|
|||
Поэтесса Нина Краснова родилась 15 марта 1950 года в Рязани. Окончила Литературный институт им. М. Горького (семинар Евгения Долматовского). Автор многих поэтических сборников, выходивших в издательствах «Советский писатель», «Современник», «Молодая гвардия» и др. Печаталась в журналах «Время и мы», «Москва», «Юность», «Новый мир» и др. В «Нашей улице» публикуется с пилотного № 1-1999. Принцесса поэзии «МК-95». В 2003 году в издательстве «Книжный сад» вышла большая книга стихов и прозы «Цветы запоздалые» под редакцией и с предисловием Юрия Кувалдина. Член Союза писателей СССР с 1982 года. Издала 4 выпуска собственного литературного альманаха "Эолова арфа". К 60-летию Нины Красновой в 2010 году Юрий Кувалдин издал еще две её книги: "В небесной сфере" и "Имя". В 2011 году вышла книга "Избранное" с предисловием Валерия Золотухина.
|
Нина Краснова ОДИНОКИЙ ПОЭТ ТИНЯКОВ эссе
Мы словно в повести Тургенева: Александр Тиняков, 1907
Глава 1. Тиняков испытывал Одиночество в большом литературном мире среди звезд всех величин и писал об этом: Безвыходней гроба мое Одиночество... И я открыла его для себя, и испытала восторг узнавания его поэзии, и не могла понять и недоумевала, почему такого Поэта затерла История литературы. Мне в детстве казалось, что поэт должен быть кристально чистым. А потом я поняла, что такой “идеальный” поэт - это каменный болван, который никогда не напишет хороших стихов. И только поэтому он может убедительно показывать все самое высокое и возвышенное и все самое низкое, животное в человеке. Я думаю, что, чем больше у поэта, и вообще у художника, “амплитуда колебания” между высоким и низким началами, тем он гениальнее. Вот почему из литературных клерков, “накрытых брэндом”, по выражению Кувалдина, зависимых от своих журналов и издательств, а то и от партийных идеологий, не могут получиться гениальные писатели и поэты. Мы словно в повести Тургенева: (1907) Здесь есть и легкие стихи о радостях жизни и любви, “Песенки о Беккине”: Весел вечер за бутылкой И дальше, в стихах о ней же: ...Пред Мадонною лампадка (1909) И дальше, в стихах “Встречной” (некоей Вал. Георг. К.), портрет которой выполнен им без единого мазка кисти, только одним карандашом, с экспрессией завзятого графика, хоть вешай этот рисунок рядом с Дюрером, настолько он зрим, контрастен и тверд: Вся ты - ветер, вся ты - буря, Крепкой ручкой вздернув юбки, И стучит о камень бодро В ритм предыдущему стихотворению идут черные, мрачные, страшные, фантасмагорические, сюрреалистические стихи о Смерти (навеянные стихами Сологуба и Тютчева?). Например, “Мысли мертвеца”, в роли которого выступает сам поэт и от лица которого он говорит из-под земли, из могилы, из гроба: Мой труп в могиле разлагается, Лицо прорезали мне полосы, Если такая картина встанет у тебя перед глазами, особенно ночью, она лишит тебя сна. Мертвец у Тинякова (Тиняков) испытывает жалость не столько к самому себе, сколько к своим мыслям, которые, как дети в “объятом пожаром” доме, остались у него в черепе и не могут отворить дверь, чтобы выйти наружу, и так и остаются внутри черепа, “смертью спаянного”, и умирают вместе со своим хозяином. И чувства человека умирают так же, как люди, эти чувства, как и люди, существовали “покрытыми пылью” и тронутыми “тленьем”. Как и любовь, которую Тиняков хоронит, “погребает” “в тихом гробике”: В тихом гробике уснула А в стихотворении “Влюбленный скелет”, где в роли скелета вступает опять же сам поэт, он говорит: Я давно уж на погосте. Брюсов считал, что Смерть - единственное “убежище... от скорби” и тоски и от страданий. Но Тиняков, подсознательно чувствуя, что весь он не умрет, этими своими стихами говорит, что и в Смерти, и в могиле человек не спасется ни от земных страстей, ни от скорби, ни от тоски и не обретет покоя, потому что в литературе будет неизменен и будет жить вечно. Хотя в стихотворении “Хвала могиле” он и говорил совсем другое, соглашаясь с Брюсовым: Не приползет сюда любовь, Приют мой мирен и красив: Здесь же возникают жуткие гоголевско-босховские, достоевско-бесовские картины, как в стихотворении “На шабаш”, где чистая девушка (в роли которой - опять же он сам, потому что кто же лучше него самого сыграет героев своих стихов?) натирается “мазью темною”, выпивает “настой из трав”, целый “кубок” с “мутной влагой до краев” и превращается в ведьму и устраивает себе праздник “среди мертвецов”, оргии, а потом утром просыпается и не поймет, что с ней произошло: Я больная, без рубашки, Здесь же у Тинякова - и святотатские стихи сокрушительной силы, например, “Молитва гада”, обращенная к Богу: Хвала Тебе, Всесильный, За то, что я не знаю Любовь и благородство В каждом самом святом человеке есть такой “гад”. Но Тиняков сумел разглядеть и показать его в самом себе и вытащить его из глубины своей души на поверхность, на публику. И в этом - нравственный подвиг поэта и его сила. Вообще Тиняков, как далеко не многие из поэтов, умеет перевоплощаться в разные образы и выступать от их лица. В “Ретроспективных воспоминаниях” он перевоплощается в “свирепого паука” с “похотью”, “одетого человечьим телом”, который сосет кровь у своей жертвы. В стихотворении “Кость” он перевоплощается в “обглоданную кость”, которой “брезгуют собаки”, но которую они “глодают”. В стихотворении “Старый сюртук” он, по примеру Беранже и Бернса, которые писали стихи от лица старого фрака, перевоплощается в старый сюртук: Я старый, скромный сюртучок. В “Ревности Лешего” Тиняков перевоплощается в лешего, который “И воет, и воет, и воет // В своей одинокой берлоге”, а его лешачиха “смеется с другим”. В стихотворении “Голгофа” он перевоплощается в Христа-страстотерпца, который уходит от “мира тленного земного” и от “врат отвергнутого им рая” земного, от всех греховных желаний, от “злой звезды Извращенности”, и идет на Смерть во имя поэзии, на свою Голгофу, чтобы “висеть и умирать” на кресте, “широко раскинув руки” и чтобы потом войти в Бессмертие. А в программном стихотворении “Плевочек” он перевоплощается в “плевочек”, который мчится “про канавке грязной” и которому это “любо”: Любо мне, плевку-плевочку, Столько во всем этом вызова благонравной публике и высокомерным снобам, столько ража и эпатажа! Это как у Есенина, который говорил господам, привычным к “Лориган и к розам”: Но этот хлеб, что жрете вы, Тиняков - великий артист, который может сыграть царя и Христа, червя и паука, и “плевочка”, потому что - как большой художник - он (по Державину и Достоевскому) и есть и Царь, и Христос, и червь, и “тварь дрожащая”, и плевочек (как в виде слюны, так и в виде спермы), единый во многих лицах. Потому он и велик и всеобъемлющ. Многие свои стихи Тиняков написал от женского лица. Не только стихи “На шабаш”. Но и другие. Например, “Проститутка”: Ах, не все ль равно: татарин, Только б звякали монеты, Вспоминала раньше маму, ............................................. (1913) Брюсов долгие годы был учителем Тинякова, наставником и кумиром, предметом поклонения и образцом для подражания - и в жизни, и в творчестве. А он был для Брюсова “рабом”, для которого слово Брюсова было законом и который выполнял все его советы и поручения и подчинялся ему абсолютно во всем. Он переписывался с Брюсовым, посылал ему свои стихи. И гордился тем, что Брюсов считал его “не безнадежным”. Потом Тиняков завел роман с возлюбленной своего кумира Ниной Петровской, и Брюсов дистанцировался от своего верного раба. Нине Петровской Тиняков посвятил сонет-акростих в высоком стиле. В этом сонете он обращается к ней на Ты с большой буквы, как к Женщине с большой буквы, и считает ее воплощением “всещедрой” богини Гаторы, у которой “огнеподобный