рассказ

Посвящается сестре Нине

В одном безвестном селе непонятной всему миру страны России жили-были старик со старухой, любили друг друга, как могли, особливо свою крестьянскую дочь Марью-Золотой голос. Так ее прозвал народ за бескорыстное пение, сильный и душевный голос, слушая который, человек забывал обо всех болячках, возносился на небеса, будто побывал в гостях у Богородицы, а потом с новой силой и желанием принимался опять за трудную крестьянскую работу, как если бы заново влюбился в свою жену, изученную за столько лет до самого последнего пупырышка, и ему теперь и море по колено, и любые горы под пяту.

Немного светлей становилось на селе, когда Марья запевала после трудового дня. Соловьи, не сговариваясь, умолкали по всей округе, внимая Марьиной песне, и надолго замирали у гнезд озабоченных подруг, опасаясь того, что они могут бросить насиживать яички и, завороженные пением, улететь на призывный голос. А хозяйки, убирая вечернюю скотину, кричали на зорьке через жердевую загородку:

- Слушайте, слушайте, Марья поет!

И, бывало, даже несговорчивые соседи прощали друг другу былые обиды и новых ссор больше не затевали, потому что Марья-Золотой голос пела почти каждый вечер.

Любили Марью на селе за ее песни и доброту, за ее расторопность и умелость. Она наравне с деревенскими бабами выполняла все работы, а уж запевалой была первой и непререкаемой. За это ее и жалели иной раз по доброте душевной:

- Что же ты, дочка, тут телятам хвосты крутишь? Ехала бы в Москву, пела бы там в тиятре или в телевизоре.

Ну не может никак русский человек по распахнутости души своей не поделиться радостью с другими людьми, ему обязательно надо заявить об этом на весь мир. Вот и советовали Марье иные ухватистые люди:

- Брось ты деревню, нищету энту. Покажи свой голос в хвилармонии, какие денежки загребать будешь!

- Какие денежки-то и за что? - отвечала скромная Марья. - За Божий дар деньги брать? Грех это великий!

- Ничего ты не понимаешь, - возражал распалившийся собеседник, - а как же вон гребут всякие хваты, и, заметь, поют-то чужие слова, не свои, а послухать нечего: одна беготня по сцене да обезьяньи ужимки и за билет дерут до тыщи рубликов и больше. Такие деньги твоим родителям и во сне-то не снились. А ище, говорят, под хванеру какую-то тока рот раскрывають. Где бы сабе такую хванеру найтить! Вот бы зажил тогды!

Марье и самой не нравились песни многих современных певцов и певиц, какие-то они бездушные и даже бездуховные, будто в них душа не наша, не русская, а чужая, чуждая нам, которой наплевать и на родные наши поля, и на "долины ровныя", и на тонкие рябины в их светлой грусти, и на одинокую гармонь, бродящую до утра по селу в поисках ненаглядной своей радости. И хотя иной раз пыталась петь Марья эти современные шлягеры, состоящие подчас из одной-двух строк, но они наводили на нее тоску и убогостью мысли, и отсутствием напевности, плавности мелодии, а также раздумья, вливаемого в душу зачарованного слушателя хорошей песней. А петь хотелось все больше и больше. Слава Марьи росла не по дням, а по часам. Она уже один-два раза в месяц пела в сельском клубе, потом ее стали звать в соседние деревни. Она и там перепела весь репертуар, все известные ей русские народные песни или другие, более поздние, ставшие также народными.

И тогда она сама начала сочинять песни, сначала робко как-то, неуклюже, слова не всегда ложились в строку так, как ей хотелось, но она добивалась, в конце концов, мелодичности звучания и ясности мысли, не допуская ни малейшей поэтической или музыкальной небрежности.

В село, где жила Марья, заехала под вечер миниатюрная, аккуратная машинка "Нива", которой проселочные дороги привычней любого стратегического шоссе или булыжного большака. Обитатели скромного транспортного средства остановились на окраине села, поставили палатку для ночлега, как заправские туристы, запалили костер, навесили над языческим огнем огромный закопченный чайник, похожий на голову негра.

