Виктор Кузнецов-Казанский “Жизнь как текст” эссе о творчестве Елены Скульской
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Писатель Виктор Владимирович Кузнецов-Казанский родился 8 июня 1942 года в селе Газалкент Бостандыкского района Ташкентской области Узбекистана. Окончил геологический факультет Казанского университета. Кандидат геолого-минералогических наук. Член Союза писателей Москвы. Автор ряда книг. Очерки публиковались в журналах "Дружба народов", "Новое время", "Наука и жизнь" и в центральных газетах. Многие произведения опубликованы в ежемесячном литературном журнале "Наша улица», сотрудничество с которым началось в 2000 году.
Умер в 2010 году.

вернуться
на главную страницу

Виктор Кузнецов-Казанский

ЖИЗНЬ КАК ТЕКСТ

эссе о творчестве Елены Скульской

                                                                                                                                                              
Что же делать, помазанник Божий,
о любви говорим в кофейне,
мимо нас - персонажи "Вия"
и читают "Очерки бурсы".
Ни пройтись, ни проехать - полночь
загораживает громады,
мертвецы выползают наспех
и взбираются на Исаакий, -

пишет Елена Скульская, однако стихов в ее новых произведениях не так уж много - они только вкраплены в воспоминания и раздумья о литераторской доле...

НЕ СМИРЯЯСЬ С ЧУЖОЙ ТРАГЕДИЕЙ

Несколько лет назад в столичном писательском клубе (ЦДЛ) прошла премьера литературного спектакля "Однокрылый рояль" - по готовившемуся тогда к публикации одноименному роману Елены Скульской. В спектакле, оказавшемся неординарным событием сезона, поэтесса исполняла свою собственную роль (представлений, где на театральной сцене действует автор, Москва, полагаю, не помнила с 20-х годов - со времени, когда Владимир Маяковский играл себя самого). Все остальные персонажи изображал актер и художественный руководитель Таллиннского русского драматического театра Эдуард Томан, поставивший этот литературный спектакль.
Сценические монологи Елены Скульской (это и стихи, и ритмизованная проза) звучали с подчеркнутой поэтической напевностью - словно бы усиливая карикатурность изображаемых постсоветских реалий. Редакция газеты "Таллиннские зори", городской театр, Союз гуманитариев, "Чардаш-банк" и лагерная зона за колючей проволокой - вот места, где разворачивалось действие.
На мой вопрос о реальных прототипах романа Е. Скульская ответила, что вначале ей очень хотелось приписать: "Все совпадения прошу считать не случайными", - чтобы люди и город, где она живет, узнавали себя. Но...
- Когда происходит резкая смена эпох, у людей создается ощущение, будто они живут на веревочной лестнице, закрепленной в небесах. И можно безнаказанно отрезать прошлое - как нижние ступени, забывая, что есть свидетели... Мстительным, страшным свидетелем всегда - во все времена человечества - являлось искусство. Люди никогда не стеснялись подличать и творить преступления перед лицом других людей, суда или Бога, но ничего не боится человек так сильно, как быть выведенным и опозоренным в произведении искусства... К сожалению, наша русская литература в последние десять лет чрезвычайно этим злоупотребила. Появилось множество произведений, где персонажи выступают под своими собственными именами. Рухнул целый ряд судеб, карьер, биографий... Читатели просто объелись всем этим, им захотелось вымысла. И я, как человек трезво мыслящий, решила называть героев вымышленными именами, тем более, что не пощадила очень многих своих персонажей. Поэтому мстительного характера мой роман не носит. И так лучше для литератора... Зачем же превращаться в графов Монте-Кристо, одержимых идеей мести?..