взор” и в душе которой “всегда звенит волшебный систр”, сзывая всех к Ней на праздник поклоненья Ей. Кругом и тень, и мрак, и мертвые слова, Тиняков написал этот сонет-акростих 12-13 октября 1911 года, в селе Пирожково. А кажется, что он писал его на небесах, в роскошном дворце Зевса. Позже он написал сонет-акростих Зинаиде Гиппиус. В этих вещах Тинякова чувствуется влияние Брюсова. Особенно - влияние цикла “Лики страсти и любви”. Мне когда-то, в 1981 году, дал почитать книгу с этими стихами один сотрудник журнала “Юность”, где я тогда активно печаталась. Я пришла в истинный восторг, когда прочитала эту книгу, изданную в 1927 году. Я тогда совсем по-другому взглянула на поэта Брюсова, который - по стихам в коллективных сборниках и антологиях, которые я читала в Литературном институте, в пору своего студенчества, казался мне скучным и чересчур рассудочным, умозрительным и тяжеловесным поэтом, без полета, озарений и темперамента, как в своем стихотворении “Работа”: Здравствуй, тяжкая работа, И я была согласна с расхожим мнением о нем как о поэте, у которого в стихах - 95 процентов труда “каменотеса” и только 5 процентов таланта. А тут я вдруг увидела совершенно иного Брюсова - поэта бешеной страсти и любви, физических удовольствий, и таких интимных подробностей, которых даже у Есенина в стихах нет: Ты целовала меня, обнаженного... (1905) Это надо же! Сказать такое с последней прямотой! Это экспрессивнее, чем его затасканное классическое одностишие: “О, закрой свои бледные ноги!” Поскольку книгу я должна была вернуть сотруднику, я перепечатала себе на машинке некоторые стихи оттуда, почти полкниги... Чтобы не расставаться с ними и перечитывать их время от времени, когда мне захочется. Правда, меня сильно смутило, что большинство героинь стихов Брюсова - это маленькие “глупенькие девочки”... почти нимфетки (я тогда и слова-то такого не знала). “Дитя” в стихотворении 1903 года (когда Брюсову было 30 лет), “ребенок” “тринадцати лет” в белой шляпке, в 1912 году, девочка “в коротеньком платьице”, в 1913 году, “В платьице коротеньком, девочка-ребенок” со “слишком тонкими... ножками”, в 1917 году... Это с ними он предается страсти и любви, лишая их всех невинности! Это их он учит быть женщинами... Это выходит за рамки обыденного сознания. “Я - твой учитель, нежный, осторожный, // Ввожу тебя, как жрицу, в тайный храм... // Мой жезл жреца, испытанный, надежный, Знаком лемурам... // Тебе и жутко и светло, не так ли? // Вот все прошло, и страх, и боль. Кто плачет? // Не надо, милая... // Но ты теперь не то, чем ты была. (“Посвящение в жрицы”, 1912.) Это высокое искусство поэзии. Притом девочкой (тринадцати лет, маленькой и глупенькой) и дитем и ребенком поэт может называть и взрослую девушку и даже женщину, и даже немолодую женщину. Любовь - это Бог. Тиняков был талантливым учеником своего учителя. Но в любви и страсти и в физических удовольствиях и в изображении всего этого, в высоком искусстве поэзии пошел еще дальше, чем Брюсов. Превзошел своего учителя - во всем, по всем показателям. А самое невинное среди стихотворений Тинякова - вот это, “На пляже”, где он лежит без всяких сексуальных желаний, как ангел во плоти: Нашатавшись по грязным притонам, Вижу женщин в купальных костюмах, (1913) У Тинякова было много кумиров, но он во всех разочаровывался со временем. И об этом у него есть такие стихи: “Я много кумиров себе создавал...”. Создавал. А потом разочаровывался в них и... “И в пыль разбивал я кумиров-богов...” И бродил по свету “в безумном желанье святое найти”. В конце стихотворения он говорит: Теперь мне не нужно молитв (1904) Но мне кажется, все же на определенном этапе поэт должен сотворять себе кумира. Какой-то высший образец, эталон для себя, на который надо равняться. Кумир становится не нужен, когда ты перерастаешь его хотя бы внутри самого себя. Темный, слабый и распутный, Аполинер - известен на весь мир, а наш Тиняков - узкому кругу специалистов. О чем это говорит? О том, что французы умеют раскручивать своих поэтов. Я больше не в тюрьме, (“Сумерки в тюрьме”) А 19 апреля продолжает тему в письме Вере Алексиной: Сквозь решетку мертвым оком “Жизнь - проклятая химера, И пропал кошмар тюремный, Он умчался из пропасти подземной в надзвездный мир, к Вере, на крыльях радости, которые дала ему она. Эту радость Вы мне дали, Он обращается к ней в стихах на Вы. Как он попал в тюрьму? За что? Почему? Об этом он не пишет. Может быть, он попал не тюрьму, а в вытрезвитель? Да нет, он сидит в одиночной камере, с цепями на руках. А 12 июня 1906 года он, уже не в Орле, а в Киеве, пишет “Предсмертное слово”: Сковали мне руки цепями Потом, если верить стихам, если это не фантазия, ему вынесли смертный приговор. И вот бессердечные гномы На двор привели, привязали... Почему Тиняков оказался в тюрьме в Киеве? Это теперь уже не важно. Важно, что он написал эти стихи. Тиняков видел в жизни все, и суму, и тюрьму. И все прошел, и огонь и воду... только медные труды славы не прошел... Не дожил до этого. У Тинякова много общего с Есениным. А по откровенности Тиняков даже превосходит Есенина. И по глубине бездны, в которую он заглядывает... И по общей культуре, и по культуре стиха, и по безупречности его формы. Я читаю стихи проституткам Или: Мне бы вон ту, сисястую, она глупей... И когда он говорит: Если не был бы я поэтом, И когда он говорит: И похабничал я и скандалил Ведь он все это говорит под влиянием на него богемной, “кабацкой” поэзии, а Королем этой поэзии был, как я сейчас понимаю, не кто иной, как Тиняков, а потом уже Есенин! Есенин был не первым, а вторым, за Тиняковым. Но литературоведы специально, что ли, замалчивали Тинякова, не говорили о нем, что был до Есенина и жил в одно время с ним такой поэт, специально оставляли его в тени? “Для того чтобы ярче гореть” Есенину? Чтобы у него не было соперников в своей области? Чтобы у него не было литературного двойника, литературного клона? Чтобы он был в России один такой богемный, один такой кабацкий, один такой предельно искренний и надрывный, один такой удивительный, гениальный “самородок”, чтобы его и сравнить было не с кем! Или они не знали о Тинякове? Как не знали они и о земляке Есенина Полонском, который тоже оказал на него свое влияние? И тоже большое, но, наверное, даже не такое большое, как Тиняков. Ты сказала, что Саади А Есенин впервые узнал о Саади, может быть, из стихов Тинякова? Когда читаешь Тинякова, поражаешься и даже ужасаешься его откровенности, но и думаешь: в стихах Тинякова на каждом шагу один секс и разврат, одни пьянки и запои, публичные скандалы и драки... Неужели из всего этого и состоит жизнь человека? Не слишком ли это много для одного человека, для одного лирического героя? Такое возникает впечатление. Но такое впечатление возникает только потому, у Тинякова в поэзии все дано в сильной концентрации, весь так называемый негатив жизни и содержания души человека, в такой концентрации, в какой все это редко у кого бывает в самой жизни. Поэтому его поэзия так сильно и “бьет” читателя “по нервам”, поэтому она так сильно и действует на читателя, поэтому она так сильно и поражает и восхищает его, а кого-то, естественно, и возмущает. Поэтому она и производит на читателя такой шокирующий эффект. Это как у Достоевского в его прозе... Там собраны в одну кучу все ненормальные люди - эпилептики, сумасшедшие, подлецы, негодяи, убийцы, проститутки... В жизни не бывает собрано в одном месте так много таких людей, разве только в тюрьме или в больнице. Но у Достоевского все они даны в сильной концентрации... Как в лаборатории по изучению человека с его инстинктами и его подсознанием, с его психикой. Я вступил