ЗАДУМЧИВАЯ ГРУСТЬ

заметки

(часть четвёртая) 

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЛЕТА

Утро первого летнего дня было пасмурным и прохладным. По небу бродили дождевые тучи, и солнце только изредка выглядывало из-за них. Я отправилась на прогулку в Царицыно, взяла зонтик, самый верный способ напугать дождь. Примета не подвела, тучи рассеялись, я шла по липовой аллее, наслаждаясь игрой солнечного света, соловьиным пением и красотой царицынского парка. Внизу блестела и переливалась река Городня.  Парк был заложен в начале XVIII века, князем Кантемиром и деревья помнят молодым поэта Антиоха Кантемира, Екатерину II, архитекторов Василия Баженова и Михаила Казакова, многое помнят молчаливые свидетели этих мест: длительный период упадка и запустения, возрождение и расцвет усадьбы Царицыно в наше время.

ТЮРЬМА

Где я? В Лондоне? В Париже? В Детройте? Что со мной?! Высоченное из красного кирпича с готическим огромным подъездом, тянущееся на несколько кварталов здание, скорее всего промышленное, по улице, по которой я шла впервые. Я никак не могла очнуться. Что это за город? Мысли мои были поэтичны и сумбурны. Солнце светило в глаза, небо было безоблачно. У дверей современных офисов ходили молоденькие девушки, все как на подбор с мобильниками, прижатыми к уху, с сигаретой, и на каблуках в 20 см. Я свернула в первый переулок налево и увидела вдали над рекой пестрое здание с прогулочной площадкой под крышей. И тут словно электрический ток пробил меня: это же тюрьма  «Матросская тишина»! Я посмотрела вновь на красное здание, и поняла, что это электрозавод, от которого шли электрические токи. Я не знаю Москвы, и никогда её не узнаю, пока не пойму, что там и в этот момент сидят живые люди.

В ДУХЕ ШЕХТЕЛЯ

Я надела розовый платочек, помня, что женщинам с непокрытой головой в церковь путь заказан. Отголоски татарского, как говорит писатель Юрий Кувалдин, обычая надевать женщинам хиджаб, а на молебне падать на пол на колени, опуская голову на руки, прижатые к полу. Русский язык как соединение татарского с латынью. Эта церковь западного стиля, с шатровым куполом, хотя одна или две головки Господа стоймя стоят высоко. На лестнице и на паперти церкви Воскресения Христова в Сокольниках расстелено сено, в вазах стоят березовые ветви, посетителей мало, в тяжелых деревянных резных окладах картины, которые можно бы было считать иконами, не получается. Церковь в стиле модерна Федора Шехтеля начала века, хотя сам Шехтель к этой церкви отношения не имеет, но дух его передан. Серебряный век, стихи Александра Блока, живопись Врубеля и Левитана, и сказочников Васнецовых, во всем как бы виден след русских сезонов в Париже. Я умиротворилась, и счастливая пошла к метро «Сокольники».

ПОСТМОДЕРНИЗМ ОСТОЖЕНКИ

Знать хорошо Москву, по-моему, невозможно, она постоянно меняется. Я несколько лет не была в районе Остоженки, не ходила по Зачатьевским переулкам. В моей памяти сохранились кривые  переулки с облупившимися фасадами домов, полуразрушенный Зачатьевский монастырь, с коммунальными квартирами. И вот я иду в Зачатьевский монастырь и не узнаю эти места, если бы мне завязали глаза и перенесли в переулки между Кремлёвской набережной и улицей Остоженка, а потом сняли повязку, я бы не поняла, где, в каком городе я нахожусь. Да, постмодернизм - великий стиль. Он способен воспроизвести любое сооружение любых стран и времен. Я всегда думаю, почему бы Кремль не воспроизвести постмодернистки в Восточной Сибири, и отправить туда кремлевских несменяемых вождей?! Зачатьевский монастырь восстановлен, переживает период ренессанса. Весь район преобразился до неузнаваемости, сочетание старых и новых зданий радует глаз гармонией и вкусом. Ощущение такое, как будто это часть Парижа или Женевы.

