Сергей Михайлин-Плавский

ДАМСКИЙ УГОДНИК

рассказы

ЛАПША

НА КОЛЛЕКТИВНЫЕ УШИ

Мы сидим с Василием у него на веранде. На столе по поводу встречи красуется крепчайшая сахарная в четырехгранной бутылке из-под городской водки марки "Стольная".

- Красивая посуда пошла, - восхищается Василий, - из такой обопьесси и не заметишь как. Внук намедни привез. Хороша водочка, но до нашей не дотянет. Выпьешь ее и ничего не чуешь, даже закусь не нужна. То ли дело - наша, деревенская! Махнул стакан - кусок сала подавай, иначе помрешь!..

На столе, и правда, всякая нехитрая снедь: вареная картошка, пересыпанная зеленым лучком, свежие огурчики и знаменитое сало, нарезанное соломинкой, словно сырая картошка перед жаркой. Василий на правах хозяина наполняет стопки и говорит в продолжение вчерашнего нашего разговора о поэзии, современных песнях, которые, по его словам, и песнями-то назвать трудно.

- Вот ты говоришь - эпоха. А эпоха-то вон как ломает судьбы, почишше всяких природных катаклизмов, что легко и непринужденно уносят человеческие жизни. Один напор - раз! - и смыло водой в окиян сразу пятьдесят или сто тыщ человек. Так вот о судьбах. Смотри сам, жил талантливый поэт, и людям, и стране был нужен, издавал книги, радовал сердца. Но поменялась эпоха, не нужны стали людям лирические стихи, да и поэту за издание книг, сам же говоришь, вышла нужда платить немалые денежки. А где их взять-то? И тогда приспособился он писать, как бы энто сказать-то, прикладные стихи для практической пользы. И извел поэт весь сбой талант на такую вот шедевру:

В животе - ураган.

Принмай эспумизан!

- Владимир Маяковский такую шедевру называл "хозяйственной агиткой".

- Во-во. А какая убежденность и вера в выздоровление! От одного прочтения животу сразу становится легче. Прочитал и - полегчало! И побежал в аптеку. А как ты кумекаешь, за что скорее мужик отдаст 90 рубликов: за книгу стихов знаменитого поэта или за этот проклятый эспумизан? Вот то-то и оно, вот тебе и вся диалектика природы. И многие нынче перестроились на потребу невзыскательной публики. Я не большой знаток и ценитель всякого искусства, но даже я без смеха не могу слушать, как поет энтот, как его ... Газдманов:

Я рожден в Советском Союзе,

Сделан я в СССР.

Это же надо додуматься до таких слов! Родители-то его, наверно, были ударниками коммунистического труда, что сотворили такого хвата. А публика развесила коллективные уши для этой несъедобной лапши и не понимает, что над ней просто-напросто издеваются. Дома-то или где в ресторане, она, публика, не будет, к примеру, есть тухлую котлету или осетринку с душком, а тут все сойдет. А какие денежки отваливает эта, так называемая элита общества этому стряпчему от искусства! Вот и прет на подмостки всякая бездарь. Да что там говорить, в каменный век катимся после развитого социализма! Обидно тока, что молодежь на лету подхватывает эту несъедобную духовную гниль, ведь лет через двадцать на Земле останутся одни духовные чудовища, и наступит эпоха прямо по Ивану Андреевичу Крылову: "У сильного всегда бессильный виноват." А может она уже и наступила, и мы притворяемся сами себе, что вольны во всем. Господи! Жить-то стало уже не к чему, мельчаем, мельтешим, суетимся. Котелок уже не варит, варит только один живот, на него и работаем. Пора бы уж!..

- Ну, что ты, Василий, успеешь еще там належаться. Мы еще не допели свои песни на земле...

- А и правда, сосед! Давай-ка тяпнем еще по стопочке, она хоть и маленькая, но дело свое делает исправно. Да и на земле-то меня держит тока дружба с хорошими людьми да вот эта посредница.

Опрокинешь ее, поговоришь с глубинным, сокровенным человеком, и осветлится, очистится душа, и захочет настоящей песни... У Василия заиграли, помолодели глаза, стали озорными и глубокими, и он немного глуховатым голосом легко и сердечно затянул:

Услышь меня, хорошая,

Услышь меня, красивая...

Старуха моя, покойница, очень любила эту песню. Как затянет, бывало, под вечер, на розовом закате, небо становится выше, ноги, хоть и больные, в дорогу просятся...

Заря моя вечерняя,

Любовь неугасимая.

Иду я вдоль по улице,

А месяц в небе светится,

А месяц в небе светится,

Чтоб нам с тобою встретиться...

В ГЛУБИНКЕ

Совсем постарел Василий, давний друг моего отца, а теперь вот и мне стал дорогим другом, с которым и поговорить интересно, и просто так, молча посидеть рядом хочется. Как-никак, мудрый житель Земли, свидетель неимоверных ее мытарств почти с самого начала прошлого века, да, да, именно мытарств и страданий бессловесной Земли-кормилицы. Когда-то, еще до каменного века, была она общей, просто землей, потом человек, может в Мессопотамии или в Древнем Египте однажды закопал в землю плод смоквы, спрятал от сородичей и забыл о нем, а следующей весной заметил на этом месте маленький росток и счастливо догадался, что в землю можно посадить семя, и оно со временем даст плоды. Так появились на Земле маленькие, робкие еще посевы, а люди поняли, что можно жить оседло, возделывать землю, которая может быть матерью-кормилицей.

Была земля в частном владении, потом в начале XX века стала единоличной, потом колхозной, а теперь она стала то ли фермерской, то ли еще какой, но все, кому не лень, пытаются завладеть ею, понимая, что земля - это хлеб, это жизнь.

Несмотря на всякие общественные катаклизмы, земля была не в обиде, она кормила и кормит весь мир, а Русская земля кормила всю огромную страну Россию и всю Западную Европу, и самыми дешевыми продуктами на земле были хлеб, овощи и фрукты. А нынче прут на эту землю какие-то конквистадоры и вместо посева хлебов хотят настроить на ней увеселительных заведений, но самое главное, оттяпать ее у исконного хозяина, лелеявшего и любившего эту землю. Новый хозяин не хочет знать земли-кормилицы, хлеба он купит за бугром, а "прихватизированную" землю отдаст в аренду чужаку, который за годы аренды варварски выжмет из нее все соки, и станет она мертвой, то есть неухоженной и неспособной давать прежние урожаи. Все это понимаем мы с Василием и наш очередной разговор волей-неволей сворачивает на землю.

