Александр Логинов-Женевский

МИРАЖ

рассказ

Жорик и Гурик сплотились плечом к плечу на дне квадратной глиняной ямы, опершись блестящими спинами древних бушлатов в охрово-веснушчатый ее склон и лениво пиная надставленными подошвами кирзовых сапог самосотворенную горку из рыхлых глиняных комьев и глыб.

В левом от них углу пылко жались друг к другу две лопаты - совковая и штыковая - с кривыми доморощенными рукоятками. Выцветшие пилотки и серые рукавицы-верхонки облюбовали самый комфортабельный ком на рыжей макушке тотемного холмика и распластались на нем, нежась и чуть подрагивая от удовольствия на неназойливом солнце ранней алтайской осени.

Яма получилась внушительная и красивая.

Жорик и Гурик искренне любовались случайно содеянным.

Однако до связки жирного черного кабеля нужно было копать еще около полуметра вглубь. Да и дело предстояло серьезное и деликатное, поскольку остриями лопат можно было играючи повредить ранимую шкуру чернокожего осминога, пропоров ее вплоть до мягкой свинцовой обмотки, которая, собственно, и защищала от внешних угроз и рисков густую косицу медных жгутов в разноцветном изоляционном убранстве.

Тем не менее, бойцы к работе приступать не спешили.

Времени у бойцов оставалось достаточно, потому что землица им выдалась на редкость мягкая, податливая и сговорчивая, как девка из поселка Ребриха. Лишь через два часа за ними примчит на “газоне” гражданский шофер за рулем с гражданским подрядчиком в кузове. Подрядчик, улыбчивый альбиносоволосый парень, недавно окончивший какой-то местный зубо-строительный техникум, любил бултыхаться в скрипучем древесном коробе. Оттуда гораздо лучше обозревались окрестности и, главное, одинокие квадратные родинки на теле бледной сухостойной степи.

Каждый законченный квадратный пробой обнажал созвездие черных кабелей с зеленой стальной коробочкой посередине. Кабели имели вопиющее военно-стратегическое значение и, как следствие, опутывали мелкоячеистой сетью всю плоскогрудую, нещедрую на растительность алтайскую степь. Все созвездия были помечены жирными точками на секретной карте подрядчика, которой его снабдили военные под расписку о невыезде и неразглашении.

Каждое такое созвездие непременно нужно было регулярно вскрывать, осматривать и проверять по специальной методе на боеготовную вшивость, а потом вновь засыпать и скрупулезно заравнивать с близлежащей землей - чтобы враг со спутника не успел ничего заподозрить и разглядеть.

Ранним утром “газон” развозил по гулкой степи третий взвод пятой роты военно-строительной части №52163, стряхивая по паре вооруженных лопатами и ломами бойцов у каждой еще не вскрытой и не проверенной “звездочки”. Перед стряхиванием бойцы дремали-кемарили на лавках, крепко закрюченных вдоль каждого борта грузовика, и по команде подрядчика десантировались двойками через распахнутый задний борт в синеватую дымку полусонной алтайской степи.

Двойки не были постоянными. Только закоренелые корефаны предпочитали совместное каждодневное десантирование. Жорик и Гурик же в закоренелых дружбанах никогда не ходили. Просто не с чего было. Уж очень они были разные.

Жорик или Георгий Георгиевич Варгизянов, обладавший драгоценной раритетной национальностью ассирийца, “хорошистом” закончил московскую среднюю школу, провалил экзамены в Московский инженерно-строительный институт, с модной дворовой гнусавостью бренчал на гитаре песни “Веселых ребят”, “Поющих гитар”, “Самоцветов”, Антонова, (знал даже кое-что из полуподпольной “Машины” и “Високосников”) и в дополнение к постылой школьной программе прочитал три десятка приключенческих книжек.

Гурик, он же Гурков Владимир Петрович, уроженец нефтепоносной Тюменской области, можно сказать, безвылазно тракторачил до восемнадцати лет в захолустном селе Ивантеевка - лишь однажды выезжал он с классом в Тюмень на ознакомительную краеведческую экскурсию. На экскурсии старшеклассники поспешили набраться какого-то дешевого бордового пойла, которое кроме цвета, само собой разумеется, не имело ни малейшего отношения к изысканному продукту французских виноделов-кудесников, и вели себя на улицах, в общественных заведениях и музеях вызывающе непотребно. Хотя в деревне почти все они, включая Гуркова, вели себя тише сломанной сенокосилки “Вихрь” и ниже местной речушки Вагайка, и даже генетическим матом ругались вполголоса.

“От робости и напились!” - запальчиво выгораживал всех перед директором школы отличник Колька Малютин. Но директор больше подобных экспериментов не повторял. Так и держал старшекласников в беспаспортной заперти вплоть до призыва в армию.

К числу отличительных черт Гуркова относились феноменальная флегматичность и не менее феноменальное качество пропускать в кратчайшие сроки через свой могучий молодой организм огромные порции любых мало-мальски съедобных продуктов.

Вот и сейчас, сидя на дне роскошной квадратной ямы, Гурик мечтал о еде.

Пошевелив каблуком сапога скользкую рыжую глыбу, Гурик толкнул Жорика в плечо и мечтательно произнес:

- Жорик, а, Жорик? А вот ты бы съел такой кусок сливочного масла?

Жорик, который за долгие месяцы насильно совместной службы слышал от Гурика этот вопрос уже несколько сотен раз, вздохнул и мягко ответил:

- Нет, Гурик. Он слишком большой.

Гурик тоже вздохнул и сказал:

- А вот я бы, наверное, съел. Честное слово. Без бля.

Жорик гнусависто затянул “Алешкину любовь”, помогая себе хлопками ладоней по звонкому животу, стянутому кожаным ремнем с надраенной и заточенной по краям пряжкой:

- “Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво отбивать девчонок у друзей своих...”

Гурик ткнул носком сапога в соседний глиняный шмат, вздохнул и сказал:

- Жорик, а, Жорик? А вот такой вот кусок сливочного масла ты бы съел?

- “Это так, но ты с Алешкой несчастлива, несчастлива, а судьба связала крепко нас троих...”

- Жорик, а, Жорик? Ты че, не слышишь? Ты съел бы вот такой кусок вологодского масла?

- Гурков, шел бы ты на хуй! Ну загребал ты меня этими идиотскими вопросами! Не понял, что ли?

- Ты че, Жорик? Я ж не в обиду. Это же интересно. Правда. Я бы, к примеру, вот этот вот - точно бы съел. И вон тот. И вон тот. А вон смотри - бля! - совсем маленький. Этот бы даже и Русачок скушал.

- Послушай, товарищ! Ты мне хорошую песню своей херней перебил. Я вообще сливочное масло не ем.

- Ты че, Жорик? Своим-то не надо! Когда сегодня Белоглаз на завтраке порции делил, кто первым себе самый большой кусман оттяпал? Че, скажешь, не так?

- “Как же бы-ы-ть, как быть. Запретить себе тебя любить. Не могу я это сделать не могу-у...”

- Эх, “Примочку” бы сейчас зашобить или “Беломорчика”. Хоть чинарик такусенький! - Гурик изобразил большим и указательным пальцем левой руки зазор толщиною со спичку. - Курить-то как хочется! Ебена мать! Даже сильнее, чем кушать!