Это были профессиональные маги-целители: госпожа Фекла и Фома Ясновидящий. Свой дар, сравнимый с даром святой Матроны, они решили посвятить глубинке, наделить ее могущественной духовной энергией по принципу, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

На село наплывал вечер: вначале еле заметные сумерки начинали сгущаться, как бы уплотняться перед самым заходом солнца, чтобы потом, сгустившись до полутьмы, плавно перейти в сумрак, полумрак, а затем и в ночь, темную где-то по кустам и оврагам и застенчиво-светлую, лунную по всему открытому пространству, отчего казалось, что это просто игра света и мягкой тени, а тьма на земле никогда не наступит, подобно той, которая бывает в грозовые ночи.

На барабанные перепонки давила неимоверная тишина, она даже позванивала в ушах. Из ближних кустов бузины и желтой акации слышался слабый писк какой-то пичуги, слышно было как шелестит многострадальная и ласковая трава и шуршит летящая по неохватному и вечному небу заревая и трепетно-чистая звезда.

Деревенский глаз зорок. Приезжих первым заметил местный пастух Тимоха: он был одержим путешествиями и всегда оказывался рядом со свежим человеком в селе; а тут туристы не туристы, да еще на машине - предел мечтаний! Но вся трагедия заключалась в том, что у него от рождения одна нога была короче другой, и он передвигался по земле с помощью палки-костыля мучительными прыжками. Похожими прыжками передвигаются собаки о трех ногах.

- Собирай жителей, Тимофей Романыч, - сказал счастливому пастуху Фома Ясновидящий, - будем гадать, снимать порчу, сглаз, направлять бизнес и везение в жизни.

Тимоха, окрыленный вниманием важных персон, подобно Бабе Яге на метле, облетел на своем костыле половину села, остальную половину оповестило так называемое "сарафанное радио". Люди начали собираться к палатке. Они с удивлением рассматривали и читали развешенные на скатах палатки красочные, изготовленные в типографии афишки с голубками, несущими в клювах лавровые веточки. На первой половине палатки, разделенной на две части, афиша гласила:

ГОСПОЖА ФЕКЛА

Настоящая деревенская магия.

Гадание.

Заговоры от пьянки.

Снятие колдовства.

Приворот и отворот.

Снятие порчи и невезения.

Обряды на удачу

и деньги.

На второй половине палатки любопытные читали:

ФОМА ЯСНОВИДЯЩИЙ

Приворот навсегда

и полная сексуальная привязка

любого человека.

Установка кода на удачу в деньгах и бизнесе.

Воздействие

на недоброжелателей.

Народ толпился вокруг костра, не зная, как подступиться к важным господам.

- Гляди-ка, настоящая деревенская мафия, - это Илюшка Онучкин обратился к Василию-печнику, деревенскому балагуру.

- Да, приворот от ворот, - хохотнул Василий, прочитав афишку. В это время из палатки вышла представительная Фекла в накинутой на плечи черной шали с красными разводами: длинная бахрома при каждом движении хозяйки шевелилась, колыхалась, казалось, что шаль живая и вот-вот заговорит.

- А можно погадать на мужа, пропавшего без вести? Я курицу дам! - выскочила Клавка Громова.

- Погадать можно, но курица нам ни к чему. Гадание стоит пятьсот рублей.

- Ого! Это, значит, на поросенка тянет, - скривила губы Клавка и потеряла всякий интерес к магам-волшебникам.

И посыпались вопросы скорее из жгучего любопытства, чем из настоятельной необходимости.

- А во что обойдется отворот участкового от мово дома? - вмиг сообразила Лизутка Рюмкина. При этом сначала послышался хохот, а потом ответ гадалки:

- Тысячу двести рублей! - без тени смущения ответила Фекла.

- Смотри, Лизавета, лопнет твой бизднес. Да и гарантии - никакой! - ржали мужики, постоянные ее посетители. - Лучше гони нам бутылку "сахарной", а то шепнем участковому, как ты его на отворот ставила...

Жители села уже поняли, что за птицы залетели к ним, и начали откровенно подпускать шпильки незадачливым магам-целителям.