- Душа болит, - ерзая по скамейке тощим задом, говорит сивый волосом Василий, - ковыряли землю сохой, потом пароконным плугом, потом мяли ее тракторами, а нынче совсем бросили. Тока и осталась одна орудия - мотыга с лопатой, как у первобытных людей, да и то на своем огородишке. Ни навозу, ни помету нету, скот и птицу перевели, одни ножки Буша летять из-за окияна да зараженное мясо от королевы аглицкой. Нынче у нас в ходу мотыжное земледелие: потяпаешь мотыжкой - огурчик вырастет, вот тебе и добавка к пензии. Государство-то своих жителев не может прокормить, вот мотыга и помогает ему выжить. Как жа, наглоеду-лигарху все мало. Ему виллу подавай в заморских странах, а тут до больницы не на чем доехать. Эх, жизня-копейка...

- Да ладно тебе, Василий, - говорю я, стараясь его подбодрить, а у самого на душе кошки скребут: прав Василий, по всем статьям прав и крыть тут нечем. Но я хорохорюсь:

- И огурчиков небось закатал на зиму, и поросенка летом держишь?

- Давно не держу, он жа мене с потрохами сожреть, одной крапивой его не прокормишь, а картошки мотыгой много не наковыряешь. Огурчиков - да, осилили со старухой, имеются ище и прошлогодние. Сын с дочкой не взяли, держите, говорят, себе, а мы в городу купим. Зря, думаешь, молодежь из деревни-то разбежалась?.. Постой-ка, постой, а ты почто про огурчики-то заговорил? Может, эта...

-Да, да, Василий! Ты угадал! Как же нам без этого, дорогой ты мой соседушка...

- Я щас, сей момент, - и резво, скорее душой, чем телом метнулся с крылечка к погребу.

Когда мы приняли по стопочке "артельной" и закусили огурчиком, крепеньким от листа хрена, добавленного в рассол при засолке, Василий поведал о своей боли за землю и за народ, на ней живущий. И это была не жалоба, не ропот, а боль человека, бессильного в одиночку что-либо изменить к лучшему.

- Неинтересная жизня пошла, особенно у пожилых людей: мозги поточить не с кем, да и не хочется. Опять услышишь одни жалобы, сетования, обиды и недовольство либо местными властями, либо центральной властью самого высшего рангу. Что жа это творится - вся страна в обиде, все стали полиглотами (Василий, наверно, хотел сказать "политологами"), какого-нибудь Буша чехвостят по всем статьям, по косточкам разбирают, и все-таки надеются на лучшую жизню. Раньше присел на лавочку к соседу-земляку да и обменялся новостями, дочка, мол, замуж вышла в городе, зять попался работящий да непьющий, а сосед тебе сообщает, мотоблок, мол, решили купить, надоело землю лопаткой ковырять. Порадуемся друг другу своим успехам, сердцами пообщаемся, а теперь - что? Тока и слышишь: пензия две тыщи, за квартиру отдай тыщу восемьсот, а на двести рублей живи. На энти деньги в мае три кило огурцов тока и купишь! Бомжу на закуску и то мало на месяц-то. Президент кажный день по ящику внушает своим подчиненным, всю, мол, работу стройте так, чтобы легче жилось простому человеку. Они и строят, только по указке другого президента, заокеанского, ему все мало, весь мир уже подмял под себя и все хапает и хапает...

- Что ты, Василий, ну пошел бы к мужикам что ли, поговорил с ними, отвел бы душу, - пытаюсь я возразить другу, наливая очередную стопочку. - Как говорил один известный путешественник: "Поезжай далеко, езди медленно, ходи пешком и говори с людьми".

- Мудрым он был, наверно, энтот твой путешественник, тока вот жил, пожалуй, не у нас и не в наше время, - подняв голову и глядя прямо мне в глаза, сказал Василий. - Полвека назад я бы с тобой согласилси, а где я теперь найду мужиков-то? Все разбеглись из деревни. Нет, скушно стало жить, раньше куда бы ни пришел, на остановку автобусную, на вокзал, на поезде ли поедешь куда, везде люди рады собеседнику: тот с юморком и хитринкой расскажет о проделках тещи (о своих-то он умолчит, это он про себя держит), другая так беззаботно и залихватски поддержит товарку ("ой, не говори, кума, у самой муж пьяница!"). Кто-то поделится рыбацкими "подвигами": "Понимаешь, вечером у костра банки перепутали, вместо икры всего мотыля съели под стопочку, а на зорьке хоть на икру лососевую лови рыбку большую и маленькую, а окунь-то, он трезвенник, он соленую икру не любит, ему мотылька подавай!" Поделился где бедой, а больше радостью с незнакомым человеком, незнакомцу-то всю душу наизнанку вывернешь, облегчишь душу-то и пойдешь домой легким шагом, просветленный какой-то идешь, быдто праведником стал, все грехи с себя скинул. Наверно, не зря ходили раньше к батюшке на исповедь...

Василий помолчал и продолжил:

- А нынче открой тока рот, а тебе сразу: налог, Чубайс, добавка к пензии, лекарства, инфляция, цены и ... понесло-поехало. Да что мне талдычить-то про энто, у мене у самого оно с души не сходит. Перемоем все косточки всем властям, а на другой остановке то жа самое. Раньше-то я любил сходить на остановку, посидеть, потолковать с людьми, а теперь плюнул на энто дело и ходить перестал. Куда и када не приди, вся Россия жалится на худую жизню. Это все одно как засуха: просят, просят люди дожжа, а ево нет и нет. Крестный ход заведут с иконами Божьей Матери, глядишь и проклюнется дождик-то. Нынче бы тожа крестный ход нужон и не тока с иконами...Но все равно, скока ни мало, а дожжь пойдеть! Так када-то говорил сват мой Сергей Акимыч, а твой дед незабвенный...