в половое общенье Ни один поэт в мире не написал бы таких стихов. Даже если бы действительно вступил в “половое общенье с похотливою жирной старухой”. Постыдился бы написать. А Тиняков написал, со всеми художественными подробностями. Не постыдился. Снял сам себя скрытой камерой, крупным планом. Себя и свою партнершу. Потому что для него искусство важнее всего на свете. И получилась кинокартина, достойная Фелинни. И называется она не как-нибудь, а - “Любовь”. Полюби свое грубое платье, Полюби и опиши все это в своих стихах, сделай все это материалом своей поэзии и поэзией. У Тинякова была плохая, сильно подмоченная репутация в литературном мире и вообще. Но Тинякова не волновала его репутация. Его волновала его метафизическая сущность. Тиняков все время находился в прострации, в своих мирах. Для него не существовала реальная жизнь. Для него существовала только метафизическая сторона этой жизни и жизни человека. Он жил не для бренных радостей жизни, хотя любил и описывал их, а жил для бессмертия. Потому что описывал все, чем он жил. По стихам Тинякова у читателей может сложиться о нем впечатление как о грязном человеке и поэте. Но он был не более грязен, чем все другие люди и все другие поэты. Только они не описали себя, какие они бывают грязные, в жизни или в своих помыслах и фантазиях, и самой глубине своей души, а он себя описал, и через себя показал не только себя, а вообще натуру человека в ее крайностях и с ее самых темных сторон. Он не боялся показывать все негативное, что в нем есть. Все это - в разных пропорциях - есть и в других людях, в том числе и в художниках, но другие прячут все это в себе и никому не показывают, и не хотят признаться ни другим, ни самим себе, что все это в них есть, а он не боялся выворачивать себя и свою душу и показывать все негативное, что в ней в ней есть, наряду с позитивным. Завесы тайн души отдернув, Когда мы в школе “проходили” Чехова и учительница говорила нам, что он описал “мерзости русской жизни”, коснулся того, чего не каждый писатель может коснуться, и поэтому он - великий писатель, мы все воспринимали это нормально, и считали, что описывать “мерзости... жизни” это значит хорошо. Тиняков описал “мерзости” человеческой натуры, коснулся того, чего не каждый поэт может коснуться, и поэтому он - великий поэт, и надо воспринимать это нормально и считать, что хорошо, а не плохо, если кому-то кажется, что это плохо. И не надо побивать его камнями, как грешника, каких на свете нет. А надо хотя бы посмертно увенчать его лаврами, которых он достоин, и признать, что он большой и великий поэт. (А со временем поставить ему памятник, как Венечке Ерофееву на площади Борьбы.) Тиняков показал человека во всем его безобразии и во всей его непристойности... взяв за образец самого себя и написав его с самого себя, став сам себе натурщиком и моделью, и не выдавая своего героя за не себя, а за кого-то другого, за литературного персонажа, у которого и внешность, и имя другое, не как у него, и тем самым совершил гражданский и литературный подвиг. И достоин звания Героя. Весь смысл жизни Тинякова был не в запоях и не в оргиях, а в поэзии, которая требовала от него - именно его поэзия - именно такого образа жизни, который он вел. Если ты в жизни аморальный - по всем своим официальным показателям - тип, напиши об этом в своих произведениях и таким образом станешь самым высокоморальным и нравственным из всех писателей и поэтов, как Веничка Ерофеев. Если ты плохой, напиши о себе, какой ты плохой, и будешь хорошим, и все увидят, какой ты хороший. И все скажут: какой ты хороший писатель или поэт. И будут восхищаться тобой как писателем или поэтом. Он - спьяну - скажет мне: “Красавица!
Глава 2. И она будет с ним “водку пить горячую”, а он с ней. А потом они будут вместе спать, под забором или в овраге, или где-нибудь под лестницей. Хороший конец - делу венец. Но, естественно, не только такие женщины ему нравились. А и благородные дамы из литературных салонов или дорогие дамы с панелей. О них он тоже писал. И делал это очень искусно, на высшем уровне. Тиняков - мастер художественной детали. Одна деталь в его стихотворении заменяет целые страницы длинных описаний чего-нибудь или кого-нибудь. Как, например, в самой первой строфе его лирической поэмы “Разлука”: В дорожном платье, у порога Женщина в дорожном платье ждет экипаж, она уезжает от своего кавалера. Эта не завалящая женщина с улицы. А - благородная, по своему виду, дама. Богатая, не бедная дама. Она в дорожном платье, но оно у нее дорогое, аристократическое, как из супермаркета, с черными кружевами, это не грубая униформа студентки стройотряда. Да еще между кружев у нее на кофточке блещет брошь, и не какая-нибудь пластмассовая, а рубиновая. Такая женщина не пойдет домой пешком, и если поедет, то не в общем транспорте, а на такси или, вот, в экипаже, который она ждет. Чехов говорил, что он по одежде человека и по каким-то внешним деталям и признакам может безошибочно определить его социальное положение и сам тип и характер человека и род его занятий. В данном случае читателю не надо быть Чеховым, чтобы представить себе, кто эта женщина. Потому что Тиняков обрисовал нам ее двумя мазками кисти, четырьмя строчками, и очень точно обрисовал. И оставил нам место для фантазии и воображения, чтобы дальше мы сами могли дорисовать ее. Мои комментарии к этому портрету женщины получились более длинными, чем строфа с этим портретом. А как Тиняков умеет в двух словах передать свои любовные переживания, свое отчаяние при виде любимой женщины, которая сейчас уедет в экипаже и покинет его: И в ту минуту, как выносит Тиняков - поэт сильных чувств, сильных переживаний и мук, поэт страстной и тонко организованной натуры и импульсивных порывов. И такой он - и с уличными женщинами, и с не уличными. И он так искренен в своих стихах, когда говорит своей женщине, чего он хочет: Я - под наплывом едкой муки - Но ведь это он говорит ей не вслух, а про себя, и она не слышит его и уезжает. А если бы он сказал ей это вслух - она бы не уехала? Она бы, может быть, осмеяла бы его и все равно отвергла бы его и все равно уехала бы. Вот потому он и стесняется сказать ей это, вот потому он и не говорит ей этого вслух. Тиняков, как ни странно это звучит, - стеснительный мужчина, а еще - самолюбивый и гордый. Тургенев сказал об одном человеке: он стенительный (и замкнутый) оттого, что гордый и самолюбивый. Он боится, что кто-то поймет его не так, как следует, и прорегагирует на него неправильно. А я сейчас подумала, что, может быть, Тиняков и в жизни был стеснительным и зажатым, а раскованным - больше в своих стихах, потому что только там он и мог быть таким? А если даже он и в жизни был раскованным, то это - оттого, что внутри себя он был стеснительным и пытался преодолеть в себе комплекс стеснительности? А может быть, он потому и пил, что когда он выпивал, он становился раскованным, не зажатым сам в себе? А вот как он передает свое отчаяние, когда она, наконец, уезжает от него: И буду я за экипажем Он не бежит за ней, не кричит ей: “Вернись!” Не бьется головой об асфальт или о булыжную мостовую. Он просто стоит и смотрит, как уезжает экипаж с его женщиной. И понимает, что “все потеряно” с ней. И он ничего не может изменить в сложившейся ситуации. Каким он умеет быть сдержанным, этот герой Тинякова, который в других ситуациях бывает таким разнузданным и неуправляемым. И как он умеет тронуть сердце своего читателя и задеть в нем тонкий болевой нерв. Настал июль: ебутся пчелы, Лишь я, неебанный, небритый Но это - стихотворение - почти в стиле Баркова, так сказать, экспериментальное стихотворение, в котором Тиняков