- А вот скажи мне, Фома Ясновидящий, как бы мне телку приворотить к бугаю? Не пущаить она его к себе, прямо бяда! Боюсь без приплоду останусь.

- А у мене петух от своих кур бегаить. Чуть что, а он уже к соседским хохлаткам подалси...

- С животными и птицей не работаем. У них карма отличается от человеческой. Их действия не осмыслены, а последствия не позволяют определить характер их перевоплощения, - Фома еще надеялся склонить хоть кого-нибудь воспользоваться его услугами.

Но жители перекидывались шуточками, похохатывали, подначивали друг друга

- Матрен, ты на базар собираешься с картошкой, закодирывайся на деньгу-то! Тысчонку - магу, на тысчонку продашь. Баш на баш и выйдет.

- Пошел ты в... дыру кобылью со своими советами, - необидно огрызается польщенная вниманием Матрена.

Фома Ясновидящий, поняв, что их бизнес не состоится, начал уже снимать с палатки афишки, а с колышков отвязывать палаточные растяжки, как послышалась песня да такая задушевная, что все невольно заслушались. Сильный грудной голос пел о молодости и встречах в лугах некошеных, о черемухе, в окошко брошенной.

Услышь меня, хорошая,

Услышь меня, красивая.

Заря моя вечерняя,

Любовь неугасимая.

Красивый и сочный голос завораживал, звал за собой, отмахнуться от него и не услышать было нельзя, он ложился на сердце, сладко бередил душу.

- Кто же это поет? - удивленно спросил Фома, бросив разбирать палатку.

- А это наша Марька, - радуясь возможности пообщаться с новыми людьми, выскочил впереди всех Тимоха-пастух и поправился, - Марья-Золотой голос. Так все ее зовут. Она почти кажный день поеть. Заслушаешься и спать не можешь, - сказал, как пожаловался вечный бобыль Тимофей Романыч, постоянный объект необидных шуток и розыгрышей, особенно на вечерках: вечная и извечная потеха молодых балбесов на селе - поглумиться над слабым, покрасоваться перед девками, поиграть глупой еще силой.

- А ты проводишь меня к ней? - спросил Фома у Тимохи, угадывая его бесхитростную натуру, Тимоха аж зарделся, покраснел до ушей, с ним впервые обращались по-человечески.

- А тут недалеко, через три дома! - с готовностью вскочил он от костра и обоперся на свою палку.

В разговор неожиданно встрял Василий.

- Ты нашу Марью не тронь! - сурово сказал он Фоме, - Она не про твою честь.

Фоме стало неловко, он почувствовал себя виноватым и поспешил пояснить:

- Друг у меня, продюссер в ансамбле, ну, руководитель. Солистка ему нужна, вот я и подумал ... С таким голосом пропадать в этой дыре, то есть...

- А зачем же ты заехал в энту дыру, дураков искать?

Фоме почудилось, будто мужики уже выдергивают из загородки колья и он, пересиливая себя, сказал примирительно:

- Ну, ладно, ладно, тогда вот передайте Марье визитку маэстро Бояна, приглашение то есть в ансамбль. Это редкая удача...

Когда Фома собирался в эту поездку, Боян попросил его поискать в глубинке народные таланты и даже дал несколько своих визитных карточек. Посредничество - это ведь тоже бизнес, и почему бы не оказать услугу давнему приятелю, который своих питомцев шлет к Фоме, скажем, на установку персонального кода на удачу в личной жизни.

Марья немало подивилась визитной карточке маэстро Бояна и после долгих раздумий и метаний все же решила съездить в стольный град и попробовать себя в роли солистки.

Собрала ей матушка узелок в дорогу: яичек сварила, пирожков напекла с морковкой, сальца шматок положила - это гостинец сыну-студенту, а в полу плаща незаметно, тайком от Марьи зашила ододень-траву (желтую кувшинку или купальницу), которая одолевает всякую нечистую силу. А еще беспокойная матушка произнесла ограждающее заклятие: "Одолень-трава! Породила тебя Мать Сыра Земля, поливали тебя Вещие Облачные Девы. Одолей ты злых людей, чтобы лихо на Марью не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародеев и ябедников. Будь ты с Марьей во всем пути и во всей дороженьке..."