Ничего специфически эстонского в романе "Однокрылый рояль" нет: это отнюдь не сатира на политические и иные тогдашние - хорошо всем известные - невзгоды в маленькой, но независимой стране. Спектакль прежде всего таил изрядную долю самоиронии - об этом на творческом вечере Елены Скульской говорили Сергей Юрский, писатели Лидия Либединская и Роман Сеф, отмечая мастерство постановщика и высокий вкус автора романа.
В беседе со мной Елена призналась, что на сцене ощущала себя Пьеро (который в том или ином обличии живет в творческом сознании каждого народа) - хотя и без традиционного костюма. Важнейший для нее образ романа - Артист. На его груди бессменная табличка: "Генеральный спонсор театра - "Чардаш-банк". В городском театре беспрерывно идет единственная пьеса о лагерной зоне и побеге. И по условиям декораций Артист прикован к колючей проволоке у входа в театр. Меняются времена года, сезоны, меняется власть, но Артиста не снимают с проволоки, потому что спонсоры разорились, а грим дорог... И все смиряются с трагедией чужой судьбы, тем более что несчастному, за доблесть и заслуги перед культурой, обещано звание заслуженного или даже народного - пусть и посмертно.
- И мы тоже, - сказала тогда писательница, - прикованы к нашей жизни, к ее реальности, к своему прошлому - каким бы оно ни казалось нелепым... И все попытки оторвать себя от проволоки пока безуспешны. Хотя убивает нас вовсе не государство, вводя те или иные законы (даже самые нелепые), а собственное неумение жить в социуме... Это снобизм своей компании или группы, своей мафии. Но и такая жизнь - при всей ее абсурдности - приносит нам не только горе, но и радость. Я ощутила это в Москве, где, как и прежде, столкнулась исключительно с атмосферой добра и понимания. Хочу, чтобы она вошла в мой следующий роман "Рыбы спят с открытым ртом", куда я включила уже адресованные мне некогда слова Булата Окуджавы, Сергея Довлатова, Юрия Норштейна, Натана Эйдельмана, Эдварда Радзинского, Евгения Рейна, Аркадия и Бориса Стругацких, Эдварда Радзинского, Сергея Юрского и многих других.
Рассказчица отнюдь не смакуeт отдельные обстоятельства жизни людей, интересных всем. Наоборот, процитировав знаменитую строку Пушкина - из письма Вяземскому по поводу записок Байрона, она в беседе со мной подчеркнула:
- Мы - пишущие, снимающие, рисующие - в последние 10-15 лет усиленно занималась выяснением: в чем же великие так же гадки, как и мы, грешные... Вытащив на свет неприглядные подробности, скажем, о Цветаевой или Ахматовой, мы "достигли" того, до чего никогда еще не доходила ни одна культура в мире. Ибо упустили из виду, что грехами властителей дум допустимо интересоваться только, если нам беспредельно дороги их гениальные стихи, тексты и картины. Оказалось же, что в общем-то не дороги! Прошедший не так давно год Пушкина, например, сопровождался чудовищными пасквилями и дополнительными "откровениями"...