Василий как-то ссутулил плечи, словно больной орел сложил усталые крылья, отчего на спине под рубахой двумя глыбами обиженно выступили костистые лопатки. Взгляд его потух, интерес к беседе пропал, не в чем ему исповедоваться, кроме одного: трудно человеку жить на земле, когда его, как волка обложили красными флажками, и гонят, и гонят на выстрел. Была когда-то на волков такая охота с красными флажками, а теперь вот на людей стали охотиться, только вот флажки пошли все полосатые, и нам от этого нисколько не легче...

ТИТАНОВАЯ ЛОПАТА

Озверел Мужик от нищеты, насмотревшись по телеку на олигархов, гребущих деньгу, чем только можно: руками, ногами, лопатами. Попробовал ногами, но разве много загребешь, целыми днями разнося почту или рекламную мишуру, а к вечеру ноги отваливаются, хоть протезы заказывай. Попробовал грести руками, но не нужны стали великой стране золотые руки мастера, спекулянты живо завезут из-за бугра нужную тебе вещь и всучат втридорога, пользуйся ею и плачь, а через неделю иди и покупай новую: нет в ней добротности и долговечия.

И тогда смастерил себе Мужик легкую лопату из титанового сплава, грести которой можно без устали. Осталось дело за малым: где найти эти самые баксы, евры, ну рубли, наконец?

Прошел всю Центральную Россию: кругом одни рынки да мусор. Нигде лопата не пригодилась, разве только все чаще могилы рыть зазывали. Но и там своя мафия, этою же лопатой раза два по горбу схлопотал. Теперь, говорят, подался Мужик на Камчатку и Сахалин и, если не пропьет по пути лопату, то вернется оттуда с деньгами, опять же, если какой-нибудь Абрамович не перебежит ему дорожку или китайцы не затопчут до смерти.

КОШЕЛЕК

Инженер Петюня Кукиш никогда не знал и не признавал кошелька, а тем более портмоне со многими отделениями для ассигнаций и мелочи. Все его состояние, носимое с собой, оценивалось от одного до трех рублей, правда, в дни получки (два раза в месяц) оно, то

есть состояние, подпрыгивало иногда до семидесяти рублей, которые он нес домой в потной ладони, избегая всяких соблазнов, таких, как пивная, буфетная стойка в ресторане или темно-зеленая бутылка "бормотушки на троих" где-нибудь прямо у магазина или на его задворках. А в обычные дни инженер Кукиш "обеденные" свои и "табачные" денежки прятал в "пистончик" - маленький кармашек под брючным ремнем, в котором когда-то, в пору НЭПа, богатые купчики носили на золотой или серебряной цепочке карманные часы "Павел Буре" с откидной крышкой и крупной, словно пуговица, рифленой по ободку, заводной головкой. Сейчас такие часики вышли из моды, удобнее их стало носить на руке, а "пистончики" швейники еще много лет по привычке пришивают под брючным ремнем . Утром инженер сосредоточенно побрился, умылся, напился сладкого чая, мелкого грузинского "Экстра", который быстрее, чем крупный настаивается и отдает в раствор большую часть содержащихся в нем веществ, поэтому и для заварки его можно брать несколько меньшую дозу по сравнению с обычным; при этом сорт "Экстра" хотя и отличается от лучших сортов отсутствием тонкого аромата, но зато, как правило, обладает вполне достаточной полнотой вкуса. Над тонким стаканом, стоящем в . мельхиоровом подстаканнике, вился слабый парок от медово-коричневого интенсивного настоя. Со стороны можно было видеть, что Петюня не спешил, но и поторапливался, все его движения за много лет были четко отработаны и об опоздании на работу не могло быть и речи. Перед выходом из дома Кукиш встал на пороге своей комнаты (сосед уже пошел на улицу, крикнув ему: "Догоняй!") и ждал, пока жена выдаст ему "троячок" на обед, ко-торый он тут же спрячет в "пистончик", и побежит догонять соседа (им завод на две семьи дал двухкомнатную квартиру).

Но жена что-то замешкалась с выдачей денег, потом подала один рубль и к нему прило-жила маленький коричнево-дерматиновый кошелечек на кнопочке и при этом сказала:

-Прошу тебя, носи деньги в кошельке, как нормальные люди. Мне уже надоело зашивать твои "пистончики" да и застирывать тоже. То ли дело - кошелек! Вчера купила!

Сказала и зарделась от удовольствия. Инженер усмехнулся и горько пошутил:

- В кошель-то хоть бы пятерку положила! А то дает рубль, а гордости - на двадцатку, осчастливила, называется...

А жена, словно уличенная в краже, растерянно взглянула на мужа, ее губы как-то сами собой скривились, свились в крученую бечеву, и она закричала:

- А где я тебе возьму? У нас до получки осталась десятка!

Такие сцены в семье происходили почти каждый месяц, инженер к ним уже начал привыкать, как к досадной неизбежности, и потому кошелек волей-неволей выглядел, как насмешка. Конечно, жена питала самые лучшие чувства, заботясь о солидности мужа в первую очередь, думал инженер Кукиш, но получилось наоборот - смехотворно и даже обидно. Он представил себе, как вечером с соседом или с кем-нибудь из сослуживцев он подойдет к буфетной стойке, важно достанет из кармана красивый кошелек и ... высыпет из него на ладошку серебряную и медную мелочь, оставшуюся от комплексного обеда стоимостью 50 и то и 35 копеек, и стыд, и дурнота заполонили ему душу, он расстроился, замешкался и, пропустив один автобус, чуть не опоздал на работу. В этот вечер он, никуда не заходя, направился прямо домой, отвергнув предложения друзей "ударить по пивку". Жена работала во вторую смену. Дома Кукиш нажарил картошки со свиным салом, размышляя о случившемся, поужинал сам, оставил картошки жене и весь вечер читал Андрея Платонова "Одухотворенные люди" и "Котлован". Засыпая, он думал: "Надо уходить из конструкторов. Зовут же в сборочный цех сменным мастером. Там хоть премиальные каждый месяц..."