В МОСКВУ

И вдруг я оказалась в начале века, незаметно для самой себя свернула в калитку, обошла старинный дом с тыла, вошла в двери, и по скрипучей широкой лестнице поднялась в кабинет. У круглого стола стояли зачехленные в белое кресла. В одном из них сидел Константин Сергеевич. Увидев меня, он привстал, и сказал:
- Осмотр у нас начинается с зала.
Потом посмотрел на мои туфли, и добавил:
- А почему вы без тапочек?
Я надела кирзовые тапочки на войлочной подошве, подцепив их резинкой за каблуки.
Занавес открылся, и мы, сестры, все вместе крикнули:
- В Москву, в Москву, в Москву.
Мои сестры: Галина и Людмила.
Вот так мы и оказались в столице.

ТРАМВАЙ ПИСАТЕЛЯ

Я думаю, каждый человек не согласен с течением, исчезновением времени. Для него было бы идеальным остановленное мгновенье, чтобы он в валенках вышел из избы и сел на трамвай, чтобы ехать через всю Москву на родной завод к станку. Люди не понимают, почему они неизменно и неостановимо движутся к смерти. А ведь удел исчезнуть с лица земли уготован каждому… Кроме писателей. Кто не стал писателем, тот прожил жизнь зря. Поэтому я люблю тех писателей, у которых в прозе звенят трамваи.

НА КРЫЛЬЯХ ЛЮБВИ

Они ехали в одном вагоне, она - в первом купе, он - в последнем, и увидели друг друга только на перроне. Она спиной почувствовала его обжигающий взгляд, оглянулась, молодой человек с нескрываемым интересом смотрел на неё. Поезд прибыл в южный город. Было начало октября, справа - море, слева - горы. Солнце светило прямо в глаза, небо было чистым, ни облачка, и - голубое, даже слегка изумрудное, как будто в нём отражалось небо. Первый день отпуска, ура! Она улыбнулась, восхищённые взгляды мужчин приятны каждой женщине, и поспешила навстречу встречающим их друзьям. Они сели в машину и поехали в гостиницу. Молодой человек  остался на перроне. Но насколько она была удивлена, когда увидела его на ступенях гостиницы с цветами. Он, что, на вертолете опередил их, или на крыльях любви? Так они встретили свою половину и впереди у них жизнь трудная, напряженная, но в любви и согласии длинною в двадцать пять лет.

