима и весна промелькнули,
От первого мига разлуки
Уже отделяет нас год.

Сегодня достал твои письма,
Лежат они маленькой горкой,
Улыбку твою молодую
В крылатых страницах храня.
В них веры полно, оптимизма;
И стало мне больно и горько,
Что встретиться нам невозможно,
А ты... ожидаешь меня

В краю раскаленном и знойном,
Где мне побывать не случилось,
Где знаю, как небо синеет
Из строчек письма твоего.
По-прежнему нежно, спокойно
Глядишь с фотографии милой.
Ты все еще ждешь и не знаешь,
Не знаешь пока ничего!..

Мы все-таки были счастливыми.
Что весело было - запомним,
А грусть и печаль позабудем,
Как слезы сквозь смех невзначай.
Мечты были слишком красивыми,
Мой друг, мой хороший, мой скромный,
Мы были совсем еще дети.
Прости, и, быть может, прощай!..

8 июля 1947

ИДУТ ДОЖДИ

Звезд не жди -
Идут дожди,
У неба черный фон.
На весь огромный коридор
Играет патефон.
Любви отчаянный задор
Наперекор тоске
Трепещет в голоске
Звенящим серебром,
Но, покрывая звон,
Угрюмо рявкнет гром
И глушит патефон.
Однообразный плеск
Струящейся воды,
Мгновенных молний блеск
И - море темноты...
Я грома жду удар,
Он где-то позади.
Мотив пластинки стар.
Идут дожди...

Теряю счет часам,
Тоска берет в обхват.
С чего? Не знаю сам.
Кто в этом виноват?
Пластинки старый вздор,
Ее с дождем дуэт
Иль темный коридор?
Ответа нет.
За окнами черно,
И патефон утих
Уже давным-давно.
Тоска струится в стих.
Что будет впереди?
Иди, надейся, жди!
Идут дожди...

16 июля 1947

СТУДЕНЧЕСКОЕ

Виноград в садах румяней,
Августовский воздух жгуч.
Небеса плывут в сметане
Разливающихся туч.

Но слабей жара тупая, -
Ветерок подует вдруг:
Лето с боем отступает
На заморский дальний юг.

В яром поиске профессий
Заметалась молодежь.
Новоприбывших в Одессе
Изо всех концов найдешь.

Изо всех концов Союза -
То с Кубани, то с Оки.
Отбивать пороги вузов
Принялись фронтовики.

Аттестат и документы
В потайной зашив карман,
Слез я с поезда студентом,
Обнимая чемодан.

Непривычный звон трамвайный,
Городская суетня...
Жизнь совсем необычайно
Повернулась для меня.

На витрины гастрономов
Научила не глядеть,
Переводов ждать из дома
И не лезть в театры впредь.

Деньги тратить понемножку
И копейкам счет держать,
На троллейбусных подножках
Без билета разъезжать...

Я привык не тратить крупно,
Но не спасся от беды:
Как ни бьюсь, мне недоступно
Жить, как ангел, без еды.

Сутки на диете жуткой,
А потом, как на пожар,
По велению желудка
Устремляюсь на базар,

Со звериным аппетитом,
Сев на камень, кашу ем
И, чтоб быть подольше сытым,
Воду пью - стаканов семь.

Гомон торга, вопли нищих,
Вьются мухи над толпой,
Шелест денег... А за пищу
Непрерывный длится бой.

Вот везут в ларек консервы.
Мигом очередь. Уже
Бой такой, как в сорок первом,
На одесском рубеже.

Погляди, как бьет по морде,
Как воюет баба та!
Учредить бы надо орден
"За отвагу живота"!

Для студенческого взгляда
Всё еда - издалека
Дом из сыра с шоколадом,
Облака из молока.

А когда луну, как булку,
Выпекает наспех ночь,
То, конечно, на прогулку
Выйти к морю я не прочь.

Я слоняюсь по бульвару,
Только тень за мной, как хвост.
В небе густо кашу варит
Повариха-ночь из звезд.

И затеял ветер жмурки
С разгулявшейся луной...
Там, за Черным морем, турки,
Там растут инжир с айвой.

А на западе - Европа
В золотом дожде монет.
Я же здесь хочу сиропа
И дешевых сигарет.

Я гляжу на танцплощадку
Исподлобья, как злодей,
Сам о том мечтаю сладко:
Если каждый из людей,

Что им стоит? - раз в подарок
(мне хватило бы вполне!)
Со всего земного шара
По копейке дали б мне!