показывает, как он владеет основами родной речи. На пять с плюсом. Как и нормативной речью. Надо быть поэтом без комплексов, чтобы показать себя в таком смешном виде, в каком показывает себя Тиняков в этом стихотворении. Но оно не только смешное, оно и серьезное. В нем поднимается проблема гиперсексуальности молодого человека, у которого нет возможности заниматься тем, чем занимаются все взрослые люди обоих полов, и даже насекомые, пчелы, и овода, потому что у него нет подружки, с которой он с удовольствием занялся бы этим. И он поневоле должен заниматься этим сам с собой и... Проблема серьезная, и она не становится смешной оттого, что герой пытается решить ее нетрадиционным - как бы смешным - способом. (Сейчас я неожиданно подумала, что у Тинякова, наверное, было много таких стихов, как про “июль”. Просто их нет в его книгах. А если они не вошли в его книги, то куда они все подевались? Неужели они пропали для истории?) У Тинякова - потрясающее чувство языка и потрясающее чувство стиля. Он знает, где и каким языком и каким стилем пользоваться в своих стихах, где и какие слова употребить, а какие не употребить. И в этом проявляется его хорошее литературное воспитание и умение соблюдать бонтон, индивидуальный для каждого стихотворения. У Тинякова - прекрасное чувство языка, прекрасное чувство стиля и прекрасный художественный вкус, который и помогает ему создавать прекрасные стихи на таком материале, из которого у другого поэта получилось бы черт знает что. Как у бесталанной кулинарки может получиться плохое блюдо даже из самых лучших продуктов, а у талантливой - даже и из обычных и даже из нехороших продуктов получится то, что надо. Или как у бесталанного портного или строителя получится плохое платье или плохой дом даже и из хорошего материала, а у талантливого - даже и из обычного и даже из плохого материла получится шедевр. В одном стихотворении цикла “Из юношеских признаний” Тиняков делает такое признание: Я люблю отцветающих дам, Он написал это стихотворение в Орле, в 1906 году, когда ему было 20 лет. Я считаю, что это стихотворение - шедевр эротической лирики. Как высоко здесь поэт возносит “отцветающих дам”, и какие необщие слова он для них находит и какой красивый эпитет подбирает для них, чтобы выразить свое восхищение ими. Он здесь выступает как благородный рыцарь прекрасного образа, для которого каждая женщина, какой бы она ни была в общественном мнении, - Прекрасная Дама. А Порок, о котором он говорит, по его мнению, - вовсе не порок, а естественное удовлетворение физических потребностей, заложенных в нас природой, в которых нет ничего пошлого и грязного, наоборот. Он, как я понимаю, любил тулуз-лотрековских женщин, то есть таких, как на картинах Тулуза-Лотрека. Женщин не первой молодости, даже и потрепанных. Может быть, потому, что они были опытные, изощренные в искусстве любви и плотских утех и умели обращаться с ним и умели доставлять ему удовольствие, и при этом не старались его охомутать и не претендовали на его свободу. Юноши часто любят женщин старше себя. Есенин любил Айседору. Женщину в “возрасте осени”, женщину “сорока с лишним лет”, которую называл “скверной девочкой и своею милою”. Но, может быть, он в этом взял пример с Тинякова? Тиняков - женолюб и юбколюб, как Есенин, и еще - как герой “Юбок” Кувалдина. Он славил “буйство жаркой крови и плоть” и воспевал юбки и “шум... юбок”. Он был поэтом, который “наполнен страстью до краев”. То есть Поэтом с большой буквы. Или лучше - Поэтом со всех больших букв. И на вянущих нарциссах От этих нарциссов нельзя глаз оторвать, поскольку главным качеством которого является гордость. В одном стихотворении Тиняков говорит: Плету из мертвых роз венки. У него и венки из мертвых роз становятся предметами высокого искусства и символами высокой поэзии, которая много говорит твоему сердцу и вызывает в нем много разных ассоциаций. У него и мертвые цветы становятся живыми. А у кого-то и живые становятся мертвыми, безжизненными. Тиняков - поэт-символист, и поэт-акмеист, который из реальных - даже как бы антиэстетичных - предметов делает высокие символы поэзии. У Тинякова жизнь была во многом труднее, чем у Есенина. И лучше земного удела Была ли у Тинякова жена? А дети? Этого никто сейчас не знает. Скорее всего, не было у него ни жены, ни детей. Он был один - как в поле ветер. Не зря он взял себе псевдоним - Одинокий. Впрочем, дети у него, может быть, и были, но он их “по свету растерял”, как Есенин. У него есть стихотворение “Свет целования”, которое он адресовал беременной женщине, ждущей от него ребенка. Он там обращается к ней на Ты с большой буквы. Это святое стихотворение, в котором чувствуется святое, религиозное отношение героя к своей Мадонне, земной и грешной женщине, и к их будущему Дитю. А каким высоким, чистым, гармоничным слогом оно написано, с какими возвышенными чувствами: Чрево Твое я блаженно целую, Сильного духом родишь Ты, - Святая, Поэт “разврата” и “похоти”, у которого в любовных стихах эти слова - самые любимые и самые употребляемые, здесь свят, как Дитя, как младенец, которого должна родить женщина. Кто еще из поэтов оставил нам такие стихи про беременную женщину, возведенную им в ранг Святой, и продиктованные ему будто самим Богом? И вызывающие в душе читателя, по крайней мере в моей душе, “жуткий восторг” и преклонение перед Поэтом, автором таких стихов, как перед Богом. Тиняков - алхимик слова, который умеет превращать грязь и обыденность жизни в поэзию, в чистое золото поэзии. Для него “явленья жизни повседневной” и “быт простой” были “чудесней сказок и баллад”, а простые “галки” - чудесней “жар-птиц”. Об этом он говорит в своем стихотворении 1914 года “Слава будням”, в котором он благословляет “все земное: ...любовь и грусть, цветы и грязь”. А в одном стихотворении из цикла “Цветочки пустыря” он пишет, как он любит ходить по пустырям, то есть по свалкам: Люблю ходить по пустырям, Беззубый белый гребешок, Скрывались долго вы в пыли, Так же, как по свалкам, любил он ходить и по кабакам, пивнушкам и притонам, где люди похожи на “ненужные предметы” со свалки. Но именно эти люди были ему дороги и именно они нашли в нем своего любовного поэта, то есть своего воспевателя. Я свой среди кабацкой голи Писал он в стихотворении 1913 года “Я все сказал...”. А потому что он в глазах добропорядочных людей был такой же “ненужный предмет”, как они. Он любил “сесть в заплеванной харчевне // И чаю взять на медяки”. Или вина, если позволяло содержимое кошелька нищего поэта. И сидеть. С этими людьми. И пить чай или “тонуть, как в омуте, в вине”. А потом писать стихи об этом. Кто из наших русских поэтов так, как Тиняков, умел нарисовать людей свалки и саму эту “свалку”? Так, как он, никто. Даже Есенин. Из прозаиков это умел только Гиляровский. Да Горький в своей пьесе “На дне”. А если брать живописцев, то, например, некоторые голландские художники - Ван Адриан Остаде, на одной из картин у которого пьяные мужчины в трактире дерутся стульями и палками. В жизни - это плохо, а на картине художника - получается очень даже хорошо. Для Тинякова характерны такие прямопротивоположные качества, как: самоуничижение - и самомнение; комплекс неполноценности - и мания величия. Но эти качества присущи всем настоящим художникам, всем великим поэтам. Поэзия Тинякова - и сам его художественный образ в стихах - вызывает восхищение и ужас, ужас и восхищение! Крайнюю степень ужаса и крайнюю степень восхищения. Как картины Дали и Босха.И эта поэзия не может не притягивать к себе читателя и не может оставлять его равнодушным. Быть может, в огромной Вселенной Когда я прочитала книгу Тинякова, я поняла одну важную истину. ...