Жорик не курил, да и голод пока его еще не терзал, поэтому стенания Гуркова разбивались о его равнодушное сердце, как наивные мелкие птахи о невидимое стекло.

Хотя пузырь “красного” он сейчас бы раздавил с удовольствием. Да и Гурков от этого удовольствия точно не отказался бы. Да где ж ее взять, бутылку краснецкого? Или в подражанье Гуркову тоже начать сучить костылями по комьям земли и глины и вступить с ним в упорное состязание по вольной белиберде:

“Гурик, а, Гурик? А вот ты бы выпил такой бурдюк портвейна “Кавказ”?”

Жорик хлопнул себя кулаками по упитанному животу. Костяшки левого кулака угодили прямо по пряжке.

- Ох, еханый бабай! Ну, что? За работу? Оголим клубок чернокожих удавов, пришельцев из подземного царства Тартара?

- Че? - насторожился Гурик.

На непокрытые головы воинов дробно посыпались мелкие комья земли и глины.

Жорик и Гурик сначала задрали голые головы к небу, а затем, защитно прищурив глаза, развернули их в сторону беспокоящих действий.

Над ними вороненой статуей ротного командора возвышался заводной и задиристый рядовой военный строитель Севка Никишин.

Когда-то совсем давно, еще в пору своего салажьего малолетства, Севка прославился тем, что избил-измочалил до кровавого месива одного липучего дембеля, причем это вопиющее посягательство на устои неформального армейского ордена каким-то удивительным образом соскочило ему с проворных мозолистых рук.

- Сивуха! Откуда тебя прикатило? - удивился Жорик, вздернув к небу кавказский с покатой горбинкой нос и выкатив из орбит свои круглые ассирийские очи.

- Мужики, я к вам со срочным пакетом от фельдмаршала Кутузова!

- Сев, а Сев? А ты бы съел вот такой кусок масла сливочного? - обратился к нему ласково Гурик, подцепив носком сапога продолговатую глыбу суглинка, напоминавшую испражнения птеродактиля или единорога.

- Мужики, в лабазе соседней деревни медовуху дают. Ноль восемь. По рупь двадцать три. Восемнадцать градусов! Совсем даже нехило!

- Че? Какую медовуху?

- Че-че! Ну, наливку медовую. Так и называется: “Наливка медовая”. Барнаульского производства. Че тут непонятного? Восемнадцать градусов. Не сушняк какой-нибудь недоделанный.

- Ну и че?

- Опять че!? Ну, сбегал бы я за парой-тройкой бутылок. Понятно, полено тюменское? Ваши бабки - мой забег. Треть добычи - моя. А то у меня до получки ни копья не осталось. Все с отделением прокиряли!

- Да вы с Дроздом на пару больше всего отделения бухаете. А что за деревня-то?

- А я почем знаю! На хуй мне ее название! Я только в сельпо заскочил. Гляжу - такая роскошь, и никого народу. Только две бабки у прилавка с продавщицей базарят. А до деревни километр-полтора. Не больше.

И Сивуха махнул рукой в направлении зюйд-зюйд-веста.

- Не-е-е-е, - протянул с овечьим прононсом Гурик. - Нам это не в кипешь. Мы лучше сами сбегаем. Нам помощники не нужны.

- А за наводку мне, значит, кидняк обломился? - закипятился Севка. - Ну и козелы вы, ребятишки, однако!

- Ща за козела по рогам получишь, - флегматично предупредил Гурик закипающего на быстром огне Сивуху.

Жорик распряг ремень, а Гурик, подтянув сапоги к груди, пружинисто вскочил на ноги.

Все трое были черпаками со стажем. Иными словами обладали равным статусом согласно неписаной конституции Военно-строительной федерации.

Несмотря на свою борзоту и бодливость, Севка сдержал боевой порыв, взвесив малые свои шансы на удачное завершение диспута острой пряжкой и тупым кулаком.

- Ну и пошли вы тогда, козелы, на хер!

Жорик тоже вознесся со дна красовитой палаты и глянул туда, где секундой назад кичливым орлом возвышался Никишин.

Сивуха уже стрекотал по степи, вздымая вокруг сапог бледные пылевые фонтанчики, похожие издали на крылышки ртутного божества.

- Ишь, на шару чего захотел, - меланхолично подвел итог Горик.

Жорик и Гурик огляделись.

На горизонте никакой деревушки не наблюдалось.

Только три тополя неподалеку раскачивались в разные стороны на слабом ветру, словно уже хватили по пузырю медовухи.

Но мутен был горизонт, сер и грязен, и потому мог обманывать и лукавить.

- Че, давай, что ли, за медовухой сгоняем, пока белобрысый не прискакал? - предложил Жорик. - Сколько у нас еще времени в запасе?

Гурик задрал левый рукав бушлата и поднес к самым глазам обильно изборожденный морщинами циферблат бывшей отцовской “Славы”.

- Час сорок пять у нас есть. Точно. Без бля.

- Значит, копать нам до зеленой коробочки еще минут двадцать, - приступил к анализу ситуации Жорик. - Остается час двадцать пять. Ну, пусть до деревни не километр, а все полтора. Три кило быстрым галопом - это минут тридцать. В магазине, допустим, еще минут пятнадцать протопчемся. Отнимаем еще сорок пять минут. В результате получаем резерв в полчаса с лихуем. Укладываемся, как карлик в двуспальное ложе. Докопаем, когда вернемся и по пузырю раздавим. Заодно ударным трудом винный запах из себя выгоним. Потом барнаульским медом будем благоухать. Давай теперь бабки считать. У тебя сколько башлей?

- А у тебя?

- Вот кулак деревенский! На сливочном масле замешанный! Трояк у меня.

- А у меня два рубля тридцать пять копеек. И еще Бекас мне рубль должен.

Жорик шумно исторг из легких весь запас воздуха, вперил в небо глаза и воззвал к ассирийским своим богам:

- Е-к-л-м-н! Бекас ему рубль должен! Гурков, ты хоть понимаешь, что сейчас этот бекасий рубль нас не канает?!

- Жорик, я ж не в обиду. Ты че? Ты спросил, сколько у меня капусты, я тебе честно сказал. Че кипятишься-то?

- Да ладно. Все нормально. Заиграли уже. В какую сторону Сивуха показывал? Туда, вроде?

- Точно, - подтвердил Гурик.

Жорик и Гурик натянули на головы разомлевшие на солнце пилотки и выползли из квадрата, сработанного аккурат в манере Малевича.

- Лопаты брать с собой будем? - сказал Гурик.

- Да к то ж их сопрет-то? Хотя, если хочешь - бери. Мудакам закон не писан. Только сам их тащить будешь.

- Не-е-е-е. Не возьму.

Они еще раз огляделись. Теперь уже до рези в глазах внимательно и основательно.

Горизонт был по-прежнему мутен, как самогон, и, по всей видимости, не собирался раскрывать своих тайн слегка пригорюнившимся военнослужащим.

- Это вон те тополя нам весь вид закрывают. Блядью буду. Они же ведь как раз в той стороне стоят, куда Сивуха показывал, - авторитетно и бодро сказал Гурков.

Даже сонная флегма вдруг озадаченно отлетела с его покладистого плеча и спряталась неподалеку в икебане татарника.