В общежитие однако
Направлять пора стопы...
Только спать ложусь - атака,
Окружение! - клопы.

В схватке с армией клопиной
Кувыркаюсь, как паяц,
Трупами клопов невинных
Окровавлен весь матрац.

Уцелевшие, как фрицы,
Драпать бросились, а я
Сплю, как победивший рыцарь,
Снится мне мечта моя:

В вариантах всевозможных,
Хоть во сне, не наяву,
Я глотаю пуд пирожных,
Пью сироп и ем халву.

6/7 авг. Одесса

АДИКУ А.

Вот мы и студенты,
Мы спешим с дороги.
Наступил желанный
В жизни перелом.
Вот опять мы дома,
Друг мой длинноногий,
Как цыплята, снова
Под родным крылом.

Изредка повозка
Прогремит лениво -
Городок затоплен
Гладкой тишиной.
Снова, как бывало,
Ты спешишь счастливый
Проторчать весь вечер
С будущей женой.

Ну а я скитаюсь
Переулком темным
И пою про ласку
Незнакомых глаз.
Ты, нырнувши в кресло,
Слушаешь приемник,
И сияешь солнцем,
Отыскавши джаз.

Необыкновенный
Мир послевоенный
Увенчал руины
Радугой надежд...
Завтра утром к морю
Съездим непременно,
На песке оставим
Островки одежд.

А потом обратно
Позовут дороги
В строгий храм науки
Пробиваться лбом;
Но пока - мы дома,
Друг мой длинноногий,
Как цыплята. снова
Под родным крылом...

22 августа 1947

(На том моя одесская эпопея оборвалась, из всего нашего класса я единственный вернулся домой - о причине я уже писал, об этом же и стихотворение.)

ОТЦУ

Не задетый тревогой предчувствий,
Не задумался я над стихом,
Что писал ты когда-то о чувствах,
О сомненьях, что в жизни найдем.

................................

И теперь, никому здесь не нужный,
Я сквозь жизнь прохожу, семеня.
Этот город чужой, равнодушный
Катит грохот свой мимо меня.

Я один среди ночи безвременной -
Чем, отец, помогу я тебе?
Чем помочь тебе в жути тюремной,
Чем помочь и себе...
И теперь
Как понятна мне ночью осенней
Твоих слов настоящая грусть:
Много в жизни тяжелых сомнений,
Много в жизни непонятых чувств...

ночь 21 сент. 1947
Одесса

***
Пес голодный застыл у порога,
Где сижу я и голоду лгу. -
Пес убогий и хромоногий
Выливает из глаз тоску.

Он глядит мне в рот с целью явной -
Там, во рту, сухарь небольшой.
Понимаю тебя, мой славный,
И жалею тебя всей душой.

Но, увы! Не суди меня строго,
Ты хвостом развилялся зря:
Я, как ты, у чужого порога
И второго нет сухаря.

Уходи, не молись, как иконе...
Мой совет был правдив и прост.
Кишиневский пес меня понял,
Прочь поплелся, поджавши хвост.

23 сентября. Кишинёв (об этой "авантюре" упомянуто выше).

ХМЕЛЬ

Как заядлый пьяница
За бутылкой тянется,
Пьет до петухов, -
Пью без равновесия
В кабаке поэзии
Алкоголь стихов.

Будет жизнь удачная,
Будет ли невзрачная,
Сяду ли на мель, -
Что со мной не станется,
Буду дуть, как пьяница,
Мой любимый хмель!

5 ноября 1947

***
Совершенно темно.
Только слышно кряхтенье дивана,
Только в воздухе запах
душноватый и пряный, и пьяный...
А потом, зажигалкой
лицо осветивши нежданно,
Закурил равнодушно -
для вас он угас.

Знаю, вы из тех женщин,
которых мужчины не помнят,
Из тех женщин,
которых мужчины легко мнут
И, уйдя за порог темных комнат,
Не запомнят
ни ваших объятий, ни вас...
ночь 26 октября 1947

ОТЦУ

Милый мой!
Затерялся в тумане путь,
Стушевался в нахлынувшей тьме...
Ты подумал ли,
думал когда-нибудь
Новый год этот встретить в тюрьме?
31 декабря 1947

"Наша улица" № 90 (5) май 2007