Чем ниже упадешь, тем выше поднимешься, если ты - настоящий талант, настоящий художник. И только тогда ты поймешь высшую радость жизни и творчества, высшее счастье! Я должен стремиться все выше и выше... Жить мечтой - и достичь высоты... Эти эпиграфы звучат как девизы самого Тинякова, которые он нес в самом себе и которые не вытаскивал на вид, на показ, на всеобщее обозрение... И даже когда он спускался на дно, в бездну, за материалами для своих стихов, он руководствовался именно этими девизами, и они помогали ему подняться в своей поэзии “все выше и выше” и “достичь высоты”. В поэзии Тинякова есть и “Ангелов нежные лики”, и “Демонов черных обличья”. И сам он - то Ангел и Бог, а то - Демон и хвостатый бес. А отсюда - и все в его поэзии. И плохое, и хорошее, и божественное и ангельское, и демоническое и бесовское. Его творческая позиция - это публичное доказывание своей ничтожности и демонстративный показ своей личной жизни и самого себя, не в приукрашенном виде, как у большинства поэтов, которые потому и не поэты, что они боятся быть в поэзии самими собой и не могут выйти на люди такими, какие они есть, а даже в ухудшенном виде, чтобы все тыкали в него пальцем и говорили: “Посмотрите на него! Какой он плохой! Какой он безобразный! А мы все - какие хорошие по сравнению с ним!” В поэзии всегда были и есть “мнимые величины” и не мнимые. Мнимые, как правило, блестят при жизни больше, чем не мнимые. А после смерти - наоборот. Правда, не всегда. Если кому-то выгодно поддерживать мнимые звезды и после их смерти, чтобы купаться в лучах их славы и зарабатывать себе на них “бабки”, то кто-то поддерживает их и после смерти, не дает им погаснуть, подключает к ним искусственные источники света, аккумуляторы, батарейки и проводочки. “Мнимые” берут себе при жизни все лавры, какие только существуют и какие они только могут взять, и ни с кем не желают делиться ими. Уж и много у них всего - почестей, наград, денег, славы, а им этого все мало и мало. А не мнимые - обходятся без всего этого и не гоняются за всем этим, потому что они знают настоящую цену себе и цену всем почестям, наградам, деньгам и славе, которые ничего не стоят... Большое видится на расстоянье... Я всегда соглашалась с ним в этом. Но теперь могу сказать, что иногда, если большое находится от нас на слишком большом расстоянии, то оно может казаться нам маленьким, а маленькое, если оно находится от нас на близком расстоянии, может казаться большим, намного больше, чем большое, которое находится на большом расстоянии от нас. Тиняков находится от своих читателей на таком расстоянии, что никто не видит его. А какой-нибудь маленький поэт кажется кому-то большим, потому что он находится от нас на таком расстоянии, что кажется большим. Травинка может казаться больше дуба, если она находится у нас под носом, а дуб находится в километре от нас. И электрическая лампочка с искусственным светом может казаться больше звезды в окне, которая находится от нас на расстоянии сотен тысяч световых лет. Тебя я, звезда дорогая, заметил! У меня есть строки: “Я не пью и не курю”. Я действительно “не пью и не курю” и никогда “не пила и не курила”. То есть пить-то мне иногда приходилось и приходится на каких-нибудь фуршетах, но я пью на всех этих фуршетах чисто символически, рюмку вина, не больше, и скорее просто пригубливаю его, чем пью. Просто потому, что я не люблю напитки с градусами, не люблю принимать искусственные допинги для улучшения своего душевного состояния и для повышения градуса своих чувств и для обострения этих чувств. Я больше люблю чай и “Акву минерале”. И предпочитаю испытывать все свои душевные состояния и все свои чувства в их естественном виде. А курить я никогда даже и не пробовала. И не понимаю, что это за удовольствие - вдыхать в себя дым сигарет, когда воздух в городе и так испорчен и нам и так приходится каждый день вдыхать в себя этот экологически нечистый воздух и разные дымы. И я не люблю вращаться в богемном кругу и общаться с богемными людьми. Но мне всю жизнь приходилось и приходится общаться с ними. Потому что среди них есть очень близкие и очень дорогие мне люди, в том числе и мои литературные коллеги. И мне всю жизнь приходилось и приходится спасать их “в минуту жизни трудную”. И я понимаю психологию этих людей. Хотя и не могу представить себе, какой кайф они получают, когда пьют или курят. Вернее - могу только представить себе это, а сама этого кайфа почувствовать не могла бы, в отличие от героини одного стихотворения Тинякова: Она пила, как воду, виски, Но вольную богемную поэзию и прозу я люблю. Куда больше, чем, например, морализаторскую, дидактическую, назидательную, псевдонравственную, псевдовозвышенную, слащаво-идиллическую, пафосно-риторическую, которую просто не выношу и терпеть не могу, как и сам Тиняков, который говорил: Все, в чем есть морали привкус, В стихотворении “Алкоголик” он так раскрывает себя, со всей своей тоской, что вызывает восхищение и восторг. И какие у кого могут быть моральные претензии к нему, когда он вместе с последним пятаком выкладывает на прилавок кабака - и на суд читателей - свою душу. Последний пятак на прилавок! Укачивай черные думы, Твои безотрадные ласки Твое горевое веселье (Май 1907) Если не знать, что эти стихи написал Тиняков, можно было бы подумать, что их написал Есенин. Но Есенину тогда было всего двенадцать или даже одиннадцать лет. И он еще учился в церковно-приходской школе. То, что в жизни тебе кажется плохим, отрицательным, в искусстве преображается и становится художественно красивым, художественно привлекательным. Как отрицательные герои... Они в жизни бывают тебе неприятны, и тебе не хочется общаться с ними в жизни, а в произведении искусства они, со всеми своими отрицательными качествами и со всеми своими недостатками бывают тебе более симпатичны, чем положительные, без единого недостатка. В этом и заключается чудо настоящего искусства и чудо его воздействия на тебя. Это - как “Мостик” Поленова... В жизни он, этот старый мостик из старых досок, может не вызывать у тебя восхищения, а на картине он вызывает у тебя восхищение и чисто эстетическое удовольствие. Как и грязные, размокшие от дождя осенние или, наоборот, весенние дороги на картинах пейзажистов-реалистов, Саврасова, Васильева, Шишкина. Я встретил женщину Пишет Тиняков в стихотворении “Милостыня неба”. Она, эта женщина, просилась “на ночлег”. Да кто же пустит такую к себе в дом на ночлег? Никто не пустит. Даже и в ночлежку. Тиняков впустил ее в свои стихи. И она поселилась и живет там. Другие женщины, пореспектабельнее и поприличнее ее, не в лохмотьях и с носами, не вошли в его стихи и уже давно умерли. А она живет. Кого только он не встречал на своем пути. И кого только нет в его стихах. Многие его стихи - это ночлежки для маргиналов. Последние их прибежища. У Горького в рассказе “Страсти-мордасти” есть женщина без носа, переболевшая сифилисом. С которой герой занимается любовью, накрыв ей лицо платком. В жизни я не хотела бы общаться даже с Есениным, первым поэтом, которого я полюбила в детстве так, как потом уже никогда никого из поэтов не любила. Раньше, когда я была девочкой и читала Есенина, я очень жалела, что поздно родилась и не могу встретиться с Есениным и общаться с ним. А теперь я не жалею об этом, потому что теперь я не хотела бы встречаться с ним в жизни. С Тиняковым я тоже, наверное, не хотела бы ни встречаться, ни общаться в жизни. Ни быть его подругой, спутницей и музой. Разве что так - посмотреть на него одним глазком, издалека. Или один раз посидеть с ним за столом, выпить с ним рюмочку ликера или чего покрепче. Он, может быть, не нравится мне как