Сергей Михайлин-Плавский

ПРОГУЛКА С КУВАЛДИНЫМ

Последний день Пасхальной недели или первое воскресение после Пасхи - Красная Горка - выдалось в нынешнем году теплым и солнечным. К этому дню во многих местах наши предки старались приурочить свадьбы, считая его счастливым для молодоженов. Красная Горка была девичьим праздником, по деревням и селам шло усиленное сватовство, а на игры собирались все девушки до единой в лучших своих нарядах: а как же иначе, ведь женихи выбирают себе невест. Поди-ка, попробуй, не явись девушка на этот "парад невест", просиди дома свое счастье, потом выйдешь замуж за какого-нибудь мужичишку-замухрышку; а парень может совсем не найти своей половины или достанется ему никому не нужная рябая уродина.

На горке ставили соломенное чучело на длинном шесте, вокруг него собирались парни и девчата, пели песни, потом садились вокруг горки и угощали друг друга крашеными яичками. Вечером чучело сжигали с песнями и плясками, водили хороводы.

Как на улице дождик накрапывает,

Хоровод красных девок прибывает.

Ой вы, девушки, поиграйте!

Уж как вы, холостые, не глядите:

Вам гляденьицем девушек не взяти,

Уж как взять ли, не взять ли по любви,

Что по батюшкину повеленью,

Что по матушкину благословенью...

Начало десятого часа утра. Я еще не решил, чем займусь в этот светлый день (тянет к столу и хочется выйти на улицу), а пока помогаю жене убирать после завтрака посуду. Раздается телефонный звонок:

- Говорит Кувалдин.

- Здравствуйте, Юрий Александрович!

- Сергей Иванович! Жду вас в 12 часов в метро "Пролетарская" под переходным мостом. Захватите обещанную дискету и новые рассказы. Я верстаю номера журнала "Наша улица" на 2008 год. В феврале ожидается сотый номер моего журнала!..

На "Пролетарскую" я приехал немного пораньше, под переходным мостом там и сям несколько человек ожидали назначенных встреч. Я о чем-то задумался и Кувалдина заметил, когда он уже подходил ко мне. На голове его будто на минуту присела черная вельветовая кепка, на плечах основательно сидела кожаная также черного цвета "семисезонная" куртка, из-под которой были видны техасные небесно-голубые брюки, подвернутые у щиколоток (веяние современной моды); в руках - неизменный светло-коричневый (под цвет туфель) портфель, непременный спутник своего хозяина, в котором "все издательство "Книжный сад", как однажды выразился Кувалдин в одной из своих бесчисленных бесед с известными людьми: прозаиками, поэтами, критиками и др.

- У вас есть немного времени? - спрашивает Юрий Александрович и, не дожидаясь ответа, продолжает, - я хочу вам показать места, где происходит действие моего рассказа "Вот кто-то с горочки спустился".

Он напечатан в первом номере за этот год. Я вам принес журнал, там и ваш рассказ пошел "Високосный год". Он немного простоват и наивен, да и фабула его издавна известна, но он читается с интересом, с хорошим юмором...

Мы переходим на станцию "Крестьянская застава", доезжаем до "Чкаловской", выходим на улицу Земляной вал. Сзади - Курский вокзал. Перед нами - Садовое кольцо с огромными сталинскими домами. Тоталитарная эпоха и в архитектуре подавляла человека. Подземным переходом переходим на ту сторону. Кувалдин идет легко, свободно, целеустремленно, шаг у него не широкий, но спорый, хотя и без спешки. Я отвык от такой ходьбы, тем более что меня иногда "ведет" в сторону и приходиться не шагать, а подставлять под себя ноги, чтобы не упасть. Это следствие ишемии. Кувалдин замечает мою "пьяную походку" и озабоченно говорит:

- Мы назад уже не пойдем, а до Таганки вы дойдете?

- Теперь уж дойду, деваться некуда, да и интересно мне, я здесь никогда не бывал.

- Сейчас мы свернем в переулок Обуха, а там пройдем по улице Воронцово

Поле до Большого Николоворобьинского переулка, где жил драматург Островский. А вот впереди дом с огромной аркой и колоннами, где книжный магазин "Новелла", в котором наряду с издательством "Московский рабочий" в середине 80-х годов я начинал свою частную издательскую деятельность. И в этом доме жил академик Андрей Дмитриевич Сахаров, чью брошюру "Конституционные идеи" я издал в 1989 году. Я бывал у Сахарова в гостях в этом доме... Там сейчас висит мемориальная доска. А магазин "Новелла" торгует пальмами...

По улице Воронцово поле мимо посольства Индии мы поднимаемся вверх, к Минюсту, стоящему на месте бывшей церкви Николы в Воробьине, снесенной в 1934 году, в которой молился Александр Николаевич Островский, проживший 36 лет неподалеку, в Николоворобьинском переулке.

