Юрий Кувалдин "Мы отстояли весну" эссе
К 90-летию со дня рождения Юрия Нагибина (1920-1994)
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

На снимке: Юрий Александрович Кувалдин в редакции журнала "НАША УЛИЦА" на фоне картины своего сына художника Александра Юрьевича Трифонова "Царь я или не царь?!"

Юрий Нагибин "Дневник" подготовка текста и первое издание Юрия Кувалдина

Юрий Кувалдин

МЫ ОТСТОЯЛИ ВЕСНУ

К 90-летию со дня рождения Юрия Нагибина (1920-1994)

эссе

Юрий Нагибин у себя на даче в Пахре незадолго до смерти (начало июня 1994). Фото Юрия Кувалдина

Советская пишущая посредственность отодвигала, а то и уничтожала конкурентов. Некоторым недальновидным участникам событий это казалось недоразумением. Как же так? Бездарности печатаются, а таланты пропадают! Я имею в виду недоразумения, происшедшие с Анной Ахматовой и Андреем Платоновым, а также некоторые другие, связанные с расстрелом Гумилева, гибелью на Владивостокской пересылке Осипа Мандельштама, самоубийством Цветаевой, расстрелом Бабеля, эмиграцией Ходасевича и Замятина, высылкой Солженицына и Бродского и другие более или менее удачные эпизоды борьбы за душу русской интеллигенции.
Интеллигенту в Советском Союзе умышленно была создана "представителями рабочего класса и колхозного крестьянства" репутация безвольного, послушного, вежливого человека, не способного ни на какие физические противоправные действия, просто-напросто создан образ размазни. Нужно было быть наученным горьким опытом истории "Советов на крови", чтобы твердо выступить за силовое подавление коммунистического мятежа в октябрьские дни 1993 года. Штурм Зимнего дворца Лениным в 1917 году компенсировал Ельцин расстрелом Белого дома в 1993 году. Око за око, зуб за зуб! Алесь Адамович, Александр Иванов, Дмитрий Лихачев, Юрий Нагибин, Булат Окуджава, Роберт Рождественский, Василий Селюнин, Лев Разгон, зная людоедские приемы последователей "рабоче-крестьянского" сталинизма, писали в "Известиях" в те трагические октябрьские дни, когда мог осуществиться страшный по своим возможным последствиям коммунистический реванш: "Хватит говорить... Пора научиться действовать. Эти глупые негодяи уважают только силу. Так не пора ли ее продемонстрировать нашей юной, но уже, как мы вновь с радостным удивлением убедились, достаточно окрепшей демократии?".
Прочитал новое стихотворение Нины Красновой о снах, о том, что ей снятся сны. Замечательно. Но и прошлое кажется снами! Помню, я с рыжеволосым Борисом Можаевым стоял на ступенях Книжной фабрики № 1 в Электростали, где только что была отпечатана его новая книга, и он заметил по поводу разделения писателей на "городских" и "деревенских": "А Тургенев - сплошной "деревенщик" получается?! Но похож ли Тургенев на Достоевского с его "Селом Степанчиковом" или на Толстого с его "Хозяином и работником"?.." И далее добавил, что у него, кстати, больше половины всех вещей написаны и об инженерах, и о лесниках, ученых, художниках... "Да черт знает, о ком я только не писал!" В самом деле, прекрасные произведения о крестьянстве оставили, например, Чехов и Бунин, Платонов и Казаков - однако их почему-то деревенщиками величать не принято. А Нагибин с его "Председателем"?! Значит, термин "деревенщики" как бы просит нас снисходительно относиться к слабо владеющим родным языком выходцам из провинции. Вообще, на мой взгляд, раздел в России идет не по национальным, не по партийным и прочим принципам, а по городу и деревне. Мастер может взять любую тему и исполнить ее. Значит, проблема заключена не в том, что показывать, а как это делать. Проблема - в овладении художественным языком. Человек живет художественным представлением о мире, а не самим миром. В этом отношении Краснова права: нам снятся сны о снах.