В столице Марья перво-наперво навестила по просьбе родителей брата-студента, который упросил ее спеть в красном уголке общежития, а потом она пела во Дворце культуры авиационного института, и весь огромный зал шумно и неистово ей аплодировал. По душе пришлись молодежи и русские народные песни и романсы, и когда-то разученные Марьей шлягеры, под которые сами собой вытворялись несусветные телодвижения. В этот же приезд Марья неожиданно встретилась с московским бардом Михаилом Морозовым, который по счастливой случайности настраивал концертный рояль во Дворце культуры. И они, наскоро спевшись, вечером исполнили удивительную по поэтичности и красоте мело-дии песню Михаила на слова известного поэта Владислава Фатьянова "Осенняя любовь".

Боже мой, какая ты красивая,

Может, потому в глазах печаль,

Что таких под небесами синими,

На земле нигде я не встречал.

Что-то осень рано налетела,

Листьями опавшими шурша,

Светится под абажуром тела

Тихая усталая душа.

Все мы на планете одиноки.

На иконы молимся, скорбя.

Ищем одиночества истоки

Всюду, только не внутри себя,

Боже мой, какая ты красивая,

Может, потому в глазах печаль,

Что таких под небесами синими

На земле нигде я не встречал.

Потом Морозов затащил Марью на презентацию своих песен в Музей русской гармонии, где они также дуэтом сначала спели уже полюбившуюся публике "Осеннюю любовь", а потом Марья пела под гитару Михаила и русские, и свои, авторские песни, благосклонно к с благодарностью принятые столичными слушателями.

На другой день Марья в сопровождении брата оказалась на окраинной улочке у обшарпанной двери, ведущей в подвал пятиэтажки-хрущевки, приготовленной к сносу. Откуда-то снизу, словно из преисподней, слышались звуки шабаша, и по мере продвижении по узкому полутемному коридору Марью охватывало состояние от тихой паники до беспамятного ужаса: бухали барабаны, визжали тарелки и еле слышался какой-то слезливый голосок гитары.

Марью здесь ждали (она накануне позвонила маэстро Бояну): вокально-инструментальный ансамбль "Синий чулок" давно искал подходящую солистку.

- Ну, Марьюшка, покажите нам, что вы умеете. Я доверяю своему другу Фоме, зря он вас не прислал бы ко мне, - Боян в каком-то роскошно-атласном халате по-домашнему сидел в колченогом кресле, ежеминутно заваливаясь на правый бок ,по всей видимости у кресла одна ножка была короче или ее вовсе не было.

- Я спою вам свою "Песню об удаче", - сказала Марья, - а вы мне подыграете - обратилась она к гитаристу. Они вполголоса исполнили первый куплет, как бы притираясь друг к другу, и Марья запела:

О судьбе старики судачат.

Вспоминают свои года.

Случай с плюсом - привет удача!

Случай с минусом - сгинь, беда!

Случай с плюсом - привет удача!

Будь упорным - и не иначе,

Нам в награду придет удача,

И на небе взойдет звезда.

На окраине пахнет дымом.

Горек этот ненужный дым.

Случай с плюсом - я был любимым.

Боже праведный, был любимым!

Вспоминаю - я был любимым.

Случай с минусом - не любим.

Случай с плюсом - я был любимым.

Как давно уж я был любимым.

Много отдал, чтоб быть любимым

Той, которой я был любим...

Радуются черти с чертовками, то бишь свободные от номера музыканты и подтанщовщики, слушая Марью, шушукаются между собой:

- Хороша чертовочка! Зритель любые денежки отдаст, чтобы ее послушать!

- Быть тебе звездой, Марьюшка, звездой первой величины. Подрепетируем и через два дня в театре эстрады споешь эту песенку. Там у нас большой концерт будет. Устроим бенефис в твою честь. Все сборы отдадим тебе, - вдохновенно говорил маэстро Боян, довольный новоявленной солисткой. - Об условиях дальнейших выступлений договоримся потом. Ну, что - по рукам? Так у нас говорят на Руси...