ЛОГОС И МАЯТНИК

Пространство русской культуры, некогда единое, перерезано ныне границами. Которые, к счастью, мало совпадают с государственными и остались проницаемыми - в этом меня убеждают приезды Елены Скульской в Москву.
Каждая новая встреча с творчеством талантливой и очень своеобразной писательницы и поэтессы, родившейся и выросшей на земле Эстонии и вскормленной русской литературой и культурой, приносит немало интересного. И еще раз напоминает о том, что если даже на какое-то время в обществе возобладают центробежные силы, маятник жизни неизбежно совершит естественный ход и непременно вернется к исходному состоянию...
Известная московская тележурналистка Алла Мелик-Пашаева называет Елену ближайшей своей подругой. И говорит:
- Вот уже двенадцать лет мы живем в разных государствах. Поэтому важные новости сообщаем друг другу по телефону. И лишь изредка, когда оказываемся - она в Москве или я у нее в Таллинне - по обыкновению ведем нескончаемые ночные разговоры...
...В Эстонии, рассказала Елена, несколько лет назад шли гастроли любимовской Таганки. На открытии давали "Мастера и Маргариту". Приехал президент Леннарт Мери с женой. Так ради него не задержали начало, не окружали особой помпой - он присутствовал в зале как обычный зритель...
- ...Я рада, - подчеркнула таллиннская гостья, - что моей страной руководит писатель состоявшийся. (Книги Леннарта Мери широко публиковались и переведены на многие языки.) Ибо писатель без читателя, получивший власть, это самое страшное, что может быть...
Литература и власть - любимый конек Елены. Но охотнее всего она размышляет об универсальной власти Текста. Текст - ее Бог... Вот и в ее романе "Рыбы спят с открытым ртом" герои заняты только текстами. Дело происходит в хосписе - последнем приюте для безнадежно больных. Но его пациенты, Ася и Василий (они друзья, соавторы, любовники - все что угодно), прекрасно помнят, что дни, а может быть, и часы их сочтены. Тем не менее, они лихорадочно сочиняют, пишут, читают друг другу свои стихи, прозу, пьесу... В надежде на то, что их аккуратно подошьют к истории болезни и, значит, кто-то все это прочтет...
Так аукнулся давний разговор Елены Скульской с известным кинорежиссером-мультипликатором Юрием Норштейном, который ее потряс! Тот работал и работал, но все никак не мог, да и сейчас не может - по не зависящим от него обстоятельствам - завершить свой великий фильм о гоголевском Акакии Акакиевиче. Она спросила у него: что же делать, когда твои усилия никому не нужны? "Работать!" - таков был ответ. "Ну а если до смерти всего ничего?" "Работать. Делать то, что делали всегда. Писали - значит, писать".
На страницах романа "Рыбы спят с открытым ртом" Юрий Норштейн рассказывает: "...Я наблюдаю за животными. И за пожилыми людьми, которые давным-давно ничего не стесняются... Они пересчитывают последние деньги, стоят в очередях за своей пайкой. Они живут своей сосредоточенной, страшной жизнью, не подозревая, что посмотрев на них, можно просто разреветься..."
В интервью, данном недавно Елене Скульской, знаменитый мультипликатор мучительно размышляет:    
"Испытывают ли реформаторы сочувствие к пострадавшим от их деяний? Вглядываясь в их лица, я всё пытаюсь найти следы угрызений совести по отношению к тем, чей карман был полностью выпотрошен. Вспоминают ли о них, оглядывая свои владения? В нашей стране капитализм, как система, является воровством в законе по принципу - умри ты сегодня, а я завтра; если не я тебя съем, то ты - меня.
Получается так, что просвещение не нужно, поскольку оно обозначает относительность положения каждого.
И от понимания свободы мы одурели. Мир прекратил бы существование, если бы вся его материя не была взаимозависима, а значит - несвободна. А мы, разве мы свободны от своих переживаний, я уж не говорю о поступках. Свободен знающий, поскольку знания дают ему выбор пути. В противном случае мы рабы свободы.
Не нужен мне этот капитализм, когда человеческие отношения меняются на холодный расчет, встречи за дружеским столом - на презентации по случаю "выпечки" очередного крутого кино.
Какие же мы свободные, если не способны остаться самими собой, если не можем сказать друг другу: "Старик, ты что-то не то сделал". Почему не говорим - потому что за все заплачено? Вот и получается: у этих заплачено, у тех схвачено. Где же настоящее?
А что с историей? Когда уж начнут ее писать по-настоящему, а не "о том, как в баснях говорят". Любой досужий журналист мнит себя историком. Когда же вместо хлопотунов - Полониев появятся настоящие историки уровня Ключевского с его беспощадной оценкой исторических событий и Эйдельмана с его образным пониманием истории?"
И Елене в ее тексте мало совершенства метафоры; ей тоже важно, чтобы все было "нанизано на булавку смысла"... И потому-то в романе появляется умерший в 1989 году писатель-историк Натан Эйдельман, который не только умел жить в разных эпохах, свободно общаясь с их обитателями, но и более всего интересовался тем, как "...исторические раны проступают сквозь бинты в сегодняшний день". Ведь людей прошлых эпох он - как и Эдвард Радзинский - считал своими современниками...
Елену этот вопрос тоже интересует чрезвычайно, в особенности волнуют ее личности, которые ощущали себя художниками, но не сумели реализоваться в этом качестве.