Я на минуту представляю себе, что иду рядом с Чеховым, запросто так разговариваю, оглядываюсь по сторонам, куда указывает Антон Павлович, и мне становится немного не по себе. Это только Кувалдин может так запросто, почти на равных, идти и разговаривать с классиками: Чеховым, Достоевским, Мандельштамом, Львом Толстым. Я чувствую себя не писателем, начинающим прозаиком, а школяром или простым читателем, посягнувшим на такую высоту, куда зовет Кувалдин:

- Вы должны заявить о себе и войти в Божественную метафизическую программу и в Бессмертие наравне с классиками. Это самая высокая мечта и цель, к которой должен стремиться каждый настоящий писатель. Но этому надо посвятить всю жизнь, работать, как вол, как работает Кувалдин с утра и до вечера у компьютера, в типографии, на складе или перевалочной базе, таская пачки с книгами...

Мы выходим в Николоворобьинский переулок, залитый асфальтом.

- Когда-то здесь был булыжник, и мы с Высоцким в обнимку, бухие, шли по нему к Парийскому в Тессинский переулок, где готовили на двух пишущих машинках самиздат - "В круге первом" Солженицина. А сейчас мы подходим к дому Островского. В этом доме, подаренном драматургу отцом, Александр Николаевич написал пьесы "Свои люди - сочтемся", "Доходное место", "Не все коту масленница", "Не в свои сани не садись", "Бедность - не порок", в этом доме бывали Достоевский, Гончаров, Тургенев, Григорович, Писемский, здесь же написана знаменитая "Гроза" - луч света в темном царстве...

Здесь Александр Николаевич, по описанию С.В.Максимова, "в коротенькой поддевочке нараспашку, с открытой грудью, в туфлях, покуривая жуковский табак из черешневого чубука, с ласковой и неизменно приветливой улыбкой встречал всякого, кто получил к нему право входа". Заходим во двор, слева многоэтажная громада хрущевских времен, а справа низенький, какой-то пришибленный в один этаж домик-сарай (по нынешним нашим понятиям) из темно-красного кирпича, один из трех таких же домов, принадлежащий знаменитому драматургу.

Я на секунду перенесся в позапрошлый век и представил себе, что сейчас откроется обшарпанная дверь и из нее выйдет на улицу Островский, провожая своих знаменитых гостей, известных всему передовому человечеству, и что мы с Кувалдиным неожиданно оказались в их окружении. Мне стало страшно, голова поплыла в сладком забытьи, а Кувалдин уже подавал руку сосредоточенному Достоевскому, как старому знакомому... Не помню, как я вернулся в наши дни, только услышал голос моего поводыря:

- Отсюда, с горки, смотрел Островский на Замоскворечье, место детства. Писал о Замоскворечье, а жил здесь...

"Какое мальчишество, - подумал я сокрушенно, - ну ладно, Кувалдин, а я-то о чем размечтался? Не много ли возомнил о себе? Бессмертия, Сергей Иванович, захотелось, да? А зачем оно тебе? Бессмертие нужно великим, а ты еще поработай на него, крепко поработай..."

Хотелось еще постоять в этом дворе, подивиться простотой убогости жилища великого драматурга, но вдруг стало неприятно на душе оттого, что на соседнем домике, крайнем в глубине двора, одном из трех домов Островских, то ли бомжи, то ли оголтелые дачники ломали крышу, издали были видны почерневшие ребра парника.

- А я люблю много ходить пешком, - продолжал Юрий Александрович, - насидишься у компьютера, выйдешь на улицу - хорошо! Утрами люблю гулять вдоль берега Москвы-реки, по Борисовским прудам, со своей собакой, обдумывать свои планы и сюжеты. Литература - та же религия, а писатель для меня - Бог, он над людской суетой, над схваткой, а не в толпе белых или красных. Писателем может быть только одиночка, вышагнувший из социума и сидящий на облаке, наблюдающий бесконечное воспроизводство человеков. Писательство - род духовной деятельности во благо Божественной программе.

Кувалдин говорит, как пишет: емко, глубоко, проникновенно, интересно. И часто его разговоры сводятся к писательскому мастерству, искусству художественной прозы. И пока мы идем вниз по переулку к Яузе, переходим ее через горбатый мостик, на котором мы немного постояли, глядя на желтую воду Яузы, стесненной могучими гранитными берегами, выводящую ее в этом месте в Москву-реку у высотного здания, похожего на готический собор, на Котельнической набережной.

Солнце бликует на воде.

Кувалдин вскидывает руку, как Пушкин на экзамене перед стариком Державиным в лицее, и читает:

* * *

Я буду метаться по табору улицы темной

За веткой черемухи в черной рессорной карете,

За капором снега, за вечным, за мельничным шумом...

Я только запомнил каштановых прядей осечки,

Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой,

От них на губах остается янтарная сухость.

В такие минуты и воздух мне кажется карим,

И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,

И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...

Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,

B плетенку рогожи глядели колючие звезды,

И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.

И только и свету, что в звездной колючей неправде,

А жизнь проплывет театрального капора пеной;

И некому молвить: "Из табора улицы темной..."

- Вот, Сергей Иванович, именно это стихотворение Осипа Мандельштама подвигло меня к идее назвать свой журнал "Наша улица". Я вырос из этих улиц, моя судьба растекается по ним, как ток по проводам...