И снилось Кукишу, как на новом месте с первой премии, почти равной месячному окладу, едут они с женой Люсей в Москву купить ей давно присмотренную обнову - черное вечернее платье с голыми плечами и полуголой спиной: они целый год уже собирались сходить в Большой театр, а туда, как известно, ни в ситцевом платьишке, ни в сарафане ходить не принято. А еще ему снилось, как они в ресторане "Огни Москвы" обмывают покупку, а заодно и первую солидную премию, как довольный и поддатенький Кукиш не спеша достает "из глубоких штанин" настоящий кожаный портмоне со многими отделениями, раскрывает его, а восторженная Люська выхватывает из него фиолетовую четвертную, с улыбкой подает официанту - "Сдачи не надо!" - и умильно смотрит на мужа всепрощающими глазами.

А через два дня была получка. Долго и сосредоточенно на виду у других конструкторов раскладывал счастливый Кукиш десятки в одно отделение кошелька - целых шесть штук! - пятерки - две штуки - в другое, а еще три рубля по привычке - тайком! - сунул в пистончик на "мужские расходы".

Кукиш и в этот день не собирался изменять своему правилу: с деньгами - домой, никаких пивных и других злачных мест. Так было всегда во дни получки. Но неожиданно позвонил сосед, мастер гальванического цеха:

- Домой вместе пойдем? Заходи за мной!

Сосед Владимир Петрович Птахин был благодарен Петюне за комнату-десятмметровку в двухкомнатной квартире. Случилось так, что к приходу Кукиша на завод, Владимир Петрович, уволенный в запас моряк срочной службы, после окончания техникума уже отрабатывал трехлетний срок молодого специалиста и все это время стоял у директора завода в особой очереди на получение жилья. Кукиша директор также поставил на очередь, а Птахину заявил:

- У меня скоро освободится двухкомнатная квартира на окраине города и, если Кукиш согласится туда пойти, то маленькую комнату отдам тебе.

Тогда они оба работали конструкторами в отделе механизации и автоматизации производства, и Птахин, окрыленный и запыхавшийся, прибежал в отдел и чуть ли не в ножки упал инженеру Петюне Кукишу (сам-то он техник) и начал умолять его:

- Петро! Если ты не согласишься на предложение директора, я погиб. Жена на сносях. Третий год живем на частной квартире.

Недели две, до следующего приема у директора, молчал Кукиш, раздумывал: либо к осени получить комнатуху в 18 метров, но на противоположной окраине города, либо ждать еще не менее полутора-двух лет, пока построят новый дом рядом с заводом, на Клементьевском поселке.

Птахин вскорости перевелся мастером в гальванический цех, должность более солидную и уважаемую дирекцией. Все это делалось ради получения жилья, и Кукиш стал захаживать после работы к другу Птахину на стопарик "чистейшего",то есть "спиртяжки". Долбанут друзья в подсобке по стаканчику разведенного газировкой огненного напитка "на ход ноги", быстро, быстро закусят, чем Бог послал (огурчик, килечка, сальца кусочек), и скорее к проходной твердым шагом, иначе можно угодить к Дремаку, начальнику караульной службы завода.

А там пощады не жди! Как раз твоя фамилия окажется на столе у директора, а он в 12 часов дня наподдаст по заводскому радио таких тумаков, что не спасет тебя ни профсоюз, ни комсомол, вместе взятые, и тогда прощай на год очередь на жилье, а ты кайся перед женой за свою оплошность. Крут был директор с выпивохами, нечего сказать, крут! Но

все равно ведь ухитрялись!..

Мало того, что пили, еще и несли через проходную домой: кто привязывал бутылку между ног или пристраивал подмышкой и шел через вертушку проходной ни жив, ни мертв, опасаясь обыска, кто тащил спиртягу в плоских жестяных банках в боковом кармане (тогда еще не было на вертушках электронных датчиков, чувствительных на наличие металлических предметов в кармане),иные ухитрялись вывозить спирт в шестиметровых

водопроводных трубах, официально выписанных с завода для дачного участка...

Птахин уже развел полулитровую банку спиртяги, сполоснул стаканы и ждал Кукиша с закусоном. Это тоже было одним из незыблемых правил: пригласили на выпивон - неси закусон! А посему Кукиш всегда имел в столе прозапас лакомый кусочек либо сухой колбаски, либо небольшой шматок ветчинки. На этот раз теща прислала посылку из Курской области: килограммов на пять кутырь, то есть пряное свиное мясо, посоленое со специями и завяленное в свином желудке ,подвешенном на несколько месяцев под крышей деревенского дома. Друзья рванули по полстакана, закусили кутырем, оценив его исключитеьные качества и вкус, повторили, пожелали здоровья Петюниной теще (хорошо все-таки, когда есть у человека теща, живущая отдельно от молодых!) и понеслись к проходной...

В часы пик автобус от завода набивался людьми "под завязку", и Кукиш, разговаривая и шутя с другом-соседом, всю дорогу держал руку на кармане брюк, где лежал кошелек с деньгами. Друзья еле вытеснились из автобуса в центре города, напротив ресторана "Север".

- Зайдем к Машке, отметимся, - предложил вечно улыбающийся Птахин, при этом широкие крылья его носа раздувались еще шире, а глаза ласкали собеседника, притягивали, приманивали его к себе , отказаться от предложения было трудно.

- Да нет, Петрович, пойдем домой. Долбанули же нормально, - заотнекивался Петюня, не желая изменять своему правилу.

- Брось ты! Машке-то хоть покажись! Я же вижу, как она клеится к тебе - настаивал Птахин и уломал Кукиша. Они со смешками да прибаутками оказались у ресторанной буфетной стойки, перед Машкой, крупной красавицей с крепкими грудями и вмиг от неожиданности засмущавшимся и покрасневшим лицом.

Эта буфетная стойка была для поддатеньких друзей камнем преткновения, промежуточным причалом на пути домой.