Ну вот опять родился 3 апреля Юрий Нагибин. Всё ж по кругу идет. Как я уже вывел формулу: бесконечность есть кольцо. И нечего вдаль вглядываться, да еще в космос. Хотя космос - это spase - Спас по-нашему, а Спас всегда с нами, с каждым мужчиной и в каждой книге, в каждом слове. Юрий Маркович прожил славную жизнь московского веселого писателя, любившего хорошенько выпить, нет, не в ресторане, хотя и там поддать не гнушался, а где-нибудь в подворотне с мужиками от продмага, с коими сообразил на троих. Писатель смешивается с московским людом так, что его никак не разглядишь. Идет в потертом пальто, шарфик в клетку, ботинки на резине, в кроличьей помятой шапке. Ибо писатель - это агент собственной разведки, всю жизнь собирающий материал среди ни о чем не догадывающейся публики. Чтобы написать художественное произведение, надо изрядно попить водки, после этого, на отходку, подрагивая, погулять по лесу, где лежат еще черно-синие слежавшиеся сугробы, после чего воскликнуть: "Мы отстояли весну!"
Год за годом. "Река времен в своем стремленье..." уже более 15 лет тому назад я первым читал "Дневник" Нагибина в рукописи. Я первым издал его, двумя изданиями - в 1995 и в 1996 годах. Юрий Нагибин родился в 1920 году, 3 апреля. Стало быть, теперь ему было бы 90 лет. Мы говорим об актуальности Гоголя, вообще, об актуальности большого писателя. Вот, к примеру, на злобу дня цитата из "Дневника" Юрия Нагибина:
"Наше время и строй выработали-таки новую этику. Ее продемонстрировал мой сосед по столику, юный завстоловой из Таганрога. Он был год на партийной работе и очень на ней вырос. Он говорит своим подчиненным: "Вы живете за счет народа, который обворовываете. Так улыбайтесь за это, по крайней мере!" А еще он говорит: "Мы воруем, мы злоупотребляем, но давайте всё же не выходить из рамок приличия, надо и честь знать". И еще: "Все же понимают, что завстоловой не будет без мяса. Но беру я на один обед, а не на два, и люди меня уважают. Другие тащут без стыда и совести, а я так не могу, мне еще вон сколько работать! Поэтому я всё делаю с умом и по совести". Вот какая теперь совесть: воровать умеренно. И он всерьез считает себя не только честным человеком, но и крепким молодым коммунистом. И другие считают его таким, ибо воруют прямо или косвенно все - снизу доверху. Мздоимство, воровство, злоупотребления всех видов приняли такие размеры, что государству с ними не справиться, даже если б оно захотело".
Если перенести нынешних "борцов" с коррупцией в Гоголевское время, то они никак не изменятся, будут такими же несменяемыми на своих должностях, и под лозунгом борьбы с воровством будут брать из чужого кармана столько, сколько им нужно. То же и о "борцах" в Сталинское и Брежневское время. Но, как написано давным-давно, не надо ни с чем бороться, подставь вторую щеку, и явление само по себе исчезнет, как коммунизм и борьба с ним.
Я говорю, что писатель пишет для писателя.
Книги пишутся для тех, кто будет писателем. То есть писатели пишут для писателей. И именно я, писатель Юрия Кувалдин, испытываю удовольствие от самого процесса писания и чтения. Потому что пишу то, что хочу, и читаю то, что только мне нравится.
Юрий Олеша говорил, что когда он писал для себя, то получалось легко и великолепно, а когда по заказу - тяжело, мучительно и посредственно.
Вот, к примеру, и Венедикт Ерофеев писал в Москве и в Петушках для себя, и на кабельных работах тоже, и Евгений Лесин пишет для себя, и мой замечательный автор Сергей Михайлин-Плавский (земляк знаменитого драматурга Александра Сухово-Кобылина), и Василий Розанов писал для себя, и Юрий Нагибин писал для себя свой "Дневник", чтобы Юрий Кувалдин издал его - тут уж формула явлена абсолютно по смыслу: Нагибин писал для Кувалдина, оба Юрия к тому же, и оба умели/умеют читать и писать!