СТАЛИН, ГИТЛЕР И НИКИТА ХРУЩЕВ

- Представьте, - говорит Елена, - среди полных хаоса и раздора шестнадцатилетний юноша Иван Четвертый высоким голосом клянется, что теперь-то в России все будет по-иному!.. Но ему не дали сольной партии в хоровой капелле. Не в силах превозмочь свою вокальную несостоятельность, неудачник становится Грозным и готов мстить... Гитлер одно время жил продажей акварелей. Если бы он имел успех, если бы эти акварели выставлялись... Кстати, люди склонны отождествлять художника и тирана. Чаплин, играющий земным шариком в фильме "Диктатор", смеется над Гитлером. И публика охотно смеется, соединяя в своем сознании Гитлера и Чаплина. И, по сути, возвышает злодея до уровня художника, о чем злодей, собственно говоря, всю жизнь и мечтал...
А Алла, выслушав подругу, вспоминает, как незадолго до кончины одного из удивительнейших людей нашего времени - ученого и писателя Даниила Семеновича Данина (это он придумал "кентавристику" - науку о совмещении несовместимого) - записывала с ним телепрограмму "Тринадцать минут с Кентавром". Рассуждая о "кентавре гения и злодейства", Данин тогда заметил: "Сталин сочинял стихи. Слабые. Мне рассказывал Арсений Тарковский: когда к 70-летию "вождя и учителя" ему предложили перевести сталинские стихи с грузинского на русский, он ознакомился с подстрочниками, и это были действительно плохие стихи... А Гитлер рисовал акварели. И я видел эти акварели в австрийском издании. Слабые акварели... Дьявольски изощренные в злодействе, оба диктатора были ничтожествами в творчестве. Не надо путать гениев злодейства с кентаврами "гений и злодейство". Это оскорбительно для кентавров..."
Когда Елена в Питере в прямом эфире на радио тоже высказала нечто подобное про "великого вождя и учителя", слушатели тут же позвонили ей в студию и заявили: "Ах, как же вы ошибаетесь! Сталин был такой скромный. Когда он пришел к власти, то мог бы заставить всю страну вслух скандировать свои стихи. А он этого делать не стал - он даже не включил их в школьные хрестоматии". Забыли, видно, слушатель и все, кто ему сочувствует, как этот "скромник" жаждал поклонения, ставил людей на колени, как если бы состоялся как Поэт... Но и эти люди чувствуют, что по уровню славы и почитания великий поэт и грозный диктатор - примерно одно и тоже...
А еще Елена живописала, как "весь" Таллинн съехался на "Горе от ума" в постановке Олега Меньшикова. Как всегда, присутствовала министр культуры Сигне Киви, художница по профессии. Она вообще не пропускает ни одного привозимого из России спектакля... Почему? "Я получаю наслаждение от звучания безупречной поэтической русской речи..." Когда у Олега Табакова (он достаточно регулярно бывает на гастролях в Таллинне) спросили, что изменилось, по его мнению, за последние годы в общении с деятелями эстонской культуры, он, не задумываясь, поклялся, что ничего не изменилось: "Конечно, мы с известным эстонским театральным режиссером Микком Микивером уже не можем выпить столько же, как в былые времена, но удовольствия от общения вовсе не убавилось!"  
Существует масса проектов обмена лучшими культурными явлениями: новые театральные и музыкальные постановки, новые имена, одаренные дети-исполнители... Все эти встречи - поверх политических барьеров, они лишены окраса сиюминутной злободневности. Елена считает, что в культурном взаимопроникновении сокрыта естественная и необходимая борьба интеллигенции с политиками, которая подспудно может нравственно влиять на дела в государстве...
- Литература, в особенности русская, обычно была подцензурна властям, - продолжает Елена. - И это не всегда, как ни странно, шло во вред. Правители читали хорошие Тексты, что не могло на них не влиять. Гонитель русских вольнодумцев Николай I, к примеру, в письме к жене дал совершенно блистательную рецензию на лермонтовского "Героя нашего времени"...
Алла согласна с Еленой: живые умы обучаемы:
- Скажем, Хрущев времен выставки в Манеже и гонений на Бродского совсем не тот человек, который хотел, чтобы Эрнст Неизвестный сделал ему надгробный памятник. Когда Никита Сергеевич вышел на пенсию, у него впервые в жизни появилось свободное время. И (говорю это со слов дочери экс-генсека Рады Никитичны Аджубей) он читал и читал запоем... Что же до главы эстонского государства - то он, думаю, читает книжки по определению - как полноправный член писательского цеха...