- Точно! Вот и пригодилась твоя деревенская смекалка, Гурков. Ты вообще поменьше о сливочном масле думай. Чаще умные мысли в голову будут приходить. Пошли, что ли?

Напарники тронулись уверенной рысью.

Под надбитыми каблуками новых кирзовых сапог с титановыми подковками грохотала сухая степная земля, чуть прикрытая иссушенной, жидкой порослью жухлого разнотравья.

До трех растопыренных топольков топать пришлось несколько дольше, чем полагали Жора с Вованом.

Но все же догромыхали они до цели первоначальной размашистой рысью, сорвав с ветвей стайку ласточек или стрижей. С топольков полетели на серую землю рябые желтые бабочки.

- Ну? - сказал Жорик, вопросительно глядя на Гурика.

Гурков, приподнявшись на цыпочки из титана, принюхался к ветерку, затеваемому горькими волнами с зюйд-зюйд-веста.

- Дальше надо идти. Той же дорогой.

- Куда дальше-то? В зияющую пустоту? Кстати, где ты здесь дорогу, бля на хуй, увидел?

- А вона, смотри: первый домик уже виднеется.

Жора подозрительно сощурил глаза и действительно увидел на горизонте серо-черное мутное пятнышко.

- Еханый бабай, точно! Во дает, полено тюменское!

- Жорик, я тебя, вроде, не обижал!

- Ладно, прости, Вован. Это я не со зла. Кстати, чуешь, что ветер немного горчит? Это, наверняка, дымом печным несет. Что тебе твоя деревенская смекалка на этот счет гутарит?

- Может, и дымом печным. А, может, где лес горит. Или сушняк. Километров за тридцать. Хер его знает.

Они долго брели, изрядно умерив первоначальную прыть, по степенному бесконечью алтайского космоса. Спугнули с десяток сусликов и хомяков, передавили и изувечили мириады кузнечиков, муравьев и божьих коровок, оставляя после себя прямую светло-серую полосу - признак целеустремленной человеческой деятельности.

- “Словно сумерек наплы-ы-ыла тень: то ли ночь, то ли день. Так сегодня и для нас с тобой гаснет све-е-ет дневной...” - виртуозно загнусавил Жорик, едва не смыкаясь по утонченности гнусавого мастерства с уникальным носом солиста “Поющих гитар”.

Мутное пятнышко на горизонте по первости и не думало приближаться, что не могло не вселять в души вспотевших и пропыленных уже бойцов глухое угрюмство и беспокойство, однако потом как-то внезапно одумалось-спохватилось и стало вспухать-надуваться одиноким силикатно-кирпичным строением с черной покатистой крышей из прогудроненного рубероида.

Жорику показались подозрительными два обстоятельства.

Во-первых, у строения отсутствовала традиционная дверь. Вместо нее в середине фронтальной стены чернел кривобокий зубатый провал.

Во-вторых, крыша строения не испускала в пространство обычный букет проводов, который мог бы свидетельствовать о сопричастности одинокой постройки к другим, пусть даже самым малым и третьестепенным очагам человеческой цивилизации.

Два этих выпуклых фактора в совокупности негуманно указывали на заброшенность и обезлюженность странного хуторка в алтайской степи.

Охватив строение с двух сторон - Жорик продвигался с справого фланга, а Гурик с левого, - бойцы остановились в невеселом раздумье.

За постройкой никакой деревушки не было.

Бесконечным аэродромом расплывалась во все стороны степь цвета линялого хаки.

Горизонт был по-прежнему мутен, грязен и сер. О какой-либо линии горизонта не приходилось ни мыслить, ни говорить. Линии у него отродясь не бывало.

- “Степь да степь кругом... “ - завел вдруг чистым поставленным тенором Гурик.

Жорик едва не отпрыгнул Гурика от неожиданности и потрясения.

- Ты чего это? А, Гурков?

- А че? - не понял Вован.

- Да нет. Ничего... Вроде, спокушником всегда был. А тут... Я даже не знаю, что и сказать... Ладно, садись давай. Ситуевину обмозгуем.

Напарники сначала сели, а потом улеглись голова к голове на разогретую солнцем асфальтовую дорожку, опоясывающую строение по периметру. Жора потрогал стенку из серого кирпича. Стенка с радостью принялась перекачивать в ладонь накопленную за кусочек дня солнечную энергию. Жора заскользил ладонью вниз по шершавой, но дружелюбной кирпичной кладке, пока рука не нашла суровый покой на грубом асфальтовом наждаке.

- Да, бля. Попили, называется, медовухи, - подытожил ситуацию Жорик. - И на хера этот гад Сивуха приперся? Сбил нас с единственно верного курса. Да! А как он к нам попал-то? От одного квадрата до другого не меньше восьми километров будет. Мне об этом сам белобрысый бухтел. И карту секретную мне показывал. Это что же получается? Значит, Сивуха восемь верст отфуярил, да еще с залетом в деревню, чтобы с нами медовухи испить? Во, бля, дает!

- Севка, если не примет, сколь его душа просит, то места себе не находит. Он же почти каждый вечер на рогах ходит, молодняк по центряку шваброй гоняет. Че, сам что ли не знаешь? А если своего не доберет, то молодежи вообще хана. В умывальник по одному заводит и фуярит до опупения! Я как-то в умывальник захожу, а там молодой кровью умывается. В буквальном, бля, смысле. Водит по морде руками, а у него изо рта и носа кровь, как из крана хлещет. Полный писец. А на халявку пить, так Сивуха вообще заводной, я таких и не видывал.

- Слышь, Вован, а сколько мы сюда херачили? Посмотри там на свой наследный “Брегет”.

Гурков снова задрал левый рукав бушлата и приник глазами к часам.

- Ни хера себе! Мы с тобой уже целый час по степу плутаем!

- Е-к-л-м-н! Не может такого быть! Это же хуй на рыло нам светит из глухой подворотни! Нам же надо срочно деревню искать, а оттуда - галопом на точку. Едва-едва успеваем!

Жорик сорвал с головы пилотку, ухватился покрепче за рогатую звездочку и хлопнул пилоткой, как мухобойкой, по жирному черному муховозу, дремавшему на задней стене никчемной постройки.

Хлопок получился отменный. Будто бумажный пакет из продмага надули и о ладонь бабахнули. Хотя мощный заряд ушел в силикатное молоко. Мохнатая муха лениво перелетела в более безопасное место - под самую крышу.

- Эй! Эй! Кто это там шалит? Кто это там фулиганит? Вот я ща как выйду! Ща как дам кому-то просраться! - загудело грозно внутри кирпичной конурки.

Жорик и Гурик сначала замерли на секунду, а потом одновременно вскочили на ноги, цокнув титановыми подковками.

- Что это за етитская сила там обитает?

Времени на размышление у строителей не было. Переплетным шилом колола воинов мысль об оставленном без присмотра квадрате и о белобрысом побрядчике, который вот-вот там появится. Настал этап решительных действий.

Жорик обошел строение с левого фланга, а Гурик, соответственно, - с правого.

Встретились они у зубастой расщелины в центре фасада и плотно прижались к стене у самого края черной дыры (каждый со своей стороны) - так, чтобы их не увидели изнутри.

Внутрь заглянуть они не решались (на таковские грабли они уже наступали), поэтому Жорик крикнул особым драчливым голосом:

- Эй, что за фофан там разоряется, а? А ну, выходи из убежища! Гниль пещерная!