ВАГРАМ КЕВОРКОВ - МАСТЕР ОБРАЗОВ

Конечно, Ваграм Кеворков уже в книге «Романы бахт» предстал великолепным, тонким художником. И когда я узнала, что он начал писать в поздние годы, то удивилась вдвойне. Сразу начать с такой высоты - надо обладать немыслимым талантом. Писательское дело совершенно не похоже на режиссерскую работу. А Ваграм Кеворков снял много талантливых фильмов, работая на Центральном телевидении. Но ведь мы много знаем хороших режиссеров, которые не в состоянии написать книгу прозы, равную своим кинофильмам. Да и достойные мемуарные книги у них наперечет. Яркие книги только, на мой взгляд, у Михаила Козакова и Федерико Феллини. С ними в ряд встает и такое полумемуарное произведение Ваграма Кеворкова, как «Годы на TV» - о жизни ЦТ без утаек.
И вот я прочитала в «Нашей улице» новый рассказ Ваграма Кеворкова и была абсолютно сражена мощной, какой-то исходящей из глубины народной жизни рассказ «У скал Бермамыта». Одну мастерски исполненную сцену я не могу не процитировать:
«Жук, веселый беспородный песик, отчаянный и бесстрашный, отпугнув орлов от домика, с яростным лаем гонится за огромными крылатыми  хищниками, а поскольку орлы с трудом взлетают с ровного места, Жук преследует их до самого края куэсты, и уж тут они, плавно срываясь с обрыва, сразу же делают разворот и грозно идут на Жука, - цапнуть его, но он не дается: когда орел подлетает к нему, выпустив когти, как самолет шасси, Жук прыгает на него сбоку, стремясь прижать лапами крылья, а то и ухватить зубами крыло или хвост, и орлы позорно бегут, устремляясь на воздушном потоке прочь от плато.
Залюбовавшись отважным Жуком, Коля, строгавший доску недалеко от дома, упустил из виду, забыл про открытый нараспашку сарай. А оттуда вдруг истошный визг Белки, и Николай, обернувшись, увидел, что орел уволакивает Белку и вот-вот пролетит уже мимо! Коля изо всех сил запустил в него рубанком и попал в голову, - орел проорал гортанно, расправил лапы и Белка, упав из них, стремглав метнулась в угол сарая, а орел тяжело скользнул мимо самого лица Николая и тот успел недоструганной доской хватануть по хвосту, и орел, битый в хвост и в голову, нелепо закултыхал, то пытаясь взлететь, то мелкими перебежками, и жаль, что не оказалось рядом Жука, уж он бы отомстил за подружку».
Здесь Ваграм Кеворков выступает со своей оригинальной тематикой, далекой от столичной жизни, и этим он привлекает моё внимание, со своим особым писательским почерком, со своей фразеологией и лексикой, как будто я оказалась в горном селении, где бездонно небо и бесконечна поэзия естества.

ЗДРАВСТВУЙ, СТОЛИЦА

Там, где бесконечные потоки машин превращают воздух в отравляющие газы, и там можно найти несколько деревьев, которые пытаются противостоять натиску промзоны. Создается такое впечатление, что у нашей страны нет территории, а только этот окольцованный МКАДом участок, даже меньше Швейцарии. Что ж, мне это понятно, поскольку в империи все жители сбиваются в кучу поближе к имперской канцелярии, у нас - к Кремлю. Тут у меня возникла мысль, которую я, кажется, уже где-то высказывала, о том, что ведь при современных строительных технологиях Кремль можно один к одному воссоздать, скажем, на берегах Лены или Енисея. Эта мысль так пугает меня размахом страны, что даже дух захватывает! На одном квадратном километре у нас будет жить, если хватит людей, один человек в своем Кремле! И вот с этими мыслями я пошла не спеша, напевая песню «Здравствуй, столица» забытого композитора Сигизмунда Каца, просто так погулять от Балаклавского проспекта по правой стороне Варшавского шоссе в сторону МКАД и поражалась разнообразию растений и деревьев: яблони, каштаны, самое главное, что отовсюду слышаться птичьи трели. Здесь живут скворцы, воробьи, трясогузки, ну и, разумеется, лучшие птицы на свете  вороны и голуби.

ЁЛОЧНАЯ МИСТЕРИЯ РОССИИ

Широкая изба из в целый обхват бревен, крашеных в бурый цвет, с торцами бревен с полную луну, с множеством годовых колец, насчитать которых можно на два века. Да это даже не изба, а какой-то немыслимый в своей огромности лабаз. И тут же до небес разлапилась могучая ель, на которую хочется повесить ради праздника Нового года избушку. Но не простую, а елочное украшение, доставшееся герою романа Игорю Фелицину от дедушки, хранившего эту игрушку с дореволюционных времен. Через эту избушку непонятно как, по мгновенным ассоциациям попадаешь во дворец к государю императору Александру Второму, освободителю крестьян. Предки персонажей участвовали в разработке великой реформы, согласовывали свои предложения с царем. Роман устроен как водоворот, затягивающий меня без остатка в пучину истории России, посвящающий в жизнь нашей аристократии, в появившуюся в XIX веке интеллигенцию. «Славянский базар» дан как двойное дно из жизни автора и персонажа, та самая гостиница в Китай-городе, где обсуждали создание нового, общедоступного художественного театра Константин Станиславский и Владимир Немирович-Данченко. И елка горит огнями гирлянд, и избушка красуется среди современных зеркальных шаров. Аромат Нового года, нового века, новой, предчувствуемой России, зарождавшейся в Заиконоспасском монастыре, в Славяно-греко-латинской академии, вместе с первопечатником Иваном Федоровым. В такой ассоциативный прекрасный бег вне времени увлек меня Юрий Кувалдин своим калейдоскопическим романом «Избушка на елке».