- Я буду петь только в благотворительных концертах, - тихо ответила Марья, - понимая, что сама себе отрезает путь на большую сцену. - Мой голос - это Божий дар и продавать его за деньги - великий грех. Тем более, когда поешь не свои слова, а если слова свои - двойной грех продавать двойной Божий дар!

У маэстро Бояна от этих слов отвисла нижняя челюсть, глаза его потемнели и стали наливаться гневом, гитарист от неожиданности уронил гитару, она пискнула и замолкла, две подтанцовщицы залились краской, словно их отхлестали жгучей крапивой. Одетые в два шнурочка (один - по груди с двумя заплатками, другой - по бедрам с одной заплаткой), они почувствовали себя абсолютно голыми где-нибудь на профсоюзном собрании или на слете передовиков производства.

- Оставьте нас, Марьюшка - только и сказал мгновенно уставший продюсер и как-то набок уронил лохматую голову в накренившемся кресле. - Бог с вами. А нам уж, видимо, и дальше продавать то, чего не имеем...

Тогда же Марья, поощряемая заинтересованным братом, посетила и другие ансамбли и музыкальные группы. Их в столице оказалось видимо-невидимо: "Лысая гора", "Бизнес-мент", "Мигрень", "Злыдни", "По самое некуда", "Мозги набекрень". Марью только от одних названий этих групп передернуло и чуть не стошнило, но деваться некуда - искусство требует жертв!- и она методично, ведомая братом, словно сомнамбула появлялась в группе, пела, выслушивала условия сотрудничества, все больше к больше теряя к ним интерес и ... отвергала их предложения. Везде было одно и тоже: баксы, рубли, фальшь, нажива!

Она не боялась работы, она готова была петь от солнца до солнца, петь в поле, на эстраде, в концертном зале огромному числу людей и даже одному благодарному слушателю с влажном блеском в глазах, петь траве, деревьям, небу, звездам, славя единственную во Вселенной населенную разумными существами Планету Земля и ее Создателя, наградив-шего Марью дивным даром.

Марья - Золотой голос.

Как ни бился студент-брательник, Марья нигде не задержалась, ни в одной группе.

- За деньги петь не могу! За эти хрустящие, неправедные бумажки. Ими только вчера заплатили убийце, а сегодня он самодовольно покупает самый дорогой билет на концерт звезды эстрады. Да будь у меня возможность, я бы забитым, загнанным, очерствевшим душам платила за то, что они пришли послушать мои песни. Человек не может, не должен жить без песни. Зря что ли еще в недавнее время, на нашей с тобой, братик, памяти, деревенские бабы и девчонки, идя вечером с поля, хотя и уставшие, запевали песню, хоровую, артельную и расходились по домам с хорошим настроением. Та песня умиротворенно летела над Землей, согревала души, уносилась к заездам, а Небо думало: "Мир и покой на Земле, когда слышится песня".

Давно когда-то, в пушкинское время,

На барщине натруживая спины,

Яремные крестьяне пели песни

Веселые, как утреннее солнце,

Протяжные, как ночи в декабре.

Те песни, их душевные подруги,

Летели над полями и лесами,

Сердца мирили, заживляли раны

И в небеса на крыльях улетали,

0звучивая зори над землей.

А мы давно свободные потомки

Тех крепостных, и петь-то не умеем.

И если запоем когда, на свадьбе

Скорее разухабно, чем душевно,

Тому причиной ярый алкоголь.

И наши души бьются в одиночках

В уютных и взлелеянных квартирах,

Звериной разобщенностью болеют

И ждут, когда преподнесет нам шлягер

Та женщина, которая поет.

Не песню и не песенку, а шлягер,

Как шлямбур, забиваемый в бетон.

- Как же ты жить-то собираешься, - спрашивает удрученный брат.

- А так и буду жить, вернусь домой, буду работать и петь, как пела до этого, - отвечает Марья.

- Но у тебя же Божий дар, его реализовать надо!