Зима. Елка горит во дворе. Евгений Лесин как-то в рюмочной сказал мне, что пишет только после поднятия рюмочек и прочитал:

Ушел коммунизм.
Пришел Интернет.
Я любил тебя, жизнь,
А ты меня - нет.

Вот и я решил попробовать. Помню, подняли мы стаканчики граненые с Венедиктом Васильевичем Ерофеевым на Савеловском вокзале, возле пакгаузов по дороге на Складочную улицу, портвейн розовый-крепкий, и Веничка, аристократично икнув, промолвил: "Очень рецептуально писать тогда, когда рука не может удержать от дрожи стакан, зато карандаш держит!" Жду тебя на новом месте возле леса у реки, прозрачной до дна, где плавает маленькая рыбка возле золотящегося камня. Именно здесь, в тайге, стала расти когда-то Москва, таежный город на семи холмах, как Рим. Тут до сих пор и процветает императорское правление. Например, великолепный стилист Юрий Маркович Нагибин после месячного обильного возлияния, едва отойдя от него, записал в дневнике: костер мой полыхал с опухшими глазами и кровоточащим шрамом на щеке! Истинной верой великого русского народа становятся собственные предания о сказочном граде Китеже, о Садко, о Змее-Горыныче... Эх, пропью все деньги до гроша! Но главное - возведение новой столицы - града Китежа. Девки пляской удивляли - юбки выше головы! Да и неподражаемый, могучий Уильям Фолкнер лежал в кювете при дороге на ферму неделю, прежде чем написать что-то путное. Там будут строиться по новейшим технологиям терема в честь русских истинных богов - Велеса и Даждьбога, свергнутых в свое время изменником русских верований кн. Владимиром-Киевским. То-то малороссы все от москалей хотят отделиться, то-то Гоголь от них сбежал в Москву и в Питер! Улыбалася ты, кто ты? Кто ты, милая моя? Все в тебе пленительно, милой! Красотою ты меня сразу покорила. А вот что великий Михаил Афанасьевич Булгаков не проносил рюмку мимо рта, мало кто из биографов знает. Разве мог трезвенник написать галлюциногенного Мастера с Воландом и говорящим Котом. Булгаков, прошедший наркотики, перешедший потом, чтобы спастись от них, на водку, всегда похмелялся, и написал Воланда, который рекомендовал Лиходееву выпить с утреца две стопки водки "с горячей и острой закуской". Шариков в "Собачьем сердце" произносит тост: "Желаю, чтобы все!" Профессор дает рецепт: "А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать..." и добавляет: "...холодными закусками и супом закусывают только не дорезанные большевиками помещики". Но прошлого не изменить. Человек - существо впечатлительное, обучаемое. Родился младенец - а мы ему что предложим изучать? Конечно, свою, русскую мифологию, в которой град Китеж, Иванушка-дурачок и Бог Велес - главные персонажи. А тут на вернисаже даю Виктору Широкову бутылку водки. Через пять минут говорит, что уже выпили. Даю другую. То же самое. Так я ему пять прозрачных, как слеза, бутылок отдал! Эх, и понастроим же мы теремов по всей Руси великой! Люблю гармошку, люблю веселье, люблю раздолье я! Американцы могут вложить все свои деньги, конвертированные в русскую твердую валюту, в строительство посольства от реки Чулым на север до Ледовитого океана. У нас места всем хватит. Когда зажгутся фонари, и вечер падает слегка. За время создания несокрушимого русского государства все страны-члены НАТО и Евросоюза, включая Эстонию, Латвию и Литву, непроизвольно изучат русский язык, и будут свободно говорить на нем! Стаканчики граненые упали со стола...
Юрий Нагибин, прочитав "Пьесу для погибшей студии", позвонил мне в час ночи и сказал: "Юрий Кувалдин - писатель с характером". В слове "характер" сидит "актер".