Воины сняли ремни и держали их наготове. Пряжки весомо покачивались на солнце и сверкали, как золоченые маятники.

Из пещеры полувыползло престарелое существо откровенно деревенской наружности - остановилось-застряло в проходе. В руках престарелого существа трепетали ржавые вилы. Грозные неминуемым заражением крови.

Стоптанные кирзачи, облезлые ватные брюки с огромной сатиново-черной заплатой между шатких кавалерийских ног, куцая серая телогрейка, барашковая ушанка с кожаным черным верхом и растопыренными ушами, сморщенная коричневая личина, желтая растрепанная бороденка.

- Но-но! Ишь, распоясались, черти бесхвостые! - грозно сказал старик. - Ужо, пошалите-ка здесь у меня! Враз всех бузотеров к едреням на погост отправлю! Ни старого, ни малого не пожалею!

Старик выкрикивал нелепые эти ругательства и смотрел почти прямо на солнце - страшными, синевато-белыми бельмами вместо глаз.

- Ты че, дедушка, - сказал с мягкостью, примирительно Гурик. - Мы - мирные люди. Без бля. Хоть и военные строители. Хлеб да соль тебе, дедушка.

- А пошли вы все на хер! - закричал злобный дедушка и начал тыкать вилами в пространство перед собой, словно упражняясь в искусстве ведения рукопашного боя посредством винтаря со штыком.

Жорик и Гурик отпрянули в сторону на безопасное расстояние.

- Дедушка, ты же, йоханый бабай, слепой, как крот. Мы же тебя пряжкой по башке полоснем, ты и окочуришься. Давай лучше мириться. Нам информация нужна.

- Ах, вам информация нужна, гады американские! Ща всех положу! Навзничь и ниц!

Дедушка вновь принялся делать зверские произвольные выпады вилами в разные стороны, и Гурик несильно цокнул его заточенной пряжкой прямиком в коричневый лоб.

Дед выпустил вилы из рук и повалился в черный провал.

Вилы чиркнули гнилыми своими зубцами об акулью шкуру асфальта.

Бойцы вытянули старика из черного зева за стоптанные до дыр кирзачи, бережно разложили на асфальтовом коврике и оказали первую неотложную помощь.

Жорик привел дедушку в чувство парой несильных пощечин.

А Гурик нашел поблизости пучок подорожника, сорвал листок помясистее и покрупнее, вытер его о полу бушлата от пыли, поплевал на него основательно и прилепил смачным шлепком на кровоточащий лоб старика.

- Ты че, дед? Остынь, охолонь! - примирительно начал Жорик, усевшись на корточки рядом с воинственным стариканом. - Найди в себе силы принять действительность за реальность такой, какой она фактически и буквально является. Мы, дед, не шпионы, а рядовые военные строители. Мы заблудились немного. Потому и нуждаемся в информации. Тут где-то деревня поблизости прячется. Не подскажешь, как нам до нее добраться. Ты нам только главные ориентиры скажи. И все. Там, говорят, медовуху, в лабазе дают. Медовухи хочется - сил нет терпеть. Мы сразу туда рванем, а оттуда - на точку. Туда за нами “газон” скоро должен приехать. Ну? Что? Не веришь, что мы из стройбата? На, вот, пощупай звездочку на пилотке. Или вот лучше эмблему с бульдозером на бушлате.

Старик с трудом приподнялся, заохал, а затем придирчиво ощупал студеными нервными пальцами звездочку на пилотке Жоры и эмблему на бушлате Вована.

- Стройбат, точно стройбат, - удовлетворенно задергал он раздвоенной бороденкой. - Да я это тогда уже понял, когда вы меня по лбу пряжкой стеганули. Как волка или собаку какую бешеную. Рази ж так можно?

- Дедушка, а как нам в деревню пройти? Объясни покороче, пожалуйста, - сказал Гуров. - А то у нас времени совсем нет. Спешим мы очень. Без бля.

- Какая вам, на хуй, деревня? Нет здесь никакой деревни! Ближайший населенный пункт - город Алейск в тридцати километрах отсюдова! Кто это вам про деревню наплел? Здесь вообще особо секретная зона.

- Звиздишь ты, дедушка, - сказал Гурик. - Я за это тебя сейчас накажу. Ой, как накажу!

- Вот гад! Это я-то вру? У меня партейный стаж - сорок два года! Ты меня, гад, оскорбил. Я, гад, если и врал кому, так это жене своей, а больше - ни-ко-му! Честь коммуниста. Понимаешь, гад, что такое партейная честь?

- Вован, оставь его. Не врет он. Дедушка, а сам-то ты как здесь живешь? И что ты здесь делаешь?

Дедушка приподнялся на локтях, оперся спиной о зубчатый край входа в пещеру и зашептал:

- Здесь и живу. Я объект охраняю. Особо секретный. Но вам можно открыться. Вы стройбат - самый надежный род войск. Почище вэвэшников и погранцов. Стройбат в любой передряге народу подспорье! Из самого топкого болота родину вытащит! Любой самой лютой вражине харю начистит! Хотя заходить на объект не позволю - враз порешу. Предписание такое имею. Там у меня динамитная машина фуционирует. Если что - за рубильник дерну, и полетит все к едрене фене! А что слепой я - неважно. У меня зато слух сильно развит. Для поставленной мне задачи - это главное. Я ухо к земле приложу - и всю степь слышу: где-что творится и шебуршится. И что под землей происходит - тоже все слышу. Вплоть до бытовых разговоров. А им от меня это и надобно. Они ненадежных вылавливают. Ненадежных к ракетам приставлять никак невозможно. Или не на ту кнопку нажмут. Или потом на гражданке все разболтают. Где какая ракета стоит, и всякое прочее. Вот оно как! А деревень здесь поблизости нет. Были когда-то давно, да сгинули. Жуковка, колхоз имени 15-го партсъезда, Бурсавка, Усачево. Мор, что ли, какой напал? Я уж и не помню. Пропали - и все. Я-то сам из Алейска. Мне оттуда продовольствие и воду раз в неделю на “козелке” доставляют. А зимой - еще ватное одеяло и спальный мешок привозят...

- Спасибо, дедушка за рассказ, но, извини, у нас времени больше нет тебя слушать. Нам на точку надо срочно бежать, - поторопил деда Жорик.

- Извини, дед, за то, что я тебя по лбу шандарахнул, - покаялся Гурик. - Ты сам нарывался. И потом еще гадом меня обзывал.

- Так ты же меня во лжи обвинял, - встепенулся дед и весь закипел от гнева. - А для меня более тяжкого оскорбления не существует! Понял, гад?

Дед уставил на Гурика страшные синевато-белые бельма и притянул его к себе за воротник бушлата.

Гурик в ужасе отпрянул, с трудом отлепив от себя липкие, как эпоксидный клей, руки кровавого дедушки. Дед действительно весь был в полузапекшейся и свежей крови. Кровь сочилась сквозь подоржник на лбу, подкрашивала осенним багрянцем глазные впадины, в оправе которых вертелись глобусы страшных фарфоровых бельм, бойко текла по глубоким бороздкам морщин на щеках, заливала отвислые волосатые уши, превратила желтую никотиновую бородку, развалившуюся на две равные половинки, в атласный пионерский галстук.