- Вот я и буду петь дома, как солнышко дарит тепло и свет, а яблоня сыплет в подол ядреные яблочки, как опушка леса высылает мне навстречу стайку боровичков, а луговина подносит кудряшки кукушкиных слез или небесно-синих незабудок. У меня темнеет в гла-зах и обмирает душа, когда слышу - все продается, все можно купить! Иконы - продают, друзей - продают, Родину - продают! Разве так Господь устраивал мир? Нет, за деньги я петь не буду! Посмотри-ка, сколько стоит билет на концерт какой-нибудь звезды? Да та-кие денежки простому люду и не снятся. А если кому и приснятся, он проснется в холод-ном поту. Поэтому простой человек годами не слышит живую песню, кроме как, может быть на свадьбе, когда душа под градусом...

На том и закончилась эта непредвиденная дискуссия у сестрицы Марьюшки-3олотой голос с братцем Иванушкой, студентом престижного столичного вуза. И Марья вернулась в родное село, где родители со страхом приготовились уже в одиночестве доживать остатние годочки.

Отплясали, отпели зимние вьюги и метели по полям, просекам и перелескам, окрутила их весна и укротила теплом да лаской, да красотой скромной и незаемной, вывела на опушки лесов первые свои подснежники: нежно-фиолетовую медуницу и белый колокольчик анемона, резные листики- трилистники у них зеленые-зеленые; такая сочная зелень только и бывает в начале весны, потом то ли она блекнет, то ли привыкается к ней, и она не ложится на душу уже так остро и впечатлительно. Потом, немного позднее, наступит пора баранчиков: на одной ножке сразу несколько золотистых колокольцев тихо, почти неслышно зазвенят над проснувшейся травой, а дальше между двух ланцетных листьев выгонит ландыш ослепительно белые рюмочки цветов на изогнутом, склоненном к земле стебельке.

Собирает Марья весенний букет лесных первенцев весны, стебелек к стебельку прикла-дывает, любуется и тихо, для себя, а, может быть, для весны, проснувшегося леса и первых подснежников поет без слов какую-то песенку, она только зарождается в душе, сначала мелодия, пока еще не проклюнувшаяся, неясная, пока еще только взвол-нованность в душе и восхищение пробуждением земли. Слова придут после, сначала робко, а потом хлынут потоком, заполонят и сольются с мелодией, и выпорхнет из души новая песня, на радость людям, переполненным весенними заботами. Мурлычет Марья рождающуюся песенку, ничего не замечает вокруг, кроме цветов да деревьев, согрева-емых соскучившимся по земле солнцем, а за ней давно уже наблюдает старичок-лесовичок, то ли маг, то ли волшебник, недавний пришелец в эти места, поселившийся в сосед-ней деревушке в маленьком деревянном домике-избушке с тремя окошками, русской печью с полатями, как и положено в российской глубинке.

Этот старичок невысокого роста, в обычных кирзовых сапогах, непривычных для деревни техасных голубых брюках и курточке-ветровке защитного цвета, с благородной тургеневской шевелюрой седых волос целыми днями ходит по окрестным деревням, беседует со стариками, помогает особо нуждающимся, кому - советом, кому - другой подмогой: то машину хвороста из леса закажет местным мужикам-поддавохам, то тракториста наймет огород вспахать одинокой вдове-солдатке, а кому и детишек оденет в новую форму перед школой.

Разные слухи ходят про него по округе: живет на удивление тихо, пьяным не замечен, хотя предпочитает только магазинные напитки, в дела местной администрации и совхоза не суется, хотя и не отказывает в помощи; прошлым летом привез из района ремонтно-строительную бригаду и сделал в школе евроремонт, жители ахнули от удивления, а директор школы, говорят, до сих пор ходит, как во сне и каждое утро, идя в школу, думает о новых полированных столах и партах и облицованных пластиком стенах, все никак не может поверить в такое чудо. Слава бежит впереди доброго волшебника, молва идет из дома в дом, дивятся люди деяниям нового жителя деревни, уважительно называемого Михайловичем, не Михалычем, как обычно зовут в деревне, а именно Михайловичем. А еще его за глаза кличат кто волшебником, кто - без злобы и опаски! - демоном, дьяволом, колдуном, а чаще всего новым словечком - лигарх! Он и, правда, был олигархом, но по неизвестным нам причинам отошел от дел, оставил семью в Москве, не захотевшую уезжать в глушь, в деревню "месить грязь сапогами", и поселился на своей малой родине, откуда его трехлетним ребятенком увезли родители, подавшись на житье в город от нищеты и безысходности.