Художественная литература, в широком смысле слова, есть маскировка имени Бога. Язык стал развиваться благодаря этому запрету. От одного слова, о чем едва ли мог догадаться великий Зигмунд Фрейд, родились все слова мира. Красота спасет мир - это сказано о фиговом листке, которым прикрывают причинное место, то есть Бога. Отец отекает в мать. Явное стало тайным, а тайное станет явным. Повесть Юрия Кувалдина "Не говори, что сердцу больно" вошла в книгу "Философия печали", Москва, Издательское предприятие "Новелла", 1990, тираж 100.000 экз., затем напечатана в сборнике "Эрос, сын Афродиты" (сборник открывает Юрия Нагибин "Любовь вождей", а закрывает Юрий Кувалдин "Не говори, что сердцу больно"), Москва, издательство "Московский рабочий", 1991, тираж 100.000 экз. и в заключение заняла раритетное место в издании: Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 2, стр. 95. Профессор хотел иметь девочку помоложе. Писатель Юрий Кувалдин предоставил ему такую возможность: "Словно во сне, в счастливом сне, он как-то поспешно обхватил ее руками, и прижал к себе, и поцеловал в губы. Она обвила его шею, а он, точно растерявшееся, преследуемое животное, хотел выскользнуть из-под нее, но она не дала ему этого сделать. И он, забыв все напряжение вчерашнего вечера, забыв окончательный разрыв с женой, как бы вычеркнув из жизни все прошлое, ощутил небывалую нежность..." "У вас есть сексуальная проза?" - спросила меня симпатичная редакторша в издательстве "Московский рабочий". Я сказал, что все мои вещи сексуальны, эротичны, любовны, но этого сразу нельзя разглядеть, потому что с тех пор, как запретили произносить имя Бога, я стал его маскировать.
«Конечно, не принято печатать дневник при жизни, - сказал Нагибин, энергично проведя рукой по седой шевелюре, - но я напечатаю! Только нужно кое-что поправить... Люди живы. Могут обидеться...»
Юрий Маркович Нагибин полагал, что он будет свидетелем реакции знакомых на его "Дневник". Он мне все время повторял, мол, ну и врежу я всем этим слугам режима, хватит терпеть, я распустил все пояса, рванул рубаху на груди. И наливал в хрустальную рюмку холодную водку, и подавал горячие блины с маслом и с красной икрой. Гуляй! Но, увы, Господь уберег его от этого. 17 июня 1994 года писатель Юрий Нагибин умер.
В жизни все неверно и капризно. Вот, например, Андрон Михалков-Кончаловский в гостях у Нагибина пил и ел рябчиков. Тем и войдет в историю литературы. Ибо литература вечна, а кино смертно. Сейчас невозможно смотреть советскую полуправду. Уж жил бы в Америке и гнал бы за бабки попсу про паровозы и стрельбу, сверкая вставными зубами хищника, как акула. Как они все тогда рванули за кордон! Думали, их там ждут. А там - такие же бизнесмены, не державшие в руках букварь. И опять все сюда, назад, почуяли - тут совок реставрируют. Ошибаетесь. Это временная уступка пережившим свое время наивным старикам с убеждениями. Интересное слово "убеждение". У беды. Принести человеку беду, значит - убедить его. Коммунизм принес беду. О Николае Сванидзе и говорить не хочется. Его ждет судьба Валентины Леонтьевой, как и всех манекенов с экрана - полное забвение. Кто такой Евгений Киселев? А ведь светился каждый день. Жен писателей просто презираю - они интересовались только гонорарами. А Нагибин все ставил и ставил штампы в паспорте.
Итак. Писатель Юрий Нагибин бессмертен. А эти, мельтешащие на экране, мотыльки. Согласно теории рецептуализма - бессмертие обретается в знаке. А Бог есть Слово.
Ночью мне звонит Юрий Нагибин, извиняется и кричит (именно кричит) в трубку:
- Юрий, ваша "Пьеса для погибшей студии" гениальна! А Клоун просто бесподобен. Кого вы имели в виду? - высоким, звонким своим голосом спросил Нагибин.
На стол вспрыгнул мой кот и посмотрел мне в глаза своими зелеными с черными вертикальными щелями глазами.
- Себя, - ответил я, чуть помедлив, и добавил: - Как Флобер говорил, что мадам Бовари - это он сам.
