Кирилл Ковальджи "Мандельштам. Столь долгое отсутствие" эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Кирилл Владимирович Ковальджи родился 14 марта 1930 года в селе Ташлык, в Бессарабии, входившей тогда в состав Румынии. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Первая публикация в 1947 году, первый сборник стихов “Испытание” в 1955 году в Кишиневе. Автор многих поэтических и прозаических книг, среди которых книги стихотворений “Лирика” (1993), “Невидимый порог” (1999/2000) и “Обратный отсчет” (2003), выпущенные Юрием Кувалдиным в его издательстве “Книжный сад”.

вернуться
на главную страницу

Кирилл Ковальджи

МАНДЕЛЬШТАМ. СТОЛЬ ДОЛГОЕ ОТСУТСТВИЕ

эссе

Я в институте считался знатоком поэзии, но не имел никакого представления о Мандельштаме. Дело было в начале пятидесятых годов. Как это могло произойти? Институт был ведь не простой, а Литературный, битком набитый поэтами разных поколений, тот самый, расположенный на Тверском бульваре, в доме Герцена, во флигеле которого некоторое время жил Осип Эмильевич, о чем теперь свидетельствует мемориальная доска.
Вы думаете, сведущие боялись произносить его имя? Может, и побаивались, но главное было куда грустней и постыдней: Мандельштам к тому времени был давно и прочно забытым поэтом! Знали же мы Гумилева, я шпарил наизусть десятки его стихотворений, Федя Сухов был обладателем двух невесть как сохранившихся сборников Бориса Корнилова - я их, естественно, читал и перечитывал. Меньше, но все-таки знал Павла Васильева. И Гумилев, и Корнилов, и Васильев были созвучны, так сказать, основному течению советской поэзии: Тихонов, Смеляков, Гудзенко так или иначе учились у них, а вот Мандельштам совершенно выпадал из тогдашних поэтических параметров, определяемых двумя крупнейшими предшественниками-антиподами - Маяковским и Есениным, у которых, кстати, ни в стихах, ни в полемических статьях, ни в письмах нет ни единого упоминания о Мандельштаме, - посмотрите указатели имен в конце собрания их сочинений. С кем только не боролись Маяковский и Есенин! С Молчановым, Митрейкиным, Кудрейко, с Демьяном Бедным и друг с другом, а вот Мандельштама словно бы и не было вовсе. Хотя каждый из них был отлично осведомлен о его поэзии и знаком с ним самим. Я спрашивал у прекрасных, ныне покойных женщин, любивших великих трагических поэтов, - Веронику Витольдовну Полонскую и Надежду Давыдовну Вольпин, обе подтвердили, что и Владимир Владимирович и Сергей Александрович частенько цитировали стихи Осипа Эмильевича. Но он был “вне игры”, вне времени, как бы в другом измерении. Эстет, книжник, талантливый отщепенец...
Справедливости ради напомню, что когда Мандельштам в дон-кихотской отчаянной выходке больно кольнул самого Сталина и был раздавлен колесами времени, ни Есенина, ни Маяковского в живых уже не было, оба наложили на себя руки. Короче говоря, в середине века, в Литературном институте им. М. Горького Мандельштам отсутствовал. На собраниях и семинарах поругивали Ахматову и Пастернака, в общежитии их со смаком декламировали, а бедный Мандельштам изредка удостаивался снисходительного упоминания лишь на семинаре А.Коваленкова. Он, когда хотел сослаться на нечто курьезное, далекое от здоровой советской поэзии и справедливо забытое, произносил “Мандельштам и Шершеневич” - имена столь же экзотические и ставшие притчей во языцех в поэзии, как Мах и Авенариус в философии. Почему-то Коваленков никогда не произносил имени Мандельштама отдельно - всегда в паре с литератором, ничего общего с ним не имеющим ни по художественной сути, ни по уровню таланта.
Впервые и всерьез я услышал о Мандельштаме года через два после окончания института от Арсения Александровича Тарковского. Это был конец 1956 года, время многих потрясающих открытий для моего поколения. Но открытие Мандельштама было шокирующим. Для меня он оказался совершенно невероятным поэтом, небожителем. Он обвораживал, ворожил, священнодействовал в какой-то неведомой мне области художественного мышления.
Неведомой и недоступной. Попробую объяснить. Мне было лет шестнадцать, когда я увлекся стихами, погрузился в стихию (и гармонию) русской поэзии. Я стал читать поэтов одного за другим и - да простится мне тогдашняя моя наивность и нахальство - тут же пробовал писать, “как они”, чтобы убедиться, - могу не хуже. Я перепробовал все стихотворные формы и без труда вкладывал свое содержание то в пушкинский ямб, то в брюсовский сонет, то в блоковский дольник, то в “лесенку” Маяковского. Дескать, когда потребует к священной жертве Аполлон, я буду готов, во всеоружии. Время шло. Я сочинил несколько сотен стихотворений, стал печататься и в 1955 году выпустил свой первый сборник... Дело, как говорится, ладилось, я, наверное, склонен был самообольщаться, когда меня буквально одернул Мандельштам. Он с ”секретом”, к нему не подступишься ни с какой стороны. Стихи не сделаны, а сотворены, они нерукотворны. Что ж меня водил за нос Маяковский со своей знаменитой статьей “Как делать стихи”? Установка, мол, и мастерство - и никаких чудес! И действительно опыт русской поэзии не составлял для меня большой загадки, - я наметанным глазом определял, что и как сделано и при желании мог воспроизвести. Так сказать, профессиональная школа. И вдруг - шаманство, волхвование и совершеннейшая тайна:

Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.

Боже мой, отглагольные “никакие” рифмы, ямб как ямб, но что за фокус! Инопланетянин. Научиться этому нет никакой возможности. И сразу десятки любимых и почитаемых мною поэтов перестали казаться мне таковыми. Прекрасные, гениальные стихотворцы, да, но этот - Поэт! Я горько сожалею, что так поздно узнал Мандельштама. Он бы вовремя уберег от рифмованных высказываний, от стихотворной повествовательности, от ложных установок и малокультурных воздействий. Годы приносят новые открытия, но то острое и смущающее впечатление неразгаданности Мандельштама осталось навсегда. Он в первом ряду русских поэтов. Среди величайших он - несравненный.
P.S. Прибавлю к сказанному еще несколько почти анекдотических, но отнюдь не случайных черточек, связанных с возвращением имени Мандельштама и с тем, как он был к тому времени забыт. Как-то в начале шестидесятых годов, когда впервые стали появляться редкие подборки стихов Мандельштама, но о нем уже громко заговорили, его часто упоминали, я оказался за обеденным столом в ЦДЛ напротив Семена Кирсанова. Не помню, кто еще был со мною, но речь зашла о поэзии и о месте в ней Мандельштама.
Кирсанов слушал-слушал и вдруг, отодвинув тарелку, вмешался в разговор:
- Не понимаю. Что за мода пошла на Мандельштама? Я-то его хорошо помню. Он жил рядом, он у меня трешки занимал!
Сказано это было так, что было видно: он искренне удивлен - он же Кирсанов, один из первых поэтов страны, причем тут несчастный тот неудачник?
Медленно, мучительно медленно шел к читателю сборник Мандельштама после “столь долгого отсутствия”. Скудное “Избранное” вышло в “Большой библиотеке поэта” к концу 1973 года. Пронеслась по телефонам весть, что с утра книга будет продаваться в Лавке писателей. За час до открытия уже выстроилась длинная очередь вдоль Кузнецкого моста. Было морозно и солнечно. Я стоял рядом с Арсением Александровичем Тарковским, на глазах которого разворачивалась трагическая история нашей поэзии. Он волновался, словно опасаясь, что в последний момент опять что-то случится и посмертная встреча с Осипом Эмильевичем не произойдет. Внезапно к нам подлетела какая-то расфуфыренная дамочка в мехах:
- Что дают?
- Мандельштама!
Дамочка вспыхнула:
- Я вас по-русски спрашиваю, а вы что отвечаете? - и возмущенно засеменила прочь.

В книге: Кирилл Ковальджи "Обратный отсчет". Издательство "Книжный сад", Москва, 2003. Стр. 71