- О чем грустишь, Марьюшка-Золотой голос? Так, кажется, тебя зовут в округе? - обратился Михайлович к Марье негромким и мягким голосом, кашлянув перед этим как бы невзначай. - Что-то песенка твоя грустная.

- Ой, здравствуйте! - растерялась Марья, осторожно перебирая цветочки в букете.

- Здравствуй, голубушка! Знать, на радость ты мне встретилась, прямо сама Весна-веснянка! Так что же тебя печалит, красавица?

И было в его голосе столько тепла и участия, что не утерпело девичье сердце, открылось доброму человеку. Людям свойственно обнажать свою душу перед незнакомым человеком при неожиданных встречах где-нибудь в пути, у костра, даже в очереди на рынке: облегчил душу, глядишь, и дело пошло!

И поведала Марья новому знакомцу свою печаль-заботу. И о том: как хочет петь, и о том, как ездила в Москву поступать в солистки, да не сошлись на главном:

- Они продают свои песни, а я хочу их дарить людям! Торговать Божьим даром - это же кощунство! Я бы даже платила людям в благодарность за то, что они слушают мои песни.

- Ну, такое себе только Иисус Христос мог позволить. Но ты же поешь в клубе.

- Господи! Разве это клуб, развалюха какая-то! - вырвалось у Марьи непроизвольно. - Сырость в нем - круглый год. Голос словно в болоте каком вязнет...

- Не печалься, милая! Как-нибудь поможем мы твоему горю. А Москву мы вместе поедем покорять. Поедем, а? - настойчиво повторил неожиданный благодетель.

- Не знаю, как скажете. Спасибо на добром слове, - тихо, не глядя на собеседника, прямо как богомольная старушка, проговорила Марья в ответ...

Сдержал слово добрый волшебник. Недели две пропадал где-то, не видно его было в селе, кое-кто уже начал сокрушаться - пропал лигарх, уехал куда-то сердешный, не заболел ли, не дай, Господи!

Но Михайлович никуда не пропадал, он уехал в Тулу, нашел там приличную строительную компанию и погнал в Марьюшкино село самосвалы с кирпичом, цементом и другими стройматериалами. Старый деревянный клуб с согласия местных властей строители аккуратно раскатали по бревнышку, распилили на дрова и по указанию заказ-чика развезли по домам одиноких и престарелых женщин, а на месте разобранного строения к Покрову возвели настоящий Дворец культуры с концертным залом на четы-реста мест с огромной сценой, оркестровой ямой и высоким потолком в виде купола.

На открытие Дворца пригласил Михайлович из Тулы вокально-инструментальный ансамбль "Ребятушки", который потом так и прижился в селе не без помощи богатого уроженца этих мест. Целую неделю Марья репетировала с покладистым ансамблем и русские народные, и современные песни, а когда в день открытия Дворца вышла на сцену, то ахнула в душе: зрительный зал был заполнен до отказа, был, что называется полный аншлаг, а с мест уже раздавались нетерпеливые аплодисменты и голоса:

- Давай, Марьюшка!

- Пой, сладкая!

- Ты заслужила этот дворец!

- Слава нашему народному лигарху Михайловичу!

А вокруг дворца культуры стояло множество машин от голенастой, словно молодая курочка "Нивы", приземистой, похожей на собачку-таксу "Мини" или даже "Линкольна" (удивительно, как только он сюда добрался по каменистому и ухабистому проселку?) и до сосредоточенных мордочкой к земле, похожих на мышку-полевку, маленьких, вертких машин марок "Ока", "Хонда." и других. Это приехали на открытие Дворца поклонники Марьиного таланта из Плавска, Черни, Новосиля, из Тулы и даже из Москвы Марьин брат Иван с известным ей бардом Михаилом Морозовым. Ах, как Марья пела! Она дарила свою душу людям и была безмерно счастлива. В гулком зале, словно в церковном алтаре, ее голос летел ввысь, аж в самые небеса, отчего казалось, что не было над головой потолка, а небо было своим, близким и родным.