- Ладно, пойдем мы, - сказал Жорик и на прощанье хлопнул дедушку по груди.

Дед захрипел, забулькал кровавыми пузырями и замахал в ответ коричневой лапой - до свиданья, мол, бравый стройбат!

- До свиданья, дедушка, - сказал Гурков. - Может, когда еще наведаемся к тебе. Если белобрысый подрядчик где поблизости для работы нас десантирует.

- Токо рад буду, токо рад буду! - гостеприимно похрипывал страж ответственного объекта.

Когда бойцы отошли от строения метров на двадцать, Жорик ткнул Гурика локтем в живот:

- Ну, друг любезный, показывай теперь обратную дорогу к нашей прекрасной яме.

- Дык надо в сторону топольков двигать.

- Это я и без тебя знаю. Но только топольков отсюда пока не видно. Ну, что тебе твоя деревенская смекалка на этот раз шепчет? Ну-ка, прислушайся к своему деревенскому подсознанию.

- Дык надо обратного следа держаться. Мы же как шли? Ногами шаркали, пыль поднимали, траву мяли.

- Молодец, Гурков! И почему ты еще не ефрейтор с такими топографическими способностями?

- Жорик, а, Жорик? Я же тебя, вроде, не обижал, а?

- Ладно-ладно. Прости, Вован. Не гони на меня понапрасну телегу. У меня про ефрейтора как-то случайно вырвалось.

Согласно неписаным нормам и правилам служить в стройбате ефрейтором считалось делом позорным и унизительным. Поэтому все, как могли, пытались избежать присвоения этого никчемного звания к какому-нибудь очередному светско-советскому празднику. Командиры об этом, разумеется, знали и чаще всего со скрытым злорадством кидали такие подлянки на ноябрьские праздники. Удостоенные бухались в обморок, и сердобольные сотоварищи оттаскивали их в казарму - отпаивать чифирем или одеколоном.

Поиск обратного следа занял изрядное время.

Однако странное дело - сколько солдаты не рыскали, не плутали и не петляли, они так и не смогли отыскать ни малейших намеков на свой же обратный след. Видимо, солнце уже подсушило взрыхленную ими землю, а легкий ветер разметал ее, как опытный маскировщик.

- Вот блядство-то! - забеспокоился Жорик. - Вован, сколько времени в нашем распоряжении?

Гурков снова произвел сложную процедуру осмотра часовых стрелок и доложил:

- На обратный путь нам минут двадцать осталось. Эх, курить до чего хочется! Надо было у дедушки курева попросить.

- Ну, и куда мы теперь пойдем, а? Мы, вроде, оттуда пришли. Так?

Жора как-то неопределенно махнул рукой.

- Точно. Вроде оттуда, - так же неопределенно подтвердил Гурков.

Шли обратно таким же макаром, как и во время поиска деревушки с чудесным лабазом.

Изредка вспугивали хомяков, сусликов и сурков. Один раз видели вдалеке лисицу. А, может, похожую на лису собаку. Передавили мириады кузнечиков, муравьев и божьих коровок.

Прошло еще тридцать минут, а топольков в желтых косынках - как ни бывало.

Посовещавшись, забрали чуть-чуть левее и перешли на легкий трусящий бег.

Однажды, на самом старте военно-строительной службы, когда они еще продирались сквозь “Курс молодого бойца” в так называемом “карантине” (специально отведенной для новобранцев казарме), таким легким бегом их наказал старшина Бортко за обнаруженный им бычок под “шконкой” (кроватью) одного из карантинных салаг. Уличенный салага шепотом клялся, что это якобы сам старшина подбросил ему под кровать чинарик, потому что курил салага в ту пору пока еще только “Яву” и “Союз-Апполлон”, а бычок был явно плебейского, сибирского происхождения - он даже и название марки забыл. Но всем это было до фени, потому что ровным счетом ничего не меняло. Старшина выстроил отделение в одних хэбухах на лютом морозе (минус двадцать четыре) и бегал с ним широким кругом вокруг трех казарм, пока отдельные воины не начали задыхаться, сипеть, деревяниться членами и время от времени падать, зарываясь отмороженными носами в жесткий глубокий снег по краям бульдозерной трассы.

Когда московский Жорик совсем изнемог и предложил тюменскому Гурику перейти на спортивный шаг, Гуров вновь посмотрел на часы. Оказалось, что бежали они ровно двадцать четыре минуты.

Топольки все никак не желали являться их взору, зато минут через пять скороходного шага воины вновь увидели серо-черное пятнышко на размытом, колеблющемся горизонте.

Секретный объект.

Дикий дедушка.

Страшные бельма.

Партийная честь.

Жорик и Гурик остановились и дружно выругались таким циничным и грязным матом, что впервые сами на миг устыдились той мерзости, которой нахлебались и нахватались в стройбате. Однако если Гурков с раннего детства считал матерок неотъемлемой частью своего невеликого словаря, то Жорик до армии вообще не ругался матом и всерьез собирался блюсти этот принцип даже в стройбате. Тем не менее стройбат оказался сильнее Жорика и заставил его поступиться принципами. В этом не было ничего удивительного, потому что стройбат шутя ломал и калечил людей позабористей Жорика, а уж заставить кого-то похерить “сакральные” принципы стройбат почитал за одно из любимых своих развлечений.

- Главное, не поддаваться панике, - поучал Жорик поникшего Гурика. - Следи за ходом моей мудрой мысли. Белобрысый приехал и не застал нас в квадрате. Так?

- Так, - послушно повторял Гурик.

- Значит, с этого момента мы в самоходе, - продолжал развивать свою мудрую мысль Жорик. - Так?

- Так, - вторил далеким эхом Гурков.

- Отсюда следует элементарный дедуктивный вывод. Раз мы уже в самоходе, то можем смело гулять двое суток. Наказание, которое мы понесем, от этого ничуть не изменится. Ну, насует нам Пушка по рылу. Ну, может, еще замполит Степанов добавит, чего, конечно, не очень хотелось бы. У Пушки-то рука хоть и большая, но какая-то дряблая и неумелая. А у Степанова лапа жилистая, тяжелая. И вообще он сука известная. Помнишь его любимую присказку: “Я не за то тебя бью, что ты в самоволку пошел, а за то, что попался”.

- А помнишь, как он вас всех заловил, когда вы в Кормиловке к бабам ночью удрали, а он, падла хитрожопая, сначала домой как бы уехал, ну, вроде с концами, а потом на последней ночной электричке вернулся и в роту приперся? Во шухер-то был! - оживился вдруг Гуров.