Я услышал заливистый смех на том конце провода, даже хохот. Потом, откашлявшись, Нагибин сказал:
- Я такой же!
Юрий Нагибин писать начал с малых лет. Абсолютный мастер художественного слова. Любил выпить и закусить. Яркий представитель золотой молодежи столицы. Обожал модные вещи, то есть был стилягой. Любил хорошо поесть, да и вообще предпочитал богатую, с наклоном в роскошь, жизнь. Всегда у него были собственные машины, причем "Победы" и "Волги", но сам за руль садился редко, всегда содержал шоферов. Любил компанией летом поехать в какую-нибудь глушь на охоту, с бабами и бутылками. Писал каждый день, работал как вол всю жизнь. Так же любил женщин, как он сам говорил - баб. Готов был бросить все и увязаться за первой встречной приглянувшейся юбкой, задрать подол. Юбок у него было превеликое множество. Одной из его жен была дочь сталинского директора ЗИЛа Лихачева. Страстный футбольный болельщик. Всю жизнь болел за "Торпедо", знал Стрельцова и Иванова. В последние годы болел за "Милан". Учился во ВГИКе, воевал. Дружил с бардом Александром Галичем. Всю свою жизнь посвятил служению Слову. Самое выдающееся произведение Нагибина - его "Дневник", который он мне передал незадолго до смерти из рук в руки в Пахре. Напечатанным "Дневник" Юрий Маркович не увидел.
Показывают по телевизору фильм "Председатель" по сценарию Юрия Нагибина. Правда колет глаза колхозными вилами. Ульянов пережимает в грубости, Лапиков тянет нервы бабьим криком. Надрывы, сплошные надрывы. Так и кричал колхозный люд, в голоде, без паспортов, с портретом Сталина на крытой соломой хибаре правления. Главным редактором в ту пору на "Мосфильме" служил Александр Рекемчук, друг Юрия Нагибина. До этого молодые свои годы Александр Рекемчук отдал Коми, написав об этом крае не один роман, проработав в газетах и журналах республики. Однажды Юрий Маркович звонит мне в час ночи, только что прочитал мою повесть "Пьеса для погибшей студии", комплементирует. Попадание вещи на друга очень редкое явление. Мы пишем для кого-то неопределенного, близкого нам по духу, в ближайшем и далеком отдалении. Иногда складывается впечатление, что работаешь в пустоту. Ан нет, Достоевский, конечно, не знал, что он пишет для Кувалдина. "Поле битвы - Достоевский" написал писатель Юрий Кувалдин, попутно издав "Дневник" Юрия Нагибина. Писатель пишет для писателя. Писатель Александр Рекемчук пишет теперь иначе, чем прежде - меньше художественности, больше жизненной правды, сложной, трагичной, но пишет очень хорошо, крепко сколачивая главы, уверенно выстраивая мизансцены, освещая сцену жизни всею мощью своего таланта.
Юрий Нагибин где-то на вопрос, а что, мол, значит эта мысль у такого-то писателя, сокрушенно бросает: да ничего не значит! То есть тут-то писатель Юрий Кувалдин понимает всю глубину сарказма Юрия Нагибина, интерпретируя этот сарказм примерно в такую вот мысль: написанное этим писателем меня не задевает, потому что меня волнует только то, что написал я. Такой здоровый эгоизм, такое возвышение себя очень плодотворны. И совершенно справедливо. Умаляющий себя человек не может быть писателем. Зигмунд Фрейд и Юрий Кувалдин утверждают, что Эхнатон был воспитателем Моисея. А вообще, как читать. Можно имя Эхнатон прочитать как Яхветон, то есть Бог наш единый Яхве. И название страны читаем не как Египет, а как Яхебет. Парные согласные (звонкие и глухие и т.д.) на то и придумали, чтобы плод делать запретным. Далеко видел Фрейд. Еще дальше видит Кувалдин! Так что фараон Эхнатон и есть Бог Яхве, систематизированный Моисеем в Торе! Пора зарубить на носу всем филологам мира: мат - основа языка, мат - в имени Бога и в его делах, мат содержится в замаскированном виде во всех словах и буквах любого языка мира, потому что языки вышли из одного корня, коим занимался Яхве, Мойше и все прочие рабы Господа - мат есть разработка Моисея. Напомню, что Москва (Москов - мечеть), названа тюрками в честь Моисея (Мусы), создателя первоязыка на основе идеи Яхве-Яхуя. Первая трансформация Яхве - превращение (лексическое - ибо лексика и есть настоящая жизнь) Яхве в Херистеоса (Христа), вторая трансформация - превращение его в Алляху. Замена букв движет миром. Писатель является режиссером мирового театра. Я, например, обронил как-то фразу (разумеется, поднял потом и записал, ибо писатель - человек записывающий): "Гений - это преступник, чьи возможности деяний превышают возможности текущего уголовного кодекса".