А Михайлович сидел в дальнем ряду, радовался за Марью, дивился народной мудрости земляков, прозвавших Марью "Золотым голосом" и думал о том, как он от шоссе Москва-Симферополь проложит к селу асфальтовую дорогу.

Задолго до Нового года лигарх Михайлович уехал в Москву.

- Исстрадался, сердешный, без семьи-то, - говорила его соседка, помогающая ему по домашнему хозяйству: полы помыть, постирать, а другой раз и сготовить что-нибудь из еды. - Не понимаю я его. Послухаешь по радиву, богатенькие люди по всему миру шастают, пузы греют на чужом солнышке за народные денежки, а энтот бедолага сухой колбаски пожевал, кофейку попил и подалси ... теперь вот в Москву. Ище чевой-то задумал! Месяца полтора пропадал Михайлович в столице, а перед самым Новым годом возвратился в село и сразу же появился во Дворце, где Марья с "Ребятушками" репетировала новогоднюю программу выступления.

- Ну, ребятушки, - весело сказал он артистам, - после Нового года поедем покорять Москву. В нашем распоряжении на два месяца концертный зал "Россия". Так что прохлаждаться вам теперь некогда: надо готовить новую концертную программу для столицы. Концерты будут бесплатными, как пожелала Марьюшка. Реклама уже раскручена, теперь все зависит только от вас...

Эта сказочная история имела неожиданное продолжение. Изумленная столичная публика, как раньше на демонстрацию, валила на концерты Марьи-Золотой голос: студенты, пенсионеры, работники фабрик и заводов, бюджетники (тьфу, слово-то какое-то выдумали досужие журналисты, так и слышится - биндюжники). Почти вся столица перебывала на концертах Марьи и ВИА "Ребятушки". И только их спонсор-продюсер, делая великое дело, оставался незаметным и ненавязчивым, а Марья стала первой звездой эстрады. В эти дни триумфа Марьи зрители все реже и реже посещали выступления других звезд, а кое-где уже начали раздаваться призывы: "Даешь бесплатный концерт! Даешь высокое и бескорыстное искусство!" И, говорят, что одна очень известная звезда и дива эстрады, берущая бешеные денежки за входные билеты на концерт, объявила о том, что будет платить те же деньги любому зрителю, пришедшему послушать ее божественный голос. Да что-то немного нашлось таких зрителей: к ней повалили в основном бомжи, пьяницы, бичи и другие неустроенные в жизни люди, потерявшие человеческий облик. Но что удивительно, большинство безработных, перебивающихся кое-как случайными заработками, не пошли на этот "оплаченный" концерт богатенькой дивы, подспудно чувствуя неискренность ее поступка.

Многие тогда зарвавшиеся шоу-бизнесмены были потрясены, разорены и разбежались, словно крысы с тонущего корабля, в разные другие коммерческие и воровские структуры.

...Нет повести печальнее на свете.

- Погибла наша Марьюшка-Золотой голос в автомобильной катастрохве вместе с братом Иванушкой и "Ребятушками", сразу со всем ансамблем, - рассказал мне Василий, как пожаловался на личную свою беду. И хотя до слезы дело не дошло, но глаза его скорбно блестели и голос осип, будто вечером ненароком хватил он холодной колодезной водицы полным ковшом.

- Возвращались ночью из Тулы с гастролей и на подъезде к Москве то ли они врезались в самосвал, то ли самосвал налетел на ихний автобус. Никто живым не остался. Сразу со всеми рассчитались. Должно, не простили им всякие фашисты-шоушисты их таланта и бескорыстия. А на деревне ишшо говорять, будто слыхал кто-то по телевизору, как поеть под энту проклятую хванеру, тока марьиным голосом, какая-то драная кошка с голым пупком.

Господи, что же творится-то в твоем хозяйстве?