тип человека, это не мой типаж. Но как воплощенный им же самим в поэзии художественный образ - он мне очень нравится. И сейчас - нравится больше всех других образов в поэзии, даже самых положительных, не говоря об отрицательных. А особенно он мне нравится как поэт. Он мне сейчас намного интереснее Есенина. Тиняков показывал в своих стихах грязь жизни, грязь, в которой он валялся под своим символическим и несимволическим забором. Но, как говорит Кувалдин (в своей гипотетической беседе с Чеховым, “Наша улица” № 7 2004 г.), “для химиков” на земле нет грязи, “нет ничего нечистого”. И для художников - тоже. “Навозные кучи в пейзаже играют очень почтенную роль, а злые страсти так же присущи жизни, как и добрые”. И “жизнь изучается не по одним только плюсам, но и по минусам”. К тому же... то, что в жизни бывает омерзительно, то в поэзии и вообще в искусстве бывает прекрасно. И наоборот. Можно привести много таких примеров. Вот пример из Тинякова: Со старой нищенкой, осипшей, Засасывал меня разврат больной (1912) Как здесь высокое сочетается с низким. Звезды высокого “штиля” (“звeзды”), свирель пастуха Сифила из античной поэзии - и “разврат больной и грязный”... в грязном чужом подъезде, со старой мегерой. Но именно это и делает стихи Тинякова настоящей поэзией. Когда высокое сочетается с низким, то между ними, как между двумя контактами с плюсом и минусом, вспыхивает вольтова дуга, которая и есть поэзия. Тиняков писал о своих богемных стихах: “Я убежден, что нарисованные мною (в стихах) образы и выраженные мною ощущения современного среднего человека никого (не развратят) не соблазнят и никому не повредят. Кутилы и распутники (в жизни) будут и без наших стихов предаваться кутежам и распутству, а людей, к этому органически не склонных, не увлечешь в дебри разгула никакими картинами, никакими стихами”. Как говорит Чехов (в своей гипотетической беседе с Кувалдиным, “Наша улица”, № 7 2004), “есть люди, которых развратит даже детская литература, которые с особенным удовольствием прочитывают в псалтыри и в притчах Соломона пикантные местечки, есть же такие, которые, чем больше знакомятся с житейской грязью, тем становятся чище. ...Писалети-реалисты чаще всего бывают нравственнее архимандритов”. Тиняков любил Чехова, который в своих книгах показывал “пошлость” русской жизни, а сам по натуре своей был совершенно далек от пошлости. Тиняков написал стихи “На смерть А. П. Чехова” (1904). Там он показывает жизненный путь Чехова, путь “в серых сумерках”, такой же, как и у Тинякова, и грустит о том, что его любимый писатель, который пел песни “о времени хмуром” “ушел... от нас в замогильный предел”. И нет прекрасней смрада, То этим самым он старался подтвердить их мнение о том, что у него в душе нет ничего святого и чистого и ничего истинно прекрасного, один смрад. Не то что у них, у таких хороших. Тиняков был очень чувствительный и очень ранимый человек, и очень самолюбивый. И он заслонялся от нравственников “пороком” и “пьянством”, как щитом. Читая и перечитывая Тинякова, я все больше прихожу к убеждению, что он был очень стеснительный человек, а не наглый и не развязный, и если старался казаться таким, и даже если и бывал таким, то только для того, чтобы скрыть от людей, какой он стеснительный. И он переживал о том, что кто-то считал его плохим, - переживал, а делал вид, что ему все это по фигу, и даже нарочно старался казаться плохим, и намного хуже, чем он есть. И у него это получалось. В то время как другие стараются казаться лучше, чем они есть. И у них это тоже получается. И когда он в своих стихах ниспровергал Бога и все святыни, он делал это от отчаяния, оттого, что в жизни и в стихах не мог подняться на ту высоту, на которую хотел подняться, на ту высоту, на которой находился Бог и святыни. Но он понимал, что когда он занимается богохульством, он опускается еще ниже. И говорил: Я - с богохульством на устах - В одном стихотворении Тиняков сказал, что его душа “обезбожена” (это неологизм Тинякова). Обезбожена - звучит как обезвожена. Обезвоженный организм - это организм, которому не хватает влаги и без которой он может ослабеть и обезжизнеть (это мой неологизм), то есть умереть. А обезбоженная душа - это душа, которой не хватает Бога и без которого она тоже может ослабеть и умереть. Мне вчера до бешенства хотелось Мне кажется, Феля должна была сразу броситься к нему в объятия после этих стихов. Столько в них магнетизмовой, магма-плазмовой силы страсти. Но, может быть, он не читал их Феле и она так и не узнала о том, как поэт хотел сжать ее в объятиях своих? А в стихотворении, посвященном В. Н. Карпиловой, он пишет: Я хотел бы высоко взлететь Он и пропел ее в своей поэзии, Песню огненной Страсти. Среди грубоватых стихов о так называемом “разврате”, написанных резкими, густыми, яркими красками, у Тинякова есть нежнейшие, легко-эфирные стихи о любви высокого свойства, написанные в полупрозрачных светлых, слегка искрящихся тонах, разнодлинными, неровными, нерифмованными строками, напоминающими волосы девушки. Опьяненная чарой эфира, лежала она (1903) Кажется, что сюжет этого стихотворения происходит не на земле, а где-то на небесах, на седьмом небе, а не в преисподней, где происходят сюжеты многих других стихотворений Тинякова. И что за кадром звучит, легким фоном, музыка Гайдна или Генделя. А как поэтичен у Тинякова, уже в другом стихотворении, скрип кровати, переданный с помощью трех эпитетов: “Скрип кровати, легкий, тихий, сладострастный”. На такой кровати приятно полежать с предметом сердца... А мне работа и страданье Мне ни счастья, ни покоя Что за жизнь, что за судьба. Но, может быть, Бог специально так задумал - послать Тинякову именно эту судьбу, чтобы именно ее он и описал в своих стихах, судьбу поэта-неудачника, которую должен описать сам поэт-неудачник, а не кто-то другой... И Тиняков описал ее! И сделал это гениально! И создал в русской поэзии свой образ поэта и человека, свой архетип, которого до него никто не создавал! Шудра темный, в низшей касте То, что Тиняков говорит от лица Шудры, он в данном случае говорит и от своего собственного лица. Тиняков был рабом литературы (да еще и журналистики). И смирял порывы своей кипучей страсти и своего неуемного темперамента отреченьем и трудом и направлял все это в стихи, поэтому там так много всего этого. Поэзия Тинякова впитала в себя элементы поэзии разных поэтов. Если сравнивать ее с напитком, то это - не дистиллированная вода, а вода, обогащенная многими химическими элементами не таблицы Менделеева, а таблицы русской и мировой Поэзии. А если сравнить его поэзию с “одуванчиком”, то это “одуванчик”, который природа поливала не дистиллированной водой, а водой, обогащенной многими химическими элементами таблицы русской и мировой Поэзии. Поэтому он и получился таким полноценным. В первой же книге Тинякова есть и элементы поэзии Блока (“Свидание”, “В ночном кафе”, “Зависть поэта”). Например, в “В ночном кафе” у Тинякова, где “играют скрипки” и где “ярко светятся улыбки // У жриц веселья - сквозь печаль”, возникает образ женщины, похожей на “Незнакомку” Блока: Она проходит в черном платье В ее глазах продолговатых (1912) Но Блок написал свою “Незнакомку” в 1906 году, а Тиняков свою - в 1912. Отчего стихотворение Тинякова не ставится хуже. Оно хорошо по-своему и как бы дополняет и развивает тему Незнакомки. Есть у Тинякова и элементы поэзии Бодлера (“В душе моей цветы тоски”, то есть цветы зла), и Тютчева (“Осенняя литургия”, где Тиняков взял себе эпитет Тютчева “тиховейный”), и Пушкина (“А няня мирно движет спицы...”), и Сологуба (“Мысли мертвеца”), и Брюсова и Бальмонта (в книге много эпиграфов из Брюсова и Бальмонта), и элементы литературы Достоевского (“Мерещится мне мальчик”) и Тургенева (“Блеск тургеневской страницы”), и элементы поэзии Беранже и Бернса... Но именно обогащенная - в разных пропорциях и дозах - элементами поэзии других поэтов, писателей и имеющая свой собственный химический состав и свою собственную основу, поэзия Тинякова и приобрела ту свою неповторимость, которая отличает ее от всей другой поэзии и делает ее исключительно интересной, значительной и нужной. У Тинякова есть такие строчки: И когда обнимет шею