Помню, я сел в свою машину, Нагибин смотрел на меня от калитки своей дачи, я поехал, а он все махал мне рукой. На сиденье лежали материалы по "Дневнику" Юрия Нагибина, которые писателю Юрию Кувалдину предстояло прочитать впервые. Дома я навскидку открыл рукопись и попал на такое место:
"Почему-то я ничего не написал о своем скандале с Кривицким из-за Михалкова. Это случилось дней десять назад во время тихой прогулки по территории здравницы - Кривицкий плохо ходит, хотя пьет по-прежнему хорошо. До этого мы уже подумывали о строительстве "моста дружбы" в духе Манилова и Чичикова. Он был на юбилейных торжествах Михалкова и умиленно рассказывал о них. Особенно тронул его тост юбиляра за жену, крепко покоробивший, как мне известно, всех остальных участников банкета. "Вот Наташа, - сказал растроганный чествованием Михалков,- знает, что я ей всю жизнь изменял и изменяю, но она уверена, что я ее никогда не брошу, и между нами мир-дружба". Я сказал, что никакого мира и никакой дружбы между ними нет и в помине, что Наташа жестоко оскорблена его поведением, что у нее происходили омерзительные объяснения с его бывшей гнусной любовницей, и что тост его гадок. Кривицкий аж перекосился от злобы. "В чем вы его обвиняете?" - сказал он дрожащим голосом. "В данном конкретном случае всего лишь в вызывающей безнравственности". - "Вот как! А вы, что ли, лучше его? О вас не такое говорили!" - "Оставим в стороне то, что я значительно раньше развязался с этим. Но когда я блядовал, то не руководил Союзом писателей, не разводил с трибуны тошнотворной морали, не посылал своих девок за государственный счет в Финляндию и Париж и сам не мчался за ними следом через Иран. А он развратник, лицемер, хапуга, „годфазер" (англ. - "крестный отец" - Ю.К.), способный ради своего блага на любую гадость". - "Кому он сделал плохо?" - "Не знаю. Но он слишком много хорошего сделал себе самому и своей семье. Его пример развращает, убивает в окружающих последние остатки нравственного чувства, он страшнее Григория Распутина и куда циничнее. Это о нем. Вам же в наших дальнейших разговорах, если они будут, я самым серьезным образом советую избегать трамвайного ораторского приема: „А ты кто такой?"". Впервые я увидел, что он растерялся, нет, грубее - струсил. Он испугался такого оскорбления, на которое надо ответить жестом, а на это у него просто нет сил. Он не знал лишь одного, что на подобное оскорбление старого человека я не пойду. Мне сразу стало его жалко, я смягчил тон, и он довольно быстро пришел в себя. В словах он стал осмотрительнее, но волевую ярость в защите Михалкова набрал быстро. А я вдруг понял, откуда это идет, и потерял всякий интерес к разговору, который и поначалу-то не больно занимал меня. Он привык быть холуем у сильного хозяина. Вначале карьеры он холуйничал перед Ортенбергом, редактором "Красной звезды", затем долго был рабом Симонова, рабом восторженным, без лести преданным, вяло, но исправно служил Кожевникову, а, выйдя на пенсию, вдруг остался без хозяина. А это ему непривычно и страшно. И он выбрал Михалкова и притулился к нему, дряхлая, почти беззубая дворняга".