Птахин подал буфетчице рубль с мелочью ,солидно сказал:

- На все и конфету! - и весело заржал. Это обозначало: сто граммов водки и конфету. Машка, приходя в себя, растянула в улыбке красивые призывные губы, на которые Птахин смотрел со смаком, а Петюня сунул руку в карман за деньгами и ... похолодел: кошелька в кармане не было! Но и отступать теперь уже нельзя ,поэтому он отвернулся от стойки и двумя пальцами достал из пистончика трешку, перегнутую несколько раз до размера школьного ластика. Пока он возился, буфетчица тихо и обеспокоенно спросила Птахина:

- Что с ним?

- Заначку достает, - так же тихо, но весело ответил юморной друг-приятель, отчего Машка заразительно расхохоталась: в этот момент она было особенно хороша. Казалось, что ее высокие груди, обуреваемые любопытством, готовы выскочить из белой кофточки, так довольно смело и опасно расстегнутой.

Когда Петюня повернулся к стойке, на нем лица не было: была маска с гримасой из смеси страха, муки и ужаса. Он, словно робот, положил трояк на тарелочку для денег, Машка быстро наполнила стопку, Петюня как-то деревянно опрокинул ее в себя и кинулся бежать, забыв взять сдачу, его душили слезы.

- Извини, Машуня, что-то тут не так, - уже без улыбки сказал Птахин буфетчице и поспешил за другом.

А тот сидел в сквере напротив ресторана и плакал: его плечи сотрясала обида и похож он был сейчас на брошенного голодного кукушонка, не понимающего, за что судьба так жестоко с ним поступила.

- Что случилось, Петро? - участливо обнял его Птахин за вздрагивающие плечи.

- У меня кошелек вытащили, всю получку, - всхлипнул Петюня и мокрыми глазами посмотрел на соседа, ища спасения.

- Да, к Люське без получки не приходи - запилит двухручной пилой беззубой, - почесал затылок Птахин и продолжил,- ты вот что, на-ка тебе полсотни, отдашь по десятке с каждой получки, а сейчас пошли домой.

По дороге Петюня, успокаиваясь и медленно отходя от потрясения, вздрагивал сразу всем телом, шмыгал носом, но на подходе к дому повеселел, тем более что сосед предупредил: - Люське - ни слова!

Ночью Петюня признался Люське, что его зовут в сборочный цех мастером, и Люська любила его горячо и долго. А наутро, придя на работу, он как на исповеди открылся начальнику отдела, справедливому, строгому, но доброму Кацнельсону в своей вчерашней оплошности, смешно, но почти равной непоправимом беде, и подал заявление: "Прошу разрешить перевод в сборочный цех на должность сменного мастера с окладом 180 руб. П.Кукиш."

На заявлении, скрепя сердце, сожалея об одном из лучших конструкторов отдела, Кацнельсон Александр Яковлевич на левом, свободном от текста уголке, наискось написал: "Отделу кадров. Не возражаю. А.Кацнельсон".

А через год Петр Степанович Кукиш ушел жить к Машке-буфетчице, и теперь, счастливый утопает в ее прелестях, а получку домой по-прежнему носит в кулаке, откладывая в "пистончик" на "мужские расходы" то десяточку или ''чирик" на молодежном сленге, а то и четвертачок, и Машка, зная об этом, нисколько не возражает.

ДАМСКИЙ УГОДНИК

- Нырнул с вечера в Кармадонское ущелье своей соседки и только к утру еле выбрался оттуда. Темно, тесно, жарко, даже горячо, обжечься можно на ее бурном источнике, который при каждом заходе обдает тебя отрадным кипяточком. Сердце заходится от такой страсти, жизни становится не жалко в этом блаженстве, да и забываешь ты про убогую нашу жизнь, которая не может оправдать пота лица твоего и всех твоих стремлений к ее улучшению. Суетимся, мельтешим, миллиардами губим нервные клетки, а вся благодать-то заключена вот в этом ущелье у одинокой соседки, и только какой-то небесный миг тесного общения с нею покрывает всю мерзость нашего существования и озаряет, и облегчает его на грешной земле.

Грех? Да! Но ведь Всевышний ничего слаще не придумал, кроме греха. Сначала пожалел людей и послал им грех, а потом, видимо, испугался и назначил кару за каждый грех в виде десяти заповедей. Против заповедей, конечно, возражений нет никаких, но я бы одну из них - не прелюбодействуй! - исключил из людского обихода. Это же свет жизни, это новая энергия, это непреходящая любовь, добро, внимание, милосердие, если хотите, а при благоприятных условиях - зарождение новой жизни, как новый гимн нашему Создателю...

Так говорил Виталя Солодков своему другу Владу Удальцову, скрытному, сосредоточенному в себе, но внешне общительному человеку средних лет, любителю хорошего вина, летучих застолий и красивых женщин. Оба они работали главными специалистами в одном из Главных управлений Министерства, оба курировали работу закрепленных за Главком заводов: Солодков - по вопросам организации производства и поставок изделий, Удальцов - по вопросам технологии и контроля качества выпускаемой продукции. Среди других сотрудников Виталя Солодков выделялся высоким ростом, удивительно мягкой и располагающей к себе улыбкой и косноязычностью речи, доходящей до афористичности. О делах и деяниях Солодкова, его промахах, волочении за женщинами, его шуточках ходили в Главке легенды. Когда Солодков спускался по лестнице, о его росте остряки говорили: "Ноги, ноги, ноги, ноги - голова!" А голова его была примечательной: если не улыбающейся, то всегда готовой на улыбку, и с большой залысиной спереди, отчего лоб казался сократовским и вызывал уважение у собеседника.

Черный строгий повседневный костюм поверх рубашки в сине-белую клеточку с красноватой прожилкой гармонировали со слабокофейным цветом лица и синевой хорошо выбритых щек и аккуратного подбородка. В глазах Витали навечно поселились веселые бесенята, которые особенно озорничали при разговоре с женщинами. Вот Солодков звонит на завод по телефону, а эти самые бесенята у него по трубке бегают:

- Валечка, я тебя целую со всех сторон, во все части тела, которые хоть чуть-чуть открыты, И передай своему папаньке (то есть начальнику производства завода), премии ему не видать, если плана не будет!..

А вот перед обедом в производственный отдел зашел Владислав, поздоровался со всеми, присел на свободный стул и как бы нечаянно тыльной стороной ладони провел по подбородку незаметно для всех окружающих, как Виталя мгновенно отреагировал:

- Мне нравится ход твоей мысли. Кого пошлем?