БУНИНСКАЯ АЛЛЕЯ

Подруги приезжают из разных стран, в основном из тех, где можно бросить свои тела на пляже, и не вставать недели две. И полдня рассказывают об этом упоенно, не давая вставить слово. Убийцы! А мне приятно съездить на пруд в Бутово, до станции метро «Бунинская аллея». Я долго бродила по парковым дорожкам в поисках этой аллеи, но так и не нашла. Потом увидела купол церкви, зашла, помолилась и поставила свечку во славу великой русской литературы, в том числе за Ивана Бунина. Жаль, что я не встретила самого Ивана Алексеевича во время прогулки, но какой-то писатель мне попался навстречу, но имя его я не могла вспомнить.  Да и с какой стати в Бутово поедет Иван Бунин. С Буниным у меня вообще какая-то незримая связь, потому что я долгое время работала в библиотеке его имени. Хотя звучат эти слова очень похоже: «Бунин», «Бутово».

ШЕЛАПУТИНСКИЙ ПЕРУЛОК

Пешие прогулки по малознакомым улочкам и переулкам Москвы в длинные июньские дни - для меня удовольствие ни с чем не сравнимое. Я иду по левой стороне Яузы, в сторону Карачарово, сворачиваю направо и попадаю в Москву XIX века. Слева - остатки усадьбы в классическом стиле, справа - фабрика, но все выглядит печально: дома разрушаются, фабрика обшарпана. Кто жил в этих местах, что это за фабрика?  Дома я узнала историю этих мест.
«От Николоямского переулка отходит Шелапутинский, названный по владельцу участка на углу него и Николоямской улицы, купцу И. А. Шелапутину. Одно время переулок назывался Морозовским - по фамилии основателя знаменитой династии текстильных фабрикантов Саввы Васильевича Морозова, обосновавшегося здесь в 1820-х гг. Тогда он приобрел большой участокрадом с Яузой,на берегу которой стояли "казенныеторговые бани". На Яузу с крутого склона холма гордо смотрел его дворец, а позади внескольких каменных и деревянных зданиях разместилась текстильная фабрика. Она небыла особенно большой: на ней в 1846 г. трудились 250 работников и они вырабатывали тканей на сумму 40 тысяч рублей". (С.К. Романюк "По землям московских сёл и слобод").
По Шелапутинскому переулку, дом 3, расположена Морозовская богадельня, которая была построена в 1889-1890 гг. по проекту М.И. Никифорова на средства  Д.А. Морозова, на бывшей территории фабрики, основанной его дедом, С.В. Морозовым. После революции Морозовскую богадельню перестраивают в родильный дом, которому дают имя Клары Цеткин. В 1945 родильный дом посетила Клеманс Черчилль во время своего полуторамесячного путешествия по России. Госпожа Черчилль записала в золотую книгу родильного дома имени Клары Цеткин следующую фразу: «Если бы мне снова довелось иметь ребенка, я хотела бы доверить его судьбу этому учреждению».
Родильный дом имени Клары Цеткин сегодня стоит в полуразрушенном состоянии, затянутый зеленой сеткой. Шелапутинский переулок, как и многие другие заповедные места Москвы ждут современных Морозовых Шелапутиных…