Глава 3. Для Тинякова была важна не тленная жизнь человека, а его метафизическая сущность. Жизнь была для него поводом для творчества. Если бы пьяница, бабник, развратник, аморальный тип, деклассированный элемент Тиняков пребывал все время в “телесной сфере” и не описывал себя и свою жизнь в своих стихах, он был бы просто одним из пьяниц, бабников, развратников, аморальных типов, деклассированных элементов, каких у нас много. Но тем-то поэт его склада и вообще поэт и отличается от “простых”, мягко скажем, людей, каких у нас много, от простых смертных, что он из своего материала жизни, из своего отрицательного опыта жизни делает поэзию, все-все превращает в поэзию высшего класса. Тиняков в своей поэзии, в своих стихах ставит человека, сам себя в разные предполагаемые обстоятельства и в экстремальные ситуации и проверяет, как он поведет себя в этих обстоятельствах и ситуациях, и что будет чувствовать и думать при этом. И описывает это со всеми подробностями. С беспощадной откровенностью, которая и есть главный признак талантливости и гениальности художника и без которой не может быть высокой поэзии и большой литературы. Водка! Святая, чудесная влага! Поэт говорит, что с нею он “ближе и к Аду, и к Раю”. С нею он забывает, что его земной путь “труден”. С нею он уходит от “ползучих, томительных буден”, бес Алкоголя уносит его в ирреальный мир. Я над пустыней земной вырастаю, Не зря Тиняков пил водку! Кто-то пьет, пьет, а никогда ничего хорошего о ней не напишет. Но в этом же 1906 году Тиняков пишет альтернативный гимн водке - “Мои молитвы”. Он чувствует, что водка - этот зеленый змий - начинает губить его, затягивать в свое “огневое кольцо”. И поэт хочет “войти в многобашенный храм” и молиться не зеленому змию, а иным кумирам. Богу и всем святым, а не водке. Но он уже ничего не может поделать с собой. Он находится в зависимости от зеленого змия. Он и хочет обратить свое лицо и свои моллитвы к Богу, но не может. Но поднять не могу я лица Человек, который понимает, что он гибнет, но ничего не может сделать, чтобы спасти самого себя... Сколько в России таких людей, и было, и есть? Несть им числа. Но сколько таких поэтов, которые написали об этом? Раз, два... и нету. Я кошелек, грустя, пощупал: И вот слугою скотовода Поэт сидит в Петербурге, без денег и без женщин, и этот город представляется ему в стихах далекой от России Австралией, где он живет в “шалаше”, один, с мечтами о “темнокожих девах” и о “резвых кенгуру” и не знает, “чем себя развлечь” и где ему найти что-то поесть. Но кенгуру ушли в пустыни, Труд журналиста представляется ему в стихах трудом скотовода. И он ждет, когда он получит плату за свой труд, чтобы поехать в Мельбурн и развлечься там с подружкой: Как только месячную плату (“В Австралии”, 1915) А в другом стихотворении он воображает себя египетским рабом с “израненной спиной”, который живет в Египте и “таскает на крышу кирпичи”. И у которого есть “одна отрада в жизни жалкой” - “чашка мутного вина” или водки, которую он может позволить себе выпить раз в месяц, во время зарплаты: Когда, томясь от сладкой жажды, Служанка пальмовую водку И я - забыв побои злые, (1918)
Труд журналиста он приравнивает к труду египетского раба. Тиняков написал за жизнь сотни статей для разных газет, 25 фельетонов, воспоминания о Брюсове и Блоке и повесть. Обычно на тех, кто работает в газете, особенно если он работает там долго, газета накладывает свой отпечаток, на них и на все их творчество. И, как правило, плохой отпечаток. Печать газетчины на прозе и на стихах. Тиняков был газетчиком, а в его поэзии нет ничего от газетчины. Если говорить о его лирике. И не считать его стихов во славу советской власти. Его лирика - ни в какие газеты не влезет, ни в какие ворота, ее не взяли бы даже ни в какие литературные газеты, потому она по всей своей сути - есть не что иное, как альтернатива газетчине с ее официозом. Демонстративная альтернатива. Каким же сильным был его талант, что он не поддался влиянию газетчины, которая давила на него каждый день в течение всей жизни, а отторгнул ее и написал такое, из-за чего все газеты позакрывались бы, если бы оно появилась там. Кстати, у поэта Евгения Лесина, который работает в “Независимой газете”, ответственным редактором “Ex libris”-а, есть такие стихи, которые мог бы написать и Тиняков от своего лица: Газетчина мою съедает жизнь А у Тинякова есть стихотворение, как он пропивает с “девками” свой гонорар и говорит с ними не языком газеты, а языком улицы: Я - писатель, старый идол, Я писал трактат о Будде, Завтра снова я засяду Кто назвал разгул пороком? Все на месте, все за делом (1922) Кроме трех книг стихов у Тинякова при жизни вышло четыре книги статей (в том числе сборник статей о Тютчеве”. Три - в 1920 году - Пролетарская революция и буржуазная культура”, “Кое-что про Бога” (антирелигиозная брошюра) и “О значении искусств”. А одна - в 1923 году - “Русская литература и революция”... К прекрасноликой Иокасте Рукою жаждущей лаская Но грянул гром, разверзлось небо, Я был царем и стал я нищим. Меня Алекто грозно гонит, ...................................................... ...Но иногда, в виденье сонном, И снова полн кипящей страсти, (1907) Тиняков в этом стихотворении реализовал свой Эдипов комплекс. Но трагедия царя Эдипа в стихотворении Тинякова - не в том, что Иокаста - его мать (в жизни - не мать, а мачеха), а в том, что он больше не может взойти к ней на брачное ложе, как хотел бы. Тиняков - поэт не “мелких сексуальных услуг”, а большой любви и страсти, с высоким накалом чувств... Любо нам с веселым гиком В этой песенке, между прочим, упоминается “тихий Дон”, но не как произведение гениального казачьего писателя Федора Крюкова, а как река: Жарко бьемся мы на Висле, Да, гимназическим учителем Александра Тинякова был писатель Федор Крюков. У Владислава Ходасевича есть эссе “Неудачники”. Там он пишет об Александре Тинякове, в каком-то высокомерном, пренебрежительно-снисходительном и насмешливом тоне, и называет его неудачником. И рисует портрет этого неудачника, художественно яркий и выразительный, в отрицательном свете, в карикатурных красках. А его стихи, которые он когда-то впервые прочитал в альманахе “Гриф” под псевдонимом Одинокий и которые читал после, называет слабыми и посредственными. Тиняков переписывался с Ходасевичем и встречался с ним, в Москве и Петербурге, в разных модерновых редакциях и салонах. Но, видно, был несимпатичен Ходасевичу как человек, а поэтому и как поэт, более всего тем, что был морально-неустойчивым, вел беспорядочную жизнь, пьянствовал, скандалил, по ночам приводил к себе десяти-двенадцатилетних девочек, которые днем продавали на Невском проспекте папиросы и махорку... да еще был безразборным в политическом плане, сотрудничал и с левыми и с правыми газетами, за что его - за его политическую беспринципность - потом изгнали изо всех газет, метался он между красными и белыми, а потом поступил на службу в ЧК. Насолил я всем с избытком: Голод, холод, безодежье, И дальше он говорит о себе, “в ответ на все страданья”: “Я свободное созданье!” Нынче - левый, завтра - правый, Нельзя