И какой-нибудь старший инженер, скромный любитель Бахуса с восторгом бежал в магазин напротив, а если нужно, то ехал и подальше, выстаивал там очередь и час, и полтора (служба-то идет!) и, обрывая пуговицы на пиджаке или рубашке, выдирался из магазина с двумя, а то и тремя бутылками "Сахры" или "Хереса черноморского." Главный выпивон-то - вечером, после работы, там некогда стоять в очереди, домой скорее надо к деткам и супруге.

Возлияли все, что завозили в магазины: и дессертные вина ("Баян-Ширей"), и сухие ("Хундогны"), и портвейны от самых дешевых до марочных - это, когда вскладчину по нескольку копеек наскребали на бутылку, а когда в Главке появлялся с какого-нибудь завода командированный специалист решать вопросы выполнения плана или обеспечения завода комплектующими изделиями, тут перепадал и спиртик-ректификат, и водочка, и, в особо важных случаях, коньячок, да еще не в темном потайном уголке министерства, а в лучшем случае после работы в кафе или даже в ресторане. А как иначе-то? План месяца завод сорвал, премия - тю-тю, значит, план надо корректировать, чтобы спасти премию, а корректировка - само собой! - только через магазин или ресторан. Вот и летели в конце месяца в Главк со всех концов могучего Союза гонцы-корректировщики-угощатели с портфелями, булькающими дармовой "огненной водичкой" или с тугими кошельками, открывающими двери любого ресторана для нужных и покладистых чиновников, в обычные дни месяца еле наскребающих "на троих" 87 копеек на бутылку какого-нибудь "Сахне".

Корректировка плана обычно занимала три-четыре дня, реже - неделю: чиновник-то, он тоже устает от дармовщинки и даже от самой желанной и сладкой халявки, предчувствие которой начинается уже со второй половины месяца.

И Виталя Солодков, деловой и сосредоточенный заместитель начальника отдела и главный специалист, начинает допрашивать старшего инженера, какого-нибудь Белянова, целый день собирающего с заводов сводки по телефону:

- Где график поставок изделий Жигулевского завода на июль месяц? Белянов долго соображает, начинает искать на столе нужную бумагу, бормочет:

- Счас, счас! Тут был, плановики, наверно, взяли... Солодков - нетерпеливо:

- График ты мне передашь через папанькин труп (то есть через на начальника отдела).

Потом он хватает трубку и звонит в Жигулевск:

- Алексей Николаич! Где график поставки блока ББК? Что вы там, как беременные матросы, никак не растелитесь? Жду завтра! Что, что? А, С2Н5ОН не помешает. Нет, нет, Скворцова не надо, ты Леночку лучше пришли. Гостиницу я ей закажу. Ну, будь!..

А на другой день приезжала Леночка с маленькой бумажкой, в которой всего-то имелись две графы квартального плана поставок злосчастного блока ББК: "Было - Стало", и с канистрой литров на пять с вожделением ожидаемого "це-два-аж-пять-о-аж". Леночка уже знала, что ее будет встречать у вагона поезда сам Солодков, она наслышана о нем от других женщин: и сотрудниц Главка, и командированных с других заводов, и с трепетом и смущением в душе ждала этой встречи. Ведь про этого неотразимого женского угодника говорили, что многие женщины побаиваются даже в лифте оставаться наедине с ним: он умел за то время, пока лифт идет до пятого этажа, не только получить согласие незнакомки на свидание наедине, но и даже снять с нее трусики. Вот каким обольстителем был этот министерский Казанова конца XX века! Умопомрачительная улыбка, от которой женщины теряли бдительность, была главным его оружием. Впрочем эта улыбка в разные отдельные моменты могла быть и беззаботной, и беззащитной ,и благожелательной, и виноватой, и вкрадчивой, и восхищенной (которая особенно нравилась и доступным, и недоступным красавицам, хотя для Солодкова таковых не было), и грустно-мечтательной, и детски-радостной, и доверительной, и застенчивой, и многообещающей, и обольстительной, и робкой, и стыдливой, и какой-то уютной. Но - что удивительно! - всегда искренней, которой не довериться не было никаких сил.

И Виталя встречал Лену прямо у подножек вагона, одевал ее в свою подходящую к случаю улыбку, вез ее на метро или троллейбусе в министерскую гостиницу (на такси он никого никогда не возил, а если и ездил, то только за счет гостя; он и это умел делать), помогал поселиться ("Мариночка, золотко, нам одноместный номер, лучше люкс!"), и уже самое большое через час их знакомства та же Леночка, привыкая к новому своему положению, растерянно шептала:

- Как же я теперь мужу-то в глаза смотреть буду?

- Честно и мужественно с сознанием исполненного долга, - отвечал смущенно улыбающийся Виталя, - вечером покажу Москву, а завтра в десять утра жду в Главке...

Командировки! Ах, золотое времечко и особая статья для руководящего чиновника - эти инспекционные поездки на курируемые им заводы. Тут тебе (правда, в зависимости от ранга) и оплаченный одноместный номер в гостинице, и холодильник с "зеленым змием" и изысканным закусоном (при его страшнейшем дефиците не только в этом городе, но и в Москве) и, в особо ответственных случаях, девочка, этакая смазливая чертовочка, прикинувшаяся соседкой по коридору, которой позарез надо позвонить домой и не прямым набором телефонного диска, а непременно через заказ на телефонной станции. А заказав звонок в какую-нибудь тьмутаракань, она, потупив глазки, виновато спросит, а нельзя ли ей подождать звонка здесь, а у самой на голых плечах легкий полурасстегнутый халатик по-домашнему, из которого так и рвутся в бой изящные, литые и торопливые ножки.

Ну, у какого мужика не дрогнет сердце при такой ситуации? Укажите мне его, и я ему никогда не подам руки!

А посему между двумя этими незнакомыми людьми посредником сразу же выступает упомянутый уже холодильник, то они, эти люди, заинтересованно раскрывают друг другу экспромтом сочиненную прошлую свою жизнь и, обязательно, опасные или смешные случаи, из которых выходили победителями.