"ДЛЯ ТЕХ, КТО ЛЮБИТ ПОГОРЯЧЕЕ"

Повесть Елены Скульской "Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны" ("Звезда", № 6, 2002) выдвигалась на премию имени Аполлона Григорьева и вошла в лонг-лист... Полагаю, что ее выбросили из игры, когда началась уже борьба вовсе не литературных интересов...
Похожая ситуация есть и в самой повести Е. Скульской. Там идет комедийный спор между журналистом, вписавшимся в современный мир пиара (что сопровождает все: и театрализованную, праздничную жизнь крематория, над которым и висит лозунг "Для тех, кто любит погорячее", и жизнь театра, где поют веселые куплеты про сластену Грибоедова, рвавшегося в Персию за рахат-лукумом, и ветеринарную больницу, куда переманили лучших врачей города), и писателем, много лет уныло и неустанно работающим над словом в нелепой надежде на каких-то загадочных читателей, которых никогда у него не было и не будет...
Сюжет закручивается в жесткий детективный клубок: последнюю книгу нелепого, капризного и беспомощного писателя, отказавшегося во имя литературы даже от единственной любви, покупают восемь человек. Город маленький, странный, чем-то безумно напоминающий карикатурный Таллинн, где и живет Елена Скульская, и вот писатель и его оппонент-журналист решают найти всех восьмерых покупателей, чтобы установить истину: что же нужно людям - мучительная игра в слова или здоровая желтая пресса. Но ... как только спорщики приближаются к очередному персонажу, он загадочным образом погибает...
Повесть исполнена острой, нестерпимой сатиры на наши дни. И главное в ней - город, где между смертью и похоронами проходит минимум две недели, чтобы люди успели сшить себе новые наряды для печального торжества. Где гуманные законы таковы: убийца получает срок вдвое меньший, чем ему удается отнять у убиенного: если убили пожилого человека, то преступник получает год-два, а если молодого, то, конечно, больше...
Проза Елены Скульской - как и ее стихи и документалистика, - естественно вписываясь в русскую литературу, все-таки освещены некоторым особенным прибалтийским светом. Трудно его описать; может быть, дело в насыщенной метафоричности, сочетающейся с настойчивой мыслью, которая никогда не дает себя обмануть. То есть сочетание поэтической вдохновенности и почти случайности с холодной внутренней конструкцией.           

Смеются статуи над страстью пьедестала.
Но если мрамор отмерять сначала,
то вдохновенье так же бы прощало
себе издержки плахи и резца.

Проза Елены Скульской больше похожа на стихи, если бы не сюжет, впрочем, столь печальный, что он опять-таки возвращает к стихам.
Русской литературы в Эстонии, собственно говоря, нет. Только Елена Скульская и представляет ее там, печатаясь больше в Петербурге - в "Звезде" (там опубликованы и ее роман "Рыбы спят с открытым ртом", и новелла о Довлатове, а в № 3 за этот год вышли новые стихи). Время от времени печатается она и в Москве - в "Дружбе народов" (роман "Однокрылый рояль", новелла об эстонском актере и поэте Юхане Вийдинге) и в журнале "Наша улица". Издается Скульская и на эстонском языке; недавно вышел сборник ее эссе "Русская рулетка" - о любимых русских писателях от Пушкина до Довлатова, ставший в Эстонии бестселлером.
В периодике небольшими порциями стали появляться ее "Моргиналии от слова "морг". В одной из них говорится: "Робинзон - самая наглядная агитация коллективизма, единственная, но и самая наглядная иллюзия, что одиночество может быть разделенным. Пока ты сидишь на необитаемом острове, ты можешь надеяться на то, что встретишь кого-то, кто тебя поймет. Когда остров кончается, становится, например, полуостровом, то это одновременно и конец всем иллюзиям"...