Потом я уже оторвать глаз от "Дневника" не мог. Перед писателем Юрием Кувалдиным вставала в "полный" рост советская литература и ее персонажи, хотя и сам Юрий Нагибин был персонажем этой литературы, и преотлично зарабатывал на полуправде, на проходных советских вещах. Но это был художник с двойным дном, что и стало ясно по прочтении "Дневника", хотя и в послеперестроечных произведениях Юрия Нагибина стала набирать силу искренность.
Собственно говоря, то, что Юрий Нагибин выделил в отдельное эссе "О Галиче - что помнится", было рассыпано по его дневниковым записям. Когда во времена внезапно обрушившейся свободы у него стали брать печатать все подряд из-под руки в конце 80-х начале 90-х, он многое выхватывал из "Дневника", об издании которого даже и не думал, пока не объявился писатель и издатель Юрий Кувалдин, и печатал как бы самостоятельными вещами. Так появились первоклассные эссе Юрия Марковича Нагибина об Осипе Эмильевиче Мандельштаме, и об Александре Аркадьевиче Галиче (19 октября 1918 года - 15 декабря 1977 года). Изданного "Дневника" при жизни Нагибин так и не увидел. Он умер 17 июня 1994 года. Это был тот период, когда издательства страны советов, в сущности, прекратили существование. Частные же издательства, которые возникли в конце "эпохи" СССР, настолько сбавили обороты, упав со 100-тысячных тиражей до 5-3-тысячных, что никак не могли похвастаться мобильностью. Короче, денег не было. "Союзкнига", которая питала издателей деньгами, в 1993 году закрылась. Я перестроился быстро. Академик Сигурд Оттович Шмидт вывел меня на Юрия Лужкова и Валерия Шанцева. И дело опять пошло. "Дневник" был издан двумя заводами, сначала 10-тысячным, а затем - 35-тысячным тиражами. Во второй завод я и включил Мандельштама с Галичем. Начало эссе сразу заявляет о блестящем мастере прозы Юрии Нагибине: "Когда уходит знаменитый человек, он мгновенно обрастает друзьями, как пень опятами в грибной год. Сколько друзей появилось у довольно одинокого в жизни Твардовского и особенно - у Высоцкого! Нечто подобное происходит ныне с Галичем. Хотя свидетельствую: те, кого он называл друзьями, почти все ушли. Саша дружил большей частью с людьми старше себя, и нет ничего удивительного, что они покинули этот свет, ведь и Саше сейчас было бы за семьдесят". Об Александре Галиче лучше эссе Юрия Нагибина я ничего не читал.
Право писать с натуры отдано дилетантам. Под дилетантами я подразумеваю выходцев из провинции. Раньше их называли деревнщиками. Хотя скажу, что и в наши дни там есть очень сильные писатели. Но это исключения из правила. Чтобы достичь определенного уровня в литературном мастерстве, необходимо жить в столице. Такая уж Россия страна, в которой очень силен разрыв между городом и деревней, как в далекие времена между дворянами и крепостными, или в наше время между интеллигенцией и обывателями. Сами провинциалы не видят своей убогости, прямолинейности, глупости и грубости. Им кажется - это москвичи слишком умны, церемонны и даже заносчивы. Но парадокс в том, что провинциалы тоже хотят быть великими писателями и поэтами, поэтому они рвутся в столицу, где их тексты, в большинстве своем, не выдерживают критики. Советская власть всё перевернула с ног на голову и темные провинциалы, засевшие в ЦК и в правительстве, продвигали всюду подобных себе, в том числе и в литературе. Например, литературный институт мне напоминал и напоминает сельский клуб. Только в наши дни начинается нормальный процесс выдвижения молодых, интеллигентных и образованных людей на видные должности. Но дилетантов из провинции еще полным-полно. Мастер пишет из головы, а дилетант с натуры, потому что голова пуста. У дилетанта нет идей. Он что видит, о том и пишет, причем первыми попавшимися словами, даже не пытаясь поиграть этими словами, попереставлять их, украсить текст сравнениями, метафорами. Он