С горбатого мостика спускаемся на Берниковскую набережную, потом минуем Николоямскую улицу и сначала по Яузской улице, а затем по ее продолжению - Верхней Радищевской - доходим до метро "Таганская-кольцевая". Кувалдин рассказывает об этих местах. Кажется, Кувалдин знает Москву вдоль и поперек. У белоколонного старомосковского особняка, в котором расположена 23-я больница под советским названием "Медсантруд", Кувалдин, остановившись у черной чугунной ограды, говорит, что здесь работал его приятель Юрий Владимирович Парийский, врач-кардиолог, умерший в 40 лет от слишком частых и непомерных возлияний, как и Высоцкий в 80-м году, что здесь неоднократно лежал сам Володя Высоцкий, выходя из тяжелого бодуна, что в этой больнице чуть ли не с того света вытащили после инфаркта самого Юрия Петровича Любимова, о чем он рассказывал Кувалдину. Потом Юрий Александрович говорит о литературе, о мастерстве писателя-прозаика.

- Какой сегодня день хороший! Как это у Достоевского - клейкие листочки распустились! Вот деталь - сразу чувствуешь весну. Но клейкими они становятся ближе к началу лета. Сейчас же почки только проклюнулись...

Нина Краснова пишет: "Кувалдин придает в прозе большое значение

деталям, потому без них проза не может быть хорошей. Он сам мастер деталей. И умеет подметить их у своих авторов и обратить на них внимание авторов".

И устная, и письменная речь Юрия Кувалдина глубоко осмысленна, убедительна, да и где еще в наше время найдешь такого мастера-наставника, который бы учил писательскому мастерству своих авторов. В большинстве современных издательств смотрят не в рукопись автора, а в его кошелек.

- Я думаю, что говорение смертно, - доверительно продолжает Кувалдин, - поскольку оно не фиксируется на бумаге (любом другом носителе) и исчезает с лица земли вместе с говорившим. Бессмертие обеспечивается записанным словом, но не простым, а собранным в произведения, словом художественным, словом образным...

Все подвержено уничтожению временем, кроме Слова, поскольку оно не материально, а метафизично. Слово возвышается над физическим миром. Проще говоря, материальная культура исчезает, Слово остается... Самый сложный процесс - положить слова на бумагу так, чтобы они рождали художественное произведение. По буковке, по зернышку. Писателем может быть не просто усидчивый, волевой, мужественный человек, а находящий в сидении и писании, то есть в процессе управления буквами на бумаге, высшее удовольствие...

То, что не было мною записано, того не существовало. Золотухин вспоминал, что еще какой-то американец говорил, что нужно записывать мгновения - они стоят целых исследований и томов воспоминаний...

Писательство - это загробная деятельность, обеспечение в Слове бессмертия своей души. Жизнь - конечна, Слово - вечно!..

Искусство прозы требует работы над незаметными для читателя вещами.

Например, над соотношением изображения, авторской речи и диалога. На мой взгляд, соотношение основных приемов в прозе должно быть такое: 40 процентов - изображение; 50 процентов - авторская речь и лишь 10 процентов - диалог...

Как правило, у начинающих авторов преобладает диалог. На мой взгляд, сплошной диалог говорит о малоталантливости этого автора...

Много можно было бы еще услышать от писателя-эрудита, однако, хотя и медленно, но мы приближаемся к Таганке. Юрий Александрович напоследок останавливается (он часто это делает при ходьбе с собеседником) и говорит:

- Одолели авторы-графоманы, звонят, пишут письма, шлют тексты по электронной почте. Я вынужден поднимать планку писательского мастерства. Надо начинать готовить к изданию книги: вашу, Ваграма Кеворкова, свою. А журнал "Наша улица" на этот год я уже сверстал... Несколько десятков шагов мы проходим молча, Кувалдин о чем-то думает, а я, оказавшись у парадного входа в Театр на Таганке Ю.П.Любимова, вспоминаю, как недавно с Юрием Александровичем (по его инициативе) мы были на спектакле "До и после. Серебряный век поэзии". А еще я думаю о том, как же подробно и досконально знает Москву Юрий Кувалдин, отдельные ее тихие и, казалось бы, незаметные переулки, где когда-то кипела другая жизнь, жизнь наших великих и безвестных предков. И мне вспоминаются строки А.Н.Островского из предисловия к "Очеркам Замоскворечья": "Я знаю тебя, Замоскворечье, имею за Москвой-рекой друзей и приятелей и теперь еще брожу иногда по твоим улицам. Знаю тебя в праздники и в будни, в горе и в радости, знаю, что творится и деется по твоим широким улицам и мелким частым переулочкам". Мы входим в метро, садимся в поезд, доезжаем вместе до "Пролетарской" и расстаемся: Кувалдину - в Марьино, мне - в Выхино. Когда-то один поэт сказал: "И кто мой современник, я не знаю". Но теперь я точно знаю, кто мой современник, и счастлив от этого.

"НАША УЛИЦА" № 93 (8) август 2007