ЭТЮД О ДАВИДЕ САМОЙЛОВЕ

Елена Скульская родилась в Таллинне и никогда не покидает свой город надолго. Владеет эстонским языком, но пишет по-русски. Ее вещи переводятся на эстонский язык; специально для эстонских читателей ею написан путеводитель по русской литературе "Русская рулетка", включивший эссе о двадцати четырех писателях - от Пушкина до Бродского, считая, естественно, и жившего последние годы в Пярну Давида Самойлова.
Размышляя над самойловскими "Поденными записями", я написал Елене в Таллинн. И вскоре получил от нее письмо: "Последние годы жизни Давид Самойлов провел в Пярну. Он бросил, швырнул под ноги прошлому Москву и поселился в маленьком деревянном домике сыровато-желтого цвета. Дом был набит книжными полками; они проступали сквозь стены - пятнами, фресками; крупнели, темнели, сгущались в тучи, нависали будто непролазные брови над глазами поэта. Он расчертил свой маршрут по Пярну - от одного "эйнелауда" до другого "эйнелауда" - от одной рюмочной до другой. Каждый год в день его рождения пионеры приходили к нему под окна и горнами и барабанами приветствовали поэта. Он умер вТаллине, на сцене Русского театра, на юбилейном вечере в свою честь, читая свои стихи, на полустрочке. Однажды он спросил у меня, молодой тогда поэтессы, знаю ли я все свои стихи наизусть, я ответила, что далеко не все, он сказал: "Очень плохо! Поэт обязан знать свои стихи наизусть, а если даже он сам не может их выучить, то они ничего и не стоят!" Он знал и все свои стихи, и стихи любимых поэтов и читал часами, удивляясь волнам ритма, покоряясь им и укачиваясь на волнах.
Давид Самойлов бросил Москву, но она не хотела с ним расставаться: поэты, писатели, артисты приезжали на улицу Тооминга, присылали свои книги на отклик, ревновали, перебивали друг друга; столица стала сдвигаться в сторону Пярну, на полу лежали матрасы, в коридоре стояла раскладушка, в Пярну происходило что-то очень важное для русской литературы.
Давид Самойлов писал очень просто. Так просто, как, например, Ахматова. Которая считала, что пишет просто, так просто, как, например, Пушкин. Однажды, откликаясь на мои стихи, Самойлов заметил в письме: "В богатстве стиля есть какое-то нуворишество, какая-то лишняя мебель, намекающая на излишнюю сытость. Даже страдание может быть сытым, даже печаль может проистекать от того, что изысканный интерьер не вполне защищен от вторжения грубого мира. Понятие "тонкий" - всего лишь способ существования личности и мало говорит о содержании. Копание в себе и излишняя "тонкость" кощунственны - особенно в наше время всеобщего инфантилизма и абракадабры (т. е. стихов для себя, навязываемых другим)"...
Дома у Самойлова сохранялся удивительный обычай небезразличия к другому - всякий сочинитель, приходивший в гости, читал хозяину стихи и выслушивал его суждения. Я приезжала всего несколько раз, больше писала письма, и на все Давид Самойлов моментально отвечал с пунктуальностью аристократа. Когда-то обидные строки теперь кажутся дорогими, вот, скажем: "Милая Лена! Спасибо за книгу. Я прочитал ее с интересом, ощущая Вашу талантливость и чуждость такого применения таланта мне. Мне кажется, что развитие Вашего стиля (довольно сложившегося) гораздо определеннее, чем развитие Ваших чувств и понятий..." Но тогда, повторяю, было обидно, и я как-то ответила резко и капризно на доброжелательное письмо мэтра. Получила гневную отповедь. Переписка оборвалась. Тут как раз вышла новая книга Давида Самойлова, я написала и опубликовала рецензию на нее, естественно, никак не принимая в расчет разрыв в нашем знакомстве. Самойлов немедленно откликнулся письмом: "Спасибо, милая Лена, за добрые слова о моей книге. Истинный поэт не держит зла. Думайте о смысле (стих у вас есть), и все образуется... Не верьте похвалам, пока сами себя не похвалите... Еще раз спасибо за статью. О себе судить невозможно, но Вы уловили одно из моих намерений - свести концы с концами, что получается все реже. Ваш доброжелательный тон и манера, в какой написана статья, очень меня тронули. Давно хотел написать Вам, чтобы не спешили с третьей книгой. Она самая опасная. Каков в ней поэт предстал, таков он и есть. Репутация утвердилась, потом очень трудно избавиться от нее и внутренне, и внешне. Многим так и не удается..."
...Он пил много, с удовольствием, находил прелесть в каждой фазе опьянения, много курил, терял зрение, как теряют вещи, только что бывшие под рукой и вдруг куда-то запропастившиеся, он находил их на ощупь, он наклонялся за ними, как парк мог бы наклониться за палой листвой; он все прекрасно видел и без зрения; он гулял вдоль залива, щедро разговаривая со всеми, кто приезжал его проведать... Он умер со стихами. Прижавшись к ним и уходя к бездарнейшему из собутыльников - смерти".