- Ой, да помню, помню! Не забывается такое никогда. Он тогда всех самовольщиков по двое в канцелярию вызывал. Для ускорения карательного процесса. Мораль читал. Долго читал, да еще улыбался при этом, добродушно и как бы с горчинкой: что же вы, мол, ребята, я к вам - со всей душой, а вы меня подставляете? Сучара! Бдительность усыплял таким образом, а потом посердке фразы как вдруг фуякнет по едальнику кулачищем своим дубовым. Помню, Брянцу не повезло. У Степанова в канцелярии кровать железная стояла. С шишечками никелированными на спинках. Он на ней своих телок дрючил. Много их у него было. Наверное, за год целый батальон телок через себя пропускал. Запрется на ключ в канцелярии, занавесит окно солдатскими одеялами и дрючит, и дрючит, и дрючит. А потом выйдет сияющим гоголем, телку до дверей казармы проводит, подойдет к дневальному, потянется с хрустом, подмигнет игриво и скажет: “Батальоны пррросят огня”. А дневальный стоит, как по струнке, ни жив, ни мертв. Гад злое...чий! А помнишь, к нам этим летом одна молодая проверяющая приезжала... Е-мое! Это я что-то совсем отвлекся! Я про кого начал рассказывать? Ага - про Брянца! Так вот, когда он Брянца по морде хрястнул, тот на ногах не удержался и прямо виском на шишечку налетел. Брякнулся на пол и лежит, как матрац обоссанный. Я думал, что он на месте копыта кинул. Я как раз в паре с Брянцем был, у письменного стола стоял, то есть следующая колотуха мне железно выпадала. А Степанов побледнел, растерялся - подумал, что человека убил. А Брянец как вдруг вскочит - и за дверь! Степанов за ним. А я, бля, не будь дурак, тоже из канцелярии - прыг! Пролетел в тот раз, короче, удачно. У Степанова после Брянца весь запал вышел. Он даже Брянца, когда поймал, не тронул. Ощупал только висок и сказал: “А ну, пошел прочь, балерун гребливый!” Брянец-то до армии хореографическое училище в Ленинграде закончил. Короче, уберег меня случай тогда от степановских политзанятий. Ну, ладно, оставим мертвым хоронить мертвых - давай лучше дальше мыслить. Значит, двое суток мы смело гуляем, как законные самовольщики. А почему? А потому что лишь начиная с третьих суток наше отсутствие будет квалифицироваться как самовольное оставление части. А это, бляха-муха, уже совсем другой коленкор. Этого коленкора мы, естественно, не допустим. Понял, Вован?

- Понял!

Гурик, наконец, осознал, что кроме колотушек ничего серьезного ему пока не грозит и заметно воспрянул духом.

К четырем часам пополудни самовольщики ни квадрата Малевича, ни подвыпивших топольков так и не обнаружили (не попадался им больше и особо секретный объект), однако выбрели на какую-то невзрачную, но асфальтированную дорогу.

Немного поразмышляв (хотя размышлять им было, собственно, незачем, по причине отсутствия какой-либо пищи для анализа ситуации - воины даже толком не представляли, где находится юг, а где - север), Жорик и Гурик решили свернуть направо и идти вдоль дороги до первого населенного пункта.

Обоим жутко хотелось есть и особенно пить (а Гуркову еще и курить), и по этой причине их действиями и помышлениями управляли и помыкали уже клокочущие инстинкты, а вовсе не светлый разум. Кроме того дорога в выбранном направлении шла чуть-чуть под уклон, что несколько облегчало и ускоряло продвижение несчастных любителей медовухи в тревожную серую даль.

Шли они невероятно долго. Не менее четырех или пяти часов. За это время по дороге не проехало ни одной машины - ни в ту, ни в другую сторону. Путники взмокли от пота, покрылись мучнистой пылью, стекавшей грязными каплями по лицам и за воротники, но темп, тем не менее, держали вполне приличный. Однако совместный моральный их дух упал почти до нуля и витал над землей “низэнько-низэнько”, как какой-нибудь совсем уж тяжко больной крокодил.

- Ну, бля, заброшенный край. Прямо, бля, Аризона какая-то! - бросил устало и раздраженно Жорик.

- А у нас в деревне так всегда и было, - возразил вяло Гурик. - Едва одна чужая машина за день через поселок проезжала. Да откуда машинам в степу-то взяться? Вот если взять к Алейску поближе, то там наверняка и движение пошибче будет.

- Так, может, мы к Алейску как раз и топаем, - предположил Жорик.

А вот указатель встретим и посмотрим, куда мы идем.

Еханый бабай! Да ты здесь когда-нибудь хоть один дорожный указатель видел?

- Видел. Один раз. Но не помню, где. Эх, нам бы хоть малю-ю-юсенькую деревеньку встретить. Чтобы там было хоть малю-ю-юсенькое сельпо. Ой-е...

Гурков тяжко вздохнул.

Как-то разом стало темнеть.

С замедлениями и ускорениями.

Нервно-неровно.

Ступенчато.

Наконец, наступил черед последней ступеньки дня.

Солнце помялось-помаялось невысоко над горизонтом в раздумье, словно трусоватый пловец перед прыжком с водной вышки, а потом набралось-таки духу и сигануло за еловый лесок в пустую ракетную шахту, где с комфортом (остаточная радиация солнцу была до лампады) устроилось на ночлег, предварительно затворив за собой стотонный свинцовый люк.

В миг помрачнели, поблекли серые дали, а небо, наоборот, принялось наливаться густой синевой с искусным подсветом. Было слышно, как в небесах кто-то шаркал шлепанцами, стучал каблуками (тоже, кстати, с подковками), шлепал босыми ногами, тихо переговаривался и пересмеивался, что-то куда-то двигал и переставлял - видно, тамошние осветители еще продолжали кропотливую рутинную деятельность по подсветке вечернего неба.

Шустрые ранние звезды стали проклевывать там и сям на тонком атласе неба мелкие аккуратные дырочки, чтобы подсматривать через них, что делается внизу. Видели они, разумеется и две маленькие фигурки, которые быстро передвигались по длинной извилистой ленте в сторону беспорядочных желтых огней, похожих на горстку случайно просыпанного на деревенском дворе пшена.

Желтоватое зарево на фоне бледно-синего неба застало путников враскоряк.

- Ух ты! Это че это? - притормозил озадаченно Гурик.

- А вот тебе и город Алейск! - победно воскликнул Жорик.

В Алейске проживало 26 тысяч жителей, имелись железнодорожный вокзал, три продовольственных магазина, две промтоварных лавки, отдел военной прокуратуры, штаб военно-строительной части №52163, политотдел той же части и городская общая баня №1. Обитали в Алейске, конечно, еще и девчонки, но этот интересный элемент городской инфраструктуры возлежал для военных строителей далеко за пределами досягаемости и добегаемости.

Жорика с Гуриком возбуждали сейчас только продовольственные магазины. Им нужно было успеть туда до закрытия и при этом не попасться на глаза военному патрулю или офицерью из штаба части, прокуратуры или политотдела.

До города было еще переть и переть. Поэтому воины стиснули зубы и вновь зашагали по правому краю дороги, окрыленные заревом желтоватой надежды.

- Жорик, а, Жорик? - сказал Гурков. - Давай полкило сливочного масла купим, если, конечно, оно там будет, можно даже соленого, еще батон хлеба за 28 копеек, две бутылки портвейна, пару пачек “Примы” и... и... Да нет, вроде все охватил. Или ты еще чего хочешь?

- Хочу. Но совсем из другой оперы. Идея тут у меня одна родилась. Интересная. В город проникнем со стороны вокзала. Через овраги - и прямиком на вокзал. Там, кстати, буфет хороший есть. Допоздна работает. В буфете все и закупим. Одно плохо, что там часто патрули ошиваются. Ну, с этим парадоксом мы справимся. Не салаги же.