Про телефонный звонок давно уже позабыто, да он и не мог состояться, так как номер абонента был назван "на деревню дедушке", а сама заказчица этого звонка подобным образом перебывала раньше уже почти во всех одноместных номерах огромной 12-этажной гостиницы... Возвратясь в понедельник в Москву и прямо с поезда или аэродрома приехав на работу (это особая доблесть чиновника, он очень горд этим, кто же бессовестно транжирит рабочее время заездами домой?), Солодков звонит приятелю:

- В воскресенье я сидел в Уфе. Засандалили туда вместо Челябинска, облака там какие-то не наши - грозовые. Завалились мы в кабак, а там коньяк, от которого начинается диарея кошелька... Или в другой раз, не успев снять с плеч запыленного дорожного плаща, он хватает трубку зловеще-черного телефонного аппарата, разрывающего тишину кабинета:

- Да, да, слушаю! Да тут меня два дня не было, в Правдинск ездил, порядок там наводил. Конечно, навел - еле ноги унес! Да девочке там накапал одной, то ли на мозги, то ли еще куда. А как же, привез, заходи в обед, а лучше вечером. Сообразим что-нибудь...

Отчетно-выборное партийное собрание Главка было бурным, деловым и непродолжительным: чего там разводить антимонию, если "цели ясны, задачи определены", работать надо "не прикладая рук", технический прогресс двигать вперед, он не терпит застоя, особенно в тот период, который потом остряки-политологи назовут застойным. О чем бы не говорили пылкие ораторы, а у каждого сидящего здесь в голове назойливо вертелась мыслишка о предстоящем возлиянии: кто втихую перед сейфом опрокинет стакашек, кто в магазин перед началом собрания заслал беспартийного подчиненного, а кто с приятелем ударит по пивку в ближайшей, недавно открытой на Сретенке, забегаловке. Где же еще душевно поговорить-то после рабочего дня, как не за кружечкой свежего с пенной шапкой пивка да под вяленую рыбку, привезенную накануне из Казани или Жигулевска?

Есть предложение - прекратить прения, признать работу партбюро удовлетворительной и приступить к выборам нового состава, - говорит Влад Удальцов, у него в сейфе заждалась початая бутылочка "чистейшего медицинского".

Председательствующий быстро и профессионально провернул машину голосования, в результате чего Виталя Солодков вышел с собрания секретарем партийной организации Главного управления. И зашевелились друзья-собутыль-нички, и собрались тесным кружком в секретном отделе с подношениями ("Кому что Бог послал!"), и поздравление нового партийного босса пошло по давно заведенному ритуалу и Виталий Иванович, любитель портвейна, мадеры, хереса (правда, он никогда не брезговал и другими напитками, скажем, "Перцовой", "Имбирной", "Полынной", лишь бы они были на халявку), держа в руке полный стакан портвейна марки "33" ("Возраст Христа, и деяния должны быть ему под стать!") и смущенный новым своим положением, говорил по привычке:

- Пьем красное по-черному!

И, продолжая играть роль балагура и души компании, в левой руке держа уже стакан со спиртом, а правой крестя его при очередном тосте, говорил с улыбкой:

- Сгинь, нечистый дух, останься один спирт! Мы не пьем, а лечимся, и не через день, а каждый день, и не чайными ложками, а стаканами. Отвернись, душенька, счас такой гадостью оплесну, что еще раз восемь попросишь!.. А когда, уже на посошок, ему налили калужской водки, он рванул полстакана, обжег гортань, судорожно запил каким-то лимонадом и остался верен своему балагурству:

- Уф! - мотал он головой. - И как только беспартийные ее пьют? Нам-то сам Бог велел: партия прикажет - землей закусывать будешь!

В руке при этом он держал увесистый полукруг ливерной колбасы. Очень любил Виталя эту колбаску, она находила полное взаимопонимание с его несостоятельным кошельком.

Наутро Солодков припозднился с появлением на работу. Начальник отдела кипел:

- Солодков, где ты шляешься? Чего опаздываешь-то?

- Я теперь не опаздываю. Теперь я задерживаюсь. На Китай-город, в партком заезжал.

- Ну, ты даешь, Солодков, - расхохотался начальник, - вон иди и сам докладывай Дятлу, почему Саранск план сорвал.

Дятлом с легкой руки Витали звали начальника Главка: долбит и долбит всех подряд, ни минуты покоя нет от него. К Дятлу Солодкову совсем не хотелось идти, и он судорожно хватая папки с графиками поставок и отчетами, бормотал:

- Счас, счас, через десять минут будет справка. У меня и план мероприятий есть по улучшению поставок.

После сдачи справки, когда начальник отдела ушел к Дятлу, Солодков сказал Белянову:

- Вот тебе партийное поручение: быстро смотай в магазин, организуй к вечеру пузырь. Понял?

- Есть - к вечеру пузырь! - и легкий на ногу Белянов "уехал" на Московский радиозавод.

Рабочий день начался скучной рутинной работой - телефонным сбором сводок с заводов, иногда взрывался хохотом на шуточки неунывающего Витали Солодкова.

Вот надоевший своей вежливостью сотрудник из соседнего Главка добивается у Солодкова решения какого-то вопроса по его заводу:

- Виталий Иваныч! Я пришел к вам с нижайшей просьбой... Солодков бесцеремонно выпроваживает просителя:

- Бог подаст!

Белянов вернулся из магазина перед самым обедом, отдал Сододкову покупку и побежал в столовую.

- Купи мне что-нибудь к чаю! - вдогонку ему кричит новоиспеченный парторг.

Тот приносит ему две ватрушки за 18 копеек. Какая досада! У заказчика не хватает 5 копеек, чтобы расплатиться за ватрушки, и он ворчит, доставая ключи от сейфа:

- Придется залезть в партийную кассу.

Сотрудница отдела, въедливая бездельница и стукачка, наблюдая эту сцену, вспоминает, что Солодков два месяца назад одалживал у нее рубль.

- Солодков, гони рубль!

Витали смотрит на нее, как на пустое место, и говорит Белянову, поигрывая ключами:

- Какие нахальные бабы пошли, даст рубль в долг, а потом обратно спрашивает.