без улыбки читать, как Тиняков ругает тех, кто ругает и не признает его, как он называет их “завистливыми стихотворцами”, и как он ругает тех стихотворцев, на долю которых “каждый день выпадают” радости литературного успеха, которого, по его мнению, заслуживает он, а не они, и как он обзывает их “бездарными и безмозглыми бумагомараками”. И еще - как он нахваливает сам себя, когда говорит, что его книга “Русская литература и революция” - “замечательная”, а “литературные невежды, тупицы и лицемеры” жестоко обругали ее, и когда он говорит: я вполне убежден, что моим “мыслям, высказанным в (этой) моей работе, предстоит еще большое будущее”. И когда он, защищая сам себя от критиков, которые “облаяли” его третью книгу, нападает на них (на бумаге) и обзывает их “мелкотравчатыми газетными борзописцами”, и говорит, что “на самом деле эта маленькая книжечка - одно из самых замечательных явлений в области нашей новейшей поэзии”. Все это он говорит в своей автобиографии, в официальном документе. Его обида на всех, кто не ценит его, которую он высказывает там открытым текстом, не соблюдая официального стиля в официальном документе, и его искренность и горячность, с которой он все это говорит, не выбирая выражений, а вернее выбирая сильные выражения, выдают в нем ранимого и талантливого человека и поэтому вызывают сочувствие к нему, лично у меня, и восхищение его стилем, его манерой и его непосредственностью. А главное - он был прав, когда ругал тех, кто ругает его, кто не видел в нем великого поэта, и был прав, когда он хвалил себя как великого поэта, потому что он и есть такой. Наверное, было бы лучше, если бы не он сам, а кто-то сказал о нем, что он великий поэт. Но если от других этого не дождешься, приходится говорить это самому. И будто назло всем Тиняков пишет такие стихи: “Все мило для мудрого в Мире... Сидеть ли, наевшись, в сортире... Упиться ль до хмеля вином...” Иль с девкой публичной, распутной А потом: “Играть до рассвета” в “железку” в притоне, средь пьяниц...”. А потом: уйти в поля и “бродить по безлюдным оврагам, вникая в жужжанье шмелей...” И снова в столицу вернуться, (1922) 25 октября 1917 года, в первый же день революции, Тиняков, совсем обнищавший, без гроша в кармане уехал из Петербурга к себе на родину, в Орел. И надолго выпал из литературного процесса и из поля зрения своих столичных друзей и знакомых. Может быть, он “слинял” из Петербурга от революции, чтобы отсидеться дома и переждать ее, как пережидают грозу? Потому что он не понимал толком, что произошло в стране, под какое знамя ему встать и с кем ему идти в новую жизнь, с большевиками или с кем? Осенью 1920 года Тиняков вернулся в Петербург новым человеком, сотрудником всех коммунистических газет, автором статей и стихов, в которых он воспевал революцию и советскую власть. Причем делал он это с большим энтузиазмом. Видно, его наставили на путь большевики, как пробовали они - в лице Чагина и других товарищей - наставить на путь и Есенина, желая ему добра, сказали ему, что революции и России нужны такие поэты, как он. Тиняков решил, что теперь для него, бедствующего, обездоленного поэта, “литературного пария”, наступит золотое время и что наконец-то настанет его “звездный час”. Но он обманулся. Золотое время наступило для других, а не для него, и “звездный час” настал тоже не для него, а для других. А для него все это не настало, не наступило и сейчас, через 70 лет после его смерти. Вот какие стихи писал тогда Тиняков: Раньше было в мире так: (“Революция”, 1918) Мы Армии Красной солдаты, За нашу святую свободу, (“Красноармейцы”, 1919) По всей стране, от края и до края, (Из поэмы в картинах “Революция”, 1920) Это самая настоящая газетчина, которой у Тинякова раньше не было в стихах, но которая все же проникла туда и вытеснила оттуда поэзию. Это - какие-то “агитки Бедного Демьяна”, даже еще хуже. Когда читаешь эти политические лозунги и штампы, даже не верится, что их писал Тиняков, автор пронзительных лирических стихов, а кажется, что их писал совсем другой человек, который водил его пером и его рукой. Вот по этим стихам, с помощью которых Тиняков хотел сделать себе имя и карьеру при советской власти, а не по тем декадентским и богемным, за которые его ругали критики, можно сказать, что Тиняков пал как поэт. Есенин в советское время создал свои лучшие вещи, большой лирико-драматической силы, и поднялся на гребень славы и успеха и стал символом своего времени. А Тиняков взялся петь то, что ему не по голосу, и сорвал голос. Как, собственно, и Блок, который после поэмы “Двенадцать” уже почти ничего не создал. Но поэтов, как горы, надо судить по их вершинам, а не по их низинам. И если судить Тинякова по его вершинам, то он стоит на одном уровне с лучшими поэтами конца XIX - начала ХХ века. Я подозреваю, что Тиняков просто писал эти стихи не от души, потому они у него и не получались. Хотя он и старался, чтобы они получились. Может быть, беда Тинякова в том и состоит, что он не смог талантливо воспеть, а если не воспеть, то хотя бы отразить в своих стихах новое время, показать противоречия этого времени, как смог сделать это Есенин, через сердце которого прошел сейсмический разлом двух эпох. И вот в чем состоит причина того, что Тиняков остался за бортом Парохода Современности как поэт. Поэтому его так долго и некому было поднять со свалки, вытащить из-под забора, отряхнуть, помыть, почистить, причесать, принарядить и вывести на большую сцену литературы, явить его миру. За кусок конины с хлебом До такого саморазоблачения и самобичевания не доходил ни один поэт. И что для Тинякова после этого критика каких-то критиков? ...Но я думаю, что нельзя в стихах Тинякова полностью отождествлять автора с его лирическим героем. Надо делать “отбивку” лирического героя от автора, как сказал бы Кувалдин. Тиняков берет на себя все грехи человечества, многие из которых - вовсе не являются его собственными грехами, а являются грехами человечества, за которое он страдает один, как Христос, один за всех. Потому что он - поэт, “секретарь человечества”, как сказал бы Гете. Нельзя обвинять Тинякова во всех этих грехах только потому, что он в своих стихах ведет речь от первого лица, от “Я”, а не от третьего лица, не от “Он”, как это чаще всего делают прозаики, и что он не называет своего лирического героя каким-нибудь не своим именем, каким-нибудь Раскольниковым, или Федором Карамазовым или Рогожиным. Ты любишь перед сном, нагая, Я долго искал человека родного, Я себя Одиноким назвал... ...Я совсем одинок. Есть у Тинякова красивое стихотворение “Любовь” - о женщине в белом, посвященное Феле Павловой: Где-то над жизнью, над миром, Когда читаешь это стихотворение у Тинякова, так и хочешь воскликнуть: Да, мне нравилась девушка в белом, Но тут же думаешь, что Тиняков написал свое стихотворение на много лет раньше, чем Есенин, в 1905 году, а не в 1925 или каком там? И значит, это не у Тинякова - как у Есенина, а у Есенина - как у Тинякова! И очень много у Тинякова таких стихов (и любовных, и кабацких, и богохульских), когда ты хочешь воскликнуть: Священник тихо мне протянет Крест с изображением Тинякова-Христа! Значит, Тиняков не просто представлял, а ощущал себя Христом! Значит он знал, кто он есть, а люди не знали и топтали его и побивали его камнями и насмехались над ним и оплевывали его... А он терпел. И нес и нес свой крест. Крест поэзии. И на кресте слагал свои стихи: Я судьбу мою горькую, мрачную (1921)
"Наша улица", № 1-2005
|
|
|
kuvaldin-yuriy@mail.ru | Copyright © писатель Юрий Кувалдин
2008 Охраняется законом РФ об авторском праве |
||
адрес в интернете (официальный сайт) http://kuvaldn-nu.narod.ru/ |