- Ага. Не салаги же! - поддакнул Гурик. - В случае чего оврагами в рощу уйдем, а потом обратно вернемся. Жорик, смотри! А во-о-он та развилка и дорога, по которой мы из бани в роту возвращаемся. А вот и две березы почирканые. Помнишь, как Волчок в них влетел и весь первый взвод на рога поставил?

- Ну и мудила же все-таки этот Волчара! Нажрался в зюзю, как только первый взвод в баню привез. Ну хоть бы, бля, до третьего дотерпел. Или сделал бы, как все умные люди поступают. Затарился бы в Алейске, а вечером в роте или в кабине спокойно бы выпивон устроил. Так нет же! Не выдержала душа алкаша. А знаешь, что он тогда пил?

- Не-а. А че?

- Огуречный лосьон.

- Е! Это же дефицит, однако, большой!

- Да просто повезло дураку. Попал под завоз. В галантерейной лавке пять пузырей взял и без закуси прямо у магазина их высосал. Мне художник Сашка Рацкевич рассказывал. Они, кстати, вместе пили. Сашка тоже пять пузырей выдул. Но он-то не водитель. Ему и десять можно было выжрать. А Волчара за жизнь людей отвечал. Разницу усекаешь?

В тот весенний погожий день Волчок на скорости под девяносто вписался вместо левого поворота в две кудрявенькие березки, победно стоявшие буквой “V” у самого края сельской грунтовой дороги. К счастью, удар пришелся не в лоб, а лишь вскользь.

Фургон отбросило в сторону по касательной, закрутило и перевернуло резким борцовским рывком вверх колесами. Крытый кузов - четыре стальные ребра, обтянутые плотным брезентом, - с честью выдержал страшное испытание: лишь с хрустом осел на полметра. Иначе без трупов точно не обошлось бы: тридцать харь в этом кузове матерные частушки орали.

Фургун валялся, как беспомощный жук на спине, а из заднепроходного отверстия короба выбирались, стеная и охая, один за другим разморенные (после портвейна и бани), напуганные (после исполненного транспортным средством сальто-мортале) и окровавленные (после полученных ран) бойцы первого взвода.

Комвзвода Ревякин выбрался из машины последним, как капитан с тонущего корабля, и выстроил взвод на лужайке. Как ни странно, взвод отделался только царапинами, ушибами, ссадинами и кровоподтеками. Ни единого перелома или вывиха.

Самый большой ущерб понес шоферюга Волчок. Однако ущерб этот был сугубо моральным. Даже будучи в стельку пьяным, Волчок понимал, что инцидент всерьез угрожает ему дисбатом или даже тюрягой. И поэтому ползал вокруг лейтенанта одурманенной хлороформом гигантской гусеницей и выборматывал у него прощение. На что комвзвода Ревякин вполне резонно ему отвечал, что решать судьбу виновника инцидента предстоит не ему, а командирам роты и части или даже военному прокурору.

Лейтенант отрядил младшего сержанта Ганькина доложить командиру роты о печальном событии. Ганькин и сам едва на ногах держался - разумеется, не от полученных ран, а от мешанины портвейна и пива в желудке. Лишь на лбу у него ярко алела глубокая косая царапина. Комвзвода с удовольствием выбрал бы для этой ответственной миссии кого-то другого, но Ганькин показался ему самым свежим и трезвым из всех присутствующих, включая самого лейтенанта.

Позднее рассказывали, как Ганькин с непокрытой окровавленной головой ворвался в казарму роты, схватил за грудки дневального, рявкнув: “Где Пушка?”, потом устремился широкой неверной поступью своих журавлиных ног в Ленинскую молельню, где в это время комроты старлей Илюхин по прозвищу Пушка проводил типовой инструктаж среди членов бюро комсомола, и доложил ему четким командным голосом, ни разу не сбившись и не споткнувшись:

- Младший сержант Ганькин без вашего приказания прибыл! Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант? Согласно распоряжению командира первого взвода лейтенанта Ревякина довожу до вашего сведения тот факт, что автофургон с находящимися в нем военнослужащими первого взвода, направленными для помывки в городскую баню №1 города Алейска, на обратном пути врезался при невыясненных обстоятельствах в непредвиденное препятствие в виде двух взрослых берез, в результате чего потерял управление и опрокинулся вверх колесами. Жертв и пострадавших среди военнослужащих взвода не имеется. Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

С Волчком тоже все обошлось.

Командир роты и командир части решили не выносить сор из избы и вместо дисбата или тюряги приговорили Волчка к социальным работам: самостоятельной починке автофургона. Волчок возился с машиной месяца три, но в конце-концов поставил ее на колеса, и она еще долго бегала в некрытом и крытом виде, пока один отвязанный командировочный шоферюга не утопил ее в местной речушке. Машина настолько глубоко ушла в вязкое, илистое дно, что все попытки вытащить из болота четырехтонного бегемота ни к чему хорошему не привели. Шоферюгу угнали в дисбат, а Волчок еще долго оплакивал любимый автомобиль горючими смазочными слезами.

Жорик и Гурик дотопали, наконец, до кудрявых березок с глубокими шрамами на белой коре. Остановились.

- Давай передохнем минут пять? - предложил Жорик и, не дождавшись ответа, уселся в траву, прислонившись спиной к стволу дерева.

Гурков тоже бухнулся рядом.

- Жорик, а, Жорик? А что за идея тебе в голову пришла? - поинтересовался Гурик.

- Да! - отмахнулся Жорик. - Тебе она не подходит. Тебя только сливочное масло интересует.

- Не, правда. Что за идея? Мне ж интересно. Без бля.

- Да в Москву я хочу мотануть. Сяду на товарняк - и в Москву полечу.

- А посадят же? Или в дисбат отправят.

- А пошли они все на хер. Достала меня армия до самых кишок. Понимаешь? Нет мочи терпеть. Я сначала в Москве погуляю. Дома не буду останавливаться, а то сразу заловят. У кого-нибудь из дальних друзей засяду. На Москву посмотрю, погуляю, телок потрахаю, а потом обратно сюда же на товарняке. К деду на секретный объект потопаю. Уговорю его запросто. Будем вместе жить. Помогать ему буду. Он же, бля, слепой совсем, хоть и хорохорится. Потом снова в Москву. Потом снова к деду. Ну вот так вот примерно я свою жизнь дальнейшую и представляю.

- Жорик, а, Жорик? А, можно, я с тобой поеду?

- Еханый бабай! Не по пути нам с тобой, Гурик. Ты же родом из-под Тюмени.

- А я в Москву хочу. Хочу на Москву поглядеть. Ну и там всякое... Как получится. Я ведь только в Тюмени был. И то один раз.

- А посадят же?

- Да и хер с ними со всеми! Нам дедушка с партийным стажем поможет.

Жорик и Гурик весело загреготали.

- Ты че, серьезно со мной дергать надумал?

- Блядью буду, серьезно. Не веришь?

- Без динамо?

- Блядью буду, без динамо.

- Ну, тогда - по рукам.

Жорик и Гурик развели в широком замахе десницы и стремительно бросили их навстречу друг другу. Раздался оглушительный шлепок, похожий на удар мастерски выделанного кнута с конским волосом на конце.

В этот самый момент до бойцов докатился тихий раскат далекого грома. Затем гром перерос в утробный рык волкодава или овчарки.