К вечеру в этот же день от парткома пришла разнарядка - послать одного человека на овощную базу. Новый секретарь партбюро, напустив на себя важность, говорит Белянову:

- Сегодня пойдешь на овощную базу во вторую смену с последующим отгулом, приуроченным к уходу на пенсию.

- Два отгула за ночную работу, - возмущается обреченный сотрудник.

- Когда пойдешь на пенсию, бери хоть неделю! Я подпишу! Еще пиво на губах не обсохло, а уже грубит. Надо же! - ворчит партийный начальник, День заканчивается на мажорной ноте, женщины-плановички просят Солодкова зайти к ним в отдел. У него сразу же улучшается настроение, он улыбчивый и приветливый открывает дверь и прямо с порога говорит:

- Здравствуйте, лапоньки! Я люблю вас сразу всех и каждую в отдельности. Что тут у вас стряслось?

- Виталий Иваныч, посмотрите микрокалькулятор, он сбои дает. Солодков берет в руки счетный прибор, долго и сосредоточенно вертит его в руках, нажимает кнопки, потом возвращает владелице и убежденно говорит:

- Постучи им об угол стола, там коленвал заело.

- У, противный, - обижается черноволосая красавица Лариса, экономист отдела.

Солодков сгибается пополам, неожиданно чмокает ее в щечку и с неизменной улыбкой покидает женское обиталище.

- Вот змей какой, и сделать ничего не сделал, и зла на него нету, - говорит ему вдогонку смущенная Лариска.

Виталя Солодков, респектабельный Виталий Иванович, сегодня скверно себя чувствовал. Он скорее осознавал себя в какой-то степени ущемленным и даже униженным и презираемым собственной женой. Трезвомыслящий и довольно-таки прагматичный человек, но не лишенный авантюрной жилки, он попался в собственные любовные сети, умело расставленные для соблазнительной и временно одинокой соседки, ждущей мужнего вызова в Минск, куда его назначили главным инженером электронно-механического завода.

Натянутые отношения с женой (а кому понравятся ежедневные задержки на работе и появление домой с вечно пьяной физиономией и надоевшими шуточками, призванными скрыть правду) бросили его в объятия изнывающей от любви соседки: обидно ведь ей больше полгода быть одной в пустой квартире и жалеть об уходящей молодости.

И любвеобильное сердце Виталия Ивановича толкнуло его на невиданную авантюру.

Вечером он явился домой неожиданно трезвым и объявил жене, что уезжает в командировку дня на три-четыре в Челябинск, чтобы разобраться на месте с производством и поставками товаров народного потребления в частности радиоприемника "Россия-303". Жена, обрадовавшись человеческому облику мужа, помогла ему собрать необходимые вещички, с радостью накормила его ужином и долго не давала заснуть, соскучившись по ночным играм. Эти игры зашли так далеко, страсть была так велика, что отдыхающие любовники слышали, как вздыхала в своей комнате соседка, видимо, завидуя женскому счастью наперсницы.

Утром Виталий Иванович для жены уехал в аэропорт, а на самом деле пришел как обычно на работу, отбарабанил, отсидел на совещаниях и балансовых комиссиях, отдолдонил весь день по телефону, а вечером на полчасика пораньше явился домой, но только не к жене, а к соседке, как условились они с нею накануне.

Пришедшая домой жена Витали видела, как летала сияющая соседка из кухни в комнату и обратно то с селедочкой на тарелке, то со сковородой картошки, зажаренной "соломинкой". В обычные дни соседка питалась за кухонным столиком, а тут и проницательности никакой не нужно, чтобы понять - у счастливицы праздник, встреча тет-а-тет или, грубо говоря, мужской день.

- Чего, подруга, таишься? Познакомила бы хоть с мужичком-то, - подзадорила на кухне соседка-жена соседку-инженершу.

- Потом, потом, - покраснела та, - он еще стесняется. И пронеслась от греха подальше в свою комнату.

Виталий Иванович провел бурную, почти бессонную ночь, а утром, дождавшись ухода жены на работу, крадучись, вышел из подъезда и поехал не в Главк, а на завод, откуда и позвонил начальнику отдела, что у него там есть нерешенные вопросы.

На вторую ночь гостеваний у соседки жена Виталия Ивановича не ночевала дома, и он свободно в одних плавках ходил по квартире, после полуночи помылся в ванной и, если бы не неприятный червячок ревности, сосущий сердце, он был бы вполне доволен жизнью. Но стопка водочки, необидная шутка по собственному адресу и призывные взгляды сексапильной пассии быстро вернули его в привычное расположение духа: он не мог долго кручиниться или унывать и при этом не очень-то опасался предстоящих трудностей и возможных скандалов, ирония была для него лучшей защитой.

На третью ночь Виталий Иванович почти под утро с тяжелой похмельной головой вышел, как обычно, на кухню попить водички (с вечера пили с соседкой дармовой спирт, привезенный в Главк заводскими доброхотами), прямо из-под крана махнул кружечку, похмельные пары ударили по мозгам, и он спокойно, по многолетней привычке, прошел в свою комнату и подвалился под бочок к собственной жене, да еще и сказал недовольно:

- Подвинься!

Жена, узнав голос мужа, чуть не сошла с ума: она кричала диким, истеричным и каким-то обреченным голосом, кричала не переставая. И даже, когда включили свет, она отказывалась верить, что это ее муж, Виталя, и кричала, что это сам Сатана, принявший его облик и напяливший на себя его плавки, упал к ней с неба, в ее кровать.

Прибежавшая соседка начала бояться за ее рассудок и вызвала скорую помощь.

Оклемавшаяся через месяц жена пришла в партком Министерства, в результате чего на очередном - закрытом! - партсобрании Главка Виталия Ивановича помели из парторгов, дело это спустили на тормозах, потихонечку замяли, объявив ему выговор с занесением в учетную карточку, но на работе оставили, если не как незаменимого специалиста, то как толкового организатора производства.

На другой день после собрания Виталий Иванович пришел на работу и облегченно сказал:

- Раньше я задерживался, а сегодня чуть не опоздал.

"НАША УЛИЦА" №104 (7) июль 2008