ЛИТЕРАТУРА И ЖИЗНЬ

"В 1937 году с горних Кремлевских высот пришло известие о гибели великого русского поэта. Вслед, парашютным десантом, приземлились списки убийц... Строились в шеренги те, кто не успел отомстить за Пушкина под Перекопом. Гвоздикой распускалась на губах пена. Штормовыми брызгами упадали на страну бакенбарды. Портрет был сравним с солнцем". Это из повествования Елены Скульской об отце. Который, в свою очередь, так писал о Поэте: "Мне всегда казалось, что русского Пушкина убили не у Черной речки в тысяча восемьсот тридцать седьмом, а на Сенатской площади двенадцатью годами раньше. В сорок первом он шел принять еврейскую смерть в Бабьем Яре. Может быть, в шестьдесят шестом его вешают как негра в Алабаме".
В 1941 году Григорий Скульский со студенческой скамьи Киевского университета добровольцем ушел на фронт. Мир тесен: оказалось, что будущего писателя хорошо помнил известный ученый-гидродинамик Максим Яновский, накануне войны окончивший в Киеве физико-математический факультет и оказавшийся с Григорием Скульским в одной роте. В 1942 году Григорий Михайлович получил свой первый орден - за Сталинград... После войны он обосновался в Таллинне, где написал свои лучшие книги и стал заслуженным писателем Эстонии... В 1949 году краснофлотская газета объявила его безродным космополитом... А в 1958 году на собрании Союза писателей Эстонии, посвященном закланию автора "Доктора Живаго", Григорий Михайлович вместо анафемы принялся читать наизусть высокие стихи Бориса Пастернака - об этом подробно вспоминал эстонский литературовед и книгоиздатель Аксель Тамм.
"Ваш отец, - на его похоронах в 1987 году сказала Елене эстонская писательница Лилли Промет, - один из немногих еще в те годы начавших писать литераторов, кто может не стыдиться подшивок старых газет".
...А вот кое-что из строк Елены Скульской, нигде пока не опубликованных: "...Художник Владимир Макаренко бедствовал в Советском Союзе, работал в кочегарке, но не соглашался даже за большие деньги рисовать первомайские плакаты или отражать в полотнах производственную тематику. Эмигрировал двадцать лет назад во Францию и прославился там. Приехал недавно в Таллинн навестить своих старых друзей. Через неделю говорит:
- Ничего не могу понять! Спонсоры, покупатели трех слов грамотно сложить не могут: "звонют" и "ложут", дикие, с дикими же охранниками, и зачем им охрана - сами похожи на бандитов. А вчера пришел на рынок, стою у лотка с ягодами, а торговка: "Не угодно ли попробовать? Красивые ягоды, но внешность, как вы знаете, бывает обманчива. Хотя я лично так не считаю, я полагаю, что внешность точно отражает внутреннюю суть. Я в этом споре на стороне Чехова, а не обманщика-Заболоцкого..." И не она одна! Каждая вторая там - учебник родной речи! Как у вас все изменилось!
- Ничего, - говорю, - у нас, Макар, не изменилось, - только кочегарок больше нет. Учителя русского языка и литературы, упорствующие в падежах и спряжениях, отправлены торговать на рынки".
- Мицкевич, - вспоминает в этой связи Елена, - говорил Пушкину: "Ты бы мог стать нашим Шекспиром, если бы не судьба". Судьбы и правда сложились розно: Шекспир закончил деньгами, Пушкин долгами...
"Пушкин всю жизнь примеривался к Шекспиру. Написал "Дубровского" по "Ромео и Джульетте". (Как потом Лермонтов, примеривавшийся к обоим, написал "Маскарад" по "Отелло" и будущей ревности Пушкина.) Но и "Борис Годунов" написан не без Шекспира. Годунов тот же просвещенный монарх, что и Клавдий. Как и Клавдий он жаждет мира и благоденствия, в отличие от старого Гамлета (Ивана Грозного), победившего норвежцев и швырявшего в снег выборных Польши. Но Клавдию мешает кровавое преступление, как и Годунову - мальчики кровавые в глазах".
...Впереди, хочется надеяться, нас ждет еще немало встреч с творчеством яркой и самобытной русской писательницы и поэтессы. Обратиться к которой хочется ее же словами:
Не уставай, на челн надежды нет,
Харон все взяточник, но Лета обмелела.
Плывешь туда, где вовсе нет предела
желанного...
- А скоро берег?
- Нет.

Москва-Таллинн-Москва, 1997-2003

«Наша улица», № 2 (51) февраль 2004