не может остановиться, потому что реальность все время идет куда-то, не останавливается, за днем идет день, день за днем, каждый день, с ума можно спятить от этого постоянного движения, поэтому списанное с натуры не превращается в произведение искусства. День ускользает из рук. Каждый день. Этой гонки слабаки не выдерживают. В жизни нет ни начала, ни конца, нет прояснения, что белое, а что черное. Как тут сориентироваться? Дилетант станет мастером лишь тогда, когда организует жизнь в идею. Законченное произведение и есть идея. Идея, развернутая в образах. Искусство - это, прежде всего, отбор и создание собственного мира, населенного собственными персонажами, жизнь которых интересует только тебя. Потому что писатель выражает душу всех: живших, живущих, будущих жить. Ни больше и ни меньше. Ты сам картина мира. А для этого нужны идеи, мысли, философия, эрудиция, мастерство. И вовремя поставленная точка. Хотя не могу удержаться и после точки, не процитировав на эту тему несколько фраз из изданного мною "Дневника" Юрия Нагибина: "Грандиозное заседание редколлегии "Нашего современника", превратившееся прямо по ходу дела в грандиозное пьянство. "Помянем Феликса!" - так это называлось. Недавно назначенный редактором "Молодой гвардии", наш бывший шеф, Феликс Овчаренко, тридцативосьмилетний красивый и приятный парень, в месяц сгорел от рака желудка. Незадолго перед смертью у него желудок оторвался от пищевода, он испытывал чудовищные боли. Мы вместе встречали Новый год. Он был с молодой, очень привлекательной женой, полной какой-то юной победительности и веры в будущее. Викулов сказал, что в гробу он выглядел дряхлым стариком. На редколлегии как всегда прекрасны были В. Астафьев и Е. Носов, особенно последний. Говорили о гибели России, о вымирании деревни, всё так откровенно, горько, по-русски. Под конец все здорово надрались. Я, конечно, разошелся и непонятно зачем отказался от премии за рассказ "Машинистка живет на шестом этаже". Из благодарности, наверное, что меня приняли на равных в этот сельский клуб. Продолжали мы втроем в ЦДЛ, а потом у меня до шести часов утра. Ребята и на этом не остановились. Кончилось тем, что Женю Носова отправили к Склифосовскому с сердечным припадком. Для меня же наша встреча явилась хорошим противоядием от моего обычного низкопробного литературного окружения" (запись от 9 октября 1971 г.).
Перечитывал изданный мною в 1996 году «Дневник» Юрия Нагибина, наткнулся на такую мысль:
"Есть горькое удовлетворение в том, чтобы родиться и жить и, наверное, погибнуть тогда и там, где сорваны все маски, развеяны все мифы, разогнан благостный туман до мертвографической ясности и четкости, где не осталось места даже для самых маленьких иллюзий, в окончательной и безнадежной правде. Ведь при всех самозащитных стремлениях к неясности, недоговоренности хочется прийти к истинному знанию. Я все-таки не из тех, кто выбирает неведение. Я не ждал добра, но все же не думал, что итог окажется столь удручающ. До чего жалка, пуста и безмозгла горьковская барабанная дробь во славу человека! С этической точки зрения нет ничего недостойнее в природе, чем ее "царь"" (1982).
Я не вполне согласен с Юрием Марковичем на этот счет, поскольку полагаю, что в человеке есть всё, как всё есть в природе, только многого мы не знаем. Интернет был уже в Древнем Египте, только Моисей об этом не догадывался, хотя увидел огненного Бога во весь рост, стоящего Бога, сказавшего, что Он это не Он, а он только в букве, а не в физическом состоянии. Перенеси новорожденного Мойшу, или Моску, имя Москвы – это имя героя Торы Моисея, можно сказать, основателя Москвы, и он загрузится метафизической программой современного интернета. Этим я хочу сказать, что люди прошлого и люди сегодняшнего дня абсолютно идентичны.

“Наша улица” №125 (4) апрель 2010

вернуться
на главную страницу