В ИЗБЕ

Летняя звёздная ночь. Я бегу по высокому берегу реки, слева - обрыв, справа - деревенские дома. Тропинку освещает лунный свет, очень тороплюсь. Отчётливый громкий стук вынуждает меня ускорять бег. Я не сразу понимаю, что это стучит моё сердце. Вот, наконец, успела. Передо мной большая бревенчатая изба с длиной террасой, две двери, ведущие в дом, широко распахнуты. Я останавливаюсь у одной из них и замираю. Большое просторное помещение внутри похоже на храм, темнота раздвигается светом множества свечей. Я затихаю, почти не дышу. Наконец, разглядываю в полумраке людей в длинных льняных рубашках. Они читают нараспев молитвы. Их пение завораживает меня, и я остаюсь на пороге, как будто чья-то властная рука удерживает меня. Время останавливается. Мне хочется, чтобы это пение не прекращалось. Но вот молитва закончилась  Молящиеся выходят на террасу. Все они светловолосы и синеглазы. Женщины с покрытыми головами, как нынешние мусульманки. Они рассматривают меня. Лица их светятся добротой и любовью. Но добры ли они на самом деле?!

НЕВЫНОСИМО

Писатель отличается от нас читателей тем, что создаёт свой художественный мир. Чтение для меня - открытие нового неведомого мира, поэтому первое  знакомство с новым именем вызывает у меня трепет ожидания открытия, пищи для ума и сердца. Таким открытием для меня стало имя Игоря Шесткова. Я прочитала три его рассказа под общим названием «Родина» в шестом номере журнале «Наша улица» за этот год.Мир автора - пронзительный и неоднозначный. Герои рассказа «У Григория Егоровича» - простые, добрые, безобидные люди, которые живут в предложенных обстоятельствах и «не распускают нюни». На первый взгляд, - это простая история о выживании в мире, вопреки обстоятельствам. Сам, Григорий Егорович, московский интеллигент, сын академика не карьерист, очень скромный человек пытается выжить своим трудом в деревне с семьёй. По словам автора, он - «человек с закидонами», но светлый человек. Обстоятельства, в которых вынуждены выживать герои Игоря Шесткова, - это просто какой-то театр абсурда. Жить в этом театре невыносимо. Хорошим, добрым людям в этом страшном мире жить невозможно. Но они живут, терпят. Добрые, светлые люди вынуждены выживать в серой  беспросветной  жизни. Рассказ проникнут любовью к героям и невозможностью существования в мире лжи и безысходности.

ФУНДАМЕНТ ГОСУДАРСТВА

Мне пришлось по производственным делам общаться с чиновниками. Какое непреодолимое препятствие - эти чиновники. У меня такое впечатление, что их выводят где-то по специальной технологии. Век бы с ними не общаться. Но они тебя всё равно достанут. Количество различных департаментов растёт с каждым днём, как трава на асфальте. Смотришь на сайте, какие документы нужно иметь в ту или иную контору, приходишь, а не тут- то было. Узнаёшь, что в этом, конкретном отделении начальник требует дополнительно ещё какую-то справку или документ, или не одну копию документа, а две и т.д. Герои Николая Гоголя (например, «Записки сумасшедшего»), Федора Достоевского («Преступление и наказание»), и Михаил Булгакова («Собачье сердце») просто слабое подобие наших чиновников. Каждый, кто попал на государственною службу, считает своим долгом придумать какую-нибудь справку, которая якобы необходима кому-то. Как только стали придавливать бизнес, обкладывая со всех сторон данью, так все из бизнеса переместились на безопасную и прибыльную госслужбу. Самое остроумное при этом - борьба с бюрократией сегодня. Я уверена, что это поможет увеличить чиновников и их конторы в разы! Я пытаюсь свести до минимума общение с чиновниками и, как можно скорее погрузиться в мир настоящий, мир художественной литературы, мир музыки. Но чиновники в современной России - это ядро, оплот вертикали власти, фундамент государства. Сократив чиновников, мы убьем Российскую Федерацию.

“Наша улица” №152 (7) июль 2012