Жорик и Гурик поспешно поднялись и стали с тревогой вглядываться в темноту, исходящую рыканьем и урчанием. Вдруг темнота сменилась золотистым сиянием. Интенсивность урчания и сияния стремительно нарастала и вскоре достигла крещендо.

Вован и Жора закрыли глаза от нестерпимого света.

- Летающая тарелка! - горячечно зашептал трепещущий Жорик.

- Военный патруль на “козле”! - флегматично констатировал Гурик.

Что-то остро зацикало, застонало и урчание смолкло. Воцарилась мертвая тишина.

Жорик и Гурик открыли глаза и тут же вновь их закрыли.

Желтые фары слепили бойцам глаза.

- Вот вы где, голубки шизокрылые! Что, потерялись? Чего молчите? А? Рядовой Варгизянов и рядовой Гурков! А ну живо в кузов! Я вас полдня ищу. По степи, как заяц, петляю. Одного бензина на вас сколько извел!

Жорик и Гурик выбрались из эпицентра желто-слепящего света и осторожно приоткрыли глаза.

Еханый по голове! Да это ж их подрядчик! Собственной белобрысой персоной над кабиной родного “газона” бюстом комсомольца-героя возвышается!

А в кабине водила неприкуренную беломорину во рту гоняет.

И на лавках - третий взвод в полном составе за исключением их самих.

- Жорик, Гурон, че стоите? Давайте по-бырому в кузов. Замудонились вас по степи искать. На ужин опоздываем!

Это рассерженный рядовой Камалдинов их вежливо подгоняет.

- Ну че вы, как бобики! Залазьте быстрее в кузов! Е-к-л-м-н!

А это уже тетрахордовый хор сотоварищей поддержал солиста.

Жора и Вован бросились к закрытому заднему борту и, подпрыгнув, ловко перевалились в кузов через шатко-расхлябаное препятствие. Примостились у самого края на левой скамейке.

- Мужики! Гурков и Варгизянов - это я к вам обращаюсь. Дело, конечно, ясное - пошли за водярой и заблудились. С кем не бывает. Командиру я вас не заложу. Прощаю на первый раз. Но чтобы этот первый раз был и последним! Договорились?

- Договорились! Первый и последний! Первый и последний! Без бля! - затараторили в унисон Жорик и Гурик.

- Ладно, заметано. Точку свою завтра добьете. Лопаты ваши с верхонками я забрал. Завтра у меня получите. А на точку я вам двадцать минут даю. Потом за вами заеду и в другой квадрат перекину, - сказал белобрысый.

Подрядчик засветил китайский фонарик, быстро заскрипел карандашиком в своей секретной общей тетрадке, потом сунул тетрадку в школьный портфельчик, с которым никогда и нигде не расставался, и шлепнул ладонью по крыше кабины:

- Шеф! Поехали!

Под капотом “газона” что-то остро зацокало, потом застонало-завыло и, наконец, заревело. Бойцов сильно тряхнуло. Машина тронулась, медленно и натужно набирая ход.

- Слышь, вы где это шлялись? Точно за водярой гоняли? Или за самогоном? А, может, к бабам ходили? - гаркнул кто-то Жорику в самое ухо.

Жорик посмотрел на соседа слева.

Сивуха!

- Да за медовухой твоей мы ходили! Назвиздил нам с три короба: “Медовуху в соседней деревне дают! Ноль восемь! По рупь двадцать три! Барнаульского производства!” Ну, ты, бля, нас и подставил! Нехорошо со своими ребятами так поступать!

- Жорка, ты чего, с дуба гребнулся, что ли? Какая медовуха ? Ты о чем, зема? Кто это вас подставил? Че ты горбатого к стенке давишь?

- Да ты же сам сегодня к нам на квадрат приходил и предлагал за медовухой сбегать! Еще говорил, что денег у тебя ни копья нет, поэтому сам побежишь, а разопьем на троих!

- Кончай меня стремать, Жорка! Во-первых, мы сегодня безвылазно на точке просидели. Нам грунт такой херовый попался, что ни минуты свободной ни у кого не осталось. А, во-вторых, - Сивуха сунул лапу за пазуху, вынул из ее потных недр бумажку синего цвета и помахал ею под носом Жорика. - Это, что, по-твоему, ни копья, да?

- Сев, да я тебя сегодня своими глазами у нашей ямы видел. Ты еще сказал: “Я к вам с пакетом от фельдмаршала Кутузова”!

Севку аж перекосило.

- Че? От фельдмаршала Кутузова? Ты сам понимаешь, че гонишь-то? Гребнулся ты! Точно гребнулся!

- Мы с Гуриком в яме сидели, а ты на краю стоял. А потом ты нас еще козелами обозвал. У тебя что, провал памяти на почве кира?

- Гребнулся ты, Жорка. Точно гребнулся. К врачу тебе срочно надо. Гадом буду, я из своей точки никуда сегодня не выползал. Ну, спроси наших ребят, они тебе тоже самое скажут... Кстати, ты знаешь, сколько км от одного квадрата до другого надо ишачить? Около десяти! Это что - значит, я к вам туда и обратно двадцать километров гонял? Ты, в натуре, в своем уме? Ты че, меня за ишака держишь? Или за салагу? А винищем мы запаслись. Дрозд вчера ночью в самоход ходил и три пузыря самогонки из Ребрихи приволок. Спроси у него самого, если мне не веришь.

Жорик и сам уже понял, что Сивуха, вроде, не врет и что это как раз его собственная версия страдает каким-то непоправимым изъяном. Он пытался напряжением усталого мозга развязать степной узел логических противоречий, но в его голове все время что-то с треском и звоном срывалось, как велосипедная цепь с дефективного зубчатого колеса.

- А... А... А... - начинал он несколько раз, глядя в ошалелые от услышанного и заплывшие от безмерного потребления алкоголя глазки Сивухи, и замолкал, не зная, какими словами подкрепить это многозначное междометие.

Сивуха еще раз окинул Жорку недоверчивым взглядом, покрутил указательным пальцем у края пилотки и с презрением от него отвернулся.

Тут Жорик вдруг вспомнил, что у него есть надежный свидетель - флегматичный Вован, которого трудно заподозрить в тихом или громком безумии и который без сомнения подтвердит, что Сивуха без бля забегал к ним сегодня на точку! С нетерпеливой надеждой он повернулся к Гуркову, но увидел, что тот крепко спит, свесив голову на широкую грудь.

- Вован, а, Вован, - легко потрепал его Жорик за воротник бушлата.

Но Гурик спал, как убитый сурок. Его голова моталась туда-сюда по мощной груди на обильно смазанных солидолом шейных шарнирах.

А ведь действительно: сколько километров сегодня протопали! А все ради чего? Теперь вот выходит, что хрен его знает!

Жорику стало до чрезвычайности жалко будить Вована, потому он не только точно знал, но и будто бы даже кинематографически видел, что в этот момент Гуркову снилось, как он уплетает увесистое полено вологодского сливочного масла по три восемьдесят за кило, запивая лакомство барнаульской “Медовой наливкой” и затягиваясь при этом отнюдь не чинариком, окурком или бычком, а полноценной, нетронутой, девственной сигаретой излюбленной марки “Прима”.

Жорик уронил утомленную голову себе на грудь и мгновенно уснул.

Женева

«Наша улица», 11 (72) ноябрь 2005